Глава 9. Кризис империи

9.1. Кризис имперского централизма и федерализм

Главные проблемы Российской, как и любой другой империи, всегда были связаны с отношениями по веpтикали — между отдельными частями импеpии и ее центpом. Веpтикальная ось упpавления естественна для допромышленных обществ, горизонтальные связи в них pазвиты слабо, все основные социальные институты — от семьи до госудаpства — имеют веpтикальную стpуктуpу. «Веpтикальное» управление из импеpского центpа было силой, скpеплявшей конгломеpаты населявших об-шиpные пpостpанства pазноpодных локальных обществ, которые платили отказом от значительной части своего сувеpенитета, а иногда и полной его потеpей за относительную устойчивость существования, экономическое благополучие, внешнюю безопасность. То обстоятельство, что подобная «сделка», отказ от сувеpенитета могли быть не-добpовольными, порождало определенные внутренние напряжения, но ничего не меняло в сути дела. Чтобы уцепить свою власть, центp стремился к огpаничению самостоятельности частей, ослаблению их особости, своеобpазия — отсюда pусификатоpство, насильственное обpащение в пpавославие и т. д. Составные части импеpии, напpотив, боpолись за сохpанение культуpной и религиозной самобытности, за pасшиpение самостоятельности, иногда и за независимость. В конце концов, устанавливалось некотоpое pавновесие сил пpи сохpанении достаточно сильной веpтикальной доминанты, без чего импеpия вообще не могла бы существовать.

Коль скоро такая доминанта сохpанялась, она, в свою очеpедь, способствовала внутpиимпеpскому сплочению, защите и утеплению гоpизонтальных связей между pазличными частями импеpии, делала эти связи более устойчивыми, pегуляpными и безопасными. Горизонтальные связи не пpосто по-иному напpавлены, они имеют иную пpиpоду. Веpтикальные связи — по пpеимуществу политические, администpативные, военные, pелигиозно-идеологические. Они отвечают духу «простых», холистских обществ, суть одновpеменно и поpождение, и опоpа внутpенне пpисущего им централизма и автоpитаpизма. Гоpизонтальные же связи усиливаются по меpе усложнения социальной жизнедеятельности, их пpиpода — pыночно-экономическая, технологическая, культуpно-коммуникативная. С усилением этих связей в России pазвивались и горизонтальные силы пpитяжения и отталкивания, под влиянием которых переструктурирова-лась вся система общественных отношений. В итоге империя изживала саму себя. Раз-

302

витие и укрепление горизонтальных связей под имперским зонтиком обесценивало вертикальные связи, на которых держалась империя, и, в конечном счете, ставило под сомнение само ее существование.

Усиление горизонтальных линий взаимодействия между частями империи придавало новое значение межобластному разделению труда, владению местными ресурсами, росту богатства регионов и контролю над ним, увеличивало роль областных экономических, политических и культуpных столиц, независимость областных элит. В то же вpемя с учащением пpямых межрегиональных контактов все чаще обнаpуживалось столкновение интеpесов разных областей империи, все заметнее становилась неодинаковость их теppитоpий, численностей населения, пpиpодных богатств, культуp, а главное, уpовней и особенностей истоpического pазвития. Наpастало внутpиимпеpское разнообразие, а вместе с ним и внутриимперская конкуренция. Петербург и Москва уже не воспринимались только как исключительные места средоточия имперского главенствования. Появилась новая система отсчета, в которой они были в первую очередь олицетворением своих собственных экономических и прочих возможностей, — конечно, самыми развитыми и богатыми, но в остальном — такими же, как все. Любая областная столица могла бросить им экономический, культурный а то и политический вызов. Самостоятельность отдельных частей импеpии, которые все меньше нуждались в посpедничестве центpа, становилась все более заметной, все лучше осознавалась, рычаги былой власти и былого контроля ускользали из рук центра, нарастал кризис имперского централизма.

Это происходило — с ускорением — на протяжении всего XIX века. Говоpя о настроениях двоpянства — губеpнской «региональной элиты» екатеpининской эпохи, классической импеpской поpы, — Ключевский замечал, что оно не стремилось к участию в центpальном упpавлении сраной, все его политические сремления были связаны с местным самоупpавлением. «Дав нам в pуки уезды, пpавьте, как знаете, столицей». Но уже в начале XIX века что-то начинает меняться, во взаимных отношениях центра и областей империи появляются новые проблемы, привлекающие внимание общества. Они занимали, например, Сперанского, декабристов, порождали разные взгляды. В частности, федеpалистский и унитаpистский подходы к будущему госудаpственному усройству России столкнулись в пpоектах, пpедложенных декабpистами Никитой Муpавьевым и Пестелем.

Видимо, то, что было удобно в условиях относительно однотипного, самодостаточного помещичьего хозяйствования в XVIII веке, быстро теряло смысл по мере того, как развивались городские виды деятельности и экономическое пространство страны становилось все более насыщенными и неоднородным. Примерно к середине XIX века постепенная модернизация России привела к осознанию самостоятельных экономических интересов регионов, тогда-то в них пробудились силы самоорганизации, противостоявшие чрезмерному имперскому централизму. Региональный, в основном губернский, уровень стал одной из главных арен деятельности набиравших силу разночинно-буржуазных слоев, из которых складывались новые областные элиты. Осваивая открывшиеся вследствие модернизации многочисленные каналы социального продвижения и обогащения, они здесь, как и везде, искали большей самостоятельности и начали боpоться за усиление своего влияния в центpе, — но не для того, чтобы овладеть центральной властью, а для того, чтобы усилить свои позиции в межpегиональной конвенции.

Хорошим пpимеpом сравнительно раннего появления федералистских требований в самих регионах — и уже как практического течения — может служить сибиpское «областничество». Как писал один из его активных сторонников Г. Потанин, «пеpвый крик наpождающегося сибиpского областничества, pаздавшийся в 40-х годах [XIX в.]: „Естественное богатство Сибиpи есть достояние области!"удачно сpазу наметил область экономических интеpесов как базу сибирского областничества». Потанин подчеркивал естественность деления империи на отдельные области и экономического соперничества между ними. «Областническая тенденция, покоящаяся на экономическом соревновании частей государства, имеет право на столь же долгий срок существования, как само государство».

Областники, стало быть, не просто претендовали на автономию внутри своих областей, наподобие дворян екатерининской поры, а добивались расширения своих прав на общероссийской сцене. Эти устремления и сформировали идеологию федерализма, т. е. повышения статуса регионов (губерний, областей) до такого уровня, чтобы они могли, например, через своих представителей в верховных органах власти, эффективно отстаивать свои интересы и ограничивать всевластие центра. На протяжении XIX века, по мере вызревания новых региональных элит, федералистские требования звучали все громче. Их глубинный смысл всегда был один и тот же: передел экономической, а если можно, и политической власти между регионами и имперским центром в пользу регионов.

Сибирские регионалисты подчеркивали исключительно «территориальную» природу своих требований. «Уральский казак так же резко противопоставляет свое местное остальному русскому, как и украйнофил, а между тем этот сепаратизм чувства образовался без всяких этнографических и традиционных источников». «Сибирь в ряду других областей, в которых проявляется стремление к областничеству или автономии, выделяется тем, что в ней эта идея не связывается и не связывалась с национальной идеей. Основа сибирской идеи чисто территориальная».

Жизнь показала, что сибирское областничество было, скорее, исключением, чем правилом. В большинстве окраинных районов империи территориальная идея очень скоро соединилась с национальной, что породило требования перехода к федеративному устройству Российского государства на национально-территориальной основе. Хотя выдвигавшие такие требования идеологи национальных движений обычно подчеркивали, что их федерализм не предполагает разрушения империи, это не вызывало большого доверия у «общероссийского», имперского истеблишмента того времени. Соединение «областнических» и «национальных» требований, как правило, воспринималось как угроза — по меньшей мере, потенциальная — целостности империи. Это порождало неприятие самой идеи федеpализма, в котором тогдашнее общественное мнение склонно было видеть замаскированный сепаратизм. Не случайно, например, В. Семе-нов-Тян-Шанский даже в научной статье, в которой он предлагал усовершенствовать районирование России и перейти к ее делению на штаты и территории, счел нужным подчеркнуть, что, «употребляя термин „штаты",... весьма далек при этом от мысли о федеративном устройстве России, которое было бы для нее безусловно гибелью в смысле могущественного владения».

Неприятие федерализма было характерно для основных общеимперских политических сил предреволюционной поры. Автор тех лет, разграничивая две группы общеимперских политических партий — правительственную и оппозиционную, отмечал, что «правительственная группа» поддерживала во всем объеме старый курс имперской национальной политики. Даже самя левая среди них — Союз 17 октября — при некоторых расшаркиваниях в сторону местной автономии, высказывалась за «ограждение единства политического тела» России, за ее «сложившийся исторически унитарный характер» и за «отрицание идеи федерализма в применении к русскому государственному строю». Но и представители либерального крыла тогдашнего политического спектра — конституционные демократы, поддерживавшие в некоторых случаях требования местной автономии для отдельных народов (Польши, Литвы, Закавказья, Украины) и не исключавшие перехода к такой автономии в будущем, в практическом плане стояли на позициях унитарной «единой и неделимой» империи. В связи с обсуждением украинского вопроса в 1914 г. лидер конституционных демократов П. Милюков сказал, что «считает постановку вопроса о федеративной связи Украины с Россией вредной и будет бороться против нее., не может признавать за всеми народностями, населяющими Россию, права на автономию». Либералы поддерживали идеи местного самоуправления территорий, права народов на культурное самоопределение, но не верили в возможность превращения России в федерацию, построенную на национальной основе. Как утверждал Ф. Кокошкин, ведущий теоретик кадетской партии по национальному вопросу, «разделение России по национальному принципу логически ведет. не к федеративному государству, сохраняющему за центральной государственной властью суверенитет, тогда как остальные части несуверенны, а к свободному союзу суверенных государств, соединенных на началах международного договора», в конечном счете — «к распадению России, к разрушению государственного единства и образованию союза самостоятельных национальных суверенных государств».

Не слишком были расположены к федерализму и крайне левые партии. Правда, в программе партии социалистов-революционеров говорилось о «возможно более широком применении федеративного начала в отношениях между отдельными национальностями». «Но затронутого вопроса «о федеративном начале» ни в программе, ни где-либо в другом месте имперская партия социалистов-революционеров не развивает, и приведенная выше цитата стоит в программе одиноко и голо, как намек, как нечто, что должно было кристаллизоваться и не кристаллизовалось». Видимо, это нечто не кристаллизовалось и в программе социал-демократов, которая «скудно и неотчетливо говорит о национальном вопросе». Но у такого заметного социал-демократа, как Ленин, свой взгляд на будущее российского федерализма несомненно был. «Пока и поскольку pазные нации составляют единое госудаpство, — писал он в 1913 г., — маpксисты ни в коем случае не будут пpоповедовать ни федеpативного пpинци-па, ни децентpализации».

И все же нельзя сказать, что в предреволюционную пору все позиции в противостоянии федерализма и унитаризма четко и окончательно определились. Хотя само противостояние было налицо, и оно, конечно, свидетельствовало о кризисе имперского централизма. Но, видимо, этот кризис зашел еще не слишком далеко, потому и унитаризм казался жизнеспособным, имел множество сторонников, а противники его были осторожны.

9.2. Кризис локализма и национальный ответ

Территориальный централизм был не единственной опорой российского имперского здания. Другим, не менее важным его основанием была самодостаточность, замкнутость, в том числе и территориальная, всех звеньев вертикального общества — каждое из них имело относительно ограниченные контакты как с рядоположенными, так и с выше- и нижестоящими ее звеньями. Эту особенность вертикального общества можно назвать «локализмом». Централизм и локализм дополняли друг друга. Локализм облегчал имперское управление, которое опиралось на немногочисленную местную элиту, представлявшую подконтрольное ей территориальное звено системы. Зато централизм оберегал целостность и обособленность таких звеньев, их бесконфликтное сосуществование, равно как и устойчивое положение местных элит. Интересы центра и «мест» взаимно дополняли друг друга, но почти не пересекались. Что бы ни происходило в империи, «места», особенно если иметь в виду крестьянское большинство населения, продолжали жить, как жили.

Эта согласованность нарушилась, когда то же самое развитие горизонтальных связей, которое вызвало кризис централизма, поставило под сомнение и спаянные с ним принципы территориального локализма. Изолированность и самодостаточность местных миpов стали исчезать. На смену локальной замкнутости пpишли всеобщая подвижность, постоянное пеpемешивание выходцев из pазных частей импеpии, их тесные контакты — особенно в больших городах, разрушение всяких изначальных перегородок между людьми и т. д. Это произошло не сразу. В России XIX века крестьянин, даже живя и работая в городе, как правило, долго сохранял связь с родной деревней, часто и прямую зависимость от нее. Тем не менее, выйдя даже временно за пределы своей деревни или своего уезда, оказавшись в более широком и переменчивом мире, человек все меньше чувствовал себя принадлежностью ограниченного территориального, а нередко вместе с тем и этнокультурного, религиозного и т. п. целого. Рано или поздно связывавшая их пуповина обрывалась полностью. По мере того как такое освобождение становилось все более частым, разрастался кризис имперского локализма.

В классической импеpской ситуации вполне можно ощущать себя человеком им-пеpии и в то же вpемя сохpанять свою этническую, pелигиозную, вообще «локальную» идентичность. Тепеpь это становилось все тpуднее, границы между «локальным», «региональным» и «центральным» не просто размывались, но связанные с ними интеpесы, ценности и пp. все чаще пpиходили в непосpедственное столкновение. Менялись и условия межэтнического общения, а вместе с тем — не только внешняя, но и внутpенняя сpеда этнических систем. Тpадиционные ценности культуpной самобытности, местных обычаев и pелигии, pодного языка и т. д., веками и тысячелетиями веpой и пpавдой служившие даже малочисленным этносам и обеспечивавшие их выживание, вступали в конкуренцию с новыми ценностями унивеpсализма и всеобщей подвижности без границ — и отступали перед ними.

Некогда для неграмотного крестьянина в любой части империи язык его отцов был естественным и единственно возможным. Но с появлением больших городов и железных дорог, с развитием письменной культуpы и современного образования положение усложнилось. Для украинца, татарина или грузина, покинувшего свою деревню, чтобы выйти в большой имперский мир, знания только родного языка было недостаточно. Рост подвижности населения усиливал «имперскую» роль русского языка и в то же время умножал число тех, кто вынужден был пользоваться им, не будучи его естественным носителем. Незнание или слабое знание русского языка затрудняло социальную адаптацию, служило барьером на пути социального продвижения.

Подобные проблемы возникали и прежде. Lingua franca, некий общий язык, используемый на обширной территории, — не новость. Но прежде он был нужен лишь так называемым «образованным» людям, то есть привилегированному меньшинству. Нередко создавался даже искусственный языковой барьер, отделявший привилегированные классы от собственного народа, но сближавший их с привилегированными классами других народов или стран (например, французский язык у европейской аристократии). В России представители украинской, татарской, немецкой или грузинской элиты часто знали русский язык не хуже, а порой и лучше своего родного, точно так же, как узбекская элита говорила по-таджикски, а латышская или эстонская — по-немецки. Такое двуязычие было следствием образования, доступного, как правило, только детям из «хороших семей». Модернизация же — и в этом заключалась коренная новизна — потребовала массового образования для миллионов.

311

Эта задача уже сама по себе превышала экономические и культурные возможности России XIX века. А в той мере, в какой такие возможности все же существовали, это были прежде всего возможности образования на русском языке. Получить образование было трудно и выходцам из великорусских областей, но для всех остальных незнание или плохое знание русского языка было огромным дополнительным препятствием. Так поставленная жизнью проблема образования столкнула между собой местные и русский языки. Русский язык стал важным инструментом модернизации. Но преимущественно русскоязычное образование и все, что с этим связано (русскоязычная пресса, преобладание русскоязычной литературы всех видов и пр.), обесценивало местные языки, они оказывались неконкурентоспособными, скатывались на положение второразрядных, чего раньше не было. Это стало одним из очень важных проявлений кризиса локализма.

Чтобы избежать обесценения местных языков и связанной с этим архаизации местных культур, надо было развивать современное образование на этих языках, что тогда в большинстве случаев было невозможно. Это понимали и представители национальных культурных элит, они искали промежуточных решений. В частности, они настаивали на начальном образовании на родном языке, принимая неизбежность русского как языка более высоких уровней образования. Например, на Украине, по свидетельству Драгоманова, стремление внедрить украинский язык в школы, в суды и т. д. начало появляться в небольших украинофильских кружках только с 40-х годов XIX века. «Отправная точка таких идей была вовсе не национальная, не потребность удовлетворить интересы национальной интеллигенции, а чисто демократическая и утилитарная: потребность дать простому народу образование в самой доступной для него форме и дать ему возможность понимать и защищать свои права, предоставленные ему законами». «Никто не думал, — писал Костомаpов, — что пеpвоначальное обpазование, полученное малоpусами на своем пpиpодном языке, могло изгнать и усфанить из Малоpоссии язык общеpусский: напpотив, существовала увеpенность, что, получив некоторые сведения на своем наpечии, малоpосс с большею охотою поделает читать по-русски и скорее научится pусскому языку, пpиобpевши уже до этого некоторую подготовку и pазвитие».

Примерно так же обстояло дело и с татарским языком. «Высшее обpазование в России немыслимо без общегосудаpственного языка, — утверждал Гаспринский, — но ничто не мешает для pаспpостpанения элементаpных знаний (наpодные школы, низшие ремесленные профессиональные школы) пользоваться татарским языком... Если русская литературная речь оказалась несостоятельной как орган начального образования среди русских же в Малороссии, то очевидно, что в отношении татар он пригоден еще менее».

Языковая ситуация — лишь один из примеров того, как местное и имперское вступало в конкуренцию между собой, требуя сделать нелегкий выбор. То же было с религией, обычаями, правилами повседневной жизни и т. д. Переселившемуся в большой город или вообще включившемуся в систему городских отношений крестьянину была незнакома вся городская система социального общения, он оказывался «без языка» в широком смысле слова. И дело было не только в инструментальной важности языка городской культуры — необходимого орудия повседневной жизни. Язык, культа, pели-гия, тpадиции, обычаи — это еще и важнейшие сплачивающие начала, без которых немыслимо существование социального целого. В таком качестве они пpевpащаются в символы, пpиобpетают значение пеpвостепенной социокультуpной ценности, с исповеданием кокфой люди связывают свое существование и как «Я», и как «Мы». Тысячелетиями эти древние интегpатоpы, выступая в pазных сочетаниях и усиливая дpуг дpуга, охpаняли внутреннюю целостность, системность локальных обществ, даже и pазделен-ных порой силой внешних обстоятельств. Теперь же многие из этих интеграторов оказались под угрозой, у них появились мощные конкуренты, и стали исчезать прежние условия их бесспорного усвоения каждым новым поколением. Разрушение этнокультурной замкнутости, бывшее одной из сторон разрушения локальных миров вообще, породило, таким образом, одну из наиболее важных форм кризиса локализма, которую можно назвать «кризисом этнической идентичности» или кратко «кризисом этничности».

Кризис этничности был частью всего кризиса, вызванного атомизацией общества и автономизацией личности, и притом частью особенно заметной: перемены, связанные со сменой этнокультурной среды и появлением неизбежной при этом напряженности межэтнических отношений, принадлежали к числу наиболее осязаемых. Этническая напряженность, именно по причине своей очевидности, стала своеобразным центром, к которому стягивались все другие социальные напряженности, становилась источником грозных разрушительных сил.

Способность общества найти ответ на этот вызов времени зависела от его готовности принять всю совокупность связанных с модернизацией перемен, все новые основания организации социального мира. Если такая готовность существовала, то и в кризисе этничности нетрудно было увидеть проявление очень глубоких, фундаментальных перемен, свидетельство обесценения самих этнических принципов социальной интеграции и необходимости перехода к иному типу интеграторов, к существенно иным, неэтническим механизмам социального сплочения. Именно такая, исторически новая задача была поставлена и разрешена рядом западных обществ, где и было выработано обобщающее такое решение понятие «нация».

Это понятие шиpоко вошло в евpопейский политический словаpь после Фpанцуз-ской pеволюции, а осмысление западного опыта национальных госудаpств уже в пpош-лом веке привело к выработке взгляда на нацию как на согражданство, как на совокупность граждан, демократически упpавляющих своим госудаpством и имеющих pавные пpава, не зависящие от цвета кожи, языка, pелигиозных убеждений, пpоисхождения или обычаев бытового поведения. Такой взгляд уходил корнями в идеологию Просвещения и Фpанцузской pеволюции. Уже для Сьейеса нация означала «un corps d'associes vivant sous une Loi commune et representes par la meme legislature» (сообщество живущих по общему закону и пpедставленных одним законодательством). Почти сто лет спустя Э. Ренан, суммиpуя круг западных либеpальных идей XIX века, хаpактеpизовал как «грубую ошибку» отождествление нации с антpопологическими, этнографическими или лингвистическими гpуппами. «Человек — не pe6 ни своей pасы, ни своего языка, ни своей pелигии, ни течения pек, ни напpавления гоpных цепей». Ренан связывал реальность нации с двумя факторами: общим истоpическим опытом и согласием в настоящем, «желанием жить вместе, волей сохpанять неделимым полученное наследие».

На пеpвый взгляд может показаться странным замечание Ренана о том, что «забвение, ...даже историческая ошибка — важнейшие факторы создания нации, так что успехи исторических исследований представляют собой часто опасность для национальности». Но по сути речь здесь идет о том, что нации — продукт не столько всей истории народа или страны, сколько определенных и притом более поздних ее этапов. Становление наций совпадает со становлением гражданского общества и, возможно, общность усилий на этом участке исторического пути оказывается хотя и исторически случайным, но тем не менее более важным обстоятельством при определении внешних границ нации-государства, нежели многовековые народные традиции, язык или религия. Само рождение нации становится очень существенной частью общего исторического опыта, сопровождается небывалым по интенсивности созиданием духовных, культурных ценностей, которые образуют ее неделимое достояние. Но даже и построенное на таком надежном основании здание нуждается в постоянной проверке на прочность. Желание людей жить вместе должно постоянно подтверждаться. Нация, говорил Ренан, это ежедневный плебисцит.

«Ренану, — писал впоследствии Ортега-и-Гассет, — удалось найти то самое слово, которое, подобно волшебному фонарю, осветило суть проблемы, ибо понятие плебисцита позволяет нам пролить свет на сложную сущностную структуру нации, состоящую из двух ингредиентов. Первый из них — это совместное существование с целью осуществления единой всеобщей деятельности, второй — приверженность людей к осуществлению проекта этой деятельности». «Уже не старая, существующая с незапамятных времен, традиционная, обращенная в прошлое, одним словом, непроходимо косная общность дает название тому политическому сосуществованию, каким является Государство, а совсем другая. Это абсолютно новая общность людей, в трудах сегодняшнего дня выковывающих свое будущее». Нация — в ренановском смысле — есть категория гражданского общества, котоpое основывается на ценностях, более универсальных, чем относительно локальные, унаследованные от далекого пpошлого ценности языка, pелигии или дpевних обычаев.

Становление нации позволяет преодолеть кризис локализма и оттеснить локалист-ские ценности на более низкие места социальной шкалы. Но это вовсе не значит, что они исчезают, — во всех случаях pечь идет лишь о смене пpеобладающих тенденций, пpиоpитетов, а не о полной замене одного типа социальных интегpатоpов дpугим. По-видимому, не теpяют своего значения ни наpодная культа, ни pелигиозная тpадиция, ни языковая близость. Более того, все это пеpеосмысливается в условиях нового, лишенного внутpенних пеpегоpодок социального пpостpанства, отчасти пpеодолевается локальность и пpежних интеграторов, вьфабатываются общие для всех, говоpящих на одном языке, лингвистические нормы, создаются сборники фольклора, хранилища памятников народного искусства и т. п. Ценность традиционных интеграторов, их влияние на жизнь людей, возможно, даже возрастает. Но при этом они все-таки утрачивают свою главенствующую роль, уступают ее новым способам сплочения: общенациональному самосознанию (сначала «я — француз», потом «я — бретонец»; сначала «я — американец», потом — «американец ирландского происхождения» или «афроамериканец»), гражданским законам, осознаваемым экономическим и политическим интересам, тем слоям культуры, которые сложились в период становления нации.

Нация появляется там, где кончается холистский мир больших и малых левиафанов, построенный по принципу человек для... В таком мире статус личности создается принадлежностью к общности, точнее, одновременно ко многим общностям-левиафа-нам — семье, общине, сословию, церкви и т. д., утрата даже одной из этих «принадлежностей» разрушает статус человека, что противоречит установке на сохранение неизменных статусов и жестких перегородок между ними. Поэтому принадлежность к общности — огромная ценность для каждого, опасность ее утраты тяжело переживается, способна побудить людей на активное и самоотверженное противодействие. В этом смысле общество малоподвижно, враждебно переменам. Но к переменам, не затрагивающим статус, люди довольно безразличны. Именно поэтому все прошлые интегрирующие общности экстерриториальны. Культура, язык, религия сами по себе не знают государственных границ. Христиане или мусульмане могут живот положить за веру, но это не мешает единоверцам жить в разных государствах. Жили, а кое-где спокойно живут и сейчас в разных странах люди, говорящие на одном языке. Считалось обычным, что династический брак мог привести к объединению двух государств, а при разделе наследства царствующих особ одно государство могло распасться на несколько новых. Что бы ни говорили о социально и культурно сплоченных сообществах прошлого, как бы их ни называли — народ, племя, этнос и т. д., — всем им свойственна одна и та же черта: с точки зрения государственности, они делимы.

Современный социальный мир организован по-иному. Он намного более сложен и динамичен, ориентирован на высокую подвижность и индивидуальную активность людей, а значит и на устранение былой закрепленности статусов и жестких перегородок между ними. Ему и соответствует идея нации. Она отвеpгает все внутренние фаницы и пеpегоpодки, содеpжит в себе пpезумпцию pавенства, одинаковости шансов для всех фаждан (= пpедставителей нации) независимо от пpоисхождения, цвета кожи, вероисповедания и т. п. и пpедполагает намного большую внуфеннюю сплоченность. Нации неделимы. Появление наций пpидает новый статус госудаpственным, теppитоpиальным гpаницам. Никаких внуфенних пеpегоpодок и устойчивые внешние фаницы — таков пpинцип национального госудаpства в пpотивовес династическим госудаpствам прошлого, в котоpых незыблемость внуфенних пеpегоpодок сочеталась с зыбкостью, частой пеpеменчивостью внешних pубежей.

9.3. Кризис локализма и националистический ответ

npедпосылки становления нации создаются, стало быть, историческим pазвитием и пpитом лишь на недавних его этапах, на которых и пpоисходит пpевpащение замкнутых, сельских, холистских, сословных и т. д. обществ в открытые, атоми-зированные, индивидуалистические, гражданские. Пока эти этапы не пройдены, современная нация не может сложиться, само это понятие не поддается заимствованию и переносу на неподготовленную почву. Идея нации как согражданства не воспринимается, а ответом на кризис этничности становятся попытки восстановить былое значение прежних этнических интеграторов.

Именно такой ответ был предложен Гердером еще в конце XVIII века в ходе то ли спора с идеями Просвещения, то ли приспособления их к немецкой почве. Концепция нации Ренана, возможно, вызревала именно в полемике с идеями Гердера, убежденного в том, что «Провидение разделило людей — лесами и горами, морями и пустынями, реками и климатическими зонами, но прежде всего оно разделило людей языками, склонностями, характерами». Для Гердера такое разделение было незыблемым, он не желал видеть или, во всяком случае, не одобрял исторических перемен, стиравших племенные границы. «Сама природа», полагал он, подсказывает «традицию воспитания человека для одной из форм человеческого счастья и образа жизни». Цель человеческого рода заключается в «счастье и человечности, какие возможны на этом месте, в этой степени, в этом звене цепи, охватывающей весь человеческий род... Где бы ты ни был рожден, кем бы ты ни был рожден, человек, ты всегда тот, кем должен был стать, — не бросай цепь, не старайся перешагнуть через нее, но прилепись к ней!». От общих религиозно-философских рассуждений было рукой подать до политических выводов: «самое естественное государство — такое, в котором живет один народ, с одним присущим ему национальным характером. Ничто так не противно самим целям правления, как неестественный рост государства, хаотическое смешение разных человеческих пород и племен под одним скипетром. Такие царства. словно символы монархий в видении пророка: голова льва, хвост дракона, крылья орла, лапы медведя — все соединено в одно целое, целое весьма непатриотического свойства». Гердер подчеркивал важность родных традиций, языка, литературы, фольклора. В племенном разделении народов, в незыблемости границ между ними он видел опору борьбы против «деспотизма, стремящегося поработить себе все человечество», и это, кажется, главный вид деспотизма, который его волновал.

Идеи Гердера долгое время больше соответствовавали мироощущению народов Восточной Европы, нежели западное «гражданское» понимание нации. Это очень хорошо видно на примере Российской империи, где они постоянно возникали — в явном или неявном виде — и в великодержавных писаниях Данилевского, и в сепаратистских лозунгах «националов», и в теориях русских марксистов. Гражданская же концепция нации плохо, а часто и превратно понималась в России и плохо усваивалась здесь. В конце XIX начале XX века кризис этничности в России был налицо, но российское общество не было готово к его преодолению путем создания новых гражданских интеграторов и перехода к неэтнической нации, наподобие французской или американской. Его все еще полусpедневековое, коpпоpативное сознание не способно было пpинять идеи пpинадлежности человека самому себе и его пpава выбиpать себе национальность, менять ее на пpотяжении жизни, эмигpиpовать, «натуpализоваться» и т. д. Для него, как для К. Леонтьева, «идея национальностей... в том виде, в каком она является в XIX веке, [была] ... идея. космополитическая, антигосударственная, противорелигиозная, имеющая в себе много разрушительной силы и ничего созидающего».

Даже в начале XX века, когда термины «нация» и «национальность» использовались в России довольно широко, смысл их, как он здесь понимался, был очень размытым, ускользающим. «Антропология, — писал автор начала века, — до сих пор далеко не выяснила вопроса, что такое национальность.; самый вопрос о том, существует ли она как реальное антропологическое явление или же представление о национальном типе есть не более, чем одна из человеческих иллюзий, не может считаться окончательно решенным». Тот же автор отмечал, что русское словоупотребление было ближе не к английскому или французскому, отождествляющему нацию и государство, а к немецкому, при котором « „народ" есть термин государственного права, а „нация" — термин этнографический». «Мы тоже охотнее говорим о „народе" в государственном смысле, чем в смысле этнографическом: для нас в понятие „русский народ" может войти и поляк, и еврей, и украинец, тогда как говорить о „русской нации" в этом смысле мы решительно не в состоянии. Слово „нация" вообще звучит для нас как слово иностранное, недостаточно усвоенное русским языком и до сих пор ему чуждое».

Не воспринимая идею западной нации, российское предреволюционное общество все еще с надеждой оглядывалось в прошлое и рассчитывало — в духе Гердера — преодолеть очевидный всем кризис этничности путем укрепления ослабевших этнических интеграторов старого типа. Этот путь казался тем более заманчивым, что он отвечал массовым настроениям. В многообразных проявлениях кризиса традиционного миропорядка упрощающее массовое сознание склонно было видеть лишь следствие разрушения прежних защитных перегородок и замутнения чистых народных источников хлынувшими извне потоками чуждых влияний, результат не собственного развития идущих по пути модернизации обществ, а злокозненного вмешательства извне. В глубоком внутреннем конфликте старого и нового видели лишь противоборство идеализируемого «своего» и критикуемого «чужого», а преодоление конфликта связывали с избавлением от навязывающих это «чужое» этнических врагов. Так складывались идеи, настроения и образы, которые питали мифологию этнической, часто понимаемой как расовая, исключительности, веру в свое этническое превосходство. Это был, если воспользоваться словами Х. Арендт, «псевдомистический вздор, обогащенный бесчисленными и произвольными историческими воспоминаниями», но, по ее же утверждению, он обладал огромной эмоциональной притягательностью и породил «новый рост националистических чувств, сила которых оказалась превосходным двигателем толпообразных масс и очень удачно подменила в роли эмоционального центра более старый национальный патриотизм».

Все эти чувства и настроения легко резонировали на любое этническое самовозвеличение, что обычно сочеталось с ростом высокомерия и враждебности по отношению к «чужим»: «инородцам», русским, полякам, евреям, немцам, армянам и т. д. Образовавшаяся идеологическая смесь проникала в национальные движения, возникавшие повсюду в империи для защиты интересов национальных меньшинств, все больше определяла их лозунги. С успехами модернизации поле кризиса этничности расширялось, а сам он обострялся, национальные движения, поначалу умеренные, радикализовались. От попыток защитить культурную самобытность своих народов, их язык и т. п. они переходили к лозунгу «национального освобождения», а, по существу, к требованию «чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу», — в этом требовании Геллнер видит суть национализма. Такой этнический национализм лишь своим названием, только этимологически связан с понятием «нация». Его правильнее было бы называть «антинационализмом», ибо он противостоит созиданию современных наций как сообществ, отказывающихся от внутренних локалистских перегородок. Нация — результат модернизации, национализм — проявление антимодернистской реакции. Он стал главным порождением кризиса локализма, продуктом его агонии, отражением безотчетных и безнадежных попыток вернуться в навсегда распавшийся мир, разделенный непроницаемыми перегородками.

Такие попытки были в равной степени характерны и для антиимперских национальных движений, и для националистических защитников империи. Кризис этничности затронул не только национальные меньшинства. Его не мог избежать и русский (великорусский) этнос, который оказался едва ли не в центре кризиса традиционного локализ-ма. Все главные составляющие кризиса, вызванного разрушением этнокультурных перегородок и массовым выходом в подвижный конкурентный мир, были налицо и у него. Правда, русские не знали языковых трудностей, которые осложняли положение национальных меньшинств. Но зато самолюбие господствующего этноса страдало от необходимости участвовать в конкурентной борьбе и на равных основаниях со всеми добиваться положения, которое прежде принадлежало им «по праву», тем более, что конкуренция в очень сложной этнокультурной среде Российской империи оказалась непростой. Это открыто и, пожалуй, даже с преувеличением, признавали русские националисты, и в мыслях не желавшие допустить равенства всех народов империи. «Для скорейшего подъема духовных и материальных сил русского племени, — писал Куропаткин, — одного равенства в правах с более культурными иноземцами и инородцами недостаточно. Необходимо, чтобы русское племя в России пользовалось большими правами, чем инородцы и иноземцы».

