Глава III. Солидаристы
§ 1. Причины развития солидаризма Слово "солидарность", которое некоща употреблялось только юристами1, за последние 20 лет раздается со всех сторон, по крайней мере во Франции. Им не только заканчиваются все официальные спичи, все доклады по общественным вопросам, все призывы к началу стачек или к развязыванию кошельков, но все чаще и чаще оно встречается теперь в названиях глав в трактатах по морали и педагогике. Поэтому в истории французских экономических доктрин она требует себе особого места2.Конечно, выражаемая словом "солидарность" идея, что все люди образуют нечто целое, как члены одного организма, не нова. Б древности св. Павел и Марк Аврелий, не говоря уже об очень известном апологе Менения Агриппы, высказывали ее почти в тождественных выражениях3.
Иная форма солидарности, проявляющейся не в пространстве, а во времени, в единении мертвых с живыми, в наследственной передаче добродетели или пороков, не прошла, конечно, незамеченной древними. Не говоря уже о догме первородного греха — ужаснейшего примера солидарности, который коща-либо отмечала история идей; достаточно напомнить следующий стих Горация:
"Delicta majorum immeritus lues".
И в прошлом солидарность утверждалась не только в форме философской идеи или догмы; она осуществлялась также на деле и проводилась в жизнь законами религии и права, и даже с большей силой, чем ныне; что это так, достаточно припомнить, что в древнем уголовном праве существовала коллективная ответственность всех членов семьи, встречающаяся ныне в виде пережитков vendetta (кровная месть) на Корсике.
Наконец, другая форма солидарности, выражающаяся в разделении труда и как следствие этого в необходимости для каждого человека рассчитывать на других для удовлетворения своих потребностей, была отмечена греческими авторами задолго до того, как она была великолепно прославлена на цитированных нами выше страницах Адама Смита.
Таким образом, солидарность, не имея еще особого названия, уже была известна во всех своих главных видах — в биологическом, социологическом, моральном, религиозном, юридическом, экономическом, но каждый из этих видов представлялся изолированным, без необходимой связи с другими, и только в середине XIX столетия была сделана попытка найти в этой множественности видов единство великого закона. Мы уже видели, что Пьер Ле-ру, ученики Фурье и сам Бастиа признавали некоторую ценность за идеей и выражением солидарности. Опост Конт сообщил ей неожиданную широту: "Вся новая философия отмечает связь каждого отдельного лица со всеми остальными в самых разнообразных формах, так что невольно становится близким внутреннее чувство социальной солидарности, простирающейся на все времена и на все места".
Все-таки надо было еще немного подождать, чтобы эта новая идея привлекла к себе внимание общества, даже внимание экономистов. Может быть, она никогда не принесла бы плода, подобно зерну из притчи, упавшему на каменистую почву, если бы целая совокупность новых фактов, поднимающихся со всех сторон, не проповедовала как урок жизни солидаризма.
Из всех этих фактов один, может быть, наиживейшим образом поразил умы и дал всем солидаристским пропагандистам потрясающую иллюстрацию, рекламу, написанную огненными буквами, — это микробиология. С давних пор было известно, что существуют инфекционные и эпидемические болезни, которые всегда наводили ужас на людей, но громадное волнение охватило всех, когда распространилась весть, что самые серьезные болезни и, может быть, даже все болезни сообщаются от одного человека к другому невидимыми бациллами, так что большинство из тех, которые думали, что они умирают естественной смертью, на самом деле были убиты своими ближними; с ужасом узнали, что чахоточный, бывший недавно симпатичным героем множества сентиментальных романов, выхаркивал ежедневно миллиарды смертоносных зародышей, способных опустошить целый город, или что один ребенок английской королевской семьи умер, заразившись от платья, сшитого портным, у которого ребенок был болен скарлатиной. Надо заметить, что эта патологическая солидарность усиливается с каждым днем благодаря распространению и ускорению путей сообщения. Чумная бацилла, захваченная в Мекке, гораздо скорее погибнет во время долгого переезда каравана по пустыне, чем на железной дороге, которая в несколько часов перебрасывает пассажиров из конца в конец страны. Путешественник старого времени, передвигающийся пешком или на лошади, несомненно, меньше рисковал наглотаться бацилл, чем нынешний пассажир метро, в несколько минут пересекающий Париж.
Социология тоже принесла груды фактов и теорий4. Она думала доказать, что старая басни о "членах и желудке" была точным выражением действительности, что общество составляет "организм" в самом полном смысле этого слова и что, следовательно, между всеми его частями существует такая же тесная солидарность, как между органами одного и того же тела. И это уподобление она проводила до мельчайших анатомических подробностей, с величайшей тщательностью и весьма забавными измышлениями. По ее мнению, у общества существуют такие же функции, как у организма: не только функция обращения (циркуляции), которой даже не для чего менять название, но и функция питания, представляемая производством, функция воспроизводства, которая называется колонизацией, функция накопления в тканях запасов жиров, представляемая в обществе капитализацией, — вот почему во Флоренции в средние века буржуа назывались "жирными", а рабочие — "худыми". У обществ имеются те же самые органы: артериальная и венозная сеть, представляемая сетью железных дорог с ее двойными путями; нервные нити, представляемые телеграфными проводами с тем же самым назначением, — быстро передавать ощущения и новости; мозг, которому соответствует столица страны; сердце, представляемое биржей. Даже не забыли отметить особо тесную взаимозависимость между этими двумя последними органами. Не говорилось только о белых кровяных тельцах, которым не находили двойника в социальном организме; но с того времени, как открыли их чудесную роль, заключающуюся в том, чтобы массами сбегаться к угрожающему пункту организма для арестования и задушения преступных бацилл, легко признать в этих "фагоцитах" полицейских агентов.
И хотя эти социологические уподобления, более остроумные, чем научные, не долго пользовались признанием, все-таки от них осталось несколько положений, по-видимому, упрочившихся, которые солидаристы и положили в основу своей доктрины. Положения эти таковы.
