Советская модернизация в антропологическом ключе
Н.Козлова:
Результаты советской модернизации -
предпосылка процессов, имеющих место здесь и теперь. Мы
испытываем потребность в антропологических подходах,
когда имеем дело с иным объектом. И тогда конкретные
формы существования представляют для нас эмпирические
границы мышления. Здесь мы имеем дело с существованием в
его предельной конкретности. Что же касается Модерна, то
я согласна с А.Гидденсом, что Модерн - ключевая
теоретическая проблема конца ХХ века.
Западные исследователи отмечают, что Модерн никогда
не сводится к институциональным измерениям. Можно назвать
темы, которые пронизывают человеческую жизнь при
вхождении в Модерн: индивидуация, абстракция, будущность.
Последние годы я занимаюсь неофициальными текстами
советской эпохи, так называемыми человеческими
документами, прослеживая по ним возникновение тем
Модерна. В этом есть свой резон, ведь целый ряд
исследователей называет Модерн цивилизацией письма.
Действительно, традиционные люди мало оставляли
письменных следов.
Почему интересно анализировать человеческие
документы? Различается письмо дискурсивное и письмо
денотативное (или наивное). Наивное письмо (письмо
некультурных) неотделимо от пишущего агента, здесь ниже
степень объективации, меньше игры с самим собой. Наивный
писатель пишет об отдельных случаях, о фактических
деталях. Письмо культурного человека как правило
дискурсивное. Человек ловко пользуется дискурсивными
единицами, тем самым склоняясь перед историей и
предлагаемыми этой историей дискурсами. Однако любой
неофициальный документ в какой-то степени наивен.
Мы с коллегой начинали исследование с писем советских
людей в органы печати на закате советского общества. Так
мы вышли на проблему письменного неофициального
источника.
В Народном архиве мы смогли погрузиться в такие
документы, как воспоминания, которые писали советские
люди в старости, их дневники, переписка. Для
интерпретации были отобраны тексты, авторы которых
идентифицировали себя как советских людей. Образцы
чистого наивного письма встречаются очень редко. Только
что нами опубликован текст большого объема (одиннадцать
авторских листов), написанный женщиной с образованием в
пять классов украинской школы (Н.Н.Козлова,
И.И.Сандомирская. Я так хочу назвать кино. Наивное
письмо: опыт лингво-социологического чтения. Гнозис,
1996. Серия Документы жизни: Интерпретации). Оказалось,
что у этой украинской женщины, пишущей наивно,
идентичность текучая, ситуативная. Она советская тогда,
когда противопоставляет себя немецким. Она играет
эпизодически в дискурсивные игры эпохи, и порою
пользуется идеологическим языком, когда ей это надо по
жизни, хотя и не всегда ловко. Но были люди, советская
идентичность которых была не ситуативной, а длительной,
непрерывной. Эта длительная, непрерывная идентичность
была представлена в связном нарративе. Эти люди меня
очень заинтересовали, ибо появилась возможность
проследить, как человек традиционный входит в Модерн.
Практически все люди, которые считали себя
советскими, вышли из крестьян. Это подтверждают и
демографические труды: к началу советского периода более
80% российского населения были крестьянами, к 50-м годам
их стало 20%. 60% городских жителей - бывшие крестьяне.
По человеческим документам (с помощью обширного
методологического чтения) мне удалось проследить - каким
образом на уровне отдельного человека стали возникать
темы Модерна: и индивидуация, и абстракция, и будущность.