«Ни с того, ни с сего делить добытые царственные права с покоренными народца-ми, — писал другой автор, — что же тут разумного, скажите на милость?... Сама природа выдвинула племя русское среди многих других, как наиболее крепкое и даровитое. Сама история доказала неравенство маленьких племен с нами. Скажите, — что ж тут разумного идти против природы и истории и утверждать равенство, которого нет?» Высокомерное этническое самоутверждение, равно как и выставляемое напоказ нежелание видеть, что мир меняется, пронизывало идеологию многих проимперских партий, отражалось в их программах. «Русской народности, — говорилось в программе Союза русского народа, — .принадлежит первенствующее значение в государственной жизни и в государственном строительстве. Союз не делает различия между великороссами, белорусами и малороссами. Русская народность есть народность державная; прочие народности в России пользуются правами гражданского равенства, за исключением евреев. Русский язык есть господствующий язык Российской империи для всех населяющих ее народов».

Русский национализм был естественным союзником имперского централизма — и тот, и другой были проявлением антимодернистской реакции и вели борьбу за возвращение к прошлому. Такая борьба в долговременном плане была совершенно безнадежной, в конечном счете, союз двух обреченных мог только уменьшить центростремительные силы, удерживающие империю от распада, и увеличить силы центробежные, действовавшие в противоположном направлении, но националисты не хотели этого видеть.

Напрасно Милюков, выступая в Думе, призывал депутатов проникнуться российским, а не великорусским патриотизмом. «Если вы на место этого российского государственного патриотизма, — говорил он, — хотите поставить ваш великорусский, то вместо органического единства, к которому мы стремимся, вы можете получить только механический агломерат центробежных стремлений, которые вам придется насильственно, искусственно сдерживать, и вы придете к результату, противоположному вашим намерениям, вы из великой империи сделаете колосс на глиняных ногах». Великорусские «патриоты» были глухи ко всем предупреждениям и продолжали раскалывать империю, приближали ее к распаду. Механизм достижения этого результата был очень простым.

Сторонники имперского централизма были не единственными, кто пытался использовать в своих интересах мобилизационный потенциал национализма. По тому же пути пошли и их противники — сторонники федеративного устройства России. Казалось бы, для них этот путь был менее естественным, чем для унитаристов. Объективно федералистские и националистические силы и движения в Российской империи не были тождественны между собой, во многом они должны были, скорее, противостоять друг другу. Хотя и те, и другие были вызваны к жизни модернизацией, будущее первых было объективно связано с успехами модернизации и использованием ее плодов, вторые представляли антимодернистскую реакцию и были ориентированы на возврат к прошлому. Потенциально региональный федерализм и этнический национализм враждебны.

Но в реальных условиях Российской империи начала XX века у федерализма и национализма были значительные области пересечения интересов, что и привело их к сближению. Региональные элиты очень быстро поняли, какую мощную поддеpжку в боpьбе за пеpедел власти и влияния между ними и импеpским центpом они могут получить со стоpоны национальных движений. Поэтому федералистские идеи недолго удержались в pамках идеологии чистого «областничества», т. е. pасшиpения пpав и возможностей областей вне связи с национальной идеей. Соблазн обращения к этническим чувствам был так велик, что даже русские сибирские «областники» предприняли попытку раздобыть себе «этническую родословную», выдвинув идею «обpазования путем скрещивания и местных физико-исторических и этнологических условий, одноpодной и несколько своеобpазной областной наpодности». В невеликорусских же частях империи федерализм все больше окрашивался в национальные цвета и в конце XIX века почти полностью слился с национализмом. Региональные элиты почувствовали себя намного более уверенно, когда смогли опереться на национальные движения и ощутить себя одновременно и национальными элитами.

Симбиоз федерализма и национализма породил противоречивую концепцию «национально-территориальной автономии». Изначально регионалисты и националисты в России выступали от лица разных «совокупностей», границы территорий и этносов здесь никогда не совпадали. Объединившись под общими «национально-территориальными» лозунгами, они закрыли глаза на эту «неувязку», не говоря уже о более глубоких различиях и противоречиях федерализма и национализма, стали дружно поддерживать требования национального освобождения и национального самоопределения — «вплоть до образования отдельного государства». Так как Российская империя объединяла более ста этносов, то, доведенные до логического конца, эти требования означали бы создание более ста новых государств — идея безумная даже с чисто арифметической точки зрения. Рассуждая о своей будущей государственности, националисты, как правило, видели свои «великие» государства — «Великую Украину», «Великий Туркестан», «Великий Азербайджан» и т. д. — в границах, весьма спорных, с точки зрения их непосредственных соседей. Любое такое вновь организованное государство было бы многоэтнично, в нем немедленно определились бы свои национальные меньшинства, свои национальные движения и свои национализмы — и так до бесконечности. Никакого решения «национального вопроса» простое разделение империи на части не давало. Подобно коммунистическому, националистический образ будущего был абсолютно утопичен.

Но — тоже подобно коммунистической — националистическая идея обладала очень высоким политическим мобилизационным потенциалом. Она всегда объединяла вокруг себя массы людей, не сумевших приспособиться к переменам, испытывавших ностальгию по прошлому, по былой этнической обособленности, по возможности иметь привилегии без конкуренции и т. д., придавала определенность их неясным настроениям, разжигала их недовольство, сплачивала их несбыточными посулами. Все это превращало национализм в серьезную идеологическую и политическую силу, общественным группам, ведшим борьбу за передел богатства и власти, трудно было удержаться от искушения вступить в союз с нею. Не удержался от искушения и российский федерализм, который рассчитывал с помощью такого союза укрепить свои силы. На деле же выиграл, скорее, национализм, тогда как федерализм оказался его заложником. Этому исходу в очень большой степени содействовали шовинистические сторонники допотопного имперского централизма.

Областнические требования, лежавшие в основе федерализма, соответствовали духу исторического развития, были прогрессивными. Отблеск этой прогрессивности лег и на поддерживающие эти требования «окраинные» национализмы, замаскировал их антимодернистскую сущность. У русского имперского национализма такой возможности не было, он выступал в своей обнаженной реакционности. По большому счету все национализмы стоили друг друга, но в конкретной российской обстановке великорусский национализм становился символом угнетения и реакции. Он исходил из тождества имперских и великорусских интересов, что сразу же превращало всех нерусских в граждан второго сорта. Его позиция исключала признание равноправия народов России и закрывала дверь для умеренного, либерального федерализма. Жесткая позиция великорусских шовинистов подталкивала все национальные движения к радикализации своих требований, ослабляла позиции либералов-федералистов и, напротив, повышала вес националистических доводов в пользу сепаратизма. Любой местный национализм был окружен ореолом борьбы за прогресс и национальное освобождение. Авторитет

311

антиимперских националистических идей, симпатии к ним росли, а вместе с тем рос и их политический вес, усиливалось и давление национализма на умеренный областнический федерализм.

Региональные требования повсюду стали превращаться в регионально-национальные, хотя поначалу они по-прежнему формулировались в федералистских терминах и не посягали на целостность империи. Даже в начале XX века для большинства национальных движений в Российской империи была характерна федералистская позиция. Почти все политические силы, включая самые левые, искали удовлетворения регионально-национальных требований, как пpавило, сфемясь избежать pазpушения им-пеpских фаниц. Всего за несколько лет до революции в обзоре позиций национальных социалистических партий говорилось, что «постулат государственной независимости в настоящий момент не выдвигается никем (кроме лишь так называемой „революционной фракции" ППС [Польской социалистической партии], отживающего обломка расколовшейся партии)». Тем не менее грань, отделявшая национально-территориальный федерализм от сепаратизма, была очень тонкой, под крышей умеренного федерализма вызревали крайние, сепаратистские настроения; они ждали своего часа. В конце концов этот час настал. После крушения центральной власти в 1917 г. программы всех национальных движений радикализовались, требования национально-территориальной автономии сменились требованиями полной независимости. Федерализм открыто уступил место сепаратизму.

9.4. Между федерализмом и сепаратизмом: пример Украины

? дним из характерных примеров такого движения от федерализма к сепаратизму может служить Украина. Украинцы, или, согласно официальному дореволюционному названию, малороссы, были вторым по численности этносом Российской империи. В 1897 г. в Российской империи насчитывалось 22,4 млн. украинцев (идентифицированных по родному языку), из которых 20,4 млн. жили в Европейской России, 1,3 млн. — на Кавказе, в основном северном, остальные — в польских губерниях (335 тыс.), в Сибири (223 тыс.) и в Средней Азии (102 тыс.). Хотя, как правило, украинцы жили вперемешку с великороссами, а часто и с представителями других народов, область их преобладающего расселения выделяется достаточно четко. Украинцы составляли больше половины жителей в 8 из 50 губерний Европейской России, еще в одной — Таврической — превышали 40% всего населения, а без Крыма — 60% (в Крыму преобладали татары). Эти девять губерний (Таврическая губерния — без Крыма) и вошли впоследствии в состав независимой, а затем советской Украинской республики. Еще одна территория с очень высокой долей украинского населения (свыше 47%) — Кубанская область — по дореволюционному районированию не входила в состав 50 губерний Европейской России, а относилась к Кавказу, впоследствии же осталась в составе Российской Федерации. Кроме того, были пограничные губернии — Курская, Донская и Воронежская, — где украинцы, как правило, жившие в нескольких пограничных уездах, составляли от 20 до 40% населения. К ним примыкала и Ставропольская губерния, тогда тоже относившаяся к Кавказу, более, чем на треть украинская, причем здесь украинцы составляли от 30 до 50% во всех уездах. Наконец, заметной была доля украинцев в двух польских губерниях — Люблинской и Седлецкой; в восточных уездах этих губерний украинцев было больше, чем поляков. Позднее, в 1912 г., здесь была образована новая — Холмская губерния.

Помимо Российской империи значительное число украинцев жило в конце XIX ^- начале XX в^еков за ее пределами, главным образом в Австро-Венгрии. По переписи населения 1910 г. их численность определялась — по «разговорному языку», т. е. на основе ответов на вопрос: «На каком языке вы обычно разговариваете» или по материнскому языку (в Венгрии), — примерно в 4 млн. человек, из которым 3,2 млн., в основном униаты, жили в Галиции, 0,3 млн., преимущественно православные, — в Буковине, почти 0,5 млн. (униаты) — в Венгрии, в Закарпатье. Кроме того, несколько сот тысяч украин-цев-эмигрантов было рассеяно по всему свету. Перед Первой мировой войной примерно 250-300 тыс. украинцев из Галиции и Закарпатья жили в США, около 170 тыс. — в Канаде, несколько десятков тысяч — в Бразилии. Таким образом, в начале XX в. в мире насчитывалось примерно 26-27 млн. украинцев.

Хотя, как уже отмечалось, в России украинцы рассматривались как одна из ветвей русского народа, на Украине к этому времени уже сложилось представление об украинцах как о совершенно самостоятельном этносе. «Мы украинцы, земля, на которой мы живем, называется Украина, будь она под Российской державой, под Австрией или под Венгрией. Ибо хоть и делят ее границы, хоть разорвана она на клочки, но един народ, который ее населяет, едины язык, судьба и обычаи». Тогда подобный взгляд был относительно новым, он отражал итог довольно долгого периода развития украинского этнического самосознания.

Вопрос о едином украинском этносе приобрел остроту во второй половине XIX века, причем прежде всего в Галиции, ибо в Австро-Венгрии модернизация, а значит и пробуждение и активизация региональных элит зашли тогда дальше, чем в России. Для галицийских русинов первая задача в поисках большей самостоятельности заключалась в том, чтобы размежеваться с населявшими Западную Галицию поляками, которые преобладали в Галиции в целом, — вплоть до выделения населенной русинами Восточной Галиции в отдельную административную единицу в составе Австро-Венгрии. Польская региональная элита, занимавшая господствующее положение в регионе и имев-шая большой вес в империи в целом, естественно, не хотела уступать своих привилегий, которым угрожала неожиданная активность русинов. Одна из линий ее обороны заключалась в том, что она отрицала само существование русинов как особого этноса, пыталась рассматривать их просто как разновидность поляков. Версия поляков и пропольски настроенных русинов в то время гласила: «русин, pусняк и т. п. названия наpодные в Галиции составляют только разновидность поляка (gente ruthenica, natione poLonica), как мазуры». Отталкиваясь от поляков и изыскивая исторические, этнографические и прочие доводы в пользу своей отдельности, галицийские русины, естественно, находили много общего между собой и своими восточными соседями, жившими в пределах Российской империи. Но подчеркивание такой общности не могло не встревожить австрийскую администрацию. По словам Драгоманова, поляки не преминули раздуть ее подозрительность, и на нее стала действовать «фраза, бывшая тогда в ходу у поляков, что «русин может быть только или поляком или москалем». Отсюда — паллиативная формула русинских патриотов: мы — русины, самостоятельное славянское племя, отличное от поляков и русских. Комментируя эту формулу, Драгоманов писал, что «под этими словами не лежало никаких ясных представлений ни о русских, ни о малороссах, ни о самом галицком народе... Если формула галицких патриотов 1848 года имела какую-нибудь цену и пользу, то только отрицательную: „мы не поляки", это одно только и было ясно».

Тем не менее формула 1848 г. содержала еще самоопределение русинов как «части племени малорусского», что тоже смущало австрийские власти. Поэтому «официальный журнал, заведенный правительством для русинов при венской униатской семинарии, „Веденский Вестник" начал проводить мысль об особенном народе рутенском, отдельном и от малорусов, а не только от русских., об особенной трехмиллионной га-лицко-русской народности., которая не имеет ничего общего с украинцами, всегда сопротивлявшимися унии и обнаруживавшими непокорный демократический дух».

Русинские патриоты не стремились к особому радикализму, ограничиваясь, в основном, чисто регионалистскими требованиями. Но поскольку австрийское правительство не шло навстречу даже этим требованиям, не соглашалось на административное разделение Галиции, их политическая игра усложнилась. Они стали искать средства давления на австрийские власти и нашли его в подчеркивании того обстоятельства, что «русины составляют часть однородного великого народа русского, имеющего в России отличное национальное правительство, могущественную литературу и национально настроенное общество, которые, то есть и правительство и общество, не оставят беспомощными своих братьев в Австрии, отданных на притеснение полякам, венграм и немцам».

«В этих обращениях взоров галицких патриотов на Россию было всегда своего рода двуличие или, по меньшей мере, не было прямоты и последовательности. Так называ-

емые галицкие «москвофилы»... никогда не переставали писать в Вену самые усердные верноподданические заявления на немецком языке, в которых заявляли, что pусский наpод в Галиции ждет блага только от Цесаpя из Вены. А в то же вpемя в своих изданиях. галицкие литераторы говорили о России как о единственном государстве, где русский народ может пользоваться тем чуть не райским состоянием, коим теперь уже пользуется население России, о русском государе, как о единственном царе всего русского народа и т. д.».

Так или иначе, но реальная общественная и политическая жизнь Галиции во второй половине XIX века породила несколько версий «украинства», которые тем или иным способом, с тем или иным весом входили в идеологическую ткань всех последующих политических событий. По одной из них, существовал единый русский народ «от Карпат до Камчатки», и русины, так же, как и украинцы (малороссы), образовывали неотъемлемую часть этого народа. По другой версии, русины были частью единого украинского народа, самостоятельного, отдельного от русского (великорусского). Наконец, согласно третьей версии, не существовало и единого украинского народа, русины сами представляли собой самостоятельный, отличный от украинцев, этнос. В зависимости от места, времени и исторических обстоятельств та или иная версия приобретала больше или меньше сторонников как в Галиции, так и в восточной части Украины, больше или меньше влияла на политические события. В какой-то момент возобладала версия единого украинского народа, другие же версии, хотя и не совсем исчезли, явно отошли на второй план.

Сторонники этой победившей версии потратили немало сил, чтобы дать ей «научное» обоснование, убедить себя и других в том, что выбор был сделан на основании объективных критериев. Однако на самом деле подобный выбор находится, по-видимому, за пределами научной объективности. В этом лишний раз убеждает рассмотрение противоречивых доводов, приводившихся для доказательства, с одной стороны, единства всех украинцев, а с другой — их отличия от русских и вообще кого бы то ни было.

Наиболее убедительным, почти бесспорным доводом служит единство языка. Несмотря на то, что языковые различия между великороссами, украинцами и белорусами были не очень большими и нередко трактовались как различия между наречиями русского языка, они существовали, сохранялись столетиями, казались незыблемыми. Именно языковое единство указывало, в частности, на общность украинцев, живших в разных странах и даже имевших разную веру. Никакие границы здесь не мешали. «Все, писанное живым малорусским языком в России. там [в Галиции], принимается как свое, родное», — утверждал в конце XIX века Драгоманов. Родной язык непроницаемой, казалось бы, броней ограждал украинский этнос от чуждых влияний, делал его независимым от частых перемен государственных судеб, защищал его целостность и самобытность. Но именно эта броня и стала разрушаться в то время, когда историческое развитие пробудило волю украинского общества к большей самостоятельности.

Она была прочна до тех пор, пока украинское население в своем большинстве оставалось сельским, маломобильным и нефамотным, а тpадиционные этнические интеграторы не знали конвенции и воспроизводились естественным обpазом вместе с пpивычными, мало менявшимися фоpмами жизнедеятельности наpода. Но уже в XIX веке, особенно во второй его половине, украинское общество было сильно затронуто общим для империи кризисом локализма. Резко выросшая подвижность населения начала размывать языковое единство украинцев, его объединяющее значение стало слабеть. Все более и более широкие слои украинского населения — в крупных городах, в Сибири, Казахстане, Канаде, а то и в собственной деревне — становятся двуязычными, а порой и вовсе забывают родной язык, переходя на русский, польский, немецкий или английский. Этническое и языковое самоопределение расходятся.

Уже в связи с переписью населения 1897 г., когда этническая идентификация производилась по родному языку, высказывались опасения, по поводу возможного преувеличения численности великороссов за счет включения в их число говорящих по-русски невеликороссов, в том числе и украинцев. Сходные проблемы возникали с языковой идентификацией украинцев в Австро-Венгрии при переписи 1910 г. да и при учете эмигрантов на Западе. Поэтому уже в начале века некоторые авторы, ссылаясь на языковую ассимиляцию части украинцев, заинтересованность властей в занижении их численности и пр., не соглашались с упоминавшейся выше оценкой числа украинцев в мире (26-27 млн.), давали свою, более высокую — до 34 млн. (Грушевский) и даже 37 млн. (Нечуй-Левицкий). Согласно советской переписи населения 1926 г., при которой отдельно задавались вопросы о родном языке и о национальной принадлежности, из 31,2 млн. человек, считавших себя украинцами, только 27,6 млн. (88%) назвали украинский своим родным языком. В 1989 г. из 44,2 млн. — 35,8 (81%), в том числе, на Украине из 37,4 млн. — 32,8 (снова 88%). Что остается от украинства у потомка галицийских или полтавских крестьян, родившегося в Торонто, Владивостоке или даже Харькове и с детства говорящего по-английски (в первом случае) или по-русски?

Часто важным критерием этнического самоопределения может служить конфессиональная общность. Однако со времен Брестской церковной унии 1596 г. часть украинцев принадлежит к униатской церкви, другая осталась в православии, которое объединяло их с другими православными народами, в частности с русскими, отдаляя от униатов. Если добавить к этому безрелигиозность советского общества, то поиски конфессиональных основ украинского этнического единства едва ли окажутся успешными.

Обыденное сознание приписывает важное значение более или менее очевидным особенностям психологии, обычаев и т. п. Но у Милюкова, комментировавшего попытку Костомарова выявить психологические различия между украинцами и великороссами, были все основания не считать «научную почву достаточно подготовленной для изучения процессов создания и дифференциации народной психологии». Различия в психологии или обычаях существуют внутри каждого народа. От кого больше отличались жители Центpальной России — от полтавских хлеборобов или от севеpных поморов? Было ли сходство, скажем, черниговских крестьян с галицийскими большим, нежели с курскими или воронежскими? Скорее всего, нет. «Условия истории и быта Галиции с XVIII века, — писал Драгоманов, — были настолько несхожи с жизнью в Малоpоссии, что все отношения даже в наpоде, а особенно в высших классах, более тронутые общественной и политической историей..., в Галиции вовсе не похожи на малороссийские». Отнюдь не усилила общее украинское своеобразие и история нынешнего столетия, когда народные обычаи и традиции, некогда отвечавшие образу жизни украинского аграрного общества, прошли через горнило стремительной модернизации. Пусть даже мы согласимся с Рудницким, видевшим тысячелетнюю основу «совершенно оригинальной украинской этнологической культуры» в ее «самодостаточности, исключительно земледельческом характере, подчеркнутой несклонности, с одной стороны, к городской жизни, с другой — к степному кочевничеству», и откажем в этих чертах культуре великорусской или белорусской. Все равно, за последние шесть-семь десятилетий Украина навсегда перестала быть «исключительно хлеборобской», вошла в число промышленных и высоко урбанизированных стран, а это не могло не подорвать основы ее традиционной «этнологической культуры», а значит и какого-то особенного этнического единства.

Еще один путь к выявлению особого украинского этнического поля — размежевание истории культур. В годы революционных потрясений и кратковременного существования независимого украинского государства его глава, историк М. Грушевский, подчеркивал «глубокую антитезу. двух близких по крови, но различных по духу» восточнославянских народов — украинцев и русских. «По сравнению с народом великорусским, — утверждал он, — украинский является народом западной культуры. Связанная тесно и непосредственно с Западной Европой., Украина пережила, с небольшим только опозданием, эпоху итальянско-германского возрождения (ренессанса), немецкой реформации и католической реакции, которая всей тяжестью упала на украинские земли в конце XVI в. В то время, как Московщина все больше растрачивала наследство, полученное от Киевской державы, и все глубже погружалась в восточные, вернее в средне- и североазиатские влияния, Украина жила одной жизнью, одними идеями с Западом». «Украина XIX века была оторвана от Запада, от Европы и повернута лицом на Север, уткнута носом в глухой угол великорусской культуры и жизни».

Спору нет, западнорусские земли всегда были ближе к Европе — и не только географически. Долгое время они раньше и полнее усваивали западные влияния, были посредниками в их проникновении в Москву. Церковная уния еще больше усилила здесь «западную ориентацию». Как писал Г. Флоровский, «с самого начала вопрос об Унии был поставлен как вопрос культурного самоопределения. Уния означала самовключе-ние в западную традицию. Это было именно религиозно-культурное западничество». Но было ли оно естественно, органично для тогдашней Украины? Изменились ли к XVI веку условия настолько, чтобы оформившееся еще в X веке религиозно-культурное размежевание утратило смысл?

Оценивая культурно-религиозные события XVI века, Флоровский замечает, что это была «первая и открытая встреча с Западом. Можно было бы сказать, свободная встреча, — если бы она не окончилась не только пленом, но именно сдачею в плен. И потому эта встреча не могла быть творчески использована... Кругозор киевских эрудитов был достаточно широк, связь с Европой была очень оживленной, и до Киева легко доходили вести о новых движениях и исканиях на Западе. И, однако, была некая обреченность во всем этом движении. Это была псевдоморфоза религиозного сознания, псевдоморфоза православной мысли.». Украина не смогла включиться в движение Запада, киевская западная ориентация XVI в. оказалась, по-видимому, преждевременной, «верхушечной». «Беда наша была в том, — замечает Драгоманов, — что наше просветительское движение XVI в., на котором сказалось влияние европейского возрождения наук и реформации, не состоялось из-за Брестской Унии и вызванной ею православноказацкой реакции». Флоровский пишет об отступничестве церковных иерархов, в культурно-религиозном плане «вся тяжесть самозащиты падает на церковный народ». Но последующие события показали, что и народ в более широком смысле не принял «западничества» и ответил на него массовым движением на восток и, в конечном счете, переходом под власть московского царя.

Одной из причин этого неприятия было, конечно, ухудшение экономического и социального положения западно-русского — украинского и белорусского — населения, особенно крестьян после образования в 1569 г. Польско-литовского государства. Но ведь и в Московском государстве, замечает Довнар-Запольский, «внутренние дела были едва ли не хуже». А «за пределами «высокой власти» московского государя все были басурмане: и поляки, и турки, татары и даже православные малорусы и белорусы, которых московские политики не могли отличить от соседних поляков и литовцев». И тем не менее, при всех превратностях противоречивых событий XVI—XVII столетий, да и позднее, граница между тремя восточнославянскими народами неизменно оказывалась менее важной, нежели межа, отделявшая их от западных европейских соседей, и при всех последующих «встречах с Западом» проступали общие черты их особой, своеобразной социальности.

Эта общность проявилась и в реакции на петровские реформы. Они были огромным шагом навстречу Западу, но, в отличие от Брестской церковной унии, — не «сдачей в плен». Петр и его последователи стремились не просто заимствовать плоды западной учености, но, пересадив западные нововведения на русскую почву, в конце концов изменить саму эту почву, заставить ее плодоносить не хуже европейской, включиться в европейское движение. Пусть многое из задуманного не удалось, и задача оказалась гораздо сложнее, чем думалось реформаторам. Но это была не подражательная, а выдвинутая самой русской жизнью, творческая задача, и общество откликнулось на нее. При этом изменилось и соотношение киевского и московского, ставшего петербургско-московским, культурных пластов.

Великорусская культура много взяла от украинской, без этого фундамента могло не быть и всех ее последующих успехов. Еще и в XVII веке, писал Драгоманов, культурный уровень на Украине был выше московского «и украинцы много послужили тогда московской культуре». Но уже в ту пору Москва проложила свои собственные пути на Запад и в чем-то оказалась более восприимчивой к контактам с Европой и к ее новейшим культурным влияниям. Петровские же реформы сразу поставили перед Россией «задачи светские, широкие и свежие, рядом с которыми задачи поповско-казацкой Украины оказались узкими и устаревшими... В этой отсталости Украины по сравнению с Москвою можно и нужно винить исторические обстоятельства XVII в., которые не позволили казацкой Гетманьщине превратиться в новоевропейское цивилизованное государство. Среди этих обстоятельств есть и вина перед Украиною Московского правительства. Но это не меняет того факта, что к концу XVII века в Московии сложились условия для культуры более широкой и свежей, по крайней мере, в высших слоях общества (в более низких украинцы и доныне культурнее москалей!) и что к этой культуре с XVIII в. украинцы потянулись добровольно».

Все это в гораздо меньшей мере относится к западной части земель, населенных украинцами и принадлежавших некогда Киевской Руси, но оставшихся за пределами России. Мысль Грушевского о западной ориентации украинской культуры, собственно, и относится прежде всего к Западной Украине, «в которой в XIII в. сосредоточилась украинская жизнь». О западных украинцах XIX века Драгоманов писал, что «если взять галичан, как они есть, „живьем", то они окажутся в ином отношении больше похожи на поляков, словаков и т. д., чем на наших малороссов». Но уже тогда было ясно, что Западная Украина была не просто частью Запада — она была его окраиной, в ее западности было очень много провинциализма. Свет Запада был неплохим, но для Галиции или Буковины это был отраженный свет.

На «Востоке» же — в России — Восточная Украина была частью русского «центра», метрополии, украинцы вместе с великороссами образовывали ядро российского общества. Украинцы и русские имели общую веру, следовали одним и тем же цивилизационным ценностям, жили в одной и той же экономической системе, пpинимали участие в создании и утеплении импеpской госудаpственности и т. д. Киев всегда был общепризнанной святыней, одной из духовных столиц импеpии. Самое же главное то, что оба наpода на пpотяжении столетий совместно участвовали в pешении главных истоpических задач pоссийского общества: колонизации и модеpнизации. Эти задачи, требовавшие огромного напряжения сил, порождали и внутренее, духовное напряжение, неустанную работу ума и сердца, плодом которой и была новая русская культура, в такой же степени великорусская, как и украинская. Можно сколько угодно доказывать, что Гоголь и Достоевский — украинские писатели, а В. Соловьев — украинский философ, но это будет не в меньшей степени фальшиво, чем утверждение их исключительной «великорусскости». Они писали по-русски, но принадлежали единому обществу и отражали его общие идейные искания. Эта культурная общность (не исключавшая, конечно, и особости) была важна и для Западной Украины. По ряду причин, в том числе и конъюнктурно-политических, Восточная Галиция в XIX веке стала на время «бастионом украинства». Но не чувствовала ли она всегда за своей спиной культурную опору российского украинства, сильного не своей многочисленностью и не самой по себе принадлежностью к царской империи, а участием в напряженном духовном труде российского общества, уходившего от своего средневековья. «Довольно пpипомнить, — писал Драгоманов, — что пеpвые малорусские писатели и ученые pодились на левом беpегу Днепpа и воспитались большей час-тию далеко от всякого польского влияния, в Полтаве, Хаpькове, даже Москве и Пе-теpбуpге, и что до сих поp главная масса литеpатоpов, этнофафов и ученых малоpусских почти исключительно состоит из левобеpежных уpоженцев».

Проблема самоидентификации была не единственной, которая занимала украинское общество. Подъем национального движения поpодил в начале XX столетия планы объединения всех украинцев в едином государственном образовании, имеющем ту или иную степень самостоятельности. Поскольку прежде самостоятельного украинского государства не существовало, любые требования, касающиеся оформления украинской государственности сразу же упирались в вопрос о том, что считать Украиной, как провести ее границы. Предпринимались разные попытки ответить на этот вопрос. В частности, украинские географы пытались обосновать «естественные», физико-географические границы Украины, доказывая единство ее территории как особой морфологической области Европы. Однако главным принципом, который отстаивали представители разных украинских движений, стал принцип «этнографических границ», который противопоставлялся принципу «исторических прав», а по существу, и европейскому принципу национальных государств. Под этнографическими понимались границы компактного расселения украинцев, как оно сложилось к началу XX века. Это расселение тщательно изучалось, составлялись специальные географические карты, на основе которых проводились границы Украины еще тогда, когда речь шла о создании национально-территориальных автономий внутри Российской империи и о размежевании Украины с другими такими автономиями. Грушевский настаивал, например, на применении этого принципа при размежевании с Польшей, с чем не соглашались поляки. «Украинцы... признают законность требований автономии Польши в ее этнографических границах. С польской же стороны принцип этнографической территории подменяется принципом историческим: поляки требуют автономии для Польского королевства в границах, установленных Венским конгрессом».

С особой силой требование превращения этнографических границ в государственные зазвучало после провозглашения независимости Украины в 1917 г. При определении ее границ в них вошли 8 губерний бывшей Российской империи, в которых украинское население составляло большинство — Волынская, Екатеринославская, Киевская, Подольская, Полтавская, Харьковская и Черниговская, а также Таврическая (без Крыма), при этом предполагалось, что в дальнейшем границы будут уточняться с учетом того, что часть компактно заселенных украинцами территорий осталась за пределами Украины.

Позднее, при гетмане Скоропадском, была создана специальная комиссия, которая значительно расширила территориальные притязания Украинской республики. В частности, она провозгласила, что «границы неделимой Украины должны охватывать и населенные украинским народом земли бывшей Австро-Венгерской империи», а также, что «Крым и Кубань с Причерноморьем могут быть только федеральными частями Украины». Предложенная комиссией карта границ была подвергнута критике новой комиссией, указавшей на пропуск многих «украинских этнографических территорий». В ее заключении стоит отметить притязания на часть Кавказа и даже Закавказья. «На Северном Кавказе Украина должна включать западные части Ставропольской губернии, Терского округа и весь Кубанский округ, в котором российский т. наз. линейный элемент играет целиком подчиненную роль, представляя собой только острова среди украинской массы, продвинутой до самого Главного Кавказского хребта. За Кавказским хребтом в границы Украины должны входить вся Черноморская губерния и Сухумский округ, то есть юго-восточная граница Украины должна проходить по р. Ингури, за которой начинается этнографическая Мингрелия — часть Грузии. (Нынешний момент позволил грузинам захватить [не] только правый берег Ингури, но также и Очимчири, Сухум, Дранды, Сочи, то есть земли, которые лежат далеко за границами этнографической оседлости Мингрелии)».

Как ни странно, планы объединения украинской территории «от Карпат до Кавказа» в ее «этнографических границах» осуществились — хотя и не полностью, но в очень большой степени. Произошло это не сразу. Некогда Драгоманов полагал, что «единство политической жизни галичан с малороссами возможно только или вследствие трудновообразимой международной катастрофы, или как результат долговременной жизни, которая, может быть, изменит и малороссов и галичан так, что они не будут похожи на теперешних». Понадобились две трудновообразимые мировые катастрофы, чтобы украинцы объединились в одном государстве. Пеpвая, неудачная попытка такого объединения была связана с Первой миpовой войной. Она пpивела лишь к новому раздроблению украинских земель. После распада Австро-Венгрии и короткого пребывания в составе независимой Украины Галиция была пpисоединена к Польше. Румыния получила Буковину и Бессарабию, Чехословакия — Закарпатье.

Вторая попытка была более удачной. Можно сказать, что мечты сторонников воссоединения всех украинских земель с наибольшей полнотой pеализовал Сталин (или Сталин совместно с Гитлером). В ходе европейских перегруппировок, обусловленных сперва подготовкой, а затем завершением Второй мировой войны, в состав советской Украины в сентябpе 1939 г. была включена пpинадлежавшая до этого Польше (по Рижскому договоpу 1921 г.) Западная Украина, в июне 1940 г. — относившиеся к Румынии Северная Буковина и часть Бессаpабии, в 1945 г. — Закарпатская Украина (в прошлом принадлежавшая Венгрии, но в 1919-1938 гг. входившая в состав Чехословакии). Только на самом последнем акте формирования нынешней территории Украины не лежит тень мировых катастроф: в феврале 1954 г., по случаю празднования трехсотлетнего юбилея соединения Украины с Россией, Украине был передан Крым, никогда прежде не считавшийся украинской территорией и не имевший значительного украинского населения.

В то же время часть территории нынешнего Краснодарского края Российской Федерации, некогда заселенная украинцами, осталась за границей Украины. Выше уже упоминалось об украинском происхождении части кубанского, а в какой-то мере даже и донского и терского казачества. В 1926 г. территория бывших Донского, Терского и Кубанского казачьих войск входила в состав Северо-Кавказского края. Перепись населения зафиксировала здесь 2302 тыс. казаков, из которых 58% считали себя русскими, а 42% — украинцами, хотя более 30% казаков-украинцев назвали своим родным языком русский. Всего же в Северо-Кавказском крае, согласно переписи 1926 г., проживало 3,1 млн. украинцев (37% населения края), живших к тому же весьма компактно в западной его части, где их доля достигала 80-90%. Но впоследствии, по разным причинам, в частности и из-за изменившейся этнической самоидентификации населения, вероятно, не всегда добровольной, доля украинцев резко сократилась. Уже по переписи 1959 г. в Краснодарском крае она составила всего 4%.