1. Солидарность, если понимать под ней взаимную зависимость всех частей одного и того же организма, — характерное явление жизни. Ее не бывает в неорганических телах, которые представляют простые агрегаты независимых друг от друга частей. Что такое смерть, как не разложение таинственных связей, которые соединяли части только что жившего существа, а теперь привели его в состояние трупа, т.е. разложение элементов, ставших индифферентными друг к другу и теперь расходящихся в различные стороны, чтобы вступить в новые комбинации, к которым их призывает природа?
2. Солидарность тем более совершенна и интенсивна, чем выше на биологической лестнице стоит существо. Однородные существа не отличаются от простых агрегатов: их можно разрезать на две части или по крайней мере ампутировать части их, не причиняя им страдания; каждая такая часть будет жить отдельной жизнью, и отнятый член будет расти; иногда эти существа даже самостоятельно производят такую операцию, так называемую аиШотіе (аутотомия), для воспроизведения или для самообновления. Наоборот, отделение какого-нибудь органа у высшего животного влечет за собой смерть всего организма или, во всяком случае, сильно затрудняет жизнь всех других частей.
3. Солидарность находится в связи с дифференциацией частей: там, ще части однородны, каждая из них может обходиться сама собой и, следовательно, не может ни жить, ни действовать отдельно.
И действительно, скоро подметили, что обособление отдельного лица от всей совокупности в диком обществе не причиняет ему вреда, подобного тому, который причиняется члену цивилизованного общества, например, бойкотом, этой новой формой отлучения.
В свою очередь политическая экономия наряду с величественным, но с давних пор известным, явлением разделения труда отметила много других случаев взаимозависимости людей друг от друга: например, кризисы, показывающие, что какого-нибудь краха в Нью-Йорке или плохого урожая риса в Индии достаточно для того, чтобы лопнули банки в Лондоне или Париже, чтобы были осуждены на безработицу рабочие в промышленности по добыванию алмазов или в автомобильном производстве; или еще проще: движения руки секретаря профессионального союза рабочих по электричеству достаточно, чтобы погрузить во мрак целый город. Всеобщая стачка, ставшая с некоторого времени ужасным призраком для буржуа, очевидно, обязана этим своим свойством идее солидарности, ибо ею предполагается, что в тот момент, когда некоторое достаточное количество рабочих скрестит руки, все общество должно будет капитулировать или погибнуть.
Прибавим еще к этому чудовищное развитие прессы и телеграфных агентств, которые изо дня в день и ежеминутно сообщением о том или ином событии, которое в прежние времена привело бы в волнение лишь какое-нибудь незначительное местечко на земном шаре3, заражают людей всех стран одним чувством страха или радости; или даже те таинственные связи между людьми, которые еще смутно показываются в феноменах спиритизма и телепатии. Итак, со всех сторон как из повседневной жизни, так и из области оккультизма всплывают факты и идеи, показывающие, что "один за всех и все за одного" не есть только правило, а есть сама действительность, что благо или зло других есть более или менее наше собственное зло и что, как справедливо говорили, я сам — социальный продукт. И из этих со всех сторон стекавшихся ручьев образовался громадный поток солидаризма.
Это не все. Идея солидарности не только всплывала со всех сторон, но и приходила, по-видимому, в надлежащий момент для всех тех, которые порывали с индивидуалистическим либерализмом и отворачивались от коллективизма и этатизма.
В особенности это было кстати для одной французской политической партии, которая стояла на пути к организации и искала для себя знамя. Она хотела иметь такую экономическую программу, которая дала бы ей возможность проложить путь между старой либеральной партией и социализмом, отвернуться от laisser faire, но также и от социализации частной собственности; сохранить и укрепить права отдельного лица, права человека, но в то же время возложить на частное лицо некоторые обязанности в интересах всех. Это была партия, которая называлась тоща радикальной, а ныне известна под именем радикально-социалистической. Правда, программа немецкого государственного социализма в той ее форме, в какой она проповедовалась в это время, говорит почти обо всем этом, но концепция исторической роли государства, царящего над интересами классов и партий, легко усвоенная такой страной, как Пруссия, была совсем непонятна и несимпатична французам. История преподавала обеим странам не одни и те же уроки в этом отношении. Солидаризм — это, если угодно, государственный социализм, но одетый по-французски и с более изящными манерами, потому что он не предполагает необходимым принудительное вмешательство государства и, по-видимому, более почтителен к свободе отдельных лиц6.
Слово "солидарность" оказало еще одну услугу: оно дало возможность изгнать из употребления другое слово, от которого хотели избавиться из-за его религиозного привкуса, — слово "милосердие". Точно так же слово "братство", которое заменило последнее слово со времени революции 1848 г., само, казалось, отдавало немного устаревшим сентиментализмом. Наоборот, выражение "солидарность" имело импозантную научную "внешность" без призрака идеологии. Отныне во имя солидарности, а не во имя милосердия будут требовать всяческих жертв для других, пособий для обществ взаимопомощи, для рабочих ассоциаций, на дешевые квартиры, пенсии для рабочих и даже на приюты для нищих, и при любом удобном случае будет раздаваться при громе аплодисментов следующая фраза: "Мы делаем не дело милосердия, а дело солидарности; милосердие падает, солидарность поднимается".
§ 2. Солидаристские тезисы
Но для того чтобы сделать из солидаризма доктрину, не уступающую по своему значению всем другим доктринам, и доступную для всех популярную программу просвещения, надо было подробнее развить его. В том виде, в каком он был, т.е. вздувавшимся от слияния самых разнообразных ручьев, он представлял собой поток мутных вод, — надо было профильтровать их.
