Глава II. Теория ренты и ее применение

Из всей совокупности возобновленных классических теорий, с которыми мы встретились при изучении современной теории гедонистов, одна заслуживает особого внимания. Это теория ренты. Она заняла огромное место в исследованиях экономистов, особенно в последнюю треть XIX столетия. И полученное ею развитие важно как с теоретической, так и с практической точки зрения.

С теоретической точки зрения — ибо экономическая концепция ренты, созданная по поводу особого феномена — дохода землевладельца, оказалась способной к весьма разнообразным применениям и к освещению многих темных углов в экономическом мире. В частности, она оказалась удобной для объяснения одного вида дохода, о котором мы до сих пор не имели случая говорить: прибыли предпринимателя в отличие от процента капиталиста.

С практической точки зрения — ибо земельная рента по преимуществу "незаработанный доход", unearned increment, другими словами, доход, не узаконенный трудом. И сейчас уже можно предугадать, какие социальные теории будут воздвигаться на почве такого констатирования. Все системы национализации земли, все проекты социализации ренты покоятся на теории Рикардо, а таких систем очень много.

В этой главе мы предполагаем изучить теорию ренты в двух направлениях: прежде всего мы исследуем полученное ею у экономистов развитие как научной теории, метода объяснения экономических явлений, а затем укажем на применение ее с целью реформирования общества. Наша задача — познакомить читателя главным образом с новыми теориями, однако мы часто будем вынуждены упоминать о более старых теориях; мы должны будем подниматься до Стюарта Милля, даже до Рикардо; это единственное средство усвоить эволюцию идей.

В одной из предыдущих глав мы познакомились с напрасными усилиями Кэри и Бастиа, направленными на отрицание теории ренты Рикардо. Правда, эта теория давала повод для критики, но ее противники в пылу борьбы заходили так далеко, что отрицали сам факт свойственной земле ценности.

Такое утверждение опровергалось самым очевидным образом одним из самых характерных явлений XIX столетия — ростом цен на землю в крупных городах. Последнее столетие было столетием⁴ крупных городов! Ни в одну эпоху не наблюдается подобного расцвета городских центров. Англия, С.-А. Соединенные Штаты, Германия и Франция, последняя, правда, в меньшей степени, приняли участие в этой эволюции. Быстрое скопление населения на небольших пространствах вызвало неслыханный подъем цен на землю. Известна история четверти акра в Чикаго, купленного в 1830 г., когда население не превышало 50 жителей на акр, за 20 долларов и стоившего в 1836 г. 25 000 долларов, чтобы подняться в 1894 г.; после всемирной выставки, до 1 250 000 долларов. В Лондоне увеличение ренты, которая платилась землевладельцам между 1870 и 1895 гг. за снятие пустопорожнего места, исчислялось в 7 700 000 фунтов стерлингов. Гайд-парк, купленный в 1652 г. Палатой коммун за 425 000 франков, ныне стоит около 200 миллионов. Д’Авенель указывает на землю, принадлежащую больнице (Hotel-Dieu) в Париже, квадратный метр которой стоил в 1775 г. 6 франков 40 сантимов, а ныне стоит 100 франков. Леруа-Болье приводит землю в квартале Триумфальной арки, ценность которой за 1881 — 1904 гг., т.е. за 23 года, удвоилась и поднялась с 400 до 800 франков за метр. Это отдельные, но очень показательные примеры, свидетельствующие о наличии общего и бесспорного явления.

Поэтому-то Кэри и Бастиа имели немногих последователей. Громадная масса экономистов или оставалась верной концепции Рикардо, или же старалась углублять и развивать ее, не отрицая дохода, приносимого землей. Отсюда двоякая и весьма любопытная эволюция теории ренты.

С одной стороны, постепенно открывали целый ряд дифференциальных доходов, аналогичных земельной ренте, так что последняя, по выражению одного современного крупного экономиста, "стала представляться не отдельным фактом, а основным видом целого весьма распространенного рода". С другой стороны (и эта вторая эволюция, может быть, еще любопытнее первой), в то время как у Рикардо земельная рента представляется как экономическая аномалия, обязанная своим происхождением особым обстоятельствам (неодинаковому плодородию земель и закону убывающего плодородия), современные теоретики видят в ней нормальное следствие регулярного действия законов ценности. Таким образом, земельная рента и другие подобные ей ренты вводятся в общую теорию цен, а особая теория ренты, так заботливо воздвигаемая классиками, за бесполезностью как бы испаряется. Сыграв громадную роль в течение XIX века, она, может быть, через несколько лет станет простым историческим курьезом.

Эта двоякая научная эволюция обязана одновременной деятельности громадного количества экономистов. Трудно отметить правильное движение этой эволюции от одного экономиста к другому. Потому мы будем излагать ее независимо от писателей, способствовавших ее развитию, и ограничиваясь мимоходом лишь ссылкой на их имена. Но мы по возможности часто будем заимствовать у них их подлинные выражения.

1. Прежде всего, сказали мы, экономисты не замедлили отметить с доходом землевладельцев целый ряд совершенно подобных дифференциальных доходов. Одно и то же количество, или, как говорят английские экономисты, одна и та же "доза", капитала и труда, приложенная к различным землям, приносит различный доход. Рикардо видел причину этого в особом явлении, свойственном только земле, — в убывающем плодородии и неравном плодородии земель, а также в неравной отдаленности их от-рынка. Но ведь земледелие далеко не единственная область, где констатируется неодинаковая производительность капитала и труда.

Угольные копи, соляные озера, рыболовство — все вообще естественные богатства находятся в тех же условиях. Их производительность неодинакова; их плодородие, если можно так выразиться, представляет те же различия, что и плодородие обработанной земли; их положение по отношению к рынку тоже неодинаково. Отсюда все угольные копи, соляные озера, рыболовство, более продуктивные и лучше расположенные, приносят дифференциальную ренту. Уже Рикардо указывал на нее для угольных копей, а Стюарт Милль еще больше подчеркивал это обстоятельство.

Больше того, земля служит не только для обработки; на ней можно возводить также постройки, и эта услуга не менее важна, чем всякая другая, а между различными постройками существуют такие же различия, как между обработанными землями. Их торговая производительность, если можно так выразиться, различна. "Наем земли с помещением в маленьком селе не дороже ренты с участка земли такой же величины в поле; но наем дома на Cheapside (одна из центральных улиц Лондона) будет дороже на весь тот дополнительный доход, который можно приобрести за счет расположения предприятия в более многолюдном месте". Таким образом, ценность таких помещений, говорит ученик Рикардо, "управляется обыкновенными принципами ренты".

Но для чего оставаться нам только при земле и ее услугах? В индустрии обнаруживаются такие же различия в производительности или в положении капиталов. Не на всех заводах одинаково хороши машины, не все постройки одинаково удобны, не везде одинаково широко проведено разделение труда, что зависит от боль-шего или меньшего наличия капиталов, так что производительность одного завода превосходит производительность другого и обеспечивает ему дополнительный барыш¹. Точно так же и у рабочих неодинаковая производительность: один с меньшей затратой усилий, чем другой, выполняет свою работу и зарабатывает больше. Вот и у рабочего дополнительный барыш, дифференциальная рента! Но не только у рабочих, а и у предпринимателей различные способности. "Рента ловкости" тоже играет здесь в деле преуспевания предприятий существенную роль и позволяет извлекать из них неодинаковый доход. "Дополнительные барыши, которые производитель или негоциант получает благодаря своим высшим коммерческим талантам или благодаря лучшей организации своего предприятия, по своей природе совершенно аналогичны ренте”. Так выражается Стюарт Милль, воспринимая, впрочем, идею, уже выраженную, как мы знаем, Сениором в 1836 г. в его "Политической экономии", ще он название ренты дал всякому "чрезвычайному вознаграждению" за "чрезвычайные силы тела или духа".

Простое указание, встречаемое нами у Миля и Сениора, дало повод возникновению развитой теории прибыли предпринимателя, в которой всякая прибыль рассматривается как вознаграждение за исключительную способность. Это теория американца Френсиса Уокера, изложенная в 1883 г. в его "Трактате по политической экономии" и разобранная им с большой подробностью в 1887 г. в "Quarterly Journal of Economies”.

Мы уже отмечали тенденцию американских экономистов к некоторому оптимизму. Кэри нам дал доказательство этого. Теперь Уокер представляет новое доказательство. Уже в работе, опубликованной в 1876 г. ("Вопрос о заработной плате") Уокер с успехом нападал на обескураживающую рабочего теорию фонда заработной платы. На ее место он выставил теорию, по которой, отчасти по крайней мере, заработная плата зависит от ожидаемой производительности предприятия. Но для успокоения совести недостаточно было доказать возможность повышения заработной платы вместе с ростом производительности индустрии. Уокер хотел также, споря с социалистами, что прибыль ничуть не проистекает от эксплуатации рабочего, и теория ренты, по видимому, дала ему превосходный способ доказательства.

Под прибылью Уокер подразумевает специальное вознаграждение предпринимателя², не заключающее в себе процента на его капиталы. Он, таким образом, отличается от большинства экономистов, говорящих на английском языке, которые вопреки усвоенному на континенте обычаю долго смешивали различные функции предпринимателя и капиталиста. Точно так же Уокер отказывается ограничивать функцию предпринимателя только областью руководства и наблюдения, что приносило бы ему не больше, чем доход, равный жалованью нанятого директора. Функция предпринимателя более высокая: он должен предвидеть все перемены в промышленной жизни, организовать производство, сообразуясь с этими переменами, словом, приспособить производство к спросу. Предприниматель — истинный лидер экономического прогресса, истинный "капитан" промышленности.