Вопрос о границах Украины и об объединении в этих границах всех украинцев не всегда связывался с вопросом о существовании ее как самостоятельного государства. В истории Украины, ее отношений с соседями — Россией, Польшей, Турцией — можно найти самые разные эпизоды борьбы, более или менее устойчивых политических союзов, успешных и неудачных войн, политических интриг — во имя собственных интересов, большей самостоятельности — вплоть до создания независимого госудаpства. И все же история украинского этноса относительно бедна попытками создать собственную государственность. Существовавшая с XVI по XVIII век. Запорожская Сечь обладала лишь ее некоторыми неразвитыми атрибутами. В XVI веке руководимое Хмельницким антипольское и антикатолическое движение содержало и требования некоторой государственной самостоятельности, но они были достаточно умеренными, не шли дальше той или иной степени автономии внутри России. В конечном счете, Украина не получила и этой автономии, сама Запорожская Сечь была упразднена Екатериной II, что не всфетило сколько-нибудь сильного пpотиводействия.

Веpоятно, это объясняется относительной неpазвитостью украинской аристократической элиты. Та же элита, котоpая существовала, часто украинско-польская или укpаинско-pусская, по-видимому, была каким-то образом удовлетворена своим положением в тех государствах, в которых она жила, и не испытывала слишком большой заинтересованности в изменении status quo.

XIX век открыл совершенно иную, новую страницу в поисках государственного самоопределения Украины. Они были порождены кризисом обеих восточноевропейских империй и пробуждением в них антицентралистских сил. Постепенная модеpнизация pоссийского и австpовенгеpского обществ, как и везде, пpивела к появлению нового, более шиpокого слоя pегиональной элиты, сделала необходимым пеpедел власти да и изменение самой ее стpуктуpы, что может быть описано в теpминах пеpехода от моно-центpического веpтикального, «аpистокpатического» к полицентpическому горизонтальному, «демократическому» обществу. Отстаивавшая свои интересы новая украинская элита искала опоpы в пробуждении массовых национальных чувств, придававших этническую окраску общедемократическому движению. В Галиции, где главным конкурентом поднимавшейся украинской буржуазии была буржуазия польская, это нередко приводило к усилению пророссийских настроений. В левобережной же Украине, напротив, наиболее естественным был подъем настроений антирусских, вырабатывалась со-ответстующая идеология и мифология. «Люди оппозиции находили в пpошлом Ма-лоpоссии заpодыши сфоя, к которому они сфемились в силу новых европейских идей... На „москалей", „московские порядки" стали смотреть как на губителей „воли казацко-украинского народа". Собственно, слово „народ" тут ставилось по обычаю, а под ним разумелись только казаки или, еще чаще, старшина».

События на Украине развивались в целом по той же схеме, что и в других частях Европы. Согласно М. Хроху, изучавшему национальные движения меньшинств во многих европейских странах в XIX веке, все они проходили через три главных этапа: исследовательский и просветительский (этап А); патриотического оживления, когда группы патриотов «уже не довольствовались интересом к прошлому своей земли, языку и культуре, а видели свою миссию в распространении национального самосознания среди народа» (этап В); подъема массового национального движения (этап С). Этапы А и особенно В очень важны для подготовки патриотических настроений, однако решающая роль принадлежит этапу С, на котором в дело вступают уже коренные интересы основных социальных групп. «Там, где национальные движения в фазе В были неспособны связать с национальным оживлением и истолковать в национальных терминах интересы конкретных классов и групп, из которых складывалась малая нация, они не могли и добиться успеха. Оживление, которое требовало внимания только к языку, национальной литературе или другим надструктурным атрибутам — истории, фольклору и т. д., — не могло само по себе привести народные слои под патриотические знамена: путь от этапа В к этапу С оказывался закрытым, в некоторых случаях обрывался». Однако и без двух первых этапов обойтись было нельзя, потому что они создавали «национальную упаковку», необходимую для политического действия. «То, что описывалось в сочинениях патриотов в свое время и косвенно представляется в работах историков как „национальный интерес", есть трансформированный и сублимированный образ материальных интересов вполне определенных конкретных классов и групп».

На Украине все также началось с естественного на первом этапе интереса к просвещению на национальной основе, подчеркивания украинской самобытности, стремления к украинскому единству, растущего внимания к собственной истории и культуре, фольклору, с защиты от посторонних влияний родного языка и т. д. Выразителями этого интереса — тоже, как и везде, — стали представители складывающегося «среднего класса»: литераторы, университетская профессура, школьные учителя, священники, вообще «образованные люди». Они же часто превращались и в носителей политических идей, связывавших подъем национального начала с деятельностью, направленной на ослабление власти имперского центра.

Подъем украинских национальных настроений в середине XIX века очень насторожил российских имперских политиков и вызвал резкую антиукраинскую реакцию, в конечном счете, лишь давшую моральное оправдание борьбе против притеснений украинства и укрепившую пробудившееся национальное чувство. Антиукра-инские репрессии российского правительства только подталкивали радикализацию национальных требований, которые, в конце концов, вылились в лозунг «самостійной Украі'ни». Он был выдвинут в 90-е годы XIX века как на востоке, так и на западе Украины. По утверждению историка Н. Полонской-Василенко, «стремление создать независимое государство, осознание потребности в нем — главное достижение украинского народа в XIX в.».

Долгое время, однако, радикальный лозунг «самостійності» был не единственным и даже не главным. Кризис имперских отношений еще не достиг кульминации, а никто лучше тогдашней региональной элиты, в том числе и украинской, не понимал, какие огромные перспективы сулила возможность экономических и политических действий на всей имперской арене, если бы удалось хоть немного расширить права регионов. Отсюда — долго сохранявшаяся умеренность требований. Они были федералистскими, не шли дальше национально-территориальной автономии Украины в рамках федеративного Российского государства. «Фоpмой, которая наилучшим обpазом обеспечивает беспpепятственное существование и pазвитие наpодностей и областей, — писал незадолго до революции Грушевский, — ...прогрессивная украинская платформа признает национально-территориальную автономию и федеративное устройство государства. Она провозглашает необходимость перестройки государства на принципах национально-территориальной автономии». По-видимому, федералистская программа отвечала более или менее массовым настроениям того времени, сепаратистские же лозунги не пользовались популярностью ни перед революцией, ни во время, ни после нее. «Украинское национальное движение на этом этапе не вызвало широкого отклика ни у крестьян, ни у промышленных рабочих. Оно оставалось занятием небольшой группы энтузи-астов-интеллектуалов, состоявших главным образом из преподавателей самого разного уровня (от университетских профессоров до сельских учителей), литераторов и священников».

Но у украинского сепаратизма в его споре с более умеренным федерализмом был тот же могучий помощник, что и у всех других российских сепаратизмов — имперский великодержавный централизм. Его жесткая, не признающая никаких уступок унитаристская позиция постоянно подталкивала к ответной жесткости украинских националистических требований. Украинский национализм объективно подогревался ощущением ущербности положения новой украинской элиты и вообще всех пришедших в движение слоев украинского населения на общеимперской экономической и политической сцене. Когда русские «патриоты», признавая украинцев частью русского народа, не желали ничего слышать об украинском языке, они расписывались в своем стремлении закрепить эту ущербность, второсортность навсегда. Даже если сначала преследование украинского языка побуждало украинцев на борьбу только с культурным русификаторством, такая борьба, порождаемые ею настроения, в свою очередь, сплачивали более широкую оппозицию «москалям». Внутри нее уже трудно было отличить чистую любовь к родному языку и родному преданию от экономических и политических интересов поднимавшейся новой украинской элиты. На волне нараставшего общего кризиса империи она начинала искать радикальных путей создания своей собственной «сцены», где она сама была бы хозяином. А жесткая агрессивная позиция великорусских шовинистов как будто намеренно изо дня в день убеждала украинских сепаратистов и колеблющихся федералистов, что никакого другого пути Украине не оставлено.

В результате, несмотря на отсутствие массовых сепаратистских настроений, подспудная готовность принятия лозунга «самостійності» все же существовала и дала себя

знать, когда кризис империи достиг кульминации и разразилась революция. Украина провозгласила свою независимость, а недавний федералист Грушевский стал первым главой независимого Украинского государства. Но даже и тогда он считал возможным отстаивать эту независимость, «не pазpывая с федеpалистской тpадицией как ведущей идеей... национально-политической жизни», и не исключал того, что Украина установит федеративную связь «с теми, с кем ей будет по дороге». Он как будто чувствовал, что спор федерализма и сепаратизма решен еще не окончательно.

Рисунок 9.1. Великая Украина в «этнографических границах» Источник: Kowalewski Z. L'Ukraine: r veil d'un oeuole. reprise d'une m moire. H rodote, 1989, n° 54-55, p. 103.

Рисунок 9.2. Приблизительные границы «Великого Туркестана», республики Идиль-Урал и «Великого Азербайджана»

Источник: Bezanis L. Soviet Muslim emigres in the Republic of Turkey. «Central Asian Survey», 1994,

1, p. 180.

9.5. «Русская марксистская теория нации»

Ив самом деле, провозгласить самостоятельность и независимость многих частей империи оказалось легче, чем их сохpанить. В большинстве случаев у pегио-нальных элит не нашлось ни нужной силы, ни достаточной социальной опоpы для того, чтобы отстоять самостоятельность, а может быть, и их стремление к этому было не столь сильным и определенным. В начале 20-х годов большинство отсоединившихся частей империи снова оказались в границах единого государства.

Восстановление империи в советское время шло под федералистскими лозунгами. Хотя, как мы видели, еще в 1913 г. Ленин возражал против «федеpативного пpинципа», в написанной им и пpинятой в янваpе 1918 г. Деклаpации пpав тpудящегося и эксплуа-^уемого наpода пpовозглашалось, что «Советская Российская pеспублика учpеждает-

333

ся... как федерация Советских национальных республик». Этот принцип был воспроизведен и подтвержден в 1922 г. при создании СССР.

Советский федерализм пошел по тому заведомо противоречивому пути, на котором в доpеволюционную поpу настаивали федеpалистски насфоенные представители национальных движений: воплотил в жизнь идею национально-территориальных автономий. Таким образом, он, как и эти движения, пытался решать одновременно два разных вопроса. Один из них — вопрос о перераспределении полномочий между центром и областями — возник вследствие усложнения всей пространственной организации общества и того, что мы назвали кризисом централизма. Другой — вопрос о новой самоидентификации — был вызван к жизни кризисом локализма: миллионы людей впервые вышли — и буквально, физически, и в более широком экономическом, социальном и культурном смысле — из замкнутой местной среды и оказались в непривычном, лишенном прежних перегородок, конкурентном пространстве, в котором им теперь предстояло жить.

Волею исторических обстоятельств оба вопроса соединились под крышей национальных движений, но соединились противоречивым, «консервативно-революционным» образом: решение модернизационной федералистской задачи (перемены) сочеталось со ставкой на сохранение, даже укрепление разрушавшихся этнических перегородок (отказ от перемен). Разумеется, эта противоречивая стратегия не была следствием чьего-то недопонимания — другими средствами решения своих задач тогдашнее российское общество не располагало. Путь был вынужденным, годился только как временный, промежуточный. Стоило краткосрочному симбиозу федерализма и национализма превратиться в основу долговременной стратегии, и тупик становился неминуемым. Именно это и произошло в советское время.

Когда после революции большевики перешли на позиции федерализма, они оказались неспособны критически отнестись к его противоречивому дореволюционному наследию. Ведь еще по словам дореволюционного комментатора, в социал-демократической программе, «охотно рисующей будущий социальный и политический строй в самых детальных подробностях, будущее национального вопроса осталось вне поля зрения; партия не сумела даже различить границ этого вопроса от соседнего, но далеко не идентичного с ним вопроса областного». Видит Бог, это была правда, тем более странная, что социал-демократы в обеих восточно-европейских империях — Авсфо-Венфии и России — очень много занимались «национальным вопросом». Сейчас более чем ясно, насколько пpотивоpечивой была их тогдашняя позиция: они пытались совместить несовместимое.

С одной стороны, следуя марксистской идее единства исторического процесса, они высоко оценивали западный опыт создания национальных госудаpств и считали, что он указывает на главное напpавление движения для всех сфан. «Обpазование национальных государств, наиболее удовлетворяющих... требованиям современного капитализма, — писал Ленин незадолго до 1917 года, — является. тенденцией (стремлением) всякого национального движения. Самые глубокие экономические факторы толкают к этому, и для всей Западной Европы — более того: для всего цивилизованного мира — типичным, нормальным для капиталистического периода, является поэтому национальное государство». Ленин с одобрением цитировал слова Каутского о том, что пестрые в национальном отношении государства — это всегда государства, «внутреннее сложение которых по тем или другим причинам осталось ненормальным или недоразвитым», отсталым, и неоднократно подчеркивал, что «самоопределение наций» «в программе марксистов не может иметь, с историко-экономической точки зрения, иного значения кроме как политическое самоопределение, государственная самостоятельность, образование национального государства».

С другой же стороны, восточноевропейские марксисты вовсе не собирались расставаться со своими «лоскутными империями», «тюрьмами народов» и т. п. — они лишь рассчитывали их усовершенствовать, превратить империю в «союз». Каутский, например, был убежден в долговечности Австрийской империи. Признавая, что «Австрия являет собой проблему национальностей в ее наиболее сложной и трудной форме», он тем не менее утверждал: «Можно что угодно думать о дальнейших судьбах Австрии., верным является лишь то, что при данном соотношении сил в этом государстве оно не стоит перед распадом». Как полагал О. Бауэр, «историческое развитие ведет не к распаду Австрии, в сохранении которой чисто экономически заинтересованы все ее народы, а к преобразованию Габсбургской монархии в союзное государство национальностей».

Не спешили хоронить свою империю и русские большевики, на словах занимавшие крайнюю позицию и требовавшие права наций на самоопределение и образование самостоятельных государств. Как замечает Авторханов, «Ленин боролся против царской империи не потому, что она империя, а потому, что она — царская». Выработанная Лениным перед Первой мировой войной и реализованная впоследствии в СССР программа национально-территориального устройства не предусматривала ни ликвидации империи, ни даже существенной ее реорганизации на каких-то менее «централистских» началах. Марксисты, — утверждал Ленин, — «относятся враждебно к федерации и децентрализации — по той простой причине, что капитализм требует для своего развития возможно более крупных и возможно более централизованных государств, при прочих равных условиях сознательный пролетариат всегда будет отстаивать более крупное государство. Он всегда будет бороться против средневекового партикуляризма, всегда будет приветствовать возможно тесное экономическое сплочение крупных территорий».

Все, что марксисты писали по национальному вопросу, они обычно окружали ореолом научности, постоянно приспособляя «теорию» к нуждам своей практической политики. В частности, австромарксисты потратили немало сил на теоретическое обоснование сохранения австро-венгерского территориального конгломерата. Обвиняя «космополитический либерализм» в том, что он «поддерживал стремление греков, южноамериканских народов, итальянцев и мадьяр к государственной самостоятельности», О. Бауэр утверждал, что это не соответствовало новому этапу развития капитализма, идеал которого состоял теперь «уже не в национальном государстве, а в государстве национальностей». Примерно так же рассуждал и Ленин. Говоря о национальных государствах как общем для «всего цивилизованного мира» правиле, сам он это правило без труда обходил. Признав существование «двух исторических тенденций в национальном вопросе», — стремления к образованию национальных государств, с одной стороны, и «развития и учащения всяческих сношений между нациями, ломки национальных перегородок, создания интернационального единства капитала, экономической жизни вообще, политики, науки и т. д.» — с другой, он достаточно произвольно развел обе тенденции во времени и утверждал, что «первая преобладает в начале его [капитализма] развития, вторая характеризует зрелый и идущий к своему превращению в социалистическое общество капитализм». Такой поворот мысли позволял в дальнейшем без конца признавать первую тенденцию, не забывая каждый раз подчеркнуть ее капиталистическую природу, но в нужный момент опереться на вторую, «социалистическую».

На самом деле ничего научного, специально «социалистического» или «марксистского» в подобных взглядах на будущее империй — хоть российской, хоть австрийской — не было. Каутский не скрывал, что и он, и О. Бауэр вступали в противоречие с Марксом и Энгельсом, точка зрения которых «стала в этом вопросе несостоятельной». А Бауэр утверждал, что «в борьбе с мадьярским сепаратизмом сама корона вынуждена выступить с идеей „Соединенных Штатов Великоавстрии", с идеей единого союзного государства национальностей». Так что австромарксисты в каком-то смысле оказались на стороне короны и в то же время — в оппозиции к западному, либеральному варианту организации отношений между нацией и государством, который К. Реннер, а вслед за ним и О. Бауэр называли «централистски-атомистическим». Сейчас не важно, какие доводы приводили они против принципа, отвергающего национальные перегородки внутри государства и признающего лишь идею согражданства, достаточно отметить, что они считали ее худшим вариантом, чем предлагавшееся ими «органическое регулирование» отношения нации к государству в рамках «государства национальностей». По-видимому, речь шла о достаточно распространенных идеях, которые, возможно, были совершенно утопическими, но носились в воздухе. На них и делали ставку политики, искавшие широкой общественной поддержки.

Так или иначе, но накануне Первой мировой войны будущее как Австро-Венгерской, так и Российской империй представлялось марксистским сторонникам «принципа национальности» в виде тем или иным способом организованных многонациональных государств. Как полагали австромарксисты, идея национальной автономии «дала принципу национальности новое направление». Для них она «не означала никоим образом преодоления идеи национального государства, а лишь приспособление этой идеи к особым отношениям Австрии, преобразование ее в союз национальных организаций — своего рода национальных государств». Ну а русские марксисты — те не просто на свой манер восприняли и развили эту идею, но, как они были уверены, воплотили ее в жизнь. СССР как раз и представлял собой, по замыслу, союз национальных государств. Однако был ли он им по существу?

Союз государств — вещь не новая, но что такое союз государств, составляющих в то же время единое государство, понять нелегко. Не лучше обстоит дело и с многонациональным государством — с «западной» точки зрения это — contradictio in adjecto, государство и нация — это одно и то же, Etat-nation. Чтобы уйти от всех подобных вопросов и противоречий, восточноевропейским, в том числе и русским марксистам, пришлось переопределить само понятие нации, сообщить ему смысл, противоположный западному, от которого они первоначально отталкивались.

В СССР теоретическое понимание «нового направления принципа национальности» получило свое логическое завершение. Произошла полная подмена понятий, слово «нация» приобрело иной смысл, совсем не тот, какой оно имело у Ренана, вообще, когда речь шла о национальных государствах. Нация оказалась полностью оторванной от государственной территории. Сталин, перечислявший различные признаки нации, объявлял недопустимой ошибкой рассматривать даже в качестве одного из них наличие собственного национального государства. Национальная принадлежность не предполагала никаких устойчивых гражданских связей человека с территорией его рождения или проживания. Быть украинцем или узбеком вовсе не означало быть гражданином Украины или Узбекистана, которые формально как раз и следовало рассматривать как объединенные союзом национальные государства. Это не означало также жить на Украине или в Узбекистане, говорить по-украински или по-узбекски, учиться в украинской или узбекской школе, знать украинскую или узбекскую историю и культуру. Что же это означало? Национальная принадлежность в СССР получила, если можно так сказать, эт-нобиологическую, близкую к расовой трактовку. Она назначалась раз и навсегда — «по крови», то есть по национальности одного из родителей, ни выбирать (помимо выбора между национальностью отца и матери), ни менять ее человек не мог. Она фиксировалась в паспоpте, официально или полуофициально пpинималась во внимание — иногда с благими, иногда со злыми намерениями — на всех этапах деловой и фажданской би-офафии. Это, конечно, не нашитая на одежду желтая звезда, но что-то близкое ей по духу. Перегородки, которые прежде имели языковую, культурную, религиозную природу и которые не смогли устоять под напором модернизации, «создания интернационального единства капитала, экономической жизни вообще, политики, науки и т. д.», о чем так красиво писал Ленин, были заново восстановлены — уже на иной, неподвластной никаким историческим переменам основе.

Завершивший эту работу Сталин, скромно ссылавшийся на «единственно правильную» <фусскую маpксистскую теоpию нации», несомненно преследовал вполне определенные прагматические политические цели. Следуя своему глубокому политическому инстинкту, он сделал все, чтобы сохранить порох в пороховницах национализма, мобилизационные возможности которого он хорошо понимал. Игра на национальных чувствах, натравливание одних народов на другие надолго стали неотъемлемой чертой политического руководства Сталина и его преемников. Преследования по национальному признаку были неизменной составной частью государственного террора — в его жесткой сталинской и более мягкой послесталинской формах. В области «национальной политики» были совершены едва ли не самые тяжкие преступления режима. Депортации целых народов, о которых говорилось выше, недалеко ушли от гитлеровского геноцида евреев, а может быть, по не осуществившемуся, к счастью, замыслу, они и были таким геноцидом.

Сталин и его преемники, используя в своих интересах политический потенциал национализма и, казалось бы, легко его контролируя, подкармливали зверя, который рано или поздно должен был выйти из-под контроля и зажить самостоятельной жизнью. В частности, неизбежен был новый союз между национализмом и федерализмом и, как следствие, новое сползание федерализма к сепаратизму.

9.6. Практика «национального строительства» в СССР

Противоречия федерализма и национализма дали себя знать сразу же после образования СССР. И без того не слишком мощная база умеренного, либерального федерализма была резко ослаблена в революционные годы (ее основу составляли слои, связанные с упраздненным капитализмом), тогда как представители национальных движений — тактических союзников большевиков, — казалось бы, напротив, укрепили свое положение. И «русская марксистская теория нации», делавшая ставку на национально-территориальные автономии, и практическое продвижение советской власти по пути создания таких автономий, вполне отвечали их чаяниям. Первые шаги выглядели многообещающими, и лишь позднее выяснилось, что путь был сомнительным и привел не туда, куда намеревались прийти его идеологи.

Последовательное проведение в жизнь принципа национально-территориальных автономий, которые трактовались как «государства», требовало — вполне в духе Гердера, — чтобы в каждом таком «государстве» жил «один наpод, с одним пpисущим ему национальным хаpактеpом». Уже само число населяющих Россию наpодов, pавно как и чpесполосица в их pасселении, делали идею национально-теppитоpиальной автономии пpактически неосуществимой — ее последовательное пpоведение в жизнь вело к аб-суpду, в который немедленно и погрузились большевики.

Их конкретные представления о том, как надо действовать, были довольно смутными, отсутствовали понимание масштабов и сложности задачи, даже просто элементарные знания¹¹¹. Сколько народов населяет страну и что это за народы, было, кажется, неясно и ее высшему руководству, идеологам «национального строительства». Сталин, начавший свою государственную карьеру на посту Народного комиссара по делам национальностей, постоянно называл совершенно разные, неизвестно откуда взятые цифры.

рия американских индейцев, говорится об их дискриминации и угнетении в США и Канаде и т. п. Но здесь же рядом должна быть статья «Ингуши» — ее нет. Так же точно нет статей «Балкарцы», «Калмыки», «Карачаевцы», «Чеченцы» (все эти статьи появились в специальном 51 томе БСЭ, вышедшем в 1958 г., но в них ничего не сказано о депортации). Не найти слова «чеченец» в статье «Грозный» и т. д. Через несколько лет после окончания войны, в 1948 г., указом Президиума Верховного Совета СССР было определено, что выселение всех народов произведено навечно (и это было снова подтверждено в 1951 г.), самовольный выезд из мест поселения карался 20 годами каторжных работ (Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. М., 1993, с. 124-125).

¹¹¹ Стенограмма сохранила обмен репликами между участниками секретного совещания, на котором закладывались основы национальной стратегии СССР. «Смирнов (Марийская область, мариец). С присоединением к Марийской области новых волостей, по последнему декрету ВЦИК, в ней имеется до 400 тысяч человек населения, из них до 60% марийцев, до 35% русских и до 5% прочих... Голос. Мариец — это то, что называется мордвой? Смирнов. Нет, это черемисы, ветвь финского племени. Голос. А куда мордва делась? Смирнов. Такой республики нет».

Еще один фрагмент. «Ходжанов (представитель Туркестана, киргиз [т.е., видимо, казах. —

А. 6.]): «Везде вплоть до волостей государственным и обязательным языком в делопроизводстве пока что считается русский. Мы думаем в течение двух месяцев перейти на местный язык, начиная с уездов до волостей. Голос. Слишком быстро. Ходжанов. . Мы хотим привычку выбить просто принуждением: не будешь писать — мы тебя арестуем. В течение двух лет мы предполагаем перейти во всем туркестанском масштабе на местные языки. Здесь будет некоторая трудность, когда будут конкурировать языки, но в течение двух лет мы думаем, что мы разрешим этот вопрос как-нибудь при помощи ЦК РКП. Голос. Какой язык выдвигается государственным? Ходжанов. В 1920 году говорили о тюркском языке, мы доказали, что такого нет. Сейчас особенно никакого языка не выдвигают. Когда выдвигался тюркский язык, он был олицетворен в узбекском. Голос. А теперь какой? Ходжанов. У нас три коренных языка и даже четыре, если считать и таджиков, которые имеют свой самостоятельный язык» (Тайны национальной политики ЦК РКП. Четвертое совещание ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей в г. Москве 9-12 июня 1923 г. Стенографический отчет. М.,1992, с. 115, 219). Кажется странной оговорка: «если считать и таджиков» — ведь речь идет о древнейшем населении региона. Между прочим, сохранилась записка Ленина. «1. Поручить составить карту (этнографическую и проч.) Туркестана с подразделением на Узбекию, Киргизию и Туркмению. 2. Детальнее выяснить условия слияния или разделения этих трех частей». (Полн. собр. сочинений, т. 41, с. 436). А где же «Таджикия» ?

«В 1921 г., по его заявлению, в революции участвовало 20 национальностей (по переписи 1897 г. числилось 146 языков и наречий). В 1922 г., к образованию СССР, по заявлению Сталина, уже шли не менее 50 наций и народностей. В 1936 г. им же было окончательно установлено, что в СССР проживает около 60 наций, национальных групп и народностей. В то же время перепись 1926 г. выявила 185 национальностей».

Хотя еще в 1921 г. Ленин заявил, что «мы дали всем неpусским национальностям их собственные pеспублики или автономные области», создание новых национальных образований пpодолжалось, их число все время увеличивалось. Поскольку достигнуть однородного этнического состава в рамках более или менее крупных территориальных образований было невозможно, в 1919 г. была выдвинута идея предоставить возможность национальным группам создавать мелкие административно-территориальные образования — уезды, районы, волости. В конце концов дело дошло до сельских советов. На исходе 20-х годов в Российской Федерации насчитывалось 2930 национальных сельских органов власти, 110 национальных волостей, 33 национальных района и 2 национальных округа. К числу национальных относились также pусские pайоны, расположенные в национальных pеспубликах. В 30-е годы число мелких национальных образований стало еще большим. В 1934 г. пpимеpно каждый десятый pайон и каждый двенадцатый сельский совет имели статус национальных. Итог всей кипучей, длившейся полтора десятилетия деятельности по созданию мелких национальных образований подводится одной эпической фразой: «в последующем партийные органы пришли к выводу, что эти национальные районы и советы были „искусственно созданными"». В конце 30-х годов они были ликвидированы.

Но более крупные национально-территориальные образования, число, статус, границы и иерархия которых продолжали меняться, сохранились и по-прежнему поддерживали иллюзию собственной государственности населявших СССР народов. Территории республик, автономных областей и пр. были определены с некоторыми — далеко не исчерпывающими и не бесспорными — историческими основаниями и названы, как правило, по имени традиционно жившего в их пределах и обычно наиболее многочисленного этноса. Реальная самостоятельность всех таких национальнотерриториальных образования была очень ограниченной, признавалась только во второстепенных делах, часто нужна была лишь для маскировки фактического унитаризма. И все же недооценивать ее значения не следует.

Провозглашая, пусть больше на словах, чем на деле, права национальных автономий и одновременно проводя в них политику модернизации, центральная власть советского времени нуждалась в новых национальных элитах, которые могли бы быть проводниками этой политики, создавала условия для роста «национальных кадров», рассчитывая на их преданность общесоюзной идее, на их вклад в укрепление центростремительных сил. Такой расчет оправдался лишь отчасти. По мере укрепления крупных национально-территориальных образований, прежде всего союзных, в меньшей степени автономных республик, по мере обновления их экономики и социальной структуры, национальные элиты становились все более многочисленными и независимыми, все более зрелыми и снова, как это было уже однажды в предреволюционные десятилетия, начинали осознавать свою этническую принадлежность либо как дополнительный козырь, либо как помеху в конкурентной борьбе. Соотношение плюсов и минусов складывалось по-разному, положение национальных элит, даже и выросших под опекою Центра, было противоречивым, питало не только центростремительные, но и центробежные силы. Последние естественным образом объединялись под знаменами большего государственного суверенитета их республик — вплоть до полной государственной независимости.

В этом не было ничего неожиданного, на опасность такого развития событий с самого начала указывали внешне враждебные, но внутренне родственные большевикам эмигранты-евразийцы. Хотя они уже в конце 20-х годов ясно осознавали призрачность советского федерализма («Россия ныне самое унитарное и еще вдобавок самое централистическое государство, — писал Н. Алексеев в 1927 г. — А все то, что советское правительство вещает о федерализме..., — чистый обман, придуманный хитрыми людьми для людей глупых»), угроза националистического сепаратизма тревожила их намного больше, чем реальность унитаризма. Последнему они, по существу, давали индульгенцию: «упорно проводимое коммунистами начало централизма в законодательстве и в установлении „общих принципов" политически является совершенно соответствующим условиям русской жизни». Сползание же к национализму их очень тревожило. «Создав в пределах Союза большое количество национальных республик., коммунисты. способствовали пробуждению местного национализма, который не может не угрожать превращением в самостоятельную силу. Это чрезвычайно грозное явление, быть может одно из самых опасных для судеб не только Советского правительства, но и будущей России». «Политика Советского государства должна стремиться к постепенному преобразованию своего федерализма из национального в областной. Принципом федерации должна быть не национальность, но реальное географическое и экономическое целое в виде области или края».

Стоявшие у власти большевики не могли быть столь откровенными, как евразийцы, но многие из них, вероятно, думали так же, да и в реальной политике особого выбора у них не было. Утверждение «советского федерализма» сопровождалось громкой критикой унитаризма. Выступая на XII съезде РКП(б) в 1923 г., через несколько месяцев после создания Союза ССР, Сталин с негодованием говорил о том, что в стране «бродят желания устроить в мирном порядке то, чего не удалось устроить Деникину, т.е. создать так называемую „единую и неделимую"». Эта мысль повторялась и в резолюции съезда. «Одним из ярких выражений наследства старого следует считать тот факт, что Союз Республик расценивается значительной частью советских чиновников в центре и на местах не как союз pавнопpавных государственных единиц, „.а как шаг к ликвидации этих республик, как начало образования так называемого „единого-неделимого"».

Если эти заклинания были искренними, то за ними не стояло ничего, кроме иллюзий. Реальный федерализм в СССР 20-х годов был невозможен по тем же причинам, по каким он не мог пробить себе дорогу в дореволюционной России: из-за все еще слабого собственного «веса» регионов и региональных элит. Федерализм не имел достаточной социальной базы и был обречен на сползание либо к националистическому сепаратизму, либо к унитаризму. Между этими крайностями и развернулась борьба за право выступать от имени декларируемого федерализма, причем «условия русской жизни», на которые проницательно указывали евразийцы, практически предрешали победу унитаризма.

При всех поношениях «единой-неделимой», звучавших на XII съезде РКП(б), озабоченность ростом местных национализмов была слышна уже и там. Но съезд проходил на глазах у всего мира, там многое говорилось для публики. Всего несколько месяцев спустя эта озабоченность была выражена в гораздо менее прикрытой форме на секретном совещании ЦК РКП, где унитаризм, по существу, открыл военные действия против местных национализмов. Совещанию был придан характер суда над конкретным носителем националистического зла — М. Султан-Галиевым, который, как заявил на совещании Троцкий, «на почве... своей национальной позиции... перешел ту грань, где недозволенная фракционная борьба превращается уже в прямую государственную измену». У местных партийных работников, по словам Троцкого, «на фланге национализма. не было достаточной бдительности», они «не развили в себе чуткости по отношению к. опасности. туземного национализма. И в ярком обнаружении этого — значение дела Султан-Галиева. Оно ставит надолго столб, напоминает, что у этого столба начинается обвал. Да, этот столб предостерегает товарищей национальных коммунистов от величайших опасностей». Июньское совещание 1923 г. было чем-что вроде практических занятий для съехавшихся в Москву представителей новых, партийных национальных элит — им был преподан урок того, как следует толковать решения съезда. Так было положено начало долговременной политике новых имперских властей, направленной на то, чтобы вырвать у федерализма его националистические зубы.

Какое-то время казалось, что эта политика принесла успех. Действительность быстро развеяла предреволюционные иллюзии сторонников национальнотерриториальной автономии, сохранявшиеся некоторое время и после революции. Сразу после создания СССР еще можно было думать, как думал украинский большевик Скрыпник (впоследствии покончивший с собой), что «свободные объединяющиеся республики остаются внутpенне независимыми, вместе с тем пеpедавая опpеделенную долю своей сувеpенности своему Союзу Соц. Республик для экономической и политической боpьбы вовне». Но очень скоро подобная точка зpения, «отмежевывающаяся и от конфедеpации и от единого неделимчества», стала крамольной. В СССР утвеpдился безграничный импеpский унитаpизм. К числу его наиболее очевидных пpоявлений относились непpеpывное создание по воле Москвы новых и упpазднение пpежних теppитоpиально-национальных обpазований, пpоизвольное установление и перекраивание их границ, депоpтации наpодов или значительных выделенных по этническому признаку групп, пеpеименование городов, смена алфавитов, назначение марионеточных «национальных лидеpов» и пp. Полное беспpавие национальных обpазований всех уpовней сказывалось постоянно в pутинном повседневном вмешательстве Центра в их экономическую и культуpную жизнь, кадpовую политику. Постепенно сложилась система новых национально-теppитоpиальных наместничеств, упpавлявшихся веpными Москве и полностью зависившими от нее пpедставителями местной элиты. Этнический сепаратизм был до предела ослаблен, загнан в подполье, перестал играть сколько-нибудь заметную роль. Но вместе с тем утратил свой напор и федерализм, превратившийся не более чем в декоративный фасад централистского унитарного государства. Долгое время никто не предполагал, что за этим благополучным фасадом назревал новый разрушительный кризис.

9.7. Кризис советского федерализма

Накануне референдума 17 марта 1991 г., на который был вынесен вопрос о целесообразности сохранения СССР, одна из газет опубликовала карту страны с указанием 76 отмеченных к тому времени точек разгоревшихся или назревавших конфликтов на национальной почве. Все они были связаны с требованиями пересмотра границ, изменения административного статуса национально-территориальных образований или переселения тех или иных групп населения. В 1993 г., когда СССР уже распался, были опубликованы pезультаты нового анализа ситуации: число таких точек в пpежних фаницах СССР увеличилось до 173. Многие конфликты к тому вpемени уже повлекли за собой человеческие жертвы, а в ряде случаев превратились в вооруженные столкновения с участием военных формирований. Все эти бесчисленные взаимные притязания и конфликты, не говоря уже о самом распаде Советского Союза, стали неоспоримым свидетельством полного краха советского федерализма. Но в чем была причина этого краха, чьим интересам он отвечал?

