Неслучайность постмодернизма

Большая часть монографий, посвященных методологическим и мировоззренческим проблемам, а так же проблемам философии культуры, не обходится без постмодернистских аллюзий106.
При этом само содержание работ, делающих реверансы в сторону постмодернизма и щеголяющих некоторыми его терминами, остается в основном традиционно-позитивистким. Это касается не только работ российских авторов, в большинстве своем отстаю-щих на десятилетие-два от Запада в том, что касается модных тем и дискурсов, но и работ иных из известных западных постмодернистов нового тысячелетия.

Типичный пример нашумевшие на Западе книги Хардта и Негри Империя и Множество107, в которых немало постмодернистских аллюзий, но основное содержание при всей его бессистемности следует отнести скорее к позитивистской традиции. Эти авторы нечто утверждают, аргументируют, предлагают (даже позитивную программу), указывают на постмодернистски-размытый, но все же определяемый ими субъект этих действий ("maltitude") и, в конечном счете, становятся носителями нового большого нарратива.

Все это делает их книги методологически не-пост-модернистскими.
Нельзя пройти и мимо того, что и мы это уже отметили в начале этой части на Западе постмодернизм (особенно таких авторов как Бодрийяр и Джемиссон, Дерида и Жижек, Хардт и Негри) принято относить к левым интеллектуальным течениям. Иные из постмодернистов начинали свою научную деятельность с диалогов с марксизмом, другие, напротив, обратились к нему уже после того, как стали известными теоретиками постмодернизма (наиболее яркий пример здесь книга Ж.Дерида Призраки Маркса).

Третьи принадлежат к левой не-марксистской традии (Хардт и Негри). Четвертые были и остаются левыми (наиболее яркий пример Жижек и с его едва ли не скандальной книгой 13 опытов о Ленине)
Наличие критически настроенных левых теоретиков-постмодернистов, выступающих как раз с позиций достаточно радикального отрицания существующей системы выглядит, по видимости, парадоксом. Но это внешний парадокс: сочетание левой общественно-политической позиции с постмодернистской методологией приводит к тому, что, с одной стороны, эти ученые вследствие своей критичной общественной позиции справедливо выявляют многие негативные черты современной системы (господство симулякров и т.п.), лежащие в основе постмодернистской методологии, и подвергают эти черты заслуженной критике. С другой стороны, в силу господства постмодернистской методологии они не предлагают системной альтернативы, конструктивной модели снятия критикуемой ими общественной системы.

В большинстве своем эти ученые привержены не столько идеям конструктивной критики существующего мира, сколько его абстрактной деконструкции, предполагающей уход ученого в мир не-реальностей, текстов, писаний, детерриаризованных номад и т.п.
Впрочем, реальная позиция конкретных ученых всегда оказывается много сложнее, нежели абстрактные черты некоторого течения. К тому же каждый из авторов, относимых к этому направлению, как правило стремится всячески подчеркнуть свою неповторимость и оригинальность и максимально неопределенно и не акцентировано сформулировать свою позицию, ведя постоянную игру с читателем, пытающимся понять, что же тот или иной автор все-таки хочет сказать и постоянно себя опровергая. Я бы обозначил это как принцип самонеопредяемости; на мой взгляд, это один из атрибутов постмодернизма. Вот почему ниже будет дана критика некоторых инвариантов постмодернизма с попыткой всякий раз привязать их к хоть сколько-нибудь зафиксированным реперным точкам этого размытого течения.

И если прочтя эту критику последователи Бодрийяра или Делеза, Жижека или Дерида скажет (перефразирую знаменитые слова Марса): если это постмодернизм, то я не постмодернист, я буду считать, что мой текст достиг цели.
Сиео не постмодернистский выверт диалектика. Просто если последователи данного течения подтвердят, что им и их учителям не по пути с развитием деконструкции, десубъективации, детрериализации и т.п. подходами и общественные науки должны от всего этого отказаться, а Бузгалин всего лишь неправильно понял интенции постмодернизма, то я с радостью признаю себя невежей, принесу публичные извинения и предложу совместно развивать методологию в которой есть процесс созидания (конструкция) категорий, активные субъекты (и в онтологическом, и в гносеологическом их бытии), системность, развитие и прогресс

Неслучайность постмодернизма

И все же пост-модернизм как таковой при всех его модификациях есть наиболее типичная методология начала XXI в., распространившаяся как эпидемия мода на постмодернизм сугубо неслучайна. Это течение порождено принципиальными изменениями, объективно происходящими в современном мире, становящемся глобальным и существенно изменяющимся по сравнению с классическим капитализмом с его свободной конкуренцией, индустриальным наемным работником и парламентской демократией.

