d9e5a92d

Глава 1. ПРИЗНАНИЕ ЗОЛОТА И РОЖДЕНИЕ ВАЛЮТНОГО КУРСА



1.1. ИСТОРИЯ ЭКВИВАЛЕНТОВ: ШКУРЫ, КОФЕ ИЛИ ЗОЛОТО?

С давних времен золото являлось олицетворением богатства. А тот, кто владел богатством, повелевал миром и если не всем, то хотя бы мирком своего масштаба. Поэтому ради обладания золотом алчные души совершали преступления, вели кровопролитные войны, отправлялись в рискованные экспедиции.

В 1503 г. Христофор Колумб писал с Ямайки: „Золото — удивительная вещь! Кто обладает им — тот господин всего, чего он захочет. Золото может даже душам открыть дорогу в рай”1. Не из-за веры ли во всесилие этого металла и в потустороннем мире одни клали золото в усыпальницы своих господ, что, однако, не мешало другим, стремившимся любой ценой заполучить драгоценный металл, нарушать религиозную этику и традиции и грабить гробницы?

Были времена, когда владыки не жалели средств в поисках способов искусственного создания золота. Из этих попыток родилась „наука” алхимия, цель которой — с наименьшими затратами получить дорогое золото. А может ли быть дешевое богатство? Но жажда наживы не всегда соседствует с рациональностью. В пьесе Бенджамина Джонсона „Алхимик” ее главный герой сэр Эпикур Маммон, считая, что стоит на пороге раскрытия секрета изготовления золота, делится своими намерениями:

— „Сегодня в ночь я превращу Металл — весь в доме — в золото!

А рано поутру

Пошлю скупать всю утварь слесарей, Жестянщиков и медь всего Лотбури.”

— „И тоже в золото все превратишь?” —

Спросил Сурли.

— „Да! А затем скуйлю весь Девоншир и Корнуэлл И перестрою в Индские подобья...”2

Золото веками воспевалось и превозносилось. „...Всеобщая жажда золота гнала народы и государей в XVI—XVII столетиях... в заморские крестовые походы за золотой чашей”, — писал К. МарксJ. „Никакой другой металл во всемирной истории не обладал столь магической притягательной силой!” — пишет наш современник4. А в палате общин премьер-министр Великобритании Дизраэли в прошлом веке с вдохновением изрек притихшему парламенту, что значительно больше людей было сражено золотом, чем любовью5.

^Природные свойства золота послужили причиной того, что оно выделилось из всего богатейшего разнообразия товаров и стало использоваться в качестве всеобщей меры стоимости — всеобщего эквивалента, поскольку оказалось наиболее подходящим товаром для выполнения роли денегГ)То, что золото легко делится, а затем вновь сливается, а следовательно, может быть свободно превращено без потери стоимости из монетной формы в слитки, в украшения, а если нужно — то и обратно, что золото портативно и долговечно — его „не ест ни ржа, ни тля”, — все это сделало его естественным материалом для денег.

?днако золото вовсе не являлось жизненно необходимым ством. Обладая необычайно высокой стоимостью на еди^ ницу веса, оно практически не имело потребительной стоимости^ Как отмечал один из специалистов в области золота Тимоти Грин, „трудно представить себе попавшего на необитаемый остров человека, имеющего при себе что-либо более бесполезное, чем кусочек золота”6. (Поэтому превращение золота во всеобщую меру стоимости — в деньги — придало ему дополнительную потребительную стоимость, существенно усилив весьма слабое значение его собственной потребительной стоимости как товара, использовавшегося до этого в основном для производства украшений?)

Отдадим дань науке: она породила понятие и термин „потребительная стоимость”, дала им всестороннее объяснение. Но и задолго до этого суть потребительной стоимрсти товаров уже работала на человечество: когда еще не было единого денежного товара, на его роль стихийно выдвигались те или иные предметы. Это выдвижение происходило по мере того, как тот или иной товар начинал приниматься возрастающим кругом людей разных ремесел в обмен на широкий круг других товаров, причем не потому, что он им был нужен сам по себе, а потому, что его легче хранить, он не портится и всегда „в цене”, всегда может быть снова обменен.

Еще в древние времена эскимосы, например, знали, что если у них есть мех, то на него можно обменять практически все остальное — рыбу, мясо, кожу, иглы. Хорошо, однако, что они не проводили симпозиумы и деловые встречи, скажем, на островах Фиджи и соответственно не получали свои командировочные меховыми шкурками. Иначе по прибытии на место с разочарованием узнали бы, что их меха свободно не конвертируются в местные ракушки. А ракушки на Фиджи были столь желанными: их можно было обменять на птицу, рыбу и даже купить на них дом или внести ими выкуп за жену.

Мех, оказывается, имел „универсальное” признание лишь в' условиях севера и только там принимался в качестве платежного средства, поскольку обладал потребительной стоимостью и являлся стабильным стоимостным эталоном, по которому определялись эквивалентные количества других местных товаров. Мех был деньгами на севере. Мех не был деньгами на Фиджи. Следовательно, мех был эквивалентом, но не всеобщим. То же можно сказать и про ракушки, но в рамках другого географического региона: они тоже были эквивалентом, но опять не всеобщим.

В истории народов, как только они отходили от прямого натурального обмена одной вещи непосредственно на нужную другую вещь, всегда появлялись какие-то специфические товары, обладавшие наибольшей универсальностью. Эти товары либо были нужны всем, либо могли свободно обмениваться практически на все остальные предметы. Так, в разные времена, у разных народов, в разных частях света деньгами служили: у земледельцев — пшеница, ячмень, маис, рис, кофе; у пастушеских племен — быки, овцы; у охотников — меха, шкуры; у рыболовов — рыба, ракушки. При этом нет нувды уходить за примерами в далекое прошлое. Относительно недавно — при колонизации Америки в XVI в. на роль денег выдвигались такие товары, как табак — в штате Вирджиния, сахар — в Мэриленде, бобровые шкуры — в штате Нью-Йорк, какао — в Мексике. Вместе с тем нельзя, конечно, забывать, что уже в Вавилонии деньгами служило железо, а у римлян — медь, серебро, золото.