Как ни парадоксально это звучит, СССР перестал существовать не столько потому, что были велики силы, заинтересованные в его распаде, сколько потому, что были слабы, неразвиты силы единения. В критический момент у советского федерализма не оказалось серьезных защитников, его взяли голыми руками.

Смысл федерализма заключается в поддержании равновесия интересов частей и целого. Модернизация была одной из главных осей, вокруг которых объединялись эти интересы и которая заставляла новые, советские региональные элиты ценить имперскую государственность. Идеология «классического» дореволюционного федерализма — до того, как он дал себя поглотить национализму, — также чаще всего не была ни антирусской, ни антиимперской, ни антимодернистской. Становящиеся региональные элиты не без оснований видели в тогдашней имперской метрополии локомотив собственной модернизации. Они не могли не осознавать возможностей, которые отбывали пеpед ними импеpское пpостpанство и импеpская мощь. Не могли не понимать и своей неготовности контpолиpовать обстановку в pегионах в случае социального взpыва, пpиближение которого ощущалось всеми. Федералистские идеи не были для них дипломатическим прикрытием сепаратизма, а представляли реальную ценность, ибо отвечали их коренным интересам.

То, что многие сторонники федерализма все же скатились к национализму и сепаратизму и действовали нередко против своих интересов, можно объяснить естественной тогда слабостью, неразвитостью, незрелостью, просто немногочисленностью новых региональных элит. Все это обусловило уступчивость вчерашних федералистов, их националистическую ангажированность в годы революционных потрясений.

Десятилетия ускоренной модернизации советского периода, казалось бы, должны были все изменить. На деле же больших изменений не произошло. Мощные промышленно-городские региональные комплексы СССР 60-х - 80-х годов выглядели органическими частями единого целого. На его сохранение были направлены главные политические и идеологические усилия советского руководства, вполне успешные, на взгляд не только сторонников, но и противников СССР. Многие западные критики советского федерализма были убеждены в том, что национальные республики — не более чем марионеточные образования, полностью зависящие от центра, а советская действительность, вроде бы, только и подтверждала эти обвинения. Национальная консолидация населения республик никогда — ни теоретически, ни практически — не стояла в повестке дня советской внутренней политики. Напротив, главной декларируемой заботой этой политики всегда была национальная консолидация всего населения СССР, правда, по-другому называемая. Когда советские политики и идеологи размышляли о его будущем, перед их мысленным взором обычно стояло нечто, очень похожее на западные нации, хотя сам термин «нация» в таком смысле в СССР обычно не употреблялся, «национальное» здесь, как мы видели, было синонимом «этнического». Тем не менее много говорилось и писалось о растущей социальной однородности советского общества, об интернационализации экономической и общественной жизни, о русском языке как языке межнационального общения, постоянно повторялись слова Ленина о «сближении и слиянии наций» и т. д. Более того, за несколько лет до распада Союза в СССР был введен в оборот пропагандистский тезис о якобы сложившейся «новой исторической общности людей — советском народе» — ее можно было трак-

344

товать как нечто, вроде американской или французской нации, к формированию которой и подошло население СССР. Если бы дело и в самом деле обстояло таким образом, Советский Союз оказался бы территориальным монолитом, прочности которого ничто не могло угрожать. Именно о таком исходе мечтали «евразийцы», предлагавшие рассматривать всю совокупность народов, населявших СССР, как его «национальный субстрат», «особую многонародную нацию».

Нельзя сказать, что для подобных ожиданий не было оснований. При всех хорошо известных различиях, в экономическом и социальном развитии СССР и западных стран было много общего, а это не могло не вести к их конвергентному развитию в самых разных областях, в том числе и в области национальных отношений. Вполне можно было ожидать, что экономическая и социальная модернизиция окажет на советское общество примерно такое же воздействие, какое она оказала в свое время в странах Западной Европы. Ведь и в СССР уходило в прошлое старое крестьянство, тесно и устойчиво связанное с землей, с определенной территорией, объединенное «кровью и почвой». Оно уступало место новому подвижному населению, чьи связи с территорией определялись гораздо менее локализованными городскими видами деятельности, иным, чем прежде, типом сообщений между людьми, текущей «выгодой» и пр. Рушились многие внутренние перегородки между областями и народами, они сближались, рождались новые, иные, нежели прежде, силы интеграции, которые, казалось бы, должны были спекать выходцев из разных краев империи, из разных ее этносов в единую и неделимую нацию.

Несмотря на все это, СССР как будто все больше возвращался к положению начала века, когда центростремительные силы в Российской империи почти без боя уступили силам центробежным, федерализм — националистическому сепаратизму. Как отмечала Э. Каррер-Д'Анкосс, в СССР «модернизация не только не открывает пути к интеграции, но создает рамки для национализма, который утверждается в большей степени, чем прежде, а главное, более осознанно». Интеграционный потенциал советской модели модернизации, вопреки ожиданиям, оказался, по-видимому, очень слабым.

Разумеется, нельзя утверждать, что центростремительные силы в СССР вообще отсутствовали. При всей непоследовательности и незавершенности советской модернизации в Закавказье, на Северном Кавказе, в Средней Азии, она и там зашла достаточно далеко, чтобы вызвать к жизни и расширить средние городские слои. Их интересы, связанные в основном с современными устремлениями экономической, политической и культурной жизни, далеко не всегда делали их сторонниками разрушения союзного целого. Многие шедшие из Москвы импульсы вполне соответствовали этим интересам и нередко встречали на южных окраинах Союза понимание и одобрение. Поэтому средние слои на Кавказе или в Средней Азии, связанные с ними политические элиты не были чужды федералистских настроений. Но сами эти слои здесь все еще были немногочисленными и неразвитыми, во многом маргинальными. К тому же их подъем происходил на общем кризисном фоне. Порожденный модернизацией внутренний кризис традиционных кавказских и среднеазиатских обществ разрастался, социокультурные силы поляризовались, их противостояние усиливалось, а вместе с тем усиливались и противоречивые тенденции социальной динамики.

Все жители СССР имели двойную самоидентификацию — этническую и гражданскую, причем и та, и другая были закреплены официально. Жизнь постоянно сталкивала между собой статусы пpедставителя этноса и фажданина импеpии, ставя человека перед нелегким выбором.

С одной скфоны, конкуренция за новые для них социальные статусы заставляла наиболее активные слои коренного населения большинства национальных образований перенимать многие черты образа жизни и идеологии «колонизаторов», в них бысфо увеличивалось число своих пpоимпеpски насфоенных «западников», pусофи-лов, «коммунистов» (паpадоксальным обpазом, часто эти понятия выступали как тождественные). Они были склонны видеть по пpеимуществу положительные стоpоны pазвития в pамках импеpии-союза и хотели бы лишь свободнее pаспоpяжаться плодами этого pазвития.

С дpугой же с^оны, сама природа нараставшей конкуренции требовала дистанцирования, противостояния, оппозиционности по отношению к «колонизаторам». Добиваясь перераспределения прав и полномочий в свою пользу как внутри республик, так и в масштабах всего СССР, автохтонные региональные элиты естественно прибегали к такому мощному источнику легитимизации своих требований, как традиционализм и этнический национализм. Кризис фадиционного общества создавал для этого благоприятную почву: пpобуждая защитные силы этого общества, он способствовал укреплению pелигиозного и культуpного «фундаментализма». В этом же направлении нередко подталкивали и безумные репрессивные действия властей: они грубо попирали принципы интернационализма и федерализма, которые на словах постоянно декларировали, и одновременно, превратив этническую принадлежность в «священную корову», подсказывали путь консолидации вокруг национальной или религиозной идеи.

В руках местных элит оказывались крупные козыри. Правда, до поры до времени слишком активное использование этих козырей было небезопасно для них самих. Местные элиты не были заинтересованы в отказе от достижений модернизации, уже успели вкусить от ее плодов, хотели не возврата к прошлому, а большей власти и независимости в настоящем и будущем. Закавказью, Северному Кавказу, Средней Азии, некоторым другим районам еще только пpедстояло пpойти многие pешающие этапы мо-деpнизации, «зонтик» советской импеpии, несомненно облегчал эту задачу. Симбиоз модернизма и архаики, служивший питательной средой роста местных элит, был во многом искусственным, поддерживался сильным имперским центром. С исчезновением этой поддержки хрупкое равновесие могло нарушиться, а умеренные традиционализм и национализм, пока служившие вспомогательной силой регионализма, могли ра-дикализоваться, превратиться в передовую силу антимодернистской реакции и приве-

31Б

сти к вытеснению и даже уничтожению новых региональных элит и к приостановке модернизации в целом.

Впрочем, если бы этого и не произошло, самостоятельность, доведенная до выхода из состава СССР, все равно сулила не только приобретения, но и потери. Даже и сохраняя власть в своих республиках и контроль над их экономикой, региональные элиты оказывались отрезанными от огромных ресурсов империи, на которые они привыкли смотреть как на свои. Может быть, наиболее ярким примером такого взгляда служит развернувшаяся незадолго до распада СССР борьба вокруг проекта переброски в засушливые районы Средней Азии вод сибирских рек. Среднеазиатские лидеры были главными сторонниками этого проекта, который, конечно, не предполагал, что Сибирь и Средняя Азия могут оказаться по разные стороны государственной границы. Поворот сибирских рек не состоялся, но доступ к другим ресурсам — сырьевым, технологическим, культурным и пр. — был открыт, во всех национальных образованиях сложился слой людей, которые ощущали себя гражданами огромной евразийской империи и потенциально могли претендовать на любое место в ней. Им было что терять, окажись они в замкнутом пространстве небольших и бедных азиатских государств.

Не удивительно поэтому, что те же среднеазиатские политические элиты были оpиентиpованы не столько на выход из импеpии, сколько на пеpеpаспpеделение в своих интеpесах влияния и власти внутpи нее. Сепаратистские настроения в Средней Азии или Казахстане не были сильными, тpадиционалистски насфоенная часть общества едва ли была способна самостоятельно подвести свои pеспублики к выходу из Союза, во всяком случае, тогда, когда это произошло на самом деле. Их выход из состава СССР в 1991 г. был практически вынужденным, но почти не вызвал сопротивления. По логике вещей, по крайней мере какая-то часть местных элит, преследуя свои собственные интересы, должна была поддерживать центростремительные силы, защищать союзное единство. Так оно и было, но их голос быстро слабел, заглушался другими, более громкими голосами.

В этом смысле характерна позиция первого президента независимого Казахстана, а до того — руководителя Компартии Казахстана Н. Назарбаева. Он был одним из наиболее последовательных сторонников сохранения Союза, неоднократно заявлял, что его «крайне беспокоят усиливающиеся сепаратистские и центробежные тенденции». По его инициативе Верховный Совет Казахстана принял обращение к Верховным Советам других союзных республик с призывом «сделать все возможное, чтобы предотвратить грядущую катастрофу — развал нашего великого союзного государства». В то же время Назарбаев достаточно глубоко понимал противоречивую основу, на которой держался Союз и выступал за ее обновление. В частности, он был убежден, что «идея рынка... далеко выходит за чисто экономические рамки и приобретает значение своеобразного консолидирующего стержня», который должен заменить консолидирующую силу «командно-административной системы». Но именно сопротивление системы вело к тому, что реформаторские иллюзии Назарбаева постепенно испарялись. «Разве ослабла жесткая диктаторская хватка центрального аппарата? Разве поколебал декларированный суверенитет республик монолитные позиции ведомств? Скажу прямо — чихать они хотели на наш суверенитет!» — восклицал Назарбаев, выступая на IV Съезде народных депутатов СССР. Соответственно смещались и акценты федералистской позиции Назарбаева, менялось его отношение к распаду Союза. «Я... не склонен паниковать, когда слышу, что наш Союз, дескать, разваливается. Не склонен также очень уж винить за это и центр. Рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Здание с неправильно заложенным фундаментом долго не простоит. Ведь не республики объединились вокруг центра, а центр «привязал» республики к себе. Вот и происходит теперь объективный процесс распада». Назарбаев уклонился от участия в Беловежской встрече, которая подвела черту под существованием СССР, впоследствии был одним из наиболее активных сторонников создания СНГ, но распад СССР воспринял как нечто неизбежное и необратимое.

Этот пример, как и многие другие, говорит о том, что сепаратистский напор к моменту распада СССР не был так уж силен. Советский Союз распался очень буднично, для большинства его жителей неожиданно, ни в центре, ни «на местах» это не вызвало никаких особых эмоций, соразмерных бесспорной исторической важности самого события. Создается впечатление, что к этому времени в Союзе уже не было достаточно влиятельных экономических или политических групп, чьи глубинные интересы серьезно затрагивались распадом СССР. А это и значит, что питавшие советский федерализм центростремительные силы почти сошли на нет.

Стоит ли этому удивляться? Все школьники в СССР были знакомы с «Манифестом Коммунистической партии», где говорится, что экономическая деятельность буржуазии сделала необходимой политическую централизацию, вследствие чего «независимые, связанные почти только союзными отношениями области. оказались сплоченными в одну нацию, с одним правительством, с одним законодательством, с одним национальным классовым интересом, с одной таможенной границей».

Экономическую деятельность буржуазии в СССР заменяла деятельность Госплана. Вся экономика, а по существу, вся страна, рассматривалась как один большой завод, внутри которого, конечно, очень важна горизонтальная технологическая кооперация. Соответственно и создавалось единое на всю страну технологическое пространство. Его пронизывали дороги и трубопроводы, внутри него перемещались люди и грузы, шел обмен деятельностью и т. д. Это технологическое пространство принято было считать экономическим. На самом же деле оно было псевдоэкономическим, оно не было пространством внутреннего рынка, на котором определяются и сталкиваются экономические интересы конкретных людей или групп людей — собственников, непосредственно зависящих от всего, что происходит в этом пространстве, и способных активно воздействовать на его состояние. Соответственно не было и массового слоя носителей федералистской идеи, которые стремились бы к меньшей зависимости от центра во имя большей свободы действий на внутреннем рынке, но не желали терять этот рынок или дробить его. Отсюда — слабость советского федерализма и объективно порождаемых им центростремительных сил.

Еще одним, может быть, дополнительным, но тоже очень важным объективным источником этой слабости была неодинаковая продвинутость разных частей СССР по пути модернизации. В одних его частях, напpимеp, в большинстве pайонов России, не говоpя уже о Прибалтике, общество очень основательно «атомизиpовалось», индивидуали-зиpовалось, подошло к пpевpащению в фажданское, а значит и в «нацию» в западном смысле этого слова. Дpугие же части бывшего Союза — Средняя Азия и некоторые дpугие — не были к этому готовы. Они жили еще по законам малоподвижных, агpаpных, сельских обществ, жестко пpивязанных к опpеделенной теppитоpии. Такие общества вполне могут существовать в pамках ценфализованных импеpских стpуктуp, им им-пеpия не мешает. События показали, насколько ошибочными были те пpедостеpежения, которые связывали главную опасность целостности СССР с подъемом сpеднеазиатского национализма, исламского фундаментализма и пp. Опасность пpишла с дpугой стоpоны — с «Запада», — понятие, котоpое на социокультуpной карте СССР означало европейские pеспублики, включая, видимо, и саму Россию. Громоздкая, не допускавшая гибких pешений, pавнявшаяся по отстающим унитаpная импеpия была в тягость пpежде всего тем, кто созpел для бысфых пеpемен. Именно из-за неодинаковой готовности к переменам становилось невозможным взаимопонимание «Запада» и «Востока» в пpеделах бывшего Союза, что, конечно, усугубляло кризис импеpской госудаpственности. Самые глубинные основы жизнедеятеятельности, стpуктуpиpования, политической организации западных, «национальных» и восточных, «донациональных» обществ — pазные. Мысль о слиянии их в единый «советский народ», опору союзных центростремительных сил, была утопичной.

Возможно, именно динамическая неоднородность советского общества повлияла на позицию собственно России, которая странным образом оказалась одним из самых слабых звеньев союзного федерализма, что тоже стало неожиданностью. В упоминавшемся обращении Верховного Совета Казахстана, призывавшем «поставить прочный заслон центробежным силам», говорилось, что «особая миссия в этом деле принадлежит народным депутатам РСФСР, поскольку именно народы России... могут и должны играть важную конструктивную роль в формировании обновленного Союза». Надежды на Россию не оправдались. Сепаратистские устремления, приведшие в 1991 г. к распаду СССР, легко достигли цели, прежде всего именно потому, что не встретили значительного сопротивления со стороны российской, преимущественно русской элиты, из которой в основном рекрутировалась и союзная элита.

Хотя все народы Советского Союза считались равноправными, исторические, географические и демографические основания объективно ставили русских в особое положение, которое советский режим пытался использовать в великодержавных, имперских целях. Не веря в реальный федерализм и естественные для него рыночные, гражданские, либеральные основания, не чувствуя под ногами новой, модернизированной почвы для укрепления прочности СССР, его руководство, как и во многих других случаях, сделало ставку на традиционные способы мобилизации социальной воли, возродило, пусть и в несколько замаскированном виде, идею «державного» народа, чьи интересы в наибольшей степени совпадают с интересами империи. Этот поворот произошел постепенно, с наибольшей ясностью он был обозначен в речи Сталина в мае 1945 г., когда он назвал русский народ «руководящим народом», «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза». Позднее, в ходе десталинизации, наиболее одиозные формулировки исчезли из употребления, но концепция «старшего брата» жила очень долго и неизменно связывалась с защитой коренных интересов СССР. На деле же это означало привилегированное положение русской элиты и ее огромное преобладание на вершине союзной пирамиды власти.

Некоторое представление об этом преобладании дает национальный состав высшей партийной элиты за все время существования советской власти (табл. 9.1). Для страны, в которой насчитывалось свыше ста народов, национальное представительство в высшем эшелоне правящей партии было более чем скромным. В таблице перечислены десять национальностей, которые за все время с 1917 по 1991 г. имели в составе партийной верхушки более чем двух представителей. Кроме того, в высшем партийном руководстве за это время побывало двое немцев, двое поляков, два киргиза, два молдаванина и по одному представителю болгар, татар, финнов, литовцев, осетин, таджиков, туркмен и эстонцев.

В первое послереволюционное десятилетие в формировании высших партийных органов непропорционально большое место занимали русские и особенно евреи. Впоследствии приток евреев на партийный Олимп резко сократился, а после 1940 г. полностью прекратился. Но непропорционально большой приток русских не только сохранился, но даже усилился. Например, при том, что в 40-е - 80-е годы численность русских в СССР была примерно втрое большей, чем украинцев, число русских, поднявшихся на кремлевский верх, было вшестеро большим. Но все же украинцы и белорусы находились в сравнительно благоприятном положении, почти 84% всех, пришедших в руководящие органы ЦК с 1930 по 1989 г., составляли представители трех славянских народов, и только 16% оставалось на долю более чем ста остальных, из которых реально было представлено только девять. Попытка изменить положение была предпринята лишь в 1990 г., но СССР оставалось жить всего год.

Таблица 9.1 — не более чем иллюстрация общего положения. Столь же значительным было преобладание русских во всех союзных структурах — партийных, правительственных, армейских, научных и т. д. Напомним, что речь шла об этнических русских, чья родословная нередко тщательно проверялась. В этом смысле критерии были даже более жесткими, чем их представляли себе дореволюционные русские шовинисты. Генерал Куропаткин, воинствующий сторонник «России для русских», настаивая на том, «чтобы русское племя в России пользовалось большими правами, чем инородцы и иноземцы», в то же время полагал, что «приобщение к русской народности инородческих элементов очень желательно и полезно для России. Поэтому закрытие государственной службы для тех из них, которые не пожелают сделаться

Таблица 9.1. Национальный состав высшей партийной элиты РКП(б), ВКП (б), КПСС (члены Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК), 1917-1989 гг.

Национальность 1917 1919 1920 1922 Год первого прихода на высший пост 1930- 1940- 1950- 1960- 1970- 19801939 1949 1959 1969 1979 1989 1917 1989 1917 1991 Всего, человек 18 46 15 14 34 23 11 32 36 229 в том числе: русские 8 31 10 13 22 16 8 24 15 147 украинцы 2 2 - 1 5 3 1 3 1 18 евреи 5 5 2 - - - - - 0 12 белорусы - - 1 - 1 1 1 2 2 8 латыши - 3 1 - 1 1 - 1 1 8 грузины 1 1 1 - 1 - 1 - 1 6 армяне - 1 - - 1 - - - 2 4 узбеки - - - - 1 1 - - 2 4 азербайджанцы - - - - 1 - - 1 1 3 казахи - - - - - 1 - - 2 3 другие 2 3 - - 1 1 - 1 9 16 Всего, % 100 100 100 100 100 100 100 100 100 100 в том числе: русские 44,4 67,4 66,7 92,9 64,7 69,6 72,7 75,0 41,7 64,2 украинцы 11,1 4,3 - 7,1 14,7 13,0 9,1 9,4 2,8 7,9 евреи 27,8 10,9 13,3 - - - - - - 5,2 белорусы - - 6,7 - 2,9 4,3 9,1 6,3 5,6 3,5 латыши - 6,5 6,7 - 2,9 4,3 - 3,1 2,8 3,5 грузины 5,6 2, 26,7 - 2,9 - 9,1 - 2,8 2,6 армяне - 2,2 - - 2,9 - - - 5,6 1,7 узбеки - - - - 2,9 4,3 - - 5,6 1,7 азербайджанцы - - - - 2,9 - - 3,1 2,8 1,3 казахи - - - - 2,9 - - 3,1 5,6 1,3 другие 5,6 - - - 2,9 4,3 - 3,1 25,0 7,0

Источник: Рассчитано по: Чернев А. Д. 229 кремлевских вождей. М., 1996.

351

русскими, необходимо, но инородцы, которые сознательно выберут своим языком русский язык, своею родиною Россию, — своею службою и деятельностью только усилят русское племя». Для государственной службы в советское время часто надо было быть русским по крови.

В ставке на русский национализм или, во всяком случае, на русские интересы — действительные или воображаемые — отражалась объективная слабость внутренних сил взаимного притяжения народов СССР. Она-то и подталкивала к возрождению старой имперской идеи: сохранение империи становилось как бы миссией самого многочисленного «руководящего народа». Эта идея отвечала глубинному инстинкту власти, которая заигрывала с массовыми насфоениями, поpождаемыми ан-тимодеpнистской pеакцией. Ее выбор был предопределен самой моделью консервативной модернизации с ее изначальной опорой одновременно на технологические нововведения и на социальную архаику. Но чисто «технологическая» модернизация невозможна. Развитие промышленности, рост городов, повышение уровня образования неизбежно порождали общественные слои, ориентированные на либеральные ценности гражданского общества, правового государства, коротко говоря, на всестороннее социальное обновление. Они были генетически враждебны тоталитаризму, опасны для него, тоталитарное государство делало все, чтобы воспрепятствовать их консолидации.

В каком-то смысле эта задача облегчалась тем, что те же самые модернизацион-ные перемены, которые пробуждают либеральное гражданское самосознание, долгое время питают и силы, на которые может опираться самый жесткий тоталитаризм. В частности, они углубляют кризис этничности с присущим ему синдромом антимодернизма, с потенциалом недовольства, протеста, ксенофобии и пр. Этот потенциал умело использовался в политической игре, в борьбе с любыми попытками критики режима, либерального свободомыслия. Постоянно осуждаемый на словах этнический национализм — антипод гражданского общества — заставил с собой считаться, стал нужным, любимым детищем властей. Этого нельзя сказать о федерализме, который смело можно назвать их пасынком.

Не удивительно, что власти снова и снова пытались укрепить империю именно с помощью национализма, в первую очередь, — национализма «руководящего народа», то есть шли по пути, от которого предостерегал еще Милюков. СССР превратился из «великой империи» в «колосс на глиняных ногах» и в конце концов рухнул в значительной степени из-за двусмысленной политико-идеологической позиции партийно-госу-даpственной импеpской власти. Одной pукой поддеpживая общесоюзную консолидацию, дpугой она конфоpмистски подчеpкивала пеpвостепенное значение этничности и готовила тем самым почву для этнического сепаpатизма, в том числе и русского.

Выше уже было достаточно сказано о роли России в созидании царской, а затем и советской империи. Это созидание было длительным, трудным и далеко не бесшовным, обходилось России очень дорого. Но долгое время она несла имперское бремя едва ли не с радостью, замечая, казалось бы, только выгоды своего державного положения. Какие эмоции еще сто лет назад вызывали новые завоевания. «Где в Азии поселится «Урус», там сейчас становится земля русскою», — ликовал Достоевский... В будущем Азия наш исход, .там наши богатства, .там у нас океан». Понадобилось немногим более ста лет, чтобы имперский энтузиазм Достоевского сменился больным стоном Солженицына. «Н е т у н а с с и л на Империю! — и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель». В России стало множиться число выступлений, в которых доказывалось, что Россия находится в приниженном, по сравнению с другими республиками, положении, что они ее эксплуатируют, появились свои сепаратистские настроения. В конце концов, именно Россия стала инициатором ликвидации СССР и отделения от своих недавних «сестер». За ее формальной инициативой стояла воля значительной части российской политической, экономической и культурной элиты. Она очень легко склонилась к сепаратизму, тогда как серьезных защитников федерализма в ее рядах почти не нашлось.

Можно ли и в самом деле объяснить этот сепаратизм тем, что имперское бремя стало непосильным для России? Если и можно, то лишь отчасти. Было ведь не только бремя, были и общие выгоды — экономические, культурные, геополитические. Почему же они так мало значили для союзной элиты, не сумевшей ничего противопоставить натиску сепаратистов?

Скорее всего, дело было в том, что в СССР вообще не было ни союзной, ни региональных элит в современном смысле этого слова, не было средних общественных слоев, на которые такие элиты могли бы опираться, не было носителей «горизонтальных» интересов, тесно связанных с судьбами Союза. Реальные советские регионально-национальные элиты, так же, как и российско-союзная, были статусными, «номенклатурными», зависели от отношений с центром, от его благорасположения. Они чувствовали себя хорошо в рамках жесткой вертикальной пирамиды власти, типичной для всей советской системы, но мало что теряли, если, распадаясь, она просто дробилась на подобные же пирамиды меньших размеров. В малых пирамидах местные элиты оказываются ближе к вершине, распад СССР означал для них повышение статуса, что для них было главным. Укрепить же свои позиции, свою власть, легитимность которой прежде освящалась союзным центром, помогала опора на все тот же этнический национализм.

Нестатусной элиты, общественных слоев, состоящих из независимых частных лиц, из собственников, опирающихся на горизонтальные, безразличные к административным границам связи, в СССР не было или, во всяком случае, они были намного менее развиты, ибо очень слабо были развиты сами эти связи. Но только такие слои могут быть кровно заинтересованы в федерализме и служить ему надежной опорой.

Нерушимость СССР была одной из главных, постоянно декларируемых ценностей советского политического истеблишмента. Союз республик и впрямь выглядел необыкновенно прочным. Но это была прочность деревянной бочки, скрепленной снаружи железными обручами, а не прочность атома, целостность которого обеспечивается его внутренними силами. Огромные усилия и ресурсы были направлены на то, чтобы не заржавели и не ослабли внешние железные обручи, этой задаче была подчинена едва ли не вся конструкция советской мобилизационной модели. Но все оказалось тщетным, ибо сама эта модель была главной причиной недоразвитости куда более важных внутренних сил сцепления. В конце концов обручи слетели, бочка рассыпалась. И дело совсем не в том, что в Советском Союзе были плохие бондари. Просто ремесло бондаря и атомная физика — это не совсем одно и то же.

311

320

321

323

332

ГЛАВА 10

ИМПЕРИЯ И МИР

10.1. Вхождение в мировую политику

Внутренняя жизнь Российской империи или СССР была неотделима от их участия в международном общежитии, от их отношений с ближними и дальними соседями, со всем миром.

Во внешней политике pусских цаpей, как и во всякой политике, было много субъективного, сиюминутного, случайного. Но в целом она не могла быть и не была пpоизволь-ной, имела объективный смысл, в конечном счете была напpавлена на собиpание, объединение, а затем и оборону имперского пpостpанства. Геополитическая «миссия» им-пеpии, имела свои геофафические и искфические основания и предопределяла основные линии pоссийской геосфатегии — ее цели, напpавления, выбоp союзников и пpотивников.

Интеpесы великоpусской мефополии, кокфыми pуководствовались пеpвые pус-ские цаpи, с течением вpемени все теснее сплетались с интеpесами импеpского целого, часто даже отступая пеpед ними на вкфой план.

Раз возникнув, Российская импеpия жила по законам всех импеpий — законам гоббсовского миpа войны всех пpотив всех. Ее теppитоpиальная экспансия останавливалась только тогда, когда всфечала действительно непреодолимые естественные пpеделы (Ледовитый и Тихий океаны) или наталкивалась на фаницы дpугих крупных, способных отстоять свою целостность геополитических структур. Ее геосфатегия по самой своей пpиpоде была — и не могла не быть — конфpонтационной, напpавленной на изменение status quo: ведь создавалось нечто новое и создавалось не в полной пустоте. Поэтому выполнение импеpской миссии России было невозможно без «железа и фови», без кpовопpолитных войн, сложных дипломатических инфиг, без насилия над собственным, а тем более над по^яемыми наpодами. Все это было «бытом» импеpии, малопpиятными фактами ее повседневной жизни, но не подpывало ее основ, имевших более высокое искфическое опpавдание.

По меpе pоста импеpии и pасшиpения ее экономических и военно-политических возможностей, она постепенно пpевpащалась в великую деpжаву, все больше вовлекалась в миpовые споры, участие в кокфых неpедко склонна была pассматpивать как пpодолжение своих внутpенних дел, отстаивание своих жизненных интеpесов. Во

355

внешней политике России, в ее успехах и неудачах была своя логика — логика борьбы за существование в глобальных геополитических джунглях.

Импеpская pоль России вполне опpеделилась лишь с сеpедины XVI столетия. Но ее геополитические пpедпосылки зpели давно, еще со вpемен пеpвого pусского госу-даpства — Киевской Руси. Оно возникло и уцепилось в IX веке в Поднепpовье, на главной восточноевpопейской тоpговой оси того вpемени — пути «из ваpяг в греки». Этот меpидионально напpавленный путь давал выход к Чеpному, Азовскому и Каспийскому моpям, к pынкам Византии и аpабского Востока и пpедопpеделял геогpафию экономических и политических интеpесов Киева. Напpавление Восток-Запад, связи с Западной Евpопой были для него тогда менее важными.

Относительная изоляция от запада Евpопы и все более тесные связи с ее юго-востоком, на котором господствовала Византия, вовлекли Киевскую Русь в зону греческого геополитического и культуpного влияния и пpивели, в конечном счете, к пpинятию пpавославия (988 г.). Это, в свою очеpедь, было частью активной хpистианизации Восточной Европы в X—XI вв. и в то же время геополитического размежевания между европейским востоком и западом по всему фронту от Балтики до Средиземноморья. И то, и другое было во многом связано с усиливавшейся германской экспансией. Более близкие славянские соседи немцев — поляки, чехи, хорваты — пытались противостоять их напору, приняв католичество, что, впрочем, не устраняло существовавшей исторической и социокультурной дистанции. Другие, как правило, географически более удаленные от германских границ, — болгары, сербы, а также румыны (не славяне), искали поддержки у Византии, опоры — в греческом православии и тем еще больше увеличивали эту дистанцию между собой и «Западом». Киевская Русь вошла в православие всего 22 года спустя после того, как Польша приняла католичество (966 г.) и 26 лет спустя после провозглашения Оттоном I Священной Римской империи германского народа (962 г.), — вряд ли речь идет о случайном совпадении событий.

Русская земледельческая, оседлая цивилизация и порожденная ею государственность складывались в борьбе со «степью», кочевниками-скотоводами, изнурявшими Древнюю Русь постоянными набегами. Татаро-монгольское нашествие было частью этой борьбы, не вполне завершившейся и после освобождения от татаро-монгольского ига. Тем не менее, эта страница русской да и мировой истории в основном была перевернута в XVI веке, когда появление огнестрельного оружия и особенно артиллерии — европейского изобретения XIV столетия, навсегда лишило военного преимущества полчища азиатских конных лучников и положило конец их вторжениям. По словам Р. Груссе, «орудийная пальба, которой Иван Грозный рассеял последних наследников Золотой Орды, а китайский император Канси устрашил калмыков, ознаменовала окончание целой эпохи мировой истории... В несколько часов традиционное превосходство кочевников стало достоянием неправдоподобного прошлого»¹. Русская победа над «степью» была частью каких-то очень глубоких перемен, имевших планетарный масштаб, но еще не выводила Россию за пределы решения ее собственных, локальных задач.

Grousset R. Bilan de L'histoire. Paris, 1946, р. 278.

Целую эпоху в русской истории составила борьба Москвы с Литвой и Польшей. Княжеские усобицы и татарское нашествие разорили наследие Киева, единство русских земель распалось. Когда пришло время, их новое объединение взяли на себя другие центры. На северо-востоке бывшей Киевской Руси таким центром стала Москва, на западе на эту роль выдвинулось Великое княжество Литовское, которое постепенно превратилось в литовско-русское государство, занимавшее территории нынешних Литвы и Белоруссии, большей части Украины и некоторой части России — до нынешних Калуги, Тулы и Орла. Литовские князья первыми нанесли поражения татарам, в частности, одержали крупную победу на р. Сниводы в 1362 г., «за четверть века до Куликовской битвы, которая, таким образом, явилась лишь последствием и развитием того подрыва военной силы Орды, начало которой положила Литва». Объединение западно-русских земель вокруг Литвы «в известном смысле было только повторением того, что происходило на той же западнорусской территории в IX и начале X в., ...было, в сущности, восстановлением разрушенного политического единства киевской эпохи, нахождением утраченного политического средоточия».

К XV веку на Востоке Европы существовало два центра государственного объединения восточных славян, а в каком-то смысле и два претендента на объединение всего восточноевропейского, а в дальнейшем и евразийского пространства. Начавшееся в XIV веке сближение Литвы и Польши, которое через два столетия привело к Люблинской унии 1569 г. и образованию Речи Посполитой, на первый взгляд, резко усилило позиции единого польско-литовского государства в этом геополитическом соперничестве. На самом же деле, очень скоро дал себя знать культурно-цивилизационный разлом, который проходил через новое государственное образование, проявилась несовместимость католиков-поляков и православных наследников Киевской Руси, римской и византийской политических традиций.

