До свидания. Не ищите

С месяц после того мы еще виделись и разговаривали
как обычно, но обоим было до головной боли ясно, что этому уже не продолжиться. Что-то между нами разрушилось.
...Пропал внезапно, без подготовки. Утром мать нашла на столе записку:
ДО СВИДАНИЯ. НЕ ИЩИТЕ.

Я ВАС ЛЮБЛЮ. Я НЕ...
Дальше что-то зачеркнутое.
Исчез в домашней одежде, ничего с собою не взяв. Обнаружили потом, что куда-то девалась всегда бывшая среди немногих его личных книг "Карта звездного неба" и последняя из объемных моделей Энома.
Обрывки разговора, подслушанного возле учительской.
Мария Владимировна. А если самоубийство?
Николай Александрович. Не думаю.

Какая-нибудь авантюра...
- Одиночество... Никто его по-настоящему не знал.

Мерили общими мерками...
- А что было делать, как подойти? Иногда мне было просто стыдно с ним разговаривать.
- Старший друг, хотя бы один...
- При таком-то уровне? Старше всех нас, вместе взятых.
- Ну, не скажите...
Следователь приходил в школу, беседовал и со мной, я из этой беседы мало что запомнил. "Любил ли он ходить босиком?" - "Да, очень".- "Водился ли с подозрительными личностями?" - "Да. Водился".- "С какими?" - "Ну вот со мной".- "А еще с какими?" - "Не знаю".- "Как ты можешь не знать, а еще друг.

Вспомни".- "Ни с кем он не водился".
Еще пару раз я приходил к нему домой. Почерневшая мать, с сухими глазами, беспрерывно куря, не переставала перебирать его одежонку, тетради, рисунки...
"Владик. Владик. Ну как же так.

Владик..." Отец, абсолютно трезвый, сидел неподвижно, упершись в костыль. "Сами. Искать. Упустили. Пойдем.

Сами..." - "Куда ж ты-то... Куда ж ты-то..."
Его лабораторно-технический скарб, находившийся под бабусиным топчаном, был весь вытащен и аккуратно разложен на свободной теперь поверхности.
Сестры переговаривались полушепотом и ходили на цыпочках. Я сидел, мялся, пытался что-то рассказывать о том, как с ним было интересно, какой он...
Самое страшное - употреблять глаголы в прошедшем времени.
В последний день занятий, после последнего урока, когда я, отмахнувшись от Яськи, в дремотной тоске брел домой, кто-то сзади тронул меня за плечо.
Я сперва его не узнал. Передо мною стоял Ермила, уже больше года как исключенный из школы. Он мало вырос за это время - я смотрел на него сверху вниз.

Бело-голубые глаза глядели тускло и медленно, под ними обозначились сизоватые тени.
- Его, понял?
Он протягивал мне измятую кепку. Я не сразу ее узнал, но сразу, как от удара током, куда-то вверх подскочило сердце.
- Ты его видел?..
- Я взял, ну.
- Почему?..
- В раздевалке куклу гоняли, тогда и взял, понял?
- А почему... Почему не отдал?
- Теперь отдаю, законно.
- А почему мне?
- Вы с Клячей корешки - так, нет? Ты это, понял... Носи.

Пока не придет.
- А ОН ПРИДЕТ?
- Куда денется. Кляча - голова на всех, понял.
- А ГДЕ ОН?
- Откуда знаю? Придет, законно.
- Придет?..
- Носи, ну. Побожись.
- ...(Соответствующий жест, изображающий вырывание зуба большим пальцем.)
- Ну законно. Давай.
Сунул мне под дых корявую грабастую лапку, повернулся и - как краб, боком,- в сторону, в сторону... Больше я его никогда не видел.
Что же касается Клячко, то...
Не стану утомлять ваше любопытство, читатель. Я был
до крайности удивлен и взволнован, когда Д. С. сообщил мне, что Владик К. жив и ныне.
- Оставьте пленку, не надо. Другая история.
- Но ведь...
- Разве не интересно само по себе, какие бывают дети? Разве весь смысл их в том, чтобы становиться взрослыми?

Суть в том, что ребенок тот был и есть, хотя мог бы и потеряться...
- А кепка?
- Как видите, осталась невостребованной... У него теперь другая фамилия, взятая им самим, смешная...
Посол Рыбьей Державы,
или Опьянение трезвостью
Опыт
археопсихологическои реконструкции одной грустной истории
Надо бдительно ловить себя на лжи,
клеймя одетый в красивые слова эгоизм.
Будто самоотречение, а по существу -
грубое мошенничество
"..Мальчик мой, если бы я знал... Только счастья хотел тебе, но если бы знал...