Этим объясняется то обстоятельство, что промышленные предприятия, говорит Уокер, подобно сельскохозяйственным приносят различный доход. Одни предприятия вовсе не приносят никакой прибыли; оплатив свои капиталы и рабочих по нормальной таксе, они приносят предпринимателю как раз столько, что он не в состоянии развязаться со своим делом. Другие приносят немного больше; затем незаметно совершается переход от среднедоходных к более доходным предприятиям и, наконец, к таким, которые приносят своим руководителям огромные прибыли. Из платы ли рабочих берется эта прибыль? Нисколько. Плата часто бывает весьма высокой там, где весьма высокая прибыль. Откуда же она происходит, если предполагаются все условия равными? Она обязана в той или иной степени индивидуальным способностям предпринимателя. Она является "излишком", совершенно подобным земельной ренте. "При режиме свободной и полной конкуренции, — говорит Уокер, — счастливые предприниматели получали бы вознаграждение, в точности соответствующее дополнительному количеству богатства, которое каждый из них может произвести с данным количеством труда и капитала сверх того, что произвели бы (с таким же количеством капитала и труда) предприниматели последней категории, т.е. той категории, которая не дает прибыли; все равно как земельная рента соответствует излишку продукта с лучших земель сверх того, что производится с тем же количеством труда и капитала на участках менее производительных, еще необходимых для снабжения рынка хлебом, но не производящих ренты".

В теории Уокера содержится добрая доза истины. Однако она не так нова, как он воображает. Доказательством является вышеприведенное мнение Милля и Сениора; можно было бы в подтверждение этого сослаться на многих континентальных экономистов, начиная с Ж.Б. Сэя и кончая Германом и Мангольдтом. С другой стороны, его доктрина не имела полного успеха среди новейших экономистов. Правда, большинство современных писателей признают в прибыли форму ренты, обязанную своим происхождением отчасти личным качествам предпринимателей, но они отказываются видеть в ней только элемент прибыли. То они, как Маршалл, открывают в ней еще некоторую часть, представляющую страховую премию за риск, и некоторую другую часть, возмещающую необходимые издержки по обучению предпринимателя. То они "вместе с Вальрасом" устраняют эти два последних элемента и допускают, что в статическом состоянии (т.е. в состоянии полного равновесия производства) предприниматель не получает ни барыша, ни убытка. В таком случае прибыль может происходить только из "динамических" рент, т.е. таких рент, которые возникают благодаря по-

стоянному перемещению равновесия в прогрессивном обществе. Но эти динамические ренты весьма разнообразны, и не все они обязаны индивидуальным качествам предпринимателя.

Другие экономисты, как Кларк, согласны с Вальрасом относительно того, что прибыль создается рентами, но они признают наряду с динамическими рентами существование рент также и в статическом состоянии. Они отбрасывают как слишком далекую от действительности гипотезу Вальраса о том, что существует одна и та же своя цена на всех предприятиях. По их мнению, только наименее благоприятствуемый предприниматель (или, как говорят англичане, предельный предприниматель, т.е. такой предприниматель, у которого самые крупные издержки производства) не получает ни барыша, ни убытка. Что же касается других, то они даже при отсутствии всякого перемещения равновесия могут собрать целый ряд рент, проистекающих от всех вышеперечисленных обстоятельств: от близости рынка, усовершенствованных машин, централизации капиталов. У этих экономистов прибыль является, по выражению Маршалла,"составной" рентой.

Таким образом, экономическая доктрина не без оговорок приняла теорию Уокера. Впрочем, для того чтобы увидеть, насколько она страдает преувеличениями, достаточно обратить внимание только на то, что распределяемые между акционерами дивиденды составляют вычет из прибыли. Скажешь ли тут, что исключительные способности акционера производят дивиденд?

По объяснениям, даваемым прибыли, видно, какое интереснейшее расширительное толкование получает теория ренты. Но это далеко не единственное толкование. Исходя из доктрины Рикардо, экономисты приходят в сущности к открытию стольких различных рент, сколько разнообразных положений существует в экономическом мире. Обобщенная теория ренты есть пропускное свидетельство, с помощью которого объясняются все индивидуальные различия дохода. "Фактически, — говорит Милль, — все преимущества одного конкурента перед другим, естественные они или приобретенные, личные или проистекающие из социальных условий, уподобляют обладателя этих преимуществ получателю ренты". Таким образом, классическая экономия вводит в теорию распределения богатств некоторое разнообразие конкретной жизни много времени спустя после того, как она изгнала ее своей строгой доктриной равенства нормы процента и нормы заработной платы. Теория ренты становится необходимым дополнением этой доктрины. Она завершает ее и придает ей законченный вид. Можно, пожалуй, сказать, что она составляет гвоздь ее.

2. Но теория ренты претерпела еще и другое видоизменение.

У Рикардо, как мы видели, рента является по существу диффе-ренциальньш доходом. Она обязана своим происхождением разли-чиям (differences) в плодородии земли. Ее не было бы, если бы все земли были одинаково плодородными. То же самое относится ко всем другим открытым с того времени рентам: идет ли речь о застройке участка земли, или о более сильном рабочем, или о более образованном предпринимателе, — всегда есть некоторая естественная разница, объясняющая возникновение ренты. Все эти ренты относятся к одному и тому же типу. Мысленно можно расположить в порядке убывающей производительности предпринимателей, производящих один и тот же товар, рабочих, занятых одним ремеслом, капиталы, вложенные в одно и то же дело, подобно тому как Рикардо размещал различные участки земли. Последний предприниматель из этого ряда, последний рабочий и последний капитал — каждый приносит как раз столько, столько необходимо для поддержания их активности. Все остальные производят больше, а продают свои товары или свои услуги по той же цене и потому получают ренты на столько больше, на сколько их производительность выше производительности последнего в ряду. Взяв в целом экономический мир, можно было бы получить, так сказать, "закон неодинакового плодородия" не только для земель, но и для капиталов, для индивидуальных способностей, — закон, достаточный для объяснения разницы в доходности факторов производства. Но не является ли эта концепция несколько искусственной? Не объясняется ли разница в доходах более простым и более общим принципом? Нельзя ли непосредственно установить этот общий принцип, вместо того чтобы видеть в данном общем явлении что-то вроде исключения и аномалии? Нельзя было не поставить такого вопроса, и ответ на него не замедлил появиться.

Первое сомнение возникло тогда, когда заметили, что земля может давать ренту и вне всякого неравенства плодородия. "Если бы вся земля данной страны была необходима для обработки, — говорил уже Стюарт Милль, — она вся могла бы давать ренту". Достаточно предположить спрос очень интенсивным, а производство довольно ограниченным, чтобы цена хлеба держалась выше стоимости производства. Наихудшая земля может также давать ренту даже при неодинаковом плодородии³. Такой случай Стюарт Милль считает редким для земель и частым для каменноугольных копей. Откуда тогда происходит рента? Конечно, не из разницы в плодородии земель, потому что эта рента появляется на худшей земле. Причина ее, следовательно, кроется в другом. И Стюарт Милль очень хорошо видел эту причину: "Продукт в действительности имеет ценность редкости".

Но если таково объяснение для ренты, когда она появляется на последней обращенной в обработку земле, то почему бы быть ему иным для ренты с лучших земель? Непонятно, почему Стюарт Милль не заметил этого вывода.

Действительно, как он сам объясняет происхождение ренты на участке № 1? Раз производство, говорит он, отстает от спроса, цены начинают подниматься, и только тогда, когда они достигнут уровня, достаточного для вознаграждения по нормальной таксе капитала и труда, приложенных к новым землям, они обратятся к эксплуатации земель второго качества.

Какая же здесь причина ренты? Очевидно, повышение спроса, а не обращение в обработку участка № 2, потому что к его обработке обращаются после повышения цен⁴. Больше того, эта обработка, остановив повышение цен, будет не способствовать, а, наоборот, противодействовать образованию ренты, ограничивать повышение цен, увеличивая количество продуктов на рынке. Таким образом, рента с участка № 1 есть простая рента редкости, происходящая непосредственно от повышения спроса и независимая от качественного разнообразия участков. Истинная причина ренты на всех землях (как лучшего, так и худшего достоинства) всегда, следовательно, одна и та же: недостаточность предложения по сравнению со спросом.

То же самое рассуждение можно было бы применить ко всем другим дифференциальным рентам, перечисленным в предыдущем параграфе; отсюда напрашивается тот вывод, что всевозможные ренты не аномалия, а совершенно нормальное следствие общих законов ценности. Везде, где цена какого-нибудь продукта по какой-нибудь причине приобретает ценность редкости и превышает стоимость производства (а эти причины могут быть многочисленными), получается рента для продавца этого продукта. Такова общая формула, к которой пришли экономисты, — формула, совершенно независимая от закона убывающего плодородия или неодинакового плодородия земель.