Им на смену идут108:

информационные технологии, переносящие большую часть общественной практики в мир виртуальных знаков, распространяющие на все сферы жизни сетевые принципы организации, превращающие человека в продолжение компьютера и заменяющие личность на ее информационное обозначение;
новый тип рынка тотальное, порождающее рыночный фундаментализм (термин миллиардера Дж. Сороса) подчинение человека и его бытия превращенным формам труда и его результатов109. Эти властвующие над людьми формы тотального рынка хорошо известны. Это порожденные рекламой и масс-культурой стандарты, вкусы, брэнды имитирующие товары. В результате человек становится не просто Покупателем, но покупателем этикеток (кто из нас не обращал внимание на то, как выбирают, скажем, одежку продвинутые агенты рынка: они смотрят не столько на само изделие, сколько на лэйбл, пришитый к подкладке...). Этот рынок проникает во все поры жизни человека от рождения и до смерти, от любви и до войны...
новый тип капитала, господствующей формой которого становится не просто фиктивный, но виртуальный (как сказал бы Ж.Дерида призрачный) финансовый рынок, а основным институтом транснациональная корпорация, превращающаяся в своего рода матрицу, рабом которой становится каждый ее член. Этот капитал подчиняет себе все и вся: личность человека и свободное время, культуру и нравственность всю жизнь человека без остатка он превращает в свою функцию, выступая в качестве некоего ризоматического монстра-вампира (я в данном случае нарочита использую постмодернисткий язык);
пандемия насилия110; вытеснение демократии и идеологического плюрализма политико-идейным и масс-медийным манипулированием111; трансформация культуры в ее рыночную имитацию, превращенную форму масс-культуру; подмена свободного времени (времени развития творчески-деятельностных качеств человека) временем досуга; превращения масс-медийных структур в тотально-рыночные112
Сумма суммарум этих трансформаций приоритетное развитие тех сфер, где не производится ни материальных продуктов, ни человеческих качеств, ни феноменов культуры превратного сектора сектора фиктивных благ, которые принято считать как бы полезными и которые действительно полезны только для воспроизводства фиктивных благ тотального рынка, виртуального финансового капитала, политико-идеологических и масс-медийных манипуляций, масс-культуры и людей, искренне верящих в реальность этого мира призраков и фантомов

Именно эти изменения и стали онтологическим основанием генезиса и упрочения постмодернизма, сделав объективно востребованной именно эту методологию. В то же время, логика развития методологии в себе и для себя так же вплотную подвела к необходимости некоего нового течения: крайне ограниченные в своем фундаментально-объясняющем потенциале позитивизм и прагматизм во всех их разновидностях, традиционный марксизм и т.п. большие нарративы ХХ века во многом исчерпали себя в новом мире.
Комментарий к первому блоку причин нам хотелось бы построить на основе рассмотрения ключевых понятий постмодернизма. При всем своем сугубо негативном отношении к любым сколько-нибудь четко очерченным философским школам и парадигмам постмодернизм довольно быстро обрел некий набор типичных для его приверженцев понятий и подходов (дискурсов), с которыми вполне можно работать как с некой определенностью.

Исходный пункт постмодернизма. Страх перед реальностью: симулякр или как бы методология как бы исследований

Начать нам хотелось бы с феномена симулякр как ключевого для постмодернистской методологии. Этот термин принципиален, ибо он фиксирует настроенность этого течения на оперирование исключительно в пространстве искусственно созданных форм, с самого начала ориентированных на симулирование, а не адекватное отображение реальности.

Более того, как отмечает, например, Томас С. Рэй, симулякр делает неразличимым а-жизнь (a-life) и жизнь, а-реальность и реальность113. То, что это именно установка, подтверждают не столько тексты постмодернистов, сколько реалии постмоденисткой эпохи.
Позволим себе только два примера.
Первый из области обыденной жизни. Регулярно общаясь с молодежью, легко заметить, что в их языке все более устойчиво доминирующее место занимает неопределенный артикль как бы.