И вновь, сделав круг, мы вернулись к золоту и серебру — тем предметам, „без которых можно обойтись, но их эстетические свойства делают их естественным материалом роскоши, украшений, блеска, праздничного употребления, словом, положительной формой излишка и богатства... серебро отражает все световые лучи в их первоначальном смешении, а золото — лишь цвет наивысшего напряжения — красный. Чувство же цвета является популярнейшей формой эстетического чувства вообще”7. Великолепная ода золоту и серебру!

Так что же в конечном итоге выдвинуло золото на роль всеобщего эквивалента — рациональная утилитарность или эмоциональная эстетичность? По-видимому, и то и другое, но из двух более сильным, похоже, оказалась тяга к красивому, редкому, изысканному. Удивительный парадокс: мир, наш многовековой, многострадальный, многонациональный мир, едва успев получить хлеб, уже протягивал руки к розам. Вещи-украшения, вещи эстетичные, вещи престижные обладают, оказывается, таким магнетизмом в глазах человечества, что, несмотря на свою объективно низкую материальную утилитарность, выдвинулись вперед по отношению к вещам сурово необходимым и полезным. Если преодолен рубеж сначала бедности, а затем нормального насыщения, то дальнейшее прис обретение необходимых предметов перестает возрастать. Но где лежит предел насыщения во всем его многообразии? Где предел роскоши? Может быть, это наступает тогда, когда боль не не хочется новых платьев, бус, браслетов, колец, усадеб, новой модели Мазерати или „Шалимара” от Гэрляна, бриллиантов Де Бирса или яхт с терминалами спутниковой связи?

Удивлять можно многим и удивляться можно многому! Говорят, посол микадо, увидев японский сад в имении английских Ротшильдов, был восхищен и озадачен: „Чудесно! — воскликнул он. — У нас в Японии нет ничего подобного!”. Где же разумная мера? Но, как замечает профессор Йельского университета Роберт Триффин, „все, что связано с золотом, больше опирается на эмоции, чем на логику... Никогда и ни для чего человеческие ресурсы не использовались настолько абсурдно, как при выкапывании золота в отдаленных уголках мира с единственной целью перевезти его в другое место, вновь за копать в специально вырытые для этой цели ямы и усиленно охранять”8. Конечно, он имеет в виду государственные золотые резервы стран, но ведь и большинство действительно ценных диадем, брошей и кулонов тоже не столько украшают головы, шеи и прочее, сколько лежат в банковских сейфах.

Бесспорно, что часть привлекательности золота — в его Kjpa соте и престижности. Но как с государственной точки зрения, так нередко и с частной золото представляет собой сокровище, имеющее общую тенденцию повышаться в цене. Одна из респектабельнейших фирм в мире золотого бизнеса ,Джонсон Матти” как-то поведала: „Когда клиенту требуется надежно віо-жить свои деньги, мы рекомендуем использовать их на покуі ку золота: через двадцать лет они возрастут пятикратно”9. Интересно, что некоторые аффинажные предприятия капиталистических стран находят рентабельным ежегодно останавливать производство на несколько дней для проведения своеобразной чистки, в процессе которой собирается сажа, осевиая в печных трубах, на крыше и других поверхностях, а за ем вновь сжигается в целях извлечения находящихся в золе частичек золота. Характерно, что эта практика сложилась оч>иь давно, еще при мизерной по нынешним стандартам цене жп-того металла. А один из лондонских коммерческих банков каждые двадцать лет сжигал полы помещения, где хранилось золото. Оплавлявшаяся при этом золотая пыль, въевшаяся за двадцатилетний период в деревянный пол, давала достаточно золота, чтобы оправдать затраты на эту процедуру и дать определенную прибыль.

А много ли золота может незаметно пронести на себе человек, скажем, через границу? Если удобно разместить іго в специально скроенном костюме, как это делают контрабандисты, то можно пронести металла на полмиллиона долларов, а то и больше. Очевидно, что именно высокая цена на золото поддерживает и стимулирует этот подпольный бизнес.

Вместе с тем и сегодня на земном шаре есть места, где зо-нв является чем-то особенным. Практически до наших племена, живущие на островах и архипелагах Тихого океана, предпочитают золоту различные другие эквиваленты: ракушки, зубы животных, циновки и т. д. И когда в 1973 г. США провозгласили золотое содержание доллара в 0,736662 г, на Соломоновых Островах продолжали предпочитать стандарт, при котором не золото, а доллары обменивались на зубки морской свинки, причем за 500 зубок можно было приобрести одну жену вполне приличных свойств. Поистине „Соломоново пушение”! Используя валютную терминологию, получаем, что доллар конвертируется в зубки и в конечном счете — в жску. Только вот реконверсия (т. е. обратный обмен) может . оказаться затруднительной, особенно со временем.

В чем же допущена ошибка, почему* нарушена эквивалентность? Что нужно для сохранения надежной взаимной обра-шмости? Ответ прост: эквивалентность неизменна при относительно неизменных качествах сравниваемых единиц. Изменяющиеся в своих качествах элементы обмена не могут служить

стабильными эквивалентами—

/ В последней четверти XIX столетие завершилась тяжба меж-золе том и серебром за господство на мировом рынке в качестве основного денежного металла. /ТЗдержав победу в многовековой борьбе с другими претендентами на титул всеобщего эквивалента, золото получило настолько полное признание, что когда говорили „деньги” — подразумевали „золото”, когда говорили „золото” — подразумевали , деньги’^

( Золото стало арбитром: какие бумажные, а следовательно, „неполноценные**’ деньги считать надежными, а какие — ненадежными, могло решить только oHoj Другого объективного критерия не было. С годами арбитр старел, слабел, пока в /0-е годы XX столетия вообще не покинул валютную арену. Неудивительно, что без него капиталистический валютный мир впал в состояние затяжного валютного кризиса с непрекращающимися валютными распрями.

Итак, мы рассмотрели в основных чертах процесс выдви-жс*и‘ч 3°лота на роль „короля металлов”. Однако остается невыясненным, что делает золото столь ценным в современном мире. Оказывается, в наши годы впервые за многие века существенно изменилась потребительная стоимость золота, причем изменение это произошло за пределами международ-«уютных отношений. Ныне обнаружено, что золото не LT!> іэавного себе заменителя в космической п^омышлен-ХІИ* гсУЩест*Ует мнение, что золото не имеет конкурентов С0 зле**шим врагом человечества — раком; при позолота синтезируются искусственные химические элементы, представляющие исключительный интерес для науки, и т. д.