Сколько лет жил тобою, сколько ночей писал эти письма, не зная кому... Теперь ты передо мной - незнакомый навеки..."
Отец - сыну. Из неполученного письма
1. ПОЧВА
С детства питаю слабость к нравоучительным афоризмам. Имея один-два под рукой, чувствуешь себя обеспеченным. Вот этот, например:

в делах нужна изящная простота
квинтэссенция научной организации труда - висит девизом у меня над столом, над грудой карандашей, ластиков, ручек, писем, телефонных счетов, записных книжек, рукописей с многоэтажными вставками -
...изящная простота, которая достигается внимательностью, а отнюдь не кропотливым трудом.
Честерфилд. Письма к сыну.
Конспект: знаменитый английский политический деятель и публицист XVIII века лорд Филип Дормер Стенхоп, граф Честерфилд, полжизни писал письма своему сыну. Письма эти были впоследствии многократно изданы, разошлись по миру как признанный шедевр эпистолярного творчества и афористики; в равной мере как непревзойденный образец жанра родительских наставлений, возникшего еще в библейские времена.

И конечно, как документ эпохи.
Поглядишь на теперешних отцов, и кажется, что не так уж плохо быть сиротой, а поглядишь на сыновей, так кажется, что не так уж плохо остаться бездетным.
С трудом удерживаюсь, чтобы все не списать. Но во-первых, книга чересчур объемиста; во-вторых, это было бы грабежом; в-третьих,
разве кто-нибудь следует советам, которые на основании своего горького опыта дают другие?! И может быть, причина этого именно в небрежении к разговору с собой...
С читателем, у которого эта книга есть и не сиротеет непрочитанной, сладиться просто: называй номера страниц, строчка такая-то. Но следует считаться прежде всего с неимущими, ради них и позволим себе
роскошь обильных выдержек, с дорисовкой кое-каких подробностей на правах вживания.
Единственное сомнение: стоит ли отвлекаться от множества нынешних историй, живых и болящих, ради углубления в какую-то одну, поросшую быльем?
Если бы не уверенность в сходстве...
Маленькие секреты обычно переходят из уст в уста, большие оке, как правило, сохраняются.
Сколько пробелов в памяти человечества?.. Сколько судеб, сколько жизней и смертей, сколько ужасов и чудес погружено в невозвратное забвение?..
Вопрос, на который, быть может, ответят когда-нибудь Всеведущие из других миров или наши потомки, столь же мало похожие на нас, как мы на пресмыкающихся.
Меньше всего известна история детства.
Я ни разу не видел, чтобы непослушный ребенок начинал вести себя лучше после того, как его выпорют.
Читаешь ли Библию, Плутарха или сегодняшние хроники - кажется, будто в этом мире живут и творят безумства одни только взрослые особи, сразу таковыми и делающиеся; будто детства либо и вовсе нет, либо так, довесок, недоразумение. Только последние полтора века его, наконец, открыла художественная литература; только чуть более полвека назад соизволила заметить наука.
Завеса небрежения и беспомощности.
Между тем детство отнюдь не только неискоренимо-неудобственный придаток мира больших. Не только пробирка для выращивания членов общества.
Детство имеет свою неписанную историю, несравненно более древнюю и фантастичную, чем все истории взрослых, вместе взятые, свои законы и обычаи, свой язык и свою культуру, идущую из тысячелетия в тысячелетие.
Сколько веков живут игры, считалки, дразнилки, песенки? Сколько тысяч лет восклицаниям и междометиям, несущим больше живого смысла, чем иные оратории и эпопеи?..
Вот пришел Телевизор, пришел Компьютер - и кажется, навсегда должны сгинуть прятки, казаки-разбойники, "дождик-дождик, перестань"...
Нет!
Детство останется.
Мало тех, кто способен проникнуть вглубь, еще меньше тех, кому хочется это делать.
Итак, грядет восемнадцатый век Европы, известный под титулом века Просвещения.
Еще помнится Средневековье; еще совсем недалеко Ренессанс; еще правят миром тронные династии - короли едва ли не всех европейских держав приходятся друг другу кровными родственниками, что не мешает, а, наоборот, помогает грызться за земли и престолонаследие; еще многовластна церковь и крепок кастовый костяк общества: простолюдины и аристократы - две связанные, но не смешивающиеся субстанции, как почва и воздух... Еще немного и Вольтер скажет свое знаменитое: "Мир яростно освобождается от глупости".

Какой щедрый аванс.
Теперь мне не надо делать никаких необыкновенных усилий духа, чтобы обнаружить, что и три тысячи лет назад природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда и теперь были только людьми, что обычаи и моды часто мешются, человеческая же натура - одна и та же.
Нет еще электричества. Транспорт только лошадиный.

Средств связи никаких, кроме нарочных и дилижансовой почты. Самое страшное оружие - пушки с ядрами.

Содержание раздела