Он неслучаен, ибо выражает едва ли не врожденную неуверенность современного молодого человека в том, что он говорит, в том, что он видит, слышит и, главное, делает.
Второй пример названное выше развитие новых аспектов жизнедеятельности капитала, связанное с опережающим развитием превратного сектора таких сфер как финансовые спекуляции и военное производство, масс-культура и вызывающее пресыщение сверх-развитие утилитарного потребления, политическое и духовное манипулирование человеком и т.п. продукты современного капитала. Все они рождают особый мир симулятивного, призрачного, рождающего наваждения (если использовать образ, предложенный Ж.Дерида114) бытия. Каждая из этих сфер полна симулякрами115. Финансовые спекуляции на мировых рынках валют и т.п. симулируют реальные инвестиции в развитие материального производства или культуры.

Маркетинг создает симулякры полезных человеку благ и действительных потребностей116. Это бытие наведено на людей капиталом так, как злой колдун наводит морок. В результате этого у людей формируются наведенные потребности оторваться с Фантой, запепсовать мегахит, использовать для передвижения крайне неудобный в городских условиях гигантский Хаммер или Ролс-Ройс117, голосовать за политиков, вызвавших глубочайший кризис, искренне интересоваться тем, какая из попсух находится на каком месте в горячей десятке, а то и написать черной икрой по капоту белого Мерседеса "Жизнь удалась!" (цитата из выступления профессора, депутата Государственной Думы).

Конечно же, мир еще не до конца перешел в мир симулякров, но тенденция, улавливаемая постмодернизмом, очевидна: сфера наведенных потребностей и деятельностей, их производящих и удовлетворяющих, растет грандиозными темпами.
В результате вообще присущий товарному производству фетишизм118 получаем новое качество, достигая апогея: фетишем становится даже не товар как псевдо-субъект, а его знак. То же касается денег, которые удваивают свой отрыв от золотой основы электронные деньги как знак бумажного заменителя золота119. И в этом мире вынуждены жить даже те, кто не имеет никакого отношения к методологии пост-модернизма и не любит пост-модернистское искусство120. В культуре эти наваждения еще более значимы.

Они стирают грань и ее отражения, превращая реальность в воплощение телевизионных образов (то, что не показали по ТВ, не существует), стирая грань культуры и анти-культуры, превращая все в коллапс всякого-любого121.
Этот аспект развитие искусственного вызываемого пресыщения, псевдодеятельностей и псевдо-ценностей достаточно подробно раскрыт в работах Ж. Бодрийяра, который, не будем отрицать действительных заслуг активно критикует эти проявления объективного постмодернизма. Но неслучайным парадоксом при этом является то, что он не подвергает систематической критике постмодернистскую методологию. И как таковой Бодрийяр остается в плену тех гносеологических симулякров, онтологические эманации которых он критикует. Пожалуй, глубже в критике этих феноменов идет более далекий от постмодернизма автор Джеймисон, указывающей на объективную укоренненность этого постмодернисткого дискурса.

С его точки зрения пост-модернизм это попытка теоретически отобразить специфическую логику культурного производства эпохи позднего капитализма122.
Сохранение постмодернисткой методологии даже у тех авторов, для которых характерен критический дискурс по отношению к симулирующей жизнь капиталистической среде, заставляет нас поискать гносеологические и субъектные причины постмодернисткой увлеченности симулякрами.
Начнем с того, что в духовной сфере, в рамках философского дискурса это симулятивное бытие невольно уводит теоретика в сферы оперирования знаками, исследования текстов и решения преимущественно семиотических проблем. Семиотическая среда становится самодостаточной, что подметили еще советские критики этих интенций, ставших особенно популярными в последней трети ХХ века (к вопросам гносеологических корней пост-модернизма, герменевтики и семиотики мы еще вернемся). В последние годы тенденция превращения бытия в шум, едва ли не мешающий симулякрам жить в своем собственном мире, представлена в наиболее ярком виде в книге Шум бытия Ж. Делеза.

Но уход от общественной практики и представление ее как шума достаточно общая для постмодернизма тенденция.
Эта тенденция неслучайно стала столь популярна именно в последние десятилетия. На наш взгляд, она порождена трансформациями, происходящими в самом общественном бытии.

В данном случае, на наш взгяд, наиболее значима экспансия превращенных форм123. Эти формы не просто отличны от своего содержания. Они содержат в себе способность к превращению их действительного содержания в иллюзорное, наведенное, принципиально отличное от действительного.

