РУССКО-КАЛМЫЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Многие воеводы и даже губернаторы несли за свой произвол заслуженную кару. Этим же пришлось с самого начала заняться и новому генерал-губернатору, но главным его достижением были реформы. Им было учреждено Главное управление торговли, сосредоточившее все вопросы, связанные с этим важным делом.
Образована Казенная палата, ведавшая отношениями землепользования. Был создан Совет при губернаторе, в какой-то мере ограничивавший его власть, но, главное, делавший ее подконтрольной. Были разработаны Устав о ссыльных и Устав об управлении инородцев, произведена административная реформа.
Вся Сибирь была подразделена на два генерал-губернаторства: Восточная Сибирь с центром в Иркутске, и Западная Сибирь с центром в Тобольске. К Восточной Сибири были отнесены Иркутская и Енисейская губернии, Якутская область, Охотское и Камчатское приморские управления. Губернии, области и управления были подразделены на округа. В соответствии с Уставом об управлении инородцев все аборигенное население, получившее название "инородцы", было подразделено на три разряда: оседлых, приравненных в правах к разным сословиям русских (татары, алтайцы и др.); кочевых, приравненных в правах к государственным крестьянам (буряты, якуты и др.); бродячих, оставленных в ясачной зависимости (чукчи, ненцы, манси и др.).
Управление кочевыми и бродячими племенами должно было производиться по их законам и обычаям. Собственно данная иерархия была предназначена для того, чтобы по "мере созревания" те или иные народы переходили в более высокий статус.
Это должно было способствовать естественному становлению российскоподданных. Таким образом, устанавливалась система естественной ненасильственной ассимиляции (или интеграции).
Вводилась низшая административная единица для коренных жителей - род, не имевшая ничего общего с первобытным родом (откуда собственно "инородцы"), а во главе рода стоял староста (заменивший прежнее "князец"). При этом инородческое управление вело суд по обычному праву, что касалось гражданских дел, но уголовные дела разбирались в более высоких инстанциях на основе общерусского права .
Устав о ссыльных регламентировал порядок препровождения ссыльных по этапам, их материально-финансовое положение, вводил в четкие рамки закона их права и обязанности. В начале XIX века правительство начинает задумываться о том, какое влияние должны оказать заселыцики Сибири на развитие и поднятие экономического благосостояния края.
В этом русле и проводились реформы Сперанского. Несмотря на то, что не все его мысли воплотились в жизнь и многие идеи остались лишь благими пожеланиями, что "по идеалу нельзя судить обо всем обществе. Но он служит показателем господствующих умонастроений, нравственных норм, принятых в этом обществе, и отражает систему ценностей, которой так или иначе руководствуются его члены" .
Мировоззрение начала XIX века во многом обязано Отечественной войне 1812 года, на которой разные слои общества, разделенные сословными перегородками, смогли увидеть друг друга, что оказало воздействие на формирование "диалогического типа культуры". Взаимоотношения новопоселенцев и местных аборигенов всегда основывались на предшествующем опыте людей. Формирование понятия о другом опиралось на имевшееся знание о себе. ""Мы" и "они", "свое" и "чужое" тесно переплетались в процессе взаимодействия. "Они" на первых порах куда конкретнее, реальнее несут с собой те или иные определенные свойства - бедствия от вторжения "их" орд, непонимание "ими" "человеческой" речи ("немые", "немцы")".
Вместе с тем "Мы" - это уже значительно сложнее. Реально существовавшая в первобытности общность, взаимосвязь индивидов ощущается теперь каждым из них либо посредством той или иной персонификации, либо посредством различных обрядов, обычаев, подчеркивающих принадлежность индивидов к данной общности в отличие от "них". Первые контакты, если они носили мирный характер, вызвали ощущение чего-то непривычного и соответственно чужого, но тогда возникло и понятие о себе, как о чем-то настоящем, своем.
Чукчи и коряки называют друг друга "таньмгытан" или "таннго", что все-таки более "чужой", чем "противник" в смысле "враг". Себя же называют при этом "человек", "настоящий человек", "житель данного поселка".
Таково же самоназвание нивхов, означающее "человек". Этого же порядка, но по признаку языка, у славян противопоставление "немцам". Когда древняя летопись перечисляет разные народы ("языки"), то других именует "язык нем". Развитие взаимоотношений могло приводить к дальнейшему уточнению.
