Третья эпоха. Прогресс земледельческих народов до изобретения письменности
Однообразие картины, которую мы до сих пор рисовали. скоро исчезнет. Нам не придется больше ограничиваться наблюдением народов, привязанных к своей территории, у которых первичная семья сохранилась почти в первоначальном виде, нравы, характеры, воззрения и суеверия которых различаются лишь едва заметными оттенками.
Нашествия, завоевания, образование государств, разрушение последних скоро смешали народы, то рассеивая их по новой территории, то заселяя одну и ту же страну различными народами.
Случайные события беспрестанно нарушали медленный, но правильный ход естественной эволюции, часто задерживая ее, иногда ускоряя.
Явление, наблюдаемое у данного народа в данном веке часто обусловливается революцией, производившейся на десять веков раньше и на пространстве в тысячи лье. Мрак времен скрыл большую часть этих событий, влияние которых отразилось на наших предшественниках и иногда распространяется и на нас самих.
Но прежде всего нужно рассмотреть последствия этого изменения для одной нации независимо от влияний, которые завоевания и смешение народов могли на нее оказать.
Земледелие привязывает человека к почве, которую он возделывает. В первобытном состоянии для перемены местожительства ему достаточно было перекочевать со своей семьей на новое место и перенести туда свои охотничьи снаряды; затем, при занятиях скотоводством, его свобода передвижения также нисколько не затруднялась, ибо достаточно было угнать стада на новые пастбища. Теперь не то: земли, никому не принадлежащие, не доставили бы больше продовольствия ни ему, ни животным, которые служили бы для него источником питания.
Каждый участок земли имеет своего хозяина, которому единственно и принадлежать плоды. Сбор последних, превышая то, что было израсходовано для поддержания существования людей и животных, производивших эти плоды, доставляет собственнику ежегодный доход, для приобретения которого он никакого труда не затрачивает.
На первых двух стадиях развития общества все индивиды, по крайней мере, все семьи, занимались всеми необходимыми ремеслами.
Но когда оказались люди, которые не трудясь пользовались продуктами своей земли и другие, которые работали за наемную плату, уплачиваемую имя первыми, когда отрасли труда умножались, когда процессы производства стали более обширными, более сложными, тогда общий интерес скоро подсказал необходимость разделения труда. Было замечено, что производство человека достигает тем большого совершенства, чем оно однообразнее; что рука делает небольшое количество движений с большей быстротой и большей точностью, когда, благодаря долгому упражнению эти движения становятся привычными, что для хорошего исполнения какой-либо работы требуется меньшее напряжение умственных способностей, когда эта работа часто повторяется.
Таким образом, в то время как одни занимались земледелием, другие изготовляли земледельческие орудия. Присмотр за скотом ведение внутреннего хозяйства, изготовление одежды равным образом вылились в специальные профессии. Так как в семьях, обладавших небольшой собственностью, одно из этих занятий не могло всецело поглощать время человека, то некоторые из них обменивались трудом и наемной платой одного человека.
Скоро потребности людей, посвятивших себя ремеслам, увеличились, вызывая новые различные отрасли промышленности, в каждой из которых был занять особый класс рабочих. Торговля развивается, охватывая все большее количество предметов и все большую территорию; тогда образовывается новый класс людей, исключительно занятых покупкой предметов потребления, сохраняемых, перевозимых и перепродаваемых с прибылью.
Таким образом, к тем классам, которые уже можно было различать в пастушеской жизни собственников, прислуги, привязанной к их семье, и наконец рабов - нужно теперь добавить класс рабочих всевозможных профессий и класс купцов.
Тогда, когда общество более упрочилось, более сблизилось и взаимоотношения членов его более усложнились, почувствовалась потребность в более правильном и более обширном законодательстве; нужно было с большей точностью определять как наказания за преступления, так и формы договоров, необходимо было подчинить более строгой регламентации случаи, требовавшие вмешательства закона.
