d9e5a92d

Личность во времени человеческой культуры


Но кроме нее и даже кроме потребности объективировать себя в формах, которые будут суще-
ствовать после его смерти ("они продолжат мое дело", "мои идеи будут развиваться дальше" и т. д., что в принципе доступно не всем людям), появляется потребность оставить память о своей личности. Эта потребность связана с выходом сознания личности за пределы времени и пространства своей жизни во время и пространство человеческих идей и идеалов, среди которых ценность человеческой личности остается непреходящей.
Таким образом, связи жизненной позиции, жизненной линии, перспективы и смысла жизни явственнее всего прослеживаются через темпоральную характеристику жизненного пути в ее многообразных качествах и проявлениях. В свою очередь, анализ времени жизненного пути и темпоральных способностей личности позволяет сделать предварительный вывод о более глобальных типах личности, которые могут быть выявлены только в масштабах времени и пространства жизненного пути или, во всяком случае, об иных основаниях типологии, чем те, которые были выявлены В. И. Ковалевым.
Первый тип, обладающий способностями к актуализации и потенцированию времени, является опережающим объективный ход своей жизни. Именно эта глобальная временная особенность дает ему возможность предвидения, рефлексии, планирования. Его настоящее детерминировано и прошлым, и будущим и осуществляется с предвидением последствий, на основе целей и ценностей, имеющих личностный, мировоззренческий, духовный смысл.

Желания, направленность этого типа являются проекциями, т. е. движущими силами будущего. Он, таким образом, может соединять и когнитивную, и мотивационно-личностную перспективу. Он опережает и создает ход своей жизни, потому что он одновременно живет в общечеловеческом, социальном, историческом времени пространстве.
Второй тип является запаздывающим. Это не просто консерватизм, не просто привычка к прошлому, однолинейная цепь детерминации роль уже сложившаяся. При плотном, однозначном способе связи одного акта жизни с другим по принципу следования одного из другого, поступательности нет дивергентного времени пространства, даже сама личность должна следовать некоторой неизбежности, жесткости своего режима. Он не обязательно слишком поздно совершает основные жизненные шаги, но чуть изменившиеся обстоятельства жизни представляют для него неожиданность, к которой он не готов.

При объективном прерывании ритма, цикла он испытывает состояние дискомфорта он не приспособлен к неопределенности.
Третий тип, о котором много говорилось выше, является своевременным. У него нет такого временного ресурса, как у первого типа, но он обладает неким внутренним потенциалом благодаря своей соразмерности. И наконец, нами не был выявлен эмпири-
чески, но было сделано допущение, что существует тип, жизнь которого находится в остановившемся времени. Трагедию жизни этого типа во всех ее гранях передал Н. Гончаров в "Обломове".
3. ЛИЧНОСТЬ ВО ВРЕМЕНИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ
Хорошо известно, что культура исторична, т. е. она принадлежит своей эпохе, воплощает и питает ее. В этом смысле культура имеет исторический временной масштаб. Культура не развивается в смысле ее совершенствования во времени всей истории, но она конкретно исторична, т. е. привязана к конкретному времени, образу жизни, ее пространству и формам, но одновременно она вневременна, она принадлежит вечности.

И вечно в ней наиболее совершенное.
Теоретикам культуры не удалась попытка представить историческую последовательность культуры как ее развитие по восходящей. Памятники Древнего Египта не уступают по своему совершенству произведениям постмодернизма. Но существует критерий, по которому возможно выделить наиболее совершенное произведение культуры, не опираясь на принцип последовательности. Самый главный парадокс проблемы заключается в том, что не сама по себе культура и ее сокровища обретают бессмертие, а именно человек самое смертное из всего сущего в мире наделяет ее даром вечности. Он оказывается тем судьей, который своим воображением, восприимчивостью, эстетическим и интеллектуальным переживанием дает умереть одному и наделяет бессмертием другое произведение.



