Остается отметить третий момент, касающийся работы нашей группы авторов. Они не только проложили дорогу к теории автоматического механизма перелива золота и серебра, но также вымостили путь к теории автоматического механизма движения товаров. Иными словами, они вышли из того донаучного состояния, когда протекционистские аргументы не столько имели ошибочную теоретическую базу, сколько вообще ее не имели, та. начали закладывать основы общей теории международной торговли, которая обрела форму в последние десятилетия XVIII в. и первые десятилетия XIX в. Логически, хотя и не исторически, мы можем различить два этапа в их движении вперед.
Первый этап состоял в уточнении и разработке первоначальных аргументов. Упомянутые нами авторы осознали тот факт, что немедленные и видимые преимущества, на обеспечение которых направлены протекционистские меры, никогда не являлись чистыми преимуществами или, иначе говоря, на каждый аргумент, описывающий преимущества, имеется контраргумент, касающийся скрытых или невидимых эффектов, многие из которых выступают в виде издержек. Подобные контраргументы подразумеваются в доводах Кэри относительно импорта сырья и промышленных товаров, в доводах Коука относительно ввоза как сырья, так и промышленных товаров, в рассуждениях Коука и Яррантона о дешевизне и изобилии, в утверждении Яррантона о преимуществах, которые приносит государству процветание соседей, а также в часто встречающемся, но не окончательно сформулированном, на мой взгляд, Барбоном тезисе, согласно которому регулирование и ограничения всегда разрушают какой-либо элемент потенциального богатства. Критики имеют или имели обыкновение говорить, что, вводя подобные аргументы, наши авторы противоречили своим «меркантилистским» взглядам, или частично отрекались от них, или проявляли «эклектизм». Но, с нашей точки зрения (о других умолчим), эти аргументы и подразумеваемые ими оговорки являются просто неизбежным следствием все более успешных попыток увидеть более чем один аспект рассматриваемого случая.
Аналогичные победы были одержаны континентальными авторами того же направления. В частности, нас не должно удивлять, что голландцы были в авангарде общего прогресса. В качестве наиболее выдающихся примеров можно привести Грасвинкеля и Питера де ля Кура.
Таким образом, постепенно, хотя и совершенно бессистемно, проявились дополнительные и менее очевидные аспекты. Однако среди открывшихся исследователям разрозненных частей экономической реальности одна обладала достаточной силой, чтобы скоординировать все остальные и послужить основной всеобъемлющей теории международной торговли или даже торговли в целом. По-видимому, Чайлд был первым, кто пришел к ясной идее (1668-1670), отражающей простой факт, что товары ищут наиболее выгодные рынки. Говоря словами Дэвенанта, сформулировавшего эту идею в девяностых годах XVII в., имеются определенные «каналы», которые торговля, движимая ожиданиями прибылей, находит сама; другими словами, мотив получения прибыли создает регулирующий принцип для «нерегулируемой» деловой активности — как международной, так и внутренней, и дает результаты, которые, нравятся нам они или нет, являются определенными, а не хаотичными. Утверждения, подразумевающие данный принцип или даже открыто ссылающиеся на него в конкретных случаях, имели место в XVI в. и ранее. Этот принцип, конечно, был хорошо известен схоластам. С другой стороны, он не был полностью разработан до Леона Вальраса, но меркантилистские писатели помогли ему занять ключевую позицию в теории международной торговли.
Ни Чайлд, ни Дэвенант не продвинулись в этом направлении достаточно далеко. Барбон хорошо понял механизм, что позволило ему набросать в общих чертах теорию равновесия в международной торговле товарами, по крайней мере в виде тезиса, утверждающего, — правда, без необходимых оговорок, — что ограничения импорта приведут к сокращению экспорта на соответствующую сумму. Ни у одного автора XVII в. я не могу найти ничего сверх того, что уже было сказано. В частности, очень слабо разработан аргумент о территориальном разделении труда. Конечно, в своей наиболее примитивной форме этот аргумент был известен всем. В XVI в. Армстронг и Хейлс основывали международную торговлю на том факте, что разные народы, живущие в разных условиях, производят различные товары, излишек которых может быть обменен к выгоде всех участвующих сторон. Даже Норт рассматривал международную торговлю совершенно в таком же духе — как «обмен излишками». Аналогично рассуждал и Гроций (1625). Признание значительно более интересного факта, что международный обмен может изменить экономические организмы торгующих стран, несомненно, подразумевалось во многих конкретных предложениях, особенно относительно экономических связей между Англией и Ирландией, а также в более общих рассуждениях Дэвенанта (например, в его Essay on the East-India Trade, 1696), но никто, казалось, не понимал полностью его значения как исходной точки анализа и не сделал даже намека на принцип сравнительных издержек. В частности, Норт только подытожил — не полностью, но достаточно эффективно — вклад «меркантилистских» произведений до 1691 г.