Немирный их характер вызывал либо переосмысление уже имевшихся названий, либо прямое указание на враждебность, как "булэн ("враг") - эвенское название юкагиров, бывших в прошлом воинственными. С другой стороны, обычно мирные отношения определяли иной тип названий: "восточные", "живущие у такой-то реки", "жители побережья", "поляне", "бужане" и т.п. "На определенном этапе развития общества этнического самосознания, отличного от осознания принадлежности к тому или иному родственному коллективу, вообще не существовало... этническое самосознание еще "не вычленилось" из самосознания родственной группы". Славяне, осознававшие языковую близость, "ввели" территориальные маркеры: рязанцы, владимирцы, полочане и т.д.
У германцев уже произошло отчуждение территориальной "привязки" и, наоборот, по названию "бавары" называется территория, на которой они начинают проживать, хотя при этом могут возникать и вновь созданные территориальные определители. С распространением мировых религий, уже со средних веков основным фактором самоидентификации служит конфессиональная принадлежность: христиане -басурмане, православные - католики. При этом в конфессии могут состоять представители разных "языков", и более того, "обращение в свою веру" становится "богоугодным делом".
Чаще всего мотивы не совпадали с мотивировками "обращенческих походов". Так, одна из Сибирских летописей, Есиповская (основная редакция), следующим образом трактует поражение Кучума: "Закон же царя Кучюма и иже под его областию быша, держаще Моамета проклятого, инии же кумиром поклоняющеся и жрут им яко богу... яко сего ради посла бог гнев свой на сего царя Кучюма и иже под его властию бысть, яко закона божия не ведуще и поклоняющеся идолом, и жрут бесом, а не богу богом, их же не ведуще, яко же древле при законодавце Моисее сотвориша израильскія людие телец и вместо бога поклонишася ему и ркоша: "Се боги твои, Израилю". И сего ради посла на сих господь бог гнев свой" и зря Кучум велел "муллам своим кликати скверную свою
молитву, призывати скверныя своя боги", ему не удалось одолеть истинного бога. Более активную позицию по отношению к исламу занимали протестантские реформаторы XVI века. "Согласно Лютеру, ислам - религия насилия, которая служит антихристу, мусульмане лишены разума, поэтому бессмысленно обращать их в истинную веру.
Им можно противостоять лишь силой меча" . Столь неприязненное отношение основывалось большей частью на "образе врага". Для Московского государства врагом был Кучум, а его "отличительным признаком" была мусульманская вера. Непосредственное общение между народами постепенно снимало столь неприязненное отношение и, наоборот, в Средней Азии "среди народов, которые были мусульманами больше по названию и отличались религиозной индифферентностью, российская администрация сама укореняла ислам
Первое знакомство с северными народами также производило впечатление, в котором более осуждения, чем высокомерного пренебрежения. "Пегая ж орда и остяки, и самояды закона не имеют, но идолом поклоняются и жертвы приносят, яко богу, волшебною же хитростью правяще домы своя всуе; понеже егда приносят дары кумиром своим, тогда же молят, яко сего ради приносят, яко подаст ему кумир он вся многая в дому его. Во истину и скотом не уподобилися сии людие: скот бо аще и бессловесно есть, богом не велено ясти ему, и не яст зверя, или птицы, или траву сенну, Сии же человецы не уподобишася сим, понеже бога, иже суть на небесех, не ведающе ни закона, еже от поведающих слышаще, не приемълюще.
Сыроядцы, звериная и гадская мяса снедающе, скверна и кровь пияху, яко воду, от животных, и траву и коренья ядяху". Как видно первейший признак - это наличие закона и веры, затем уже наиболее отчетливые признаки, присущие данным народам.
Все это вполне согласовывалось с основными задачами первопроходцев: привести под высокую царскую руку и по возможности обратить в свою веру. Иной народ не воспринимался как заведомо чуждое, лишь общий исторический опыт создавал те или иные коллизии, порождавшие "агрессивные" формы подавления по отношению к "агрессивным" народам. В других случаях процесс адаптации и ассимиляции всячески поощрялся, но не был обязательным. Комплиментарность различных культур не вызывала и жестких мер.
Это происходило вследствие мировоззренческих особенностей, сочетавших как характерные для того времени социально-политические черты, так и надэтническое сознание и самосознание, то есть для того времени религиозность была непременным элементом понятия "свой".