Но к этой формуле пришли не сразу. Английская политическая экономия, проникнутая идеями Рикардо, еще и поныне придерживается концепции дифференциальной ренты. Континентальные же экономисты, наоборот, быстро признали в ренте простое применение закона предложения и спроса. Уже Ж.Б. Сэй объяснил доход с земли "объемом потребностей общества и ценой, которую оно в состоянии заплатить за хлеб". Немецкий экономист Германн (мюнхенский профессор) в своих оригинальных и глубоких "Staatswirtschaftliche Untersuchungen", опубликованных в 1832 г., с величайшей ясностью представлял земельную ренту как простой частный случай ренты с основных капиталов. В то время как оборотные капиталы, объяснил он, благодаря легкости перемещения почти всегда приносят одну и ту же норму дохода, основные капиталы не могут так быстро перемещаться или умножаться. Отсюда часто происходит доход с них выше того, который приносят оборотные капиталы, — рента. Эта-то рента из временной может стать продолжительной, если новые основные капиталы, вступающие в конкуренцию с первыми, не будут обладать той же производительностью. Такой случай как раз имеет место по отношению к земельным участкам.

Немного позже другой немец, Мангольдт, определял ренту как "премию за редкость", которая выпадает "не на все элементы производства, а только на те, которые нельзя умножить". Если рента часто представляется нам с дифференциальным характером, так это происходит просто потому, что редкость часто бывает относительной и значение ее может быть ослаблено тем, что взамен редкого производительного элемента ставятся другие, меньшей продуктивности.

Точно так же Шефле в одном своем произведение (1867 г.), посвященном отчасти ренте⁵, подчеркивает ту мысль, что земля дает ренту и, следовательно, неспособна к перемещению или размножению, как это может быть с другими капиталами.

Наконец, когда Карл Менгер в своих "Grundsatze der Volkswirt-schaftslehre" ("Основания политической экономии", 1872 г.) закладывает основы современной доктрины о ценности, он спешит ввести теорию ренты в общую теорию цен, категорически утверждая, что "услуги земли в отношении ценности их подчиняются тем же общим законам, что и услуги машин, орудий, жилых помещений и фабрик или всех других экономических благ, какова бы ни была их природа".

Единственное различие, признаваемое новыми экономистами между такими рентами, заключается в большей или меньшей продолжительности их существования. Одни из них, как, например, доставляемые какой-нибудь машиной высшего качества, исчезнут очень быстро, потому что легко строятся новые конкурирующие машины. Другие, наоборот, долгое время останутся связанными с одной и той же производительной функцией — это ренты, обязанные своим существованием естественным качествам либо земли, либо человека. По выражению Парето⁶, смотря по тому, насколько легко сбережение будет превращаться в определенный капитал, доставляемые этим капиталом ренты будут иметь более или менее продолжительное существование. И Маршалл, резюмируя эти тонкие объяснения по занимающему нас предмету, заявляет: "Таким образом, переходя от свободных даров природы к продолжительным мелиорациям почвы, затем к менее продолжительным мелиорациям, от них к сооружениям фермы или завода, от этих последних к паровым машинам и т.д. и, наконец, к менее прочным и быстрее производящимся орудиям, мы находим целый беспрерывный ряд (рент)".

И, могли бы мы прибавить, этот ряд тянется до тех пор, пока рейта не становится отрицательной, т.е. до тех пор, пока условия предложения и спроса, допустив сначала дополнительный барыш, не сведут потом дохода от производительного орудия ниже нормальной таксы. Тюнен уже отмечал отрицательную ренту, и Парето воспринял эту концепцию.

Таким образом, у современных авторов ренты проистекают просто из закона предложения и спроса. Вследствие этого концепция ренты приобретает всеобщее значение. В то же время она перестает быть курьезом или аномалией. Так называемый закон убывающего плодородия много теряет в своем экономическом значении, и, по-видимому, грозит большая опасность существованию опирающейся на него теории Рикардо. Вызвав, как никакая другая теория, такую полемику среди экономистов, эта теория, кажется, готова теперь вместе с классической теорией ценности отойти в ряды тех доктрин, которыми занимаются еще историки, но от пользования которыми отказываются экономисты⁷.

§ 2. Идеи "unearned increment" и конфискация ренты с помощью налога

Рикардо, по видимому, не подозревал, чем угрожает земельной собственности его теория ренты. Для него достаточно было извлечь из нее аргумент против пошлин на хлеб, а дальше он уже не заботился о том, чтобы оправдать доход как с земли, так равно и с капиталов. Оба эти дохода кажутся ему неотделимыми от собственности.

Но другие писатели оказались более требовательными. По глубоко укоренившейся в умах моральной идее, несмотря на многочисленные опровержения ее фактами действительности, всякий доход должен найти себе оправдание в затрате личного усилия со стороны того, кто получает его. Но ведь земельная рента, по теории Рикардо, есть по преимуществу нетрудовой доход, незаработанный доход, unearned increment. Следовательно, рента — явление незаконное. Такой вывод очень скоро был сделан из посылок Рикардо.

Такой вывод должен был представляться тем более естественным, что он находил себе опору в очень старой и задолго до Рикардо возникшей концепции о несправедливости не только земельного дохода, но и самой земельной собственности. Движимая собственность есть личное создание человека, продукт сбережения и труда если не настоящего владельца, то по крайней мере прежнего. Ну а земля? Земля — дар природы, данный Провидением всем без исключения. Известен знаменитый вопрос Прудона: "Кто создал землю? — Бог. — Так уходи ты, собственник!" К этой первоначальной и очень старой концепции Рикардо в сущности невольно прибавил один новый аргумент.

Идея естественного права на общинное обладание землей является достоянием всех стран. Но в Англии она имела более многочисленных, чем где-либо в другом месте, представителей, может быть, в силу безраздельного господства у наших соседей крупной земельной собственности и вследствие связанных с нею злоупотреблений. Эта идея до того укоренилась в представлении нации, что наложила свой отпечаток на правовые традиции ее. "Наши законы, — говорит юрист Ф. Поллок, — признают право абсолютной земельной собственности только за короной. Все земли почитаются сдающимися во владение частным лицам, прямым или косвенным путем, от короны даже в том случае, когда на них не лежит никакая рента или никакая служба и в архивах нет никаких отметок о переходе этой собственности от короны к другим лицам под каким бы то ни было титулом". В XVII столетии Локк утверждал в своей маленькой книге"Oncivil government", что "Бог дал землю сынам человеческим в общую собственность".

Начиная с конца XVIII века все чаще встречаются утверждения о праве общинной собственности и о возврате на этом основании ненадлежащим образом присвоенной земли. Иногда они исходят от неизвестных реформаторов, но часто также от выдающихся или знаменитых писателей. В 1775 г. учитель в Нью-Кестле Томас Спенс в лекции, прочитанной им в философском обществе этого города, предлагал вернуть приходам собственность на землю. Вследствие этого он вынужден был удалиться в Лондон, іде не без успеха вел деятельную пропаганду в защиту своих идей. В 1781 г. выдающийся профессор Абердинского университета Оджильви выпустил в свет анонимное произведение "Опыт о праве на земельную собственность", в котором предлагал конфисковать с помощью налога из ценности земли все то, что не обязано своим существованием трудам собственника по мелиорации. Его идеи получили одобрение со стороны философа Рида. Томас Пен излагал в 1797 г. в одной брошюре такие же идеи. В XIX столетии мы не впервые встречаемся с защитой их неким Патриком Эдуардом До-вом в работе, опубликованной в 1856 г. А в следующем году знаменитый философ Герберт Спенсер в своей "Социальной статике" заявляет, что возврат земель государству "соответствует наивысшему состоянию цивилизации" и стоит в полной гармонии с нравственным законом. Правда, в одной позднейшей работе Спенсер признавал, что "поверхность территории в необработанном и первоначальном состоянии составляет все, что вправе требовать община", и отказывал ей в праве "на ценность, которую сообщили земле работы по выкорчевыванию леса, по расчистке, по долголетней обработке, по дренажу, по проложению путей, по постройке ферм и тд." Тем не менее, несмотря на такое значительное ограничение, принцип был признан им довольно определенно.

Вне Англии первоначальное право общины на землю провозглашалось неоднократно. Наряду с истинными социалистами, как Прудон и бельгийский барон Колене, или наряду с христианскими социалистами, как Франсуа Юэ, мы встречаем подтверждение его у таких философов, как Ренувье, Фулье или Секретан. Они идут так далеко, что признают за современными поколениями право компенсации за счет общества, которое допускало узурпацию.

Таким образом, уже старая и независимая от всякой экономической теории ренты концепция провозглашала первоначальное право каждого человека на землю и требовала восстановления этого права. Отзвук его мы находим, впрочем, почти у всех приверженцев национализации земли — у Стюарта Милля, у Генри

Джорджа, Вальраса⁸, Уоллеса. В этом отношении они тесно примыкают к писателям, о которых мы только что говорили. Только Госсен составляет исключение.

Но с простым утверждением незаконности земельной собственности далеко не уйдешь. Ибо если присвоение земли — несправедливость, то эта несправедливость такого древнего происхождения, что она давно уже покрыта разного рода предписаниями. Большинство современных землевладельцев, если не все, не насильно узурпировали, а законно приобрели землю с помощью плодов своего труда и сбережений. В их руках земля является орудием производства, которым они владеют с таким же основанием, как каким-нибудь капиталом, например машиной. Отнять у них ее без возмещения — значило бы не исправить старую несправедливость, а прибавить к ней новую. Таким образом, теория общинного права на землю имела лишь чисто платонический интерес до тех пор, пока она не была подкреплена новой теорией — теорией ренты.

