Седьмая эпоха. От первого прогресса наук в период их возрождения на Запад до изобретения книгопечатания
Многие причины способствовали тому, что человеческий разум постепенно вновь приобрел ту энергию, которую цепи столь позорные и столь тяжелые, казалось, должны были сковать навсегда.
Нетерпимость духовенства, его усилия завладеть политической властью, скандальная жадность и беспутное поведение его представителей, еще более возмущавшие рядом с ханжеством последних, должны были восстановить против них всех тех, кто обладал душой чистой, умом ясным и характером смелым. Эти люди поражались противоречием между их догматами, правилами, поведением и теми самыми Евангелиями, главным основанием их доктрины, как и морали, содержание которых они не могли всецело скрыть от народа. Против них поднялись, таким образом, сильные протесты. В Южной Франции целые провинции объединились, чтобы принять новую доктрину более простую, христианство более очищенное, где человек, подчиненный только божеству, мог бы по своему собственному разумению судить о том, что оно соизволило открыть людям в книгах от него исходящих.
Фанатические армии, под командой честолюбивых полководцев, опустошили эти провинции. Палачи, приведенные папскими легатами и местным духовенством надругались над теми, которых пощадили солдаты. Был учрежден трибунал монахов, которому было поручено, отправлять на костер всякого, кто был бы заподозрен в том, что он слушается еще голоса своего разума.
Тем не менее, они не могли помешать духу свободы и исследования прогрессировать тайно. Подавленный в странах, где он дерзнул проявиться, где лицемерная нетерпимость неоднократно зажигала кровавые войны, он возрождался и тайно распространялся в другой стране. Мы его вновь встречаем во всех эпохах вплоть до момента, когда, благоприятствуемый изобретением книгопечатания, он стал достаточно сильным, чтобы освободить часть Европы от ига Ватикана
Уже существовал целый класс людей, которые, возвысившись над всеми суевериями, довольствовались тем, что презирали их тайно, или, самое большее, позволили себе мимоходом высмеивать их, делая эти насмешки еще более пикантными, благодаря той почтительности, которой они старались их прикрывать. Насмешка была пощажена ради тех вольностей, которые, осторожно посеянные в произведениях, предназначенных для наслаждения вельмож или людей образованных, но не доступных народу, не возбуждали ненависти гонителей.
Фридрих был заподозрен в принадлежности к тем, кого наши священники XVIIIвека назвали впоследствии философами. Папа обвинил его пред всеми нациями в том, что он рассуждал о религиях Моисея, Иисуса и Магомета, как о политических баснях. Его канцлеру Петру деВинье приписана была фантастическая книга о трех обманщиках. Но уже одно заглавие свидетельствовало о существовании воззрения, вполне естественный результат исследования этих трех верований которые, рожденные одной матерью, были только искажением более чистого культа, посвященного более древними народами универсальной мировой Душе.
Сборники наших сказок, "Декамерон" Боккаччо являются отражением этой свободы мыслить, этого презрения к предрассудкам, этой наклонности писателей сделать из них предмет злобной и тайной насмешки.
Эта эпоха таким образом, представляет нам мирных людей, отвергающих все суеверия, рядом с энтузиастами- реформаторами их наиболее грубых злоупотреблений; и мы сможем почти связать историю этих глухих протестов, протестов в силу прав разума к истории последних философов александрийской школы.
Мы исследуем вопрос о том, не образовалось ли в эпоху, когда философский прозелитизм был столь опасен, тайных обществ, предназначенных увековечить, распространить тайно и без опасения среди некоторых адептов немногие простые истины, как верные предохранители против господствующих предрассудков.
Мы постараемся выяснить, не должно ли отнести к числу этих обществ тот знаменитый орден, под которым папы и короли с такой низостью подкапывались и который они с таким варварством разрушили.
Священники вынуждены были заниматься науками или в целях самозащиты, или для того, чтобы прикрыть благовидными предлогами захваты светской власти и совершенствоваться в искусстве изготовления вымышленных документов. С другой стороны, чтобы поддерживать с меньшими потерями эту войну, где претензии опирались на авторитете или примерах, короли поощряли образование школ для подготовки юристов, в которых они нуждались для борьбы с представителями церкви.