Обозначив некоторые вехи из истории возникновения денег вообще и золотых в частности, обратимся к более детальному ознакомлению с историей и практикой международных валютных отношений, которые в наше время вызывают поистине универсальный интерес. Причина такого внимания заключается в том, что они влияют на национальное производство, на взаимоотношения стран, их внутреннюю и внешнюю политику, особенно с тех пор, когда 70 лет назад мир разделился на две социально-экономические системы.

1.2. УСТОЙЧИВЫЕ ДЕНЬГИ: МИФЫ И ФАКТЫ

XX в. ознаменовался вступлением _ капитализма в эпоху общего кризиса, что дестабилизирующе отразилось и на валютных отношениях. Путаница, образовавшаяся в привычных представлениях о денежных системах ТГ стандартахгтосподст-вовавших в буржуазных концепциях'порождала высказывания о прежних временах с якббьГустбйчивыми деньгами. Когда же были эти „золотые” времена? Да и были ли они вообще?

Полистаем страницы истории и постараемся установить, что должно было придавать деньгам надежность, а что подрывало их устойчивость. Могла ли, скажем, хотя бы частично обесцениться золотая монета? Какое хождение она имела? В чем была гарантия, что две одинаковые по номиналу монеты равноценны? Какое влияние имела государственная власть на монетное обращение, на владение драгоценными металлами или монетами из них? Ответы на эти и другие подобные вопросы требуют привязки к конкретным событиям соответствующих эпох, поэтому попытаемся ознакомиться с некоторыми историческими фактами, подготовить почву для выводов.

Чеканка монет из ценных металлов или сплавов из них известна издревле. Такие монеты нуждались во внешних признаках, которые могли служить гарантией их пробы и веса. В Ветхом завете есть упоминание о том, что король Лидии, например, еще в VII в. до н. э. ввел обязательный оттиск его печати на слитках электрума — соединения золота и серебра, чем арестовывались происхождение, вес и проба этого платежного средства. Александр Македонский пошел дальше: полноценность монеты удостоверялась на аверсе, т. е. ее лицевой стороне, изображением знаменитого полководца. Идея понравилась и римским императорам, также решившим прежде всего подчеркнуть обязательность доверия к их монетам своими профилями, а заодно увековечить себя для потомков. У этой практики бывала, как и у самих монет, оборотная сторона: после смерти Калигулы, например, монеты с его изображением были вскоре изъяты из обращения и переплавлены, дабы стереть из памяти и образ, и имя тирана10.

Но оставим в стороне эмоциональный аспект и вернемся

нашему вопросу: насколько гарантировалась незыблемость покупательной способности золотой или серебряной монеты тем что она чеканилась государством, а ее полноценность была засвидетельствована соответствующими внешними признаками? Оказывается, ровно настолько, насколько владыки могли живать определенный контроль над обращением и, что особенно важно, сохранять неизменным вес монеты и чистоту золота.

История свидетельствует, что с незапамятных времен короли, цари и великие герцоги стремились концентрировать ценную монету в своих руках. Реально добиться этого можно было подчинением денежного обращения своей власти, поставив его под государственный контроль. Хотя и бытует мнение что валютный контроль и валютные ограничения — явления относительно современные, однако еще Ликург в Спарте, Платон в Афинах, Птолемей в Египте не только осуществляли государственный валютный контроль, но и использовали валютные ограничения. Так, Платон предлагал использовать во внутреннем обращении монеты из дешевых металлов, в частности из меди. Не обладая высокой внутренней стоимостью, эти деньги могли быть лишь условными представителями золотых и серебряных монет, вследствие чего за пределами государства они не имели бы хоэдения как лишенные стоимости. Гражданам запрещалось владеть золотом или серебром, в то время к?к государство накапливало их в виде резерва на случай войн^когда, возможно, потребовалось бы платить загранице за наемные войска или товары. Предусматривалось, что частные лица, возвращавшиеся с выручкой из-за границы, были обязаны продать государству ввезенную иностранную валюту, получив в обмен национальную, причем не золотую или серебряную, а медную.

Птолемей — сподвижник Александра Македонского и впоследствии царь Египта, придерживавшийся в целом тех же принципов, что и Платон, учредил еще большие ограничения, потребовав от иностранных купцов, прибывавших в Египет для закупок товаров, обменивать привезенную иностранную валюту на местную. Наряду с такими валютными ограничениями Птолемей эпизодически использовал и торговые. Так, иностранные купцы, приезжавшие для закупки пшеницы (а в те времена в Египте колосились первоклассные хлеба), зачастую сталкивались с неожиданно введенным запретом на ее вывоз из страны. При этом они не только оставались без нужного им товара, но и были вынуждены реконвертировать, т. е.

оаннЬ °^менивать валюту, на сей раз уже египетскую на иност-ую’ неся потери на двойном обмене валют, но обогащая казну в Александрии.

жали)чХ0ДИЛИ века* Золотые и серебряные монеты продол-систем ^еканиться в качестве основы существовавших денежных > но вмешательство государства в валютную сферу не

прекращалось. Где-то на полпути от Платона к нашим временам находим такой пример. Год — 1247. Место — Валенсия в Испании. Читаем указ: „Держатели иностранной монеты (имелось в виду золотой) обязаны обменять эти авуары в 40-дневный срок на местные бумажные (а могло быть, пергаментные или кожаные. — Авт.) деньги по официальному курсу”11. Валютные ограничения и сегодня, хотя несколько в иных формах, действуют во многих странах мира.

Контроль за качественным составом национальной валюты позволял лучше контролировать также и чеканку монет, способствовал борьбе с фальшивомонетчиками, концентрировал богатство в руках правящих кругов. Однако властелины нередко злоупотребляли своим правом чеканки монет, периодически уменьшая либо их вес, либо золотое (или серебряное) содержание, оставляя номинал неизменным. Этим искусственно повышалась платежеспособность монархов, поскольку денег из того же количества металла чеканилось больше, что позволило поддерживать пышность двора и оплачивать военные расходы.

