Диалектика со-творчества.
Эта мультисценарность, естественно, бросает вызов традиционной диалектике с характерным для нее линейным детерминизмом внутрисистемного развития. Диалектика мультисценарной эволюции, заката, рождения и взаимоперехода систем это еще только формирующееся новое поле нашей науки.
Но оно не пусто. Десятки работ по проблемам диалектики социальных революций и контр-революций, реформ и контр-реформ, реверсивных исторических эволюций создали некоторые основы для методологических обобщений, над которыми работают многие ученые, в том числе и автор этой статьи.
Но не все можно вместить в один текст.
Соответственно возникает и вариант диалектики тупикового развития старых и новых систем с возможной стагнацией в этом состоянии или его революционным (контререволюционным) взрывом.
Анализ реверсивных социо-исторических траекторий позволил показать некоторые черты диалектики регресса сферы, ранее лежавшей вне непосредственного поля марксистских исследований. Опыт последнего столетия дал, однако, немало материала для такого анализа. Стадия заката системы может порождать парадоксальную ситуацию объективно неизбежных, но при этом столь же объективно несвоевременных, не имеющих достаточных предпосылок попыток революционного слома старого качества и рождения нового.
И это касается не только примера революции в Российской империи. Весь период самоотрицания (заката) системы чреват такими попытками взрыва, который становится потенциально возможен с момента вхождения системы в эту стадию, но может произойти при разной степени вызревания предпосылок нового качества и при недостаточном уровне развития последних.
Все это будет порождать регрессивные процессы, характеризующиеся попятным нарастанием старых форм и снижением роли ростков нового в рамках переживающей закат системы.
Все эти компоненты характеризуют диалектику перехода одной системы в другую. Социальная диалектика в лице лучших своих представителей еще в прошлом веке показала, что этот переход предполагает, во-первых, достаточно длительное существование и нелинейное нарастание элементов новой системы внутри старой и, во-вторых, достаточно долгое и нелинейное отмирание элементов старой системы внутри новой.
Эти положения ныне прочно забыты подавляющим большинством критиков диалектики, пеняющих нам за приверженность исключительно к революциям.
Между тем диалектическое отображение процессов трнасформации одной системы в другую предполагает иные акценты. Ныне мы как некогда можем утверждать, что на всем протяжении первого процесса, в любой его момент может начаться революционный переход к новому качеству.
На всем протяжении второго может возникнуть контрреволюционный возврат к прежней системе. Кроме того, для обоих этапов заката [старой системы] и становления [новой системы] типичным будет доминирование переходных отношений, а не чистого бытия той или иной системы.
Эти идеи зарождались у представителей социальной диалектики еще в 60-е 70-е гг. ЧЧ века, но только ныне они получают и развернутое эмпирическое подтверждение, и гораздо более полное теоретическое развертывание и обоснование. Названные закономерности выводятся (а не постулируются) на основе анализа процесса заката капиталистической системы, царства необходимости в целом и первых попыток зарождения нового общества.
Но, на наш взгляд, эти закономерности могут быть генерализованы и послужить в качестве гипотезы существования более общих закономерностей диалектики заката, регресса, трансформаций.
Завершая эти короткие ремарки о диалектике заката, повторим, что процессы нелинейного заката капиталистической системы и, в особенности, реверсивные а-социальные процессы, ведущие к деструкции прежних прогрессивных достижений, неизбежно породили господство (особенно в кругах прогрессивной интеллигенции) методологии постмодернизма как теории деконструкции.
Видимостное фиаско диалектики прогресса и характерное для периода заката вообще, а для его реверсивных стадий в особенности, широчайшее распространение превращенных форм, все это создало еще большие предпосылки для развития постмодернизма, создав атмосферу иррациональных смыслов и бессодержательностей (напомним: превращенные формы это формы, не только отрекающиеся от своего содержания, но и создающие видимости другого, в действительности несуществующего содержания и смысла). Это объективное господство бессодержательностей не могло не породить философии симулякров и им подобных постмодернистских концептов.
Для консервативной интеллигенции, позитивно воспринимающей реверсивное течение социального времени, наиболее типичной реакцией на указанные выше изменения становится философия анти-модернизма. В России она сопровождается ростом влияния консерватизма, религиозной философии, почвенничества, имперскости64.
