d9e5a92d

Многоэтажность зрительного образа


Видимый мир как ветром сдуло, и девушка оказалась лицом к лицу с чудовищной чехардой развоплощенных геометрических конструкций. Константность упала ниже нуля и выражалась отрицательной величиной. Вспомним, что константность восприятия формы один из важнейших признаков, характеризующих способность испытуемого правильно оценивать форму предмета независимо от ракурса рассматривания.

В видимом мире предметы трехмерные, а в видимом поле сильно уплощенные, проекционные. Если коэффициент константности равен единице, у нас все в порядке с видимым миром, а если нулю, то никакого видимого мира и нет одно сплошное видимое поле. Уже в самом начале эксперимента стало очевидно, что инверсия ретинальной картинки разрушает видимый мир и восприятие остается один на один с видимым полем. Сначала девушка пыталась ориентироваться на ощупь, стараясь не обращать внимания на то, что у нее перед глазами. Так ведут себя слепые, и потому Логвиненко назвал подобный подход стратегией "поведения в темноте". Эта стратегия с треском прова лилась, вызвав бурный эмоциональный взрыв.

Не привела к успеху и стратегия номер два, когда испытуемая решила безоговорочно довериться тому, что видит, привязав к оптической картинке соответствующим образом перекодированные моторные навыки. В конце концов было найдено правильное решение: оказалось, что новый мир надо внимательно изучать, как неведомую страну, и вырабатывать специальные приемы адаптации. Детальный рассказ об этих приемах занял бы слишком много места, поэтому тех, кто хочет в подробностях знать, как проходила адаптация, мы отсылаем к статье А. Д. Логвиненко в упомянутом сборнике "Восприятие и деятельность".
На девятый день адаптация полностью завершилась. Небо было вверху, а земля внизу, и все предметы заняли подобающие им места. Лида уверенно придвигала к себе тарелку или стакан, а не выворачивала руку самым невероятным образом, как в начале эксперимента.

Вне всякого сомнения, перед девушкой был полноценный видимый мир, осмысленный и наполненный содержанием, в котором она уверенно ориентировалась. А вот видимое поле по-прежнему осталось перевернутым. Когда Лиду попросили хорошенько всмотреться в окружающие предметы по методу Гибсона, она с испугом обнаружила, что они, как и раньше, перевернуты вверх ногами. Девушка даже несколько приуныла, а вот экспериментаторы торжествова ли: все правильно, так и должно быть!

Инверсия видимого поля никуда не делась, но на нем был построен новый видимый мир, в котором можно было нормально существовать. А. Д. Логвиненко, поясняя этот феномен, пишет о нетождественности правильного и нормального ви ? дения. Нормальное видение это видение, имевшее место до того, как были надеты инвертирующие призмы, а правильное видение всего лишь дает возможность безошибочно ориентироваться в искаженном мире.

Таким образом, даже после достижения полной перцептивной адаптации можно говорить только о правильном видении, но никак не о нормальном.
Дополнительным аргументом в пользу многоэтажности зрительного образа стал любопытный эффект последействия, когда девушка сняла очки на пятнадцатый день эксперимента. Окружающие предметы остались стоять на ногах, а не перевернулись опять вверх тормашками, как можно было бы ожидать, но константность вновь резко у па ла. Ви димый мир у х н ул в тартарары, и перед Лидой снова было голое видимое поле.

И только почти через сутки константность резко поползла вверх: вспомнив прежние навыки, девушка выстроила второй этаж над обнажившимся первым.
Теперь нам становятся понятны истинные причины принципиальных разногласий сторонников Стрэттона и Эверта. Оба исследователя имели дело с одним и тем же объектом видимым полем, но толковали его по-разному, в зависимости от своих установок, поскольку отчетливого представления о сложной структуре зрительного образа в ту пору еще не было. Беда в том, что инверсия ретинального изображения это не просто перевернутая вверх ногами картинка, но хаотическое нагромождение контуров и плоскостей, пересекающихся под всевозможными углами. И когда это скопище бесформенностей удается наконец с грехом пополам сложить в осмысленную картину, сооружение оказывается на редкость неустойчивым.



Достаточно пристального взгляда, чтобы смыслы осы ?пались палой листвой и вещи вновь предстали наблюдателю в своей неприкрытой первозданной наготе. Тем не менее настаивать на иллюзорности перцептивной адаптации, как это делали Эверт и его последователи, было бы неправомерно. О каких иллюзиях можно вести речь, если человек ориентируется в новой реальности ничуть не хуже, чем в прежней? Вне всякого сомнения, это самая настоящая адаптация, пусть порой неустойчивая и несовершенная.