Принадлежность к обществу, к миру, формировавшаяся в рамках мирской психологии, до некоторой степени разрушалась за счет формального отчуждения от общины. Однако маргинальность по отношению к ней обусловлена не психологическом отчужденностью, не изменением культурной доминанты, а путем расширения сознательной сферы, не ограничиваемой данной территорией. Выход за пределы мира не довершал разрушение общинной психологии, и при благоприятных условиях маргинализованные, лучше сказать эмансипированные, от общинной системы индивиды на новом месте воспроизводили все основные параметры общинного существования. Главным отличием маргинализованного индивида была открытость влияниям, которые, впрочем, редко затрагивали основополагающие черты культуры.
Для бывшего общинника была важна не столько свобода от общины, сколько сама возможность освободиться. Это было важным сдвигом в сознании нового времени, что было особенно значимо в условиях еще сохранявшейся и укреплявшейся крепостной системы. Формирование рефлексии, самосознание себя как активного члена общества превращало индивида в личность.
Этот процесс, по-видимому, затрагивал не только служилых, но в какой-то степени и крестьян, особенно государственных, которые составляли большинство сибирского крестьянства. Их челобитные, направляемые царю, взывают не просто к чувству жалости, но апеллируют к справедливости, закону, праву, несмотря на то, что по традиции они составлялись в уничижительной для просящего форме.
Взгляд на другого человека и способность понять его и даже пожалеть, при этом получив полезную информацию, просматривается в расспросных речах, из которых выясняется чем интересовались русские. Информаторами были либо аманаты, либо просто ясачные люди. "Прежде всего рассказывали о себе, какого они племени или рода и как зовутся, где живут, как далеко простираются их владения, кто у них главный, чем занимаются, какой образ жизни ведут, есть ли хлебопашество, с кем торгуют и чем, как строят дома, во что одеваются, какая у них вера и т.п.".
Со временем меняется и "отчет" первопроходца: "Да на той же де Колыме в сторонней реке, прозвищем на Чюхче, а пала де та река Чюхча в море своим устьем, с приезду по сей стороны Колымы реки, а по той де реке Чюхче живут иноземцы свой же род, словут чюхчи, то же что и самоядь, оленные, сидячие ж... И те де чюхчи по сю сторону Колымы от своего жилья с той речки зимою переезжают на оленях на тот остров одним днем и на том де острову они побивают морской зверь морж и к себе привозят моржовые головы со всеми зубами, и по своему де они тем моржовым головам молятца... а у тех де чюхчи соболя нет, потому что живут на тундре у моря, а доброй де самой черной соболь все по Колыме".
Развитие отношений шло по направлению расширения торговли и обмена. Хотя сама торговля происходила по большей части путем натурального обмена русских товаров на меха и "моржовый зуб", но ее результатом было развитие у аборигенов потребности в этих товарах. Железные и медные котлы, ножи, табак стали для туземного жителя столь же необходимы, как и продукты их хозяйства.
С XIX века на Чукотку начинает проникать спирт, причем как с русской стороны, так и от американцев. Находясь под воздействием двух цивилизаций, аборигены высказывали недовольство и той и другой. Если береговые жители имели претензии к американцам и, напротив, считали русских лучшими партнерами, то анадырские жители имели прямо противоположное суждение
Если ясак был своего рода способом огосударствления туземцев путем приведения их к системе обложения типа тягла или подати (собственно: дани), то обращение в православие представляло дополнительный, но столь же важный атрибут верноподданства. Крещение и уплата ясака были вообще тесно связаны вместе.
Как писал один миссионер в докладе епископу: "Креститься для язычника обозначает заплатить ясак небесному царю" . Однако, несмотря на то, что, как подчеркивает И.С.Вдовин, "значение близкого и понятного для них мифа о сотворении мира, о невидимом боге, обитающем где-то наверху, и его человекоподобном облике, который совпадал с образами чукотских и корякских божеств", обращение аборигенов продвигалось с трудом, в особенности у чукчей. Даже принимая формально православие, большинство местных жителей сохраняли свои традиционные верования.
"Многие чукчи крещены, но это не имело никакого дальнейшего влияния... Священник, приезжающий из Нижне-Колымска на время ярмарки в Островное, обыкновенно находит несколько чукчей и ламутов, которые в надежде получить подарки согласны на крещение. При нас также молодой чукча объявил, что он за несколько фунтов табаку желает окреститься.
В назначенный день собралось в часовню множество народу, и обряд начался. Новообращенный стоял смирно и благопристойно, но когда следовало ему окунуться три раза в купель с холодной водой, он спокойно покачал головой и представил множество причин, что такое действие вовсе не нужно. После долгих убеждений со стороны толмача, причем, вероятно, неоднократно упоминался обещанный табак, чукча наконец решился и с видимым нехотением вскочил в купель, но тотчас выскочил и, дрожа от холода, начал бегать по часовне, крича: "Давай табак!