На Западе, и особенно в США, философии либерал-консерватизма, доходящей так же до апологии демократической империи.
Впрочем, исследование этих материй не входит в задачи данного текста.
Для нас интереснее обратиться к еще одной едва ли не самой интересной проблеме ре-актиуализации диалектического метода проблеме актуальности этой методологии для исследования тех новых реалий, которые в последнее время все чаще обозначают как общество знаний и которые автор этого текста связывает с гораздо более фундаментальной подвижкой нелинейным прогрессом творческой деятельности Человека как глубинной основой начавшихся еще в прошлом веке глобальных трансформаций.
Диалектика со-творчества.
Замечу: ставя новые вопросы в области метода, мы, прежде всего, рассматриваем проблему универсальности самого диалектического метода. Последний, в противоположность приписываемых ему ныне недостатков, принципиально открыт.
Прежде всего он открыт во времени, ибо утверждает историческое развитие и смену качественно разнородных систем. Несколько отвлекаясь, замечу: этой открытости нет у большинства критиков диалектики социального развития. Ее нет у такого анти-диалектика как К. Поппер, чье открытое общество на самом деле оказывается абсолютно закрыто в историческом измерении65. Этого нет у всех либеральных и нео-либеральных адептов идеи конца истории ala Ф. Фукуяма.
Этого нет и у сторонников цивилизационного подхода и идей столкновения цивилизаций, ибо их методология сводится либо к рядоположенному позитивному описанию черт разных цивилизаций, либо к более или менее явной апологии одной из них (в случае с Хантингтоном западной; в случае с российскими почвенниками православной или евразийской).
Но еще более важно то, что диалектический метод открыт самокритике.
Поэтому ниже автор выдвигает гипотезу исторической ограниченности поля (пространства и времени) применения классической (гегелевско-марксовой) диалектики как адекватной par excellence для исследования именно эпохи отчуждения.
Для исследования новой, в историческом смысле только рождающейся реальности, необходим обновленный диалектический метод.
Некоторые уже сейчас эмпирически наблюдаемые черты этой новой реальности хорошо известны по работам и зарубежных, и отечественных авторов66. Я, однако, хотел бы сделать некоторые важные акценты, правомерность которых была обоснована в называвшихся выше книгах.
Начну с того, что рождающееся новое качество общественной жизни в своем исходном пункте связано, прежде всего, с возрастанием роли творческой деятельности вплоть до занятия ею в перспективе доминирующего положения. Разделяя и развивая деятельностный подход в философии социального развития, автор и при анализе нового общества исходит из тезиса о закономерности постепенного и нелинейного перехода от репродуктивного, разделенного труда человека к творческой деятельности-диалогу как предельной абстракции в изменении качества общественного развития.
Соответственно эта новая рождающаяся общественная структура по своему содержанию будет креатосферой сферы со-творчества Человека как родового существа (Маркс, Лукач), осуществляемого в мире культуры (в диалоге с природой как частью последней) и лежащего по ту сторону собственно материального производства (Маркс).
По этому поводу автором было написано немало текстов, в том числе социо-философского характера67, поэтому здесь мы можем остановиться на вопросе собственно метода, кратко аргументировав гипотезу: как таковой классический диалектический метод требует своего снятия для исследования процессов, лежащих в поле царства свободы68.
Начну с того, что методология исследования генезиса царства свободы это не вопрос праздных рассуждений о далеком будущем, а актуальная проблема настоящего. Закат постмодернизма уже сейчас ставит вызов: или возврат к постплюралистическому господству государственных идеологий (фундаментализм и его alter ego в лице имперских идеологий защиты цивилизации от терроризма), или обновленная диалектика диалога, или диа-логика (логика диалога или полифонирования), предвестниками которой стали работы ряда советских ученых второй половины ХХ века69.
Главным аргументом в пользу возможности развития новой логики диалога, (полифонирования Г.Батищев) является переход к исследованию принципиально новой реальности креатосферы, мира со-творчества, где открытый диалог субъектов, и их субъект-субъектные отношения становятся главным полем общественных отношений и, следовательно, главным предметом социального исследования. Более того, в этом мире сами социальные отношения (=деятельность) становятся полем диалога равноправных субъектов.
