Особенность потребительского индивидуализма
политической и идеологической легализации своих
притязаний, не мог не приветствовать конец политического
и идеологического крепостничества. Частный постсоветский
человек - это прежде всего частный потребитель. Как
потребитель он выступает одновременно и в роли
производителя, но - заинтересованного лишь в оплате
труда. Формирование городского обывателя происходило
вопреки установкам режима, который идеологически всегда
выступал против обывателя, за бескорыстное служение
обществу. Со второй половины 50-х годов началось
формирование широких обывательских слоев с преобладанием
интересов частной жизни. Этот процесс завершился в
брежневское время, когда утвердился своего рода
тоталитарно-коммунистический вариант потребительского
общества под лозунгом всё для человека, всё во имя
человека. Это создало определенную предрасположенность к
восприятию либерально-демократических ценностей. Однако
запрос на свободу от государства сочетается в массовом
сознании с запросом на опеку с его стороны. Если частные
и групповые производительные интересы не развиты, то
почвы для регулирующей их взаимоотношения либеральной
законности еще нет.
Особенность потребительского индивидуализма
постсоветского человека в том-то и состоит, что этот
человек знает только свой личный интерес и свое
индивидуальное право, данное ему не Природой или Богом, а
государством, которое вольно его избирательно даровать
или избирательно отнимать. И поэтому человеку с огромным
трудом дается мысль о том, что интересы могут быть
разные, даже противостоящие друг другу, но одинаково
законные.
Россия не может повторить путь, который прошел в свое
время Запад, где сначала утвердилась идея индивидуального
права, которому был придан статус естественного, и уже
в таком виде оно получило закрепление в законе. В России
же закон был всегда первичен по отношению к праву:
последнее могло иметь место лишь в том случае, если не
препятствовало законному господству государства над
обществом.
Распад прежней общественной системы и вызванный им
дефицит порядка, безопасности и стабильности порождают
увеличивающийся спрос на власть авторитарного типа: с
сентября 1993 по февраль 1995 года доля сторонников
установления в России режима жесткой руки возросла с
45% до 55%. Однако спрос на упорядочивающую
авторитарность сочетается в нем с желанием сохранить
полученные в последнее десятилетие либеральные
политические свободы. Сторонники авторитаризма в данном
отношении почти не отличаются от сторонников развития
России по пути демократии и рынка западного типа. Не
заботясь о согласовании взаимоисключающих политических
ориентаций, не замечая противоречивости собственного
сознания, россияне, даже будучи приверженцами
недемократических моделей развития страны, чуть ли не
единодушно одобряют начавшееся при Горбачеве политическое
раскрепощение. Особенность авторитарных устремлений
постсоветского человека в том и заключается, что в них
проявляется запрос на жесткое государственное
регулирование экономики при сохранении политических и
экономических свобод. Исторических прецедентов такого
авторитаризма, как известно, нет и не может быть, но
прецедент запроса на него посткоммунистическая Россия
создать уже успела.
Б.Ельцин выиграл выборы именно потому, что в его
деятельности люди уловили ту же самую противоречивость,
которая характерна для их собственного сознания: с одной
стороны, сохраняющаяся преемственность по отношению к
российской авторитарно-патерналистской политической
традиции, а с другой - разрыв с ней, установка на
политическую свободу.
Постсоветский избиратель живет в обществе, которое не
является еще и не воспринимает себя гражданским. Поэтому
он, даже получив право выбирать власть, чувствует себя
зависимым от нее же. Но если общество не чувствует себя
гражданским, то есть достаточно сильным, чтобы самому
реально влиять на власть (не только во время выборов, но
и после них), то оно неизбежно тяготеет к тому, чтобы
прислониться к власти, опереться на нее, искать с ее
стороны авторитарно-патерналистской опеки. Вместе с тем в
российском обществе сложились исторические предпосылки и
для того, чтобы избежать сползания в авторитаризм
нецивилизованный, чтобы вырваться из тех рамок, которые
созданы многовековой национальной политической традицией.
Общество к этому готово больше, чем когда бы то ни было.
Весь вопрос в том, готовы ли воспользоваться этой
возможностью российские политические элиты.
Леонид Резниченко. Российская приватизация как
проблема цивилизационного перехода
Российская приватизация - феномен не только социально-
экономический, но и цивилизационный. Именно этим во
многом объясняются ее трудности, противоречия,
несовершенства и даже очевидные нелепости, о которых не
устают говорить ее критики.