Использование подобных методов не проходило даром, причем их дезорганизующее влияние могло быть настолько сильным, что подтачивались устои даже таких мощных империй, как Византийская. Действительно, баснословно обогащенная завоеваниями она оставалась правящим центром в своей части мира на протяжении нескольких веков, чему в немалой степени способствовала политика, направленная на сохранение полноценной золотой монеты. Но частые и дорогостоящие войны, ненасытная тяга к роскоши богатых слоев населения наряду, конечно, и с другими причинами неумолимо сокращали золотой запас, предвещая дезорганизацию денежного обращения. И тогда высокочтимая золотая монета Византийской империи — безант — была разом уценена на 25% добавлением других металлов, заместивших чистое золото. Конечно, власти получили возможность чеканить из того же количества золота вместо 100 прежних безантов 133 новых. „Экономия” была налицо. Но этот шаг, вызванный ослаблением империи, лишь усугубил и ускорил начавшийся ее закат.

Хотя полновластные монархи могли произвольно расправляться с монетой по своему усмотрению, многие из них опасались самовольничать и нередко считали полезным прислушиваться к мнению советников. Это приводило к тому, что правители отказывались от соблазна и не обесценивали монету, хотя и не без корысти: согласие не урезать содержание металла зачастую давалось в обмен на какие-нибудь привилегии. Так, Уильям Завоеватель в XI в. дал обещание феодальному совету не понижать золотое содержание монет в захваченном графстве Нормандия в обмен на введение так называемого „каминного налога”: с каждого дома, в котором был очаг — а они были практически во всех домах, стал причитаться налог, который шел в пользу Уильяма. Великий герцог Австрии

ольф IV в 1358 г. также дал подобное обещание, а взамен получил все доходы от введенного 10%-ного налога на все

иапитки^емя правления Петр I (1689-1725 гг.) обесце

нил рубль наполовину: серебра в нем по сравнению с перво-чальным оставалось вдвое меньше, хотя надпись на монете ” одолжала свидетельствовать, что данная монета — 1 рубль. Постигалось такое обесценение либо уменьшением диаметра монеты, либо ее толщины, либо добавлением дешевых металлов — меди, олова. Подобные деяния в те времена назывались порчей монеты. Помимо официальных путей существовали и „любительские” методы снижения реальной ценности монеты, когда при нелегальной чеканке использовались не только стандартные хитрости, упомянутые выше, но брались, например, законные полноценные монеты и с них соскабливались миллиграммы металла или срезались крошечные дольки. На современном языке понижение ценности денег — хотя уже не серебряных или золотых, а всего лишь бумажных — называют девальвацией (подробно вопросы современного изменения валютных курсов рассматриваются в гл. 5). Пока же продолжим наше исследование времен более давних.

Порча монет была особенно распространена в средние века. И хотя „официальные” приемы обесценения находились в руках королей, частные лица во многих странах Европы имели широкие возможности для нелегальной чеканки монет. Поскольку мелкая разменная монета изготовлялась не из благородных металлов, а из дешевой меди и номинал монеты намного превышал стоимость этой меди, соблазн одурманивал и знатных сановников, и простолюдинов. Способствовали этому также свободная продажа маточников и чеканов — этих необходимых для дела инструментов, а также несуразные, решения властей, которые, зачастую сами не подозревая об этом, стимулировали разгул самодеятельного „творчества”.

В летописи 1535 г., например, сообщалось, что „князь велики Иван Васильевич всея Руси и его мати великаа княгиня Елена* велели переделывати старые денги на новый чекан того деля, что было в старых денгах много обрезанных денег и подмесу, и в том была христианству великаа тягость; в старой гривенке** было полтретиа рубля с гривною, а в новых гривенках велели делати по три рубли; а подделщиков, которые люди денги подделывали и обрезывали, тех велели обыски-вати, и иные, обыскав, казнили; а старым денгам впрок хо-Дити не велели”12.

Речь идет о малолетнем Иване IV, оказавшемся на великокняжеском »столе” после смерти Василия ш, и о великой княгине Елене Глин-^ ской — его матери и правительнице.

Гривна (слиток серебра весом около 200 г) с XIIIв. стала называться »рублем*\ С закреплением рубля в качестве основной единицы русской монетной системы его серебряное содержание было снижено.

Несмотря на строгости, чеканка фальшивых монет с уменьшенным либо весом, либо содержанием серебра продолжалась. Не ослабевала и решительная борьба с фальшивомонетчиками: их наказывали кнутом, ссылали, казнили, заливая расплавленный металл в горло.

Перестройка денежного хозяйства постепенно вела к тому, что неконтролируемая частная чеканка „серебряных и золотых дел мастерами” запрещалась и государство ставило выпуск монет под свой контроль. Монеты должны были появляться на свет только полновесными: из бруска (гривенки) серебра должно было получаться 300 „денег”, т. е. 3 рубля монетами. Но поскольку сама гривенка серебра продавалась за 3,5 рубля, было выгоднее переплавить монеты в слитки и, продав их, тут же получить 17% прибыли!

Но прошло больше века. Какой урок был усвоен за эти годы? Что происходило на Руси, скажем, в 1656 г. при правлении царя Алексея Михайловича, когда финансовое положение казны ухудшилось из-за войны с Речью Посполитой и опасности войны со шведами? Тогда,. в целях пополнения казны, было решено изъять из обращения серебряные монеты и заменить их медными, оставив прежний номинал: 100 рублей стало возможным начеканить из медного слитка стоимостью менее двух рублей! Стоит ли удивляться, что даже нищие стремились обзавестись необходимыми „средствами производства”? Тюрьмы были забиты фальшивомонетчиками, но остановить подпольный бизнес оказалось невозможным.

Если бы эти действия ограничивались лишь получением незаконной прибыли фальшивомонетчиками, можно было бы проигнорировать вопрос как локальный и поставить точку. Но замена полноценных серебряных денег менее ценными потянула за собой цепочку событий, быстро отразившись на рынке: за серебро можно было купить все, а за медь — ничего.

В результате „крестьяне не почали в города возить сено и дров и съестных припасов и почала быть от тех денег на всякие товары дороговь великаа”13, поскольку товар — практически любой — обладал определенной ценностью, а медные деньги почти никакой ценностью не обладали. Естественно, что никто не хотел отдавать что-то в обмен на ничто.

Поскольку прежние серебряные монеты, еще не изъятые из обращения, были формально уравнены с новыми медными, естественным оказалось стремление обменять медную монету , на серебряную, а заполучив ее, припрятать до лучших времен: рано или поздно серебряная монета должна была обрести свою былую славу, поскольку исторически сложилось так, что серебро было раз в 60 дороже меди.

