Бреттон-Вудская система
Короче говоря, хотя Бреттон-Вудская система представляла собой явный прогресс по сравнению с хаосом 1930 -х гг., для роста международной экономики система плавающих валютных курсов была бы более полезной13.
Несмотря на повторяющиеся валютные кризисы, торговые барьеры постепенно снижались, а международная рыночная экономика, соответственно, расцветала. В 1958 г. Западная Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды и Люксембург подписали Римский договор и создали Общий ры -нок.
В 1960 г. Великобритания, Норвегия, Швеция, Дания и Швейцария создали собственную Европейскую зону свободной торговли. Тем временем ГАТТ, не подававшее признаков жизни в 1950-х гг., обрело новый импульс в 1962 1967гг. (раунд Кеннеди).
Международный поток товаров и услуг рос как на дрожжах: к 1973 г. доля мирового экспорта в ВВП выросла примерно до уровня 1913 г.14 И хотя исходным центром нового либерального торгового порядка была Северная Атлантика, быстро росло значение Тихоокеанского кольца: важными источниками экспорта стали сначала Япония, а затем четыре тигра Гонконг, Южная Корея, Тайвань и Сингапур.
Как и в случае восстановления рыночной экономики внутри стран участниц ГАТТ, воссоздание международной рыночной экономики направлялось скорее политическими, а не экономическими соображениями. Разгул фашизма и кровавая бойня Второй мировой войны продемонстрировали, каких чудовищ может породить эко -комический хаос, а источником последнего считался провал попыток восстановить международный экономический порядок после Первой мировой войны. В своих мемуарах КорделлХалл признает, что реализация программы заключения торговых соглашений началась слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу:
К тому времени, когда был принят закон о международных торговых соглашениях, Гитлер уже полтора года находился у власти и бешеными темпами вооружался, Муссолини был у власти почти 12 лет и готовился к захвату Эфиопии, а Япо -ния уже три года как захватила Маньчжурию и готовилась к выходу из договора об ограничении военных флотов. Эти страны не были заинтересованы в либеральных торговыхсоглашениях, потому что уже перестраивали свое хозяйство на военный лад.
История могла бы пойти иначе, если бы, как я настаивал в своих выступлениях во время Первой мировой войны, вместо закона Фор дни Маккамбера 1922 г. было принято что-то вроде закона о международных торговых соглашениях и другие страны сочли бы за благо сразу последовать нашему примеру15.
Послевоенные лидеры были полны решимости не повто -рять прошлых ошибок. Заплатив чудовищную цену, они открыли для себя мудрость кобденовского либерализма: свобода торговли жизненно важна для сохранения мира.
Каким бы многообещающим ни был послевоенный либеральный порядок международной торговли, он все же оставался несовершенным. Ему было далеко до поистине глобального разделения труда, существовавшего перед Первой мировой войной.
Проблема была одновременно и простой, и неимоверно сложной: подавляющее большинство населения мира жило теперь в условиях режимов, категорически отвергавших идею международной рыночной экономики.
После Второй мировой войны передний край промышленной контрреволюции переместился из развитых в менее развитые страны. В авангарде находился СССР, тоталитарная сверхдержава, и его коммунистические сателлиты в Восточной Европе.
Две самые густонаселенные страны мира, Индия и Китай, двигались политически разными путями, но обе взяли на вооружение централизованное планирование советского образца. А в Латинской Америке, Африке и Азии бурлило и пузырилось варево импортированных и доморощенных идеологий, объединенных преданностью идее ведущей роли государства в экономическом развитии.
Почему в экономически отсталых регионах планеты радикальная централизация выглядела столь привлекательной? Такая сила импульса в направлении централизации в этих странах, разумеется, абсолютно противоречила мар -ксистской догме. Предполагалось, что социалистическая революция это завершающий этап экономического развития, кульминация истории; ее первые вспышки должны были озарить те страны, где буржуазная эпоха уже полностью исчерпала себя.
Однако первая марксистская революция произошла не в Великобритании или США, а в сравнительно отсталой России. А теперь огонь коллективизма особенно жарко пылал в бывших колониальных владениях.
При правильном понимании природы коллективизма, в отклонении развития от марксистских ожиданий нет ничего загадочного. Потому что на самом деле коллективизм не прогрессивная, а глубоко реакционная сила промышленная контрреволюция, а не исполнение обещаний индустриализации.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что силы реакции оказались особенно сильны в экономически отсталых регионах мира.
