Основная задача теории объективной меновой ценности
В противоположность субъективной ценности, основывающейся на индивидуальных оценках материальных благ со стороны отдельных лиц, объективную меновую ценность многие экономисты привыкли называть также народнохозяйственной ценностью материальных благ. Такое выражение я считаю не совсем удачным. Правда, если бы, употребляя его, экономисты хотели лишь резче оттенить то обстоятельство, что объективная меновая ценность может существовать только в обществе и благодаря обществу, что, следовательно, она является феноменом народно- и общественно-хозяйственным, так против этого ничего бы нельзя было возразить. Но обыкновенно с приведенным выражением соединяется представление, будто объективная меновая ценность представляет собой ценность материальных благ для народного хозяйства.
Объективную меновую ценность рассматривают как стоящее выше субъективных мнений отдельных лиц суждение общества относительно того, какое значение имеет вещь для него, общества, в целом, - в некотором роде как решение объективной высшей инстанции. Это совершенно ошибочно.
Хотя объективная меновая ценность, как мы убедимся впоследствии, действительно представляет собой равнодействующую субъективных оценок, даваемых материальным благам отдельными лицами, однако ж анализ условий образования меновой ценности показывает, что фиксированию меновой ценности отнюдь нельзя придавать смысл общественного решения, а в особенности произносимого во имя и с точки зрения всего общества решения по вопросу о том, какое значение имеет данная вещь для человеческого благополучия.
Понятие меновой ценности находится в тесной связи с понятием цены, но отнюдь не совпадает с ним. Меновая ценность означает возможность получить в обмен на данную вещь известное количество других материальных благ; цена же означает само это количество материальных благ, получаемое в обмен на данную вещь.
Таково, на мой взгляд, самое простое и самое рациональное решение спорного вопроса об отношении между меновой ценностью и ценой - вопроса, которым так много, так несоответственно степени его важности много занимались экономисты. В прежнее время цену рассматривали как выраженную в деньгах меновую ценность материальных благ [Malthus. Definitions in Political Economy.
N. 47. "Цена - это количесто денег, на которое обменивается товар"]. Воззрение это совершенно несостоятельно и в настоящее время оставлено всеми. Дело в том, что, по справедливому замечанию Нейманна, "как цена, так и ценность постоянно "выражаются" в деньгах, и как то, так и другое одинаково могли бы быть выражены, например, и в пшенице, ржи или каком-нибудь другом товаре" [Neumann в Schonberg's "Handbuch der politischen Okonomie". Ed.
2. Т. I. S. 174]. Сам Нейманн разграничивает понятия ценности и цены следующим образом: "Цена основывается всегда на одностороннем или двустороннем установлении или нормировании, тогда как ценность является преимущественно результатом оценок или мнений". В пределах этого самого общего определения Нейманн находит "в отдельности" целых три различных понятия, которые он обозначает словом "цена": 1) то обстоятельство, что на одну вещь по односторонней или двусторонней нормировке вымениваются другие вещи, 2) та степень, в которой одна вещь обменивается на другое и 3) то, что по односторонней или; двусторонней нормировке выменивается или может быть выменяно на данную вещь [Neumann.
Op. cit. S. 174].
Я полагаю, что из этих трех значений можно признать только одно третье, установление же первых двух является и неудачной, и совершенно ненужной уступкой мнимым требованиям словоупотребления. Я говорю "ненужной уступкой", так как словоупотреблением она совсем не требуется; напротив, в тех самых оборотах речи, на которые ссылается Нейманн в доказательство необходимости установить понятие первое и второе, слово "цена" может без всякого извращения смысла быть заменено выражением "количество материальных благ" или "то, что отдается в обмен" - выражением, соответствующим третьему понятию [в доказательство необходимости первого понятия Нейманн приводит одну статью (ст. 612) германского торгового уложения, в которой говорится, что ценность вознаграждения за известные убытки определяется рыночной ценой, а "за невозможностью определить рыночную цену" устанавливается экспертами.
Но это постановление можно, нимало не изменяя смысла, выразить в следующей форме: ценность должна определяться по количеству материальных благ, представляющему собой рыночную цену соответствующих вещей, а когда такое количество нельзя установить, то ценность должна определяться экспертами. Точно так же в положении "вода, лед, снег приобретают в такие времена цену", слово "цена" вполне можно заменить выражением "способность обмениваться на известное количество материальных благ". Наконец, в доказательство необходимости второго из принимаемых им понятий цены Нейманн ссылается на фразу: "Цены земельных участков в нашем городе за последнее время понизились или повысились".