Вытеснение из обращения полноценных монет дешевым суррогатом было известно давным-давно, но удивительно просто сформулировано лишь в XVI в. английским финансистом Т. Грешемом. Закон Грешема гласил: „...плохие деньги вытесняют хорошие”, что верно по сей день. Интересно, что суть его была известна еще древним грекам: Аристофан (ок. 450— 385 гг. до н. э.) опирался на суть этого закона, высмеивая существовавшие порядки. В одной из своих комедий он писал: „В нашей Республике хорошим гражданам предпочитают плохих, точно так же, как плохие деньги находятся в обращении, а хорошие - исчезли”14.

Последствия царской „реформы” 1656 г. оказались самыми тяжелыми. Началось с подорожания товаров, нарушившего товарообмен между городами; прекратился регулярный подвоз продуктов; разорение становилось массовым явлением, привычные ценности теряли свой смысл. Вскоре последовал голод, косивший людей. В 1662 г. безвыходность положения широких слоев населения привела к бунту, хотя и не против царя: люд полагал, что дороговизна была вызвана кознями спекулянтов. Но не только люди ратные и служилые не понимали истоков происходящего - бояре и торговые люди также не увязывали фактическую порчу денег, бездумно санкционированную царем, с ростом дороговизны. Великому государю и его советникам потребовался еще целый год, чтобы понять необходимость изъятия медных денег из оборота, их постепенного обмена на серебряные рубли по пониженному курсу. Медный рубль уценили до 1 копейки. Поскольку такая крайность тоже была абсурдна, держатели медных рублей предпочитали не обменивать медные рубли на серебряные, а переплавлять их в медные слитки и продавать медь как обычный металл для изготовления изделий, цена на который была выше, чем на ту же медь в монетах.

Похоже, что сто с лишним лет, разделявших два описанных выше эксперимента, никого ничему не научили.

Совсем недавно нам довелось вспомнить о Грешеме вне всякой связи с этой книгой. Прогуливаясь по Лондону, мы набрели на рекламный плакат, приглашавший посетить Зал золотых дел мастеров — Голдсмитс-холл. Основанное еще в 1339 г. девятнадцатью золотых дел мастерами на улице Фостер лэйн это здание не раз сгорало и перестраивалось, но продолжало отстраиваться на том же месте. Говорят, что ни одна другая компания в лондонском Сити не может похвастаться таким территориальным постоянством. Братство гильдии золотых дел мастеров появилось еще в XII в., а в 1462 г. компания получила корпоративный титул: „Верховоды и община таинства золотых дел мастеров лондонского Сити”. В погожий осенний день в ноябре 1985 г. нынешний Голдсмитс-холл праздновал свое 150-летие и все его залы были открыты для публики, поражая своим великолепием. Золотые и серебряные кубки, вазы, гербовые тарелки, расставленные и развешанные в „церемониальных” нишах и стеклянных горках, отражали игру света хрустальных люстр. Ненавязчиво, но ощущалось присутствие полицейских — и в форме, и в партикулярном платье, хотя их спокойная доброжелательная манера как-то никому

не мешала и не вынуждала посетителей подчеркивать свою благонадежность и порядочность.

Вдоволь насмотревшись, мы вышли на улицу, свернули за угол и увидели название улицы: Грешем-стрит. Увекове-чили-таки старого финансиста! А на следующий день мы встретились с английским делегатом на сессии Совета Международной организации морской спутниковой связи — ИНМАРСАТ — Джеффом Кингом. В ответ на его вопрос: „Что нового и интересного вы обнаружили в Лондоне на сей раз?” — мы рассказали о Зале золотых дел мастеров, а заодно и об улице, названной в честь Грешема. „А кто это?” — поинтересовался Кинг.— „Тот самый, который сказал, что плохие деньги вытесняют хорошие”. — „А разве бывают плохие деньги? Проблема, по-моему, лишь в количестве!” — отшутился Кинг. И действительно, в современных условиях прежнее деление денег на хорошие и плохие в значительной степени утеряло свой смысл. Но когда-то эти понятия были вполне вещественны и имели в жизни довольно конкретные последствия.

Многочисленные примеры из истории денежного обращения назидательно демонстрируют, что принципы денежной политики требуют бережного подхода и произвольные непродуманные решения, как правило, приводят к плачевным последствиям. Доверие и уважение к денежной единице нельзя создать пышной декларацией. Для этого деньги должны либо сами обладать совпадающей с номиналом стоимостью, как это было во времена хождения золотых и серебряных монет, либо обеспечиваться мощным резервом хороших товаров. Когда такого обеспечения нет, деньги обречены на постепенное обесценение, на потерю уважения к ним. Третьего не дано.

При сравнении вреда, наносившегося деньгам разными „поручами”, представляется, что если бы обесценение происходило по вине только фальшивомонетчиков, то беда была бы управляемой. Но намного более сложным положение становилось тогда, когда денежными махинациями начинали заниматься властелины — короли и многочисленные светские и духовные феодалы. Недаром говорят, что Людовик XIV принес Нидерландам больше ущерба своими валютными манипуляциями, чем своей армией.

Итак, золотые и серебряные монеты были по своей сути надежными, устойчивыми деньгами. За это на них и совершались постоянные покушения — со стороны и разбойников с большой дороги, и фальшивомонетчиков, а всего опаснее — со стороны королей.

Была, конечно, и медная монета, но она оставалась мелкой вспомогательной разменной монетой, которая не могла претендовать на роль заменителя более ценной монеты, поскольку не обладала достаточной реальной стоимостью. Так уж повелось, что никто из специалистов монетарной сферы никогда не скажет, что медная монета изготовлена из „металла”, поскольку под последним в силу традиции подразумевается либо золото, либо серебро.

Но что же тогда говорить о бумажных деньгах — этих „не имеющих ценности клочках бумаги”? Если их можно приравнять разве что к медным деньгам из-за практически полного отсутствия реальной стоимости (учитывая относительно дешевые материал и изготовление), то по какому праву они обращаются, оплачивая и тем самым обеспечивая движение товаров и их переход из одних рук в другие? Неужели бумага стала мерилом стоимости? Неужели только потому, что с бумажной купюры бесполезно соскабливать миллиграммы или срезать у них уголки? Не означает ли это, что раз бумажные деньги нельзя сократить ни по весу, ни по размеру — т. е. по их „бумажному” содержанию, то, следовательно, их нельзя обесценить?

