d9e5a92d

Немного истории и этнографии

Как я уже сказал, я вел свои собственные этнографические сборы на территории так называемого Верхневолжья. Эта мест­ность между Шуей, Ковровом и Суздалем — древнейшие рус­ские земли, входившие уже с Х века в состав Ростово-Суздальского княжества, а впоследствии ставшие частью Великого княжества Владимирского.

Места эти до славян были заселены финно-уграми. В основ­ном, мерей. Русские всегда считали финнов, особенно живших на пограничье славянского мира, колдунами, так же, как счита­ли их колдунами шведы и норвежцы. Даже сейчас верные своей древней культуре марийцы возрождают «языческие» поклонения священным рощам. Во времена Ивана Грозного для нужд царя колдуний привозили из Карелии. В начале русской истории та­ким колдовским пограничьем славянского мира было Верхне­волжье.

Что значит «колдун», если мы относим это понятие к тем временам? Ясно, что для времени Ивана Грозного, то есть для XVI века, только русские, особенно давно и прочно христиани­зированная верхушка общества, считали финнов колдунами в каком-то современном смысле этого слова. Сами эти колдуны просто жили по обычаям своего народа и были неотъемлемой частью той культуры, которую христианство преследовало и унич­тожало под именем язычества.

Язычество, если сделать прямой перевод библейского слова «языцы», — это народная вера, вера нехристианских народов. Но для нас было бы точнее назвать это народной культурой, чтобы показать, что антропологическое исследование не имеет цели противопоставления тех или иных религий. В данном случае раз­говор о верах — это всего лишь описание того материала, кото­рый предоставляет нам история.

Итак, земли Верхневолжья исконно были местом смешения Нескольких культур. Как называют такие места ученые — этни­ческим котлом. Первая волна славянского испоселения была пре­имущественно кривичской и, естественно, языческой в то время.

Надо думать, именно поэтому заселение края прошло легко и естественно. Летописи не сообщают ни о каких войнах между славянами и финнами.

Вторая русская волна приходит сюда в XII веке после неожи­данного решения Андрея Боголюбского. Имея все права на Ве­ликий Киевский престол, он уходит во Владимир на Клязьме, перенося с собой в середину русских земель и Великое княжение. Владимир после этого становится столицей Руси, а Киев мед­ленно превращается в провинциальный город на далеком пограничье. В этом он подобен Петербургу. И я совершенно согласен с Вадимом Кожиновым, что «уход Андрея из Киева во Владимир имел и неизмеримо более масштабный и глубокий смысл» .

Андрей вывел с киевщины множество лучших людей, как земледельцев, так и ремесленников. Именно с их уходом хиреет Киев и рождается Новая Русь. Для нас же это означает, что Ан­дреем Боголюбским в Верхневолжском этническом котле была заварена еще одна русская культура.

Если вспомним историю, то первая русская государственная культура возникает в летописном Новгороде, которым, скорее всего, была еще Ладога. Эта культура была многонациональной и в силу этого веротерпимой и языческой. Веротерпимость предпо­лагает духовную свободу, но не дает опоры для сильного госу­дарства, объединения и войны с другими. Поэтому новгородская Русь искала порядку и власти на стороне и призвала варягов.

Этот эксперимент по созданию сильной культуры, позволя­ющей существовать сильному государству, был перенесен варя­гами из вольнолюбивого Новгорода на иную почву. В далекий полянский Киев. Каким-то образом это оказалось точным попа­данием. Возможно, потому, что поляне уже веками пытались про­тивостоять сильной государственности Хазарского каганата. Иначе говоря, находились в состоянии войны, которая всегда облегча­ет людям способность думать о единстве.

В итоге Новгород оказывается на окраинах, а первая русская государственная культура по прямой преемственности сменяет­ся второй — Киевской и становится христианской по преимуществу.

       Христианство как позволяло чувствовать большее единство, так и становилось языком межгосударственного общения.

Культуру Владимирской Руси сменит московская государ­ственная культура, которая возникнет в ходе борьбы с татаро-монгольским игом. Эта борьба, шедшая в условиях страшной раздробленности и постоянных взаимных предательств, смогла состояться и завершиться победой лишь при условии объедине­ния всех сил в едином государстве. Но для объединения нужен стяг, нужно то, что сделает людей едиными. Таким стягом, как и в Киеве, стал христианство. И в этом смысле четвертую, то есть Московскую государственную культуру Руси и теперешней Рос­сии можно считать принятой из Киева.