Как только в отечественном обществоведении
легализовалось Марксово понятие азиатского способа
производства, аналогии между ним и обществом развитого
социализма буквально бросились в глаза: очевидная
производность всех отношений распоряжения собственностью
и распределения от места в системе властной иерархии;
зыбкий и условный характер собственности; наличие
аппарата управления (чиновников, номенклатуры) как
самостоятельного и самого мощного субъекта экономических
отношений - одновременно и коллективного собственника, и
коллективного управителя; относительная социальная
однородность общества (и неотделимая от подобной
однородности атомизация) и т.д. Форму организации
общества, нацеленную на жесткую консервацию сложившихся
моделей простого воспроизводства, пытались приспособить
для решения задач расширенного воспроизводства.
Воспроизводство социальных отношений - самая сильная
сторона азиатского способа производства, такие общества
сохраняются тысячелетиями. Этим обстоятельством во многом
объясняются и роковые неудачи всех попыток радикального
реформирования системы управления экономикой.
Моментом разрыва цепи азиатского способа производства
можно считать (разумеется, крайне условно и с огромными
натяжками) начало массовой приватизации, отграничивающей
систему экономического контроля от системы контроля
политического. Приватизация в России являлась
цивилизационным переходом. Как и бывает при такого рода
переходах, не вытекающих органически из внутренних
процессов развития данного общества, внутренних ресурсов
для трансформации у страны не было: ни материальных в
виде частных капиталов, способных участвовать в денежной
приватизации по реальным ценам, ни социальных в виде
норм, традиций, этоса, отработанных механизмов
взаимодействия независимых агентов и т.п., ни
человеческих в виде достаточного количества людей,
способных к независимой экономической активности, в том
числе и к активному поведению на конкурентном рынке
труда. Зато имелась мощнейшая база для эффективной
оппозиции приватизации.
Задача стояла почти неразрешимая: провести радикальную
трансформацию отношений собственности и механизмов
экономического контроля таким образом, чтобы эта
трансформация как можно скорее стала процессом
самоподдерживающимся и соответственно необратимым; в то
же время в момент проведения она не должна была
наталкиваться на сильное противодействие структур,
обладавших реальной властью и рычагами воздействия, и
должна была представляться приемлемой для широких масс.
Реальной же целью была не экономическая, а
цивилизационная эффективность - создание предпосылок
для запуска процесса экономической и социальной
q`lnnpc`mhg`vhh. Для такого запуска на начальном этапе
необходима определенная (и весьма высокая) мера хаоса.
Именно этим и можно объяснить особенности приватизации
в России и ее отличия от приватизации в бывших
восточноевропейских социалистических странах, где смена
не носила цивилизационного характера. Отличия эти
очевидны и неоднократно отмечались критиками политики
приватизации.
Если в Восточной и Центральной Европе целью
приватизации с самого начала было создание новых агентов
рыночной экономики, то в России первоначальной целью была
передача юридических прав собственности, то есть лишь
создание предпосылок к формированию таких агентов;
максимизация дохода для бюджета от продажи предприятий
также не играла той роли, что в странах социализма;
коммерциализация и корпоративизация предприятий
проводилась не до приватизации, как во всех странах, а
одновременно с нею, что, с экономической точки зрения и с
точки зрения теории менеджмента, является абсурдом;
преимущественными бенефициантами приватизации стали не
государство и инвесторы, а сами предприятия - директора
и управленческий персонал, практически задаром получившие
предприятия в квазисобственность, и работники, получившие
хоть какие-то формальные права собственности и гарантии
от болезненных мер по рационализации, неизбежных при
контроле внешних инвесторов. В экономическом смысле это
тоже было абсурдом, и действительно отбросило экономику
назад с точки зрения цивилизационного прорыва.
Коллективным интересам носителей экономического и
административного контроля и коллективным настроениям
патерналистски воспитанных масс можно было
противопоставить только индивидуальные интересы тех же
слоев и масс, во многом противоречащие друг другу. Отсюда
внутренняя противоречивость многих опорных столпов
приватизации: распределения собственности, власти,
контроля, противоречивость стимулов, которые получает
экономика, из-за противоречий в интересах различных
совладельцев.