Эта задача выпала на долю одного из лидеров радикально-социалистической партии — Леона Буржуа. Он сделал попытку облечь несколько туманную и метафизическую идею солидарности в юридическую формулу, формулу мнимого договора. Этот тезис благодаря высокому положению автора и своевременности появления вызвал громкий отклик в университетских кругах, в обширном мире учителей и их 100 000 первоначальных школ, демократических лигах и газетах, потому что думали найти в нем столь желанную основу для светской морали. Вот почему мы считаем себя обязанными дать ему здесь более подробный анализ, чем тот, какой допускали узкие размеры маленькой книжки, в которой он изложен7. И вот что следует понимать под теорией Буржуа.
Следует прежде всего заметить, что эта теория не есть распространение или перенесение естественней солидарности на моральную или социальную область. Наоборот, она делает попытку выпрямить и исправить ее. Теория принимает за исходный пункт тот факт, что естественная солидарность несправедлива, поскольку она позволяет одним получать выгоды, которых они не заслужили, а других заставляет терпеть ущерб, которого они тоже не заслужили. Поэтому должна вступиться Справедливость за тех, которые выгадали от фатальной солидарности и уравнялись с теми, кто страдал от нее невинно; ей надлежит взять обратно то, чем ее слепая сестра слишком оделила одних, чтобы возвратить тем, кто имеет на это право. Но как человек умеет утилизировать для своих целей те самые естественные силы, против которых он борется, так точно и Справедливость будет утилизировать разумную солидарность для исправления грубой солидарности, и справедливости обязана будет солидарность своим распространением и, так сказать, обновлением.
Естественная солидарность® учит нас тому, что вследствие разделения труда, наследственности и тысячи причин, на которые мы только что указывали, каждый человек обязан своим предшественникам или своим современникам лучшей частью того, что у него есть, и даже того, что он есть. "Мы рождаемся, — говорил Огюст Конт, — обремененными всякого рода обязательствами по отношению к обществу". Во французских конституциях неоднократно встречается слово "долг", а в конституции 1793 г. даже "священный долг" в применении к обязанности благотворить. Но это слово было принято в немного неопределенном смысле морального обязательства, обязанности (в том смысле, в каком иногда говорят "noblesse oblige" — благородство обязывает или "richesse oblige" — богатство обязывает), и совести каждого предоставлялось разделываться с ней, как он находит для себя лучше. Но речь идет о том, чтобы превратить эту моральную обязанность в долг, придав ей юридическое основание, а в случае, если она не будет добровольно выпол-пяться, — то и в санкцию закона. Как сделать это? Чтобы узнать это, достаточно развернуть гражданские законы на статьях 1371 — 1381, на главе о "Мнимых договорах", составляющей часть раздела IV под рубрикой"Обязательства, не по договорам возникающіе".
Закон признает существование долгов в собственном смысле, которые возникают без договора, т.е. без участия воли сторон. Это прежде всего такие долги, которые возникают от вреда, непроизвольно причиненного другим и помещаемого в законах под рубрикой "Мнимые преступления", а также те долги, которые возникают в разных перечисляемых гражданскими законами случаях, помещенных под рубрикой "Мнимые договоры"; например, в том случае, коща я получил в уплату сумму, которую мне не были должны, или если я вел без надлежащего поручения чужие дела. Есть еще и другие случаи, например принятие наследства, возлагающее на наследника обязательство уплатить долги; невольное объединение, возникающее между различными лицами в силу соседства, например между квартирантами одного и того же дома или смежными владельцами недвижимости; известное тождество положения, возникающее, например, во взаимных отношениях между соопекунами или сонаследниками.
Итак, тезис таков: все данные, характеризующие мнимые договоры, встречаются в человеческом обществе, а создает их фактическая, естественная солидарность, как то: фактически возникающая ассоциация, а также ведение дел в интересах других вследствие разделения труда; обогащение за счет других благодаря приобретению неправильно полученных ценностей (unearned increment), и в первую очередь обогащение, обусловливаемое получением наследства (какой источник неравенства!); не говоря уже о вреде, беспрестанно причиняемом другим и возникающем вследствие мнимых преступлений. Таким образом, рассматриваемое с этой точки зрения общество в целом является результатом не первоначального и обдуманного договора, как предполагал Руссо, а "мнимого договора", который, хотя и не предполагает сознательного принятия его сторонами, должен, однако, иметь те же самые законные последствия, как если бы он был действительным.
Пойдем дальше. Если повсюду существуют между людьми взаимные долги, то, как и все долги, они должны быть уплачены.
Кем? Всеми теми, кто получил выгоду от существования естественной солидарности; всеми теми, кто составил себе богатство и чье богатство могло быть составлено только благодаря тысячам анонимных кооператоров, прошлых и настоящих. Все они получили больше, чем им приходилось; в их дебете есть, следовательно, некоторое сальдо. Поэтому они должны платить; если они сделают это добровольно, пусть они не возражают, что они совершают акт щедрости, как им это говорили до сих пор; пусть они не сравнивают себя с тем добрым евангельским богачом, который платил потому, что был добр, quia bonus, — нет, “они уплачивают только то, что должны. И подобно всякому должнику, они постольку смогут считать себя расплатившимися и приобретшими свободное распоряжение своими благами, поскольку они погасят свои долги. Тогда — да, только тогда собственник сможет сказать: на моем имуществе нет долгов, оно — мое. Итак, частная собственность по этому учению будет признаваться и станет свободной, но только после уплаты социальных долгов. До тех пор, пока не списан долг с ее итога, она находится в залоге.
Кому платить? Всем тем, которые не получили выгод от естественной солидарности, а, наоборот, потерпели от нее ущерб; всем тем, которых так справедливо называют обездоленными9. Все они, не получив приходящейся им доли в массе богатства, созданного социальной кооперацией, являются кредиторами. Правда, их нельзя назвать по имени, но их будут представлять государство и тысячи учреждений, некогда называвшихся благотворительными, а ныне называющихся учреждениями взаимопомощи или солидарности.