Действительно, что доказывает Рикардо? То, что привилегия землевладельца увековечивается, так сказать, на наших глазах. Земля пользуется преимуществами, которых нет ни у какого другого капитала. Доход землевладельца растет самопроизвольно, автоматически, вне зависимости от всякой деятельности его. Распространение обработки на новые земли, рост народонаселения и вызываемый им спрос на средства существования обеспечивают бесконечно прогрессирующую ценность земли. Воля, инициатива или ум землевладельца тут совершенно ни при чем. Обстоятельства, социальная среда являются исключительным источником ее. Ценность, рождающаяся благодаря общественным условиям, должна принадлежать обществу; однако землевладелец узурпирует ее ныне, как некогда он узурпировал саму землю. Почему не помешать ему делать это?

"Предположите, — пишет Стюарт Милль, — что существует какой-нибудь вид дохода, который стремится к постоянному увеличению без всяких усилий и без всяких жертв со стороны землевладельца, что, таким образом, землевладельцы составляют в обществе класс, который, оставаясь абсолютно пассивным, прогрессивно обогащается в силу естественного хода вещей. Присвоение государством этого прироста богатства или части этого прироста по мере его возникновения не было бы в таком случае нарушением принципов, на которых покоится частная собственность. Собственно говоря, оно ни у кого и ничего не взяло бы, а просто употребило бы в интересах общества созданный обстоятельствами прирост богатства, вместо того чтобы оставить его накопляться в руках отдельного класса. Но ведь как раз таков случай с рентой".

Довод действительно кажется решающим. Во всяком случае, едва только появилось произведение Рикардо, как уже было предложено конфисковать ренту в пользу государства.

В 1821 г. его друг Джемс Милль пишет, что государство могло бы вполне законно присвоить себе не нынешнюю ренту, а будущие приросты земельной ренты для покрытия государственных расходов. Немного спустя сенсимонисты высказывают то же самое мнение. Но за эту мысль ухватился в особенности сын Джемса Милля Стюарт Милль. Уже в своих "Основаниях политической экономии" он набрасывает общий план реформы. Еще определеннее она выражается в программе Лиги (1870 г.), основанной им для пропаганды своих идей, Land tenure Reform Association, и в сопровождающих ее речах и комментариях.

Вот основные черты его реформы.

1. Государство может присвоить только будущую земельную ренту, которая возникнет после обнародования этой реформы; на нынешнюю ренту право остается за землевладением.

2. Практическое проведение реформы начнется с оценки всех земель; затем время от времени будет производиться по определенным основаниям исчисление прироста ценности, приносимой всей совокупностью земель. Для взимания ее устанавливается общий налог.

3. Для того чтобы землевладелец не считал себя обиженным, государство будет предлагать ему альтернативу: или уплачивать новый налог, или продать свою собственность по рыночной цене, т.е. по той цене, которая установится в момент проведения реформы в жизнь, если только земли будут продаваться в это время.

Что касается непосредственной национализации земель, то Милль объявляет себя противником ее; но не потому, что он находит ее несправедливой, а потому, что он слишком плохого мнения об управлении землями государством или муниципалитетами, чтобы верить в полезность такого мероприятия. Он боится, что "протечет много лет, прежде чем собранного государством дохода будет достаточно для уплаты того вознаграждения, которое могли бы на законном основании потребовать лишенные собственности землевладельцы".

Стюарт Милль не скрывал от себя, что финансовые результаты реформы будут незначительными, а ее непосредственное значение очень скромным. Несколькими годами позже другой писатель предложил значительно более радикальную меру, которая должна была вызвать истинное социальное обновление. Действительно, на теории, ренты Генри Джордж воздвигает проект уничтожения нищеты и восстановления справедливости в распределении богатств.

Генри Джордж (1839-1897 гг.) не был экономистом по профессии. Он был self-made man, самоучкой, который, прежде чем сделаться публицистом, работал в самых разнообразных ремеслах. В 16 лет он поступил матросом на корабль и долгое время вел скитальческую жизнь; затем в 1861 г. он обосновался в Сан-Франциско в качестве наборщика и, наконец, сделался редактором журнала. Он был свидетелем быстрого роста Сан-Франциско и всей окружающей его области благодаря нашествию искателей золота и сельскохозяйственной эксплуатации американского Запада. Он наблюдал колоссальный рост ценности земель под влиянием этого обстоятельства и вызванную им лихорадочную спекуляцию. В 1879 г. он выпустил в свет произведение, которое стало знаменитым и которое было навеяно указанными обстоятельствами, под названием "Прогресс и бедность".

Эта книга встретила необыкновенный отклик в'обществе. Она написана со всей страстью журналиста и ораторским красноречием. В ней не приходится искать ни точности, ни силы научного произведения. Можно открыть в ней много политико-экономической ереси. Но именно популярный характер и создал ей успех. Впрочем, чтение ее производило громадное влияние даже на экономистов, ибо описываемое в ней явление представлено с выдающейся выпуклостью. Наконец, эта книга была исходным пунктом для политической агитации, которая еще не заглохла до сих пор.

По мнению Генри Джорджа, землевладельцы благодаря своей монополии прибирают себе не только часть, но весь доход, доставляемый обществу ростом народонаселения и усовершенствованием орудий производства. По мере прогресса цивилизации пропасть между богатыми и бедными не перестает увеличиваться. В то время как рента поднимается, процент падает, и заработная плата рабочего опускается до минимума, необходимого для существования. Таким образом, по всем странам наблюдаем мы одновременный рост крайней бедности наряду с крайним богатством, как две ветви, выходящие из одного и того же ствола.

Как объяснить эти явления?

Следует ли винить в этом закон Мальтуса и закон убывающего плодородия и вместе с Мальтусом, Рикардо и Миллем думать, что бедность происходит от размножения населения, опережающего рост средств существования? Нисколько, отвечает Генри Джордж, ибо опыт повсюду показывает, что богатство растет быстрее, чем количество рук, и ассоциация людей совершает чудеса в самых неблагоприятных условиях.

Следует ли вместе с социалистами винить в этом эксплуатацию труда капиталом? Тоже нет. Наоборот, Джордж смотрит на эти два фактора как на солидарные и одинаково эксплуатируемые землевладельцами. Человек, по его мнению, может по своей воле направлять свою деятельность на производство капитала или на приложение труда. Капитал и труд — два проявления одной и той же силы — человеческой силы. Выгоды, извлекаемые из образования капитала и от применения труда, стремятся стать эквивалентными; если бы они не были таковыми, то человек был бы вынужден производить то больше капитала, то больше труда и поступать так до тех пор, пока их производительность снова не стала бы одинаковой. Следовательно, норма прибыли и процента и норма заработной платы не могут изменяться в противоположных направлениях⁹.

Чем же объясняется жалкое положение рабочего, если нельзя винить в этом ни перенаселение, ни эксплуатацию труда капиталом? Исключительно ростом земельной ренты. И здесь Генри Джордж, столь строгий раньше к некоторым теориям Рикардо, доводит его теорию ренты до самых крайних логических пределов.

Благодаря конкуренции в среде рабочих и в среде капиталистов, говорит Джордж, норма заработной платы и норма процента устанавливаются на уровне, определяемом материальной производительностью капитала и труда на последней, обращенной к обработке земле, т.е. на той земле, которая не ддет еще ренты. Вследствие одного факта пользования новыми землями монополия позволяет землевладельцам требовать все, что составляет излишек над минимальной производительностью земли.

Таким образом, рента будет в состоянии бесконечно увеличиваться, ибо границы обработки не перестают отодвигаться. По мере роста народонаселения, по мере того как все более расширяйся и разнообразятся его потребности, по мере того как технические приемы, совершенствуясь, все более вытесняют лишние руки, все более приходится прибегать к новым и, следовательно, менее производительным участкам. От этого происходит то, что на землях, раньше поступивших в обработку, рента поднимается все выше и выше. Таким образом, прогресс цивилизации во всех его формах всегда упирается в один и тот же результат, всегда влечет за собой одно и то же следствие — повышение нормы ренты к величайшей выгоде землевладельцев¹⁰.

"Вот перед вами, — говорит Генри Джордж, — небольшое село; через 10 лет оно станет большим городом; через 10 лет железная дорога заменит здесь дилижанс, а электричество вытеснит свечу; машины, детища прогресса, наводнят его и до чудовищных размеров поднимут мощь труда. Но поднимется ли через 10 лет норма процента? Нет. Увеличится ли заработная плата обыкновенного труда? Нет. Что же увеличится? Рента, ценность земли. Подите — купите клочок земли, вступите во владение им, и вы можете спокойно сесть и раскуривать вашу трубку; вы можете растянуться на солнце, как неаполитанские лаццарони или мессинские леперос; вы можете прогуливаться на воздушном шаре или искать убежище в подземных пещерах, а через 10 лет вы будете богачом, не ударив пальцем о палец и ни на йоту не увеличив общего богатства. В новом городе у вас будет роскошный особняк, а среди общественных учреждений прибавится еще одно — благотворительное учреждение".

Таким образом, у Джорджа земельная рента не просто доход, наиболее подходящий для обложения налогом, как у Стюарта Милля; она — источник социальных зол. Уничтожьте ренту — и вы уничтожите бедность, неравенство богатств и даже кризисы, которые Джордж приписывает исключительно спекуляции землями. Поэтому недостаточно отбирать будущий прирост ренты. Бедствен-ныр последствия от привилегий землевладельцев останутся, если сохранить за ними пользование нынешней рентой. Необходимо, следовательно, нынешнюю ренту конфисковать с помощью налога. Этого налога будет достаточно для покрытия всех государственных расходов, и, таким образом, не будет необходимости в других налогах. Мы приходим, таким образом, к single tax — к единому налогу на земли... Так — странный поворот в истории доктрин — Джордж пришел к выводу физиократов!