Сама биографическая идентификация считается
антропологическим признаком Модерна. И когда я обратилась
к документам людей с непрерывной советской идентичностью,
обнаружилось, что воспоминания, написанные в старости,
как правило, написаны дискурсивно. Для описания своей
жизни эти люди пользуются готовыми нарративными моделями,
предоставленными или моделью Краткого курса, или
соцреалистическими романами. Впечатление это производит,
я бы сказала, болезненное. Я получила подтверждение
сказанному Андреем Платоновым: реально существуют люди,
мыслящие языком плаката. Человек пишет о своей
единственной и неповторимой жизни, а из-под пера
выливается: Годы первых пятилеток явились величайшим
событием в жизни советского народа, за короткое время
была создана индустриальная база страны, проведена
массовая коллективизация сельского хозяйства. В 29 году
вступила в свои права массовая коллективизация и это
коренным образом изменило личную жизнь крестьян, в том
числе и мою. Я читала достаточно человеческих
документов, свидетельствующих о том, как люди подгоняют
собственную жизнь под официальный метанарратив.
Не стоит отмахиваться от этого как от проявления
идиотизма советской жизни. Не следует ли рассмотреть
такое письмо как симптоматику вхождения в Модерн? Об этом
пишут и западные авторы: человек Модерна способен не
только проектировать свое будущее в форме жизненного
проекта, но и переписывать прошлое, вписывать его в
историю.
Исследуемые мной документы показывают, что цитаты
вошли в плоть и кровь. Еще в одном документе человек
пишет, что хочет описать собственную жизнь как жизнь
человека, жизненный путь которого мог пройти в двух
направлениях - или по пути мелкого крестьянина-
собственника или по пути развития нового человека с
коммунистическими мировоззрениями. Блокадный
ленинградский дневник одного партийного работника, тоже
бывшего крестьянина, - образец дискурсивного языка.
Метанарратив превращается в пословицу, он часть интимной
семейной коммуникации. И не случайно в нашем советском
народе сложилось поверье - Как Сталин сказал, так и
будет; С нами Сталин. Привет, папаня. В письмах
неграмотной женщины то же самое - Ленину приписываются
искаженные слова апостола Павла: Как говорил Ленин, кто
работает, тот и ест. В этих записях реальная жизнь
проглядывает лишь в оговорках и в обращениях к деталям
повседневной жизни. Как, например, заявление: Мы, жильцы
такой-то квартиры, 35 человек, два месяца живем без
туалета. Записи на языке плаката в дневниках часто
предназначены только для самих себя. Даже в предсмертной
записке самоубийцы написано: Всеми силами сохраняй
семью, маленькую ячейку государства.
Лично мне ощутить прагматику, социальную функцию
идеологического дискурса в период раскрестьянивания помог
один дневник. Когда люди доходят до крайности, они хотят
зацепиться за какой-то большой пароход, который, как им
казалось, вывезет. Когда читаешь эти документы, рушится
представлении о феноменальной эффективности тогдашней
пропаганды, о существовании веры в модель как в какую-то
доктрину. Читая документы, вступаешь в область социальных
игр, где внешнее насилие сочетается с насилием над собой,
цивилизация сверху с самоцивилизацией индивида, внешний
контроль с самоконтролем.
Женщина с пятью классами образования, о которой я
говорила, в силу своей неграмотности находилась за
пределами воздействия идеологической системы. Никаких
Кратких курсов она не читала и над собой не работала.
Другие документы свидетельствуют о работе над собой.
Работа над своим телом и над овладением дискурсивным
языком идет рядом. Иногда спрашивают, что первично -
дискурс или телесные практики? Это вопрос о курице и
яйце. Женщина, которая не работала над собой, не
вырабатывала стиль своей жизни, была в стороне от работы
пропагандистской машины, не овладевала идеологическим
языком, осталась там же, где и была. Вся ее социальная
мобильность составила 15 километров: из деревни в
шахтерский городок. Из ее записок встает только картина
распада традиционного общества и ничего больше. С точки
зрения соотношения контроля и самоконтроля -
разнузданность, элиминация традиционных механизмов
регулирования конфликтов. Эта женщина не владеет
литературным языком, она не может выстроить
биографический нарратив, рассказ ее идет кругами. Время
традиционного общества - круг.