Мой табак!". Конечно, были и иные случаи. У коряков христианизация была более успешной, в некоторых поселках были построены часовни, а в Палане даже церковь. Определенную и весьма положительную роль в сближении с русскими сыграло духовенство, способствовавшее распространению грамотности.
Вероятно, условия жизни на Камчатке были более благоприятны. Во всяком случае, в Русской Америке христианизация тоже имела большой успех. Но в целом обращение, по существу, осталось формальным. Да и как представить кочевников, число которых на Северо-востоке было подавляющим, согласующих время и место кочевания с христианскими праздниками?
Здесь совсем не было монастырей, для столь огромных пространств не доставало церквей. Священники часто общались со своей туземной паствой через переводчика, весьма подчас неискушенного в вопросах веры. Неудачам "обращенчества" способствовало отсутствие ортодоксальной веры у самих носителей ее (русских), которые от случая к случаю "обращались" к местным шаманам, сохраняли суеверия. "Верили, что у каждого человека есть "стень".
Когда она улетает, человек болеет, появляется сонливость, слабость, плохое настроение, наконец он может умереть, тогда шаманы "приводят" стень обратно".
Русское население Северо-востока, сформированное служилыми людьми и пришедшими позднее крестьянами, было довольно однородным и воспроизводило в новых условиях ту самую общину, которую некогда покинули бывшие миряне.
Пришлое население, открытое влияниям, смогло быстро адаптироваться к местным условиям, используя местные обычаи и навыки, сохранив при этом существо русской культуры. Однако отсутствие устойчивых связей с культурными центрами привело к консервации социокультурной системы, в результате чего даже в начале XX века она сохраняла свою первозданную (Х?ІІ-Х?ІІІ вв.) чистоту.
Она тем не менее продемонстрировала способность культуры к выживанию даже при резкой смене условий (смене дня и ночи, иные сезонные и климатические условия, особенности флоры и фауны, редкозаселенность, иноязычная среда и т.д.). Культура воспроизводилась в разных аспектах, включая особенности севернорусского говора, откуда происходила основная масса новопоселенцев. При этом происходило то, что в литературе называется контаминацией сюжетов и образов, сочетание собственно русского и заимствований из местного.
Некоторые путешественники часто полагали, что русские говорят на чужом языке. По-видимому, это было не всегда точно так.
Из-за обилия местных слов русская речь действительно могла "преображаться", но при этом оставаясь русской.
Вместе с тем многие предметы и явления местной жизни называются по-русски: кухлянка (вид меховой одежды), сендуха (тундра) и т.п. Интересным примером сочетания русского и местного являются меховые ковры из Марково. Сам принцип производства ковров из меха с меховым орнаментом, получаемым сочетанием светлых и темных тонов оленьего меха, сходен с чукотской и корякской орнаментовкой головных уборов, обуви, одежды.
Но мастерицы при этом сочетают чукотские геометрические орнаменты и изображения животных, птиц, деревьев и даже жилищ.
Самое важное - воспроизводился русский тип сожительства - деревня или село. Дома из бревен, которые сначала строили только русские, постепенно становятся основным жилищем и коренных жителей. В Марково, по свидетельству А.Дьячкова, во второй половине XIX века было 38 домов и 3 юрты. Есть сведения, что село существует с 1784 года, а некоторые полагают, что оно существовало еще до упразднения Анадырского острога.
Значение общины неоднократно подчеркивалось, на Северо-востоке она к тому же способствовала приобщению аборигенов к русской культуре. Как писал издатель рукописи А.Дьячкова Ф.Ф.Буссе: "Замечаются некоторые неправильности в построении фразы, встречаются ошибки в правописании, но эти недостатки столь незначительны, что надо удивляться, как автор при недостатке школьного образования достиг таких результатов".
Если говорить в целом, то приход русских способствовал созданию единого полиэтничного пространства из прежде дисперсных этнических групп, объединяемых хозяйственными связями. Управление в этом обширном регионе на начальном этапе сводилось к не очень регулярному сбору ясака и выполнению третейских функций.
При этом органами управления становились служилые люди. Поскольку аборигенное население не обладало соответствующими политическими институциями, интеграция развивалась в культурной (хозяйственно-культурной) сфере.