* * *

Как с экономической точки зрения, так и с точки зрения справедливости система Джорджа напрашивается на весьма серьезные возражения. С точки зрения экономической очевидно, что земельная собственность дает землевладельцу выгоду от некоторой возможной сверхценности, но не доказано (и положение Джорджа не выдерживает критики), что эта сверхценность поглощает всю выгоду от социального прогресса. По-детски наивно видеть в росте земельной ренты единственную причину бедности и вследствие этого от конфискации первой ожидать уничтожения второй.

С точки зрения справедливости ясно, что Генри Джордж, уничтожая одну несправедливость, ставит на ее место другую. Отнять безвозмездно у современных землевладельцев получаемую ими ренту попросту значит лишить их выгод, которые многие из них приобрели трудом и экономией, ибо ныне земля покупается, а не приобретается захватом. При наличии постоянной замены земли капиталом, и наоборот, нельзя отбирать доход с земель как незаконный, щадя в то же время доход с других капиталов. Конфискация нашла бы себе оправдание только по отношению к первоначальным захватчикам. Но много ли их осталось?

Наконец, если будут отбирать у землевладельца ренту, происходящую от прогресса цивилизации, то по всей справедливости нужно будет вознаградить его за все потери на ценности земли, происшедшие не по его вине. Стюарт Милль предвидел это возражение и предоставлял землевладельцу, несогласному платить налог, право продать свою землю государству по рыночной ценности в момент реформы. Но Генри Джордж не думал об этом. Правда, по его мнению, потери от падения ценности земли будут совершенно исключительным явлением, ибо прирост ценности земли ему представлялся столь же вероятным, как действие несомненных законов физики.

Система Милля тоже несвободна от упрека, хотя она представляется более умеренной, чем система Джорджа. Идея unearned іп-crement, общая ему с Джорджем, возбуждает критику с двух сторон: со стороны социалистов и со стороны экономистов.

Вы хотите, говорят социалисты, уничтожить нетрудовой доход. Очень хорошо, но почему бы не уничтожить также процент с капиталов? Не является ли он, так же как и рента, незаработанным доходом? Разве капиталист, получивший дивиденд, больше потратил на него труда, чем землевладелец, собравший ренту? Подобно вам, мы требуем уничтожения нетрудового дохода, но мы последовательнее, чем вы, ибо мы имеем мужество добиваться уничтожения всякого дохода. Стюарт Милль и его приверженцы не остаются перед таким возражением абсолютно безоружными, ибо, по их мнению, процент есть законное вознаграждение если не труда, то по крайней мере воздержания капиталиста. Процент вознаграждает такое самопожертвование. Но для социалистов неубедительны такие доводы. Они отказываются класть на весы совершенно отрицательное напряжение капиталиста и положительную активность рабочего. Большинство из них щедро бичевали сарказмом трусливость Милля и его друзей.

Познакомимся теперь с критикой экономистов. Вы находите, говорят они, земельную ренту незаконной, потому что в создании ее принимает большее участие прогресс общества, чем труд землевладельца. Но какой доход свободен от такого возражения? Не лежит ли в основе всех доходов по преимуществу социальный элемент, тот самый, который создает земельную ренту, — спрос на продукты? Увеличиваясь, социальный спрос приносит капиталу, равно как и земле, труду, равно как и капиталу, неожиданные, а иногда и чрезмерные, доходы. Разве политическая экономия в своем развитии не признавала постепенно существования массы рент, отличающихся от земельной ренты только своей непродолжительностью? Разве богатство известного горбуна с улицы Quincampoix в прекрасные времена системы Лоу не такой же результат обстоятельств, как богатства герцога Вестминстерского, владельца обширных кварталов в Лондоне? Разве сверхценность, образовавшаяся у старых капиталов благодаря падению нормы процента, носит по своему происхождению не такой же социальный характер, как сверхценность земель, возникшая под действием роста народонаселения? Unearned increment? Но в современных обществах нетрудовой доход встречается повсюду, ибо общество распределяет доходы не так, как школьный учитель, награждающий самого трудолюбивого или самого достойного ученика. Общество дает награду за самые редкие услуги, не выясняя, стоили они или не стоили каких-нибудь жертв, и с единственной целью — отметить наиболее интенсивное желание, существующее у его членов. Какое же основание выделяет одну какую-нибудь из этих рент? Следует или все их конфисковать, или не конфисковать ни одной?

На все эти аргументы есть один ответ, и уже Стюарт Милль дал его; ответ заключается в том, что ни одна из упомянутых рент не имеет такого постоянного и общего значения, как рента с земель. И такой ответ показался довольно удачным, чтобы оправдать оживленное движение общественного мнения в пользу частичного осуществления идей Джорджа и Милля.

В1880 г. в Англии, Америке и Австралии основались многочисленные лиги для пропаганды того, что приверженцы Джорджа называют "высшими истинами". Их деятельность спустя несколько лет значительно ослабла. Наоборот, для установления специального налога на земельные сверхценности делались частые попытки, особенно в крупных городах. Во Франции уже в 1807 г. один закон устанавливал право взимания особого налога с владельцев недвижимых имений, расположенных по соседству с намеченными крупными общественными предприятиями, когда вследствие этих предприятий на указанных недвижимых имуществах нарастет некоторая сверхценность¹¹. Но этот закон редко применялся. В Лондоне тот же принцип был признан в XVII столетии, но он также вышел из употребления¹². Ныне же, наоборот, эта идея находит широкое признание в Англии и в Германии. Были составлены многочисленные проекты, в особенности для обложения налогом сверхценности с городских незастроенных участков земли, и некоторые из этих проектов были осуществлены. Одна из статей известного английского бюджета 1909 г., составленная в этом духе, вызвала сильную оппозицию и подала повод для острого конституционного конфликта между палатой лордов и либеральным правительством. Что касается экономистов, то они высказывают весьма различные мнения насчет своевременности такого налога. В Германии еще недавно проведение в жизнь некоторыми городами Werthzuwachssteuer вызвало в журналах и в книгах оживленную полемику, что не помешало немецкому правительству признать этот принцип в 1911 г. в имперском законе.

Во Франции эти идеи не находят большого отклика. С одной стороны, земельная собственность здесь в гораздо большей степени раздроблена, чем в Англии; рента распределяется между многими лицами и не вызывает к себе враждебного отношения. С другой стороны, благодаря в последние годы медленному росту нашего, даже городского (кроме Парижа), населения эта проблема не носит у нас такого острого характера, как в Германии, где рабочее население видит, как арендная плата поглощает все большую часть его заработной платы. Однако у нас, как и в других местах, вопрос поставлен и рано или поздно должен будет получить то или иное разрешение.

3. Системы национализации земли

Системы, о которых мы будем теперь говорить, не ограничиваются конфискацией посредством налога части земельного дохода. Они требуют возврата земель государству.

Внешне эти системы радикальнее предыдущих, по крайней мере системы Милля. На самом же деле они покоятся на более простом принципе. Подобно Миллю национализаторы предлагают сохранить за государством сверхценность с земель; подобно ему они верят в постоянное и беспрерывное существование этой сверхценности; подобно ему они допускают первоначальное право общества на владение землей. Но они не хотят ничего отнимать у современных землевладельцев. Они не различают в их доходе того, что заслужено или не заслужено,"earned" или"unearned’; весь доход целиком они считают законным. Они не говорят подобно Миллю земельной собственности: до сих пор и ни шагу дальше! Они просто предлагают экспроприацию из соображений общественной пользы, экспроприацию, обставленную всеми возможными гарантиями; причем землевладельцы получат компенсацию не только за потерю своего нынешнего дохода, но также за потерю и будущего дохода, на который они могли бы рассчитывать. Чего бы проще и законнее?

Практический интерес подобных систем, очевидно, незначителен. В старых странах такие глубокие пертурбации в земельной собственности, возможны только в революционные эпохи. Они не проделываются с легким сердцем и без настоятельной нужды. Но все крупные преобразования в земельной собственности за последнее столетие (во Франции при революции, в России со времени освобождения крестьян, в Ирландии за последние тридцать лет) как раз преследовали цель не ограничения, а, наоборот, укрепления и даже создания индивидуальной собственности. В России еще и сейчас эта задача стоит в порядке дня. Прецеденты, не особенно ободрительные для национализации! Может быть, новые страны представляли бы более удобное поле для таких экспериментов? Может быть, там можно было бы легче сохранить за государством огромную площадь? Но там-то на самом деле меньше всего думают об этом, ибо злоупотребления, проистекающие от института частной земельной собственности, еще не сделались там чувствительными.

Утопический характер рассматриваемых нами систем освобождает нас от необходимости подробно останавливаться на деталях организации земельных отношений, коща будет принята реформа, на деталях, которые иногда с наслаждением разрабатывают национализаторы.