Люди с длительной советской идентичностью овладевали
и языком идеологического дискурса, и новыми телесными и
жизненностилевыми практиками, которые воплощались в
представлении о культурности. Овладение литературным
языком и новыми культурными практиками шло рядом. Все
увлекались театром, кино. Партийный работник в маленьком
северном городке, сын раскулаченного, вспоминает, что в
юности очень любил Чарли Чаплина, хотя теперь не
понимает, что он в нем находил. Театр здесь - ключевая
идеологема. Хождение в театр - знак культурного
времяпровождения, знак нового жизненного стиля.
Культурный - ключевое слово 30-х - 50-х годов.
Интересные коллажи о культурности я составляла из
различных документов. Культурно оделся, сходил в кино,
очень хотелось сходить в Парк культуры и отдыха - денег
не хватило. О квартирах и жильцах: Его дом - громадина,
и вообще там люди высшего сословия, вход по пропускам.
Или: Она была весьма развитой дивчиной из культурной
состоятельной семьи, семьи советской аристократии.
Вращаясь в кругу делекторов и вообще людей материально
обеспеченных, хорошо одевающихся, всегда чистых, я сам
всегда старался быть одетым аккуратно, с накрахмаленным
воротничком и выглаженным костюмом. Это прививало мне
внешнюю культуру. Стремясь к культурности, вчерашние
крестьяне одновременно использовали испытанные
крестьянские жизненные техники. Рядом шло овладение
идеологическим языком и выработка нового жизненного
стиля. Подражая культурным привилегированным студентам,
автор вышеприведенных записей считал необходимым не
только соблюдать телесную чистоту, но и в тетрадочку
выписывать душепроницающие фразы. Это были слова из
задаваемого обществом дискурса.
Для одной группы людей вхождение в Модерн совпало с
вхождением только в орбиту действия систем
государственного насилия. Их перемалывало, их как бы
выпекали, регулировали (закон о 20-минутном опоздании и
т.д.). Автор дневника отмечает, что есть ребята, тоже
приехавшие из деревни, но они прогуливают, пьянствуют,
пляшут, девок лапают. Он хочет себя от них отделить, а
потому работает над собой. Он хочет быть культурным:
ходить в кино, в театр, читать книги (в этой среде письмо
и книги представляли огромную ценность). Другая группа
людей попадала в орбиту действия идеологических систем
легитимации, которые представляют собой важный параметр
Модерна.
Ключевым кодом советской цивилизации был вербальный
код. Когда ленинградский партийный работник попал в
освобожденный от немцев Выборг, где работал до войны, его
больше всего удивило, что там сохранились плакаты,
которые еще при них были развешаны. Он удивляется: и как
же это финны и немцы не обратили внимания на эти плакаты?
Почему их не сняли. В советском обществе иделогическая
игра выполняла ключевую роль, в западном она не была
центральной.
Некоторые выводы. Анализ человеческих документов
советской эпохи позволяет ощутить, что Модерн не сводим к
капитализму, к индустриализму, что существует и другой
ряд измерений, в том числе антропологических,
жизненностилевых. Есть также такие измерения как
абстрактные идеологические системы легитимации,
централизованные системы насилия.
Что еще мне позволили почувствовать эти документы?
Автор приводимого мной дневника, который хотел быть
культурным, вписаться в общество, писать грамотно,
потерпел неудачу. Его разоблачали, он был в лагере и даже
работал мелким агентом ГПУ. Советскую идентичность он
утратил. Однако и он, и множество таких как он, вошли в
Модерн. При нем осталось его приватное пространство,
которого в крестьянском своем бытии он не имел. При нем
осталась способность к проектированию я.
Сказанное не означает, что такое проектирование
носило целерациональный характер. Работали логики
практики. Один чудак собирал свои личные листки по учету
кадров. Сопоставление этих листков с другими документами
позволяет понять, как происходила игра. Ему дают справку
(и она есть в его фонде), что он из семьи крестьянина-
середняка. А в личном листке по учету кадров он пишет,
что он из семьи бедняка и начинает играть, осознавая, что
эта игра - риск. Это уже свидетельствует о способности к
реконструированию биографии. Вообще, написание
автобиографий для этих людей - это новые техники,
недоступные крестьянину.