Но эту же самую мысль можно выразить и таким образом: "Количество материальных благ, которое можно получить в нашем городе за земельные участки, увеличилось" и пр. - это будет несравненно лучше, чем: "Степень, в какой на земельные участки можно выменивать другие вещи, повысилась или понизилась"!]. Если даже и действительно в некоторых метафорических или эллиптических оборотах речи слово "цена" употребляется таким образом, что оно удаляется от несомненного основного своего значения - "то, что отдается в обмен", - так не дело научной терминологии поощрять и с величайшей готовностью санкционировать такого рода произвольное и неправильное словоупотребление.
До чего бы мы дошли, если бы признали своей обязанностью каждое неточное или образное выражение, встречающееся в простонародном языке, немедленно возводить в степень нового научного понятия! Нам нужна дисциплина для нашей терминологии, мы не должны допускать двусмысленности и неточности, раз в этом нет настоятельной необходимости, а в данном случае, по моему мнению, и речи быть не может о подобной необходимости.
Поэтому мы продолжаем настаивать на том, что с научным понятием цены не следует связывать никакого иного значения, кроме выражающегося в словах: "То, что в обмен на данную вещь получается, может быть получено или же имеется в виду получить".
Если мы будем рассматривать только количество какого-нибудь одного рода материальных благ, которое можно получить в обмен на данную вещь, то мы еще не приобретаем правильного представления относительно меновой силы, свойственной этой вещи. Дело в том, что та или иная высота цены в подобном случае одинаково может обусловливаться как значительностью меновой силы первой вещи, так и незначительностью меновой силы второй вещи.
Для того чтобы определить меновую силу, свойственную данной вещи, необходимо рассмотреть меновое отношение этой вещи или ко множеству других родов материальных благ, или же к такого рода материальным благам, которые считаются общепризнанным мерилом ценности. Такого рода материальным благом являются деньги.
Поэтому меновую силу материальных благ мы всего проще измеряем денежными ценами, которые устанавливаются на материальные блага [само собой разумеется, что при этом нужно иметь в виду те изменения, которые происходят в самом мериле цен - в ценности денег].
2. Основная задача теории объективной меновой ценности
По издавна установившемуся мнению, основная задача теории ценности - одна из самых важных задач всей политико-экономической доктрины - заключается в том, чтобы отыскать закон, которым регулируется величина меновой силы материальных благ.
Хотя понятие меновой силы и не тождественно с понятием цены, однако ж законы той и другой совпадают между собой. В самом деле, показывая нам, как и почему данная вещь действительно приобретает известную цену, закон цен тем самым объясняет нам, как и почему данная вещь оказывается способной приобретать определенную цену. Закон цен обнимает собою и закон меновой ценности [у Нейманна та же самая мысль выражена в своеобразной форме в том отделе, где у него идет речь о законах цен; слово "цена" употребляет он исключительно во втором из признаваемых им значений (см. выше, в тексте), следовательно, как он сам заявляет, в смысле "меновой или покупательной силы" (См.
Schongerg's Handbuch der politischen Okonomie. Ed.
2. Т. I. S. 263)].
Мы говорим здесь о законе цен. Но может ли вообще существовать такого рода закон?
Еще несколько десятилетий назад подобный вопрос был бы совершенно праздным. Старая теория ценности, полная наивной самоуверенности, ни одной минуты не сомневалась в том, что в области цен на материальные блага господствует законосообразность; ни минуты не сомневалась она и в том, что ее задача - исследовать эту законосообразность и вывести из нее законы цен.
Результатами ее неутомимых исследований явились закон спроса и предложения и закон издержек производства. Совсем не то видим мы в настоящее время. Методологические сомнения поколебали не только веру в законы цен, унаследованные от прошлого, но и веру в законы вообще.
Из методологических сочинений, в которых он зародился первоначально, скептицизм перешел мало-помалу и в систематическую политическую экономию и оставил здесь самые явственные следы в виде тех переработок, которым учение о ценах подвергалось именно в двух новейших систематических капитальных произведениях немецкой экономической литературы. Нейманн стоит еще на точке зрения умеренного скептицизма.
Он не без некоторого жара выступает в защиту экономических - правда, лишь "так называемых" - законов [Schonberg. Handbuch der politischen Okonomie.
Ed. 2. T. I. S. 148].
Как раз именно в области учения о ценах, по его словам, играют важную роль эти законы - без них не могло бы существовать никакой научной теории цен [Ibid. S. 268]. Но в то же время у Нейманна законы эти обставляются одной оговоркой за другой, а один из них - именно закон спроса и предложения - совсем выкидывается за борт, и сравнительно краткому описанию законосообразных тенденций противопоставляется тем более длинное описание "фактического" образования цен [Ibid.