Если использовать простейший и потому очень грубый образ, то в качестве примера превратной формы можно представить медведя, наряженного в человеческое платье и танцующего Барыню. Форма человеческая.

Видимостное, наведенное содержание косолапая баба. Действительное содержание дрессированный, но опасный хищник.
Превратные формы возникают как следствие специфических содержательных противоречий, не позволяющих им проявлять себя в мире отчуждения в адекватном их природе виде. В результате превратные формы отрекаются (образное выражение Маркса) от своего содержания.
В определенном смысле можно утверждать, что Марксова теория превратных форм предвосхищает постмодернисткую любовь к симулякрам. Но есть и важные нюансы. Для Маркса и последующих марксистов эти формы имеют вполне рациональное материальное происхождение. Более того, превратные формы в отличие от симулякров не самодостаточны, вторичны.

Их производность, то, что они переворачивают содержание и есть их diffirentia specifica, состоящая в том, что они (1) имеют некое содержание и (2) выворачивают его наизнанку, создавая тем самым (3) видимость другого содержания. Их наличие и тем более доминирование указывает на противоречия системы, особенно активно развивающиеся в период ее заката. В марксизме превратные формы выводятся из анализа действительного содержания предмета. Его диалектическое исследование показывает как, почему и в какой мере эти формы проникают в действительность, как, почему и в каких условиях они могут быть сняты и т.п.

Постмодернизм, напротив, не только (1) фиксирует симулякры как самодостаточные, но и (2) принципиально отрицает какую-либо их укоренненость в бытии, подвергая последнее деконструкции (о ней ниже).
Экспансия превратных форм стала особенно значимой именно в последние десятилетия, что, как мы отметили выше, связано с приоритетным развитием сектора, который автор неслучайно назвал превратным. Сама по себе эта фиксация не особенно нова: западные критически мыслящие ученые уже не раз указывали на все эти феномены.

Но вот в чем проблема: критикующие финанасовые спекуляции и общество потребления, масс-медиа и масс-культуру западные автиоры как правило не делают тех методологических выводов, которые, на наш взгляд, прямо вытекают из такого анализа причин постмодернистского увлечения симулякрами. А выводы эти довольно очевидны: если восприятие мира через призму номад (не укоренных в бытии, детерриализированных феноменов) есть продукт объективного доминирования превратных форм, то...
то исследователь должен понять их вторичность по отношению к действительно протекающим объективным процессам. Понять, что эти симулякры объективный феномен общественной жизни (в том числе духовной жизни) позднего капитализма, что они имеют специфическое социо-культурное отражение в философских текстах постмодернистов, но вполне могут быть подвергнуты и практической (изменяющей общественное бытие), и теоретическо-методологической (обяъясняющей причины и природу этих превращений) критике.
Поняв эту вторичность и причины ее появления, исследователь вполне логично приходит к проблеме действительного содержания, лежащего в основе столь бурного развития превратных форм, порождающих мир симулякров. И более того к вопросу о том, каковы противоречия, вызывающие это превращение содержания.
Так последовательная критика мира симулякров неизбежно ведет к диалектико-метериалистической трактовке реальности, ибо в этой именно диалектический метод предполагает и полагает принципиальность не только различения, но и исследования противоречивой взаимосвязи содержания и формы. Именно этот метод требует исследовать причины образования тех или иных форм, в том числе превратных тех, что могут радикально изменять представление субъекта о содержании практически данного ему бытия.
Достаточно логично задать вопрос: а откуда исследователь может знать, что тот или иной феномен (например, мечта оторваться с Фантой) есть превратная форма, имеющая некоторое отличное от наведенного, действительное содержание?
Начнем с упомянутого примера. Для экономиста достаточно понятно, что содержание названного симулякра состоит отнюдь не в том, что эта водица помогает почувствовать себя счастливым (оторваться), а в том, что корпорация Кока-кола заинтересована в увеличении продаж этого напитка молодежи и ищет альтернативы другим симулякрам (поколение Пепси и т.п.), внедряемым другими ТНК.
Этот пример указывает на хорошо известный методологам критерий превратности формы: им всякий раз является практика, особенно ясно проявляющая свою критическую природу в моменты радикальных сдвигов в общественном бытии человека. В момент, когда человек выходит из практики, в которой господствуют симулякры (например, вырывается из мегаполиса в горы), он понимает действительную цену всех этих кол и тянется к роднику...