Этот прогресс совершался медленно и постепенно в силу назревавших потребностей и под влиянием сложившихся обстоятельств. Это были некоторые шаги вперед на пути, по которому следовали уже пастушеские народы.
В первых эпохах воспитание носило чисто домашний характер. Дети научились у своего отца как обычным работам, так и известным ему ремеслам; от него же они перенимали несложную историю племени или семьи, басни, передававшиеся из поколения в поколение, он их знакомил также с национальными обычаями и принципами или предрассудками, которые должны были составлять их начальную мораль.
Дети росли в обществе своих товарищей по песням, танцам и военным упражнениям. В эпоху, которую мы теперь рассматриваем, дети более богатых семейств получали своего рода общее воспитание, или в городах путем собеседований со старцами, или в доме главы рода или племени. Здесь они изучали законы страны, ее обычаи и предрассудки, научались петь поэмы, в которых изображалась история нации.
Привычка более оседлой жизни установила между обоими полами более равенства. Женщины не рассматривались более как полезные вещи, как рабы, более приближенные к хозяину.
Муж начинает видеть в жене товарища и проникается наконец сознанием, что она способствует его счастью. Тем не менее, даже в странах где они пользовались наибольшим уважением, где многоженство было запрещено, ни разум, ни справедливость не доходили до признания полного равновесия супружеских обязанностей, или прав на развод и равенства в наказаниях за неверность.
История этой категории предрассудков и их влияние на судьбу человеческого рода должна войти в картину, которую я намереваюсь начертать. И ничто не послужит лучшим показателем того, насколько счастье человечества неразрывно связано с прогрессом разума.
Некоторые народы остались развеянными в деревнях. Другие объединялись в городах, которые стали служить резиденцией общего начальника, величаемого именем, соответствующим слову король, местопребыванием начальников кланов, которые разделяли его власть и старейшин, представителей каждой большой семьи. Там решалась дела, касающиеся всего общества и выносились приговоры по частным делам отдельных лиц. Там скоплялись наиболее ценные богатства в целях охранения их от грабителей, которые должны были размножаться параллельно с увеличением постоянных богатств. Когда нации были рассеяны по обширной территории, обычай определял место и время собраний начальников для обсуждения общественных интересов, для заседаний суда, выносившего приговоры.
Народы, которые признавали свое общее происхождение, говорили на одном языке, не отказываясь, однако, затевать между собой войны, почти всегда образовывали более или менее тесную федерацию, соглашались объединяться, или против иноземных врагов, или чтобы общими силами отомстить за их несправедливости, или для совместного выполнения некоторых религиозных обрядов.
Гостеприимство и торговля создавали некоторые постоянные отношения даже между народами, отличавшимися друг от друга происхождением, обычаями и языком, отношения, которые грабежи и войны часто прерывали, но которые скоро возобновлялись в силу необходимости более сильной, чем любовь к грабежу, или жажда мести.
Убивать побежденных, грабить и превращать их в рабов не является уже больше единственно признанным правом между враждебными нациями. Уступка территории, выкуп и дань отчасти имеют место у этих жестоких варваров
В эту эпоху всякий, обладавший оружием, был солдатом; кто имел лучшее оружие, кто умел имя лучше владеть, кто мог снабжать таковым других с условием, что последние будут его сопровождать на войну, кто благодаря запасам провизии, был в состоянии доставлять продовольствие своим воинам тот неизбежно становился предводителем; но это почти добровольное подчинение не влекло за собой рабской зависимости.
Так как потребность в новых законах являлась редко, так как не существовало общественных расходов, которые граждане были бы обязаны покрывать, а если бы даже оказалась надобность в расходах, то источником для их покрытия должно было служить имущество начальников, или земли, находящейся в общем пользовании, так как идея регламентировать промышленность и торговлю еще не возникала; так как наступательная война решалась с общего согласия, или предпринималась единственно теми, которых увлекала любовь к славе и склонность к грабежу, - человек считал себя свободным в этих первобытных государствах, не смотря на то, что пост главного начальника, или короля был почти всюду наследственным и что младшие начальники присваивали исключительно себе привилегию разделять политическую власть и занимать административные и судебные должности.