Как платить? Добровольными вкладами в дела солидарности или обязательными вкладами,- которые называются налогом, и даже прогрессивным налогом, ибо "есть как бы некоторая прогрессия в росте прибыли, извлекаемой нами из национальных орудий производств по мере того, как в наше распоряжение поступают более сильные и более разнообразные средства деятельности", и налог вследствие этого получает характер как бы священного, потому что он указывает на погашение общественного долга.
И вовсе не значит усиливать власть государства предоставлением ему права принуждать кого-нибудь к уплате того, что он должен, "ибо естественная функция государства сводится к тому, чтобы быть блюстителем договоров"10.
Сколько платить? Затруднительно, конечно, определить цифру. "Основания (для вычисления, сколько платить) будут такие, — говорит Буржуа, — какие приняли бы члены общества, если бы они изначально были свободными и одинаково способными обсуждать условия своего соглашения". Иными словами, при выработке оснований нужно иметь в виду, что общество обязано своим существованием как бы нарочитому соглашению, или, лучше сказать, "договору, имеющему обратную силу действия". А как догадаться о том, какие условия каждое отдельное лицо поставило бы для своего вступления в общество? Отыскав те, которые ныне требовали бы изменения.
Но он сам не знает ничего, и мы нисколько не подвинулись вперед. Поэтому, отказываясь разрешить эту неразрешимую проблему, соглашаются определить минимум долга, подлежащего уплате обездоленным и сводящегося к гарантии против случайностей существования. Таким образом, общество будет обществом взаимного страхования, где будут вместе сложены малые и большие состояния11.
Вот мы и очутились далеко от мнимого договора. Ибо одно дело — договор или мнимый договор, основанный на эквивалентности ценностей на dout des, и иное дело — ассоциация взаимного вспомоществования, характерной чертой которой как раз и является уклонение от идеи точной эквивалентности благ. Первая из этих концепций ведет солидаризм к индивидуализму, а вторая направляет его к социализму.
На самом же деле это означает то, что идея мнимого договора ничего не прибавляет к теории Буржуа, и последняя легко могла бы обойтись без нее, хотя она способствовала широкому успеху теории12. Это хитроумная уловка, скажем даже игра слов для оправдания законности вклада посредством подведения под него в качестве основания предполагаемого и задним числом данного согласия, и ... прощальный поклон свободе. Плательщику, который запротестует против налога на покрытие рабочих пенсий, скажут: вы, видите ли, должны сделать этот взнос в силу обязанности в истинном смысле слова, т.е. в форме принятого или, во всяком случае, как бы принятого обязательства.
Но к чему эта увертка? Если предполагается, что при данной низкой степени морального воспитания закон восполняет совесть у тех, у кого ее нет, и санкционирует известные социальные обязанности, которые кажутся необходимыми для существования или для сохранения общества, ну так пусть он скажет это, как это говорят государственные социалисты. Если же, наоборот, думают, что моральный прогресс состоит скорее в превращении долга в обязанность, чем обязанности в принудительный долг, то должны будут приложить старание к тому, чтобы насадить свободные учреждения солидарности, каковы, например, учреждения взаимопомощи, кооперативы, профессиональные союзы.
Теория мнимого договора имела также цель дать должнику гарантию того, что с него не потребуют больше, чем он должен, но это иллюзорная гарантия, ибо, как мы только что видели, сумма этого долга остается неопределенной. Закон определит ее. Хорошо, но тоща и надо начать с этого. Фактически же получится то, что этот социальный долг окажется довольно умеренным, если законодатель захочет придерживаться вычислений, даваемых Буржуа. Он выразится в трех статьях:
1) даровое обучение всех разрядов, ибо умственный капитал является более, чем всякий другой, коллективным делом и должен быть общим достоянием: каждый может черпать здесь свободно. А также ограничение рабочего дня, без которого право на образование осталось бы пустым звуком;
2) гарантированный каждому минимум существования, ибо общество, как предполагается, основано на договоре, имеющем обратную силу действия, а в таком случае было бы несообразно предположение, что люди согласились бы вступить в это общество, несмотря на то, что оно не гарантировало им даже права на существование. Итак, получают значение и вновь оживают "гарантизм" Сис-монди и Фурье и "право на труд" Луи Блана;
3) страхование против всякой опасности, с которой может быть связано существование, ибо опасность по самой природе своей случайное явление и потому может постичь всех. Известно, как быстро пробуждается чувство солидарности, когда появляется какая-нибудь опасность, принимающая размеры целой катастрофы; но такое же чувство должно пробуждаться и тогда, когда опасность постигает кого-нибудь одного.
Если теория солидарности Буржуа носит политико-юридический характер, то теория Дюркгейма относится совсем к иной области — к области социологии и морали.
Дюркгейм различает два вида солидарности:
1) один вид солидарности — низшей степени, чисто механический, вытекающий из сходств, каково, например, сцепление одинаковых атомов в одном теле;
2) другой вид солидарности вытекает из несходств и покоится на разделении труда, такая солидарность существует в живых телах и создает единство их. Дюркгейм приписывает последней несравнимое значение не столько по ее экономическим, сколько по ее моральным последствиям: "Она становится основой морального порядка". Почему? Потому что борьба за существование ведется с тем меньшей жестокостью, чем более различные цели преследует каждый человек. А также потому, что благодаря такой дифференциации, индивидуальному сознанию удается обособиться от коллективного сознания. Отсюда важнейшая роль, приписываемая Дюрк-геймом профессиональной ассоциации, профессиональному союзу в выработке нового права.