В этом главный парадокс связи человека и культуры.
Лишь на первый взгляд, объективируя себя в формах культуры, своим творчеством человек сразу отдает их вечности. Это иллюзия, связанная с длительностью существования памятников архитектуры, скульптуры, шедевров из долговечных металлов. На самом деле только способность живущих столетия спустя воспринять нечто как прекрасное, ценное придает ему жизнь в настоящем, определяемую как вечность и бессмертие.
А тем самым и человек, не только как творец произведений культуры, но как тот, кто своим восприятием возрождает их к жизни, одновременно прикасается к вечности. Это восприятие не только интеллектуальное или эстетическое переживание, придающее жизни смысл, а человеку удовлетворенность, это "выход за пределы" своего времени, который дает переживание свободы. Жизнь человека имеет, как мы убедились, свою временную размерность (не размеренность!), свой масштаб, интегрирующий ее время и пространство. Одновременно человек принадлежит, вклю-
чаясь в социум, к его масштабу его времени и пространству. Но как обладатель душевных и духовных способностей, своей реальной и чувственной жизнью он приобщается к масштабам времени и пространства жизни человечества. Время личной жизни более жестко регламентировано для тех, кто детерминирован внешним временем (и в личностном, и в социальном отношении).

Время жизни более "просторно", "вольно" для типов, управляющих временем, и потому именно они способны "потратить" его на работу сознания и переживания, выводящих в вечное пространство культуры.
Но тайна соприкосновения человека и культуры, их взаимопроникновения не только в том, что удовлетворяется потребность смертного в бессмертии, бессознательная потребность продлить свою жизнь. Главная тайна состоит в удержании настоящего, в его продлении как настоящего, в расширении его пространства и ввысь, и вглубь. Не случайны старинная и совсем современная формулы, обе равно заклинающие "остановись, мгновение" и признающие его мимолетность "есть только миг между прошлым и будущим". Настоящее при всей своей реальности и полноте преходяще. Оно преходяще, хотя имеет и временную, и пространственную модальности.

Прошлое не имеет пространственной реальности, пространственно оно становится идеальным, оно воплощается в настоящем только благодаря работе памяти, воспоминаний. Будущее также не имеет реального пространства, а только время. Настоящее поэтому более "полноценно", время "заземлено" в пространстве конкретного действования. И потому человек стремится преодолеть не только конечность, ограниченность времени в своей жизни, он борется против необратимости времени, против конечности, ограниченности настоящего. Как же он может "удержать" мгновение, если все его психические способности динамичны, если его мысль в постоянном движении, если он сам постоянно устремлен в будущее? "Расширение" границ настоящего достигается только усилиями осознания и переживания, воссоздающими человеческую культуру, т. е. ценностным сознанием и переживанием.

Такое переживание оказывается связано не только с реальным временемпространством, но с идеальным временемпространством культуры. Такое переживание продлевает настоящее, сообщая ему ту подлинность, которой не имеет сама по себе эмпирическая жизнь. "Жизнь тем более жизнь, чем более она-жизнь внутренняя", писал Л. Н. Толстой. Как может жизнь быть жизнью в большей или меньшей степени спросим мы.

Придание ей ценностного характера расширяет и углубляет ее время, и Толстой имел в виду именно переживание и мысль, осуществленные по формуле духовности, культуры.
Этот принцип в его философски ограниченной форме, по мнению А. Ф. Лосева, был открыт еще стоиками в их понимании искусства. "Удержание настоящего они понимали как полноту, как „устойчиво пребывающее", как самодовление. Эта устойчивость придается личности и искусством, т. е. эстетическим переживанием, и в равной мере добродетелью, т. е. этическим отношением" [78, с. 161162]. "Добродетель, считали стоики, абсолютно устойчива потому, что она есть результат внутренней школы человека, результат его внутренней закалки, созданной строгими методами педагогики и самовоспитания" [78]. Другое понимание, но той же идеи удержания настоящего, исповедовали эпикурейцы в свой трактовке наслаждения как "безмятежного, безмолвного покоя души" [78, с. 191].

Однако душевное удовольствие Эпикур связывал не только с настоящим, но и с прошлым, и с будущим, отрицая, однако, движущую силу страстей в будущее.
Различие стоицизма и эпикурейства в понимании устойчивости и самодовления в том, что первый связывает его с внутренней работой, а второй с наслаждением, которое обладает и привязанностью к настоящему, и вечностью. "Но это удовольствие, пишет А. Ф. Лосев, фиксирует неподвижный предмет своего стремления и тем самым получает для себя уже свою собственную устойчивость, сдержанность и структуру" [78, с. 201].



Содержание раздела