Я уже говорил в главе 2, что привлекательность промыш -ленной контрреволюции в основе своей имела духовную природу. Возникновение технологического урбанизированного общества было наиболее глубокой и всеобъемлющей трансформацией человеческого общества за всю его историю.
Просуществовавший много тысячелетий жизненный уклад внезапно исчез; верования и институты, возникшие в традиционном сельскохозяйственном обществе и адаптирован -ные к нему, подверглись сокрушительным ударам. Столь быстрые и радикальные перемены не могли не привести к тяжелым психологическим издержкам.
Легко чувствовать себя потерянным в мире, в котором, по удачному выражению Маркса, все прочное тает в воздухе. В условиях духовного разлада и потери ориентиров коллективизм сулил избавление возврат к стародавним ценностям деревенской жизни, к чувству общности и укорененности, утраченному в ходе индустриализации.
От централизованного государства ждали спасения, а средство спасения видели в национализации экономической жизни.
Особенно остро нанесенная модернизацией духовная травма ощущалась за пределами Западного мира. В Европе и Северной Америке индустриализация, при всей своей болезненности и разрушительности, была, тем не менее, органическим итогом столетий общественного развития. В другие части мира индустриализация пришла извне вместе с иностранными торговцами и захватчиками.
Поэтому там, в отличие от Запада, ее приход не был подготовлен необходимыми культурными условиями. Более того, если на Западе индустриализация была воспринята как великое (пусть и небеспроблемное) культурное достижение, в другие страны современность явилась в виде унижения как болезненное осознание того, что местная культура безнадежно отстала по сравнению с тем, чего достигли иностранные господа.
За пределами Запада соблазнительность коллективистских идеологий усиливалась обостренным чувством беспомощности и утраты контроля. Коллективистские идеологии предлагали не только духовное возрождение, но и спасение всего мира: восстановление групповой солидарности, на этот раз на уровне новой нации - государе -тва, и возможность догнать Запад за счет ускоренного экономического развития16.
За пределами Запада относительная отсталость не только делала коллективизм более привлекательным, но и сни -жала уровень сопротивления ему. Прежде всего, эти страны не имели промышленной экономики, которую централизованный контроль мог разрушить и деформиро -вать. Так что результаты индустриализации, достигнутые в условиях централизованного руководства, не могли пострадать от сравнения с тем, что существовало прежде.
Посему коллективизм мог ставить себе в заслугу создание на пустом месте внушительно выглядящей индустриальной базы (сколь угодно неэффективной).
Еще более важным представляется следующее. Поскольку доиндустриальные общества характеризуются сравнительно простым разделением труда, в них отсутствуют конкурирующие центры сил, которые являются отличительной особенностью либерального гражданского общества и экономическим фундаментом политической свободы. Сочетание политической и экономической отсталости стало решающим фактором быстрого распространения радикального коллективизма за пределами Запада.
Сплоченные группы политических фанатиков или просто безжалостных авантюристов очень легко захватывали власть в новых и незрелых государствах и приступали к реализации своих коллективистских проектов. Наличие демократических институтов и традиций спасло передовые страны от коллективистского экстремизма.
Остальной мир не распо -лагал подобной линией обороны, что имело вполне предсказуемые печальные последствия.
Промышленная контрреволюция началась как попытка раздвинуть границы экономического развития ускорить экономический прогресс посредством переустройства общества в соответствии с мнимой централизаторской логикой индустриализации. В послевоенном мире природа промышленной контрреволюции изменилась: ее центр тяжести переместился в экономически слаборазвитые страны, а главной целью стало наверстать отставание от Запада.
Советский Союз создал прецедент альянса между коллективизмом и экономической отсталостью. Россия веками представляла собой своего рода евроазиатский третий мир: огромная экономическая и политическая окраина, разрывающаяся между завистью к материальному благополучию Запада и неприятием его мнимого духовного разложения.
В силу хоть и давнишних, но неоднозначных связей с Западом, Россия оказалась хорошей питательной средой для коллективистской заразы. С точки зрения ортодоксального марксизма успех русской революции был непонятен, но в ретроспективе восприимчивость России к радикальной централизации вполне объяснима.
