КРИЗИС ЕС И ПОЛИТИКА РОССИИ
Это отношение было отчасти пересмотрено после Второй мировой войны, когда Старый Свет стали воспринимать как послушный сателлит Соединенных Штатов. Но и в этих условиях советские лидеры усматривали в Европе скорее источник напряженности, возникающей то между отдельными европейскими столицами, то между двумя сторонами Атлантики, чем прочное основание для интеграционных процессов.
Отношения с отдельными западноевропейскими странами всегда доминировали над сотрудничеством с Европой как целым. Причем особая активность наблюдалась в тех случаях, когда на горизонте возникал мираж раскола западного мира.
Многим памятны, например, резкое улучшение отношений с Францией, 'совпавшее' с периодом обострения франко-американских отношений в 60-е годы, или подчеркнутый интерес к сотрудничеству с Германией в период нахождения у власти правительства социал-демократов во главе с Вилли Брандтом.
Можно также сказать, что европейское направление в советской (а затем и российской) внешней политике получало импульс к развитию главным образом в период возникновения трудностей в отношениях с Соединенными Штатами. Так, ослабление внимания к Европе произошло в период правления Михаила Горбачева, ознаменованный наметившимся 'партнерством' с США, а 'особые' отношения Владимира Путина с руководителями Германии и Франции, сложившиеся было на волне антиамериканизма, порожденного вторжением США в Ирак в 2003 году, быстро завершились на фоне укрепления сотрудничества с Америкой в организации борьбы с 'международным терроризмом'.
Отчасти это обусловлено особым характером самого становления взаимодействия.
В советский период отношений с объединяющейся Европой не существовало вовсе. Наша великая держава стала 39-й страной мира, признавшей ЕЭС в качестве субъекта международного права, и установила дипотношения с ним только в феврале 1989 года, незадолго до того, как сама стала достоянием истории. Создание Европейского союза (подписание Маастрихтского договора 7 февраля 1992 года и его вступление в силу 1 ноября 1993 года) пришлось на период, когда в России мало кого интересовала внешняя политика.
В 90-е годы отечественные руководители в первую очередь уделяли внимание отношениям с США и, отчасти, с другими 'великими державами', а также с НАТО. Расширение ЕС в 1995 году, учреждение Шенгенской зоны, введение евро и даже решение о принятии в Европейский союз ряда бывших стран советского блока - все эти события были практически проигнорированы российскими политиками, в первую очередь потому, что ни в СССР, ни в России Европу не воспринимали как политическую силу, способную составить реальную конкуренцию Соединенным Штатам и стать одним из возможных 'полюсов' в любимом отечественными политиками 'многополюсном' мире.
Раздражение порождается, возможно, тем очевидным фактом, что многие цели, заявленные в свое время советским и российским руководством, оказались для нас утопическими, а для европейцев - достигнутыми. Например, на протяжении столетий Россия позиционировалась в мире как мощная империя - военная, экономическая и культурная. Однако теперь налицо подрыв внутренних сил народа, распавшийся Советский Союз, экономическая отсталость, деградация вооруженных сил и депрофессионализация власти.
Европа же, сумевшая вовремя изжить имперские комплексы, имеет все основания гордиться своей культурой и высоким благосостоянием населения. Слова 'Мы немцев в войну победили, а они вон сейчас как живут!' - лучшее отражение этого сплава зависти и разочарования.
Раздражает и результативность взаимодействия между отдельными европейскими странами. Пятидесятилетний опыт интеграции, успехи НАТО как военного союза, способность европейцев умело выстраивать добрососедские связи с малыми странами, которые не входят в ЕС (такими как Швейцария и Норвегия), разительно контрастируют с советским, а затем и российским опытом. Жесткое давление на восточноевропейских союзников, неспособность удержать от распада сначала Организацию Варшавского договора, а затем и СССР...
Грустная история имеет все шансы повториться - теперь уже в рамках Содружества Независимых Государств.
Более того, преимущества политики, реализуемой Европейским союзом, становятся явными и при сравнении с самой Российской Федерацией. Последние 'успехи' в строительстве 'властной вертикали' свидетельствуют о том, что Кремль не готов допустить подлинного федерализма в стране, официально числящейся федерацией.
Начавшийся в то же время процесс одобрения общеевропейской конституции в ходе народных референдумов только подчеркивает размах федеративного строительства в Европе, где раньше о федерализме даже не говорили.