РУССКО-КАЛМЫЦКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Если на рубеже Х?І-Х?ІІ вв. началось мощное движение русских на Восток,
то в это же время с Востока двинулись западноойратские улусы во главе с Хо-Урлюком. Движение, результатом которого было заселение монголоязычными народами северного Прикаспия.
"Остро нуждаясь в меновых рынках, наглухо отрезанные от Китая ойратские ханы и князья пытались пробиться к рынкам Средней Азии, но встречали отпор могулистанских и казахских ханов и султанов. Положение усугублялось растущей нехваткой пастбищ как в связи с возросшими внутренними потребностями, так и еще больше в связи с неудачами на полях сражений". Как и любое кочевое общество, западные ойраты нуждались во взаимоотношениях с другими народами для приобретения необходимых товаров, производившихся земледельческими народами. Но междоусобная борьба внутри монгольских улусов, между тремя монгольскими центрами (Монголия Алтын-ханов, Джунгария, Южная Монголия), так и внутриойратские противоречия между джунгарами (Харахула, Батур-хунтайджи) и торгоутами (Хо-Урлюк) привело к тому, что значительные группы торгоутов и часть дербетов покинули Джунгарию.
Поиск новых пастбищ осложнялся двумя обстоятельствами. Во-первых, основной массив угодий, непосредственно примыкавший к территории Джунгарии, был заселен казахами, которые не допускали на свои угодья соседей-конкурейтов.
Во-вторых, те земли, которые были относительно свободны, не могли использоваться для кочевого хозяйства, так как они представляли зону тайги. Таким образом, калмыки были принуждены кочевать в пограничной зоне между казахской степью и осваиваемой русскими тайгой.
Не только калмыки, но и русские первопроходцы были крайне заинтересованы в торговле, поскольку крайне нуждались в средствах передвижения по неосвоенным тропам Сибири. Такое движение друг к другу и встреча на "третьей" земле (в Западной Сибири) в дальнейшем привело к значительным преобразованиям как с точки зрения социальной организации, так в политической и культурной сферах.
Вряд ли следует идеализировать взаиморасположение этих двух народов. Однако взаимный интерес составил основу для развития их взаимоотношений и обозначил начало
интеграции кочевого сообщества в оформляющуюся империю. Такое взаимное движение друг к другу объяснялось разными причинами.
Если Россия на волне мощного европейского проникновения на Восток расширяла свою территорию, осваивала новые земли, то западные монголы скорее искали "земли обетованной", чтобы избежать значительной опасности со стороны собственно монголов и последствий внутриойратских конфликтов. В усобице принимали участие помимо торгоутов также дэрбеты (Далай-батур) и хошуты (Гуши-хан), Но основной массив откочевавших на север ойратов составляли улусы торгоутов и дэрбетов.
***
Наиболее крупной социально-политической единицей у калмыков был улус, состоявший из аймаков, представлявших собой главным образом родственные общины. Главой аймака был зайсанг, а улус возглавлялся тайши.
Улусная организация реализовывалась в спорадически проявлявшейся системе субординации в жизненно важных событиях, (например, при военной угрозе, распределении пастбищ и т.д.). Однако обычно каждый улус практически сохранял автономию во всех внутренних делах, а часто и во внешних. Особенностью западноойратских улусов было отсутствие единоначалия в форме ханской власти, так как по монгольской традиции ханское достоинство являлось прерогативой исключительно Чингизидов и только по прямой линии. Начиная с XVII века это неписанное правило стало нарушаться, в особенности в связи с взаимоотношениями с новыми соседями, и в первую очередь с Россией.
Во время военных действий или иных важных событий у западных ойратов единоначальником становился главный тайши, в обязанности которого входило общее руководство действиями всех союзников. При каждом тайши состоял своеобразный совещательный орган (зарго), состоявший из зайсангов данного улуса. Таким образом, западноойратские улусы представляли довольно сложную организацию, являвшуюся объединением объединений.
В то же время существовал еще один структурный параметр. Иногда говорят об "Ойратском союзе" ("Дэрбэн ойрад" букв. "Четыре ойрата"), в который входили торгоуты, дэрбеты, хошуты и джунгары.
По сути же, речь идет о традиции, по которой ойраты при Чингисхане были разделены на четыре тумана, о чем свидетельствует Рашид-ад-Дин и на что ссылается Владимирцов. Если рассматривать ойратские улусы в конституциональном смысле, то о единой организации в обычном понимании не может быть речи, поскольку каждый улус обладал самостоятельностью в принятии тех или иных решений, не касающихся, однако, общих для всех или нескольких улусов вопросов.