S. 296-334]. Гораздо более значительные отступления от прежних воззрений находим мы в новом руководстве политической экономии Кона [Cohn. Grundlegung der Nationalokonomie. Stuttgart, 1885.
S. 487]. Между тем как старые теории цен видели свой raison d'etre [оправдание существования. - Ред.] в исследовании и описании законов цен, Кон не выводит уже вообще никакого закона цен.
Между тем как старое учение полагало свою силу в том, чтобы дать своим законам возможно более строгую и точную формулировку, Кон намеренно избегает всякой формулировки, имеющей какое-нибудь подобие закона. Хотя читатель и узнает кое-что о тех фактах, влияниях и факторах, из которых строила старая теория законы спроса и предложения и издержек производства, но Кон тщательно разорвал прежнюю связь между ними и "лишил их старой претенциозной формы", так что ученик, черпающий свои знания из учения Кона о ценах, может не получить ни малейшего представления относительно тех законов, на разработку которых тратили свои лучшие силы многие поколения экономистов - и все-таки не растратили их совершенно.
Тут само собой возникает сомнение: не слишком ли далеко заходит в данном случае Кон? Отвергать вышеупомянутые экономические законы на том основании, что они еще не заключают в себе всей истины, - не значит ли это чересчур легко относиться к требованиям, предъявляемым науке жизнью, - тем требованиям, которые так прекрасно изображает сам Кон [Cohn.
Op. cit. Vorwort.
S. V.]? Если все экономисты последуют примеру Кона и ближайшее наше поколение ничего не будет уже знать об этих обрекаемых теперь на забвение законах, то не покажется ли тогда всем нам, что вместе со многими ошибками отнята у жизни и значительная доля истинного знания?
Чтобы разрешить все подобные сомнения, мне пришлось бы обратиться к исследованию важного методологического вопроса. Но здесь не время и не место заниматься этим, тем более что на страницах того же самого журнала, в котором печаталась настоящая моя статья, этот вопрос еще недавно обсуждался писателем, гораздо более компетентным в этом деле, - обсуждался настолько обстоятельно и беспристрастно, что высказанные этим писателем взгляды будут сочувственно приняты вместе с некоторыми оговорками и я могу вполне присоединиться к ним [я говорю о методологической части статьи Вагнера о "систематической политической экономии" ("Systematische National Okonomie") в "Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik" Иог. Конрада.
Т. XII. (1886 г.), особенно S. 229-243. Ср., далее, кроме замечательных "Untersuchungen uber die Methode der Sozialwissenschaften" Менгера (мне кажется, что между воззрениями Менгера и Вагнера как раз именно по самым фундаментальным вопросам нет незаполнимой пропасти), превосходные "Beitrage zu Methodik der Wirtschaftswissenschaft" Дитцеля в Conrad's Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik. Т. IX. (1884 г.).
S. 17-44, 197-259, а также соответствующие сочинения Закса и Филипповича (Sax E. Uber das Wesen und die Aufgaben der Nationalokonomie; Philippovitsch E. v. Uber Aufgabe und Methode der politischen Okonomie)]. Поэтому, не пускаясь в общие рассуждения методологического характера, я ограничусь здесь лишь изложением моих положительных взглядов по частичному вопросу о том, какие требования нужно и можно предъявлять к теории цен.
Для облегчения анализа я прибегну к аналогии.
Если мы бросим на середину гладкого, как зеркало, пруда камень, то увидим, что круги расходятся во все стороны с безукоризненной отчетливостью и правильностью. Дующий в открытом море ветер, порывы которого никогда не идут совершенно в одном и том же направлении и с совершенно одинаковой силой, вызывает движение волн, которое в общих чертах отличается некоторой правильностью, но если мы будем всматриваться в детали, то заметим множество отклонений и неправильностей.
Наконец, когда ветер внезапно переменяется или когда громада волн ударяется о неровный, изрытый ущельями берег, тогда получается то дикое бушевание набегающих одна на другую волн, которое называют прибоем и единственным законом которого служит, по-видимому, отсутствие всякой правильности.
Если мы будем исследовать причину этого различия в движении волн, то найдем ее очень легко. В первом случае действует единственная двигательная сила, и благодаря этому свойственные ей законосообразные действия, не подвергаясь враждебному влиянию другого рода сил, могут проявляться в самом чистом виде. Во втором случае перекрещиваются действия разнородных сил, но одна из этих сил слишком могущественна и потому может, по крайней мере временно, оказывать определяющее влияние на характер совокупного действия всех сил.