Наконец, серьезным источником раздражения в кремлевских коридорах власти становится работа общеевропейских институтов, и прежде всего - европейской судебной системы и экономических структур ЕС. В последние годы Российская Федерация обязалась исполнять решения, например, Европейского суда по правам человека, понимающего эти права далеко не так, как хотелось бы отечественным силовикам.
А единое хозяйственное законодательство Европейского союза препятствует не только реализации преференций в отношении отдельных компаний, но и сводит на нет соглашения между Россией и целыми государствами (что проявилось в Восточной Европе при расширении ЕС в мае 2004 года).
Однако раздражение российских политиков может, как луч света в призме, быть 'разложено' на составляющие, важнейшими из которых являются непонимание процессов, происходящих в Европе, и известная доля страха перед ними.
Соответственно и входящие в него страны - уже не суверенные государства в традиционном их понимании. Их правительства ограничены в правилах налогообложения и установлении процентных ставок; они, по сути, не имеют национальных границ и национальной валюты; их граждане избирают общеевропейский парламент и обращаются с жалобами в Европейский суд. У нас же всегда формировался принципиально иной тип общества - ориентированный на сохранение и укрепление суверенитета государства как высшей ценности.
Поэтому нынешним российским политикам вдвойне непривычно общаться с европейскими коллегами: с одной стороны, руководители европейских государств, традиционно считавшиеся основными партнерами по переговорам, самостоятельно не решают уже многих проблем; с другой стороны, в отношении новых органов власти ЕС наши лидеры не могут преодолеть своего 'исторического' скептицизма.
Раздражает и крайне эффективное использование европейцами традиционно российского 'оружия' - власти бюрократии и методов государственного регулирования. Надгосударственные органы власти ЕС контролируют инициативу правительств входящих в него стран едва ли не так же жестко, как ЦК КПСС делал это в отношении руководства союзных республик. Однако, в отличие от Советского Союза и современной России, европейская бюрократия весьма эффективно способствует экономическому и социальному прогрессу всех государств - членов ЕС.
Досадный для России парадокс заключается в том, что не так-то просто наладить взаимодействие двух бюрократических машин. Не объясняется ли это различной их природой и различными принципами функционирования?
Это действительно трудная задача для понимания.
Наших политиков раздражает и очевидная нацеленность Европы на последовательный отказ от силовых методов решения проблем, на пацифизм и удержание лишь в необходимых пределах собственной военной мощи. Этот отказ производит тем более раздражающее впечатление, что многие ключевые события последнего десятилетия - от неспособности российской армии решить 'чеченскую проблему' до сложностей, с которыми американцы столкнулись в Ираке, - недвусмысленно свидетельствуют об ограниченных возможностях спецслужб и вооруженных сил в современных условиях.
Европейцы поняли это гораздо раньше - в период неудачных войн за удержание колониальных владений - и потому сегодня ведут себя в отношении внешних угроз и террористической опасности гораздо более дальновидно, чем, например, Россия или Соединенные Штаты.
Наконец, серьезные 'трудности перевода' порождает европейская приверженность демократическим ценностям. Несмотря на все рассуждения о наличии в ЕС 'демократического дефицита', такой дефицит, будь он перенесен на российскую почву, показался бы явным излишеством. В рамках Европейского союза возникают политические партии, граждане ЕС получают право избирать и быть избранными в органы власти по месту проживания независимо от гражданства; важнейшие вопросы развития Европейского союза решаются на референдумах; постоянно расширяются права отдельных регионов; важнейшим принципом остается подотчетность избираемых должностных лиц и т.д.
Добавив к этому четко функционирующую судебную систему, стоящую на защите прав человека, мы получаем структуру, едва ли способную напомнить российским политикам вожделенную 'управляемую демократию'.
Однако, какое бы отношение к Европе ни складывалось у российского политического класса, важным фактором становится восприятие Европы нашими согражданами, не имеющими к этому классу никакого отношения. В последние годы, несмотря на многочисленные факты, свидетельствующие об укреплении военной мощи и геополитического влияния США, эксперты и политологи все настойчивее говорят о появлении некоего 'европейского идеала', способного затмить пресловутую 'американскую мечту'. На протяжении десятилетий Америка оставалась символом инициативы и настойчивости, предприимчивости и смелости; в ней воплощалось поистине универсальное стремление людей к индивидуальной свободе. В то же время к американским ценностям никогда не относились общественная солидарность и глубокая социальная интеграция.