В нашей культуре никогда, как известно, Библию не
читали. Краткий курс - может быть первая книга, которую
читали все, и коллективно и индивидуально. Следует
отметить, что через приобщение к идеологическим
дискурсивным практикам бывшие крестьяне выходили из
традиционного времени-круга и входили во время-стрелу
Модерна. Из источников, о которых я рассказываю, хорошо
видно, что если бы не случилось то, что с ними случилось,
то они бы воспроизводили до бесконечности отношения
традиционного общества. Люди, к которым приросла
идеологическая речевая маска, были удачниками. Они были
идеально вписаны с советское общество. Те, кто потерпел
неудачу, но, тем не менее, не плыл по течению,
культивировал самоконтроль, вместо кусочка власти
получали, например, дар приватной рефлексии. А
следующее поколение унаследовало то, что с трудом добыли
предыдущие. Часто пишут (Левада например) об узком
мировоззренческом горизонте советского человека. Но для
этих крестьянских ребят горизонт был немыслимо широк. Они
из общины входили в большое общество. Сейчас бывшие
советские люди так входят в большой мир.
Исследование советской модернизации в
антропологическом ключе позволяет сделать вывод, что
Модерн у нас состоялся. Другой вопрос, что задача
очерчивания социальных пространств Модерна, подробная
характеристика советской цивилизации потребуют больших
усилий разных специалистов. Вопросы:
Давыдов: Что вы понимаете под идентичностью, что
такое идентификация или самоидентификация? Козлова: Идентичность - это способность человека
ответить на вопрос кто я есть?. Она подразумевает
языковую компетенцию, когда человек нормально себя
чувствует в каком-то окружении. Для меня важно, что
идентичность не сводится к вербальным обозначениям, что
она сопряжена с комплексом практик, включая телесные. Кто
я есть по отношению к другому. Этим другим может быть
какая-то социальная группа, страна, цивилизация,
принадлежность к религии и т.д. Сегодня я говорила о
самоидентичности как о черте Модерна, которая
подразумевает проектирование я и способность к
реконструкции биографического нарратива. Когда мы говорим
о самоидентичности как признаке человека Модерна, то
должны осознавать, что это возможно не для всех. Судя по
тем документам, с которыми я работала, вербальная работа
над собой вкупе со стремлением к культурности -
эпифеномен процесса социального конструирования так
называемого советского среднего класса (в данном случае
вышедшего из крестьян). Беседин: У вас прозвучал вывод, что Модерн в
социальном ключе состоялся. Козлова: В определенных социальных пространствах. Беседин: В этом нет сомнений. Но как бы вы
прокомментировали тезис, что деревня в этой цивилизации
завоевала город, причем в самых разных слоях, в том числе
и в интеллигентных, и в элитных. Козлова: Завоевавшая город деревня - уже не деревня.
То что деревня завоевала город, это клише. Этого нет.
Другой вопрос, насколько велики пространства этой уже не
деревни, но еще и не города в смысле цивилизованного
среднего класса. Для нашей страны это огромная проблема. Ахиезер: Вы говорили, что рушится миф об
эффективности идеологического давления. Но вместе с тем
вы говорите, что все что они пишут, идеологически
структурировано. Как вообще соотносится внешнее
идеологическое давление и та ментальность, которая
сложилась у авторов этих материалов? Расстояние между
ними чем-то заполняется, или здесь вообще нет проблемы? Козлова: Здесь есть проблема. Когда читаешь большие
массивы этих материалов, писем, то видишь что идет
пожирание идеологического дискурса, что люди пользуются
словами в каких-то своих целях, в целях продолжения
существования. И как только предлагаемый, задаваемый
дискурс, нормативные высказывания меняются, люди легко к
этому приспосабливаются. Здесь мы выходим на проблему,
которую можно обозначить как идеологические практики. Они
не сводятся к системе, когда одна сторона в форме
монолога чего-то задает, а другая принимает и усваивает.