К сожалению, можно. И очень быстро. Причем в масштабах, неведомых для обращения металлических денег: печатный станок способен довольно дешево выпустить любое количество денег, а если не хватает бумаги — всегда можно повысить номинал и печатать на той же бумаге купюры достоинством не в 10 или 100 единиц, а в миллион, миллиард, триллион.

Чтобы лучше понять сущность бумажных денег и их специфические черты, вернемся на несколько веков назад. Относительно недавно, скажем в XVII в. — во времена трех мушкетеров, кардинала Ришелье и Людовика XIII*, можно было наблюдать следующую картину. Некто, имея слиток золота или увесистый кошель с золотыми монетами, решает оставить эти сокровища на хранение в респектабельном банкирском доме. После определения проб и тщательного взвешивания банк выдает расписку в принятии такого-то количества золота. Эта „банковская записка”, или, как ее стали называть, банкнота, была чрезвычайно удобна в пользовании. Она была равносильна золоту, поскольку в любое время могла быть обменена на депонированный ранее металл. В силу этого банкноту, выданную надежным и известным банком, с уверенностью принимал в качестве платежного средства любой другой человек, если он питал достаточно доверия к данному банку. Поскольку теперь он мог либо обменять эту банкноту на золото в банке, либо использовать ее для платежа третьему лицу, а тот — четвертому и т. д., банкнота все больше становилась похожей на бумажные деньги, известные всему миру сегодня.

Однако имелись и очевидные отличия: сегодняшние деньги во всем мире не обеспечены золотом ни один к одному, ни

Обращает на себя внимание забавный исторический иллогизм: короли Франции Луи утвердились в русских текстах не иначе как с немецким акцентом - Людовики. Хорошо хоть золотая монета продолжала называться „золотым Луи” - „Луи д’ор”, а не превратилась в „Людовика д’ор” по воле германофилов. Луи, правда не одиноки: английских королей Уильямов мы лучше знаем под именем Вильгельм, английских же Чарлзов и и т. д.

в любой иной пропорции и поэтому не являются свободно конвертируемыми в золото. Кроме того, банкнота, будучи вполне законным документом, тем не менее не везде являлась законным платежным средством: она не была обязательна к приему во все виды платежей, как это принято с современными деньгами. Это означало, что если кто-то не желал принять банкноту в качестве платежа за партию товара, то его нельзя было принудить к этому. Держателю банкноты пришлось бы в таком случае сначала пойти в банк, обменять ее на законное платежное средство — золотые монеты и только тогда произвести платеж. Никто не смел отказаться от платежа этими монетами, поскольку Ъни являлись законным платежным средством. Но постепенно выпуск (эмиссия) банкнот все больше концентрировался сначала в крупнейших банках, а со временем — в одном государственном, центральном банке. А вот уже после этого отказ от приема платежа банкнотой стал невозможным. Так завершилась монополизация эмиссии банкнот государством, после чего руки у государства оказались свободными делать с банкнотой все, что ему хотелось.

Центральные банки в основу выпуска своих банкнот, которые в России стали известны под названием банковских (или кредитных) билетов, также стремились заложить принцип 100%-ного золотого или серебряного покрытия, т. е. на каждый рубль, фунт, франк и т. д. иметь в подвалах эквивалентное количество металла. Но это лишь в теории. На практике выпуск бумажных денег всегда превосходил накопление золотых резервов, поскольку предполагалось, что не каждый потребует обратить бумажные деньги в золото, а если и каждый — то не все сразу. А если все сразу? Тогда крах, банкротство банка, поскольку если бумажная эмиссия обеспечена, скажем, на 50% золотом, то лишь половина предъявленных банку банкнот с требованием обратить (конвертировать) их в золото будет обменена. Остальные 50% купюр окажутся необмени-ваемыми на золото. И это несмотря на то, что на каждой банкноте письменно обещана ее свободная конверсия по первому требованию и в неограниченном количестве в фиксированное количество золота. Отсюда и термины — свободно конвертируемая валюта, фиксированная (или стабилизированная) по ее золотому содержанию. Когда наступала угроза разорения государственного золотого запаса, центральный банк, стремясь предвосхитить такое развитие событий, объявлял о прекращении обмена банкнот на золото по фиксированному паритету. Тем самым валюта переходила со статуса фиксированной валюты на статус гибкой валюты, т. е. валюты с гибким курсом.

Таким образом, истоки уязвимости бумажных денег в том, что металлические деньги, сами являясь носителями стоимости, были гарантией стабильности приравненных к ним банкнот только до тех пор, пока центральный банк не отказывался свободно конвертировать их в золото. История денежного обращения свидетельствует о неуклонном постепенном обесценении валют по отношению к золоту и о чередовании применения странами то фиксированных, то гибких курсов. Эти понятия распространялись не только на фиксированное золотое содержание банкнот, но и на сопоставимость золотых монет и банкнот различных государств. Так, если в монете одной страны было 5 г золота, а в монете другой -• 10 г, их курс равнялся соответственно 2:1. При фиксированном золотом содержании банкнот этих стран их паритетный обмен также происходил по такому же соотношению. Но стоило появиться отрицательным симптомам, грозившим нарушением денежного обращения в одной из стран, как тут же понижалось доверие к ее бумажным деньгам как в этой стране, так и в других государствах. В то же время кризис практически не влиял на курс золотых монет, поскольку их ценность была не декларативной, как у бумажных денег, а субстантивной — она коренилась в присущей этому металлу стоимости.

Отказ от фиксированного золотого паритета банкнот обычно вызывался серьезными экономическими трудностями страны. Кризисы, неурожаи, войны являлись важнейшими причинами нарушения валютной стабильности, однако военные расходы всегда служили наиболее критическим дестабилизирующим фактором для валютных курсов. Это без труда прослеживается на примерах как феодальных времен, так и эпох капитализма свободной конкуренции и монополистического капитализма.

Когда денежные системы основывались на золотой либо на серебряной монете, говорили, что они основываются на золотом либо серебряном монометаллизме. Если же в их основе лежали оба металла, то такая основа денежного обращения называлась биметаллизмом. XIX в., несмотря на всеобщее движение к фиксированным курсам на монометаллической золотой основе, не являлся примером валютного спокойствия. Лишь искажая и идеализируя добрые старые времена, можно утверждать, что валютные отношения XIX в. развивались без чрезвычайных происшествий. Само рождение прошлого века ознаменовалось эпохой наполеоновских войн и неустойчивостью валют: в результате поражения Австрии ее гульден лишился фиксированного паритета еще в 1797 г., а Пруссия в 1806 г. перевела свою валюту на гибкий курс, поскольку панические востребования золота в обмен на банкноты не могли быть осуществлены центральными банками этих стран.