Здесь возникает важнейший вопрос: насколько принципиально новый объект исследования требует модификации метода? Требуется ли здесь поиск нового метода исследования этой реальности метода, снимающего и тем самым развивающего традиционную диалектическую логику?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим на то, как может работать диалектика в креатосфере на примере исследования противоречий творческой деятельности70.
Естественно, автор отнюдь не претендует на то, чтобы на нескольких страницах развить теорию творчества; да в этом и нет необходимости: он может воспользоваться уже имеющимися разработками своих учителей (прежде всего, выросшего из марксизма Г.Батищева и уже упоминавшихся его коллег71) и отослать читателя к ряду своих предшествующих работ. Но в данном тексте я постараюсь показать определенную диалектическую систему противоречий творчества как деятельности-отношения (чего я не встречал у своих учителей) и на этой основе вывести некоторые возможные направления развития диалектики в мире креатосферы.
При ближайшем рассмотрении творческая деятельность оказывается двойственна.
С одной стороны, это процесс создания нового, дотоле неизвестного феномена культуры (креатосферы) статуи Венеры или конструкции и первого опытного образца станка ДиП, Гамлета или макаренковской коммуны. (В скобках заметим, что каждый из этих феноменов в мире творческой деятельности выступает как идеальное в ильенковском смысле этой категории, будучи в то же самое время и материальным объектом: статуя есть обработанный кусок мрамора, станок средство производства, коммуна материальное общественное отношение).
Как таковая творческая деятельность всегда не просто конкретна, но индивидуальна (связана с одним-единственным, неповторимым персонализированным видом деятельности). Это не конкретный вид (отрасль) труда, осуществляемый в рамках общественного разделения труда, это всегда уникально-индивидуальная деятельность (хотя она, естественно, может принадлежать и зачастую принадлежит к некоторому классу общественной деятельности или даже в мире отчуждения к некоторой отрасли общественного производства науке, искусству и т.п.).
Далее. В той мере, в какой творческая деятельность является уникально-индивидуальной, она оказывается неразделимо сращена с ее субъектом, субъектна по своей субстанции.
Последнее не значит, что иной творец не может вновь воспроизвести некоторые феномены культуры; в науке, например, это возможно; но всякий раз это будет именно и вновь субъектно-определенная деятельность. Точно так же субъектность и индивидуальность уникальной творческой деятельности не отрицает того, что ее могут осуществлять широкие ассоциации индивидов, более того, ниже будет показано, что вторая сторона диалектического противоречия творчества состоит в том, что так или иначе ее всегда осуществляют именно такие открытые, разомкнутые ассоциации.
Субъектность и персонифицированность творческой деятельности становится основой ее (1) неотчуждаемости (по своей природе творчество таково, что его параметры нельзя задать извне, эту деятельность невозможно подчинить внешним социальным нормам; и хотя можно подчинить, превратив в раба или крепостного, ее субъекта, это не изменит того, что процесс деятельности творца как таковой будет свободен в той мере, в какой он будет творчеством, а не принудительно-репродуктивным трудом) и (2) самомотивации (в той мере, в какой деятельность творца является творчеством он как таковой реализует свою родовую человеческую сущность процесс свободного саморазвития своей личности, что и есть высший мотив подлинно человеческой деятельности; другое дело, что в мире отчуждения всякий творец всегда является и социальным субъектом и потому рабом денег, власти и т.п. внешних мотивов труда). Тем самым мы обосновываем два принципиально важных для последующего тезиса: творческая деятельность предполагает господство неотчужденных общественных отношений и свободное развитие личности как свой второй (наряду с феноменами культуры) результат.
С другой стороны, творчество есть (как показали теоретики субъект-субъектных отношений, от М.Бахтина до Г.Батищева) непосредственно, в своей субстанции и своем процессировании как деятельности общественное отношение, а именно: диалог [многих] субъектов. В этом процессе деятельность и отношение непосредственно совпадают, ибо самое творчество определяется как со-творчество.