Но интересно изучить идеи, во имя которых требуется выкуп, и экономические приемы, при помощи которых рассчитывают осуществить его. Наиболее замечательными с этой точки зрения системами являются системы Госсена и Вальраса. Первая излагается в очень интересной работе под заглавием "Entwecklung der Gesetze des menschlichen Verkehrsвторая развивается в мемуарах, представленных автором в 1880 г. в общество естественных наук кантона Во. В них обеих содержатся общие идеи, которые могут быть очень полезны для экономиста. Потом мы скажем несколько слов о писателях, которые видят в выкупе главным образом средство дать всем людям "свободную землю".

1. Книга Госсена появилась в 1853 г.¹³ По интересному совпадению почти в то самое время, когда Бастиа во Франции и Кэри в Америке создавали свои системы экономического оптимизма, Германия нашла в Госсене еще более убежденного оптимиста и, во всяком случае, более научно образованного. Подобно физиократам Госсен думает, что Провидение подчинило социальный мир благодетельным законам, которые достаточно познать и исполнять, чтобы достичь счастья. Эти законы пользования, — мы ныне сказали бы, полезности или ophelimite, — столь прекрасные законы, что человеку достаточно преследовать свое собственное счастье, чтобы тем самым одновременно способствовать возникновению величайшего счастья для общества в целом. Уже у Госсена мы находим в замечательно определенной форме гедонистическую теорему максимума ophelimite', опирающуюся на весьма остроумный анализ потребностей; согласно этой теореме частные лица, добиваясь при режиме свободной конкуренции удовлетворения своих желаний, непроизвольно осуществляют максимум удовлетворения для всего общества.

Если преследование отдельным лицом максимума личного пользования ведет в результате к максимуму благосостояния для общества, то каждому гражданину должна быть предоставлена свобода добиться собственного благосостояния. Но на пути к этому стоят два огромных препятствия. Первое препятствие — недостаток капиталов, и Госсен устраняет его благодаря созданию крупной ссудной кассы, руководимой государством; Госсен.дает подробнейшие объяснения по организации кассы. Второе препятствие — частная собственность на землю. Действительно, чтобы быть в состоянии развить всю свою активность и создать больше богатства, человек должен пользоваться не только свободой выбора своего труда, но и свободой выбора для труда наиболее подходящего места. Но частная собственность на землю мешает этой свободе выбора. "Благодаря ей, — говорит Госсен, — часто от упрямства одного лица зависят согласие на пользование принадлежащей ему землей и возможность утилизации ее наилучшим образом в интересах производства... Разве не были вынуждены установить право экспроприации в интересах промышленных предприятий, занимающих значительное пространство, как, например, в интересах каменноугольных копей, проложения шоссейных и железнодорожных путей?"

Поэтому нужно восстановить общественную собственность на землю и для всех обеспечить возможность пользования ею. Таким образом можно будет не только выбрать для каждой отрасли промышленности наиболее подходящее место, но и можно быть уверенным, что каждый клочок земли будет эксплуатироваться лицом, наиболее способным извлечь из него выгоду; последнее будет достигнуто посредством учреждения торгов на сдачу земель и отдачи лицам, которые предложат наивысшую цену. Таким образом, в каждый момент и при данном состоянии человеческих знаний будет обеспечена наилучшая организация производства.

2. Вальрас не становится на такую узкоутилитарную точку зрения, как Госсен. Его реформа проникнута концепцией о роли отдельных лиц и государства, изложенной им в 1867 г. в лекциях на тему Theorie generate de la Societe” ("Общая теория общества"). Подобно Генри Джорджу, Вальрас пытается примирить социализм с индивидуализмом и сам называет свою примирительную систему либеральным социализмом, или синтетическим социализмом, или, иначе, "синтетизмом".

У него государство и отдельное лицо не противопоставляются друг другу, а взаимно дополняются. Они оба по весьма верному, по нашему мнению, выражению суть абстракции; единственной реальностью является "общественный человек", т.е. человек, живущий в обществе. У реального, человека, т.е. у такого человека, каким мы его знаем, имеются две группы интересов: к первой группе относятся интересы, которые противоположны интересам его ближних, это его личные интересы; ко второй группе относятся интересы, общие у него с интересами его ближних, — соблюдение этих интересов обеспечивает существование вида. Обе группы интересов одинаково важны, ибо удовлетворение их одинаково необходимо для существования общественного человека. Государство и индивид суть просто два различных обозначения для одного и того же "общественного человека", смотря по тому, рассматриваем ли мы его в качестве лица, преследующего коллективные интересы, или же в качестве лица, преследующего свои особые личные интересы. У каждой группы этих интересов имеется своя область, отмеченная природой вещей.

Государство обязано обеспечить общие условия существования для всех людей. Индивид обязан сообразно со своими способностями прикладывать свой труд и проявлять настойчивость для создания себе положения в обществе. Для того чтобы оба они, государство и индивид, могли выполнить свою задачу, нужно дать каждому из них необходимые ресурсы: индивиду — ресурсы, происходящие от его труда и его сбережений, а государству — доход, происходящий от общественного прогресса, т.е. земельную ренту. Обеспеченное таким образом государство не будет иметь нужды отбирать с помощью налога у частных лиц часть плодов их труда. Коллективная собственность на землю и на доход с нее, частная собственность на капитал, на труд и на доходы с них — такова общественная организация, которая, по мнению Вальраса, осуществит следующую формулу справедливости: равенство условий, неравенство положений.

Если исходные пункты реформ, предлагаемых Госсеном и Вальрасом, различны, то условия их осуществления совершенно одинаковы. Оба они, и Госсен, и Вальрас, проникнуты величайшим почтением к приобретенным землевладельцами правам. По их мнению, государство не имеет права отнимать у них ни будущую ренту, на которую они рассчитывали, как того хочет Милль, ни настоящую ренту, как того хочет Джордж. Единственно справедливая операция — выкуп земли, и в цену выкупа следует включить сверхценности, на которые рассчитывали землевладельцы. Практически выкуп осуществляется посредством выпуска ипотечных обязательств, которые будут предложены собственникам в обмен на их землю. Благодаря получаемой ренте, которая, конечно, прогрессивно будет расти, государство будет в состоянии отныне не только уплачивать проценты по своим долгам, но и постепенно погашать их. По истечении нескольких, приблизительно 50, лет капитал будет возвращен и государство будет одно распоряжаться рентой.

Нечего было бы прибавить к этой концепции, если бы Вальрас сам не привел против нее одного возражения и не был бы, таким образом, вынужден определеннее выяснить свою концепцию роста земельной ренты.

Если, говорит Вальрас, государство заплатит землевладельцам за их земли математически точную ценность, т.е. в цене будет содержаться сумма, соответствующая учтенному приросту ренты в будущем, то какая же останется у него надежда на возможность погашения занятого и уплаченного за земли капитала? Если ценность земли будет точно вычислена, то процент с цены выкупа должен быть в строгом равновесии с теми суммами, которые предстоит получить государству в качестве земельной ренты, потому что этот процент представляет не что иное, как цену только что указанных сумм, и потому для государства земельной ренты не хватит для возмещения занятого капитала. Операция будет, как говорят, "blanche", т.е. пройдет без затруднений, но и не даст никаких выгод. Как устранить это возражение?

Очень просто. Если бы возражение действительно было основательным, то оно уже ныне имело бы силу по отношению ко всякой спекуляции с землями. Если бы частные покупатели должны были платить продавцам такую цену, в которой выражалась бы действительная ценность всех будущих сверхценностей, то они с самого начала оказались бы лишенными той выгоды, на которую они рассчитывают при покупке. Но ведь каждый знает, что ничего подобного не бывает. Ежедневно имеют место такого рода спекуляции по тем простым соображениям, что сверхценность всегда до некоторой степени явление случайное. Лучше осведомленный или более проницательный, чем продавец, покупатель уверен, что цены на землю пойдут на повышение, или сам рассчитывает вызвать это повышение имеющимися в его распоряжении мерами. При выкупе государство и будет в положении названного спекулянта. По мнению Вальраса, сверхценность земель не преминет возрасти в будущем быстрее, чем думают нынешние держатели земли, и это будет происходить благодаря экономической эволюции, на плоды которой частные землевладельцы могут не рассчитывать, а государство — с уверенностью распоряжаться ими.

"Я думаю, — говорит он наряду со многими авторитетными экономистами, — что ныне человечество переживает важную экономическую эволюцию: от земледельческого режима, в котором человечество жило в течение тысячелетий, оно переходит к промышленному и торговому режиму, основной характер которого заключается в том, что земледелие должно прибегать к самому широкому пользованию капиталами, чтобы содержать значительно выросшее народонаселение. Я думаю, что эта эволюция, последствием которой будет возникновение новой сверхценности в ренте, не сопровождающееся увеличением ценности сельскохозяйственных продуктов и ограничением их количества, — я думаю, что эта эволюция, которую до настоящего времени заметили лишь некоторые проницательные и передовые умы, не могла быть еще учтена землевладельцами. Поэтому я думаю, что, если бы государство выкупило земли до эволюции, о которой идет речь, и затем благоприятствовало бы ей всеми зависящими от него мерами (уже сам по себе вьцсуп действовал бы в этом направлении), оно нашло бы в нормальной сверхценности средство для полного погашения покупной цены".

Таким образом, подобно Рикардо и благодаря до некоторой степени восстановлению его учения, Вальрас пришел к убеждению, что в будущем мы будем свидетелями прогрессивного роста сверхценности на землях ввиду ограниченности их. Но его теория не опирается, как теория Рикардо, на закон убывающего плодородия; наоборот, она отвергает возможность сокращения земледельческого производства. Она просто опирается на определенный факт перехода из аграрного состояния в промышленное и коммерческое и от экстенсивной культуры к интенсивной, которая приведет к возрастанию ценности на земли. Благоприятствуя поэтому переходу соответствующими мерами, государство само сможет способствовать успеху этой гигантской операции, которая, впрочем, будет не единственной, ибо к ней надо будет присоединить выкуп каменноугольных копей, железных дорог и других монопольных предприятий.