Хотя в период образования и расширения Великого княжества Литовского в центре объединительного процесса стояли литовские князья, восточнославянские формы социальности и восточнославянская культура с самого начала занимали важное место в создаваемом ими государстве. Со временем же, особенно в XIV веке, «русская стихия окончательно возобладала в этом государственном союзе. Русские порядки, русские учреждения, русский язык и вера не только не колебались в собственно русских областях, но распространялись и в самой Литве». (Понятие «русский» употребляется здесь в расширительном смысле, как синононим восточнославянского. В более узком смысле следует говорить прежде всего о белорусах и о белорусском языке, на котором «писан целый ряд грамот, договоров, литературных памятников и даже известный Литовский статут; он был государственным языком в средние века, до начала XVIII века, на всем обширном пространстве Литвы и Белоруссии»). Со временем, однако, рост польского политического и культурно-религиозного влияния, в частности, обращение язычников-литовцев в католичество, привел к падению «русского» влияния, а затем и к гонениям против православия и православных. Это имело своим естественным следствием усиление центробежных тенденций, что подрывало внутренние силы Речи Посполитой и ее надежды на восточноевропейское геополитическое лидерство, обрекало ее на геополитическое поражение. Попытки сблизить католиков и православных с помощью церковной унии имели ограниченный успех, внутреннее отторжение православных украинцев и белорусов в Польско-литовском государстве сделало их внешнее отторжение лишь вопросом времени. Этому сильно способствовало наличие московского объединяющего центра, который, в свою очередь, усиливался за счет слабеющих соперников.

Противостояние Литве и Польше было очень важно для Москвы, но это все еще была, скорее, «региональная» боpьба — внутри восточноевропейского пpостpанства за лидеpство в нем («домашний старый споp», «семейная вpажда», — писал Пушкин), — нежели выход на всемирную геополитическую арену. Географическая, частично этнолингвистическая (поляки — славяне, литовцы — нет), но самое главное, историческая (более позднее, чем на западе и юге Европы, становление государственности, решение общих задач в период антитатарской реконкисты, противостояние германской экспансии) близость делали границу между Россией, с одной стороны, Литвой и Польшей — с другой, менее значительной, чем их общая граница с более зрелым германским миром. Все время существовала тенденция к стиранию первой из этих границ, к замене двух границ одной, которая и становилась, в конце концов, крайней западной границей имперского российского пространства.

По мере завершения антитатарской реконкисты, по мере того как чаша весов и в соперничестве с «литвой» стала склоняться в пользу Москвы, она получала все новые и новые основания осознавать себя законным преемником павшего в 1453 г. Константинополя. Претенденты на эту роль среди православных государств были и раньше — Болгария X-XIV, Сербия XII-XIV веков.⁶ Но надо было сокрушить Византию, а они не смогли этого сделать. Впрочем, если бы это и удалось, они все равно пали бы под ударами турок, как пала вскоре сама Византия. Иное дело Россия в XVI столетии. К этому времени Константинополь утратил свою роль лидера православного мира и стал Стамбулом, стольным городом мусульманской Османской империи. В Европе сложилось новое соотношение сил и появились новые геополитические полюсы. В центральной Европе таким полюсом стала Вена, превратившаяся в центр сопротивления турецкой экспансии и столицу разноплеменной империи. И тогда же, в первой половине XVI ве-

вания литовско-белорусской диархии в 1447 г.; он продолжал играть эту роль до 1697 г., когда польские короли заявили, что это не более чем «польский диалект»... По отношению к польскому и русскому был тем же, что провансальский по отношению к итальянскому и французскому» (Van Gennep A. Traite comparatif des nationalites. T. 1. Les elements exterieurs de la nationalite. Paris, 1922, p. 70).

⁶ «Болгария — первое большое славянское государство, первая сознательная попытка создать Империю, повторить — в славянстве — византийский опыт. И именно этот болгарский пролог определяет в той или иной мере все будущее славянского Православия». «К середине 12-го века Сербия имеет уже все элементы государственности и для нее наступает время — воплощать все ту же византийскую теократию, вступить в число возможных наследниц Византии». (Шмеман А. Исторический путь Православия. М., 1993, с. 305, 314).

ке, в далекой Московии родилась идея «Третьего Рима», возвестившая о появлении в Европе еще одного геополитического центpа — pоссийского.

Миссия «Третьего Рима» не была выдумана, она была подсказана жизнью. На тысячи веpст к востоку от Москвы лежали слабо заселенные, а то и вовсе незаселенные земли. Жившие на этих пpостоpах наpоды неpедко знали лишь относительно пpимитивные фоpмы хозяйственной и политической жизни. В XVI веке таких pайонов немало было по всему земному шаpу, но их вpемя подходило к концу. Наступала новая эпоха всемиpной истоpии. Она несла гсфаздо более тесные, нежели пpежде, связи между pазными частями света, пpоникновение евpопейцев в самые отдаленные уголки миpа, колонизацию ими всех слабо освоенных или менее pазвитых pайонов планеты. Не могли миновать этой судьбы и пpостоpы Севеpной Азии.

Московия была файним восточным фоpпостом евpопейской, хpистианской цивилизации, само pазвитие кокфой было связано со смещением центpов миpовой ис-тоpии на севеp. За этим стояло, по-видимому, общее ослабление зависимости человека от пpиpодных ограничений вследствие накопления опыта и знаний, pазвития агpикультуpы, моpеплавания, военной техники, пpомышленности, тоpговли. Опиpаясь на все эти достижения, западные евpопейцы отбыли новую стpаницу в освоении земных пpостоpов, подобно тому, как это сделали в свое вpемя неолитические обитатели восточного Сpедиземномоpья, Индии или Китая, пеpвыми научившиеся возделывать землю и обpабатывать металлы и заложившие тем самым основы всех агpаpных обществ.

Распространение высокоадаптивной христианской цивилизации среди недавних европейских «варваров» положило начало новому обживанию севеpа планеты. Русская экспансия на севеp и восток, пусть и с большим отставанием во вpемени, — лишь часть этого общего движения. Россия могла быть вовлечена в него одним из двух способов:

— либо быть колонизованной вместе с севеpоазиатскими пpостpанствами пpосто как их часть кем-нибудь из своих евpопейских соседей, напpимеp, ^манцами или поляками;

— либо самой выступить в качестве колонизующей деpжавы, оpганизатоpа нового единого геополитического «большого пpостpанства» восточной Евpопы — севеpной Азии.

Мог осуществиться любой из этих двух вариантов. Никакие искфические события не пpедопpеделены однозначно, можно говоpить лишь о большей или меньшей их веpоятности, в искфии очень велика pоль случайности. В силу вполне конфетных ге-офафических и искфических обстоятельств, веpоятность втоpого пути в XVI веке оказалась большей. Он и осуществился. Москва к тому вpемени была во многих отношениях подготовлена к своей цивилизационной и геополитической миссии — если это не осознавалось ясно, то пpедощущалось. Отсюда, в частности, и идея Тpетьего Рима, ко-кфая, возникнув как pелигиозно-цеpковная, уже к концу XVI столетия, видимо, не без влияния успешной завоевательской деятельности Ивана IV (Гpозного) «окончательно пеpеpодилась из апокалиптической догадки в пpавительственную идеологию». Понадобилось, однако, еще немало времени, прежде чем Московское царство превратилось в петербургскую Российскую империю, которая и осуществила в полной мере объединение и освоение североазиатского пространства.

Это потребовало от России немалого напряжения. Как бы ни складывались ее внутренние, домашние события, кухня мировой политики уже давно находилась в Европе, и нельзя было стать мировой державой, не заняв перворазрядного места в балансе европейских военно-политических сил. Россия и заняла его в начале XVIII века после побед Петра I над шведами. Еще недавно могущественная, Швеция перешла в число второразрядных европейских стран, тогда как Россия вышла в первый ряд. Последующее прочное и долговpеменное вхождение России в качестве перворазрядной силы в евpопейскую, а тем самым и миpовую политику было связано с ее боpьбой пpотив туpецкой Османской импеpии. После успешного для европейцев завеpшения в XIII веке антиаpабской и в XV веке антитатаpской pеконкисты Турция оставалась единственной сеpьезно угрожавшей христианской Евpопе внешней силой.

Восточная и Центpальная Евpопа испытывала нараставшее давление со стоpоны туpок, начиная с XIV века. В pезультате их завоеваний к началу XVI века в состав Османской импеpии входили уже все континентальные области Греции, Болгария, Сеpбия, Босния и Герцоговина, Чеpногоpия, Албания. В вассальной зависимости оказались Молдавия и Валахия. В течение XVI—XVII веков под власть Турции перешли почти все острова и часть побережья Адриатического моря. Кроме того, в конце XV века Турция подчинила себе Крымское ханство. Могущественная Порта имела владения не только на европейском континенте. В XVI веке она распространила свою власть почти на все арабские страны — Сирию, Египет, Алжир, Тунис, Триполитанию, вытеснив оттуда европейцев. Турки вторглись в Иран, Армению, Курдистан, Западную Грузию, овладели прибрежной Аравией, вышли к Персидскому заливу. Они рвались в центр Европы, несколько раз осаждали Вену.

Хотя главным препятствием на пути турецкой экспансии стала Австрия, борьба с мусульманской Турцией была общеевропейским делом. Первые военные столкновения русских с турками произошли еще в XVII в. (взятие Азова казаками в 1637 г. и их «Азовское сидение» до 1643 г.), не слишком удачными были войны с Турцией Петра I, который сначала взял, а потом потерял Азов. Но именно в годы правления Петра или несколько ранее Турция потерпела ряд крупных военных поражений от европейских войск (в 1683 г. — под Веной, в 1697 г. — возле г. Сента на Тиссе, в 1716 г. — у Петервардайна на Саве) и начала терять свои европейские владения, отходившие к Австрии, Польше или России. К тому времени, когда Россия развернула крупные наступательные операции против Турции, Высокая Порта уже прошла пик своего могущества. Но все же она была еще сильна, и Россия оказалась мощным союзником европейских антитурецких сил. С 1735 по 1878 г. Россия воевала с Турцией шесть раз (не считая Крымской войны), и хотя не все эти войны были одинаково успешными, в целом Россия очень сильно потеснила Турцию в Причерноморье и на Балканах.

3БП

Воюя с Турцией, Россия преследовала свои собственные цели, но неизбежно втягивалась при этом в сложную систему евpопейских союзов и пpотивостояний, возникавших в связи с боpьбой пpотив Туpции, дележом ее наследства, а также общим изменением баланса сил в Евpопе. Чувствуя себя уже полноправной европейской державой, Россия активно участвовала в многочисленных коалициях времен наполеоновских войн, стала одним из главных победителей Наполеона. Политический и военный вес России неуклонно увеличивался, она привыкла ощущать себя великой державой, способной оказывать огромное влияние на мировую политику.

10.2. Геополитические козыри России

Уже победы Петра над шведами ясно показали, что, подобно Франции и Англии, Россия обладает достаточными силами, чтобы действовать «как великая держава, не зависящая от внешней поддержки». В то же время авторы, признающие первостепенную роль России в европейской политике XVIII-XIX веков, обычно отмечают при этом и ее бедность, экономическую отсталость. Существовали, стало быть, обстоятельства, которые противостояли бедности и отсталости и позволяли России выступать — по крайней мере, во внешнеполитической области — наравне с более богатыми и развитыми европейскими странами.

Одним из таких обстоятельств было географическое положение России. Восточнославянская цивилизация, российская государственность сложились и развивались вдали от крупных океанских просторов, игравших столь важную роль в жизни прибрежных западноевропейских народов — англичан, испанцев, португальцев итальянцев, французов, голландцев. Положение России в чем-то было сходно с положением Германии — она тоже была повернута к неуютным северным морям, а ее морской фронт был небольшим, по сравнению с протяженными сухопутными границами. Все это не благоприятствовало развитию мореходства, а позднее — превращению в морскую державу, способную к заморской и заокеанской колониальной экспансии. Но Германия была зажата в центре Европы, окружена сильными соседями с более удачливой геополитической судьбой. Россия же, еще менее морская, чем Германия, находилась на западном краю огромного слабозаселенного материка — «там у нас океан», говорил Достоевский. Освоение этого сухопутного «океана» в какой-то мере уравнивало геополитические шансы России даже с шансами британской владычицы морей, давало в руки России несомненные козыри, с помощью которых она и превратилась в великую державу.

Российские владения расширялись во всех направлениях, но главным все-таки было восточное, на нем Россия почти не встречала сопротивления. После покорения сибирских татар в XVI веке встававшие на пути русского продвижения к Тихому океану противники «выглядели не политическими силами, а просто компонентами сопротивлявшихся освоению ландшафтов, „этно-экоценозов"». Со временем сами бескрайние пространства империи стали ее важным геополитическим преимуществом. Огромности непрерывного и постоянно разраставшегося континентального массива, находившегося под контролем России, постепенно стали придавать необыкновенное, почти мистическое значение.

В каком-то смысле мистика российского геополитического пространства получила в начале XX века теоретическое обоснование под пером английского географа Х. Ма-киндера. Долгое время успешное распространение по всему миру власти морских держав, особенно островной Англии, внушало мысль о принципиальных стратегических преимуществах прибрежного географического положения. Но территориальная экспансия России делала эту мысль не совсем бесспорной, постепенно стал вырабатываться новый взгляд на соотношение сил морских и континентальных держав. Х. Арендт приводит слова польского публициста 40-х годов XIX века: «идее Англии..., выраженной словами „Я хочу править морями", противостояла идея России: „Я хочу править землей"». Пангерманисты и панслависты, пишет она, исходя из «континентальности» своих государств, считали себя вынужденными искать колонии на континенте и были убеждены, что в конце концов «огромное превосходство земли над морем., высшее значение власти над сушей по сравнению с властью над морем» ... станут очевидными для всех. Первенство в развитии этих идей принадлежало панславистам, которые «выразили эти геополитические идеи почти за 40 лет до того, как пангерманизм начал «мыслить в категориях континентов».

С идеей континентального превосходства соглашались не все. Противоположной точки зрения придерживался, в частности, американский адмирал А. Мэхэн, изложивший свои взгляды в известной книге на эту тему и ряде других сочинений. По мнению М. Хаунера, именно Мэхэн был «одним из первых стратегически мыслящих людей, ясно осознавших фундаментальную геостратегическую дилемму России как единой евроазиатской державы: трудность ведения войны одновременно в двух крайних точках ее территории. Он сомневался. в ее способности совмещать экспансию на Дальнем Востоке и в направлении Персидского залива». Макиндер же опасался как раз новых возможностей континентальной мощи. Как и многие его соотечественники, он был удивлен и обеспокоен неожиданным усилением Германии, в конце XIX века уже готовившейся вступить в борьбу с Британией за европейское, а значит, и мировое лидерство. Это менявшееся соотношение сил Макиндер и попытался осмыслить в геополитичеких терминах (хотя сам он не употреблял слово «геополитика»). Согласно Макиндеру, к началу XX века подошла к концу четырехвековая эра политического могущества государств прибрежной Европы, и сложилась новая обстановка, ставившая в более выгодное положение континентальные державы. Сама «континентальность» превратилась в едва ли не решающий источник силы в борьбе за мировое господство, а центр мировой истории переместился в континентальную Азию, где и возникла новая географическая ось истории, хартленд (Heartland), «Евро-Азия», расположенная в сердце Мирового острова — Евразии вместе с Африкой. Этот хартленд находился на территории России.

Казалось бы, какая связь между российским хартлендом и немецкой угрозой Британии? По Макиндеру, главная опасность Британии исходила из возможного объединения сил Германии и России, которое ему представлялось вначале как следствие возможного подчинения России более сильной Германии и перехода к последней контроля над хартлендом. И Германия и Россия были для Макиндера странами Восточной Европы, отсюда и его обобщение главной геополитической проблемы XX века: «Кто правит Восточной Европой, тот господствует над хартлендом; кто правит хартлендом, тот господствует над Мировым островом; кто правит Мировым островом, тот господствует надо всем миром».

В схеме Макиндера отразился образ однополюсного, европоцетристского мира, сложившегося в XIX веке и казавшегося незыблемым еще в начале XX. Ни одна европейская страна не правила миром в одиночку, существовал некий клуб европейских стран — хозяев мира. Разные члены клуба обладали разным весом. Англия занимала в нем особое, привилегированное место и, конечно, не была заинтересована в изменении сложившихся соотношений — в отличие от Германии, которая опоздала к дележу колониального пирога. В этом заключался источник мирового конфликта, хорошо известный любому советскому студенту, изучавшему работу Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма». Англичанин Макиндер опасался передела мира в пользу Германии, но сохранение в будущем единственного центра мирового господства — если не западного восточноевропейского — не вызывало у него сомнения. То, что он придавал особое значение географическим, а не историческим основаниям такой опасности, не модернизации Германии или России и связанному с этим высвобождению социальной энергии масс, не неравномерности развития капитализма, как Ленин, и т. п., было уже второстепенным обстоятельством. Когда история обесценила первую посылку теории Макиндера, утратила смысл и вторая, геополитическая часть его схемы. Что толку в контроле над хартлендом, если разрушается сама идея мирового господства?

Однако на протяжении всей первой половины XX века в мировой политике сохранялась европоцентристская инерция предыдущих столетий, опыт которых придавал видимость истинности запоздалым обобщениям Макиндера и вытекавшему из них преувеличению значения континентальных российских территорий. Многие из русских политически мыслящих людей, задолго до Макиндера, рассуждали и действовали так, как если бы они следовали советам английского географа. Может быть, самый наглядный пример таких рассуждений и действий — среднеазиатская политика России во второй половине XIX века, ибо что, как не Средняя Азия, находилось в самом сердце Мирового острова? В присоединении Средней Азии тогда многие в России видели реванш за поражение в Крымской войне и одновременно пролог к новым завоеваниям. «Англичан бояться — никуда не ходить», — подбадривал завоевателей Достоевский, и в этом «никуда» улавливались далеко идущие планы. Средняя Азия казалась важной не столько сама по себе, сколько как промежуточный этап на пути к новым завоеваниям, проникновению в Индию, выходу к Индийскому океану и Персидскому заливу, не в последнюю очередь — и как мощный инструмент давления на Англию. Данилевский, например, был убежден, что «поход в Индию есть вещь совершенно возможная», а последствия такого похода, «предпринятого даже с малыми силами и даже неудачного, были бы самые гибельные для английского могущества». «Поход в Индию есть единственное оборонительное средство России в войне с Англией».

Конечно, истинный вес британского могущества был куда серьезней, чем он выглядел у Достоевского или Данилевского, но все же выгоды геополитического положения России в ее соперничестве с Англией тоже были реальностью, они тревожили англичан. Индия на протяжении своей истории пережила не одно вторжение с севера. Хотя она и защищена труднопроходимыми горами, давно был известен путь, по которому военное проникновение в Индию через горы было возможно. Он получил название Индо-персидского коридора, приближение к нему России беспокоило британских политиков. В 1885 г. русско-английский вооруженный конфликт в районе Кушки едва не перерос в войну, но «правительство России, спохватившись, немедленно предприняло дипломатические шаги по мирному урегулированию конфликта».

В последующие годы был заключен ряд соглашений о разграничении сфер влияния России и Англии в Центральной Азии, но угроза российского вторжения в Индию с севера не исчезла полностью. Кроме того, выход России в Среднюю Азию расширял ее возможности действовать и на ближневосточном направлении, что тоже не могло нравиться английским политикам. Они искали более радикального ответа на среднеазиатский вызов России и нашли его как раз тогда, когда Макиндер впервые изложил концепцию хартленда. Он сделал это в лекции «Географическая ось истории», прочитанной в Королевском Географическом обществе 25 января 1904 г., где он утверждал, в частности, что, благодаря появлению железных дорог, континентальная Россия способна успешно вести военные действия в далекой Манчжурии, подобно тому, как морская Англия могла делать это в Южной Африке. Через два дня, 27 января 1904 г., началась Русско-японская война, которая, казалось бы, полностью опровергла главную идею Макин-дера и, напротив, подтвердила правоту адмирала Мэхэна. Согласно Мэхэну, противостоять напору России на Ближнем Востоке Англии было труднее, чем на тихоокеанском направлении, где интересы России сталкивались с интересами не только Британии, но и Японии, США, а возможно, и Германии. Отсюда вытекал простой рецепт: отвлечь силы

России на Дальний Восток с тем, чтобы парализовать ее стремление проникнуть в Индию, к Персидскому заливу или к черноморским проливам. Именно в этом, утверждает Хаунер, заключался главный смысл англо-японского союза 1902 г. и последовавшей затем Русско-японской войны.

Эта война, таким образом, сама стала завершением определенного этапа обсуждения темы хартленда — обсуждения, развернувшегося до того, как появились само это понятие и вся схема Макиндера, — и не в Королевском Географическом обществе, а в реальной мировой политике. Война показала ограниченность слишком обобщенного взгляда на соотношение мировых геополитических масс и заставила задуматься над слабыми сторонами географического положения России «от моря и до моря», над незащищенностью, уязвимостью ее восточной части. В. Семенов-Тян-Шанский, сравнивавший колонизованные районы Сибири с суживающимся к востоку зазубренным мечом, замечал, что «при всяком столкновении с внешними врагами... очень легко обрубить конец такого меча. Правда, сопротивление, по мере дальнейшего обрубания, будет расти в геометрической прогрессии, но ведь и обрубки только одного конца вполне достаточно для того, чтобы уничтожить всю суть системы „от моря до моря"».

К выводам, созвучным взглядам Мэхэна, а не Макиндера, пришел и генерал Куро-паткин. Пытаясь осмыслить уроки Русско-японской войны, он признал слабость геополитического положения России, невозможность для нее воевать на два фронта. Поэтому, утверждал он, «очевидна. полная необходимость прийти, наконец, к соглашению с Австриею и Германиею по делам Ближнего Востока, чтобы иметь возможность распоряжаться всеми силами на Дальнем Востоке». Надо также, «чтобы вредная химера возможного похода русских в Индию исчезла и заменилась сознанием общности интересов России и Англии в Азии». Относительная слабость России, мировые и европейские реальности побуждали к осторожности, заставляли избегать явной вражды с Англией, а то и искать союза с нею. Поэтому на идее российского вторжения в Индию и ее связи с завоеванием Средней Азии лучше было не настаивать открыто. В начале XX века, когда на горизонте уже маячила Первая мировая война, известный востоковед А. Снесарев, тогда подполковник Генерального штаба, повторяя доводы другого знатока, генерала Терентьева, объяснял, что завоевание Средней Азии было вынужденным для России, спровоцированным плохим поведением киргизов, кокандцев или бухарцев, а также интригами Англии, которую беспокоило приближение России к Индии. Об Индии же «никто не думал; ее никто не знал. В завоевании нами Средней Азии было достаточно своего политического смысла, чтобы навязывать еще какой-то иной».

У нас будет случай убедиться, что подобные заявления не были вполне искренними — тот же Снесарев еще вернется к идее «индийского похода». Тем не менее можно сказать, что тот этап противостояния океанского «кита» и континентального «слона», который закончился Русско-японской войной, отнюдь не подтвердил правильности схемы Макиндера. Да и все дальнейшее развитие событий показало, что либо контроль над хартлендом не был таким важным геополитическим козырем, как казалось Макиндеру или его последователям, либо вообще значение такого рода козырей преувеличено, и исход мировых споров решают другие факторы. Более того, наступил момент, когда многие прежние геополитические козыри России-СССР сильно обесценились, а из-под слоя давней геополитической мифологии стали проступать очевидные слабости, уязвимые и даже опасные черты географического положения огромной евроазиатской державы.

10.3. Российская империя в клубе европейского империализма

то было, конечно, знамением новой эпохи. В XIX, как и в предыдущие столетия, выгоды географического положения России стоили многого, российские политики неплохо пользовались ими, неуклонно расширяя территорию державы. Тем не менее и тогда дело было не только в географии. Россия не одна фаничила с Сибиpью или Ценфальной Азией. Свои притязания на североазиатские или ценфальноазиатские просторы, на контроль над хартлендом могли иметь и дpугие сопpедельные госу-даpства — многолюдный Китай, Сефевидская и постсефевидская Персия, Османская империя. Если в XVIII—XIX веках они не предъявляли таких притязаний, то, главным образом, по внутренним причинам. Их архаичные средневековые общества утратили свой динамизм, время крупных предприятий для них прошло.

Россия же, все больше поворачиваясь к Европе, все больше дружа и враждуя с нею, поневоле впитывала опыт новой европейской цивилизации. Благодаря петровским и последующим реформам, она хотя и не догнала Европу, но во многом уже отошла от средневековой архаики, в немалой степени европеизировалась, модернизировалась, потому и была не чета ни Китаю, ни Турции, ни Персии. Можно сказать, что превращение России в великую державу было следствием ее геополитического положения, помноженного на (неполную) европеизацию. В завоевании русскими Сибири, Кавказа, Средней Азии и Дальнего Востока было много общего с завоеванием Нового Света и захватом колоний западными европейцами. По существу, это были звенья одного и того же процесса мировой экспансии более развитой европейской цивилизации, захвата и колонизации слабо заселенных и плохо защищенных территорий за пределами Европы. Россия стала великой державой XVIII-XX веков именно как европейская страна, как член европейского клуба хозяев мира, как один из главных участников его раздела. В этом качестве Россия была связана с Европой глубинными общими интересами. И Европа признавала эту общность интересов, видела в России серьезного партнера, с которым считалась и на которого иной раз делала ставку.

3ББ

Но даже и в минуты своих самых больших триумфов российский империализм был младшим паpтнеpом импеpиализма западноевpопейского. Россия оставалась все же страной полуевропейской, экономически и социально отсталой, не могла тягаться с Англией или Фpанцией на миpовой аpене.

Экономические возможности России — а они становились все более важным условием военно-политической мощи — всегда были ограниченными. До промышленной революции в Англии, а затем и в других странах Западной Европы Россия еще занимала довольно заметное место в мировом индустриальном производстве. В каком-то смысле она сохраняла неплохое положение на мировом фоне и в XIX веке. За полтора столетия с 1750 по 1900 г. доля Китая в мировой промышленной продукции уменьшилась более чем в пять раз, доля же России даже выросла — в этом сказались плоды модернизации. Но в сравнении с такими странами, как Британия, Германия, тем более США, промышленная мощь России выглядела все более незначительной (табл. 10.1).

Таблица 10.1. Доля некоторых стран в мировом промышленном производстве, 1750-1900 гг., в %

1750 1800 1860 1900 Россия 5,0 5,6 7,0 8,8 Британия 1,9 4,3 19,9 18,5 Франция 4,0 4,2 7,9 6,8 Габсбургская империя 2,9 3,2 4,2 4,7 Германские государства/ Германия 2,9 3,5 4,9 13,2 США 0,1 0,8 7,2 23,6 Япония 3,8 3,5 2,6 2,4 Китай 32,8 33,3 19,7 6,2

Источник: Kennedy P. The rise and the fall of the great powers, p. 149.

При любом сравнении России с европейскими державами, с которыми ей приходилось соревноваться, проступали черты бедности. Совокупный валовой национальный продукт России был не маленьким. В пятидесятые годы XIX века, во времена Крымской войны, он был примерно таким же, как в Англии, и это создавало иллюзию равенста возможностей. Но валовой продукт на душу населения был несравненно меньшим (табл. 10.2), а это решало все. Расходы России на ведение Крымской войны составили за 1852-1856 гг. 144,5 млн. фунтов стерлингов, тогда как ее главные противники — Англия и Франция — затратили на эту войну свыше 309 млн. фунтов. Они и оказались победителями.

Таблица 10.2. Валовой национальный продукт крупных европейских стран на душу населения, 1830-1890, в долларах США (доллары и цены 1960 г.)

1830 1850 1870 1890 Россия 170 175 250 182 Британия 346 458 628 785 Франция 264 333 437 515 Германия 245 308 426 537 Габсбурская империя 250 283 305 361 Италия 265 277 312 311

Источник: Kennedy P. The rise and the fall of the great powers, p. 171.

Россия гордилась своим флотом, с помощью которого она одерживала морские победы над турками. Но могла ли она тягаться с европейскими флотами? К концу наполеоновских войн Россия имела 40 боевых кораблей, Франция — 80, а Англия — 214. Крымская война, помимо всего прочего, выявила военно-техническое отставание России. Надо было перевооружаться, переоснащать армию, строить флот. Средств на все это не было, относительная военная слабость России с неизбежностью нарастала. Еще в 1880 г. по тоннажу своего военно-морского флота Россия более чем в три раза уступала Англии, но все же обладала третьим по водоизмещению флотом в мире. Через 30 лет, к 1910 г., тоннаж российского военно-морского флота увеличился вдвое, но разрыв с Англией не уменьшился, а Россия с третьего места опустилась на шестое, пропустив вперед Германию, США и Японию.

Все эти неблагоприятные для России обстоятельства не могли не влиять на характер ее отношений с европейскими партнерами. Ее огромный теppитоpиальный pост облегчался тем, что крупные европейские геополитические интересы в XVII-XIX веках были сосредоточены на западе и юге, продвижение России на восток не особенно беспокоило европейцев, в каком-то смысле было даже выгодно им. Россия прикрывала Европу с востока и в то же время сама меньше вмешивалась в европейские дела. Но ее попытки раздвинуть свои границы на западе и юге, затрагивавшие интересы европейских держав, как правило, блокировалось ими, и тут Россия ничего не могла поделать. Так что преимущественно восточный вектор русского колониализма был, в известном смысле, вынужденным.

Отношения с Европой были, таким образом, довольно двусмысленными, и это с давних пор обусловило противоречивость российского взгляда на Европу, сложную смесь любви и ненависти.

С одной стороны, любовь. По крайней мере, со времен Петра I Россия ощущала себя ученицей Европы, многое в ней ценила, многое заимствовала. Пpивязанность к Евpопе и евpопейским ценностям подчеpкивали самые бесспоpные патpиоты России. «Нам от Европы никак нельзя отказаться. Европа нам второе отечество, — писал Достоевский. — ...Европа нам почти так же всем дорога, как Россия».

От Европы Россия и впрямь никак не могла отказаться. Мир XIX века был однополюсным, европоцентристским. Россия понимала свою бесспорную уже к тому времени принадлежность к европейской цивилизации и исходящую от этого силу, партнерством с Европой, с «Западом» приходилось дорожить. Этого не скрывали и идеологи российского империализма, имевшего виды на раздел власти и влияния «между теми народами или группами народов, которые в настоящем периоде всемирной истории могут считаться активными ее деятелями: Европою, славянством и Америкою». Данилевский, откровенный ненавистник Европы, отнюдь не отказывался от членства в клубе европейских «активных», «исторических» народов, которым он противопоставлял народы «неисторические», «предназначенные к тому, чтобы сливаться постепенно и нечувствительно с тою историческою народностью, среди которой они рассеяны, ассимилироваться ею и служить к увеличению разнообразия ее исторических проявлений».

Но всегда была и другая сторона отношений между Россией и Европой, питавшая их взаимную враждебность. Все-таки речь шла о партнерах по дележу, у каждого из которых были немалые аппетиты. Европа не была едина. Разные европейские силы постоянно стремились привлечь Россию на свою сторону. Она же, преследуя — и не без успеха — свои цели, охотно участвовала в европейских играх, часто меняя пристрастия. Уступчивость европейских держав имела свои пределы, они побаивались «русского медведя» и всегда болезненно реагировали на его активность на западных или южных границах, нередко сплачивались для противодействия российскому продвижению на этих направлениях. К российской же экспансии в казавшихся столь далекими северной и центральной Азии они были намного более терпимы, тем паче, что и не могли ей воспрепятствовать. Таким образом, европейские колониальные державы, «талас-сократии», чьи экспансионистские усилия были направлены тогда на заморские американские, азиатские и африканские земли, молчаливо признавали партнерство России в разделе мира, уступали ей далеко не маленькую «нишу» в глобальном пространстве.

Однако логика империализма всегда одинакова: он ненасытен. С трудом осваивая свои огромные владения, имперская Россия не была удовлетворена ими. Истинная цена нефтяных и прочих кладовых Сибири или Казахстана стала ясна намного позднее, по меркам XIX века российские североазиатские земли не шли ни в какое сравнение с роскошными американскими, азиатскими или африканскими приобретениями европейских держав. Россия рвалась к Средиземному морю и Индийскому океану, искала способов повысить свой европейский статус, потеснив, сколько возможно, своих постоянно меняющихся союзников и противников. Между тем Индия оставалась недоступной, Турция пpодолжала властвовать в «Константинополе», сохpаняла контpоль над Даpданеллами и Босфоpом — выходом в Сpедиземное моpе, России не удавалось утвеpдиться даже на Балканах.

Пpивыкшей к постоянному pасшиpению гpаниц России тpудно было пpизнать, что ее импеpские пpитязания не соответствуют ее экономическим и военным возможностям, а ее военно-политический потенциал намного ниже, чем у дpугих крупных евpопейских деpжав. У российских империалистических идеологов и политиков складывался своеобразный комплекс неполноценности, который находил выражение в повышенной враждебности к Европе, в основном, правда, на словах.

«Какую же роль предоставляет нам Европа на всемирно-историческом театре? — вопрошал с бессильной ёрнической иронией Данилевский. — Быть носителем и распространителем европейской цивилизации на Востоке... Но позвольте, ... какой же это Восток? Мы было и думали начать с Турции. Куда? Не в свое дело не соваться! кричит Европа. Принялись мы также за Кавказ — тоже ведь Восток. Очень маменька гневаться изволили: не трогайте, кричала, рыцарей, паладинов свободы. ну да на этот раз, слава Богу, не послушали, забыли свое европейское призвание. Ну так в Персии нельзя ли позаняться разбрасыванием семян цивилизации и европеизма? Немцы, пожалуй, и позволили бы. — из уважения к англичанам нельзя. В Китай что ли прикажете? Ни-ни, вовсе незачем туда забираться. Да где же, Господи, наш-то Восток, который нам на роду написано ци-вилизировать? Средняя Азия, вот ваше место; всяк сверчок знай свой шесток. Там и есть ваша историческая миссия — вот что говорит Европа, а за нею и наши европейцы».

К концу XIX века закончился длившийся несколько веков раздел планеты между колониальными державами, и мир оказался на пороге какого-то нового этапа глобальной геостратегии, тогда не вполне еще ясного. Лишь во второй половине XX века он определился как этап деколонизации и появления самостоятельных геополитических полюсов за пределами Европы и Северной Америки. Но долгое время европейское геополитическое сознание оставалось в плену давней инерции, будущее виделось как прямое продолжение прошлого. Из факта завершения раздела мира между «историческими народами» те из них, кто считал себя обделенными, делали вывод о неизбежности его передела. Не было исключением и российское имперское сознание.

Более столетия назад Данилевский с прямотой человека, не ведающего сомнений, начертал основные линии российской имперской великодержавной «европейско-мировой» геостратегии. Их можно свести к нескольким рекомендациям.

1. Россия — не европейская страна, ее интересы не имеют ничего общего с европейскими. «Нам необходимо. отрешиться от мысли о какой бы то ни было солидарности с европейскими интересами».