Соединенные Штаты оставались обществом, в котором люди искали индивидуального успеха, - и это всегда (а в последние годы в особенности) отличало их от Европы.
Теперь положение меняется, причем радикально. С развитием интеграционного процесса европейская социальная модель становится все привлекательнее для народов мира. В противоположность американцам, европейцы не навязывают своих принципов другим странам; они просто четко определяют эти принципы и делают их соблюдение предварительным условием для интеграции той или иной страны в европейское сообщество.
При этом включение новых стран в 'большую Европу' - и это прекрасно видно на примере Испании, Португалии и Греции - несет очевидные выгоды населению этих государств.
По сути, Европа изобрела механизм навязывания своих правил другим странам не через давление на них, а через мобилизацию их граждан, которые начинают понимать предпочтительность перераспределения части суверенитета от собственного правительства в пользу европейских институтов. Эта модель несет явную угрозу традиционному суверенитету сопредельных государств и пока еще, возможно, не вполне осознанно воспринимается российским руководством как серьезная политическая опасность.
В последние годы Россия сполна ощутила на себе политическую мощь объединенной Европы. Ради членства в европейских институтах (причем далеко не самых важных) ей пришлось изменить многие законодательные нормы; вступление в ЕС бывших советских сателлитов серьезно затронуло ее экономические интересы; появление в Европейском союзе прибалтийских республик СССР практически изолировало Калининградскую область от остальной территории страны. С учетом сохраняющейся перспективы вступления Турции в ЕС можно утверждать, что Россия в европейской своей части оказалась 'окружена' Европейским союзом, который фактически стал важнейшим партнером Российской Федерации не только в экономической, но и в политической сфере. 'Многополюсность' в Европе стала мифом.
В него верят, похоже, только в Кремле.
Более того. События конца 2003-го - начала 2005-го продемонстрировали, что укрепление политического потенциала ЕС в значительной мере определяется событиями в постсоветских странах. В Грузии, на Украине и в Молдавии силы, выступавшие под проевропейскими и отчасти антироссийскими лозунгами, одержали убедительные победы.
Сегодня, на наш взгляд, можно констатировать: возможности параллельной реализации на пространстве 'от Атлантики до Урала' двух интеграционных проектов - европейского и российского - исчерпаны. На фоне полного отсутствия внятной внешнеполитической линии российского руководства европейцы 'перешли в наступление' на территории СНГ, и теперь вряд ли остановятся на достигнутом.
Причем, в отличие от россиян, они оказались поддержаны местным населением - революции в Грузии и на Украине были подлинно народными движениями, а не дворцовыми переворотами.
В связи с этим вспоминается, как в первой половине 90-х западные эксперты приходили в замешательство от странного термина near-abroad, представлявшего собой калькированный перевод русского понятия 'ближнее зарубежье', которое наши политологи применяли к постсоветскому пространству. А сегодня этот термин прочно вошел в лексикон европейцев; Украина и Белоруссия, республики Закавказья и страны Восточного Средиземноморья, а также вся Северная Африка открыто именуются ныне европейским near-abroad, хотя и рассматриваются не как 'зона жизненных интересов' ЕС, а скорее как зона стран, имеющих интерес к ЕС и поэтому обреченных воспринять, раньше или позже, европейские политические принципы.
Какие же отсюда следуют выводы? Какие действия следовало бы предпринять российским политикам? На наш взгляд, основной вывод - учитывающий хозяйственные и геополитические реалии - состоит в следующем.
В экономике Российской Федерации преобладает сырьевой сектор; население страны составляет 142 млн человек; ВВП России не превышает 400 млрд евро, влияние РФ на мировые экономические процессы минимально. Увы, такая страна не может быть равным партнером ЕС! Современный Европейский союз - это высокоиндустриализованный регион с населением 485 млн человек; совокупный ВВП стран ЕС достигает 10,2 трлн евро; Европейский союз - единственный нетто-инвестор мировой экономики и крупнейший субъект международной торговли.
Поэтому насущной для нас задачей является тщательное, хорошо продуманное выстраивание отношений с Европейским союзом - и здесь возможны, как мы полагаем, только два альтернативных направления.