3. Приводимые национализаторами основания, как мы видели, довольно разнообразны. Госсен хочет осуществить максимум производительности; Вальрас думает прежде всего обеспечить государству необходимые ресурсы; некоторые другие писатели видят в выкупе главным образом средство обеспечить всем людям свободный доступ к земле, свободную землю. В частности, последняя задача руководит Альфредом Расселом Уоллесом, великим английским натуралистом, в кампании, начатой им в 1882 г. в пользу национализации земли, и в книге, в которой он делает сводку своей аргументации, под заглавием "Национализация земли, ее необходимость и цель".

По Уоллесу, возможность занимать свободную землю должна по необходимости положить конец зависимости рабочих от капиталиста. Никто не захочет работать за голодную плату, если будет уверен в том, что сможет заработать на свободной земле свой насущный хлеб. Никто не будет страдать от безработицы, потому что всегда будет в его распоряжении земля для обработки. Таким образом, свободный доступ к земле разрешит проблему пауперизма и безработицы, и это будет наисчастливейший результат национализации.

"Важно, — говорит он, — предоставить каждому рабочему свободу владеть и обрабатывать клочок земли". И Уоллес предлагает, чтобы каждый гражданин имел право только один раз в своей жизни выбрать, где ему понравится — на национализированной земле, среди свободных участков, клочок в 1 — 5 акров с условием, чтобы он занял его и лично его удобрял.

Эта концепция блещет своей чрезвычайной простотой. Она не покоится, как предыдущие, на сложной и ученой экономической теории. Поэтому она представляет собой превосходную политическую платформу. Однако при ближайшем рассмотрении она оказывается по-детски⁰ наивной.

Обработка самого незначительного клочка земли требует капиталов. Приверженцы теории свободной земли, по-видимому, забывают это. И очень часто капиталы эти значительно выше тех, которыми располагает простой рабочий. Кроме того, земля родит не каждый год; надо семенам дать время прорасти. Если у рабочего имеется достаточный запас, чтобы ждать урожая, то, вероятно, этого запаса будет также достаточно для того, чтобы ждать нового заработка в случае безработицы. Некоторая сумма денег, которую он поместил в сберегательную кассу и которой он может располагать во всякое время, несомненно, покажется ему во время зимы более полезной, чем клочок земли, расположенный, может быть, на большом расстоянии от него. Наконец, обработка земли требует, кроме капитала, некоторых навыков. Нельзя стать сразу крестьянином. Прекрасный рабочий очень часто будет, несомненно, весьма плохим земледельцем. Тут кстати сослаться на опыт с земледельческими колониями, который доказывает, что безработные вообще бывают посредственными земледельцами. -Приверженцы теории свободной земли, кажется, заблуждаются насчет действенности их средства, и опыт, думается нам, скоро дал бы жестокое опровержение их теории¹⁴.

§ 4. Социалистическое расширение идеи ренты

Все авторы, о которых мы только что говорили, индивидуалисты. Они не посягают на собственность саму по себе, и процент на капитал не находит среди них врагов. Еще менее враждебны они к выгодам, которые может каждое лицо извлечь из своих способностей и таланта. Социализм отличается от всех предыдущих систем одинаковой враждебностью как к проценту на капитал, так и к земельной ренте. А некоторые социалисты заходят даже так далеко, что отрицают за отдельным лицом право на специальные выгоды, проистекающие от исключительных способностей и превосходящие чистый доход от его труда.

Существует, во-видимому, пропасть между этими двумя концепциями. Нельзя ли засыпать ее?

Конечно, можно, отвечают некоторые писатели, и самым простым образом: для этого достаточно принять за ренту процент с капитала и доход от исключительных способностей. Таким образом теория ренты оправдывает не только экспроприацию земли обществом, но и интегральный коллективизм. Эта концепция зародилась в Англии.

Англия — истинное отечество социализма, Англия Годвина, Хэлля, Томпсона и Оуэна — в течение почти 70 лет после этого первого идейного движения не произвела у себя ни одной социалистической системы. За исключением Милля, который находился под влиянием французского социализма, она оставалась довольно равнодушной к идеям, волновавшим континент. Карл Маркс мог размышлять и редактировать в Лондоне свой "Капитал", и ни один английский экономист, по-видимому, не заметил этого. Надо было образоваться социалистическим партиям в Германии и во Франции после 1870 г., чтобы идеи великого коллективиста возбудили к себе истинный интерес в Великобритании. Тогда образовалась там в 1880 г. небольшая марксистская партия. Но в то же время другая группа стремилась основать оригинальную и чисто английскую социалистическую доктрину — это социалисты-фабианцы.

Fabian Society (фабианское общество) было учреждено в 1884 г. Сначала в него входило небольшое число молодых людей из среды буржуазных классов, которые откололись от одного более старого общества, созданного "для мирного перерождения расы при посредстве усовершенствования индивидуального характера". Некоторым из них цель показалась довольно отдаленной. Стремясь к более непосредственным результатам, они поддались идеям, заимствованным с континента у марксизма и анархизма. Но очень скоро они отказались от революционного духа, так мало соответствующего английскому характеру, и чтобы лучше обозначить свое отличие от приверженцев переворота и верующих в "сенсационный исторический кризис", приняли название фабианцев, происходящее от Фабия-Кунктатора (медлителя), знаменитого противника Ганнибала. Они были и ныне остаются критическими умами, даже весьма критическими, боящимися насмешек, и не вдохновляются энтузиазмом апостолов. Всеща готовые посмеяться над собой, сжечь своих старых идолов, отвернуться от всякого законченного политического или социального кредо, они быстро превратились в простое общество изучения и пропаганды, роль которого сводится главным образом к интеллектуальной деятельности и которое "держится того мнения, что в философии социализма свет просвещения является более важным фактором, чем пламя вдохновения".

Несмотря на такие условия, малоблагоприятные для успеха социалистической проповеди, социалисты-фабианцы пользовались довольно глубоким влиянием не столько среди рабочих, сколько среди буржуазных классов. Многие из них — выдающиеся писатели, как, например, драматург и критик Бернард Шоу, историки Сидней и Беатриса Уэббы, романист Уэлс. Проникая в самую разнообразную среду, сотрудничая во всевозможных журналах и газетах, без различия партий, выпуская брошюры и читая публичные лекции, они добились того, что вокруг их идей завязалась борьба. Они подытожили их в интересном сборнике статей, выпущенном в свет в 1889 г. под заглавием "Fabian Essays" ("Фабианские опыты"). Здесь нашли отражение мнения не фабианского общества, а главных фабианцев, ибо не следует забывать, что у фабианского общества имеется только практическая, а не теоретическая доктрина. Оно определенно провозглашает себя социалистическим¹⁵ и преследует цель превращения частной собственности в коллективную. Но оно утверждает, что "у него нет никакого особого мнения по вопросу о браке, о религии, об искусстве, о теоретической политической экономии, об исторической эволюции, о денежном обращении и о всяком другом предмете, не относящемся специально к практической деятельности демократии и социализма". Поэтому интересующие нас здесь экономические теории являются личными теориями известных членов общества. Последнее, очевидно, вдохновляется ими, но не ставит на них своей печати, и не все приверженцы его принимают их.

Главным образом Уэбб делал попытки подвести под фабианский коллективизм новое теоретическое основание. Определенно отказавшись от марксистской теории трудовой ценности и сочувствуя больше всего современным теориям Джевонса, Маршалла или австрийцев, он должен был найти иное основание для присвоения средств производства обществом. В качестве истинного англичанина и не будучи в состоянии отделаться от влияния, которое оказал Рикардо на экономистов его страны, Уэбб прибегает к теории ренты великого писателя, которая, по его мнению, "истинный краеугольный камень коллективистской экономии"¹⁶.

Прежде всего, — и это само собой разумеется, — теория ренты оправдывает коллективное присвоение дохода с земель, доказывая, что этот доход просто зависит от дополнительного продукта с лучших земель по отношению к наихудшей, на которой рабочий производит только свою заработную плату. До сих пор ничего нового.

Но эта теория нисколько не оправдывает конфискации дохода с капиталов. Ибо между различными капиталами, т.е. между различными машинами, всякого рода орудиями и постройками, служащими для производства, тоже существуют качественные различия, а следовательно, и разница в их материальной производительности, как и между различными участками земли. Рабочий, прилагающий свою силу "на грани капитала", если можно так выразиться, т.е. с таким минимумом орудий, без которого невозможен никакой труд, зарабатывает только свою заработную плату. Все, что превосходит этот минимум, капиталисты могут требовать как платеж за высшую производительность ссужаемых ими капиталов. Следовательно, процент есть дифференциальный доход, рента, если определять его как следует, т.е. как "определенное количество продукта", а не как нечто, деленное на сто.

Наконец, все те, которые наделены высшими способностями, превосходящими способности рабочего, который, находясь на грани культуры, работает не только с минимумом земли и капитала, но и с минимумом образования, с минимумом умственного развития и ловкости, — все те производят больше и могут удержать у себя излишек. Это опять-таки дифференциальный доход — "рента за ловкость". Впрочем, эта рента есть вообще результат лучшего воспитания, получаемого детьми землевладельцев и капиталистов, и получается она, следовательно, косвенным путем от частной собственности.