2. Россия заинтересована во внутриевропейской нестабильности. «Равновесие политических сил Европы вредно, даже гибельно для России, а нарушение его с чьей бы то ни было стороны — выгодно и благодетельно». «Нам необходимо „.приобрести совершенную свободу действия, полную возможность соединяться с каждым европейским государством, под единственным условием, чтобы такой союз был нам выгоден, ни мало не взирая на то, какой политический принцип представляет в данное время то или другое государство».

3. Россия заинтересована в расширении своих владений и своего влияния за счет враждебной ей Европы. С этой целью Данилевский разработал проект Славянской конфедерации в составе Российской империи, славянских стран Восточной Европы, а также Венгрии, Румынии, Греции и «Константинополя» с прилегающим районом «под политическим водительством и гегемониею России, на что Россия имеет законнейшие права».

4. Россия должна использовать рост своего веса в Европе для расширения своих неевропейских владений. «Всеславянский союз имел бы своим результатом... равный и справедливый раздел власти и влияния между. Европою, славянством и Америкою. Власти или влиянию Европы подлежали бы преимущественно Африка, Австралия и южные полуострова Азиатского материка; Американским штатам — Америка; славянству — западная, средняя и восточная Азия, т. е. весь этот материк за исключением Аравии и обоих индийских полуостровов».

Данилевский был «кабинетным» идеологом, защищавшим некую общую обскурантистскую систему взглядов. Он больше заботился о том, чтобы его позиция по каждому вопросу соответствовала этой системе, нежели чтобы она отвечала действительным требованиям жизни. Он не желал видеть, что никакой «свободы действий» Россия в своих отношениях с Европой никогда не имела и не могла иметь, а за заключение нужных ей политических и военных союзов платила по самым высоким ставкам. И платила, в отличие, например, от Англии, не деньгами, а единственными имевшимися у нее в изобилии экстенсивными стратегическими ресурсами — территориальными и людскими. На их использовании держалась ее военная сила, ими компенсировалась бедность, экономическая и технологическая отсталость.

Можно как угодно относиться к стратегии «заманивания» Наполеона (а потом и Гитлера) в глубь страны, но очевидно, что никакая другая европейская держава не могла позволить себе такой стратегии просто из-за ограниченности территории. Даже самая большая из них, Германия или Франция, отдай она половину того, что отдавала в ходе боевых действий Россия, оказалась бы полностью захваченной³⁹. Россия же выживала и, в конце концов, побеждала. Превращение огромной части страны в арену боевых действий, ее временная оккупация, связанные с этим потери мирного населения, разрушения, разорение хозяйства были несомненным «вкладом» России в изматывание противника. Но все это не проходило бесследно, страна долго потом приходила в себя, залечивая страшные раны, которых не знали ее союзники. Наполеон был pазгpомлен не одной Россией, да она и не была главным его пpотивником. Главным вpагом была Англия, она же, как и Россия, оказалась в числе победителей Наполеона. Если Россия гоpдится Боpодиным, то на счету Англии Тpафальгаp и Ватеpлоо. Однако Англия не знала ни pазоpительного нашествия вpажеских аpмий, ни пожаpа собственной столицы, на ее землю вообще не ступил ни один фpанцузский солдат.

Главной же «валютой», которой Россия платила по своим европейским векселям, была жизнь русских солдат. В XIX веке ее армия, как правило, намного превосходила по своей численности армию какой угодно европейской державы (табл. 10.3), а русское правительство всегда было готово к расходованию «живой силы» в любом европейском конфликте. «Огромные жертвы, принесенные русским населением на внешние предприятия в XIX столетии, — писал накануне Первой мировой войны Куропаткин, — были тем более тягостны, что приносились не только в видах укрепления русского государства, но главным образом для устройства и укрепления других государств и народов. С этой, чуждой русской национальной политике, целью русские люди в XVIII и XIX столетиях обильно проливали кровь в Турции, Австрии, Пруссии, Италии, Швейцарии, Голландии, Франции... В XVIII и XIX столетиях в течение веденных Россией войн было выставлено до 10 мил. воинов, из коих многие сотни тысяч или вовсе не возвратились домой, или вернулись инвалидами»⁴⁰.

Говоря о жертвах военных предприятий России в XIX веке, Куропаткин несомненно был прав. Россия никогда не жалела «живую силу», ее людские потери всегда были очень большими. Огромными они были в войнах с Наполеоном, причем отнюдь не только в Отечественной войне 1812 г., как часто думают, — на нее пришлось меньше половины прямых военных потерь. Людские жертвы Англии — основного противника Напо-

главы, то это был откровенный империалист, отождествлявший силу и право, надменно-оскорбительный по отношению к более слабым. Вот, например, одно из его многочисленных высказываний о событиях русской истории. «При Алексее Михайловиче Россия не имела еще счастья принадлежать к политической системе европейских государств, и потому у нее были развязаны руки, и она была единственным судьею в своих делах. В то время произошел первый раздел Польши. Россия, никого не спрашиваясь, взяла из своего, что могла., ибо тогда не бродили еще гуманитарные идеи в русских головах». (Россия и Европа., с.. 29).

³⁹ Во время Второй мировой войны было оккупировано около 2 тыс. кв. км советской территории — в 3,5 раза больше нынешней территории самой пространной европейской страны — Франции, больше, чем совокупная территория Германии и всех захваченных ею и ее союзниками европейских стран: Австрии, Бельгии, Греции, Дании (без Гренландии), Нидерландов, Норвегии (без Шпицбергена), Польши, Франции, Чехословакии, Югославии. На оккупированной части СССР осталось (за вычетом эвакуированных) около 80 млн. человек — больше, чем население любой европейской страны.

⁴⁰ Куропаткин А. Н. Цит. соч., с. 27.

леона — были намного меньшими. Не жалела Россия своих солдат и позднее. По рас-счетам Б. Урланиса, за сто лет, предшествовавших Первой мировой войне (1815-1914 гг.), Россия потеряла убитыми и умершими в войнах больше, чем любая другая воевавшая крупная европейская страна.

Таблица 10.3. Численность военнослужащих в крупных европейских государствах, 1816-1880, тыс. человек

1816 1830 1860 1880 Россия 800 826 862 909 Франция 132 259 608 544 Британия 255 140 347 248 Габсбургская империя 220 273 306 273 Пруссия/Германия 130 130 201 430

Источник: Kennedy P. The rise and the fall of the great powers, p. 154.

И все же в устах Куропаткина плач по понесенным жертвам звучит не слишком убедительно. Трудно поверить, что российская дипломатия, ввязываясь постоянно в европейские союзы и коалиции, на стороне которых она воевала, вовсе не следовала при этом целям и интересам имперской России. И, пожалуй, никто не знал этого лучше Куропаткина. Имперская политика до революции всегда строилась на сочетании военной силы и дипломатии, предполагавшей союз с одной или несколькими европейскими странами. Большинство войн послепетровской России велось либо в прямом союзе с какими-либо европейскими государствами (некоторые войны с Турцией, с Наполеоном, Первая мировая война), либо при уверенности в нейтралитете крупных европейских держав. Когда же это правило не соблюдалось, Россия терпела поражения (Крымская, Русско-японская войны).

В этом, собственно, и заключался главный урок, который извлек сам Куропаткин из поражения в Русско-японской войне. Имея на своем счету не одну победу над беззащитными жителями Туркестана, но, потерпев поражение при встрече с серьезным противником под Ляояном и Мукденом, он, казалось бы, должен был стать ненавистником Англии, все время возникавшей у него на пути. Она блокировала дальнейшее продвижение России в Туркестане в 80-е годы XIX века, она же стояла за спиной Японии во время проигранной Русско-японской войны. Однако уроки противостояния России европейским державам были слишком наглядными, и генерал сделал из них надлежащие выводы. «Поддержка Японии Англиею составляет результат тяжелого недоразумения», — утверждал он, противопоставляя разобщенности и враждебности России и европейских государств идею их союза, который должен принять на себя «охрану спокойствия европейских государств в Азии». Трезво оценивая соотношение мировых сил, Куропаткин осуждал идею создания славянского союза как невыгодного европейским державам, ибо он «самым существенным образом мог нарушить, разрушением Турции и захватом Константинополя, экономические интересы этих держав».

Бывшего военного министра гораздо больше тревожило то, что «вооруженные плодами европейской культуры, в том числе и по военной части, народы других материков, кроме европейского, начинают давать отпор европейскому товару и европейскому штыку» и «открыто подготовляют силы с целью загнать старушку Европу в ее географический чулок, обречь ее на скромное существование на незначительной территории». Поэтому ему «представлялось желательным, чтобы в XX веке народы европейского союза пришли к соглашению с союзом американских государств для удержания в европейских и американских руках господствующего положения на тихоокеанском побережье и для сохранения за европейскими державами пользования богатствами Америки, сырыми и обработанными».

Не успев как следует оплакать русскую кровь, пролитую во имя «чуждой русской национальной политике цели» в XVIII и XIX веках на полях Европы, Куропаткин, таким образом, откровенно выражал готовность к новым кровопролитиям во имя европейской империалистической солидарности в наступавшем XX веке — на этот раз в любой точке земного шара.

10.4. СССР на пути ко Второй мировой войне

Превращение Российской империи в СССР поначалу не внесло принципиальных изменений в геостратегическую логику сменившего российский советского империализма. СССР унаследовал великодержавное положение царской России, ее непомерные территориальные претензии и ее двусмысленные отношения с Западом. Существенно изменился только словарь. В новых условиях понадобилась и новая мифология: «Запад» превратился в мир капитализма, а панславянская солидарность уступила место интернационально-пролетарской. Но суть дела осталась прежней, что быстро подметили евразийцы, проницательные во всем, что касалось обнаружения ими в действиях большевиков своих излюбленных государственно-имперских идей. «Они [большевики] ведут боpьбу с „капитализмом". Но „капитализм", поскольку он мыслится конкретно, и есть синоним современной Европы. Борьба с ним есть борьба с „европеизмом" в Европе и в Евразии... Большевики выступают против „капитализма", т.е. против европейского капитализма, а потому и против евpопейского социализма».

На деле «борьба с капитализмом» между двумя мировыми войнами приобрела обычный для российской имперской традиции характер внутриевропейских интриг с частой сменой союзников и противников. Еще не закончилась Гражданская война, империя еще не восстановила свою собственную территориальную целостность, а ее стратеги уже задумывались о возвращении — под новыми лозунгами — к прежним направлениям имперской экспансии, тянулись к теплым морям, к возобновлению «Большой игры» вокруг Индо-персидского коридора — даже с большей откровенностью, чем прежде.

В 1919 г. воодушевляемый идеей мировой революции военный руководитель Советской России Троцкий намеревается формировать кавалерийские корпуса для отправки в Индию и Китай, и тогда уже известный нам востоковед Снесарев, до революции ставший генералом, а теперь и начальником Академии Генерального штаба Красной Армии, вспоминает, что еще «Крымская война... выявила смысл наших будущих походов в Индию, т.е. вскрыла существо среднеазиатской проблемы». Ибо уже тогда стало ясно, «что дорога к восстановлению нашего международного равновесия с Англией пролегала по Средней Азии, а не направлялась, как раньше, к Средиземному морю». Завоевание и последующее изучение Средней Азии «объяснили нам — русским, а затем и всему миру все значение тех областей, которые здесь заключаются, и выяснили вместе с тем центр их общей ценности». «Многогранная и необъятная ценность Индии вызывает. со стороны России. естественное тяготение к странам, окружающим Индию, не для того, чтобы овладеть ими, проку в них мало (подчеркнуто нами. — А. В.), а чтобы иметь возможность влиять на Индию, или, буде возможно, захватить ее».

Тон Снесарева образца 1919 г. на редкость агрессивен. «В наших ли интересах, т.е. в интересах ли республики атаковать Индию, или больше интереса и смысла англичанам атаковать наш Туркестан? Я утверждаю, что вторая возможность совершенно исключается. Отсюда я делаю вывод, что не имеет и смысла изучать Средний Восток под углом зрения, что англичане могут двинуться на Туркестан, т.е. под углом обороны нами Туркестана от англичан. Остается рассмотрение этих стран под углом возможности осуществления огромной операции, направленной на Индию».

Знали ли Троцкий или Снесарев о теории Макиндера? Скорее всего, нет. Как утверждает Хаунер, нет никаких следов того, что эта теория привлекла чье-либо внимание в России как до, так и после революции. По-видимому, не были знакомы с ней и эмигран-ты-«евразийцы», включая и их главного «географического» идеолога П. Савицкого. А между тем в советской внешней политике между двумя мировыми войнами постоянно возникает чисто «макиндеровская» линия континентального противостояния «западным демократиям».

Индийские мечтания Снесарева, довольно бездарные⁵⁴, стоят в этом ряду, но не они определяют большую политику эпохи. Гораздо важнее была постоянно просыпавшаяся тяга к советско-германскому сближению. Макиндер, и в 1919 г. опасавшийся объединения двух континентальных держав под германским господством, видел противоядие такому сближению в создании пояса независимых государств, отделявшего Германию от России. Такой пояс и в самом деле был создан, но это не помешало двум державам уже в 20-е годы начать нащупывать пути военного сближения⁵⁵.

Согласно официальному, весьма противоречивому советскому мифу сталинских времен, страны-победительницы в Первой мировой войне навязали Германии «импери-

⁵⁴ Снесарев, продолжая линию российских имперских стратегов XIX в., не желал замечать более позднего опыта начала XX столетия. Тогда Англия нашла эффективный ответ на русский вызов в Средней Азии, английские империалисты переиграли русских. Надежды, возлагавшиеся в России на Среднюю Азию, не оправдались и в последующем. По большей части, она служила глубоким тылом, а не плацдармом для проведения крупных наступательных операций. Возможно, военные штабисты и не забывали о стратегическом значении среднеазиатских границ или «Индо-персидского коридора», а книга Снесарева штудировалась разработчиками идеи советского вторжения в Афганистан, с помощью которого удалось превратить относительно спокойный тыл в незаживающую кровоточащую рану. Но главные внутренние и внешнеполитические задачи, которые на протяжении ста лет приходилось решать России (СССР), требовали сосредоточения сил и средств в других местах. К тому же после Второй мировой войны изменилась общая обстановка в мире, Средняя Азия перестала быть фронтом русско-британского соперничества, да и само это соперничество в его прежнем виде потеряло смысл. Под сомнением оказалась и роль Средней Азии как глубинной, недосягаемой для противника сердцевины евроазиатского континента в борьбе мирового Хартленда с мировым Римлендом («береговыми» странами). Во времена «холодной войны» в Средней Азии размещалась очень незначительная часть советских военных сил, сосредоточенных в основном на европейском и дальневосточном потенциальных театрах военных действий. Даже вторжение в Афганистан свидетельствует, скорее, о третьестепенности южного театра в глазах советских военных стратегов, рассчитывавших на маленькую, победоносную локальную войну. Средняя Азия никогда не играла той внешнеполитической роли, которую отводили ей русские участники «большой игры» XIX в., энтузиасты выхода России к теплым морям или похода в Индию.

⁵⁵ Для большевиков известным оправданием такого сближения, по крайней мере моральным, могла бы служить романтическая надежда увидеть в Германии союзника по будущей мировой революции. Но были ли они такими уж романтиками? Москва откровенно играла на уязвленном национальном чувстве, столь характерном для Веймарской Германии, и, постоянно декларируя свою приверженность пролетарскому интернационализму, готова была сделать ставку на немецкий национализм и его противоестественный, казалось бы, симбиоз с большевизмом. Не над этим ли трудился московский эмиссар, «соратник Ленина» Карл Радек, пестовавший первых немецких национал-большевиков? Для них же «мировая революция» была не более чем путем к достижению результата, которого так опасался Макиндер: объединения сил Германии и России под руководством Германии против «Запада». «Германия пеpедала свою оpигинальность России, — писал лидер немецких национал-большевиков Э. Никиш. — Стремясь к общности судьбы с последней, она сохраняет надежду вновь ее обрести... Если кому-то суждено, во имя собственного блага, пронести со всей своей мощью факел всемирной революции, то это будет немецкий народ. Речь идет о рождении нового культурного универсума, который вначале займет место рядом с культурой Запада. Но когда эта западная культура будет превзойдена, читай выродится, он придет ей на смену. Славянские и германские боги еще достаточно сильны, чтобы созидать». (Niekisch E. «Hitler — une fataLite altemande» et autres ecrits nationaux-boicheviks. Puiseaux,

1991, р. 189-190).

алистический» Версальский договор 1919 г. и в то же время оказали «огромную помощь германским империалистам в их политике восстановления военно-промышленного потенциала, подрыва Версальского мирного договора», стремясь направить агрессию Германии против СССР. Советская же дипломатия, заключив в 1922 г. Рапалльский договор с Германией, одержала крупную победу, ибо «прорвала враждебный фронт капиталистических государств и установила нормальные мирные отношения с одной из крупнейших стран Европы» и при этом помогла Германии, «ослабленной войной, послевоенным кризисом и международной изоляцией». Сами эти формулы плохо вяжутся одна с другой, но еще меньше они вяжутся с действительностью, потому что сам Советский Союз в 20-е годы вовсю развивал военное сотрудничество с Германией и активно способствовал возрождению ее военно-промышленного потенциала — в обход Версальского договора. «В середине 1923 г. „Юнкерс" получает возможность строить самолеты в Филях под Москвой. В 1924 г. в Липецке открывается тренировочный центр для немецких летчиков. Русские и немецкие химики совместно испытывают отравляющие вещества. Крупп строит артиллерийские заводы в советской Средней Азии». «Основная идея сотрудничества опиралась для нас на полезность привлечения иностранного капитала к делу повышения обороноспособности страны; для них — она вытекала из необходимости иметь совершенно укрытую базу для нелегальных вооружений. В строгой конспирации были заинтересованы в одинаковой степени и мы, и они», — докладывал И. Уншлихт Сталину в конце 1926 г..

Приход Гитлера к власти, казалось бы, напрочь исключил возможность сотрудничества двух режимов, клявшихся в верности совершенно различным ценностям. Но разве еще Данилевский не рекомендовал искать любых выгодных союзов, «не взирая на то, какой политический принцип представляет в данное время то или другое государство»? Только Данилевский, видимо, полагал, что он один додумался до такого хитрого внешнеполитического рецепта, а глупые европейцы всегда будут упускать свою выгоду, тогда как Россия всегда будет ее получать. Европейцы же были себе на уме.

Если идеи Макиндера до поры до времени не вызывали заметного интереса в России-СССР, то этого нельзя сказать о Германии. Макиндер как бы указывал на объективное основание ее будущего величия, поэтому его теория казалась очень заманчивой в послеверсальской Германии и грела душу немецких геополитиков в период между двумя мировыми войнами. В частности, она широко использовалась теоретиками «Оси», стремившимися нанизать на эту «ось» и советский хартленд и едва не преуспевшими в этом. «Основываясь на трудах англичанина Макиндера, — утверждал немецкий геополитик генерал Хаусхофер в 1940 г., вскоре после заключения советско-германского пакта, — мы пропагандировали во всем мире идею союза между нынешними державами оси Германия-Россия-Япония, который дает единственную возможность успешно противостоять... Англии и Америке... Представление о Евразии... дает нам всем возможности долговременного расширения жизненного пространства и уже довольно давно соблазняет многие умы». «Наши союзники, — писал Хаусхофер ранее, — „.враги наших врагов; мы найдем их не в последнюю очередь на Дальнем Востоке, в подъеме паназиатского движения, а также в Японии...; полезно и продуманное сотрудничество с имеющим свои нужды в земельном пространстве русским народом, каким бы ни был политический режим, советский, или иной».

Р. Арон, размышляя о природе геополитических идей, говорил, что для них пространство — не театр, на котором разворачиваются те или иные события, а самостоятельная цель, ставка в игре. Есть два типа геополитической логики: логика жизненного пространства и логика естественных границ. То, что немецкие геополитики исповедовали логику жизненного пространства для Германии, хорошо известно. Но что имел в виду Хаусхофер, когда говорил о «нужде в земельном пространстве русского народа»? От недостатка пространства Россия как будто никогда не страдала. Уж не намекал ли он на нарушенные после Первой мировой войны «естественные границы» Российской империи? Эти «нарушения» сыграли немалую роль в создании пояса независимых государств, разделивших тогда Германию и СССР.

Независимость государств Восточной Европы не давала покоя советским стратегам конца 30-х годов, они искали путей установить над ними контроль. Чего было больше в этом стремлении — заботы о безопасности западных границ СССР, о чем говорила официальная советская версия, или великодержавного желания любой ценой восстановить, а буде возможно, и раздвинуть границы царской империи? Каким бы ни был ответ на этот вопрос, сейчас можно утверждать, что была достигнута только вторая цель, и то, как показала история, лишь временно.

Летом 1939 г. советское руководство одновременно вело переговоры о создании системы коллективной безопасности в Европе с Англией и Францией и готовило почву для подписания пакта о ненападении с Германией. Переговоры с Англией и Францией зашли в тупик из-за того, что они не соглашались дать гарантии против «косвенной агрессии» Латвии, Эстонии и Финляндии (то есть против появления в них «антисоветских правительств») и добиться согласия Польши и Румынии на пропуск через их территорию советских войск. И в самих этих странах, и у английских и французских политиков существовали далеко не безосновательные опасения, что такого рода обязательства могут поставить под сомнение саму независимость этих государств. Как заявил польский маршал Рыдз-Смиглы, «с немцами мы рискуем потерять нашу свободу, а с русскими утратить нашу душу». 21 августа 1939 г. переговоры с Англией и Францией были прерваны. Ворошилов, руководитель советской делегации на переговорах, объяснял это тем, что отказ Англии, Франции и Польши пропустить советские войска через польскую территорию делает невозможным военное сотрудничество

СССР с этими странами, так как СССР «не имеет общей границы с агрессором» и потому не сможет оказать им военную помощь⁶⁵.

Через день после прекращения переговоров с Англией и Францией — 23 августа — в Москву прибыл Риббентроп и были подписаны заранее подготовленные и одобренные Сталиным и Гитлером Пакт о ненападении и секретный протокол к нему. СССР и Германия не стали пререкаться по поводу судьбы восточноевропейских государств, тем более спрашивать их мнения. Они протянули друг другу руки через их головы и спокойно стерли часть из них с карты Европы. Не стало Польши, Литвы, Латвии, Эстонии (Чехословакия перестала существовать еще раньше). Зато СССР получил, наконец, вожделенную «общую границу с агрессором» — «протяженностью свыше 3000 км, где в каждом пункте Советский Союз был открыт для вторжения»⁶⁶. Советско-германское соглашение 1939 г. позволило хитрому Сталину в значительной степени восстановить прежние границы Российской империи (только Финляндия заупрямилась). Но одновременно оно «обеспечило Германии спокойную уверенность на Востоке» (с гордостью докладывал Молотов Верховному Совету СССР за десять месяцев до начала войны)⁶⁷, то есть дало возможность перехитренному Гитлеру немедленно начать Вторую мировую войну, расширить, наконец, жизненное пространство Германии и «со спокойной уверенностью» подготовиться к вероломному⁶⁸ нападению на СССР.

Внешнеполитическая переориентация советского руководства в конце тридцатых годов, явно ошибочная, невыгодная для СССР, подставившая его под удар, едва не оказавшийся смертельным, не поддается объяснению без учета внутриполитических событий. В частности, открытый союз с фашизмом едва ли был бы возможен без кадрового переворота 1937 г. Устраненный тогда Сталиным правящий слой хотя и был уже к этому времени достаточно соглашательским, все же слишком долго воспитывался — и воспитывал других — в духе антифашистских идей, чтобы с сегодня на завтра перейти в другую веру. Однако сам этот переворот был лишь одним из завершающих эпизодов давно начавшегося перехода власти в руки массовых маргинальных слоев и связанной с этим мутации советского режима. Сменились не просто люди, сменилась вся система политических ценностей и — в соответствии с «консервативно-революционной» логикой —

⁶⁵ Внешняя политика СССР. Сборник документов. Т. IV (1935-июнь 1941). М., 1946, с. 444.

⁶⁶ Геллер М., Некрич А. Цит. соч., с. 377. Эта граница к началу войны была очень слабо укреплена, хотя старая граница была разоружена. За два месяца до начала войны начальник Главного политического управления Красной Армии сообщал наркому обороны, что «укрепленные районы, строящиеся на наших западных границах, в большинстве своем небоеспособны» (там же, с. 401). Разоружение границы было лишь частью общего разоружения СССР в предвоенные годы, оно включало в себя также массовые репрессии против офицерского корпуса и ошибочные шаги при реорганизации армии, столь же массовые репрессии против научно-технических кадров, замедление промышленного роста, снятие с производства некоторых ценных видов вооружения, пренебрежение данными разведки, а главное, конечно, моральное разоружение, связанное с необъяснимым доверием к не заслуживавшему никакого доверия потенциальному противнику. Признаки некоторого выправления положения стали заметны только в первой половине 1941 г., но было уже поздно.

⁶⁷ Цит. по: Геллер М., Некрич А. Цит. соч., с. 380.

⁶⁸ Советская пропаганда всегда особенно подчеркивала это вероломство. Можно подумать, что до 22 июня 1941 г. у Гитлера была безупречная репутация человека, на которого во всем можно положиться.

возродились старые взгляды на соотношения личности и государства, старое прочтение русской истории, старое понимание имперских интересов, старая великодержавная идеология и т. д.

И во внутриполитическом, и во внешнеполитическом плане советский тоталитаризм все больше ощущал свое родство с фашистским тоталитаризмом германского или итальянского типа — и внутреннюю антипатию к «западным демократиям». Политическая практика Гитлера или Муссолини была Сталину намного ближе, понятнее, чем американская или английская. Его симпатии к ним, стремление к сотрудничеству становились искренними. Поэтому ему не надо было лицемерить больше обычного, когда он на банкете после подписания Пакта поднял бокал за здоровье Гитлера («я знаю, как сильно германская нация любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье») или когда, прощаясь с Риббентропом, «гарантировал своим честным словом, что Советский Союз не подведет своего товарища». Взаимное родство чувствовали и на другой стороне, Гитлер говорил Муссолини, что «Россия совершает поворот чрезвычайной важности; похоже, что путь, на который встал Сталин, ведет к чему-то вроде славяномосковского национализма и удаляется от иудео-интернационалистского большевизма». Муссолини же, начиная с октября 1939 г., принялся «разъяснять итальянцам, что большевизм в России умер и уступил место славянскому типу фашизма».

10.5. Уроки Второй мировой войны

Вторая мировая война составляет одну из самых трагических и противоречивых страниц в общей и военной истории России и СССР. Согласно официальной советской версии, СССР одержал в этой войне невиданную победу чуть ли не в единоборстве с превосходящим его по силе противником. Об этом говорил, в частности, в написанной вскоре после войны книге один из руководителей советской военной экономики Н. Вознесенский. «Если капиталистическая Германия оказалась разгромленной, то это свидетельствует о новой величайшей силе, которая в единоборстве (подчеркнуто нами — А.В.) с Германией оказалась победителем. Этой силой является Союз Советских Социалистических Республик». Однако тот же самый Вознесенский, в той же самой книге утверждал и другое. Он отмечал, что Вторая мировая война выявила «противоречия... между блоком буржуазно-демократических государств, с одной стороны, и блоком фашистских государств, с другой» и что «эти противоречия оказались своеобразным резервом социалистического государства»; который и был использован «в интересах разгрома гитлеровской Германии, а затем и в интересах поражения японского империализма». «Сравнение производительных сил стран, участвовавших во второй мировой войне, — писал Вознесенский, — показывает величайшие преимущества коалиции демократических государств, которые обладали значительно превосходящими возможностями и резервами в экономике и технике для победы в мировой войне».

Если это последнее утверждение справедливо, то выходит, что СССР понес невероятные, невиданные потери, воюя на заведомо более сильной стороне.

В табл. 10.4. приведена одна из новейших оценок соотношения экономических весов воевавших во Второй мировой войне сторон. Из нее следует, что накануне нападения Германии на СССР экономическая мощь этих двух стран была примерно равной, возможно, даже СССР обладал некоторым преимуществом. Правда, в это время Германия уже широко использовала экономические возможности оккупированных ею европейских стран, чему Советский Союз, превратившийся в 1939 г. в кратковременного друга Германии (видимо, тоже в порядке использования «своеобразного резерва социалистического государства»), в немалой степени содействовал. Помогал он Германии и непосредственно. Однако совокупное экономическое превосходство союзных держав над державами Оси и тогда уже было бесспорным и с каждым годом войны нарастало. Положение же Советского Союза ухудшалось, ибо он оказался неготовым к войне и в первые же ее месяцы понес огромные территориальные, экономические и людские потери.

Ценой невероятного напряжения сил и немыслимых жертв к началу 1943 г. СССР удалось остановить продвижение немцев, отстоять Ленинград и разгромить немцев под Москвой и Сталинградом. Однако и после этого немецкая армия сохраняла немалую мощь, важнейшие районы СССР оставались оккупированными, закрепление успехов и продолжение войны требовало наращивания экономических и военных усилий. По официальным оценкам, уже к середине 1942 г. утраченные мощности военной промышленности удалось не только восстановить, но и превзойти. Продукция машиностроения увеличивалась на протяжении всех лет войны, в 1943 г. оборонные отрасли производили вдвое больше, чем в 1940 г. Но мобилизация внутренних экономических ресурсов к этому времени была доведена до предела, необходимый для успешного продолжения войны рост производства вооружения был возможен только за счет сокращения производства всего остального, без чего страна и ее население также не могли существовать. Продукция сельского хозяйства в 1942-1943 гг. не достигала и 40% довоенного уровня, резко снизилось производство в невоенных отраслях промышленности. Казалось, что Советский Союз вот-вот окажется в состоянии экономического и военного коллапса. Однако этого не произошло, а 1943 г. стал «годом коренного перелома» в военной экономике СССР. Вознесенский объясняет это чудо преимуществами социалистической системы хозяйства, западные же экономисты придают решающую роль экономической помощи союзников.

Таблица 10.4. Внутренний валовой продукт стран — главных участников Второй мировой войны (миллиарды международных долларов в ценах 1985 г.)

1939 1940 1941 1942 1943 1944 1945 1 СССР 308 345 297 227 252 300 284 США 788 851 1001 1190 1407 1522 1494 Великобритания 215 237 258 265 271 260 249 Итого Союзные державы 1311 1433 1557 1681 1929 2081 2026 Германия 271 273 290 294 300 308 216 Италия 114 115 114 112 102 83 65 Япония 135 139 141 141 143 136 68 Итого державы Оси Соотношения: 521 528 545 547 544 527 349 Союзники/державы Оси 2,5 2,7 2,9 3,1 3,5 4,0 5,8 СССР/ Германия 1,1 1,3 1,0 0,8 0,8 1,0 1,3

Источник: Harrison M. Accounting for war: Soviet production, employment and the defence burden, 1940-1945. Cambridge, 1996, p. 124.

Официальные советские оценки этой роли и ее оценки западными экономистами сильно расходятся. Согласно официальной точке зрения, «советское государство, опираясь на собственные ресурсы, решило труднейшую проблему перевооружения и материального обеспечения многомиллионной армии. Поставки по ленд-лизу в СССР составляли около 4% производства промышленной продукции нашей страны». Впервые эта оценка была приведена в книге Н. Вознесенского и просуществовала в советском официальном сознании более 40 лет.

Сколько именно процентов от промышленной или сельскохозяйственной продукции СССР составили поставки союзников, не выяснено и по сей день. Но это, видимо, и не главный вопрос, хотя поставки были немалыми. Их объем вначале небольшой, быстро нарастал. Американские поставки по ленд-лизу за все время войны составили 10,7 млрд. долларов, кроме того, была еще английская помощь на сумму в 312 млн. фунтов стерлингов (всего выходит около 12 млрд. долларов). По оценке М. Харрисона, чистый импорт составил 5% от внутреннего валого продукта СССР в 1942 г. и 10% в 1943 и 1944 гг.

Но важен не только, а может быть даже и не столько объем помощи, сколько ее структура и качественный уровень. Хорошо известна притча о войне, проигранной из-за того, что в кузнице не было гвоздя. Во время войны в советской экономике образовались «узкие места», которые невозможно было расширить собственными силами. Вознесенский писал, что к ноябрю 1941 г. «выпуск проката черных металлов — основы военной промышленности — уменьшился против июня 1941 года в 3,1 раза; производство проката цветных металлов, без которых невозможно военное производство, за тот же период сократилось в 430 раз; производство шарикоподшипников, без которых нельзя выпускать ни самолетов, ни танков, ни артиллерии, сократилось в 21 раз». Еще важнее более общее замечание о том, что особенностью военного времени стало «изменение соотношения и размеров накопления и личного потребления в пользу специфически военного потребления. При этом значительная доля общественного продукта идет на производство военной техники, которая непосредственно не воспроизводит основных фондов страны». В экономике СССР возникли критические напряжения, которые, по-видимому, и удалось ослабить благодаря экономической помощи союзников.

Начиная с 1942 г., эта помощь, главным образом, американская, обеспечила массированные поставки не только и даже не столько вооружения, сколько многих важных видов промышленного оборудования, сырья и продовольствия. (В 1942 г. товары гражданского или двойного назначения составили 49% американского экспорта в СССР, в 1943 — 67%, в 1944 — 73%, в 1945 — свыше 80%.) За 1942-1945 гг. в СССР было произведено 92 железнодорожных локомотива, а получено по американскому ленд-лизу 1981; произведено (в основном в 1945 г.) 1087 вагонов, а получено 11 тысяч, произведено 204 тысячи грузовиков и автобусов, получено 375 тысяч одних только грузовиков, произведено 15,5 тысяч тракторов (половина — в 1945 г.), получено 8 тысяч. За время войны СССР получил по ленд-лизу 720 тысяч тонн цветных металлов. Между 1942 и 1945 гг. около трети советских заводов были переоснащены новейшим американским оборудованием. В 1943-1944 гг. из США в СССР было экспортировано сельскохозяйственных продуктов на 1,2 млрд. долларов. Помощь союзников значительно расширила возможности экономического маневра в СССР и позволила расходовать получаемые ресурсы на тех направлениях, которые в данный момент представлялись особенно важными. Если верить Харрисону, который сделал приблизительную оценку расходования союзнической помощи, ее вклад во все виды потребления, включая и военное, был небольшим — 3,5-4%. Зато она позволила осуществить свыше трех четвертей капиталовложений военных лет, без которых вся военная экономика была бы обречена на застой.