В этих спорах между духовенством и правительствами, между духовенством каждой страны и главою церкви, те, которые были более проникнуты духом справедливости, обладали характером более открытым и более возвышенным, отстаивали интересы светских людей против домогательств священников и интересы национального духовенства против деспотизма иноземного властелина. Они нападали на злоупотребления, на алчные захваты, происхождение которых они старались раскрывать. Эта смелость кажется нам только рабской робостью; мы смеемся, видя, какую массу трудов они потратили для доказательства того, чему простой здравый смысл должен был научить. Но эти истины, тогда новые, решали часто участь целого народа; эти люди смело искали их и храбро защищали: и именно благодаря им человеческий разум начал вспоминать свои права и свою свободу.
В спорах, возникших между королями и императорами, первые обеспечивали себе поддержку больших городов или привилегиями, или восстановлением некоторых естественных прав человека; они старались освободительными грамотами увеличивать число городов, пользующихся коммунальным правом. Эти самые люди, возрожденные к свободе, чувствовали насколько для них важно приобрести, путем изучения законов и истории, ловкость и умственный авторитет, которые помогали им уравновесить военное могущество феодальной тирании.
Соперничество между императорами и папами помешала Италии объединиться под властью одного государя и там сохранилось большое количество независимых обществ. В маленьких государствах нужно было помимо физической силы опираться также на силу убеждения, действовать словом столь же часто, как и оружием. Так как эта политическая война приобрела там характер борьбы мнений, так как Италия никогда совершенно не потеряла склонности к научным занятиям - она должна была стать для Европы очагом просвещения, еще слабым, но который обещал быстро увеличиваться.
Наконец, религиозный энтузиазм увлекал западные народы на завоевание святых мест, как они говорили, за смерть и чудеса Христа. В то же время как это умопомрачение было благоприятно для свободы, благодаря ослаблению и обеднению императоров, оно способствовало также тому, что европейские народы вступили в сношения с арабами и объединились с ними узами, которые смешение их с христианами Испании уже образовало; которые торговля Пизы, Генуи, Венеции укрепила. Европейцы изучили арабский язык; читали их произведения, позаимствовали у них часть их открытий и если они не двинули науки дальше того предела, до которого дошли арабы, они, по крайней мере, стремились с ними сравниться.
Эти войны, предпринятые во имя суеверия, послужили для его разрушения. Знакомство со многими религиями в конце концов внушило здравомыслящим людям полный индифферентизм ко всем этим верованиям, одинаково бессильным против пороков и страстей людских, равное презрение к преданности, как искренней, так и упрямой, их последователей к противоречивым мнениям. В Италии образовались республики, из которых некоторые подражали формам греческих республик, между тем как другие пытались согласовать с закрепощенностью подвластного народа свободу и демократическое равенство народа самодержца. На севере Германии некоторые города, получив почти полную независимость, управлялись своими собственными законами. В некоторых частях Швейцарии народ разорвал цепи феодализма, как и оковы королевской власти. Почти во всех больших государствах создаются несовершенные конституции, где право повышения налогов, издания новых законов было разделено то между королем, дворянством, духовенством и народом, то между королем, баронами и коммунами, где народ, находясь еще в состоянии унижения, был, по крайней мере, защищен от угнетения; где те элементы населения, которые действительно образуют нации, были призваны к праву защищать свои интересы и быть услышанными теми, которые распоряжаются их судьбами. В Англии знаменитый акт, торжественно утвержденный королем и вельможами. гарантировал право баронов и некоторые - народа.
Другие народы, провинции, даже города, также получили подобные хартии, хотя менее знаменитые и менее защищенные. Они являются зародышами "деклараций прав", рассматриваемых теперь всеми просвещенными людьми, как основы свободы. Идею этих деклараций древние не постигали и не могли постигнуть, ибо домашнее рабство оскверняло их конституции; ибо у них право гражданина было наследственным, или пожаловано добровольным согласием: и потому, что они не возвысились до понимания этих прав, присущих человеческому роду и принадлежащих восемь людям с полным равенством.