Ленин был прообразом всех будущих революционеров третьего мира: европеизированный антизападник, плененный идеей ускоренного коллективистского рывка в совре -менность. По словам историка Теодора фон Лауэ:
Владимир Ильич Ульянов радикальный революционер из привилегированной семьи, хорошо образованный политический изгнанник, живший в Западной Европе, но взявший себе говорящий псевдоним Ленин (в честь самой восточной сибирской реки Лены), мечтал об антизападной мировой революции... Он мечтал о глобальной контрреволюции против Запада, возглавляемой его жертвами жертвами, которые, одновременно и восхищаются Западом, и отвергают его, под западными же лозунгами свободы, равенства и всеобщего братства.
Союзники революционной России должны были явиться из всех колониальных и полуколониальных земель17.
Дело, начатое Лениным, завершил Сталин. С предельной беспощадностью возглавив стремительный марш-бросок, он превратил отсталую Россию в сверхдержаву. От унизительного поражения в Первой мировой войне к победе над Гитлером, от территориальных потерь в результате той войны к господству над половиной Европы (включая половину Германии) в конце Второй мировой войны проведенная Сталиным бесчеловечная индустриализация принесла сказочные результаты. СССР, ставший второй экономической державой мира, имея огромную грозную армию и растущий ядерный арсенал, был в одном шаге от мирового господства.
Под знаменем марксистского интер -национализма Сталин обеспечил русскому национализму исполнение его самых несбыточных мечтаний, создав модель, которой потом подражали националисты стран третьего мира.
Колониальным державам, обескровленным двумя мировыми войнами и разочарованным результатами ожесточен -ной борьбы за территориальные захваты, не хватило воли для удержания созданных ими империй. Поэтому десятилетия, последовавшие за окончанием Второй мировой войны, стали периодом подъема и побед антиколониальных освободи -тельных движений по всему миру, периодом появления десятков новых членов в содружестве наций. Следуя, порой совершенно открыто, примеру СССР, лидеры стран третьего мира использовали коллективистские методы государе -твенного строительства.
Советская революция обеспечила большой скачок в развитии человеческого общества, писал Джавахарлал Неру из тюрьмы во время Второй мировой войны, и зажгла яркое негасимое пламя..., заложив фундамент новой цивилизации, которая будет целью стремлений всего мира18. В 1947 г. Индия завоевала независимость и под руководством Неру ринулась имитировать сталинское планирование.
В последующие годы примеру Неру последовали Мао в Китае, Насер в Египте, Сукарно в Индонезии, Нкрума в Гане и многие другие. Все они стремились использовать государственную политику централизации для моби -лизации сил и модернизации своих народов.
В автобиографии, опубликованной в 1957 г., накануне обретения Ганой независимости, Кваме Нкрума выразилнастроение, воодушевлявшее в то время все неразвитые страны, жгучее желание ускорить прогресс:
Все зависимые территории отстают в области образования, сельского хозяйства и промышленности. Экономическая независимость, которая должна придти вслед за обретением политической независимости и обеспечить ее сохранение, требует... тотальной мобилизации всех умственных и физических ресурсов.
Чтобы выжить, бывшие зависимые территории за время жизни одного поколения должны осуществить то, для достижения чего у других стран ушло по триста лет и более19.
Нкрума и другие лидеры стран третьего мира верили, что коллективизм способен ускорить процесс модернизации. Капитализм слишком сложная система для стран, только что обретших независимость, откровенно признавал Нкрума. Поэтому-то они и нуждаются в социалистическом обществе20.
В этом пункте Нкрума просто повторил то, что десятилетиями раньше признал Ленин. Но то, что в политически свободной стране делается в значитель -ной степени само собою, писал Ленин, то у нас должны систематически проводить наши организации21.
Стремление третьего мира использовать государственные методы строительства экономики базировалось на двух основных гипотезах, в равной степени влиятельных и беспочвенных.
Первая заключалась в утверждении о существовании так называемого порочного круга бедности, а вторая представляла собой убеждение, что в рыночных отношениях между развитыми и развивающимися странами последние неизменно подвергаются эксплуатации. Первая гипотеза обеспечивала интеллектуальное обоснование для регулирования всего и вся внутри страны, вторая же оправдывала внедрение централизованного планирования в международной сфере.
Концепция порочного круга бедности была центральной идеей экономической теории развития, новой дисциплины, возникшей после Второй мировой войны. Один из ведущих сторонников этой концепции, экономист Рагнар Нурске, легкомысленно написал, что ее суть сводится к банальному утверждению, что страна бедна потому, что бедна 22. В частности, утверждалось, что низкий уровеньдохода мешает делать сбережения, необходимые для финансирования инвестиций, а без инвестиций и накопления капитала повысить уровня дохода невозможно.