Но часто король, побуждаемый чувством личной мести самовластно совершал акты жестокости. Часто в этих привилегированных семьях тщеславие, взаимная наследственная ненависть, сластолюбие и жажда золота умножали преступления, между тем как начальники, собранные в городах, являясь орудием королевских вожделений, провоцировали заговоры и гражданские войны, угнетали народ несправедливыми приговорами, мучили его преступлениями своего тщеславия и разоряли грабежами.
У многих народов греховные крайности привилегированных семейств истощали народное терпение - тогда они уничтожались,
изгонялись, или подчинялись общему закону; иногда они сохраняли свой титул и власть, ограниченную законом; и мы видим, как постепенно создаются новые формы государственного устройства, которые впоследствии были названы республиками.
В других странах короли, окруженные телохранителями (ибо они обладали достаточными средствами, для вооружения и вознаграждения последних) - пользовались безграничной властью: таково было происхождение тирании.
В некоторых краях, преимущественно там, где маленькие народы совершенно не имели крупных центров, первичные формы их государственности сохранились вплоть до момента, когда они подпадали под иго завоевателя, или когда они, увлекаемые духом грабежа, сами рассеивались по чужой территории.
Тирания, сосредоточенная на небольшом пространстве, могла продолжаться недолго. Народы скоро сбрасывали с себя иго, наложенное на них исключительно силой и не поддерживаемое установившимися воззрениями. Чудовище видно было слишком близко, чтобы внушать к себе чувство страха или ужаса: и сила, как и мнение не могли бы выковать достаточно прочных цепей, если бы тираны не раздвигали границ своих владений и не распространяли свою власть на пространстве достаточно большом, чтобы иметь возможность, разделяя угнетаемый ими народ, скрывать от него тайну своего могущества и его слабости.
История республик относится к следующей эпохе: но та, которая занимает нас теперь, представить нам иное зрелище.
Земледельческий народ, подчиненный иноземным завоевателям, отнюдь не бросал своего очага - необходимость заставляла его работать на своих господ.
Господствующая нация, то удовлетворялась оставлением на завоеванной территории наместников для управления и солдат для ее охраны, а в особенности, чтобы удерживать в подчинении жителей и вымогать от безоружных подданных дань деньгами или съестными припасами. Иногда она захватывала даже территорию, распределяя ее в собственность между солдатами и полководцами. Тогда прикрепляли к каждому участку старого земледельца, который ее возделывал, а подчиняли его этому новому виду крепостничества, регламентируемого более или менее суровыми законами. Военная служба и поземельный налог являются для новых собственников условиями, связанными с пользованием этими землями.
Иногда завоеватель присваивал себе право собственности на землю, распределяя ее только в пользование, налагая те же повинности. Почти всегда обстоятельства заставляют практиковать одновременно эти три формы вознаграждения виновников победы и ограбления побежденных.
На почве создавшихся отношений между завоевателями и побежденными, зарождаются новые классы людей: потомки господствующего народа и таковые угнетенного. Наследственное дворянство, которого не следует смешивать с патрициатом республик, и народ, обреченный на труд, зависимость и унижение, не будучи, однако, рабом; наконец, крепостные, отличающиеся от домашних рабов меньшей закабаленностью, что давало им возможность опираться на закон в борьбе с произволом своих господь.
Здесь можно также наблюдать происхождение феодализма, который в известные эпохи цивилизации являлся бичом не только Европы, но встречается почти на всем земном шаре, и всегда, когда одна и та же территория оказывалась занятой двумя народами, между которыми победа устанавливала наследственное неравенство.