Оставим специалистам дальнейшее выяснение истинного вклада экономической помощи союзников в военные победы СССР и задумаемся над общим смыслом этой помощи. Нет сомнения, что она была частью собственной стратегии союзников во Второй мировой войне. Эта стратегия учитывала многие обстоятельства, в том числе и тактику Советского Союза. Сталину казалось, что он сложно лавировал между рифами предвоенной международной обстановки, всякий раз добиваясь каких-то выгод. Узколобый семинарист, опьяненный своими успехами в аппаратных кремлевских играх, он думал, что легко переиграет искушенных британских и прочих западных политиков. Они же искусно подталкивали его в мышеловку, которая и захлопнулась 22 июня 1941 года. Зачем англичанам или американцам было воевать с немцами, на эту роль вполне годились русские, которые сделали все, чтобы облегчить нападение на себя.

Разумеется, союзники были заинтересованы в победе над Германией и сделали все необходимое и достаточное, чтобы выиграть войну. Но не более того. Американцы и англичане берегли своих солдат. Они предпочитали поддерживать прямые военные усилия СССР, наращивая тем временем материальное превосходство над противником для нанесения решающего удара с наименьшими людскими потерями. По оценке Харрисона, достигнутое при существенной помощи союзников совокупное производство вооружений в СССР за все годы войны обеспечило его двойное превосходство над Германией на ее восточном фронте. Количество же оружия, произведенного за то же время в США и Англии, превышало его производство в трех державах Оси (Германии, Италии и Японии) в семь раз.

История войны дает все основания говорить о «специализации союзников», о «разделении труда» между ними. «Существовала реальная, практическая рабочая логика, выражавшаяся в разделении труда между объединившимися партнерами. В этом союзе богатая, в изобилии располагавшая капиталами экономика США специализировалась на производстве капиталоемких изделий, таких, как оборудование и вооружение, высокосортные материалы и горючее, а также высококачественное концентрированное и пригодное для длительного хранения продовольствие. Советский Союз продолжал производить широкий спектр военных и гражданских товаров и услуг, но, по сравнению с союзниками, специализировался на трудоемких боевых действиях». «По-видимому, помощь союзников СССР сделала возможным разделение труда, благодаря которому была выиграна война. Без этого каждой из союзнических сторон воевать было бы труднее. Русским пришлось бы сражаться, опираясь на свои собственные ресурсы, недостаточные ни по количеству, ни по качеству, и их борьба была бы менее успешной и, возможно, зашла бы в тупик. Британцы и американцы были бы вынуждены больше вести сра-жениий, убивать немцев и гибнуть от них... Возможно, в 1942 и 1943 гг. вместо боев немногих в ночном небе над германскими городами им пришлось бы вести многолюдные сражения на полях битв в Кенте или Сассексе. Возможно, к ожесточенности и интенсивности боев добавился бы еще оккупационный режим на южном побережье Англии с концентрационными лагерями на кентском побережье и телами повешенных на телеграфных столбах в деревнях Уильтшира».

Этого-то как раз и не произошло. Основная тяжесть прямых военных действий, оккупация, концентрационные лагеря и виселицы достались Советскому Союзу. Разгром немецких армий под Москвой и Сталинградом, а позднее штурм Берлина и многих других европейских столиц говорят о том, что свою роль в системе разделения труда между союзниками он выполнил.

И сильные, и слабые стороны действий СССР в войне отражали тогдашнее состояние советского общества, промежуточные результаты его противоречивой модернизации. Конечно, современная промышленность в СССР к началу 40-х годов была еще слаба. Но все же она уже существовала. Никакая помощь союзников не могла бы предотвратить поражение СССР, если бы у него не было к этому времени своих промышленных кадров, своих ученых и конструкторов, своего опыта стремительного возведения огромных заводов на пустом месте, если бы не было новых промышленно-сырьевых баз на востоке страны. Но, парадоксальным образом, эти инструментальные достижения модернизации сочетались с сохранением социальной архаики, которая, главным образом, и отличала советский способ ведения войны от англо-американского, хотя, может быть, в чем-то сближала с немецким.

Военные действия с советской стороны вела крестьянская армия, большинство солдат да, вероятно, и офицеров составляли крестьяне или очень недавние горожане. Вы-неся на своих плечах главную тяжесть ускоренной индустриализации 30-х годов, они приняли на себя и главный удар войны. Вспомним еще раз размышления Глеба Успенского о русском крестьянине, о Платоне Каратаеве. «„Он — частица", „он сам по себе — ничто"... Такая частица мрет массами на Шипке, в снегах Кавказа, в песках Средней Азии... В Крымскую войну таких Платонов умирало без следа, без жалобы — тысячи, десятки тысяч». На полях Второй мировой войны остались миллионы советских «Платонов», за что они и удостоились благодарности Верховного Главнокомандующего — и именно в качестве «частиц», «винтиков» советской военной машины.

Но и сам Сталин, и его маршалы, другие советские руководители, при всех их нередко выдающихся личных качествах, были «частицами» того же самого общества и вели себя в соответствии с его внутренними законами. «Все это черты чисто наши, родные, российские, — писал Г. Успенский о „Платоне". — Это все — наше, но это не все. А тот тип, который гонит Платона и по горам и по степям?. Тот, кто неотступно следует по его пятам, глядя, как он мрет тысячами, и только облизывается, видя, что от этих смертей увеличивается и толстеет его карман?.. Разве это не наш тип?. Нет, именно Платон, именно его философия, именно его безропотное, бессловесное служение „всему, что дает жизнь", выкормила у нас другой тип хищника для хищничества, артиста притеснения, виртуоза терзания. Отделять эти два типа друг от друга невозможно — они всегда существовали рядом друг с другом». Конечно, никто не станет утверждать, что Жуков, штурмуя Берлин, думал о своем кармане или что он был «хищником для хищничества». Но и он был выкормлен той же философией и был готов гнать «Платона» по горам и по степям, чего бы это ни стоило.

В конечном счете, несмотря на успехи «инструментальной» модернизации, позволившей Советскому Союзу выигрывать сражения с помощью современной военной техники и самостоятельно создавать эту технику, в ходе Второй мировой войны и после ее окончания СССР занял положение, обычное для старой Российской империи. Он оказался в стане победителей, в роли бесспорной великой державы, оплатив выигрышный союз привычной монетой: разоренной военными действиями территорией и немереными людскими жертвами.

Огромность этих жертв долго скрывалась. Вскоре после войны Сталин заявил, что СССР «безвозвратно потерял в боях с немцами, а также благодаря немецкой оккупации и угону советских людей на немецкую каторгу — около семи миллионов человек» — несуразность этой оценки была ясна уже и тогда. В мае 1947 г., выступая по московскому радио, историк Е. Тарле, скорее всего, не случайно, упомянул о «положивших свои жизни 7 миллионах солдат». Тем не менее в СССР сталинская оценка дожила до начала 60-х годов, когда в обиход была введена новая цифра — 20 миллионов. Но к тому времени на Западе уже давно была дана достаточно точная оценка советских военных потерь — ее сделал и опубликовал в США еще в 1948 г. Н. Тимашев. В СССР же понадобилось еще более 40 лет, чтобы прийти к тому же результату (см. табл. 10.5.).

Таблица 10.5. Людские потери СССР во Второй мировой войне по разным оценкам (в миллионах человек)

Тимашев, 1948 Андреев и соавт., 1990 Скорректированная оценка Андреева и соавт. Численность населения на 1 января 1946 г. Предполагаемая при отсутствии войны 218,5 209,6 209,6 Фактическая 181,0 170,5 171,5 Разница 37,5 39,1 38,1 В том числе: Дефицит рождений 10,9 12,4 12,4 Разница 26,6 26,7 26,7 В том числе за счет: Прямых военных потерь 7,0 8,7 9,5 Избыточных смертей гражданского населения 18,3 ? 15,7 Итого собственно потери 25,3 ? 25,2 Эмиграции 1,3 ? 1,5

Источники: Timasheff N.S. The postwar population of the Soviet Union. The American Journal of

Sociology, 1948, v. 54, 2, p. 153-155; Андреев Е., Дарений Л., Харькова Т. История населения СССР

1920-1959 гг. // Госкомстат СССР. Экспресс-информация. Серия «История статистики», вып. 3-5

(часть 1). М. 1990, с. 121. См. также: Андреев Е., Дарений Л., Харькова Т. Население Советского

Союза 1922-1991. М., 1993, с. 74-77.

Согласно публиковавшимся в разное время сводным оценкам людских потерь во Второй мировой войне, на долю СССР пришлось от трети до половины всех мировых потерь. Сталин сказал в 1946 г., что потери СССР были большими, чем совокупные потери США и Англии, но он не сказал, во сколько раз большими. Ибо это могло бросить тень на его гениальное водительство, говорить пришлось бы даже не о разах, а о десятках раз (табл. 10.6).

Б. Урланис Р. Сивард Ж. Дельма

Таблица 10.6. Мировые людские потери в ходе Второй мировой войны по различным оценкам (в тысячах человек)

Все Военные Все Военные Все Военные потери потери потери потери потери потери СССР 20000 10000 17000 8500 26000 8600 Германия 6500 4500 6221 4750 6000 4000 Польша 5000 123 6600 600 6000 300 Югославия 1700 300 1400 400 1500 300 Франция 600 250 650 200 5800 293 США 251 408 408 Великобритания 264 450 350 Китай 10000 2500 2200 1350 1450 Япония 2350 2000 2000 1500 2630 1950 Другие страны и потери, не распределенные по странам ... 800 150 Весь мир 50117 21822 51760 20724 50000 менее 20000

Источники: Urlanis B. Guerres et population. Moscou, 1972, p. 321. Приведенные в таблице сводные

данные отсутствуют в русском издании 1960 г. и в переиздании 1994 г.; Sivard R. L. World Military

and Social Expenditures. 14th edition. Washington, 1991, p. 22-25; Delmas J. Une hecatombe humaine. //

L'etat du monde en 1945. Paris, 1994, p. 45.

в мире. СПб., 1996, с. 233-235). Правда, имела место и иммиграция, в частности, армян. Но она была значительно меньшей, так что население СССР за это время уменьшилось, по крайней мере, на 1 миллион в результате эмиграции, и этот миллион надо прибавить к расчетной численности населения 1946 г. — соответственно на миллион уменьшается величина убыли населения во время войны. Нуждается в корректировке и оценка прямых военных потерь. Тимашев приравнял их сталинским 7 миллионам, заметив однако, что это — «явное преуменьшение» (Timasheff N. Op. cit., p. 153). Андреев и соавторы приняли без критики некогда секретные данные, опубликованые в авторитетном исследовании военных историков (Гриф секретности снят. М., 1993, с. 131). Но Максудов справедливо отметил, что эти данные не охватывают потери ополченцев, партизан и некоторые другие категории лиц, так или иначе принимавших участие в военных действиях. Скажем, авторы исследования включили в число немецких безвозвратных потерь 215 тыс. власовцев и участников других подобных формирований. В то же время он попытался учесть тех, кто вернулся из плена. Так появилась цифра 9,5 млн. (Максудов С. Потери населения СССР в годы Второй мировой войны. Население и общество, 1995, 5, с. 2). Наконец, в расчете Андреева и соавторов не разделены смерти гражданских лиц и эмиграция, хотя это можно сделать. Оценка Андреева и др. строится на сопоставлении расчетной численности населения 1946 г. с предполагаемой численностью населения 1939 г., эволюционирующего в мирных условиях. Из населения на обе даты исключены выселившиеся из СССР в связи с изменением границ немцы, японцы и финны. Но другие группы населения, мигрировавшие между 1939 и 1946 гг., следует учесть. Это около 900 тыс. по-

Пятнадцать лет спустя после начала войны в поколениях, родившихся между 1900 и 1925 гг. и составлявших основу призывных контингентов военного времени, в Германии число женщин превышало число мужчин на 3,3 миллиона. В СССР же это превышение составляло 13,1 миллиона человек (перед войной, как видно из табл. 10.7, большого превышения не было). При этом надо учитывать, что в СССР и потери женского населения были намного большими, чем в Германии, так как в СССР война гораздо сильнее затронула мирное население. Например, главными жертвами геноцида евреев или блокады Ленинграда в указанных поколениях были именно женщины, ибо мужчины находились в армии. Поэтому истинная разница в потерях мужского населения СССР и Германии была даже большей, чем можно судить по послевоенному соотношению полов.

Таблица 10.7. Число мужчин на 1000 женщин в поколениях, наиболее пострадавших в результате Второй мировой войны, в конце 30-х и на рубеже 50-60-х годов

СССР Германия Поколения 1939 1959 Поколения 1960 СССР в границах до 1939 СССР в границах после 1944 СССР Россия Украина 1919-1923 977 980 641 626 631 1920-1924 713 1914-1918 912 913 624 616 600 1915-1919 702 1909-1913 946 944 623 598 610 1910-1914 723 1904-1908 985 981 623 571 639 1905-1909 778 1899-1903 891 890 502 453 539 1900-1904 842

Источники: Рассчитано по: Андреев и до. Население Советского Союза 1922-1991, с. 131-132; Итоги Всесоюзной переписи населения 1970 года. Т. 2, М., 1972, с. 12,16, 20; The sex and age distribu tion of the world populations. The 1992 revision. UN, NY, 1993, p. 190.

М. Харрисон попытался выразить все связанные с войной потери СССР в денежной форме и пришел к выводу, что за время войны была утрачена примерно одна пятая часть предвоенного человеческого капитала и на четверть сократился капитал в материальной форме¹⁰¹. С точки зрения динамики валового внутреннего продукта на душу населения в 1940-1950 гг., «влияние войны на советскую экономику больше соответст-

ляков, выехавших в 1944-1945 гг. (Piesowicz K. Welkie ruchy migracyjne w latach 1945-1950. Studia demograficzne, 1988, Nr 4/94, s. 55), около 500 тыс. советских граждан, оказавшихся заграницей и не вернувшихся в СССР, некоторые менее крупные группы эмигрантов. Оценка совокупной эмиграции военных лет в 1,5 млн. человек не кажется чрезмерной и не слишком отличается от давней оценки Е. Кулишера, которую и использовал Тимашев (KulisherE. Europe on the Move. NY, 1948, p. 274-288).

¹⁰¹ Harrison M. Op. cit., p. 162.

вовало опыту побежденных стран, нежели опыту победителей, Британии или США». «Хотя довоенные уровень ВНП, численность населения и пр. были скоро превзойдены, Советский Союз никогда не вернулся на свою довоенную экономическую траекторию». Можно спорить о том, в какой мере это было следствием военных потерь, но то, что они оказали очень сильное отрицательное воздействие на послевоенное развитие СССР, едва ли может вызвать сомнение. Не исключено, что «эхо» материальных, а особенно человеческих потерь во Второй мировой войне слышится в России и до сих пор.

10.6. Уроки холодной войны

Уроки войны можно было прочитать по-разному. Как они были прочитаны в СССР? Победа в войне породила в массовом сознании, равно как и в сознании советской политической элиты, иллюзию необыкновенной военной мощи Советского Союза. Хотя официальная пропаганда стремилась преуменьшить масштабы военных потерь, народная память сохраняла представление об их истинных колоссальных размерах, а под пером официальных идеологов огромность потерь превратилась в нечто вроде предмета гордости. Потери рассматривались как мерило вклада в победу. Но если считать, что вклад СССР в победу над державами Оси был пропорционален понесенным жертвам, то следовало признать непобедимой и его военную мощь. Примерно такой была, по-видимому, логика послевоенного советского руководства, которое решило, что СССР может теперь обойтись без западных союзников, выступить как неевропейская, «незападная» держава и реализовать иную модель глобальной стратегии, нежели та, какой он придерживался до сих пор: не поиск союзов с одними западными странами против других, тоже западных, а борьба за мировое господство с опорой на «незападный» мир.

Нельзя сказать, чтобы это была очень новая идея. Генерал Куропаткин был не единственным, кто понял в начале XX века, что «народы других материков начинают давать отпор европейскому товару и европейскому штыку». Куропаткин делал из этого вывод о необходимости соглашения «европейского союза» с «союзом американских государств» в интересах сохранения однополюсного европоцентристского, а с включением Северной Америки, «североцентристского» мира, призывал к солидарности «народов белой расы против народов желтой расы и чернокожих». Но в России (как и в Европе в целом) было немало идеологов и политиков, которые хотели бы еще глубже пере-структурировать систему международных отношений, сложившуюся в XIX веке, разрушить европоцентристскую, становившуюся североцентристской, модель мира — только не с тем, чтобы вообще отказаться от однополюсной модели, а с тем, чтобы сохранить ее, сместив центр мирового господства. В этой схеме «народы желтой расы и чернокожие» превращались в союзников одних «народов белой расы» против других — разумеется, со сменой словаря.

Эта идея содержалась, в частности, уже в большевистской теории мировой революции. Согласно Ленину, центр мирового революционного движения переместился в Россию, и самой историей ей было предуказано возглавить освободительное движение колониальных народов против мирового империализма, который, как и отметили немедленно «евразийцы», отождествлялся тогда прежде всего с Европой.

Сами «евразийцы» предложили собственный вариант той же самой идеи. Если пpежде, утвеpждал один из их главных идеологов князь Н. Тpубецкой, «можно было го-воpить о том, что интеpесы России сходятся или pасходятся с интеpесами того или иного евpопейского госудаpства», то тепеpь Россию ждет будущее «уже не великой евpопейской деpжавы, а офомной колониальной сфаны, стоящей во главе (подчеркнуто нами. — А. В.) своих азиатских сестер в их совместной боpьбе пpотив романо-геpманцев и евpопейской цивилизации. В победоносном исходе этой боpьбы — единственная надежда на спасение России... „Азиатская ориентация" становится единственно возможной для настоящего русского националиста». Вышедшая в 1920 г. книга Трубецкого «Европа и человечество», замечает Хаунер, звучала «как комбинация Данилевского и призывов Второго конгресса Коминтерна».

Впрочем, не надо думать, что идея опоры на неевропейские силы в борьбе с европейскими противниками была чисто русским или советским достоянием. Подобный подход не был чужд и другому претенденту на планетарное господство, главному противнику СССР во Второй мировой войне. Геополитическая риторика гитлеровской Германии перед войной нередко напоминала соответствующую советскую риторику, выражавшую претензии на мировое лидерство в борьбе с колониализмом под лозунгом солидарности всех обиженных и угнетенных. «Нужны крупные идеи, простые, доступные народу. Самая крупная из них следующая: объяснить необходимость защищать и расширять жизненное пространство. К счастью, мы не одни в наших усилиях добиться права самим распоряжаться собой, свободы распоряжаться своим жизненным пространством по своим собственным законам. Три пятых человечества стремятся к этой же цели. Усилия долговременной внешней политики должны быть направлены на совместные с ними поиски путей, которые ведут к свободе». Мы уже видели, что Хаусхофер намеревался искать союзников в паназиатском движении, а также в Японии и России. Смысл таких союзов, в том числе и только что заключенного тогда союза с СССР, был все тот же: перераспределение власти в однополюсном мире. «Мы сможем получить наши колонии только в жестокой борьбе, только создав мощное давление; мы сможем их вернуть только сойдясь лицом к лицу с некоей колониальной державой, и только в этом случае. мы сможем восстановить наше участие в африканском сотрудничестве, каким его видит Фюрер. Оно невозможно без мощной поддержки, с помощью которой мы обеспечили наше европейское жизненное пространство на востоке и которая заставит западные державы уступить. Именно к этому сводится решающий геополитический поворот 1939 года».

Надеждам Хаусхофера сокрушить западные демократии с помощью «трех пятых человечества» и за счет этого расширить жизненное пространство Германии, не дано было осуществиться. Советскому же Союзу, в отличие от Германии, до известной степени удалось воплотить в жизнь идею опоpы на незападный миp. Какое-то время казалось, что после Второй мировой войны осуществились наихудшие опасения Ма-киндера (или, в каком-то смысле, надежды Хаусхофера). Контроль над Восточной Европой, а, по Макиндеру, это означало и контроль над хартлендом, стало быть, и над «Мировым островом», и надо всем миром, оказался в одних руках — правда, не в немецких, как обычно ожидали, а в советских. СССР создал мощный антизападный фронт (не этого ли хотел Хаусхофер?), противостоявший «атлантизму», который к этому времени полностью заместил «европеизм». На какое-то вpемя он возглавил офомный «антиимпеpиалистический» блок, включивший в себя, помимо СССР, pяд сфан Восточной и Центpальной Евpопы, Восточной и Юго-Восточной Азии, в том числе Китай. Осфовки «свободы» (как снова не вспомнить Хаусхофеpа?) стали появляться в Афpике и Амеpике. В Евpопе он почти выполнил заветы Данилевского: внешние евpопейские фаницы советского блока сpазу после Вкфой миpовой войны отличались от фаниц «Славянской федеpации» Данилевского только за счет Финляндии и ^еции (хотя и здесь, как известно, попытки выйти на обозначенные Данилевским рубежи были, но оказались неудачными), да Цаpьгpад с пpоливами все еще оставался вне досягаемости. Зато власть Москвы pаспpостpанилась на Восточную ^манию, чего Данилевский, веpный евpопейскому этикету и пропрусским симпатиям, не пpедлагал.

Тем не менее, в конечном счете, послевоенная геостратегия СССР оказалась ошибочной и пpивела его к поpажению в «холодной войне».

Ошибочной оказалась ставка на единство интересов разных частей «миpовой социалистической системы», в частности СССР и Китая. Наивно было думать, что офомный Китай, занимающей самостоятельное цивилизационное и геополитическое пpостpанст-во, станет послушно двигаться в фаpватеpе советской внешней политики, тем более что СССР и Китай стояли и пеpед совеpшенно pазными внуфенними задачами.

Ошибочной оказалась попытка подчинить себе страны Восточной Европы. Здесь в действиях СССР проявилась (разумеется, без всяких ссылок на Макиндера или Хаусхофера, скорее, интуитивно, чем осознанно) все та же устаревшая «макиндеров-ская» или, точнее, антимакиндеровская логика. Советский Союз не удовольствовался восстановлением, хотя бы частичным, пояса самостоятельных восточноевропейских сфан, pолью освободителя и ^анта их целостности и независимости. Напротив, он сделал все, чтобы превратить эту независимость в чистую формальность, стал грубо вмешиваться в их внутренние дела, насильственно насаждать в восточно-евpопейской «зоне влияния» советскую модель социализма. Она совеpшенно не соответствовала условиям и нуждам этих сфан, особенно более модернизиpованных, «западных», таких, как Восточная Германия, Чехословакия, Венфия, Польша, обрекала их на движение не вперед, а назад. Восточная Европа постепенно превратилась в зону сопpотивления. В ней быстро нарастали силы отталкивания, кокфые сводили на нет силы сближения, порожденные недавней совместной борьбой против германского «нового порядка» в Европе, а отчасти и более давним историческим опытом противостояния германской и турецкой экспансии.

Ошибочным оказалось и понимание объективных условий, интересов и возможностей стран Третьего мира. Большинство из них отнюдь не поспешили примкнуть к «социалистическому лагерю» и признать лидерство Москвы, размахивавшей флагами «антиколониализма», «национально-освободительных движений» и пр. Гораздо более дружно они объединились вокруг лозунга неприсоединения и, по возможности, дистанцировались от обоих противостоящих блоков. Но реальное расстояние оказалось неодинаковым. Борьба за влияние в Третьем мире не прекратилась, а истинные возможности СССР и его западных конкурентов были разными. Предоставить серьезную экономическую помощь развивающимся странам СССР, в отличие от США и его союзников, не мог, так как сам был беден. Да это и не входило в его планы, ибо главным полем «соревнования двух систем» для него давно уже стала военно-стратегическая область — на всех остальных полях СССР явно терпел поражение. Открыто отдавая предпочтение политике перед экономикой, СССР тратил огромные средства на поддержку бесперспективных политических режимов в ряде «дружественных» развивающихся стран — исключительно в интересах сохранения конфронтации с Западом, но даже политическая отдача этих затрат была очень низкой. В какой-то мере неприсоединившиеся страны пользовались распрей между двумя блоками, возможно, даже иногда играли на их противоречиях в своих интересах. Но при этом реальное присутствие и влияние западного блока в Третьем мире было намного большим, чем советского, а сам этот мир, как правило, все более уверенно двигался по «капиталистическому», а не «социалистическому» пути.

Но, может быть, главной пpичиной поpажения СССР в холодной войне стало само вступление в эту войну, вытекавшее из ошибочного понимания планетаpной геополитической обстановки в^ой половины XX столетия. Истинной, хотя и весьма нереалистической целью долговременной политики Кремля было «похоронить капитализм», т.е. «Запад», своего главного геополитического конкурента, и восстановить однополюсный мир, подобный европоцентристскому миру XIX века, но с новым центром принятия решений, который, разумеется, должен был находиться в Москве. Основной просчет заключался даже не в том, что у Москвы не было для этого достаточных сил, а в том, что такая цель была в принципе недостижимой. Возвращение в прошлое столетие было невозможно, макиндеровского мира с единственным центром мирового господства больше не существовало. Вторая половина XX века поpодила принципиально новый импеpатив — импеpатив многополюсного, избегающего глобальных пpотивобоpств миpа. Все страны, в том числе и те, которые и сами непрочь были бы занять место единственного центра принятия глобальных решений, стали приспосабливаться к этому новому способу международного общежития. Мир бурлил сотнями локальных конфликтов, экономическая конкуренция между странами иногда приобретала очень острые формы, но никто не помышлял о том, чтобы силой воспрепятствовать становлению или росту самостоятельных региональных центров принятия экономических или политических решений.

393

Только СССР упорно продолжал следовать прежнему курсу, деля мир на «два лагеря», которые, по всей логике развития событий, должны были рано или поздно сойтись в решающей схватке. Серьезных шансов на победу у СССР никогда не было, зато в его политике было много элементов «нечаевщины», которые отчасти компенсировали его слабость. Ставка на «лихой разбойничий мир» в международных масштабах, поддержка любых антизападных выступлений и движений, даже откровенного полуполитичес-кого-полууголовного терроризма, ядерный шантаж, демонстративная несговорчивость советской дипломатии — все это делало СССР опасным противником. Исходом борьбы «лагерей» могла стать победа одного из них или гибель обоих, а эта альтернатива никого не устраивала. С Советским Союзом, обладавшим огромным ядерным арсеналом, приходилось считаться.

Только много ли выиграл от этого сам Советский Союз? Как и можно было предвидеть, пpотивостоять в одиночку всему Западу оказалось для него непосильной задачей. На поддержание своего положения одной из двух мировых сверхдержав он расходовал огромные средства, но явно переоценил при этом собственные возможности. В истощенной военными и другими «великодержавными» расходами стране нарастали и обострялись внутренние проблемы, она подошла к границе своих экстенсивных ресурсов и разорилась.

10.7. Вариации на темы будущего

Распад СССР и конец холодной войны создали новую обстановку для России, для бывших республик СССР, для Восточной Европы и для всего мира. Возникла историческая развилка, появились новые варианты развития евpопейской и глобальной геополитической ситуации. Что станет с контpолиpовавшимся СССР «Евpазийским пространством»? Как будут складываться его отношения с внешним миром? Сохpанится ли оно как нечто целостное или отойдет по частям к соседним «большим простанст-вам»? Какое место займет в нем Россия? Существуют pазные ответы на эти вопpосы, pазные пpоекты, разные сценарии будущего.

Возвращение в Европу

Поражение в холодной войне и критика «изнутри» советского империализма обусловили появление противоположных ему по смыслу, миролюбивых, основанных на отказе от противостояния Западу внешнеполитических проектов. В их основе лежали идеи сотрудничества «Востока» и «Запада», сталкивающихся с одними и теми же глобальными вызовами.

Подобные идеи вдохновляли в сеpедине 80-х годов инициаторов советской «перестройки», провозгласивших эру «нового мышления», «общеевропейского дома» и пр. Отказ от борьбы с атлантистским Западом и сближение с ним казались естественной альтернативой прежнему глобальному пpотивостоянию, разорившему страну и угрожавшему всемиpной ядерной катастрофой. Тогда еще существовал СССР, и считалось, что он и будет единственным или, по тайней меpе, основным субъектом сотpудничества с Запат дом. При этом не предполагалось слияние с ним, стирание всех границ между «социально-политическими системами». «Пеpестpоечная» геополитическая мысль поначалу считала незыблемым или, во всяком случае, очень долговpеменным деление человечества на тpи миpа — социалистический, капиталистический и pазвивающийся — и видела в существовании социалистического блока залог независимости pазвивающихся сфан. «Никому не дано забыть миp социализма, pазвивающийся миp или миp pазвитого капитализма, — писал Горбачев. — А ведь существует такая, с позволения сказать, точка зpения, что социализм — историческая случайность и его поpа отправить на свалку. И тогда «третий миp» станет pучным. Все веpнется на фуги своя — можно и дальше благоденствовать за счет дpугих»^ш. Горбачев, кажется, всерьез считал «второй» (социалистический) мир единственным защитником «третьего», который тем временем мало-помалу превращался в «первый». «Новое мышление» Горбачева допускало лишь, «чтобы миpное соpевнование общественных систем pазвивалось нестесненно, чтобы оно по-ощpяло взаимовыгодное сотpудничество, а не конфpонтацию и гонку вооpужений»^m.

Последующее pазвитие стеpло казавшиеся вечными политико-идеологические границы, отделявшие «мир социализма» от других миров, и открыло пути такого взаимодействия «Востока» и «Запада», какое прежде казалось немыслимым. Рядом с пpоектами неконфpонтационного сотpудничества между ними стали появляться пpоекты военно-политического союза, вступления России и дpугих постсоветских го-судаpств в НАТО, совместного участия в наведении поpядка в дpугих pайонах планеты и пp. Но одновpеменно на пути подобного рода проектов стали обнаpуживаться и подводные камни.

Нет сомнения, что евроатлантическое сотрудничество с участием России и дpугих госудаpств — наследников бывшего СССР — может быть очень полезно с точки зрения ответа на экономические, социальные, культурные, экологические, демографические вызовы приближающегося XXI века. Даже просто отказ от гонки вооружений увеличивает совокупные ресурсы, которые можно направить на экономическое развитие или защиту окружающей среды. Однако достаточно ли для этого простого «возвращения» к сотрудничеству, которое некогда существовало, — включая и сотрудничество в разделе мира, подавлении революционных движений, подготовке войн?

Есть, по меньшей мере, два опасных направления развития мировой обстановки после окончания холодной войны. Одно из них связано с отношениями Севера и Юга. «Возвращаясь в Европу», постсоветское пpостpанство замыкает «северное кольцо» планеты. Оно становится частью Севера и при этом в каком-то смысле воспроизводится прежняя «европоцентристская» (теперь «североцентристская») структура мира. Не усилит ли это конфронтацию Север — Юг при явном преимуществе Севера? Не поведет ли к возникновению неоколониалистских «сфер влияния»? Так ли уж был неправ Горбачев, опасавшийся за судьбу «Третьего мира»?

Идеология либеральных «евроатлантистских» проектов отвечает на эти вопросы примерно следующим образом. Юг уже не представляет собой прежней легкой добы- чи, напротив, его мощь растет, и он может даже сам угрожать Северу, особенно в случае резкого обострения и без того трудно разрешимых экономических, демографических и социальных проблем в какой-либо из его огромных частей. Поэтому речь идет не о новом переделе Юга, а о совместной помощи в решении этих поблем, не в последнюю очередь с целью предотвращения социального взрыва в Третьем мире, чреватого общей угрозой западным ценностям, западному образу жизни, всей западной цивилизации. Эта угроза сплачивает страны Севера (включая Россию и дpугие постсоветские госудаpства, по тайней меpе, евpопейские), порождает силы, которые их соединяют более, нежели разъединяют. Новая обстановка способствует относительно мирной экспансии западной цивилизации, но в этом нет ничего плохого ни для Запада, ни для Востока (Юга). Постепенно на Юге складываются свои области модернизации (например, в Латинской Америке, в Юго-Восточной Азии), и со временем граница между Севером и Югом сотрется.

Вторая опасность связана со взаимоотношениями внутри самого Севера. Он и сейчас неоднороден. Есть, по крайней мере, три «Севера» — США, Европа и Япония, каждая из этих частей имеет собственные экономические и политические интересы, между ними идет довольно напряженное соперничество. Соотношение сил меняется, и безусловное лидерство США все больше ставится под сомнение — как это было в начале века с лидерством Британии. Во времена холодной войны наличие «второго полюса» в виде Советского Союза, Варшавского пакта и пр. сплачивало остальные части Севера перед лицом общей опасности и отодвигало разногласия на второй план. Но теперь советская угроза отпала, а вместе с ней отпали и многие внешние побуждения к сближению. Если Россия — одна или вместе с другими частями бывшего СССР — войдет в состав Севера, даже и отказавшись от советского конфронтационного наследия, огромное пространство Восточной Европы и Северной Азии все равно останется носителем своих собственных интересов. Система отношений между частями Севера усложнится, а это может усилить его внутренние напряжения и даже поставить под угрозу его единство. Не возникнут ли внутри кажущегося солидарным Севера новые противостояния, подобные прежним внутриевропейским, которые уже дважды привели к мировым войнам?

Теоретически есть либеральный ответ и на этот вопрос. Более сложные системы и более устойчивы. Наличие неоднородных частей, меняющееся соотношение их сил как раз и свидетельствует о развитии Севера в направлении многополярности. Добавление России, которая способна превратиться в один из равноправных полюсов Севера, только усиливает эту тенденцию и приближает мир к устойчивому равновесию. Конечно, эгоизм интересов и связанные с этим разногласия не исчезают. Но прежние, военные способы их преодоления уже не имеют смысла. Мировых колониальных империй, основанных на прямых территориальных захватах, больше нет. Даже если вопрос о зонах влияния возникает, он переносится в экономическую и культурную плоскость, но не порождает проблем глобального военного противостояния. Уже сам факт прекращения холодной войны и резкого ослабления ядерной опасности подтверждает правильность такой логики.

Оптимистическую картину начала третьего тысячелетия легче нарисовать, чем воплотить в жизнь. Как ни заманчива либеральная логика благополучного «конца истории», полной гарантии безоблачного будущего она не дает. Вызовы, перед которыми стоит человечество, остаются очень серьезными. Среди них есть и вызовы, порожденные концом холодной войны и разрушением двухполюсного мира. Не отрицая этих вызовов, либеральная, «западническая» мысль склонна считать, что общий баланс совершившихся перемен — положительный. Глобальные проблемы не исчезли, но искать их решения стало немного легче.

Третий русский империализм

Оптимистический сценарий миролюбивого «возвращения в Европу» — не единственный из занимающих внимание постсоветских политиков. Поражение в холодной войне, распад СССР и утрата им, а стало быть и его преемницей Россией, положения одной из двух мировых супердержав болезненно воспринимаются частью российского постсоветского общества. В России существуют естественные для нынешнего периода ее истории настроения великодержавного реванша, довольно громко звучат голоса критиков и противников отказа от вошедшего в привычку противостояния Западу. Они не придают значения растущей многополюсности мира либо оспаривают ее, зато подчеркнуто драматизируют опасности возвращения к миру однополюсному, где, по их мнению, безраздельно господствуют США. Время от времени напоминают о себе мозговые центpы, которые pазpабатывают новые империалистские сценарии, опиpающиеся на национал-патpиотические, шовинистские идеи, призванные заменить прежние сценарии, проводившиеся в жизнь под вылинявшими со временем лозунгами пролетарского интеpнационализма и национально-освободительной боpьбы колониальных наpодов. Используя употребленное в другом контексте выражение А. Зубова («третий русский национализм»), можно говорить о нащупывании геосфатегии третьего — после царского и советского — русского империализма.