В момент, когда медведь, попав в лес, избавляется от платья и перестает плясать под дудку дрессировщика, он становится красивым, опасным и сильным зверем, любоваться которым в природной среде не менее приятно, чем смеяться над его косолапием на базаре...
Революционизируя практику, подвергая стабильно воспроизводимые институты и нормы действительному, критическому отрицанию, мы скидываем со всех явлений их наведенные маски, мы расколдовываем мир, освобождаем его от мифов и мороков, наведенных на него поздним капитализмом, снимаем с человека очки, навешанные на него обществом потребления и масс-культурой, и открываем для него возможность видеть действительные ценности культуры и человека в его неотчужденно-творческом бытии, а не кривые зеркала симулякров...
Apropos заметим: включенные в конструктивно-творческую, социально-ответственную деятельность люди сельский учитель или активист социального движения весьма далеки в своей жизни от мира симулякров. Их практика разбивает окружающие обывателя кривые зеркала и мороки.

Последние им не нужны в их жизни, работе, общении. Нужны же симулякры именно и прежде всего исключенному из общественно-преобразовательной практики, абсолютно эгоцентричному интеллектуалу, занятому по преимуществу саморефлексией, психо-[патологическим]-само-анализом-себя-и-не-любящего-его-мира-как-продолжения-себя-любимого, отсюда, кстати, и готовность этого интеллектуала к самоубийству, ибо жить в мире отчуждения, в этом не-любящем-тебя-мире мире носорогов [Ионеско] тонко чувствующий человек может либо деятельно (хотя бы теоретически) изменяя этот мир, либо смиряясь с ним, превращаясь в обычного обывателя-носорога. Тот же, кто не способен на первое, но и не хочет оносорожиться, вынужденно выбирает а-жизнь, уходя во внепространство самоустранений и суицидов

Бегство от системности

.
Детерриализация и децентрация: как бы методология вынуждена отказаться от позиционирования и структурирования и искать щели не-бытия Здесь мы попутно сталкиваемся с двумя другими атрибутами постмодернизма детерриализацией и децентрацией124. Развивая идеи детерриализации Ж. Деррида неслучайно вводит феномен щели125. Это некое вне-бытие, вне-временье, вне-пространство. Это некий зазор, в который проваливается ушедшее от модерна, но никуда не пришедшее (точнее, не-желавшее-никуда-прийти в эпоху Ж. Деррида) бытие.

Это зазор, в котором прячется от необходимости развивать знание и творить красоту импотирующий экс-творец-пост-модернист. В этой щели как бы живут (кто сытно и спокойно, кто заканчивая самоубийством) как бы субъекты как бы философии.

Живут благодаря (1) как бы бытию в мире не реалий, а (2) знаков, оторвавшихся даже не от содержания, а от (3) превратных форм, которые (4) искажают действительное содержание жизни и (5) создают видимость другого содержания, (6) наведенного теми самыми знаками-симулякрами, с которых мы начали раскручивать всю цепочку в этой длинной фразе. Все эти шесть (как минимум) превращений-перевертываний значимы для присутствия (боюсь даже слова бытие) в щели. Они позволяют как бы соблюдать правила краев (реального бытия, пусть даже его превратных форм) и в то же время детерриализировать их, убегать от них в щель, показывая фигу в кармане (любимое занятие интеллектуалов-критиков-бытия). Эти интеллектуалы по краям вполне соблюдают правила: не забывают получать гонорары, не пренебрегают шопингом, слушаются полицию, но, забившись в щель своего как бы научного письма (Наука и Искусство в щели не выживают им там темно и душно; да их туда и не зовет никто), эти а-субъектные интеллектуалы отводят душу, детерриариализируя и деконструируя [естественно, только как бы понарошку, оставаясь в щели иероглифов для элиты предназначенного письма] тот мир, который им вроде бы где-то как-то как бы не нравится
В этой связи мне кажется неправомерной попытка В.Г.Арсланова найти в этой щели намек то ли на золотую середину, то ли на диалектическое единство противоположностей или уже тем более диалог различно-единых субъектов (отношения между людьми, где единственно существуют любовь, дружба, товарищество и т.п.). Действительное отношение между возможно только там и тогда, где и когда есть не только полноценные стороны отношения (субъекты, способные любить или дружить), но и само их отношение, природа которого раскрыта в соизмеримости с критериями истины, Добра и Красоты.

Содержание раздела