В третьем случае, наконец, нестройное действие нескольких противоположных сил приводит к беспорядочному смешению разнообразных движений, которые, перекрещиваясь между собою и парализуя друг друга, дают в конечном результате полное отсутствие всякой правильности.
Совершенно аналогичные причины порождают, как мне кажется, совершенно аналогичные действие и в области явлений товарных цен.
Как наша деятельность вообще, так и наши действия в сфере обмена, в частности, находятся под влиянием тех побуждений, из которых они проистекают. Смотря по тому, до какой степени будем мы специализировать мотивы наших действий, их можно насчитать и только два (эгоизм и альтруизм), и несколько десятков или даже сотен (например, стремление к получению непосредственной хозяйственной выгоды; стремление получить выгоду косвенным путем - посредством привлечения покупателей или заказчиков, посредством вытеснения конкурентов; нежелание покупать у личного врага, у политического или национального противника, антисемитизм; далее: тщеславие, досада, своенравие, жажда мести; желание из великодушия, из расположения доставить хозяйственную выгоду другому, наказать его, исправить его и т. д.).
Кто задается целью объяснить действия людей при определении цен теми мотивами, которыми они руководствуются, тот, - как ни поучительно соединение множества родственных мотивов в обширные группы, - не может обойтись без более или менее детальной специализации мотивов. Дело в том, что незначительные видоизменения в одних и тех же побуждениях, относящихся к рассматриваемой сфере, оказывают нередко очень сильное влияние на характер нашей деятельности.
Так, например, забота о собственной хозяйственной выгоде приведет к совершенно различным способам действия, смотря по тому, будет ли собственная выгода служить непосредственной или же - как при стремлении побить неприятного конкурента - только косвенной, более отдаленной целью; в первом случае эгоизм заставит продавца продавать дороже, во втором, напротив, продавать дешевле. Или еще: основной мотив "тщеславие" дает совершенно неодинаковые результаты, смотря по тому, выражается ли он в желании прослыть за важного барина или же в стремлении показать себя хорошим хозяином и опытным покупателем.
Каждый мотив имеет тенденцию направлять нашу деятельность при данных условиях в определенную сторону. Если бы при установлении цен мы находились всегда лишь под влиянием какого-нибудь одного неизменного мотива, например стремления получить при обмене возможно большую непосредственную выгоду, то, разумеется, и действие этого мотива могло бы проявляться постоянно в самом чистом виде, и устанавливающиеся под его исключительным влиянием цены являлись бы тогда едва ли менее ясным и полным выражением правила и закона, чем равномерные круги, расходящиеся от камня, брошенного в воду.
На предположении, что в сфере обмена господствует исключительно стремление к собственной выгоде, и построила политическая экономия закон спроса и предложения, который будто бы с точностью математической формулы может указывать высоту цены, образующейся при данном состоянии предложения и спроса.
Однако в действительности мы видим почти совсем иное. Очень часто, даже в большинстве случаев, мы действуем под одновременным влиянием нескольких или даже многих перекрещивающихся между собой мотивов, и вдобавок комбинация мотивов, действующих в том или ином случае, в свою очередь подвергается изменениям в зависимости как от числа и характера, так и от относительной силы сталкивающихся побуждений. Вполне естественно, что вместе с тем перемешиваются и перекрещиваются между собой и действия мотивов.
В результате всего этого картина законосообразности человеческих поступков не то что разрушается совершенно, - иначе ведь опыт никогда бы не мог навести экономистов на мысль о законе предложения и спроса, - а в весьма значительной степени затемняется. Лишь в некоторой части случаев установление цен происходит в точном соответствии с формулой закона предложения и спроса; в другой же части случаев может проявляться только мимолетная тенденция к законосообразности, допускающая более или менее значительные отклонения; а нередко бывает, наконец, и так, что образование цен совершается прямо-таки наперекор закону цен, - возьмем, например, акты великодушия, облекающиеся в форму покупки.
Таков материал, с которым приходится иметь дело экономисту при построении теории цен. Ввиду особенных качеств этого материала выдвигаются два вопроса, которые должны быть разрешены прежде всего: во-первых действительно ли не подчиняются никакому правилу, никакому закону те случаи, в которых правило, закон проявляется лишь в слабой степени или даже совсем не проявляется?
Во-вторых, каким образом теория может выполнить по отношению к этого рода случаям свою основную задачу - объяснять явления?
