Зарождение кантовской этики

"Антропологии". Но момент, когда он представил себе это в ужасающе-ослепительной яркости: "Я ответственнен только перед собою! никому
другому не должен служить! но могу себя забыть в работе! я один! свободен! я господин самому себе!" - Этот момент означает зарождение кантовской этики, наиболее героический акт мировой истории. Две вещи наполняют нашу душу удивлением и трепетом, причем тем сильнее, чем чаще и продолжительнее останавливается на них мысль: звездное небо простирается надо мною, и моральный закон во мне.
И то, и другое я не должен искать или предполагать как нечто скрытое от меня в тумане, или лежащее в беспредельности, вне моего кругозора.
Я вижу это пред своими глазами, непосредственно связываю это с сознанием моего существования.
Первое начинается в том месте которое я занимаю во внешнем чувственном мире. Оно удаляет эту связь в необразимо - великое, где миры встают за мирами, где системы возникают за системами, в бесконечные времена их периодического
движения возникновения и продолжения. Второе имеет началом мое незримое "я" мою личность: оно переносит меня в мир, который обладает действительной бесконечностью, мир, ощутимый только разумом.
С этим миром (и таким образом со всеми теми видимыми мирами) я познаю свою не случайную, как в том случае,
но всеобщую и необходимую связь. Первый взгляд, брошенный на эту бесконечную
массу миров, сразу уничтожает мое значение, как существа плотского, которое должно вернуть планете (простой точке вселенной) материю, из которой оно
состояло, после того, как эта материя короткое время (неизвестно, как) была наделена жизненной силой. Второй взгляд, напротив, бесконечно возвышает мою
ценность, как интеллектуальной единицы. Личность, в которой моральный закон открывает жизнь, независимую от моей животной сущности и от прочего чувственного мира.
Он возвышает мою ценность, по крайней мере, постольку, поскольку это можно вывести из целесообразного определения моего существования этим законом, определения, не ограничивающегося условиями и пределами этой жизни, а уходящего в бесконечность."
Так понимаем мы "Критику практического разума". Человек во вселенной один, в вечном потрясающем одиночестве.
Его единственная цель - это он сам, нет другой вещи, ради которой он живет. Он далеко вознесся над желанием быть рабом, над умением быть рабом,
над необходимостью быть рабом. В глубине под ним где-то затерялось
человеческое общество, провалилась социальная этика. Человек - один, один. И только теперь он - один и все, а потому он содержит закон в себе, потому он сам закон, а не произвол. Он требует от себя, чтобы этот закон в нем был соблюден со всей строгостью.
Он хочет быть только законом без оглядок и видов на будущее. В этом есть нечто потрясающе-величественное: далее уже нет смысла, ради которого он повинуется закону.
Нет высшей инстанции над ним единственным. Он должен следовать заключенному в нем категорическому императиву, неумолимому,
не допускающему никаким сделок с собой. "Искупления", "отдыха, только бы отдыха от врага, от мира, лишь бы не эта нескончаемая борьба!"- восклицает он - и ужа- сается: в самой жажде искупления была трусость, в желанно "довольно" - бегство человека, чувствующего свое ничтожество в этой борьбе.
"К чему!" - вырывается у него крик вопроса во вселенную - и он краснеет. Ибо он уже снова захотел счастья, признания борьбы со стороны другого, который
должен был бы его вознаградить за нее. Одинокий человек Канта не смеется и не танцует, не рычит и не ликует: ему не нужно вопить, так как вселенная слишком глубоко хранит молчание.
Не бессмыслица какого-нибудь ничтожною мира внушает ему его долг: его долг - смысл вселенной. Сказать да этому одиночеству - вот где "дионисовское" в Канте, вот где нравственность.
ГЛАВАУШ ПРОБЛЕМА "Я " И ГЕНИАЛЬНОСТЬ " В начале мир был только Атаманом в образе человека. Он начал
озирататься кругом себя и не увидел ничего, кроме самого себя. Тогда он впервые воскликнул: " Это я!" Отсюда ведет свое происхождение слово "я" - Поэтому еще в настоящее время, когда зовут человека, он прежде всего про. износит: "я", а затем только называет свое имя.