Впрочем, возможна и иная точка зрения. Московская культу­ра возникает лишь с началом централизации. А в самом начале ига душа Руси словно бы отступает от опасности за леса и болота в Новгород. Теперь уже в наш Новгород. И Новгород времен Алек­сандра Ярославича Невского в начале XIII столетия становится новым центром Руси, рождая культуру времен ига. Культуру раз­дробленности и подавленности. Точнее, выживания в условиях опущенное™. Тут уже было не до свободы и вольнодумства. Нужно было объединять все народные силы в единый кулак, и Невский становится святым.

Культура московская, именуемая Великорусской, рождается из новгородской с началом объединения Руси в централизован­ное государство, сплоченное единой верой и единой целью. Ка­кой? Можно сказать, что свободой. Но наблюдая, как психолог, современные проявления Великорусской культуры в людях, я бы предпочел говорить, что этой целью была не столько свобо­да, как решение выжить даже опущенными и лишенными всех прав. Нас давят, а мы крепчаем...

Что же касается третьей русской культуры, культуры Владимирско- Суздальской, то она, скорее, была преемницей первого Новгорода. Ладоги. И действия Андрея Боголюбского, и уход рус­ских людей с Киевщины по диалектическому закону отрицания отрицания можно, говоря научным языком, назвать реакцией на политику стольного Киева. И на военную политику, и на ре­лигиозную.



Каковы факты?

Владимирщина изначально как бы противопоставляла себя военизированному «милитаристскому» Киеву. Это был мирный край, край мирного сосуществования народов и культур.

В 1096 году был убит князем Олегом Святославичем сын ос­нователя Владимира- на- Клязьме Владимира Мономаха. Влади­мир к тому времени был сильнейшим князем Руси и вполне мог расправиться с Олегом. Но вместо этого он шлет ему потрясаю­щее письмо, которое я приведу в переводе с древнерусского Вадима Кожинова:

«О я, многострадальный и печальный! Много борешься, душа, с сердцем и одолеваешь сердце мое; все мы тленны, и потому помышляю, как бы не предстать перед Страшным Судьею, не покаявшись и не помирившись между собою.

Ибо кто молвит: "Бога люблю, а брата своего (Олег — двою­родный брат Владимира. — В.К.) не люблю", — ложь это. И еще:

" Если не простите прегрешений брату, то и вам не простит Отец наш Небесный"...

Господь наш не человек, но Бог всей вселенной, — что захо­чет, во мгновение ока все сотворит, — и все же сам претерпел хулу, и оплевание, и удары, и на смерть отдал Себя, владея жизнью и смертью. А мы что такое, люди грешные и худые? — сегодня живы, а завтра мертвы, сегодня в славе и чести, а завтра в гробу и забыты, — другие собранное нами разделят.

Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили?.. Только и есть у них, что сделали душе своей...

Дивно ли, если муж (Сын Владимира. — В.К.) пал на войне? Умирали так лучшие из предков наших. Но не следовало ему искать чужого и меня в позор и печаль вводить. Подучили ведь его слуги, чтобы себе что-нибудь добыть, а для него добыли зла... И не враг я тебе, не мститель. Не хотел видеть крови твоей...

Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле... Не от нужды говорю я это, ни от беды какой-нибудь, посланной' Богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего света сего.

На Страшном Суде без обвинителей сам себя обличаю»

Как пишет Кожинов: «...это послание, по-видимому, произ­вело громадное впечатление на Олега. Осенью того же, 1097, года Олег прибыл в принадлежавший Владимиру Любеч, где со­стоялся знаменитый съезд князей во главе со Святополком Ки­евским. На Любечском съезде, по летописному сообщению, было провозглашено: "...почто губим Русьскую землю, сами на ся котору (распрю, раздор) деюще?.. ноне отселе имемся в едино сер­дце, и блюдем Рускые земли"».

Прямое прочтение христианской доктрины не как государ­ственной религии, а по текстам первоисточников, попытки сме­нить ценности, правящие русскими сообществами — это все для меня итог примерного двухсотлетнего правления киевской воен­ной культуры и, соответственно, психологическая «реакция» на это правление русских людей. Иными словами, Владимиром Мономахом на рубеже XI и XII веков была заложена основа для смены культуры. И как в случае с Киевом, для этого потребова­лось перенести центр и столицу Руси как можно дальше от ос­новного хранилища правящей культуры.

Но по-настоящему эту революцию совершает сын Юрия Дол­горукого Андрей Боголюбский. Именно при нем лучшие люди Руси, ее цвет, ум и способности съезжают с Киевщины и пере­езжают на Владимирщину. И начинается русский ренесанс, воз­рождение русского язычества в рамках теперь уже прочно утвер­дившегося христианства. Смею, правда, предположить, что христианства, в первую голову, понятого так, как понимал Вла­димир Мономах, то есть как пути к Богу, а не как пути к миро­вому господству. Хотя это, конечно, только предположения.