Сегодня начинает сказываться мина замедленного
действия, заложенная в основу первоначального механизма
приватизации: сохранение рычагов контроля в руках
административного персонала и поддерживающих его
патерналистски настроенных работников. В их руках
оказались достаточно мощные рычаги, позволяющие
затягивать принципиально переходное состояние на
неограниченно долгий срок. Наиболее явное свидетельство
этого - мощное, почти непреодолимое противодействие
внедрению основных механизмов перетекания ресурсов к
эффективным собственникам: процедур банкротства и
утверждения частной собственности на землю, допускающей
залог недвижимости. Авторам политики приватизации так и
не удалось избежать принципиального конфликта. Удалось
лишь растянуть его во времени, ослабить его поляризацию,
расколов фронт противников, и вырастить мощного, хотя и
ненадежного союзника в лице банковского капитала. Но в
условиях, в которых входила в приватизацию Россия, даже
это можно считать огромным успехом. Григорий Гольц. Гипертрофированный страх перед
реальностью в российском обществе Неотъемлемым элементом архаических методов управления,
характерных для России, является тотальная ложь,
проникающая во все сферы государственного управления, в
межличностные отношения. В истории России сложились три важнейших рычага
управления, стабильно присутствовавших во все времена
послемонгольского периода, включая современный: страх
быть физически или морально уничтоженным; голод сам по
себе или страх перед ним; мобилизация больших масс людей
на крупные и особенно сверхкрупные стройки и мероприятия.
Эти методы хорошо были известны и многократно
апробированы в архаичных обществах прошлого. Специфика
России в этом плане заключается только в том, что,
достигнув определенных успехов в культуре и экономике,
выйдя на передовые рубежи на мировой политической арене,
она сохранила неизменными эти давно забытые и отброшенные
историей архаические методы управления. Неотъемлемым
элементом таких методов является тотальная ложь,
проникающая во все сферы государственного аппарата, в
межличностные отношения. В этом можно видеть
принципиальное отличие российского общества от западного.
Всеобъемлющая ложь нужна как смазка в механизме
управления архаичного типа. Видимо, соответственно
сверхобширной территории, расположенной по большей части
в суровых климатических условиях, уровень тотальной лжи
был и остается непревзойденным. В таком мюнхаузеновском
мире возможно буквально всё. На фоне осовремененной
техники и технологии, международного обмена информацией в
мире, опутанном телекоммуникациями, устойчивое сохранение
сознания мифологического типа воспринимается как нонсенс.
Только через призму такого своеобразия можно понять
истинное положение российского общества.
Слово правда в российском обиходе не воспринимается
как антоним слову ложь. В мифологическом сознании
народа правда это некая идейная смысловая структура,
которой следует придерживаться. Поэтому печатный листок
петровского времени, названный Правда воли монаршей,
воспринимался вполне адекватно, как, впрочем, через много
лет и газета Правда, которую по аналогии можно было бы
назвать Правда воли большевиков.
В обществе возникает и устойчиво передается
своеобразный страх перед реальностью, ибо сознанию нужна
постоянная сказка, приятная жвачка, к которой с детства и
до старости привыкли все. Поэтому в российском обществе
так легко и глубоко проникают разнообразные завиральные
идеи, приводившие порой к бунтам, мятежам, появлению
лжедмитриев и т.п. Только в таком поле мифологического
сознания могла существовать идея социалистического
реализма, заведомо отвергавшая негативную реальность,
заменяя ее некой волевой структурой, а попросту волей
царствующего фараона. Наука, призванная иметь дело только
с неопровержимыми и хорошо воспроизводимыми фактами, в
нашей стране перешла на позицию оправдания и
общественного обнаучивания задним числом решений и
onkhrhjh господствующей прослойки. Только в
послеперестроечные времена стала намечаться белая полоса
в гуманитарном поле. Но как тяжело истинному знанию
бороться с мифологией народа!
Наиболее чудовищна ложь в основах гуманитарного
знания, в фундаменте методов управления, в официальнойстатистической базе государства. В дореволюционные
времена, с 1801 по 1917 год, исчерпывающая статистика по
каждой губернии в ежегодных губернаторских отчетах была
совершено недоступна общественности, ибо уже в те далекие
времена она была секретна, а на поверхности в поле
официальных статистических публикаций оказывались только
крохи истинного положения дел на местах. Существенная
помощь в восстановлении истины оказала система земской
статистики, широко практиковавшая методы выборочного
социологического обследования населения и имущества. Но
уже к 90-м годам прошлого века государство,
почувствовавшее угрозу, стало последовательно
ограничивать и сворачивать деятельность земских
статистиков.