Наконец, плодом завоевания являлся также деспотизм. Под словом деспотизм, в отличие от недолговечной тирании, я разумею здесь угнетение народа одним человеком, который господствует над ним и в силу сложившегося воззрения, привычки и в особенности благодаря сильной армии, над которой он пользуется самодержавной властью, но вынужден уважать ее предрассудки, угождать ее капризам, поощрять. ее жадность и тщеславие.
Непосредственно охраняемый значительной по числу и отборной частью этой армии, образованной из народа завоевателя, или чуждого массе подданных; окруженный наиболее могущественными полководцами; управляя провинциями через своих сатрапов, имеющих в своем распоряжении более слабые части этой самой армии - он царствует в силу внушаемого имя страха. Никто из среды покоренного народам или сатрапов, рассеянных и соперничающих между собой, не представляет себе возможным восстать против него, противопоставить силе силу, и не может его сокрушить.
Восстание гвардии, бунт в столице могут быть гибельными для деспота, нисколько не ослабляя деспотизма. Генерал победоносной армии может, уничтожая династию, освященную предрассудком, основать новую, но для того, чтобы осуществлять ту же тиранию.
В эту третью эпоху у народов, не испытавших еще несчастья быть ни победителями, ни побежденными, мы можем наблюдать эти простые и важные нравственные достоинства земледельческих наций, эти нравы героических времен, картина которых, представляя смесь величия и дикости, великодушия и варварства так привлекательна, что заставляет нас еще теперь ими восхищаться и даже сожалеть о них.
Картина нравов, которую мы наблюдаем в государствах, основанных завоевателями, нам представляет напротив все черты унижения и разврата, до которой деспотизм. и суеверие могут довести человеческий род. Именно там мы видим зарождение налогов на промышленность и торговлю,. лихоимства, вынуждающего покупать право использовать свои способности по своему усмотрению, законов, препятствующих человеку свободно избрать себе труд и распоряжаться своей собственностью, законов, привязывающих детей к профессиям своих отцов, конфискаций, жестоких казней. Словом всех тех актов произвола, закономерной тирании и суеверных жестокостей, которые только презрение к человеку могло изобрести.
Можно заметить, что среди племен, совершенно не переживших великих революций, прогресс цивилизации остановился на чрезвычайно низком уровне. Люди тем не менее испытывали там потребность в новых идеях, или новых ощущениях - первичный двигатель прогресса человеческого разума, который равным образом развивает склонность к излишествам роскоши, поощряет промышленность, побуждает любознательность, проникая жадным взором покров, под которым природа спрятала свои тайны. Но почти всюду случалось так, что для того, чтобы избавиться от этой потребности люди искали физических средств, посредством которых они могли бы доставлять себе беспрерывно обновляющиеся ощущения, увлекавшие их до бешенства. Такова привычка употребления крепких напитков, опия, табаку и других наркотических средств. Очень мало таких народов, у которых не наблюдалась бы одна из этих привычек, доставляющих удовольствие, которое продолжается целые дни, или повторяется во всякое время, которое позволяет не тяготиться временем, удовлетворяет потребности быть занятым или возбужденным, и которое в конечном итоге притупляет способности человека, удлиняя младенческое и бездеятельное состояние его разума. Эти самые привычки, послужившие препятствием для прогресса невежественных или порабощенных народов, затрудняюсь еще теперь в культурных странах распространение чистого света знаний равномерно среди всех классов населения.
Описывая состояние ремесла в двух первых эпохах развития общества, мы покажем, каким образом эти первобытные народы, помимо ремесла по обработке дерева, камня, или животных костей, дубления кож и изготовления тканей, постигли более трудные красильное и горшечное искусства и даже начала работ по металлу.
Прогресс этих ремесел должен был быть медленным у изолированным наций, но установившиеся между ними, хотя- бы слабые, сношения ускоряли его. Новый процесс, открытый одним народом, становится общим достоянием соседей. Завоевания, которые столько раз гибельно отражались на развитии ремесла, прежде чем их остановить, или способствовать их упадку, сначала их распространяли и содействовали их совершенствованию.