Многие принципиальные споры, которые ведутся в психологии, покоятся на индивидуальных различиях характера самих спорящих. На долю характерологии
при подобных обстоятельствах, как уже было упомянуто, могла бы выпасть весьма важная роль.
В то время, как различные люди приходят в своем мышлении к самым разнообразным результатам, ей надлежало бы выяснить, почему итоги самонаблюдения у одного отличаются от таковых у другого. Она по крайней мере
должна была показать, в каких еще отношениях отличаются люди между собою, помимо различия в их взглядах. И в самом деле, я решительно отказываюсь найти какой-либо другой путь для выяснения наиболее спорных вопросов психологии.
Ведь психология является наукой опыта, а потому в ней общее не должно предшествовать частному, как в сверхиндивидуальных нормативных науках логики и этики. Наоборот, для психологии исходной точкой должен являться именно отдельный человек.
Нет всеобщей эмпирической психологии. Создание подобной психологии без одновременного исследования в области психологии различий было бы непростительной ошибкой. Подобное печальное положение всецело лежит на совести того
двойственного положения, которое психология занимает между философией и анализом ощущений. Какую бы область не избрал психолог своей исходной точкой, он всегда претендует на всеобщую достоверность своих выводов.
Но вряд ли когда-нибудь удастся ясно ответить на столь фундаментальные вопросы, как вопрос о том, не лежит ли в самом ощущении деятельный акт восприятия,
спонтанность сознания, если не предпринять никаких исследований в области характерологических различий. Раскрыть незначительную часть таких амфиболий при помощи характерологии в применении к психологии полов - является основной задачей дальнейшего изложения.
Что касается различных взглядов на проблему "я", то они вытекают не из психологических различии полов, но
прежде всего, хотя и не исключительно, из индивидуальных различий в даровании. Как раз границу между Кантом и Юмом можно провести в такой же степени,
в какой это можно сделать между человеком, который видит в произведениях Макарта и Гуно верх совершенства, и другим, который находит венец творчества в произведениях Рембрандта и Бетховена. Этих людей я прежде всего начну различать с точки зрения их дарования.
И уже здесь видно, что следует, даже необходимо, придавать различную ценность суждениям о понятии "я", исходящим
от двух различных, весьма даровитых людей. Нет ни одного истинно выдающегося человека, который не был бы убежден в существовании "я", и обратно: человек,
который отрицает "я", не может быть выдающимся человеком. Этот тезис в процессе дальнейшего изложения приобретает характер непреложного принудительного положения. В нем мы найдем и обоснование более
высокой ценности суждений гения. Нет и не может быть ни одного выдающегося человека, который в своей
жизни не пережил бы момента, когда он проникается убеждени-ем, что обладает некоторым "я" в высшем значении этого слова. В общем этот момент наступает
тем раньше, чем духовно богаче человек. (См. гл. V). Для доказательства
сравним признания трех совершенно различных, бесспорно гениальных людей. Жан Поль рассказывает в своем автобиографическом эскизе "Правда из моей
жизни "следующее: "Никогда в жизни не забуду того факта, когда я стоял лицом к лицу с рождением своего самосознания. Я еще никому не рассказывал об этом факте, но я отлично помню время и место, где он происходил.
Еще совсем маленьким ребенком, стоял я как-то раз перед обедом у порога нашего дома и смотрел на складку дров налево, как вдруг внутренний свет - я есмь "я", словно молния, озарил все мое существо: мое "я" впервые увидело само себя - и навеки. Трудно предположить тут обман памяти. Дело в том, что никакой
рассказ из жизни другого человека не может до такой степени соединиться с различными переживаниями отдаленных тайников человеческой души, переживаниями, новизна которых запечатлевает в памяти самые незначительные обыденные подробности их". По-видимому, то же переживание характеризует Новалис в своих Фрагментах
смешанного содержания: "Нельзя дать полную картину этого факта. Каждый
человек должен сам пережить его. Это - факт высшего порядка, имеющий место
только в жизни выдающегося человека. Люди должны стремиться каким бы то ни было образом вызвать этот факт к жизни. Философствовать значит производить
над собою высший анализ, достигнуть самооткровения, возвышения эмпирического "я" до степени идеального "я".
Философствование является основанием всех прочих откровений; оно есть требование, направленное к эмпирическому "я".

Содержание раздела