Следовательно, без героического вмешательства свыше бедные страны обречены вечно оставаться в капкане отчаянной нужды.
Отсюда приверженцы экономической теории развития сделали вывод: разорвать этот порочный круг можно только при помощи централизованного планирования. Гуннар Мюрдаль, главный светоч этой дисциплины (и, весьма забавно, один из двух лауреатов Нобелевской премии по экономике за 1974 г., вместе с Ф.А. Хайеком), так сформулировал общее мнение своих коллег:
В то время как западный мир быстро развивался на протяжении многих поколений, эти страны долго пребывали в состоянии относительной стагнации, поэтому для их экономического развития необходимо широкомасштабное государственное вмешательство в виде планового руководства. Чтобы покончить со стагнацией и обеспечить экономический прогресс, который явно не может появиться сам собой или, по крайней мере, достаточно быстро, нужен сильный побудительный импульс23.
В своем понимании роли планирования в этом мире Рип Ван Винкля, среди людей, все еще погруженных в многовековой сон Мюрдаль был беззастенчивым патерналистом24. Эта концепция, писал он, предусматривает, что правительство и его окружение являются активным субъектом планирования, а все остальные играют роль сравнительно пассивных объектов политики, порождаемой планированием25.
Это очередной образчик пагубной самонадеянности централизованного планирования по Хайеку, на этот раз применяемый к конкретным обстоятельствам беднейших стран мира. В очередной раз предполагается, что экономический прогресс достигается точным применением наличной совокупности технических знаний.
Чтобы попасть в золотой век роста и процветания, достаточно дать элите, обладающей необходимыми знаниями, карт-бланш на использование этих знаний, или, иными словами, заставить всех остальных делать то, что велено.
По правде говоря, обоснование всех грандиозных схем планового развития было очевидной чепухой. На самом деле, будь идея порочного круга бедности верна, писал Питер Бауэр, великий диссидент в экономической теории развития, человечество до сих пор продолжало бы жить в каменном веке26.
Существование богатых стран и тот факт, что они не всегда были богаты, опровергают все утверждения о неизбежности нищеты. Что же до веры в то, что некие особые обстоятельства делают страны третьего мира неспособными сберегать и инвестировать, Бауэр отозвался о ней с презрением:
Трудно понять, каким образом специалисты по экономическому развитию могли запасть на эту идею, если задуматься о том, насколько огромны совокупные инвестиции в сельское хозяйство, сделанные миллионами бедных производителей в странах третьего мира... Если и существовал порочный круг бедности, то эти бедные люди его не заметили.
Миллионы акров обработанной земли под такими экспортными культурами, как каучук, какао и кофе, плюс продовольствие для внутреннего рынка свидетельствуют не только о способности учитывать требования рынка и готов -ности заботиться о будущем, но и о бессодержательности идеи порочного круга бедности27.
Другой важной интеллектуальной опорой этатизма в третьем мире была так называемая теория зависимости, соглас -но которой в результате работы международного рынка богатые страны делаются еще богаче, а бедные еще беднее. Это одно из множества объяснений бедности третьего мира: слаборазвитые страны мало того что экономически бестолковы, но плюс к тому имеющийся у них потенциал роста систематически отнимается развитыми странами и их многонациональными корпорациями.
В соответствии с этой теорией, избавиться от бедности можно лишь в том случае, если бедные страны откажутся участвовать в международной торговле и встанут на путь достижения экономической само -достаточности на национальном или коллективном уровне.
Теория зависимости восходит к остроумному Ленинске -му истолкованию империализма как высшей и последней стадии капитализма. Согласно Ленину, расширение мировых рынков и сопутствующее стремление к созданию империй подняли капиталистическую эксплуатацию на новый, глобальный уровень. Открывая новые территории для экспорта капитала, капитализм перешел в паразитическую стадию, характеризующуюся все большей зависимостью развитых стран от прибылей, извлекаемых из их колониальных владений.
Глобализация эксплуатации дает буржуазии развитых стран передышку, потому что она может подкупить своих собственных эксплуатируемых рабочих награбленным в колониях добром. Империализм, писал Ленин, означая раздел мира и эксплуатацию..., означая монопольно-высокие прибыли для горстки богатейших стран, создает экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата... 28.