Мы видим, что некоторые из этих ремесел достигают высшей степени совершенства у народов, у которых долгое влияние суеверия и деспотизма повлекло за собой вырождение всех человеческих способностей. Но, если присмотреться к чудесам этой рабской промышленности, мы здесь не заметим ничего такого, что было бы отмечено печатью добродетельного гения: все эти усовершенствования являются плодом медленного и тяжелого труда, долгой рутины. Всюду наряду с этой промышленностью, которая нас удивляет, мы замечаем следы невежества и глупости, открывающие нам ее происхождение.
В оседлых и мирных обществах астрономия, медицина, простейшие понятия анатомии, умение распознавать минералы и растения, первичные идеи естествознания совершенствовались, или скорее распространялись единственно в силу влияния времени, которое, умножая наблюдения, приводило медленно, но верно, к легкому, почти с первого взгляда, пониманию некоторых общих следствий, вытекавших из этих наблюдений.
Тем не менее, прогресс был чрезвычайно незначителен, и науки остались бы на более продолжительное время в своем первичном состоянии, если бы некоторые семейства и в особенности некоторые изолированные касты не сделали бы науки главным основанием своей славы и своего могущества.
Наблюдение явлений природы уже дополнялось изучением человека и общества. Уже небольшое количество правил практической морали и политики передавались из поколения в поколение; всем этим завладели касты; религиозные идеи, предрассудки и суеверия также способствовали увеличению их власти. Они унаследовали профессии первых шарлатанов и колдунов, но сне применяли их с большим искусством, чтобы одурачить более развитые умы. Их действительные познания, кажущаяся суровость их жизни, лицемерное презрение к тому, что является предметом желаний обыкновенных смертных, придавали их власти известное обаяние, между тем, как в силу этого самого обаяния их слабые познания и лицемерные добродетели приобретали в глазах народа сакральное значение. Члены этих каст прежде всего преследовали с почти равным усердием две совершенно различные вещи: приобретение для самих себя новых познала и использование тех, которыми они уже обладали, для того, чтобы обманывать народ и господствовать над умами.
Их мудрецы занимались преимущественно астрономией, и поскольку можно судить по рассеянным остаткам памятников их трудов, кажется, что они в этой области достигли наивысшей точки, на которую возможно было подняться без помощи зрительных стекол, без применения теорий высшей математики для вычисления основных законов мировой системы.
В самом деле, помощью длинного ряда наблюдений можно получить довольно точные познания о движениях планет и быть в состоянии вычислить и предсказать небесные явления. Эти эмпирические законы, которые тем легче находить, чем продолжительнее период наблюдения, не привели этих первых астрономов к открытию общих законов мировой системы, но они были достаточны, чтобы удовлетворять всему тому, что могло касаться потребностей человека, или возбуждало его любопытство и увеличивали доверие к этим узурпаторам исключительного права поучать.
Жреческим кастам мы, по-видимому, обязаны изобретением арифметических правил, этого удачного способа представлять все числа небольшим количеством знаков и производить помощью чрезвычайно простых технических операций те вычисления, которых человеческий ум, невооруженный этим средством, не мог бы постигнуть. Мы видим здесь. первый примерь тех методов, которые удваивают силы ума и помощью которых он может бесконечно расширять. пределы своего познавания, не встречая границ, перейти через которые ему было бы запрещено.
Но мы не видим, чтобы арифметика двинулась у них дальше знакомства с этими простейшими операциями. Их геометрия, заключая в себе то, что необходимо было для земледелия и для практических занятий астрономией, остановилась на знаменитой теореме, которую Пифагор перенес в Грецию, или вновь самостоятельно открыл.
Производство машин жрецы предоставляли тем, которые должны были ими пользоваться. Однако, некоторые сведения, достоверность которых ослабляется благодаря примеси различных небылиц, как будто говорят за то, что жрецы сами изучали практическую механику, как одно из средств, помощью которого можно было поражать умы чудесами.
Законы движения, рациональная механика совершенно но останавливали на себе их внимание.