Так перед нами встает проблема определения нового понятия диалога или (в категориальном пространстве Бахтина, Батищева, Библера) субъект-субъектных отношений. В этом взаимодействии Человек рассматривает любую окружающую его реальность (природу, других людей) не как мертвый объект, подлежащий производительному или личному потреблению, а как самостоятельную культурную ценность72. Если это феномен природы, то творец стремится найти в нем красоту или законы его жизни и эволюции, если это человек, то он рассматривается не как носитель некой данной социальной роли царь или раб, миллионер или бомж, а как потенциальный субъект иной [творческой] деятельности.
И именно (и только) как такой субъект природа и человек могут быть интересны для творца, ибо только так они могут стать "соучастниками" его деятельности.
Отношение индивидов друг к другу как субъектов и рождает диалог, когда Вы "снимаете" свое "я", погружаясь в другого, принимая его логику, ценности, образ и цели действий и отрицая свои качества, в то время как Ваш партнер по диалогу также снимает свое "я" и "оживляет" Ваше. И именно в этом диалоге Вы неотчужденно встречаетесь с другим человеком как особенной личностью, рождая дружбу и любовь, товарищество и солидарность. Но вместе с этим рождая и мощные противоречия (они и являются импульсом творчества), ибо в диалоге могут участвовать неповторимые, своеобразные, отрицающие друг друга личности (в противном случае они будут творчески безразличны друг к другу). Этот диалог принципиально не ограничен и не может быть ограничен двумя участниками.
В пределе в таком "полифонировании" (термин Батищева) может участвовать бесконечный (в пространстве и во времени) круг лиц все те, кому "интересен" (для кого творчески продуктивен) этот процесс. В какой-то момент этот круг стабилизируется, становясь импульсом Вашей деятельности, и Вы (в вечном диалоге со всей культурой) кричите "эврика", найдя то новое, что и составляет тайну творчества.
При этом было бы наивностью представлять себе этот диалог (полифонирование) в виде этакого круга беседующих философов. Он может носить и носит не обязательно форму актуального ("живого") спора-общения, протекая во многих случаях как распредмечивание культурных ценностей, как бы "оживляющее" творцов (читая книгу или слушая музыку, Вы вступаете в заочный диалог с их авторами и когда Чайковский превращает пушкинскую "Пиковую даму" в оперу, а Эйнштейн подвергает критике законы Ньютона, они диалогизируют со своими со-творцами).
Здесь требуется некоторая пауза в нашем исследовании диалога. Давайте вспомним о поставленном несколькими страницами ранее вопросе: меняет ли новый объект (отношения со-творчества) самое существо диалектического метода или же предполагает всего лишь некоторые модификации?
С одной стороны, процесс со-творчества выше был описан в категориях классической диалектической логики (в частности, было использовано понятие диалектического противоречия) и автор показал, что они вполне работают применительно и к этому новому объекту. С другой стороны, выше мы вплотную подошли к интереснейшей проблеме, позволяющей по-новому взглянуть на диалектический метод проблеме диалога не только субъектов-личностей, но и логик.
В приведенном выше анализе противоречия творчества это были логики деятельности конкретных субъектов. А что если поставить проблему шире, как проблему равноправного диалога, своего рода со-творчества двух (многих) разных логик двух (многих) различных систем?
Каким может быть диалог (полифонирование) логик разных систем как новый (?) метод исследования мультисистемных и мультисценарных процессов?
У автора пока нет готового ответа на этот вопрос, а имеющиеся гипотезы пока не имеют сколько-нибудь серьезной аргументации, поэтому в данном тексте я ограничусь всего лишь постановкой проблемы, которая, однако, на мой взгляд, может помочь найти ключ к одной из самых сложных и интересных проблем методологии (особенно методологии исследования социальных систем в условиях мира креатосферы).
Постепенное движение к доминированию творческой деятельности в современной социо-философской и методологической литературе редко рассматривается как ключевая характеристика происходящих глобальных изменений. Гораздо чаще делаются другие акценты на переходе к обществу знаний и сетевых структур.
То, что современные авторы делают именно такой акцент далеко не случайно: в данном случае (как и во всех названных выше) они тяготеют к исследованию отчужденных форм общественного бытия. Эти формы ближе духу исследователя, некритически воспринимающего существующий мир как данность.
Диалектика в мире сетевых структур.