Не оспаривая правильности такого различения солидарности, мы не думаем, однако, признать основательным презрительное отношение Дюркгейма к солидарности по сходствам и его энтузиазм перед солидарностью по несходствам. Мы, наоборот, надеемся, что первой принадлежит будущее. Разве цель эволюции заключается не в том, чтобы сделать действительностью смысл банального выражения "наши ближние"? Разве мир идет не к единству, вместо того чтобы идти к растущей дифференциации? По отношению к физическому миру это, по-видимому, доказано: горы понижаются, моря поднимаются, теплота рассеивается по всей вселенной, и разница в температуре уменьшается, пока не наступит в конце концов полное равновесие. Точно так же между людьми сглаживаются кастовые и родовые различия, различия в правах, в одежде, в языках, в мерах. Черное платье и отвратительная трубообразная шляпа — красноречивые символы этого движения к единству. А что касается конфликтов, то если судить на основании истории, кажется, доказано, что наиболее жестокими были всегда конфликты между людьми, чуждыми друг другу по происхождению, по религии, по культуре, воспитанию, следовательно, несхожими, и что поэтому движение к единству означает также и движение к ми-РУ-
Эта последняя концепция нам представляется наиболее отвечающей той идее солидарности, которую мы должны себе составить и которая имеет также величайшую моральную ценность, ибо если я должен быть ответственным за зло, выпадающее на долю других, и соучастником в совершающемся зле, то это может быть справедливым только в той мере, в какой другие есть то же, что я. Практическим последствием ее будет то, что мы должны будем предпочитать формы ассоциации, группирующие людей по самым общим признакам, тем формам, которые классифицируют их по особым признакам: например, кооперативную потребительскую ассоциацию — профессиональному союзу, ибо последний противопоставляет интерес производителей интересам общества, между тем как первая есть самая общая форма ассоциации, какую только можно себе вообразить, — свойство потребителя есть единственное свойство, общее всем людям.
§ 3. Практическое приложение солидаристских учений
Не существует специфически солидаристской школы в том смысле, в каком мы говорили, например, об исторической, либеральной или марксистской школе. На ней водружено знамя различными школами, что и служит для нее оправданием в преследовании весьма различных иноща целей. И даже, как мы уже говорили, это знамя скорее служило главным образом политической партии, чем ученой школе, партии радикально-социалистической. Интервенционистская школа и государственный социализм отставали от солидаристской школы. Все законы из области социальной политики за последние 20 лет и те законопроекты, которые в скором времени будут вотировать: регламентация труда, гигиеническое содержание мастерских и городских поселений, санитарные законы против инфекционных болезней, страхование рабочих от несчастных случаев и на случай старости, обязательное страхование для больных и неимущих стариков13, организация обществ взаимопомощи и сельских кредитных кооперативов, устройство дешевых домов и учреждение столовых для школьников, пособия для всех этих ассоциаций и на покрытие этих пособий, прогрессивный налог на наследство или на доход как справедливое вознаграждение со стороны тех, кто собрал плоды с древа цивилизации, тем, кто своим трудом взрастил его, все это прошло или пройдет под знаком солидарности: потому-то и называют все эти законы "законами социальной солидарности".
Впрочем, не одни рабочие получат пользу от этого нового принципа. Протекционистская, или националистическая, партия тоже объявляет себя последовательницей теории солидарности. Она вместе с приверженцами обществ взаимопомощи даже чаще всех других вписывает это слово в свою программу. Поднимут ли вопль плательщики налогов по поводу того, что с них спрашивают деньги на покрытие премий некоторым землевладельцам или фабрикантам; застонут ли потребители от того, что благодаря ввозным пошлинам их заставляют дороже платить за продукты, — тотчас же заткнут им рот уверением, что из чувства солидарности они должны отдавать предпочтение своим соотечественникам14.
Фискальная реформа с ее двусторонней тенденцией к прогрессивному налогу наверху и к полному освобождению от него внизу тоже тяготеет к принципу солидарности, ибо солидарность оправдывает прогрессивность, рассматривая привилегированных обладателей богатства как прирожденных должников общества; она же оправдывает освобождение от налога тем, что ничего нельзя требовать с обездоленных, потому что они-то и имеют претензию к обществу.
Но практический солидаризм отличается от государственного социализма (хотя они состоят в близком родстве) тем, что солидаризм, как мы уже видели, может прекрасно осуществиться при помощи ассоциационизма, в который он вливает новые соки. Синдикалисты, насадители обществ взаимопомощи кооператисты — все они становятся на сторону солидарности, но свободной солидарности, а не принужденной солидарности государственных социалистов15. Это не значит, что они не признают во многих случаях необходимости этой последней, и даже превосходства ее над. режимом свободной конкуренции, но тем не менее с моральной стороны они считают ее ниже первой. Но следует различать в первой солидарности весьма разнородные элементы.
Прежде всего синдикалисты ничего не хотят знать вне профессиональных союзов и стремятся, как мы видели, сделать из них основу не только для новой экономической организации, но и для новой морали. У синдикалистов солидарность принимает наиболее жгучий характер, ибо профессиональные союзы выставляют себя антагонистами буржуазного класса, поскольку во все времена солидарность сковывалась борьбой и только в борьбе вырабатывается истинная дисциплина. Усилия профессиональных союзов, направленные к тому, чтобы связать этой солидарностью не только своих членов, но и рабочих, не соглашающихся записаться к ним, охота на "желтых", развитие стачек, выразительно именуемых "стачками солидарности" и "стачками по симпатии", как в Англии, представляют одно из интереснейших зрелищ в синдикалистском движении.
Насадители обществ взаимопомощи чаще всего и шумнее всего призывают к солидарности16, и это понятно, ибо задача их — борьба со злом во всех его формах: с болезнями, инвалидностью, старостью, безработицей и смертью; а в несчастье люди живее всего начинают чувствовать необходимость к взаимному сплочению. Тем не менее солидарность, объединяющая насадителей обществ взаимопомощи, не носит характера особенной сплоченности, во всяком случае, она недостаточно сильна, чтобы наложить на своих членов обязанность приносить значительные жертвы. Солидарность их сводится главным образом к тому, чтобы упрашивать государство, коммуну и своих же почетных членов17 платить за них, а в настоящий момент они хлопочут перед государством, чтобы им разрешили организовать рабочие пенсии и уполномочили их выдавать пособия. Впрочем, состоя главным образом из служащих, из средних классов, общества взаимопомощи неодержимы желанием делать революцию и не строят никакого проекта реорганизации общества.