Если они изучали медицину и хирургию, преимущественно постольку, поскольку это нужно было для лечения ран, то зато игнорировали анатомию.
Их познания по ботанике и естественной истории ограничивались предметами, употребляемыми в качестве лекарств, некоторыми растениями, некоторыми минералами, обладание которыми представлялось им в этом отношении полезным.
Их химия, сокращенная до простейших процессов без теории, без метода, без анализа, представляла собой только искусство приготовлять некоторые препараты, составлять некоторые секретные смеси, которыми они пользовались в своей медицинской практике, для ремесла, или для того, чтобы ослеплять глаза невежественной толпы, подчиненной начальникам столь же невежественным, как она сама.
Прогресс наук был для них только второстепенной целью, средством упрочить или расширить свою власть. Они искали истины только для того, чтобы распространять заблуждения; и не нужно поэтому удивляться, что они так редко ее находили.
Однако этот прогресс, как бы медленным и слабым. Он бы ни был, стал бы невозможным, если бы эти люди не знали письменности, этого единственного средства обеспечить существование традиций, их увековечить, сообщать и передавать знания, как только они начинают умножаться.
Таким образом иероглифические письмена были их первым изобретением, или они были открыты до образования учительствующих каст.
Так как целью их было не просвещать, а господствовать, они не только не делились с народом всеми своими знаниями, но еще развращали его заблуждениями, которые имя угодно было ему сообщать; они его обучали не тому, что они сами считали истиной, но тому, что им было выгодно.
Они ему ничего не показывали без того, чтобы не примешивать Бог весть чего сверхъестественного, священного, небесного, что заставляло рассматривать их как сверхчеловеков, как наделенных божественным даром, как получивших путем небесного откровения свои знания, запрещенные для остальных людей.
Они, таким образом, имели две доктрины: одну для самих себя, другую для Народа. Часто даже, разделившись на несколько орденов, они в каждом из последних сохраняли свои тайны. Все низшие ордена были одновременно обманщиками и обманутыми, и система лицемерия открывалась во всей своей наготе только глазам немногих посвященных.
Ничто так не благоприятствовало этому двуличию, как изменения наречий, которые явились продуктом времени, установившегося сообщения и смешения народов. Люди двойной доктрины, сохраняя для себя старое наречие, или пользуясь языком другого народа, обеспечивали себе также преимущество обладания языком понятным только имя самим.
Первичная письменность, означавшая вещи более иди менее точным изображением или самой вещи, или аналогичного предмета, уступив место более упрощенному письму, когда подобие этих предметов почти изгладилось, когда стали употреблять уже в некотором роде чисто условные знаки осталась в пользовании у таинственной доктрины. И таким образом последняя имела свою особую письменность, как она уже имела свой особый язык.
В изначальных наречиях почти каждое слово - метафора и каждая фраза - аллегория. Ум улавливает одновременно смысл переносный и буквальный; слово представляет идею и в то же время аналогичное изображение, которым последняя выражалась. Но разум, привыкая употреблять слово в фигуральном смысле в конце концов останавливается исключительно на последнем, не считаясь с подлинным значением; и этот вначале фигуральный смысл, постепенно становится обыкновенным и собственным значением того же самого слова.
Жрецы, сохранившие изначальный аллегорический язык, употребляли его в сношениях с народом, который не мог более улавливать истинного смысла этого языка и привыкший понимать слова в одном значении, ставшем их собственным, слышал невозможные небылицы, когда эти самые выражения в понимании жрецов оказывались простейшими истинами. Такое же употребление они сделали из своей священной письменности. Народ видел людей, животных, чудовищ там, где жрецы хотели изобразить астрономическое явление, один из фактов истории года.