В статистической науке и практике был, пожалуй, всего
единственный непродолжительный просвет - в период от
февральской революции до 1925 года. Именно в этом году
И.Сталин разгромил статистиков, обнаруживших истинное
положение дел с расслоением крестьянства по душевому
доходу и противоречившее политической ориентации на
бедноту. Дальше - больше, и уже к 1928 году извращение
статистической базы проникло на верхние этажи
статистической государственной службы - ЦСУ, и с этих пор
до настоящего времени цепная реакция извращений достигла
таких масштабов, что главные цифры государства стали
совершенно негодными.
Блестящие статистики и экономисты, покинувшие страну в
20-х годах, продолжали трудиться и за рубежом. На базе их
трудов возникла альтернативная статистика СССР, которая
затем была развита американскими, английскими и немецкими
учеными. В конце 60-х годов известный экономист Альберт
Вайнштейн впервые высказался в печати о негодности
официальных динамических рядов национального дохода. В 80-
х годах появляется исследование Г.Ханина с
альтернативными рядами макропоказателей развития страны.
Он, во второй половине 60-х годов работая в ИКТП при
Госплане СССР над обоснованием темпов развития дорожных
сетей, вынужден был, для выявления универсальной
зависимости коэффициента транспортной обеспеченности от
величины душевого дохода по десяти представительным
странам, существенно - в разы - скорректировать
официальные данные. Результат по условиям цензуры в то
время был опубликован только в виде графика и не был
замечен статистической и экономической общественностью.
В начале 90-х годов уже в недрах самого Госкомстата, а
именно в Институте статистики и экономических
исследований стали проводиться изыскания по исторической
реконструкции реальных динамических рядов
макропоказателей. Я являюсь одним из руководителей такой
работы, надеюсь в итоге восстановить подлинную статистику
страны за продолжительное время, начиная с петровского
времени до сегодняшних дней.
Выдающийся статистик М.Эйдельман показал, что за
тридцатилетний период важнейшие статистические данные
СССР были завышены в разы. Валовая продукция
промышленности в стоимостном выражении была завышена за
период 1960 - 1990 по России в 1,96 раз, а в СССР в 2,03
раза. В химической и нефтехимической промышленности это
завышение соответственно составило 2,29 и 1,85 раза, а в
машиностроении и металлообработке в 3,59 и 3,19 раза.
В свете этих данных становится ясной бессмысленность
исписанных гор бумаги об астрономическом падении валовой
продукции и тотальных разрушительных процессах в нашей
экономике. Реальный кризис носит по большей части
структурный характер. Предположение, что цифры падения
производства реальны, оставляет необъяснимым тот факт,
что мы буквально все бы уже вымерли как в блокадном
Ленинграде. Надо преодолеть страх перед реальностью,
чтобы не оказаться на задворках истории. Розалия Рывкина. Социальный механизм криминализации
российского общества Рыночная стихия в России обогнала процесс
институциализации экономики. Это означает, что правила
поведения на рынке не регулируются исторически
апробированными социальными ценностями и нормами, а
диктуются интересами ведущих игроков. Специфика российский цивилизации проявляет себя
сегодня в особенностях российской трансформации, то есть
перехода от советского социализма к цивилизованному
капитализму.
Одна из главных особенностей переходных процессов в
России состоит в том, что они происходят в условиях
криминализации общества, которое есть прежде всего
феномен культуры, реакция на тот резкий слом советской
системы, который был осуществлен в начале 90-х годов.
Первым звеном социального механизма криминализации в
России стала деидеологизация общества и государства,
отказ от любых целевых ориентиров, перспективных планов и
приоритетов. На смену тотальной идеологизации
коммунистических времен пришли утилитаризм и прагматизм
новой власти и ее политики.
Корень этого политического прагматизма в том, что обе
целевых формационных категории - социализм и капитализм -
оказались отторгнутыми. Советский социализм был полностью
дискредитирован и потому полностью же и отвергнут,
капитализм как система в России тоже - по меньшей мере
вербально - отторгается, поскольку воспитанный с детства
негативизм по отношению к нему сохраняется в социальной
памяти общества. При этом какая-либо третья модель,
которая выводила бы за рамки этих двух и соответствовала
бы широко обсуждаемой специфике России, - практически
отсутствует. В результате трансформационный процесс
оказался бесцелевым и теневым.
Строительство рынка без капитализма порождает
цепочку тяжелых социальных последствий. Первое
последствие - слабость институциональной базы рыночной
экономики. Второе - формирование параллельной теневой
социальной системы ( в политике, правоохранительных
органах, банках, торговле и др.). Третье -
неуправляемость новых субъектов экономики. Естественной
реакцией на всё это становится тенденция к усилению
административно-командных способов регулирования
экономики и социальных процессов, к которой призывает
теперь даже Е.Гайдар.