В основе таких паник лежали следующие опасения. При иноземных нашествиях циркулировавшие прежде бумажные деньги могли быть отменены завоевателем и потерять всякую ценность — нуллифицироваться. Когда возникали подобные опасения, людей охватывало стремление срочно обменять бумажные деньги на эквивалентные золотые. Но по закону Грешема хорошие деньги, т. е. золотые, в такой ситуации будут припрятываться, а плохие — бумажные — окажутся в изобилии, и их вскоре начинают в частном порядке обменивать на золотые, хотя и с солидной доплатой. Охарактеризовать тккой частный обмен как спекуляцию было бы, вероятно, правильно, но только если с самого начала признать, что в данной куши?-продаже спекулируют обе стороны — как продавцы зол< >той монеты, так и ее покупатели.

Действительно, на многих языках слово „спекуляция” оінз-чает размышление, оценку, взвешивание всех „за” и „против . В нашем примере продавец монет рассчитывает, что неприятель не захватит его страну, опасность минует и со временем Ія* циональная бумажная валюта стабилизируется и вернется! к прежнему соотношению с золотой монетой. Исходя из этого если он сейчас получит за свои 100 золотых единиц 500 бумажных, то впоследствии он сможет реконвертировать дти 500 в 500 золотых. В этом его расчет, его „спекуляция”. Покупатель же опасается, что оккупация произойдет, бумажные деньги нуллифицируются, его 500 бумажных единиц можцо будет оставить себе разве что на память, в связи с чем он согласен обменять их хотя бы на 100 золотых — их всегда удастся обменять по весу на новые деньги завоевателя. На таком рас чете строится „спекуляция” покупателя золотой монеты.

Приведенные размышления не абстрактны, они имели под собой реальную почву. В 1797 г. в Англии, например, распространилась весть о появлении французских военных судов в Па-де-Кале и якобы о начале высадки войск Наполеона нА английском побережье. Хотя до сих пор продолжаются дебаты -4 была ли высадка или нет (похоже, что и не была), но доподлинно известно, что весть о ней вызвала общую тревогу и панический спрос на золотые деньги в обмен на бумажные, причем, боясц подделки, принимали только монету, отвергая слитки. Посколь-І ку эти события наслоились на неблагоприятное сочетание других! факторов — предоставление субсидий союзной Австрии и ееі последующее поражение, возросшее отрицательное сальдо| торгового баланса, неурожай, то золотой запас Банка Англии мгновенно сократился с 8 млн. до 2 млн. фунтов стерлингов. Была предпринята попытка восполнить недостаток золотых монет перечеканкой испанских, но из-за недостатка времени ограничились овальным оттиском не очень чтимого короля Георга III поверх изображения еще менее уважаемого испанского монарха, что породило едкое двустишие:

„Чтоб доллары испанские народ не отвергал,

Банк профиль дурака к ослу пририсовал”15.

Поскольку эта мера не смогла спасти фунт стерлингов. Банк Англии для предотвращения дальнейших потерь золотг отказался от фиксированного курса банкнот к золоту, сведя английскую валюту с фиксированного на гибкий курс* вос| становление обратимости началось лишь в 1818 г.

Спекуляция велась не только с валютой, но и с ценным! бумагами — акциями, облигациями, закладными под недви

жимость, которые, как и бумажные деньги, в случае вторжения могли обесцениться. Хрестоматийным стал эпизод из истории спекулятивной игры биржевого капитала, ценность которого взлетала и падала в зависимости от вестей с поля боя. Место действия — Ватерлоо. Год — 1815. Центральная фигура и искуснейшей игрок - Натан Ротшильд — банкир из английской вс!ни Ротшильдов.

Ко времени битвы под Ватерлоо пять сыновей старого франкфуртского дельца Амшеля Ротшильда, обосновавшись в в Лондоне, Париже, Вене, Генуе и Франкфурте-на-Майне, обзавелись сетью собственных почтовых карет, сновавших по дорогам Европы, пароходов, пересекавших Ла-Манш, гонцов, быстрыми тенями проносившихся по улицам столиц. Они перевозили наличные деньги, ценные бумаги, письма (в том числе любовные письма монархов, не доверявших собственным курьерам) и наиболее важное — новости, причем самые последние, опережая всех конкурентов на биржах. В июне 1815 г. не было в мире более ценной информации, чем вести о результатах сражения при Ватерлоо, решавшей судьбу Европы. Лондонская биржа „вытягивала шею”, пытаясь уловить первые отголоски этой битвы: если выигрывает сражение Наполеон — английские ценные бумаги должны были обесцениться; если проигрывает Франция — Англия спасена, а британские ценные бумаги возрастут в цене.

Существует с десяток версий о том, как Ротшильды обратили поражение Наполеона в небывалый финансовый триумф для себя, Поскольку для нашего повествования существенны 1 конечном счете не детали, а принципы этой операции, восстановим шаг за шагом основную канву событий по одной из версий.

В течение тридцати часов судьба Европы была окутана дымом битвы. 19 июня 1815 г. в конце дня агент Ротшильда — Ротаорт торопливо взошел на борт судна в порту Остенде. В руке была зажата голландская газета, еще сырая от печати. На рассвете 20 июня он уже стоял на английском берегу на причале в Фолкстоне, наблюдая за реакцией прибывшего из ЛoндoJ|, Натана Ротшильда, быстро читавшего ведущий абзац. Чем^лчгновение Ротшильд уже торопился в Лондон с сооб-о победе, опережая на несколько часов посыльных командующего союзными войсками под Ватерлоо лорда Веллингтона.