Зато не вызывает сомнений, что символом этой культуры, которую исследователи называют Двоеверием, является Дмит­риевский собор Владимира, построенный братом Андрея Всево­лодом. Владимирские князья, конечно же, были людьми разум­ными и вполне отдавали себе отчет в том, что для защиты государства нужна сила и сила военная. А это значит, что и соот­ветствующая этому требованию вера, объединяющая народ. На­зовем ее современно: политическая религия. Но что-то должно быть и для души...

Маленький кусочек из рассказа владимирца о Владимирщине:

«Исследователи этого единственного в своем роде памятника искусства (Дмитровского собора) подсчитали, сколько и каких изображений поместили мастера на трех его стенах, без аркатурного пояса и без трех алтарных апсид, составляющих четвертую стену.

В книге Н.Н. Воронина приводится такая таблица:

Изображения христианского характера   46

Звери и птицы                        236

Грифы                            28

Растения                               234

Прочие                              22

Итого:                              566 изображений

Выходит, что изображений христианских помещено всего лишь на 8 процентов резных камней.

Всеволод поручил строить монашески строгий и величествен­ный Успенский собор властям церковным. Его воздвигали для народа, который нужно было держать покорным князю и свя­щеннослужителям.

А Дмитриевский собор Всеволод повелел строить для Себя, для своей семьи, для своих приближенных».

Возможно, что именно Ростово-Суздальские земли были той упомянутой арабскими источниками Артанией или Арсанией, которая наряду с Куявой и Славией была третьим центром рус­ских земель. И если Куява — киевщина считается центром во­инским, а Славия — торговым, то Арсания была центром сак­ральным, местом духовного поиска в залесской тишине...

Это, конечно, недоказуемо при том состоянии источников, которые мы сегодня имеем. Однако Владимирщина дала миро­вой культуре такое явление, как Офени, которых я и изучал во время моих этнографических экспедиций. Можно считать, что это явление чисто экономическое. Ну, заставили тяжелые усло­вия жизни в неплодородном Нечерноземье отдельных крестьян взяться за отхожие промыслы и добираться в своих поездках от Сибири до Кавказа и Германии. И создать свой собственный тайный

или особый язык, который до сих пор живет по всей России в виде блатной фени...

Не верю, что все так просто. Кажется мне, что от такого обще-ii венного явления, как офени, наука просто отмахнулась. У нее, конечно, были для этого оправдания. Слишком много было уте­ряно, и слишком мало сохранилось источников. Но и то, что ничего не делалось для добывания новых, тоже определенность. На основании моих собственных многолетних исследований я могу определенно утверждать, что явление это было полноцен­ной культурой. Также могу сделать и предположение, что культура эта, которая может теперь считаться лишь этнографической, является наследницей той самой третьей государственной культуры Руси, которая сложилась в XII веке, а потом передавалась из поколение в поколение, постепенно умирая как не соответ­ствующая требованиям времени. Я не в состоянии этого доказать и потому буду говорить лишь о том, что застал.

Можно считать, что мне повезло. Мой дед был уездным пи­сарем и оставил записки о той части офенского мира, которая называла себя Мазыками. К тому же, благодаря его памяти, мне удалось проникнуть к тем, кто еще хранил кое-что из мазыкских знаний. И это кое-что явно было связано с колдовством. Во вся­ком случае, местные жители прямо считали некоторых из стари­ков, с кем я встречался, колдунами.

В русской этнографической науке имеются два «классических» it 8гляда на колдуна. Один из них, особенно ярко представленный к трудах таких школ, которые я бы назвал «Славяноведением» (Школа Н.И Толстого) и «Семиотической школой» (Школа  Топорова и В. Иванова), показывает и колдовство и народную магию как бытовые в общем-то действия крестьянина по обес­печению плодородия и вообще жизни. Этот взгляд уходит корня­ми еще к Е.Н. Елеонской, Н. Познанскому, Л. Майкову, В. Добровольскому и многим другим. Это традиция подхода к магии как общекультурному, почти бытовому явлению.

Иной взгляд представлен в работах тех ученых, которые стал­кивались с живыми колдунами. Эти работы чрезвычайно редки и показывают колдуна примерно так, как описываются в мировой этнологической литературе шаманы и индейские жрецы. Это человек воспринимается ученым, скорее, как мрачный шарлатан с нависшими бровями, освоивший какое-то количество приемов запугивания и внушения. Хотя, конечно, и это тоже является определенной культурой, неотторжимо присущей культуре об­щенародной в определенные эпохи.