Эта остроумная аргументация не очень убедительна. Ибо даже если предположить, что процент и большая часть заработных плат являются лишь дифференциальным доходом, то для конфискации все-таки нужно было бы представить специальное оправдание. Свойства капиталов не естественные свойства, как свойства земельных участков в теории Рикардо: они сообщены им человеком. А что касается специальных способностей человека, то остается еще доказать, что общество получит пользу от конфискации всей выгоды, получаемой от них отдельным человеком. Как и научное объяснение распределения богатств, так и эта концепция не представляется нам особенно удачной. Распределение дохода совершается в процессе обмена и зависит от цены услуг, а Уэбб абстрагируется от цен, чтобы дать себе отчет исключительно в материальном продукте. Мы не отрицаем, что основные капиталы могут подобно земле приносить ренту, измеряемую отношением к текущей норме процента. Но после трудов Бем-Баверка и Ирвинга Фишера нам представляется невозможным объяснить эту норму материальной производительностью капиталов. Однако именно этот пункт является существенным в теории Уэбба.

Попытка основать весь коллективизм на теории ренты Рикардо (это последнее усилие выжать из учения старого экономиста революционные выводы) потерпела неудачу. Даже друзья Уэбба не присоединились к нему, хотя намеки на "три монополии" также постоянно выходят из-под его пера.

Эта попытка интересна не столько сама по себе, сколько как симптом. Мы уже видели, как во Франции и Германии самые непосредственные ученики Маркса отвергают его теорию ценности и многие из них приобщаются к теории предельной полезности. Тут мы наблюдаем, как часть английских социалистов следует по пути той же самой эволюции. По-видимому, во всех странах социализм отказывается от претензий создать "рабочую" политическую экономию наряду с "буржуазной" и признает, что может быть только одна политическая экономия, независимая от партий и социальных идеалов, роль которой заключается просто в научном объяснении экономических явлений.

В своей реакции против теории Маркса фабианцы идут даже гораздо дальше синдикалистов. Они не только отвергают его теорию ценности, но и отворачиваются от всей его социальной доктрины. В частности, их оппозиция Марксу обнаруживается в двух пунктах, и хотя мы здесь удаляемся от предмета этой главы — теории ренты, все-таки для завершения нашего изложения фабианских идей важно отметить их.

Социальная доктрина Маркса базируется на борьбе классов; социализм является у него доктриной пролетариата. Триумф его будет триумфом пролетариата над буржуазией. Его принципы противоположны принципам современного общества, как противоположны интересы обоих классов. У фабианцев нет ничего подобного. У них социализм есть лишь продолжение буржуазно-демократического идеала. Они ограничиваются тем, что логически развивают принципы, на которых покоятся современные общества. "С экономической стороны, — говорит Уэбб, — демократический идеал фактически и есть сам социализм". Не в том дело, чтобы главенство буржуазии заменить главенством пролетариата, и не в том также, чтобы освободить рабочего от состояния наемничества (в социалистическом строе все будут наемниками, говорят фабианцы), а в том, чтобы организовать промышленность в интересах "всей общины". "Мы требуем руководства промышленностью или прибыли от нее не для горных рабочих, не для сапожников или коммерческих служащих, а для всех граждан". Следовательно, социализм не классовая доктрина, а философия, имеющая в виду общий интерес. "Социализм есть проект обеспечения для всех одинаковых прав и возможностей". Уэбб даже оспаривает существование в Англии борьбы классов в марксистском смысле слова. Больше того: "при наличии факта, что социалистическое движение до сих пор вдохновлялось, наставлялось и руководилось членами из средних и буржуазных классов, фабианское общество... протестует против допускаемой социалистами бессмыслицы, заключающейся в том, что они объявляют особенно враждебным социализму тот самый класс, откуда социализм вышел". Как видно, фабианцы не сходятся в этом с французскими синдикалистами.

Их философия истории также отличается от философии Маркса. По Марксу, капитальное явление XIX столетия — концентрация собственности в руках отдельных привилегированных лиц и одновременно с этим пролетаризация масс — двустороннее явление, необходимым последствием которого будет экспроприация первых вторыми.

Фабианцы не оспаривают концентрации собственности. Но они оптимисты и далеки от того, чтобы констатировать параллельное порабощение масс; по их мнению, капитальным явлением XIX столетия нужно считать уменьшение власти капиталистов, рост коллективного управления в национальном хозяйстве и уже начавшуюся экспроприацию праздных людей в интересах рабочих. Социализм, по Уэббу, находится на пути к осуществлению без шума и даже без ведома его жертв: "Постепенно по ломтику отнималось от прибыли с капитала благодаря благодетельным социальным ограничениям свободы произвольного распоряжения им. По ломтику отнималось от доходов, происходящих от ренты и процента, благодаря переложению налога с плеч потребителей на плечи лиц, пользующихся доходом выше среднего... Ныне приход, город или даже государство так или иначе ведут почти всевозможные отрасли промышленности без всякого вмешательства какого-нибудь посредника или капиталиста. Общество создает и поддерживает свои собственные парки, музеи искусств, библиотеки, лекционные залы, дороги, улицы, мосты, рынки, бойни, пожарные трубы, маяки, спасательные лодки, кладбища, общественные бани, плоты для полоскания белья, дровяные склады, порты, набережные, больницы, богадельни, газовые заводы, водопроводы, трамваи, телеграфные провода, луга, рабочие дома, школы, церкви, читальные залы и т.д.". В то же время государство устанавливает надзор за частной промышленностью: "Государство предписывает для большинства крупных промышленных предприятий возраст рабочих, продолжительность труда, количество воздуха, света, пространства, температуру, устройство ватер-клозетов, часы отдыха и принятия пищи; где, когда и как должна уплачиваться заработная плата; как загородить барьерами лестницы, машины, лифты, угольные копи, каменоломни; когда и как должны чиститься, исправляться и пускаться в ход машины... Со всех сторон надзирают за частным капиталистом, контролируют его, а если понадобится, то и заменяют коллективностью".

Вы видите, восклицает Уэбб, что мы живем уже в атмосфере полного социализма. Все наши законодатели — социалисты без своего ведома, и "экономическая история этого века есть хроника почти беспрерывного прогресса социализма". Социалисты, повторяют фабианцы слова сенсимонистов, ограничиваются ясным изображением пути эволюции, по которому бессознательно идут все люди. "Из бессознательных факторов мы смело становимся деятельными агентами ее — то для того, чтобы содействовать, то для того, чтобы мешать замечаемым нами трансформациям".

Вот мы и очутились далеко от Маркса и еще дальше от его уче-ников-синдикалистов. На самом деле мы приблизились к философии истории немецких государственных социалистов. Не являются ли фабианцы просто государственными социалистами, которых они как будто бы забывают?

"Фабианский социализм" не есть, собственно говоря, новая научная доктрина. Перед лицом либерализма, немного износившегося, но еще находящегося в почете у многих английских писателей, он представляет скорее идеи экономической централизации, родившиеся повсюду в Европе от одних и тех же условий современной жизни. Ибо, вероятно, в довольно скромном виде прогрессирующей централизации представится впоследствии законодательная эволюция за последние 30 лет, квалифицированная его противниками и даже многими из его приверженцев весьма громким именем социализма.

Тогда как практическая политика в Англии с давних пор начала освобождаться от индивидуализма, философская и политическая доктрина утилитарных радикалов, сформулированная в начале XIX века Бентамом и его друзьями, сохраняла, однако, и еще ныне сохраняет сильное влияние на умы. Фабианцы стали противниками этой доктрины. Они охотно смотрят на себя как на интеллектуальных наследников утилитарных радикалов и стремятся выражать новые потребности великой промышленной и демократической страны. Рабочее законодательство, уже так широко развившееся, муниципальный социализм, самопроизвольно развившийся в крупных городах, расцвет крупных кооперативных федераций в Манчестере или Глазго доставляют им убедительные примеры проповедуемого ими практического социализма. "Это, — говорит Беатриса Уэбб, — не социализм иностранных рабочих, которые требуют осуществления анархистской утопии с помощью кровавого переворота, это специфически английский социализм, который выявляется в действиях, а не в словах; это социализм, который молча внедряется в фабричные законы, в законы против truck-system, в законы об ответственности за несчастные случаи, об общественном здравии, о рабочих жилищах, об общественном образовании, словом, во всю ту массу благодетельных законодательных актов, которые заставляют отдельное лицо идти на службу и под покровительство государства".

* * *

Фабианская теория — последнее воплощение доктрины Рикардо. Ныне, по-видимому, уже невозможно сделать из этой доктрины еще новые выводы; из нее выжали, думается нам, все, на что она была способна. Будут ли еще попытки возобновить ее, достать в ней новое боевое оружие против незаработанных доходов? Этого нельзя предвидеть. Но нам покажется это маловероятным, если принять во внимание, что экономическая наука уже не видит в феномене ренты странной аномалии, которую она, по-видимому, не-коща представляла среди других экономических феноменов. Экономическая наука не оспаривает ее роли, но она отказала ей в значительной доле той социальной важности, какую Рикардо и его ученики приписывали ей, а следовательно, и в значительной доле того, что можно было бы назвать ее революционной плодовитостью.

Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---