Приходится признать, что нашему сознанию нет никакого дела до ориентации ретинального изображения: рано или поздно мозг все равно построит адекватный видимый мир, если даже видимое поле перевернуть вверх тормашками.
Здесь, пожалуй, надо остановиться и сделать необходимую оговорку. Изложенная выше концепция многоуровневости зрительного образа сформулирована В. В. Столиным и А. Д. Логвиненко, а вот сам автор терминов "видимый мир" и "видимое поле" толковал их в несколько ином ключе. Джеймс Гибсон создал свою собственную, вполне оригинальную и весьма цельную теорию зрительного восприятия, которую практически невозможно совместить с традиционными взглядами на этот предмет.

А льтернатива здесь весьма жесткая: либо традиционная психология, либо экологическая психология Гибсона.
Мы не станем подробно останавливаться на теории Гибсона хотя бы потому, что она очень непроста для популярного изложения. Отметим только, что Гибсон категорически отрицал генетическую связь между видимым полем и видимым миром. Он не уставал подчеркивать, что зрительное восприятие не основано на ощущениях, а видимое поле эволюционно более молодая структура и не лежит в основе видимого мира.

Более того, он полагал, что ценность сетчаточного изображения практически нулевая и наше восприятие окружающего мира не имеет никакого отношения к ретинальной картинке. На точке зрения В. В. Столина и А. Д. Логвиненко мы решили заострить внимание исключительно потому, что она не только логичнее и проще, но и представляется нам более взвешенной и осторожной. Разумеется, их концепция тоже небезупречна, и авторы сами пишут, что многие проблемы зрительного восприятия еще весьма далеки от разрешения. И все же выкинуть сетчатку вон, как это сделал Гибсон, у нас рука не поднимается.

Мы не такие радикалы и потому присоединяемся к более осторожной формулировке отечественных ученых: "С уверенностью можно сказать только следующее. Построение чувственной ткани ни в коей мере нельзя себе представлять как получение слепка с изображения на сетчатке. Предметный образ это не образ на сетчатке, а образ, полученный с помощью сетчатки".
Все это очень хорошо и даже замечательно, скажет иной читатель, но зачем природа выдумала столь громоздкую и во многом несовершенную конструкцию "хрусталик сетчатка"? Вопрос резонный, потому что ретинальная картинка, как известно, бедна деталями и совсем непохожа на фотографию или отражение в зеркале. Строго говоря, сетчатка довольно неважное световоспринимающее устройство, так как различные ее участки имеют неодинаковую чувствительность, а спектр импульсов, посылаемых фоторецепторными клетками в зрительную кору, скуден и однообразен. В довершение всего ретинальная картинка не только скупа на подробности, но еще вдобавок инвертирована, так что мозг вынужден извлекать полезную информацию из перевернутого изображения.

Мы видим не столько глазом, сколько мозгом, и недаром физиологи говорят, что наш орган зрения это часть мозга, вынесенная на периферию. Но для чего все эти ужимки и прыжки, если фасеточный глаз членистоногих обеспечивает вполне приличное зрение без дополнительных причиндалов вроде хрусталика и сетчатки? Да и диапазон электромагнитного спектра, воспринимаемый сложным глазом ползающих и летающих крох, заведомо превышает наши скромные возможности.

К чему огород городить, если хорошее решение однаж ды уже найдено?
Окончательного ответа на этот вопрос не знает никто, но кое-какие предположения сделать можно.
В о п е р в ы х, природа не терпит скачкообразности. Ее дело не радикальная реконструкция, а неспешная пошаговая шлифовка своих детищ в длинном ряду поколений. Можно сказать, что эволюция близорука, она двигается к цели не торопясь, путем плавных постепенных изменений. Природа не может одним махом перекроить свое творение, как заправский заводской инженер; ее девиз постепенность.

Если инженер проектирует свою машину так, чтобы узлы можно было заменять целыми блоками, то эволюция работает по принципу филигранной доводки мелких частей. Кроме того, всякое ее решение неявно предполагает возможность последующей трансформации. Скажем, лапа любой сухопутной твари при желании может быть преобразована в плавник, крыло, высокоспециа лизированную конечность наподобие клешни краба и т. д.

Другими словами, в основе всегда лежит некий зачаток, обладающий веером возможностей, который видоизменяется в ходе эволюции.



Содержание раздела