Первое. Реализация проевропейского курса, что предполагает подачу заявки на принятие России в Европейский союз, а также выдвижение ряда далеко идущих, порой провокационных инициатив - вплоть до создания единого безвизового пространства, унификации хозяйственного законодательства, снятия таможенных барьеров и создания единого командования стратегическими ядерными силами европейских членов 'ядерного клуба' и России.
В основе такого курса лежало бы понимание того, что задачи обретения российскими гражданами большей свободы, повышения их благосостояния и обеспечения достойных социальных гарантий приоритетны по сравнению с задачами 'укрепления российского государства'.
Второе. Реализация сценария укрепления самой России как государства, не входящего ни в какие международные альянсы, и формирование предпосылок для ее возрождения в качестве центра притяжения сопредельных стран.
Однако следует понимать, что привлекательность российской модели для европейских республик бывшего СССР, а в определенной мере - и для закавказских государств вряд ли может быть восстановлена. Поэтому 'прирастание' зоны российского влияния возможно лишь за счет государств Средней Азии, что, с одной стороны, не несет экономических выгод, а с другой - требует наличия в самой России того, что особенно дефицитно в самих этих странах, - законности и демократии.
При очевидной предпочтительности первого направления попытка наращивания интеграционного потенциала России на постсоветском пространстве не лишена оснований. Проблема, однако, заключается в том, что движущей силой такой интеграции - и в этом состоит важнейший политический урок, который преподает нам Европа, - способна служить только привлекательность России для народов соседствующих с нами стран, а не переманивание на свою сторону их властной верхушки, не экономическое давление и, разумеется, не силовые приемы.
Ведь для любого непредвзятого наблюдателя очевидно, что все империи и союзы, основанные на силе, распались, и даже огромная военная мощь не может ныне обеспечить успеха никакому интеграционному проекту.
Подведем итоги. К сожалению, едва ли в ближайшее время ЕС станет основным внешнеполитическим партнером России.
При этом можно утверждать, что такое положение вещей обусловлено позицией именно российской стороны, и эта позиция формируется под влиянием не столько объективных факторов, сколько психологических и идеологических особенностей восприятия реалий современного мира нашим политическим классом.
Во-первых, сознание российских политиков, во многом не сумевших преодолеть советских идеологических штампов и стиля мышления, отягощено и ощущением неуспешности своей страны. Именно этим объясняется крайнее раздражение отечественного политического класса успехами других стран или международных объединений - особенно на направлениях, где Россия переживает только провалы. ЕС просто воплощает собой источник такого раздражения: он сформировался в годы распада СССР; там успешно реализуется интеграционная модель, никак не удающаяся нынешней России; в ЕС умело сочетаются демократические и бюрократические начала управления; не обремененный задачами укрепления национальных государств, ЕС успешно избегает тем не менее внешних угроз.
И все это накладывает мощный отпечаток на весь комплекс российско-европейских отношений.
Во-вторых, российский политический класс все еще не изжил представлений о мире как совокупности национальных государств и о самом государстве как жесткой централизованной иерархической структуре, опирающейся на военную силу и экономическую мощь. Суть ЕС, в основе которого лежат отказ от национального суверенитета, от самой идеи баланса сил в мировой политике, оказалась за пределами понимания слишком многих отечественных политиков.
Они по-прежнему делают ставку на укрепление контактов с лидерами отдельных стран - членов ЕС. Объективно невысокая результативность подобных контактов оставляет ощущение невозможности конструктивного взаимодействия между Россией и Европейским союзом.
Наконец, в-третьих, в современных условиях Европейский союз действительно становится угрозой для России - но для России, управляемой в лучшем случае по стандартам первой половины ХХ века. Угроза со стороны Европы, ощущаемая сегодня в Москве, - это угроза ускоренной модернизации по европейскому образцу стран бывшей 'зоны влияния' России, а впоследствии, возможно, и самой нашей страны.
Эта угроза вполне реальна, хотя, на наш взгляд, многое из того, что страшит сегодня российский 'политический класс', открывает перспективы лучшей жизни для всего населения России. Поэтому, видимо, будущее принадлежит не отношениям между союзом европейских стран и Российской Федерацией, а отношениям между возникающим европейским и возрождающимся российским народами.
И именно это дает основания для оптимизма.