Кооператизм по широте и разнообразию своей программы имеет преимущественное право на реализацию солидаризма.
Но в кооперации имеются налицо два характерных направления с определенно различными программами и трудносогласи-мыми целями.
Самое старое движение, где живы еще братские традиции движения 1848 г., представлено прои зводител ьн ыми рабочими ассоциациями, о которых мы уже говорили. Они стремятся к осуществлению эмансипации рабочего класса с помощью организации "республики в мастерской", а пока что начинают с "гарантизма", которого Сисмонди требовал от хозяина, а Фурье ожидал от свободной фаланстерской ассоциации18. Но хотя развитие их довольно сильно поддерживается, они охватывают лишь самую незначительную часть рабочего класса.
Потребительские кооперативные общества занимают значительно большее место; их члены насчитываются миллионами и составляют даже большинство населения в некоторых городах Англии, Германии, Швейцарии. Они смогли учредить такие колоссальные федерации для закупок, которые могли бы произвести переворот в торговле, если судить об этом не только по цифрам их торговых оборотов, но и по волнению в коммерческом мире, который во всех странах стал требовать от государства принятия мер защиты против конкуренции кооперации. Верно, что во Франции эти общества не добились таких же практических результатов, хотя и здесь они весьма многочисленны, но им не хватает именно духа солидарности. Но зато здесь они сформулировали весьма широкую программу социального обновления, навеянную, правда, программой роч-дельских пионеров19.
В деревнях тоже раздается проповедь солидарности, и хотя здесь ей приходится наталкиваться на крайний индивидуалистический темперамент крестьянина, все-таки она начинает осуществляться в форме разнообразных и многочисленных ассоциаций, из которых самыми интересными являются кредитные кооперативы, — это именно кооперативы ввели у себя для членов принцип солидарной ответственности за все общественные долги20.
Практически выводы из солидаристской идеи, впрочем, еще да-
леко не исчерпаны. В будущем они смогут проявиться в форме серьезных изменений в концепции и артибутах права собственности. Благодаря солидарности может стать действительностью уже старая формула: "собственность — социальная функция", которая противопоставлялась строго индивидуалистической собственности, dominium ex jure Quiritium, но которая ничего, кроме метафоры, собой не представляла. Являясь все более и более определенно результатом анонимной кооперации, взаимодействия различных, большей частью безличных агентов, собственность будет иметь тенденцию если не испариться в коллективистской социализации, то, во всяком случае, все более и более приспособляться к конечным целям коллективности. Французский философ Альфред Фулье особенно выпукло показал эту сторону социальной собственности, которая будет как бы припаяна ко всякой индивидуальной собственности.
Влияние солидаризма на право породило целое движение, которое было окрещено именем юридического социализма, — кажется, не особенно ясным именем. Юристы, стремящиеся с помощью этого принципа обновить современное право, не принимают по примеру солидаристов мнимого контракта за основание своей перестройки юридических понятий, но они и не допускают также права собственности в его абсолютном смысле, предполагающем, что, поскольку собственник действует как собственник, он не несет никакой ответственности (qui suo jure utitur neminem laedere videtur); в силу новой теории, так называемой теории "злоупотребления правом", они подчиняют право собственности коллективному праву. Они исследуют и с большим остроумием указывают тысячи случаев, когда собственник должен быть ответственным не потому, что он допустил какую-нибудь ошибку, а просто в силу обязательств, присущих его экономической функции21. Они также отрицают существование "приобретенных прав", которые служили бы препятствием для установления нового права или которые хотели бы сохранить себя косвенным путем, в форме права на возмещение22.
§ 4. Критика солидаризма
Несмотря на благосклонность, которой пользовалось слово "солидарность", и на все попытки реализации ее, которую мы только что в общих чертах перечислили, не следует думать, что солидарист-ские учения повсюду встретили любезный прием. Наоборот, они вызвали очень оживленную полемику, и прежде всего со стороны либеральной экономической школы.
Это не значит, что последняя отрицает или порицает закон солидарности; она себе приписывает честь открытия его в форме разделения труда и обмена и указания на грандиозное влияние его.
Но она склоняется к экономической солидарности в только что указанной форме, которая представляется ей достаточной и наилучшей, какую только можно себе вообразить, даже если бы от нас зависело ее снова организовать. Действительно, что можно вообразить себе лучше режима, который благодаря разделению функций каждый день реализует взаимность оказываемых друг другу услуг и, как говорит Бастиа, проводит в жизнь басню о "Слепом и Паралитике":
"Я буду ходить за вас, а вы будете смотреть за меня”.
Достаточно, говорит эта экономическая солидарность, laisser faire для того, чтобы под'Давлением конкуренции был осуществлен принцип: один за всех; и действительно, разве не в интересах всякого производителя справляться о потребностях, о вкусах и капризах общества и стараться удовлетворить их наилучшим образом. И альтруизм, если понимать под ним, как это и надлежит, беспрестанные заботы удовлетворять потребности других и даже жить для других, получает, таким образом, большую силу, чем если бы он был простой добродетелью, ибо теперь он представляется профессиональной необходимостью, от которой под страхом банкротства23 не может уклониться ни один производитель. Это солидарность не только между производителями и потребителями, но и солидарность между капиталом и трудом, потому что они не могут производить один без другого, потому что у них общий интерес, если только продукты, которые должны быть распределены между ними, произведены в большом количестве. Солидарность существует даже между нациями, так как каждая из них с тем большим успехом найдет сбыт для своих продуктов, чем богаче будут другие страны, и т.д.