Во Франции, в Англии и у некоторых других великих наций, народ, казалось, хотел восстановить свои истинные права; но скорее ослепленный чувством угнетенности, чем просветленный разумом - единственными плодами его усилий были жестокости, скоро искупленные более варварской и в особенности, более несправедливой местью, и грабежи, сопровождавшиеся еще более страшной нищетой.
Между тем, принципы реформатора Виклефа были у англичан мотивами одного из тех движений, руководимых его учениками, которое явилось предзнаменованием более последовательных и лучше задуманных выступлений, предпринятых народами впоследствии при других реформаторах и в более просвещенном веке.
Открытие рукописи кодекса Юстиниана возродило изучение юриспруденции, как и законодательства и содействовало гуманизации законов даже тех народов, которые умели их использовать, не желая им подчиняться.
Торговля Пизы, Генуи, Флоренции, Венеции, бельгийских городов и некоторых свободных городов Германии обнимала Средиземное и Балтийское моря и берега Атлантического океана. Их купцы отправлялись добывать драгоценные продукты Леванта в порты Египта и к крайним берегам Черного моря.
Политика, законодательство, общественное хозяйство не образовали еще самостоятельных наук; никто не занимался исследованием, углублением и развитием их принципов; но когда стали знакомиться с ними на практике, были собраны наблюдения, которые способствовали их зарождению; выгоды, обусловленные познаниями в области этих наук, должны были подсказать необходимость их изучения.
Аристотель стал известен в средние века только благодаря переводу, сделанному с арабского; и его философия, преследуемая в первые моменты ее появления, скоро заняла господствующее положение во всех школах: она не внесла туда новых знаний; но она придала больше правильности больше систематичности искусству аргументации, которое породили теологические споры. Эта схоластика не вела к открытию истины; она даже не способствовала лучшему обсуждению, лучшей оценке доказательств; но она заостряла умы; и эта склонность к хитрым толкованиям, эта необходимость беспрестанно расчленять идеи, схватывать их случайные оттенки, воспроизводить их новыми словами; весь этот аппарат, употреблявшийся для того, чтобы запутать противника в споре, или чтобы избежать, расставленной последним, ловушки, был зародышем того философского анализа, который впоследствии явился обильным источником нашего прогресса.
Схоластикам мы обязаны более точными понятиями об идеях Всевышнего Существа и его свойствах; о различии между первопричиной и вселенной, которой она как будто управляет; о различии между духом и материей; о различных значениях, которые можно понимать под словом свобода; о том, что разумеют под словом творение; о способе отличать между этими значениями различные операции человеческого ума и классифицировать идеи, образуемые о реальных предметах и об их существенных свойствах.
Но этот самый метод мог только тормозить в школах прогресс естественных наук. Некоторые анатомические исследования, туманные труды по химии; посвященные исключительно отысканию философского камня, занятия геометрией и алгеброй, которые не привели ни к усвоению всего того, что открыли арабы, ни к пониманию произведений древних; наконец, наблюдения и астрономические вычисления, которые ограничивались устройством, и усовершенствованием таблиц и которые искажались примесью бессмысленной астрологии - такова картина, которую представляют эти науки. Между тем механическое производство начало приближаться к тому совершенству, которого оно достигло в Азии. Культура шелка стала применяться на юге Европы; устраиваются ветряные мельницы и бумажные фабрики; искусство измерять время переходит границы, где оно остановилось у древних и у арабов. Наконец два важных открытия отмечают эту самую эпоху. Свойство магнитной стрелки устанавливаться всегда против одной и той же стороны света, свойство известное китайцам, которым они пользовались в мореплавании, было также замечено европейцами. Они научились пользоваться компасом, употребление которого способствовало усилению торговли, усовершенствовало искусство мореплавания, зародило идею тех путешествий, благодаря которым впоследствии был открыть новый мир, и дало возможность человеку обнять взором весь земной шарь. Химик, смешивая серу с воспламеняющимся веществом, нашел секрет пороха, который произвел неожиданный переворот в военном искусстве. Не смотря на ужасные действия огнестрельного оружия, оно, удаляя сражающихся, сделало войну менее смертоносной и воинов менее жестокими. Военные экспедиции становятся более разорительными; богатство может уравновесить силу; народы даже наиболее воинственные чувствуют потребность подготовиться, обеспечить себе средства ведения войны, обогащаясь торговлей и промышленностью. Просвещенным народам не приходится больше бояться слепой храбрости варварских наций. Великие завоевания и сопровождающие их великие перевороты становятся почти невозможными. То превосходство, которое дворянство приобрело над народом, благодаря своему уменью править почти неуязвимыми лошадьми, владеть шпагой или копьем, в конце концов совершенно исчезло. Разрушение этого последнего препятствия свободе и действительному равенству людей обусловлено было изобретением, которое с первого взгляда, оказалось, угрожало уничтожить человеческий род.