Здесь идет некая игра. Сюда следует присоединить проблему
тактик слабых. Люди используют этот дискурс, но
оборачивают его в свою пользу. И по контекстам хорошо
видно, что не верят они в этот дискурс на сто процентов.
Но - а вдруг получиться?. Речь всегда идет о
реципрокности, об игре. Когда лингвисты работают,
например, с анекдотами, они представляют это как борьбу
двух субъектов - власти и народа. А на самом деле здесь
идет сложная поливалентная игра, в результате которой
устанавливается баланс власти.
Люди, принадлежащие к поколению 1908 - 1925 годов
рождения, часто как бы защищают свою маску. Когда она в
опасности, они начинают свою идентичность все более яро
демонстрировать. А то, кто с аналогичной биографией
попали в число представителей советской элиты, легко
меняют свою идентичность. Для одного, двух, даже трех
поколений эти игры имели значение. Ерасов: Можно ли перенести ваш способ исследования
дискурса низших слоев на дискурс высших слоев, высшей
партийной элиты? Козлова: Надо пробовать. Когда я стала заниматься
этим, у меня был некий пафос: мне не нравилось, что
советское время объявили не-временем, не-пространством.
Мне не нравилось, когда говорили о советской утопии как
реализации дискурса. Но я для себя решила, что я буду
исследовать нечто по объективации. Если взять сумму
личных документов людей из высших слоев, а не написанных
спичрайтерами мемуаров, то я думаю, можно проделать ту же
работу, использовать тот же метод. Вопрос из зала: Люди писали Брежневу, и им помогали.
Что в этом плохого? Козлова: Плохого здесь нет ничего. Но по этим вещам
мы можем реконструировать значимые социальные игры.
Интересно даже то, как редактируются эти письма, какие
ответы дают на них из инстанций. Так одна полусумасшедшая
женщина из Таллиннского общежития пишет о том, что там
творится чёрт те что, срут на лестницах, девки все
беременные, и т.д. и т.п. А консультант редакции ей
отвечает: Дорогая такая-то, редакция не может понять, на
что вы собственно жалуетесь. Яковенко И.Гр.: Заявленный подход мне очень близок и
работа в этом направлении мне представляется чрезвычайно
важной. Я занимаюсь традиционной русской ментальностью,
национальным характером. Обычно такие исследования
строятся на обращении к русской литературе, публицистике,
философии. Это не дает возможности реально пощупать
массового носителя той ментальности, о которой идет
разговор. Работа с человеческими документами дает
гораздо более подлинный и достоверный материал. Есть еще
социологические исследования, но их результат при всей
его значимости и интересности как бы отчужден и
абстрагирован от человека. Человеческие документы дают
целостную картину личности, позволяют провести
культурологический анализ, вытаскиваются очень тонкие
вещи, которые люди сами в себе не подозревают. И я хорошо
понимаю, почему раньше эти документы не разрабатывались.
Русская интеллигенция, с одной стороны, преклоняется
перед народом, а с другой, она его придумывает. А здесь
мы имеем дело с человеческой сущностью, реальностью.
Что мне представляется наиболее важным. А.Ахиезер
задал вопрос: как соотносилось идеологическое давление,
тот самый дискурс, который спускался сверху, и некоторая
традиция, которую воплощали эти люди, их собственные
интересы. Люди, которые воспринимали себя как советских
людей, при этом лукавили, тащили под себя, прекрасно
умели использовать любые ситуации в свою пользу.
Традиционный человек и верит власти, и не верит. Как в
театре. Он верит, но знает, что это происходит на сцене.