Могу сказать одно, то, с чем столкнулся я, было и похоже на все описанное, и не похоже. Живая культура так отличается от своих описаний! Я ездил к своим старикам семь лет. И при всем том, что я сам, можно сказать, был представителем той же куль­туры, поскольку родом из той же среды, мне до сих пор не удает­ся полностью понять и описать то, что я видел и познал. Я отча­ялся рассказать о моих Мазыках сразу и целиком и в последнее время рассказываю по частям. Рассказ об их взглядах на жизне­обеспечение, предпринимательство, устройство предприятий и Артелей — одна из таких частей большой картины. Не самая по­казательная, я думаю. Но важная.

Чтобы не потеряться в объеме того, что можно было бы рас­сказать об офенях, я пока приведу лишь два примера понятий, использовавшихся стариками-мазыками в рассказах о предпри­нимательстве. Сразу хочу предупредить: вместо имен своих ин­форматоров я употребляю прозвища. Прозвища, правда, настоя­щие. Так они и звали друг друга при мне. Делаю же я это из уважения к их памяти и по их просьбе.

Итак, в первую очередь о понятии Офеса или Офеста.

Офест по-офенски — это крест. Но когда мне рассказывал об этом один из моих учителей по прозвищу Дядька, он придавал этому понятию особое и своеобразное значение. Смысл его при­мерно таков.

В деловом общении внутри Артели или предприятия, как и При ведении переговоров, существует своего рода горизонталь и вертикаль взаимодействия.

Вертикаль — это взаимоотношение или взаимодействие различных мест за Столом, которым является предприятие.

И предприятие, и общество вообще мазыки рассматривали как своего рода систему иерархически увязанных мест, которую

называли Столом. Стол тут, очевидно, имелся в виду тот, за которым сидят гости на пиру у князя. Хотя этим князем может быть в определенных обстоятельствах и Хозяин дома, то есть простой крестьянин. Вспомним хотя бы, что во время свадьбы жениха — простого крестьянского парня — зовут молодым кня­зем, а его невесту — молодой княгиней. Точно так же это может относиться и к Хозяину пира.

За любым столом, начиная с Велик-стола, то есть стола Ве­ликого князя, и до самого простого крестьянского, люди всегда рассаживаются в соответствии с их достоинством, то есть с той оценкой, которую дает им общество. Соответственно достоин­ству место, соответственно месту — и почести. И этим пирше­ственный стол в совершенстве похож на предприятие, где кор­мление, то есть зарплата, всегда жестко увязано с занимаемым местом и достоинством человека.

Поэтому распределение людей в обществе по различным ме­стам и службам мазыки называли не только столом, но и кор­мушкой. И это очень точно отражает истинное устройство обще­ства и показывает то, что правит людьми.

Естественно, как мы все это прекрасно знаем, по этой вер­тикали можно перемещаться как снизу вверх, поднимаясь к Вла­сти, так и обратно, падая на Дно. Подробнее об этом рассказы­вается в курсе Общественной психологии (Свойское мышление) Училища. Поэтому я в излишние подробности вдаваться не буду.

Что имеет значение для нас сейчас: мазыки эту вертикаль или иерархию Власти и достоинств считали лестницей восхож­дения к вершине общественной пирамиды. И называли её, по словам Дядьки, Дробина. Естественно, она и есть вертикальная часть Офеса. Дробина — это лестница, по которой люди карабка­ются к Власти

Горизонталь же — это дееспособность или способность де­лать то, ради чего тебя взяли или наняли. Это твоё дело — Мастыра.

Дробина и Мастыра складываются в крест, и Мастыра как бы постоянно скользит по Дробине. Это своего рода бегающая ступенька лестницы твоего восхождения к вершинам общества. Она же и есть то место, которое ты постоянно занимаешь.

И это вполне работающий образ, потому что он позволяет по­нять одну очень простую истину, Истоту, как это называлось, — куда бы ты ни взобрался или не опустился по лестнице обще­ственного восхождения, ты все равно займешь свое место, про­сто потому, что твое место всегда с тобой, и будешь работать и получать корм в соответствии с ним. Принять это -— все равно, что принять самого себя и тот мир, в котором ты воплотился в этот раз.

И смысл этого образа в том, что на каком бы месте ты не оказался, ты всегда живешь и кормишься только благодаря взаи­модействию с обществом, которое и двигает тебя по этой лест­нице и кормит за то, что ты для него делаешь. И места ты зани­маешь не те, что хочешь, а те, что нужно занять, чтобы общество выжило. В очень значительной мере все это — проявление сти­хии, естественной, как сама природа. Только стихии обществен­ной, сложившейся так за тысячелетия взаимной притирки мно­жества людей. Лезть в это со своей волей нужно очень осторожно, чтобы общество не начало разрушаться, как экология Земли. Ре­волюционные эксперименты ясно показывают это.

Блеск и нищета информационных технологийСодержание раздела