В подобной ситуации стандартным ходом было бы ринуться на биржу и, пока все заняты панической распродажей акций, недвижимости и иных ценностей, скупать, скупать, скупать. Но Ротшильдов всегда отличала нестандартность мышления. Ц^гэженне в обществе было необходимо Натану Ротшильду (Ьлыдо денег. Деньги он имел, а общественного статуса никак

не мог добиться. Он не был ни лордом, ни пэром, и пока он не обладал титулом, вход в парламент ему был заказан. А путь к титулу лежал через выдающиеся заслуги перед королевой. И Ротшильд торопится не на биржу, а к членам правительства ее величества, чтобы те первыми в Англии узнали не только радостные, но и коммерчески выгодные известия. Однако никто из членов кабинета ему не поверил, поскольку до Лондона незадолго до этого дошли сведения о поражении Веллингтона на фланге у Катр Бра. И Ротшильд поспешил на биржу.

Иной делец в его положении, вероятно, срочно вложил бы целое состояние в ценные бумаги, резко упавшие в цене из-за печальных известий о потере Катр Бра. Таков был бы второй стандартный ход. Но Ротшильд не покупал: он ПРОДАВАЛ! Через своих брокеров он продавал ценные бумаги в огромных количествах, понижая и без того низкие цены.

Авторитет Ротшильда на бирже был феноменальным, и любая его крупная сделка была способна всколыхнуть рынок, повысив или понизив спрос. Поскольку Ротшильд продавал, ценные бумаги продолжали катастрофически падать в цене, а он все стоял в биржевом зале у колонны, которую и поныне именуют „колонной Ротшильда” и, подавая едва уловимые знаки своим агентам, продолжал задуманную им рискованную операцию. „Ротшильд знает, — с горечью шептались на бирже, — Ватерлоо проигран!”.

С великолепным чутьем игрока Ротшильд понижал цены до той последней секунды, когда он дал своим брокерам неожиданный сигнал: „ПОКУПАТЬ!”. Огромные ценности, представлявшие собой целые состояния, в течение нескольких минут перешли в собственность Ротшильда за мизерную долю их действительной стоимости. И только затем пришли официальные вести о победе;при Ватерлоо, мгновенно взвинтившие цены.

Бесполезно гадать, сксщько надежд и накоплений было сметено этой сфабрикованной паникой, сколько промышленных предприятий перешло в собственность Натана Ротшильда в июне 1815 г., не говоря уж о целых коллекциях полотен Ватто и Рембрандта16.

Такова цена информации! Таковы результаты спекуляций!

В период ликвидации экономических последствий войн, навязанных Наполеоном большей части Европы, пострадавшие от них страны обратились к восстановлению денежного хозяйства и к стабилизации валют. В XIX в. отказ от гибких курсов не обратимых в золото бумажных денег и переход на фиксированные курсы происходили неодновременно и неединообразно, поскольку в одних странах паритет объявлялся по отношению к золоту, в других — все еще к серебру, а в некоторых — на биметаллической основе — как к золоту, так и к серебру. К тому же кризисы и войны продолжали питать инфляцию в различных странах, приводя к периодическим отказам от свободной обратимости банкнот в золотые (или серебряные) монеты. Так:

русский рубль был наделен фиксированным серебряным содержанием по реформам 1839 и 1843 гг. Однако серия войн (в 1849 г. — на стороне Австрии, в 1853—1856 гг. — Крымская война против интервенции англичан, в 1878 г. — война с Турцией и др.) привела к усилению инфляции в стране и обесценению рубля. В результате обратимость рубля в благородный металл — на сей раз в золото — была введена лишь в 1897 г., просуществовав после этого всего 17 лет, когда с началом первой мировой войны свободная конвертируемость в золото была ликвидирована;

революция 1848 г. во Франции привела к двухлетнему отказу от обратимости банкнот в металл; франко-прусская война 1870—1871 гг. вновь привела к отмене конвертируемости франка, которую удалось восстановить лишь в 1878 г.;

гражданская война в США 1861 — 1865 гг. вызвала инфляционную эмиссию бумажных долларов, в результате чего их фиксированное серебряное содержание было отменено. Этот шаг оказался своевременным: за годы войны цены возросли в 90 раз. Несмотря на последующее повышение курса доллара, его свободную конвертируемость в серебро по фиксированному курсу удалось восстановить только в 1879 г., а в золото — в 1900 г.

Переход к золотому монометаллизму был постепенным и в значительной степени стихийным процессом. Золотой стандарт появился в Англии, например, в XVIII в. (по некоторым сведениям — в XVII в.), однако он не был введен каким-либо специальным актом, а как бы стихийно самоутвердился. Считают, что даже Исаак Ньютон, занимавший в ту пору пост директора монетного двора и исчислявший стоимость золотой гинеи в серебре, вряд ли имел в виду последующее учреждение золотого стандарта, хотя к середине XVIII в. золото окончательно вытеснило серебро в качестве основы стандарта в Англии.

Тяготение к золотому монометаллизму в Х?ІІІ-ХІХ вв. объясняется усилением развития внешнеэкономических связей, требовавших большей стабильности от обслуживавших их национальных валют. Одним из условий введения государствами золотого стандарта являлось накопление ими золотых резервов. Возможности для этого резко возросли в 50-е годы XIX в. с открытием новых золотых месторождений в Калифорнии и Австралии и особенно в 90-е годы, когда золото было найдено в США на Клондайке и Юконе, а также в Южной Африке. Англия, однако, как уже отмечалось, отменив золотой стандарт в 1797 г., смогла официально восстановить его лишь после 24-летнего перерыва в 1821 г., Германия ввела его в 1871 г., Франция, Бельгия, Швейцария и Италия — в 1878 г. Очевидно, что наличие золотого стандарта в одной или нескольких странах еще не превращало его в международную систему. Лишь принятие рядом стран добровольных обязательств по беспрепятственному движению золота через границы, ограни-

чению эмиссии национальных банкнот, свободному об банкнот на золото и т. д. ознаменовало собой появление образа международной валютной системы — первой в исто человечества.)



ХбтяНналичие металлических стандартов в принципе дол: было сокращать колебания валютных курсов, т. е. содейсі вать их устойчивости, тем не менее XIX в. был насыщен " ными валютными потрясениями. Валютная сфера — ітот барометр межгосударственных экономических отношений . •*-не могла функционировать гармонично и бескризисно в уровнях развития противоречий капиталистического мира, издававших предпосылки для новых войн за передел мира.

И зря, пожалуй, современные консерваторы ностальгически вздыхают по „настоящим” — золотым — деньгам XIX стол «до (как будто они их помнят!), поскольку постоянно устойчивых денег не было и тогда.

Содержание раздела






Главная сайта