И все эти формы солидарности не противоречат справедливости, потому что каждый получает эквивалент того, что отдает. Но что же претендует прибавить к этой удивительной естественной организации солидаризм? Паразитизм, и ничего больше24.
Действительно, тезис его таков: все те, кто в обществе занимает высокое положение, богат или образован (ибо чаще всего они наиболее способствуют созданию материального и интеллектуального капитала общества), оказываются вследствие рискованной перемены ролей должниками перед теми, кого постигли неудачи, так что за последними будет признано право жить за счет первых. Таким образом, стремятся к тому, чтобы образовать в обществе более или менее толстый слой людей, живущих солидарностью, как некогда были люди, которые жили нищенством, но первые гораздо опаснее последних, ибо их не удерживает сознание унизительности просить милостыню: они требуют должного не "христа ради" — они требуют ее во имя какого-то мнимого договора и с жандармом позади на тот случай, если так называемый должник добровольно не исполнит их требования. Итак, разведутся повсюду и рабочие, под видом инвалидности получающие пенсию, и безработные, получающие пособие, и жертвы более или менее действительных несчастных случаев, и родители, бесплатно кормящие своих детей в школьных столовых, и фабриканты или землевладельцы, получающие премии прямым или косвенным путем в форме таможенных пошлин, и служащие в общественных учреждениях, которые во имя профессиональной солидарности будут толпами стекаться к подножию национальной солидарности, не считаясь с интересами потребителей и плательщиков налога.
Экономисты не утверждают, конечно, что меновая справедливость do ut des удовлетворяет всему; они допускают, что вне этой справедливости остается еще широкое поле, которое и составляет область милосердия. Но они почитают гибельным присоединять эту зону милосердия к области справедливости и для оправдания этого присоединения пользоваться солидарностью как предлогом.
Вообще нет никакой возможности освободиться от следующей дилеммы: или каждый получит эквивалент того, что он дает, и в таком случае это будет институт обмена; или будут такие люди, которые получат больше, чем они дают, и в таком случае это будут — каким бы именем они ни прикрывались — или паразиты, или люди, получающие пособие, — последний случай свидетельствует о наличии либо эксплуатации, либо милосердия.
Другое возражение против солидаризма заключается в том, что он идет наперекор эволюции и, следовательно, ретрограден. Действительно, мы повсюду наблюдаем, и даже в биологической области, упорное стремление живых существ к автономии, к независимости, упорную работу для освобождения индивида от цепей первичной солидарности: начиная с семени, стремящегося пробиться сквозь землю и подняться к небу, и кончая аэронавтом или авиатором, который трепещет от восхищения, что порвал, наконец, связь солидарности, которая казалась самой роковой, — силу притяжения, приковавшую его к земле. Нас возмущает, например, наличие в уголовном праве коллективной ответственности семьи или племени, казавшейся столь справедливой примитивным обществам, такой ответственности, какая висела, например, на Атридовых сыновьях или даже на потомках Адама за преступление их отцов. Правда, мы обязаны принять эту ответственность там, ще природа налагает ее. Мы обязаны констатировать, что невинный страдает за преступление других, что дитя алкоголика умрет от порока, которого у него не было. Но такие формы солидарности мы называем бичом и боремся против них. Мы не думаем возводить алтари этим жестоким эвменидам, как это делает дикарь своим фетишам. На солидарность, выражающуюся в распространении заразы, мы отвечаем применением индивидуального принципа в форме антисептических средств. А многочисленные формы солидарности в средневековых корпорациях были разбиты великим подъемом во время французской революции. К чему же ныне ковать новые цепи и давать каждому человеку залоговое свидетельство на всех остальных?
У моралистов тоже много возражений против солидаризма. Они спрашивают: где новый моральный принцип, который он приносит с собой? Когда меня убедят, что болезнь моего соседа убьет меня, какое чувство зародится во мне при констатировании такой солидарности? Любовь? Нет, не любовь, а желание возможно дальше отвести его от меня, избавиться от него — если не прибегая к истреблению, как это делают с чумными крысами, то, во всяком случае, поместив его в какую-нибудь больницу. Правда, я, может быть, буду более склонен уплатить за него больнице свои деньги, но сделаю это из страха или, если это выражение покажется слишком грубым, личный интерес будет единственным стимулом, вызвавшим этот жест с моей стороны25.
Но если, с одной стороны, в солидарности не содержится никакого принципа любви, то, с другой стороны, сваливая на общество и на среду причины, определяющие наши заблуждения, пороки и преступления, она стремится заглушить или ослабить чувство ответственности. А ведь эта индивидуальная ответственность есть основа морального закона.
Такова критика экономистов-индивидуалистов. Но не следует думать, что со стороны социалистов, анархистов и синдикалистов солидаризм встретил более снисходительный прием. В солидариз-ме, отрицающем борьбу классов и примиряющем хозяев и рабочих, богатых и бедных в общих сентиментальных и наивных объятиях, они увидели особый способ ослабления социализма26.
Вся эта критика нам кажется, однако, неубедительной. Достаточно убедительная, может быть, для того, чтобы устранить идею социального долга в юридической и принудительной форме, она не мешает тому, чтобы солидаризм оказал драгоценные услуги социальной экономии и даже морали.
Правда, солидарность сама по себе не может дать какого-нибудь принципа морального поведения, потому что она сама есть лишь естественное явление и как таковое абсолютно аморальна. Очевидно, что всякий раз, как мы определяем, что солидарность — зло, этот приговор над ней предполагает, что наш критерий о благе и зле мы берем вне ее. Нет также никакого сомнения, что факт солидарности может быть эксплуатируем в интересах эгоизма. Если солидарность есть лишь связывающая нас веревка, то вполне может случиться, что кто-нибудь воспользуется ею, чтобы без труда подняться наверх, равно как и то, что кто-нибудь другой воспользуется ею для поднятия других, и даже весьма вероятно, что первых будет очень много, если не будут приняты меры предосторожности. Здесь не место удивляться этому, ибо все то, что служит для распространения власти добра, распространяет также и власть зла. Но тем не менее следует желать прибытия этих новых властей в надежде, что добро в конце концов поборет зло. Солидарность — это само собой понятно — не может сама по себе установить какой-нибудь принцип моральной жизни для тех, кто не запасся им другим путем, но когда есть какой-нибудь один признанный принцип — эгоизм или альтруизм, тогда она отдает в его распоряжение рычаг несравнимой силы. Она действительно дает нам три великих урока жизни.