Вместе с тем и само государство оказывает
криминализующее влияние на общество, так кризис
неплатежей был инициирован государством, которое стало
игнорировать свои обязательства по госзаказам, породив
ответную волну неплатежей.
Параллельно в России происходило интенсивное освоение
рынков, освоение пространства экономической свободы.
Институциональный вакуум в экономике и в обществе дал
толчок развитию разного рода индивидуальных и групповых
инноваций в сфере экономической преступности, расширению
ее социальной базы.
Итак, сочетание всех трех процессов - тотальной
деидеологизации, институционального вакуума и высокой
рыночной активности - стимулировало криминализацию
экономики, а следовательно, и общества.
Особенность российской трансформации и в том, что
критически важную роль в ней играет социальный
менталитет. Действительно, на начальном этапе реформы
господствовали две идейные доминанты. Первая: любое
государственное регулирование отождествлялось только с
командной экономикой эпохи СССР. Вторая доминанта была
оборотной стороной первой: рынок - это только
экономическая свобода, но никак не регулирование.
Капитализмо- и социализмобоязнь привели к тому, что
рыночные процессы шли как бы в вакууме, без каких-либо
правовых, социальных, экономических и этических
регуляторов, которые могли бы играть роль гарантов
социального порядка, стимулируя лишь экономическую
преступность. В результате рыночная стихия обогнала
процесс институционализации экономики. Возникла ситуация,
когда правила поведения на рынке не регулируются
исторически апробированными социальными ценностями и
нормами, а диктуются интересами ведущих игроков.
Кстати, в том, что касается соотношения рынка и
институционального порядка население оказалось мудрее
власти: уже четыре года на вопрос ВЦИОМ Что сейчас
важнее для страны - демократия, свобода или порядок?
ответ демократия дают не более 9% опрошенных, тогда как
порядок выбирают 76%.
Но институциональный вакуум, о котором я говорю, - это
отсутствие только исторически апробированных социальных
институтов, но не регулирующих норм вообще. Напротив, в
сфере теневого бизнеса действуют весьма жесткие ценности
и нормы поведения, которые просачиваются в открытую часть
экономики и общества. Это означает, что в стране сложился
рынок, культурная регуляция которого весьма нетрадиционна
для мирового опыта.
Новые социальные регуляторы пока работают в тени.
Поэтому общество не может порождать открытой трудовой
мотивации. Открыто себя не декларирующая система,
бесцелевое управление, лишенное образа будущего,
развязывают экономический эгоизм. Групповые и личные
интересы заглушают общесоциальные, превращают их в
фикцию. В подобной ситуации экономические отношения
неизбежно уходят в тень, рынок становится всё более
криминальным.
Таков социальный механизм, который породил и
воспроизводит криминализацию экономики и общества в
современной России. К сожалению, на сегодняшний день он
достаточно устойчив. Так как стал элементом культуры.
Преодоление этого механизма может происходить двумя
путями:
1)эволюционно, путем постепенной обратной раскрутки
нынешней системы: вытеснения криминальных и усиления
легальных, гражданских и других нравственных стереотипов
поведения или
2) революционно, на базе политического переворота,
насильственного устранения нынешнего криминализированного
правящего аппарата и насаждения на его месте другого,
отражающего интересы новых социальных сил России.
Игорь А.Яковенко. Псевдоморфозы Русской Системы Устойчивое наличие псевдоморфоз, или ложных форм, в
российской социальной действительности серьезнейшим
образом сказывается на оценках ситуации и порождает - как
в научном сообщества, так и в социальной практике - самые
разнообразные мифы и миражи. Для научного сообщества весьма актуальным является
осознание самого факта необходимости выделения
россиеведения в качестве самостоятельной отрасли знания.
Это парадокс: в России есть великолепная школа синологии,
индологии, другие страноведческие школы, которые изучают
различные страны комплексно - их история, культура,
экономика берутся не в отрыве друг от друга, а именно в
комплексе. Это принципиальный вопрос с точки зрения
выработки категориального аппарата, потому что попытки
подойти с понятиями и с категориями, отшлифованными на
другом материале, приводят к парадоксам.
В геологии есть понятие псевдоморфозы. По-русски это
означает ложная форма. Это когда один минерал выдает
себя за другой. Подобные явления в контексте России очень