Однако в конце концов конфликты между самими империалистическими де -ржавами, а также между угнетаемыми народами колониальных и полуколониальных стран и этими державами приведут всю прогнившую систему к неизбежному краху.
Своей теорией империализма Ленин одним выстрелом убивал двух зайцев. Во-первых, он спасал марксизм, объясняя, почему рабочие развитых стран не восстают против капиталистической эксплуатации, а все больше и больше обуржуазиваются . Согласно Ленину, разгадка в той прибыли, которую международный финансовый капитал высасывает из богатых ресурсами экономических окраин. Во-вторых, что намного важнее, Ленин обосновал, почему центральную роль в революционной борьбе играют менее развитые страны, такие, например, как его отечество.
По ленинской концепции, большевистская революция в России может послужить спусковым механизмом для мировой революции всех эксплуатируемых народов как внутреннего пролетариата богатых стран, так и внешнего пролетариата неразвитых регионов и привести к повсеместному краху капитализма.
Все это, разумеется, было из области фантазий, но достаточно увлекательных, чтобы привести Ленина и большевиков к власти. Однако после Второй мировой войны эти фантазии распространились по всем странам третьего мира, а марксистская теория преобразилась: из пророчества о закономерностях экономического развития она преврати -лась в идеологию освобождения стран третьего мира. Питер Бауэр резюмирует эту метаморфозу следующим образом:
Первая идея о том, что слаборазвитые страны не только отчаянно бедны, но и пребывают в стагнации или даже регрессируют, представляет собой современную версию доктрины прогрессирующего обнищания пролетариата. Вторая идея о том, что эксплуатация слаборазвитых стран со стороны развитых есть главная причина нищеты, представляет собой современную версию доктрины эксплуатации пролетариата. Третья идея что политическая независимость или свобода не имеют смысла в отсутствие экономической независимости представляет собой раз -витие тезиса о том, что политическая свобода и демократия не имеют смысла в условиях капитализма. Четвертая идея заключается в том, что всеобъемлющее планирование развития является неотъемлемым условием экономического прогресса в слаборазвитых странах, а в особенности условием индустриализации, необходимой для повышения благосостояния.
Эта идея в меньшей степени связана с марксизмом-ленинизмом, но, тем не менее, многим обязана признанию политической возможности планирования экономики (что доказывается советским примером), а также акцентированию роли промышленного пролетариата в коммунистической литературе и стратегии29.
Распространение ленинизма привело к тому, что после хаоса 19141945 гг. менее развитые страны отказались участвовать в восстановлении международной рыночной экономики. Буквально все идеологии, доминировавшие в третьем мире, в том числе и не признававшие своего родства с марксизмом, исходили из наличия неустранимого конфликта между богатыми и бедными странами.
Соответственно, возникала необходимость в прямом государственном контроле международных сделок с целью предо -твратить дальнейшую эксплуатацию бедных стран западными империалистами.
Ведущим теоретиком поворота Латинской Америки к изоляционистской политике импортозамещения был Рауль Пребищ. Интеллектуальный крестный отец чрезвычайно влиятельной Экономической комиссии ООН по Латинской Америке (ECLA), Пребищ отвергал либераль -ную идею взаимовыгодности торговли как анахронизм. В Латинской Америке, самонадеянно заявил он в 1950 г., реальность взрывает устаревшую схему международного разделения труда30.
Пребищ отмечал, что прежний либеральный международный экономический порядок состоял из центра (промышленно развитые страны) и периферии (слаборазвитые страны): периферия предоставляет сырье в обмен на поставляемые центром промышленные товары. Но условия этого обмена, доказывал он, по своей природе неравны и постоянно ухудшаются.
Условия торговли между богатыми и бедными странами, с точки зрения последних, постепенно ухудшаются, а именно: данный объем экспорта бедных стран со временем способен оплатить лишь постоянно уменьшающийся объем импорта.
Таким образом, существует явное неравновесие, писал Пребищ, факт, который, каким бы ни было его объяснение или обоснование, разрушает основную посылку, на которую опирается схема международного разделения труда11. Международная рыночная экономика не является взаимовыгодной: это игра с нулевой суммой, в которой богатые страны богатеют за счет бедных стран.
Для периферии дальнейшее участие в нерегулируемых рыночных отношениях с центром не имеет ни малейшего смысла.