При разрешении обоих этих вопросов нам сослужит большую службу наша аналогия. Пусть профан с некоторой долей правдоподобности называет движение волн во время морского прибоя "неправильным", "беспорядочным", "хаотическим" - физик только улыбнется, когда ему скажут, что какое бы то ни было движение может совершаться вне рамок строгой законосообразности. Он объяснит нам, напротив, что в высшей степени запутанное движение волн во время морского прибоя является именно законосообразно необходимым результатом чрезвычайной сложности действующих тут сил; что при набегании волны на такого-то и такого-то рода скалу, при рассечении ее другими волнами, идущими назад или падающими под таким-то и таким-то углом, в силу общего закона движения волн может получиться только это крайне сложное, запутанное движение, которое глазу профана должно вполне естественно казаться совершенно беспорядочным, хаотическим. Подумав немного, мы убедимся, что совершенно то же самое следует сказать и относительно беспорядочного, по-видимому, движения цен.
Если законосообразность человеческих действий заключается в том, что одни и те же мотивы при одинаковых условиях приводят и к одинаковому способу действия, то вполне естественно, что неодинаковые мотивы приводят в результате к неодинаковым действиям. Если мы знаем, что данное лицо при покупке известных вещей преследует скрытую цель - сделать таким косвенным путем подарок продавцу, то нам, без сомнения, не покажется удивительным или ненормальным тот факт, что в подобном случае цена поднимается выше обыкновенной рыночной цены, - точно так же, как не кажется нам странным, что волна, набегающая на берег, движется иначе, нежели в открытом море; или что в безвоздушном пространстве пушинка падает иначе, чем в воздухе; или что при двойном заряде пороха пуля летит с гораздо большей быстротой, нежели при простом.
При различии движущих сил различие результатов представляет собой явление не аномальное, а вполне нормальное - как в мире физическом, так и в сфере человеческой деятельности.
Спрашивается теперь: каким же образом наука может выполнить свою задачу в приложении к этим, по-видимому, совершенно беспорядочным, хаотическим, но в действительности лишь крайне сложным, запутанным случаям?
Обратимся еще раз к нашему физику и посмотрим, как он поступает в подобных случаях. Физик выводит прежде всего закон основного феномена, т. е. того движения волн, которое получается при приложении какой-нибудь одной, простой движущей силы. Установив этот закон, физик переходит к изучению того действия, которое вызывается присоединением к простейшей движущей силе влияний другого рода.
Он исследует, какой результат получается, когда волна встречает на своем пути какую-нибудь преграду, например твердую силу; он выясняет это. предполагая, во-первых, что волна сталкивается с преградой под прямым углом, предполагая, во-вторых, что столкновение происходит под острым углом. Он выводит далее законы "явлений интерференции", обнаруживающихся при встрече нескольких волн, и притом опять различает два типичных основных случая: во-первых, когда интерферирующие волны идут параллельно; во-вторых, когда они пересекают друг друга; когда волны движутся в одном и том же направлении и когда они движутся в противоположных направлениях; когда длина волн одинакова и когда она неодинакова; когда гребни и углубления интерферирующих волн совпадают между собою и когда они находятся друг от друга на расстоянии половины длины волны или на каком-нибудь ином расстоянии, и т. д. Само собой разумеется, что физик не станет при этом исследовать порознь все возможные виды преград, влияющих на движение волн, он возьмет лишь характерные типы их, которые представляются ему необходимыми для выполнения его общей или специальной задачи. Так, например, в большинстве случаев он может ограничиться построением формулы закона для столкновения волн с твердой стеной правильной формы, не выводя ее для всевозможных неправильных форм - вогнутой, сломанной и т. д. Если же вследствие каких-нибудь особенных обстоятельств окажется практически важной какая-нибудь редко встречающаяся форма, если, например, дело идет о какой-нибудь совершенно своеобразной преграде, то физик без всяких разговоров отнесет и ее к числу подлежащих исследованию типов.
Раз наш физик выяснил одно за другим все усложнения, вызываемые присоединением отдельных типических факторов к основному феномену простого волнообразного движения, то ему уже нетрудно будет объяснить и тот общий результат, который должен получиться при одновременном действии многих из этих факторов или же всех их. Он разлагает явление морского прибоя, представляющегося на первый взгляд совершенно хаотическим, на множество отдельных движений, из которых с каждым порознь он уже знаком и из которых каждое носит на себе вполне ясный отпечаток законосообразности.
Но если бы кому-нибудь пришло в голову прямо заняться объяснением явлений интерференции, не выяснив предварительно себе и другим закона простого движения волн, то наш физик, без сомнения, назвал бы такого рода намерение нелепым и невыполнимым.
