| 
|
|
|
|
Движущей силой динамичных изменений в существующей системе Шумпетер считал предпринимателей. К ним он относил не всех, кто занимается производством и торговлей; он различал капиталиста (не в связи с его классовой принадлежностью, а с отсутствием у него стремления к новации) и предпринимателя– человека, владеющего такими чертами характера, как инициатива, авторитет, дар предвидения, готовность к риску. Следовательно, личность, индивидуальность обеспечивают предпринимательскую прибыль, а без последней не бывает развития– “эффективной конкуренции”, базирующейся на взаимодействии монополии и нововведений.
Основываясь на концепции экономической динамики, Й.Шумпетер приходит к выводу о неизбежной трансформации частнопредпринимательского капитала в экономическую систему, которая будет регулироваться государством.
Идеи Дж.М.Кейнса и Й.Шумпетера перекликаются не только в постулировании регулирующей роли государства, но и в таких понятиях, как “эффективный капитал” (у первого) и “предприниматель” (у второго).
Поэтому если курс Рейгана и Тэтчер однозначно рассматривался как неоклассический (консервативный), то в политике Мейджора и Клинтона все более обнаруживаются идеи кейнсианского государственного вмешательства и институционально-социальных концепций “гуманистической экономики”, которая, на наш взгляд, получает все большее общественно-политическое звучание.
Не требуется особых доказательств для того, чтобы убедиться, что в условиях так называемой “полурыночной экономики” в России теоретические построения Кейнса и его последователей вряд ли применимы, равно как и монетаристская теория. Тем не менее некоторые выводы кейнсианства (в частности, о необходимости поддержания платежеспособного спроса за счет определенных бюджетных вливаний в экономику и государственных мер по стимулированию инвестиций) заслуживают внимания и могут быть практически использованы. На наш взгляд, взвешенной представляется оценка кейнсианства, данная профессором В.Е.Маневичем: “Общий подход кейнсианцев к экономике как к постоянно больному, депрессивному организму, их упор на перманентную нехватку платежеспособного спроса, их отказ видеть в инфляции результат лишь монетарных факторов, а в росте массы денег– лишь поощрение инфляции, описывает нынешнее состояние российской экономики значительно адекватнее, чем все разновидности неоклассической доктрины и ее ответвлений в области денежной теории, включая монетаризм” [26].
На протяжении двух последних десятилетий оживленная дискуссия между кейнсианцами и монетаристами носила главным образом академический характер. До
70-х годов перевес был на стороне первых, ибо их рекомендации широко использовались при проведении экономической политики в промышленно развитых странах с их смешанным механизмом хозяйствования, сочетанием рыночного саморегулирования с государственным управлением экономическими процессами. Наиболее ярким примером планирования и координации усилий государства и частного сектора по быстрому подъему национальной экономики является Япония. Экономическая политика правящих кругов Страны восходящего солнца в 60-70-е годы в определенной мере основывалась на системе “затраты–выпуск” американского экономиста русского происхождения В.Леонтьева (в 20-х годах, до своего отъезда в Германию на лечение, а затем в США, участвовавшего в составлении первых народнохозяйственных межотраслевых балансах-планах в СССР).
Опыт Японии был использован в Южной Корее, на Тайване и в других новых индустриальных экономиках.
Известен и вариант “шведского социализма” по созданию “социально справедливого общества” при активном участии государства в обеспечении экономической стабильности и перераспределении доходов между богатыми и бедными слоями населения.
Даже в США, где экономика является образцом свободного рыночного регулирования, существует система интегрального энергетического планирования, регулируются цены на сельскохозяйственную продукцию, в частности на молочные продукты; наконец, функционирование федеральной резервной системы позволяет создать по сути централизованную банковскую систему, имеющую целью связать частные банки в единую цепь и подчинить государственному контролю объединенную сеть перелива капиталов в масштабах всего государства.
С 1992г. российские реформаторы перенесли дискуссию в практическую плоскость. Они реализовали на практике монетаристскую модель, но не в ее подлинном виде, а в концепции старой количественной теории денег и в условиях отсутствия рыночной среды и циклически функционирующей денежной системы.
Оценивая двухлетние итоги реформы, доктор экономических наук, директор Института социально-экономических проблем народонаселения Российской академии наук Н.Ромашевская писала: “...происходит маргинализация и пауперизация всех групп и слоев населения. Путь, по которому двигались наши экономические преобразования, был не только лишен социального компонента, но оказался свободен от всяких гуманистических начал” [27].
Последующие два года только усилили процесс поляризации российского общества на бедных и богатых. По оценке социологов, лишь московская элита тратит в год 6 млрд дол., это равняется сумме займов, полученных страной от МВФ на конец 1995г. Соотношение доходов 10% самых богатых к 10% самых бедных достигло 20:1.
В странах Запада этот показатель в два с лишним раза ниже.
Егор Строев, председатель Совета Федерации, высказывает мнение, что “драматизм ситуации состоит в том, что сегодня всякого рода антогонизмы и диспропорции очень прочно внедрились в хозяйственное поведение основных экономических субъектов– предприятий, хозяйств, самого государства... Элементарный анализ показывает, что госбюджет как нормальный элемент нормальной денежной системы у нас, по существу, выпадает из системы реальных денег и реальных финансовых потоков. Бюджет уже давно стал второстепенным источником регулирования хозяйственных отношений.
Но как быть государству, когда ставкой является его экономический суверенитет, экономическая безопасность?” [28].