Эта двойственность, видимо и характеризует то, о чем
спрашивал А.Ахиезер. Они живут в зазоре между идеологией
и традиционным сознанием. Это очень важный момент.
Н.Козлова работает с источниками, написанными людьми
1908 - 1925 годов рождения. Мне кажется, что люди,
уехавшие в город в 50 - 60-е годы, даже если они
оставляют такого рода источники, немного по-другому живут
и чувствуют, чем поколение, которое обвально пришло в
город. Это поколение сегодня выходит из жизни. Для
прослеживания динамики было бы интересно сопоставительное
исследование этого поколения и поколения следующей
генерации. Деревня разлагалась не самой деревней, город
проникал в нее сначала с помощью радио, потом
телевидения. Человек, приехавший в город в 50 - 60-е годы
уже по другому себя ощущал.
Революционная эпоха дала колоссальное упрощение, но
это вообще особенность русской культуры, российской
цивилизации. В периоды инверсии в России происходит
актуализация самых органических моделей, вылезает военная
демократия, вылезает язычество. Советская эпоха была
откатом к язычеству, в частности - по статусу сакральной
власти.
И еще раз хочу подчеркнуть, что важно проследить
динамику развития этих людей, авторов документов, не
ограничиваться моментальным снимком их жизни. Хочется
спросить, а что с этими людьми происходило дальше, что
происходило с их детьми, младшими братьями и т.д. Эта
динамика важна тем, что она задает сегодняшние процессы. Козлова: Это очень трудно, так как нужна объективация
процесса. Мещеркина: Социология отнюдь не в стороне от
биографических исследований, найдя в этом свою нишу.
Социология занимается поиском и воссозданием скрытых
субъективных смыслов человеческих действий, социально-
нормативных биографических образцов, возникновением,
трансформацией и исчезновением типичных биографий и т.д.
Актуальные же процессы индивидуализации, резкой и частой
смены социальных идентичностей выдвигают Биографическое
как социальный феномен на первый план, ставя даже под
сомнение эвристичность термина идентичность.
Человеческая экзистенция приобретает устойчивость не за
счет внутреннего идентификационного стержня, а за счет
биографической формы или образа. Разработанная
методология типа объективной герменевтики Овермана,
технология нарративного интервью в версии Ф.Шютце,
реконструкция биографии Х.Буде и другие подходы и служат
как раз этой цели. Земсков: Вопрос к И.Гр.Яковенко. Не слишком ли жестко
вы заявили о том, что возрождение элементов
предшествующих стадий развития в переломные,
революционные моменты в истории государства - это
свойство лишь русской цивилизации. Немецкая, французская
история дают очень близкие ситуации. Яковенко: Да, но в России степень отката выше, до
самых базовых моделей культуры - до людоедства, до
язычества в чистом виде. У немцев это было менее
тотально, не так широко охватывало общество. Ахиезер: Этот вопрос можно решить, сравнив модель
социализма и модель фашизма по степени отката. Тогда
многое становится ясно. Ерасов: Честь и хвала докладчице, которая провела это
исследование на объективистском материале. Но я хотел бы
напомнить о том, что есть общие культурологические рамки,
в которых проходил модернизационный процесс и которые
позволяют сравнить этот процесс в нашей стране и за
рубежом. Модернизационный процесс подразумевает
ограничение, элиминацию народной культуры, которая не
соответствует требованиям нового индустриального
общества. Этот процесс элиминации происходит везде с
огромными издержками. Вся проблема в том, с какой
скоростью он происходит, каково соотношение внутренних и
внешних факторов. В Западной Европе эта элиминация заняла
два, или даже два с половиной века и привела в некоторых
странах к уничтожению половины населения и тотальному
уничтожению народной культуры. Большевики более или менее
справились с этой задачей, хотя, наверное, не до конца.
Сегодня происходит возрождение всяческого язычества.
Важен мотив лицедейства, лицемерия или, как вы
выражаетесь, игры.