В Италии, язык почти достиг своего совершенства в XIVвеке. Данте часто благороден, точен и энергичен. Боккаччо отличается грацией, простотой и изяществом. Остроумный и чувствительный Петрарка нисколько не устарел. В этой стране, счастливый климат которой приближается к климату Греции, изучались образцовые произведения древности; делались попытки внести в новый язык некоторые красоты последних; старались им подражать; Уже некоторые опыты давали право надеяться, что, пробужденный видом древних памятников, обученный этими молчаливыми, но красноречивыми уроками, гений искусств во второй раз явился украшать существование человека и подготовить ему те чистые удовольствия, наслаждение которыми равно для всех и увеличивается по мере его распространения.
Остальная Европа следовала далеко позади Италии; но склонность к литературе и поэзии начала там, по крайней мере, шлифовать варварские еще языки.
Те же причины, которые разбудили человеческую мысль, спавшую долгим летаргическим сном, должны были также направлять ее усилия. Разум не мог быть призван решать вопросы, возникавшие при столкновении противоположных интересов: религия, далекая от признания за ним авторитета, стремилась его подчинить и высокомерно собиралась его унизить; политика считала справедливым то, что было освящено соглашениями, постоянной практикой и старыми обычаями.
Руководители общества не догадывались, что права людей начертаны самой природой и сочинять другие значило бы игнорировать и оскорблять их. Правила, или примеры, достойные подражания, они искали в священных книгах, у почитаемых авторов, в папских буллах, в королевских рескриптах, в сборниках обычаев и в церковных ежегодниках. Речь шла не об исследовании сущности какого-либо принципа, но о толковании, обсуждении, отрицании или подтверждении другими текстами те, на которых он опирался. Положение принималось не потому, что оно было истинно, но потому, что оно было написано в такой-то книге и было принято в такой-то стране и с такого-то века.
Таким образом, авторитет людей заменял всюду авторитет разума. Книги изучались гораздо более природы, и воззрения древних лучше, чем явления вселенной. Эта порабощенность разума, который не мог еще явиться даже источником освещающей критики, искажая метод изучения, вредила этим прогрессу человеческого рода более, чем своими непосредственными влияниями на науки. Древние еще были так недоступны пониманию, что не настало еще время их исправлять или превосходить.
В продолжение этой эпохи нравы сохраняли свою развращенность и свою жестокость; религиозная нетерпимость стала даже более активной; и гражданские междоусобицы, вечные войны массы мелких князей заменили нашествия варваров и более гибельный бич частных войн. Правда, учтивость менестрелей и трубадуров, институт рыцарства, основными принципами которого были великодушие и искренностью посвящавшего себя поддержанию религии и защите угнетенных, как и служению дамам, казалось, должны были сообщить нравам больше мягкости, благородства и возвышенности. Но это изменение, замечаемое в дворцах и замках, нисколько не отразилось на народную массу. Оно обусловило установление немного больше равенства между дворянством и уменьшение вероломства и жестокости в их взаимных отношениях; но их презрение к народу, свирепость их тирании, дерзость их грабежа остались те же; и нации по прежнему угнетенные, были по прежнему невежественными, варварскими и развращенными.
Эта поэтическая и военная вежливость, это рыцарство; обязанные своим происхождением большей частью арабам, естественное великодушие которых долгое время устояло в Испании против суеверия и деспотизма, были, конечно, полезны: они распространяли зародыши гуманизма, которые должны были дать плоды в более счастливые времена; и общий характер этой эпохи выразился в приготовлении человеческого разума к перевороту, к которому открытие книгопечатания должно было привести и подготовлении почвы, которую следующие поколения должны были покрыть столь богатой и столь обильной жатвой.