1. Она научает нас,„что всякое добро, возникшее у других, способствует возникновению добра у нас и что всякое зло, случившееся с другими, может стать нашим злом, а следовательно, мы должны желать одного и ненавидеть другое, так что немыслимо трусливо уклончивое отношение к ним с нашей стороны.
Даже допуская, что этот урок морали дышит большим утилитаризмом, все-таки кое-что да значит заставить эгоиста забыть о себе и побеспокоиться о'других. Сердце, которое билось для других, хотя бы из эгоистического страха, все-таки становится больше. Да к тому же желать альтруизма, который не думает о себе, значит быть слишком требовательным. Даже Евангелие говорит: "Люби ближнего, как самого себя". То же говорит и солидарность, ни больше, ни меньше; только она показывает, что мой ближний — это то же, что я сам.
2. Она научает нас, что наши действия находят в окружающей нас среде бесконечные отклики, вызывая страдание или радость, и потому она отмечает даже самого ничтожного из нас печатью торжественности и величия, очень благоприятными для распространения высокого морального воспитания. Она налагает обязанности на наши души, и подобно тому как мы только что потеряли право говорить: "Это меня не касается", так теперь вычеркивается другое, не менее ненавистное правило: "Это меня только касается". Следовательно, солидарность не ослабляет нашей ответственности, как упрекают ее в этом; наоборот, она до бесконечности расширяет ее.
3. Правда, она делает нас более снисходительными к ошибкам других, показывая нам, что очень часто мы были бессознательными соучастниками в них; но с моральной точки зрения это тоже благо, потому что это понуждает нас быть более снисходительными к другим и более строгими к себе.
Если с точки зрения социологической эволюции верно, что много старых форм солидарности распадается, то верно также и то, что беспрестанно возникают новые формы. Но скорее всего констатируется то, что Круг солидарности, выражающейся в форме семьи, общины, отечества, человечества, беспрестанно расширяется, и уже из этого расширения получается двоякое и счастливое следствие: корпоративный эгоизм облагораживается, расширяясь до таких пределов, когда он охватит всех людей, и столкновения между этими антагонистическими формами солидарности становятся менее частыми. Что касается независимости, то это старый, уже притупившийся аргумент против разделения труда. Степень независимости ни в коем случае не является мерилом индивиду-альност(и. Наоборот. Правда, дикарь, сидящий на дереве, независим; между тем как король на троне, говорящий не иначе как "мы”, очень зависим; но первый по причине своей независимости очень слаб, а последний по причине свей зависимости очень силен. Солидарность не ограничивает, следовательно, индивида ни тоща, когда она возникла естественным путем, ни тем более тоща, коща она явилась результатом свободного соглашения, как, например, солидарность, которая приставляет солдата к подножию знамени, или та, которая связывает альпийского проводника веревкой, влекущей его в пропасть. Если верно, что кристалл, как нам это недавно говорили, есть первое усилие существа, направленное к тому, чтобы стать независимым от среды, то следует отметить, что это также первая реализация истинной солидарности в форме ассоциации.
Наконец, что касается аргумента экономистов, что институт обмена устанавливает уже желательную и единственно совместимую со справедливостью солидарность, то тут все школы, историю которых мы проследили в этой книге, оспаривают это утверждение, не исключая даже и дочери классической школы — математической. Обмен между Исавом и Иаковом, договоры между компанией Конго и черными, между предпринимателем и работницей, работающей на дому, неуязвимы с точки зрения гедонистической. Однако никто не осмелился бы представить эти дикие формы обмена, которые, как красноречиво говорит Прудон, вытекают из принципа возмездия, — око за око, зуб за зуб, — как реализацию солидарности.
Обмен, даже если он внешне был математически равным и имел своим символом весы, никогда не дает обменивающимся равных частей, потому что они сами никогда не находятся в одинаковом положении, даже тоща, коща какой-нибудь Бренн не бросает на чашу весов своего копья.
Что же делать, спросят нас, надо ли примириться с этим? Да, поскольку отношения между людьми определяются исключительно обменом и его производными — продажей, ссудой, рентой, договором о заработной плате; но бывает иначе, коща эти отношения устанавливаются путем профессиональной, взаимно воспитательной и кооперативной ассоциации27.
Таким образом, рабочий делает взнос в свой союз, чтобы иметь сильный союз; несомненно, он рассчитывает благодаря этому получить более высокую плату, но нет никакой необходимой связи между взносом в союз и предполагаемой выгодой. Точно так же член общества взаимопомощи делает взнос в свое общество, чтобы обеспечить себя против риска; конечно, он рассчитывает, что общество заплатит за него врачу, коща он заболеет, но многие всю свою жизнь делают взносы и не прибегают к помощи общества, а другие извлекают из него бесконечно больше, чем они внесли, — здоровые платят, таким образом, за слабых здоровьем. Точно так же член потребительского кооперативного общества не столько прибыли ищет в нем, сколько лучшего удовлетворения своих потребностей. Словом, между тем как в современном, основанном на соперничестве режиме каждый стремится устранить своего конкурента, в режиме, основанном на ассоциации, каждый намеревается использовать своего ближнего. Это солидарность, приходящая на смену do ut des28, принцип "один за всех", становящийся на место принципа "каждому свое". По мере того как мы подвигаемся вперед по пути, мы — вольно или невольно — переходим из режима, основанного на обмене, в режим, основанный на солидаризме.