Но никто из этих авторов, кроме Норта, не был радикальным фритредером. А для интерпретаторов истории экономического анализа, не интересовавшихся ничем, кроме свободной торговли, для которых не существовало иного критерия оценки, кроме близости того или иного автора к концепции свободной торговли, этот факт был, разумеется, наиважнейшим. Для них, с одной стороны, существует тьма «меркантилистских» заблуждений, а с другой — вечный свет «либерализма»; свет восстал против тьмы и так полно рассеял ее, что осталось лишь благочестивое удивление либералов по поводу того, как можно быть настолько глубоко погруженным во мрак невежества. Но взгляд на историю того времени с точки зрения упомянутой антитезы полностью ошибочен. Для правильного понимания эволюции нашей науки усвоить это столь важно, что, даже рискуя повториться, мы должны остановиться на момент, дабы прояснить суть путаницы, лежащей в основе этого взгляда.
Даже если бы мы изучали историю политических доктрин, было бы необходимо указать, что силы фритредеров не просто собрались под стенами меркантилистской цитадели и штурмовали ее — это справедливо только по отношению к аграрному крылу партии тори, которое в то время активно противодействовало крупному бизнесу и протекционизму, — более значительные силы сформировались внутри самой цитадели. Это должно было понравиться марксистам, поскольку решительная поддержка английской свободной торговли исходила в итоге от того же буржуазного класса, который прежде поддерживал протекционизм. Но прогресс анализа — а нас в данной книге интересует только он — вовсе не был связан со свободной торговлей и зарождающимся либерализмом. Для его осуществления не нужно было обращать кого бы то ни было в приверженцев свободной торговли и либерализма, а свободная торговля и либерализм могли бы одержать политическую победу без какой-либо помощи со стороны экономического анализа. Чтобы убедиться в справедливости данного утверждения, достаточно поразмыслить, например, над тем, что ни один из перечисленных выше протекционистских аргументов не опровергается более поздним анализом, который в руках либералов послужил проведению политики свободной торговли. В результате этого анализа было лишь установлено существование «автоматического механизма». Нельзя сказать, что знание этого механизма не имеет отношения к практике. Достигнув высокого уровня, оно может удержать людей от неправильного применения протекционистских мер или политики свободной торговли. Но в остальном этот механизм не самоцель, а средство, используемое для выполнения принятых решений. Он может служить для принятия и рационализации протекционистских решений точно так же, как фритредерских, но одного этого механизма мало, чтобы провести в жизнь какое-либо из этих решений.
Вышесказанное легко применить к конкретному случаю Норта. Его преданность партии тори, пожалуй, больше повлияла на его мнение относительно свободной торговли, чем его анализ. Что касается последнего, то Норт мог бы прийти к «меркантилистским» выводам без всяких ошибок или неувязок; чтобы убедиться в этом, нужно только предположить, что Норт принял бы один из перечисленных протекционистских аргументов или просто увидел, что отдельное государство может выиграть, приняв хорошо организованную систему протекционистских пошлин. Следовательно, мы можем отбросить его фритредерские убеждения как не относящиеся к оценке его аналитического аппарата. Но при рассмотрении последнего мы без труда установим, во-первых, его сходство с аналитическим аппаратом Барбона, а во-вторых, тот факт, что в остальном он складывается из совершенно старых элементов: богатство состоит из того, что удовлетворяет потребности; деньги — это товар, которого может быть или слишком много или слишком мало; не имеет смысла запрещать его экспорт или принимать какие-либо меры, обеспечивающие адекватное предложение; законы, ограничивающие приобретение предметов роскоши, ослабляют стимулы развития торговли и т. д. Разумеется, правильнее сказать, что его анализ вырос из «меркантилизма», а не в результате столкновения с ним.