Так, например, жрецы почти всюду в своих размышлениях создавали себе метафизическую систему великого целого, громадного, вечного, только видоизменениями которого являются все существа и все события, наблюдаемые во вселенной. На небе они видели только группы звезд, посеянные по этим несметным пустыням, планеты, совершающие более или менее сложные движения и чисто физические явления, оказывающиеся результатом расположения этих светил. Они наделяли именами эти группы звезд и эти планеты, движущиеся по кругам, или кажущиеся неподвижными, чтобы изобразить их расположения и видимое движение, чтобы уяснить себе небесные явления.
Но их язык, их письмена, выражая для них эти метафизические воззрения, эти естественные истины, изображали в глазах народа наиболее абсурдную мифологическую систему, которая легла в основание его наиболее нелепых верований, наиболее бессмысленных культов. наиболее постыдных, или варварских религиозных обрядов.
Таково происхождение почти всех известных религий, которые впоследствии, благодаря ханжеству, или сумасбродству их изобретателей, или прозелитов, обогатились новыми нелепостями.
Эти касты захватили в свои руки воспитание, чтобы приучать человека безропотно носить житейские цепи, чтобы лишать его желания их разорвать. Но если мы хотим понять, до какой степени эти учреждения, даже без помощи суеверных ужасов, могут гибельно влиять на человеческие способности, нам нужно на мгновение остановить свое внимание на Китае, на том народе, который как будто только для того опередил другие народы в науках и искусствах, чтобы затем быть оттесненным на самый задний план, которому знакомство с артиллерией не помешало быть побежденным варварскими нациями. В Китае науки, изучаемые в многочисленных школах, открытых для всех граждан, служат единственным источником всех почестей. Тем не менее, подчиненные нелепым предрассудкам, они осуждены быть вечно посредственными. В этой стране даже изобретение книгопечатания оказалось совершенно бесполезным для прогресса человеческого разума.
Люди, которые видели в обмане свою выгоду, должны были скоро проникнуться отвращением к исканию истины. Довольные спокойствием народов, они полагали, что не представляется надобности в новых средствах для упрочения своего положения. Некоторое время спустя они сами забыли часть истин, скрытых в их аллегориях; от своей былой учености они сохранили только то, что было безусловно необходимо для поддержания своего престижа в глазах учеников; и они в конце концов сами оказывались обманутыми своими собственными вымыслами.
С тех пор всякий прогресс в науках остановился: даже часть тех наук, свидетелями которых были предшествовавшие века, были потеряны для следующих поколений и в тех обширных царствах, беспрерывное существование которых обесчестило в столь отдаленные времена Азию, человеческий разум, предоставленный невежеству и предрассудкам, был обречен на позорную неподвижность.
Народы, населяющие эти империи, являются единственными, у которых можно наблюдать одновременно и эту ступень цивилизации и этот упадок.
Народы, занимавшие остальную поверхность земного шара, были остановлены в своем развитии и нам еще напоминают собой времена младенческого состояния человеческого рода, или они были увлечены событиями через последующие эпохи, историю которых нам предстоит еще начертать.
В эпоху, к которой мы подошли, эти самые азиатские народы изобрели азбуку, которой они заменили иероглифические письмена; это изобретение вероятно имело место после того, как они употребляли письменность, в которой каждая идея символизируется условными знаками и которая еще поныне является единственным достоянием китайцев.
История и рассуждение могут нам осветить процесс постепенного перехода от иероглифов к этому в некотором роде временному состоянию письменности; но ничто не может нам указать с некоторой точностью ни страну, ни время, где и когда азбука была впервые введена в употребление.
Это открытие было впоследствии перенесено в Грецию, к тому народу, который оказал счастливое и могущественное влияние на прогресс человеческого разума, гений которого открывал ему все пути к истине, который был создан природой и предназначен судьбой, чтобы быть благодетелем и путеводителем всех наций во всех веках честь, которая до сих пор не выпадала на долю ни одного народа.
Лишь один народ мог впоследствии питать надежду быть во главе нового переворота судеб человечества. Природа, и течение событий как бы сговорились доставить ему эту славу. Но не будем стремиться предугадывать то, что неизвестное будущее от нас еще скрывает.