В то же время следует признать, что названные выше характеристики новых форм социальной организации, во-первых, отражают пусть не самые существенные, но реально происходящие изменения. Во-вторых, они подчеркивают именно те черты новой реальности, которые получают наибольшее развитие в условиях современного позднего капитализма мира, где торжествуют превращенные формы и их симулякры.
Посему остановимся несколько подробнее на анализе этих реалий и проблемах их диалектического исследования.
Как мы уже мельком заметили в начале текста информационная реальность, создает некоторые вызовы для ее исследования при помощи аппарата классической материалистической диалектики, адекватной для работы со старыми материальными и идеальными объектами, для которых, как правило, была характерна адекватность содержания и форм, значения и знака. Все более широкое распространение новой реальности живущих в информационной среде знаков и превращенных социальных форм обусловливает проблему необходимости развертывания новых методологических подходов. Последние разворачивают известную нам материалистическую диалектику в сторону анализа кажущегося вне-пространственным и вне-временным бытия знаков.
Эта видимость, однако, скрывает некую сущность, а именно то, что знаки могут исследоваться не только в своем отчужденном от реалий бытии (бытии ничего не обозначающих, но функционально взаимосвязанных номад), но и как некоторое отображение реально происходящих процессов прежде всего, названных выше процессов опережающего развития мира культуры.
Взятая в своем культурном контексте информация приобретает вполне адекватный для диа-логики вид неких фиксаций (в виде феноменов культуры) результатов творческой деятельности. Эти феномены культуры (теория как продукт научной деятельности, симфония как продукт деятельности композитора, новые личностные качества человека как продукт деятельности-диалога учителя и ученика, сами эти деятельности и обогащающиеся в этом процессе их субъекты как феномены) имеют гносеологический смысл только в контексте со-творчества, опредмечивания творческой деятельности и распредмечёивания ее результатов. Вне этого контекста они не существуют.
Вне него существуют только информация и знаки как ее неспосредственное бытие. Последние могут быть использованы только как одна из предметных форм общественно-деятельного бытия человека. Как таковые они по своему содержанию могут быть сравнены с деталями, из которых собирают, скажем, автомобиль.
Работа со знаками как таковыми становится одной из разновидностей стандартного репродуктивного технологического процесса, аналогичного тому, что осуществляется, например, в рамках индустриального производства. Вводящий, считывающий и перерабатывающий в рамках стандартных процедур компьютерную информацию специалист в этом смысле мало отличается от рабочего, заворачивающего гайки на конвейере.
Играющий в компьютерную стрелялку подросток так же далек от креатосферы как и игравший в лапту деревенский мальчишка позапрошлого века.
Если же процедура становится нестандартной, если требуется созидание новых культурных смыслов (хотя бы новых компьютерных программ), то мы возвращаемся в логику сотворчества и претензии на абсолютную особость мира номад вновь оказываются мало обоснованными.
Другое дело, что отчужденный от культурного содержания знак, живущий в себе и для себя, может быть превращен философом в фетиш в случае, если этот философ забывает о существовании творческой деятельности, культуры и родовых качествах человека.
Эта фетишизация, приводящая к подмене творчества профессиональным функционализмом, неслучайна и небезопасна. Она проистекает из отказа такого философа от творческой деятельности, что он делает незаметно для самого себя, как бы забывая об этом феномене.
Его личностные качества творца постепенно отмирают, усыпленные мельтешением превращенных форм и симулякров, в мир которых он незаметно для себя все более погружается как реальный социальный актор. Он погружается в этот мир как марионетка стандартов общества пресыщения и как потребитель продуктов масс-культуры, как раб масс-медийных знаков (не смыслов) и служащий университета, превращенного в супермакет по продаже симулирующих творческие результаты информационных продуктов...73
Для такого актора отказ от решения проблемы места и роли информации в бытии человека неслучаен. В любых философских школах, рассматривающих ее как самодостаточную, данная проблема просто не может существовать.
В некотором смысле это тавтология: если реальность деконструирована и исследователь живет исключительно в мире номад, то ничего кроме них для него не существует. Теряя тем самым свою родовую сущность (в силу ее отчуждения от человека в царстве необходимости), такой интеллектуал не может не уйти в мир симулякров творчества, в мир знаков этих теней культуры.