КРИЗИС ЕС И ПОЛИТИКА РОССИИ
Системный кризис, возникший в Европейском союзе в конце весны начале лета 2005 года серьезно повлияет и на процесс европейской интеграции, и на отношения объединенной Европы с внешними партнерами. Провал конституционных референдумов во Франции и Нидерландах, а также безрезультатный саммит Евросоюза в Брюсселе 1617 июня, на котором ведущие державы не смогли преодолеть острые противоречия по поводу единой сельскохозяйственной политики ЕС, вызвали временный политический паралич организации.
Партнерам Евросоюза на международной арене это создает дополнительные препятствия, но и открывает ряд новых возможностей.
Последствия данных событий коснутся и России, которая связана обширными торгово-экономическими и политическими отношениями как с Европейским союзом в целом, так и с отдельными странами-членами. Новый этап в развитии этих отношений начался после саммита Россия ЕС, состоявшегося 10 мая 2005-го.
На нем утверждены дорожные карты по четырем общим пространствам экономическому, внутренней безопасности, внешней безопасности, культуры и образования, включая науку.
Хотя после референдумов во Франции и Нидерландах Конституция была одобрена парламентами Латвии и Кипра, а 10 июля и на референдуме в Люксембурге, общеевропейский процесс ратификации документа приостановлен. Лидеры стран членов ЕС решили вернуться к обсуждению этого вопроса только в мае июне 2006 года.
Тогда же предполагается согласовать и принципы формирования бюджета Евросоюза на период с 2007 по 2013 год, чего не удалось на недавнем саммите.
Лидеры государств Европейского союза предпочли не давать ответа на вопрос о том, возможна ли переработка текста дважды провалившейся Конституции. Есть основания полагать, что на нынешнем документе поставлен крест, а через год работа возобновится уже над новым вариантом, подготовленным по результатам широкой дискуссии.
ПРИЧИНЫ СИСТЕМНОГО КРИЗИСА
Нынешний кризис ЕС имеет двоякую природу.
С одной стороны, резко обострилась проблема дефицита демократии в управлении интеграционными процессами и усугубилась оторванность наднациональной бюрократии, олицетворением которой является Комиссия Евросоюза (КЕС), от рядовых европейцев.
Попытки ряда представителей Еврокомиссии переложить ответственность за провал Конституции на правительства отдельных стран-членов, предпринятые в первые дни после референдумов, свидетельствовала не только о шоковом состоянии высшего звена брюссельской бюрократии, но и о ее бессилии как-либо повлиять на ситуацию.
С другой стороны, наблюдается кризис цели: Европейский союз элиты стран-членов и руководство Комиссии ЕС утратил ясный ориентир развития. В этом плане решение взять паузу, принятое на июньском саммите, представляется единственно правильным.
Одновременно возникший кризис отнюдь не равнозначен тому, что интеграционный проект себя исчерпал и теперь начнется процесс дезинтеграции. Разрушение колоссальной и устойчивой системы внутренних связей в Европейском союзе не представляется возможным. В этом не заинтересован никто: ни руководители стран-членов ЕС, ни большая часть населения Европы, ни влиятельные внешние игроки США, Китай, Россия.
Однако в результате последних событий ревизии может быть подвергнута система принятия решений и распределения полномочий в Евросоюзе, функционировавшая до последнего времени с явным перевесом в пользу Еврокомиссии.
Недовольство значительной части населения централизацией политического процесса, монополизацией его Брюсселем, а также политическим расширением, не основанным на принципе реальной готовности кандидатов к вступлению в Европейский союз, позволяют предположить, что эта организация перешла допустимые на сегодняшний день пределы наднациональной интеграции. Последнее делает вероятным откат в сторону некоторой децентрализации.
На практике это может означать, что в среднесрочной перспективе влияние КЕС на выработку стратегических решений уменьшится.
Пока не ясно, является ли замедление наднациональной интеграции временным явлением, или же оно знаменует начало перехода к новой модели более децентрализованной, межправительственной и конфедеративной. Первые выводы можно будет сделать не ранее осени 2006 года, когда станут известны первые итоги уже начавшейся масштабной дискуссии о будущем Европы.
ПОСЛЕДСТВИЯ КРИЗИСА ДЛЯ ВНЕШНИХ СВЯЗЕЙ ЕС
Политическая неопределенность ограничивает дееспособность исполнительных органов Евросоюза КЕС и Совета министров. Утрата внутреннего единства и потеря темпов внешней экспансии Европейского союза ощутимо роняют его авторитет в глазах внешних партнеров (особенно Соединенных Штатов), делают Брюссель менее уверенным в своих силах.