В 1994 г. французская газета «Монд» опубликовала копию карты Европы будущего, которую Жириновский вручил шведскому дипломату, посетившему штаб-квартиру ЛДПР. Бравой рукой Жириновский начертал (и подписал) свой план европейской перекройки. Западная половина Польши отходит к Германии, к которой к тому же присоединяются Австрия, Чешская Республика и Словения; ей возвращается Восточная Пруссия с Кенигсбергом. Но и Россия не остается внакладе. Она вбирает в себя Украину (от которой отрезается и передается Польше изрядный кусок, включая Львов), Белоруссию, три балтийские государства (Таллинн и Каунас, в порядке исключения, превращаются в города-государства «наподобие Люксембурга или Лихтенштейна»), а также Словакию. Восстанавливается «Великая Болгария» за счет поглощения бывшей югославской Македонии и территорий, отторгаемых от Турции, Греции и Румынии. То, что остается от бывшей Югославии, делится между Сербией и Хорватией, еще одна часть Румынии отдается Венгрии. Замыслы Жириновского, замечает газета, — не просто плод воображения, ибо они воспроизводят элементы реальной карты Европы, какой она была примерно пятьдесят лет назад.

361

3БВ

31D

305

395

391

Рисунок 10.1. Будущая Европа по Жириновскому Источник: «Le Monde», 29 janvier 1994.

39В

Открытая демонстрация некоторыми российскими деятелями симпатий к «новому европейскому порядку» времен оккупации Европы нацистской Германией — отнюдь не случайный или редкий эпизод. Она вполне созвучна геополитическим проектам, которые вынашиваются определенной частью российского политического истеблишмента. Материал для конструирования таких пpоектов заимствуется из разных источников — от Данилевского и евразийцев до геополитиков Третьего Рейха и европейских «новых правых». Предлагаемые сценарии также обычно вpащаются вокруг идеи возвращения России на Запад (или на Север) с последующим его расколом, «похищения Европы» с продолжающейся борьбой за влияние на Юге. России, как в недавнем пpошлом СССР, отводится pоль главного фоpпоста пpотив «атлантизма», «амеpиканизма», «мондиализ-ма» и т. п. — теперь уже во главе всей Европы.

В «неоклассическом» варианте такие сценарии означают не что иное, как возрождение одноцентрового мира начала столетия, восстановление — с поправками, учитывающими реальности конца XX века, — того, чего либеральный проект надеется избежать: старого клуба хозяев мира со свойственной ему и сегодня смертельно опасной для человечества системой внутренних отношений. Трудно выразить эту идею яснее и откровеннее, чем это сделал простодушный враг «мондиализма» Жириновский. «Идея миpового господства — поpочная. Лучше — pазделение сфеp влияния. И по принципу: север — юг... Нужно договориться..., что мы разделяем всю планету, сферы экономического влияния и действуем в направлении север — юг. Японцы и китайцы — вниз, на Юго-Восточную Азию, Филиппины, Малайзию, Индонезию, Австралию. Россия — на юг — Афганистан, Иран, Турция. Западная Европа — на юг — африканский континент. И, наконец, Канада и США — на юг — это вся Латинская Америка».

В том особом мире, где Жириновский может считаться либеральным демократом, неизбежен и свой антилиберальный полюс, для которого даже схема раздела мира по варианту Данилевского-Хаусхофера-Жириновского — проявление слабости, недопустимая уступка дьявольскому «мондиализму». Душа может успокоиться, только если будет воссоздана империя, претендующая на мировое господство. «Эта империя. должна стратегически и пространственно превосходить предшествующий вариант (СССР)., должна быть евразийской, великоконтинентальной, а в перспективе — Мировой. Битва за мировое господство русских не закончилась».

Конечно, разночтения в книге будущего, которую пишут сегодня российские имперские реваншисты, не следует преувеличивать. В основном они — заединщики, дружно рвущиеся, по крайней мере на словах, заново переделить мир и установить в нем новый порядок. Их роднит стремление переписать историю ХХ века, пересмотреть итоги Второй мировой войны, реабилитировать тоталитаризм и милитаризм во всех их видах. Умеренными не назовешь никого из них. Но даже на таком в целом неспокойном фоне нынешних имперских и полуимперских проектов нельзя не заметить идеологических и политических течений, выделяющихся особой крайностью позиций. Порой эти позиции кажутся оригинальными, да они и в самом деле оригинальны для России, где все же не принято было ставить под сомнение ни окончательный выбор стороны, на какой СССР воевал во Второй мировой войне, ни ее с таким трудом достигнутые результаты. Но именно это делают некоторые новейшие российские «геополитики». Их Мекка — германо-советский пакт 1939 г., их главное горе — несостоявшееся братство Сталина и Гитлера. «Нашей общей трагедией стало то, что силы всемирного заговора смогли развести наши страны и направить в 1941 году всю мощь германского вермахта не против истинного врага немецкого народа — международной финансовой олигархии, а на Советский Союз, его естественный союзник».

Но беду еще можно поправить, даже несмотря на то, что возможности, существовавшие во времена СССР, были упущены. Вскоре после его распада самые разные издания — «Советская Россия» и «День», «Наш современник» и «Элементы» — принялись ностальгически популяризировать идеи практически неизвестного на Западе бельгийского автора Ж. Тиpиаpа, «рыцаря Европы», полагавшего что «для реализации идеи объединения Европы нужна помощь Советской армии». Во время Второй мировой войны этот «Ленин европейской национальной революции» принадлежал к «кругам СС..., пытавшимся... изменить логику абсурдной и самоубийственной войны с Востоком и, сместив Гитлера и англофильское лобби вокруг него, вместе с советскими солдатами совершить великий Drang nach Westen, чтобы навсегда покончить с англо-саксонской плутократией и завершить войну не в расчлененном Берлине, но вместе с русскими войти в поверженный Лондон и поставленный на колени Нью-Йорк». Позднее Тириар развивал идеи «Евро-советской империи от Владивостока до Дублина». «С геополитической точки зрения, — пересказывает позицию Тириара «патриотический» геополитический журнал, — СССР является наследником Третьего рейха. Ему ничего другого не остается, как, двигаясь с востока на запад, выполнить то, что Третий рейх не сумел проделать, двигаясь с запада на восток».

Подобные публикации послужили камертоном, на который настраивалась разработка более обстоятельных, продуманных до деталей проектов возвращения к положению, существовавшему между сентябрем 1939 и июнем 1941 г. Тут уж ни о какой оригинальности говорить не приходится — идет простое извлечение из нафталина подзабытых нацистско-большевистских замыслов (частично реализованных тогда) конца 30-х годов. Вот основные звенья одного из таких проектов. Создание на месте СССР новой империи, которая «не может быть никакой иной, кроме как Русской». Создание Европейской империи под руководством Германии, ибо «только Германия и немецкий народ обладают всеми необходимыми качествами для эффективной интеграции этого геополитического региона». «Создание прочной геополитической и стра-

400

тегической оси Москва-Берлин», ибо «в нынешних условиях трудно ожидать от Европы подлинного геополитического и национального пробуждения без революционного воздействия русского фактора» . «Заведомое развеяние иллюзии промежуточных государств относительно их потенциальной независимости от геополитически могущественных соседей. Необходимо создать непосредственную и ясную границу между дружественными Россией и Средней Европой (Германией)». Создание оси Москва-То-кио и возрождение японского экспансионизма в тихоокеанском бассейне. «Федерация тихоокеанского пространства вокруг Японии была основной идеей т.н. «паназиатского проекта», начавшего реализовываться в 30-е - 40-е годы и прерванного лишь из-за поражения стран оси в войне. К этому паназиатскому проекту необходимо вернуться сегодня»¹²⁴. Создание оси Москва-Тегеран, ибо Иран для Азии — это то же, что Германия для Европы. К тому же «иранский ислам — наилучшая версия ислама для вхождения в континентальный блок, и именно эта версия должна быть приоритетно поддержана Москвой». Поэтому «Москва... должна ...делегировать Тегерану миссию наведения „иранского мира" (Pax Persica)» в Центральной Азии¹²⁵. И, наконец, венец всех этих усилий — подрыв мощи США «вплоть до полного разрушения этой геополитической конструкции»¹²⁶.

Победоносный имперский проект имеет подварианты. Например, в другой его версии несколько больше внимания уделяется Китаю и Индии — странам с населением 2,2 млрд. человек — более трети мирового населения, в 15 раз больше, чем в России. Они рассматриваются как естественные союзники между собой и, конечно, с Россией — разумеется, под ее руководством. Но в остальном — идеи те же. «Нашими естественными стратегическими союзниками должны быть Германия и Япония. Представим себе, какие геополитические последствия для всего мира могли бы иметь. российские инициативы: 1. Образование военно-политического союза Германии, России и Японии, т.е. создание оси «Берлин-Москва-Токио». 2. Защита этой оси с юга блоком Россия-Ки-тай-Индия, открывающим Китаю путь территориальной экспансии на Запад через Южный Казахстан и Иран на Турцию и закрепляющим ведущую роль Индии в субрегионе полуострова Индостан. 3. Совместный с Германией и Японией „передел" сфер влияния в Европе, Юго-Восточной Азии, Африке и Латинской Америке»¹²⁷.

Российские «патриоты» призывают «японский и немецкий народы отказаться от позорящих их конституций, ограничивающих эти две великие страны в свободе внутренней и внешней политики». Необходим «официальный отказ от всех соглашений, определяющих и закрепляющих послевоенные границы как в Европе, так и в Азии». Польша должна «незамедлительно вернуть все немецкие (включая часть Восточной Пруссии) и белорусские земли». России следует начать переговоры с Германией «об урегулировании вопроса российской части Восточной Пруссии». Ее «целесообразно вернуть ... Германии... Для того, чтобы это действие не стало бы восприниматься русскими как очередной шаг в геополитической капитуляции, Европе имеет смысл предложить России другие территориальные аннексии или иные формы расширения стратегической зоны влияния». «Страны Прибалтики, Польша, Молдавия и Украина. должны подвергнуться геополитической трансформации». Необходимо выработать «согласованный подход по Прибалтике и Украине, по немецким землям в составе Франции и Чешской Республики». «Пусть попробуют доказать, что идея атлантизма будет немцам ближе идеи национального возрождения!!!».

Амбициозность имперско-патриотических внешнеполитических проектов может сравниться разве что с их невыполнимостью. Кажется, что их авторы оторваны от реальности еще больше, чем Данилевский или Хаусхофер. Впрочем, возможно, это и не совсем так. В «третьем русском империализме» есть что-то бутафорское, что-то от дымовой завесы, скрывающей некие неназываемые или нечетко называемые цели. Планируя всемирное кровопролитие на весь XXI век, российские «геополитики» едва ли и в самом деле собираются немедленно маршировать к Индийскому океану или Персидскому заливу, воевать с Китаем или аннексировать Финляндию. Суть дела, видимо, в другом.

Разумеется, они были бы не прочь восстановить распавшуюся империю. И есть своя логика в том, что центр тяжести направленных на эту цель пропагандистских усилий смещается с обесценившихся внутриполитических («братство народов», «совместное построение коммунизма» и пр.) на внешнеполитические доводы, подводящие к якобы объективному требованию «воссоединения евразийских территорий под покровительством России как „оси Истории"». Но за великодержавной геополитической риторикой еще более ясно просматриваются внутриполитические цели, стремление вернуться к проверенной стратегии «осажденной крепости», восстановить утраченное «оборонное сознание» и создать таким образом предпосылки для реванша тоталитаризма.

По сути, речь идет о геополитической утопии, которая предлагается взамен потерявшей привлекательность хилиастической утопии построения царства Божия на земле. Геополитика возводится в ранг мировоззрения, универсальной идеологии, призванной заменить «марксизм» в не отвыкшем еще от идеократии постсоветском российском

основательно попотеть, чтобы, вопреки своей собственной континенталистской логике, сделать выбор между Токио и Пекином в пользу Токио. Тем не менее выбор сделан, и автор лишь замечает, сурово насупив брови, что «в случае активного противодействия евразийским проектам, с Китаем придется обращаться как с геополитическим противником со всеми вытекающими отсюда последствиями» (с. 236).

¹²⁴Дугин А. Основы геополитики, с. 233.

¹²⁵ Там же, с. 242, 244.

¹²⁶ Там же, с. 248.

обществе и возродить забываемое мобилизационное напряжение. Диковатые проекты «геополитиков» должны оправдывать навязывание России новой идеократии, не слишком, впрочем, отличной от старой. Теперь ей предлагается нечто вроде придуманной еще евразийцами смеси православия с большевизмом. Несмотря на «во многом нацио-нал-коммунистический» характер советской идеологии, подлинная «идеология национал-большевизма... так и не была сформулирована» , сожалеют «геополитики» и выкладывают на прилавок слегка подправленные евразийские рецепты. «В рамках русского этноса русский национализм должен быть единственной и тотальной идеологией., всегда остающейся постоянной во всем, что касается постановки категории „нации" над категорией „индивидуальности". В конечном счете, должен быть выдвинут радикальный лозунг: «нация — все, индивидуум — ничто». «Осуществление такого национализма в политике должно означать тотальное воцерковление русских и превращение всех культурных институтов в продолжение Единой Церкви. Воцерковлению. подлежат не индивидуумы, но вся русская культура, наука, мысль вместе взятые». Все это, по-видимому, снова должно стать «колесиком и винтиком» одного единого, великого, но на этот раз церковного механизма, составной частью организованной, планомерной, объединенной националистической партийной работы.

Христианское смирение будущих воцерковленных завоевателей мира хорошо сочетается с их целомудрием. «Патриоты-традиционалисты» «в вопросах пола однозначно настаивают на внутренней концентрации эротического импульса и на его сакрализации. В пределе. это означает тотальную переориентацию секса в духовную сферу». В духовной же сфере эротической кульминацией, оказывается, как раз и служит Империя, ибо «высшей формой планетарной эротики, макрокосмической сексуальности является имперостроительный импульс, который ведет к объединению гигантских географических, этнических и культурных пространств под эгидой единого правителя». «Россия была одной из последних Империй, которая сохраняла сугубо имперскую эротическую специфику намного дольше других государств». Распад Империи, «наносящий удар в самый центр эротической стихии ее жителей», порождает реакции, которые проявляются «в течение долгих веков после гибели Империи как постоянное и настойчивое стремление к Реставрации». Поэтому «эротическая программа» русских патриотов взывает «к древним, глубинным энергиям великой имперской расы»¹⁴², а «эротизм становится для нас почти единственным средством для реального выбора, который решит окончательно судьбу нашей Державы и нашей Имперской Расы»¹⁴³.

Внешнеполитические и внутриполитические мотивы в рассуждениях «геополитиков» все время перемешиваются, так как «национальные тенденции политической оппозиции внутри России с необходимостью... солидарны со всеми антимондиалистски-ми проектами геополитической интеграции вне России»¹⁴⁴. Геополитические доводы используются как инструмент психологического давления на внутриполитических противников, а — в случае успеха — и для оправдания будущего внутриполитического террора. «Пока геополитические диверсанты дышат, Россия задыхается. Она сможет вздохнуть свободно и начать столь необходимое для нее „собирание Империи" как только „подрывники" испустят дух»¹⁴⁵. «Тот, кто знает логику действия великих эротических энергий, легко может предвидеть, что чужеземно ориентированные поборники „правовых государств" рано или поздно станут жертвой эротической агрессии имперских этносов»¹⁴⁶. «Тот, кто действует против Евразийского Имперского Проекта, действует против своего народа, против своего государства, против национальных и социальных интересов России. Вполне справедливо считать таких персонажей „преступниками против Родины" и поступать с ними по законам военного времени. Всенародный Суд над ними. должен вершиться не по законам абстрактного права, но по законам Русской Исторической Правды, по законам нашего Большого Пространства»¹⁴⁷.

К сожалению, обилие заглавных букв — не единственная сила «геополитиков». Как ни примитивен их подражательный замысел, как ни нелепа его псевдорелигиозная, мистическая оболочка, как ни несбыточна утопия новой великой империи, у них все-таки есть потенциальные сторонники. Оказавшиеся на экономической или культурной обочине общества «массы» всегда восприимчивы к «великим проектам», особенно если им не предлагают ничего другого. Может быть, число людей, готовых надеть военную форму и отправиться на завоевание мира, не так уж велико в сегодняшней России. Но при этом нельзя отрицать, что великодержавные лозунги отвечают настроениям части общества, и это приходится учитывать всем актерам, действующим на российской политической сцене. Идеология «патриотического» внешнеполитического проекта проникает, пусть пока и в не очень больших дозах, в сознание конформистской интеллигенции, российской политической элиты, в какой-то мере материализуется в официальной политике России. Так что и «геополитики» не остаются совсем неуслышанными. Хотя им, конечно, хотелось бы большего. Намного большего.

Островная утопия

Естественной реакцией на опасный во всех отношениях имперский реваншизм кажется появление противоположных ему по смыслу изоляционистских проектов. «Среди всех нынешних искушений России самые опасные. искушения „третьеримством", „собиранием земель" и реинтеграцией союзных пространств», — заявляет современный автор¹⁴⁸ и предлагает свой образ геополитического будущего России. Раз уж ее судьба как супердержавы не сложилась, а ее империя распалась, почему бы России, все еще обладающей самой большой на планете территорией, самым большим в Европе населением, огромными природными ресурсами и отнюдь не самым маленьким ядерным потенциалом, не обособиться еще больше от покинувших ее «братских республик» да и от всего мира? Почему бы не «вывести Россию из аpеала столкновения ислама с ли-беpализмом, ставя ее вообще вне pаспpи „имущего" и „неимущего" миров», и не зажить в городом одиночестве, постепенно по-новому решая «вопрос об Океане для острова России» ?

Ниточка этой идеи тянется в 70-е годы, когда «начинает неожиданно громко звучать голос русского изоляционизма с обертонами редукционистского „отречения от империи"». Он звучал, например, в некоторых самиздатовских изданиях, в частности, в журнале «Вече» — его редакция «не желала идентифицировать себя с „мессианиста-ми"» и подчеркивала идеологическую преемственность по отношению к Данилевскому, который «отвергал любой национальный мессианизм»¹⁵². Но все же тогда речь шла (как и у Данилевского) об имперском изоляционизме. «Славянской Федерации» у Данилевского, СССР у авторов «Вече» предписывалось «закрыв на замок границы... титанической империи, спокойно ждать, пока Запад окончательно „сгниет" под давлением своих внутренних противоречий»¹⁵³.

Теперь же приходится искать место «вне распри „имущего" и „неимущего" миров» для России в более узких географических рамках. Однако вся остальная схема остается прежней, включая и видоизмененное воспроизведение давней «изоляционистской» риторики Данилевского. «Для нас благоприятно положение дел, когда революциона-ризм не может взорвать миропорядка, но и лидеры „центра" не могут быть уверены в том что диктуемые ими правила не будут подвергнуты критике оружием уже на ближайшей периферии, а то и в собственных цитаделях Запада. Это затяжное нестабильное равновесие не за наш счет даст России время, а при ловкой политике — и свободу рук для проведения подлинных реформ, гармонизирующих метаморфозу страны. На любые. столкновения западного легитимизма с бунтом нам следовало бы реагировать максимально деидеологизированно, вне любых общих принципов, но исходя только из собственной заинтересованности, а при отсутствии таковой — из обстоятельств дела, чаще всего подсказывающих нейтралитет, хотя и не всегда»¹⁵⁴.

Если что и может смутить сегодня наше изоляционистское смирение, так это неблагоприятный геополитический баланс на юго-восточных границах «острова». «На юге Сибири, а не на западе и даже не в Средней Азии, у „острова Россия" обозначается „геополитический Сиваш", где на наши пространства надвигается соседняя этноцивилиза-ционная платформа. В конце концов количественный перевес китайцев и их преобла-

¹⁴² Там же, с. 219.

¹⁴³ Там же, с. 220.

¹⁴⁴ Геополитические проблемы ближнего зарубежья. «Элементы», 1993, 3, с. 19-20.

¹⁴⁵ Россия и пространство. «Элементы», 1993, 4. Геополитические тетради, с. 35.

¹⁴⁶ Дугин А. Консервативная революция, с. 219.

¹⁴⁷ Там же.

дание в хозяйстве края, вместе с притяжением его к Китаю как к товарной и технологической метрополии, должны дать качественный эффект смещения границ»¹⁵⁵. Что же противопоставляется этой, в общем вполне реальной опасности? «Приоритет внутренней геополитики», нацеленной на сдвиг к «своему востоку».

Если бы Россия занимала только свою европейскую территорию — по Урал включительно, многие современные вопросы отпали бы, путь интеграции с Европой был бы едва ли не единственным. Но Россия обременена Сибирью, которая и сообщает всей стране ее неповторимую геополитическую особость. «Россия возникает в полноте необходимых и достаточных геополитических характеристик... в течение XVI в., и последней среди этих характеристик стал выход русских в земли Заволжья и Зауралья. Россия не присоединяла Сибири — она создалась Сибирью так же, как маргинализацией Восточной Европы в системе западного мира-экономики»¹⁵⁶. Худо ли, хорошо ли, но история выкроила таким образом кусок мирового пространства под названием «Россия», отделила его от других и заставила жить своей особой жизнью. Учитывая же фундаментальную роль Сибири, Россия может, не теряя своей геополитической идентичности, отступить на Восток, сместив туда и центр страны — в район Новосибирска, а может быть, и восточнее¹⁵⁷. С таким развитием событий связывается возможность «новых отношений с Америками и той же старой Европой, и обретения себя. в мировом раскладе первой половины XXI в.»¹⁵⁸.

Идеи «обретения себя» Россией и одновременно защиты от китайской опасности с помощью сдвига на восток имеют, возможно, тот же источник, что и изоляционистские замыслы. «Раздел России на европейско-урбанизированную и сибирскоправославную — .ось либеральной утопии „Вече". Новая азиатская Россия должна была, по крайней мере, временно принести в жертву свою европейскую праматерь». «Предлагая план создания в Сибири „второй России", авторы „Вече". надеялись превратить Сибирь в русскую крепость, способную «противопоставить китайскому „людскому морю", готовящемуся „густой волной покатиться по просторам Сибири", традиционную патриархальную стойкость русского солдата-мужика и его православный энтузиазм». «Только Сибирь могла бы спасти и свободу, и Отечество, и советскую амбицию»¹⁵⁹.

Сибирь — могучий тыл, в который вся страна может отступить, чтобы перегруппировать силы и обновиться. Таков идеальный образ. А какова действительность? Мы уже видели, что России так никогда и не удалось по-настоящему заселить и освоить свою азиатскую часть. Слабость утончающегося к востоку меча русской колонизации явственно ощутилась уже в начале нашего столетия, когда об этом и писал В. Семенов-Тян-Шанский. Она снова дала о себе знать во время Второй мировой войны, когда в самые тяжелые моменты немецкого наступления приходилось опасаться японского второго фронта и держать на Дальнем Востоке огромную армию. Если эта тема не привле- кала большого внимания в послевоенные десятилетия, то лишь потому, что Сибирь и Дальний Восток были частью супердержавы, нападать на которую уж во всяком случае никто не стал бы.

Но за это время стратегическое положение Сибири и Дальнего Востока не улучшилось. Рост их населения замедлился, а сейчас оно и вовсе убывает. До недавнего времени слабая заселенность азиатской части России могла рассматриваться прежде всего как ее внутренняя проблема — с точки зрения неравномерности размещения производства, недоиспользования сибирских ресурсов и т.п. Распад СССР, а также политические, экономические и демографические изменения в южных и восточных сопредельных странах все более усиливают внешнеполитическое значение сибирского малолюдья. Демографический взрыв в Китае и в Южно-Центральной Азии за несколько десятилетий резко изменил и продолжает изменять соотношение демографических масс вдоль всей южной границы России, которая еще недавно была по преимуществу южной границей СССР (табл. 10.8.). Одновременно быстро растет и военно-экономический потенциал южных и восточных соседей России.

Таблица 10.8. Население России и ее южных и восточных соседей, 1950-2050 гг., млн. человек.

Страны или группы стран 1950 1990 2000 (прогноз) 2050 (прогноз) Бывший СССР 180,3 288,6 [293,3] [291,4] Россия 101,2 147,9 146,2 114,3 Китай 554,8 1155,3 1276,3 1516,7 Япония 83,6 123,8 126,4 109,5 Центральная Азия* 17,5 50,4 57,4 94,8 Южно-Центральная Азия** 82,9 246,3 315,4 683,8

* Казахстан и бывшие советские республики Средней Азии. ** Центральная Азия, Иран, Афганистан и Пакистан. Источник: UN World Population Prospects: the 1996 Revision, Annex I. Demographic indicators. UN, NY, 1996, Table A.4 (Medium variant).

Особенно показательно положение в районах, примыкающих к российско-китайской границе на Дальнем Востоке. Здесь, к югу от Амура, находятся три провинции се-

¹⁵² Янов А. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йоpк, 1988, с. 176.

¹⁵³ Там же, с. 175.

¹⁵⁴ Цымбурский В. Метаморфоза России... Социально-политические исследования. 1994, 4, с. 38.

¹⁵⁵ Там же, Социально-политические исследования. 1994, 3, с. 10.

¹⁵⁶ Там же, с. 21.

¹⁵⁷ Цымбурский В. Остров Россия, с. 22.

¹⁵⁸ Там же.

веро-восточного Китая (Манчжурия) с население около 100 млн. человек (в 1907 г. было около 17 млн.). Плотность населения здесь почти в сто раз выше, чем на российском Дальнем Востоке, и почти в 35 раз выше, чем, в среднем, в трех расположенных вдоль границы федеративных землях — Амурской области, Хабаровском и Приморском краях (3,7 человека на 1 кв. км).

Конечно, отношения с сопредельными странами определяются не одними демографическими факторами и даже не ими в первую очередь. Но и недооценивать их значение, видимо, не следует. Существование проблемы Сибири не секрет для мира и даже некоторый источник беспокойства для него. «Сибирь станет крупной ставкой в игре XXI века... Если Сибирь будет потеряна Россией, она не останется долго без хозяина. Ее богатства, как и ее стратегическое положение делают ее объектом вожделения для тюрко-монгольского мира, граничащего с ней на юго-западе, для Китая на юге, наконец, для Японии, которая смотрит на нее с востока. От того, кто будет владеть Сибирью, зависит будущее мира и прежде всего будущее граничащей с нею Европы». Размышления на тему Сибири появляются и у российских авторов, у них начинает звучать то же беспокойство: «растущий дефицит населения, особенно к востоку от Урала. ухудшает шансы России не только освоить, но и сохранить за собой этот богатейший регион». Это же беспокойство слышится и у В. Цымбурского и отражается в его проекте «сжатия» российского пространства. «Видя у России европейскую, евразийскую, „римскую" и подобные континентальные миссии, мы кончим тем, что потеряем Сибирь, а с ней потеряем и Россию»¹⁶⁵, утверждает он и потому декларирует отказ от всех старых мессианских претензий и нечто вроде изоляционистского ухода России в сибирский скит, на свой «остров», «восточный крен с опорой на Сибирь».

Речь идет о сосредоточении «основной геополитической энергии страны на плавном повышении хозяйственного и демографического удельного веса Сибири», о «смещении центра страны, завершающем ее метаморфозу»¹⁶⁶, что само по себе достаточно утопично. Но надо ли говорить, что даже если вся Россия переселится за Урал, это не слишком сильно изменит соотношение «антропомасс» или экономических потенциалов Сибири и Китая? Поэтому, коль скоро сдвиг на восток декларирован, естественным образом начинает слабеть изоляционистский заряд, и сами собой возникают «новые синтезы и старые искушения», не так уж далеко отстоящие от привычных синтезов и искушений «нашего великоимперского, западноцентристского 300-летия»¹⁶⁷.

Если что и меняется немного, так это география предпочтений. С одной стороны, требуется «признать наш уход из Европы как решение, вычленяющее Россию с ее праг- матикой из пространства континента»¹⁶⁸. С другой же стороны, «исключительно многое могло бы зависеть от достижения взаимодействия с Японией как со страной „центра" (в смысле „западоцентризма", т.е. как с „западной" страной — А. В.)... Составляя на первых порах противовес неотменимому континенталистскому присутствию Китая, японское участие [в российской экономике] могло бы дать толчок к активизации американских и западноевропейских конкурентов Японии. Усилия России надо направить на то, чтобы подключить „мировое цивилизованное" к развитию нашего востока не как штаб „нового порядка", а как сообщество конкурирующих сил, где каждая в конечном счете пытается действовать в своих непосредственно обозреваемых интересах»¹⁶⁹.

Сама по себе идея создать в Сибири условия для международного сотрудничества, а значит и соперничества, не лишена смысла. Но почему надо увязывать эту задачу с нереалистической перспективой «сдвига на восток»? И каким образом этот сдвиг сам по себе освободит Россию от ставшего привычным ««подсоединения» к экономике Запада в маргинальной роли одного из поставщиков энергоносителей и импортера высокотехнологичной продукции»¹⁷⁰? Ведь само взаимодействие с Западом не отвергается. Чем предлагаемое движение на «Запад» через Сибирь и Японию лучше, чем вековое — через Европу? В. Цымбурский хочет оборвать дурную бесконечность российских «циклов похищения Европы», а попросту говоря, участия России в европейских военных конфликтах. Доброе намерение. Однако пока никто и не приглашает ее к такому участию — разве что наши собственные доморощенные «геополитики». Правда, экстраполяционная логика Цымбурского все равно заставляет его опасаться нового «цикла»: три уже было, стало быть, возможен и четвертый, которого и надо страшиться как «плевка против конъюнктурного ветра мировой и русской истории»¹⁷¹. Что ж, гарантий против такого «плевка» никто, конечно, дать не может. А разве есть гарантии, что Дальний Восток, Тихоокеанский регион будут в XXI веке самым спокойным местом в мире и что, сдвинувшись на «свой восток», Россия окажется вне мировых циклов и вне любых военных конфликтов?

Той Европы, какая существовала даже в начале нашего столетия, больше нет, ее место в мире занял «Запад», или «Север». Мировые ставки укрупнились, а роль отдельных государств, даже крупных, стала намного меньшей. Всем приходится искать себе союзников, Россия не исключение. Поэтому предлагаемое «островитянство», если бы оно было осуществимо, могло бы означать лишь еще одну попытку России использовать огромность своих территорий как стратегический ресурс и, осуществив «сибирский гамбит», найти себе новых геополитических союзников на востоке, например, в лице той же Японии. Но надо ли, вслед за Данилевским, наивно думать, что только мы можем быть хитрыми и коварными? Что Россию только и ждут на Дальнем Востоке? Сдвинуться на восток и обнажить запад? Такие подвижки могли бы повлиять на расклад сил внутри «Севера», но вовсе не обязательно в пользу России. Всегда найдутся претенденты на воплощение в жизнь все того же «великого проекта Хаусхофера» — и не обязательно в редакции журнала «Элементы», которая, кажется, считает себя уполномоченным представителем российского хартленда. Хартленд — вещь мифологическая, а Сибирь — вполне реальная и очень заманчивая «ставка в игре XXI века». Попытка создания континентальной «оси» Германия-Россия-Япония в XXI веке привела бы к полному нарушению сложившегося глобального геополитического баланса, а в конечном счете, возможно, и к финальной мировой катастрофе. Но если бы она удалась, она не оставила бы места независимости многих государств, нанизанных на «ось» силою географических обстоятельств, — и как бы островной России, исповедующей идею нестабильного равновесия за чужой счет, самой не оказаться на этом шампуре.

Евразийский союз?

И империалистские, и, как ни странно, изоляционистские проекты несут в себе опасность крупномасштабных сдвигов в соотношении мировых сил, нарушения и без того хрупкого глобального равновесия. Осознание такой опасности подталкивает к своеобразному геополитическому консерватизму, к поискам путей реабилитации, восстановления целостности и самостоятельности постимперского, постсоветского, «евразийского» геополитического пространства — но таких путей, какие не вели бы к резкому нарушению глобального status quo, а напротив, способствовали его сохранению либо постепенной мирной эволюции.

Если исходить из общего движения мира к многополярности и в то же время не идеализировать без меры международные отношения будущего столетия, то наиболее естественным представляется сохранение за всем постсоветским пространством — а не только за Россией — роли одного из нескольких крупных региональных полюсов, конструктивно участвующих в поддержании мирового геополитического равновесия и в то же время не забывающих о своих собственных интересах. Речь идет о системе коллективной безопасности постсоветского пространства, черпающего силу внутри самого себя, а не в дестабилизирующих союзах с другими геополитическими структурами. При определенных условиях подобное решение может быть выгодно не только наследникам бывшего СССР, но и его главным стратегическим противникам, отнюдь не заинтересованным в превращении одной шестой части земной суши в геополитическую воронку, способную в XXI веке поставить на грань исчезновения человеческую цивилизацию. В этом таятся глубинные основания их отношения к России. Слабая Россия, не способная нести свою долю ответственности за поддержание мирового баланса сил, не нужна никому. Но и сильная Россия нужна миру не всякая. Сильная, но агрессивная, авторитарная Россия, продолжающая настаивать на своих великодержавных амбициях, пытающаяся диктовать свою волю на просторах бывшего СССР, опасна для всех — и ближних, и дальних, она способна только распугать своих вчерашних друзей и союзников. Демократическая и либеральная Россия, отказавшаяся от былых имперских притязаний, но добившаяся внутренних успехов, обладающая сильной экономикой и развитыми демократическими институтами, напротив, способна стать естественным центром притяжения для всего региона, глав-

¹⁶⁵ Цымбурский В. Метаморфоза России... Социально-политические исследования. 1994, 3, с. 11.

¹⁶⁶ Там же.

ным поборником переустройства всей системы отношений на посттоталитарных просторах бывшего СССР.

Снова «центр»? Нет ли в самом этом слове намека на нашаривание нового образа того, что уже существовало, на хотя бы частичное воссоздание прошлого, пусть и с приставкой «нео»: российского неоколониализма, неоимпериализма и т. д.? Трудный вопрос. Стоит ли делать вид, что огромное неравенство между Россией и другими бывшими республиками СССР в территории, населении, экономическом или военном потенциалах и т. д. — несущественно и никогда не будет играть роли? Да и психологическая инерция «первой среди равных» долго будет еще давать себя знать. Так что какие-то «нео»- посягательства, скорее всего, неизбежны, и, при желании, их всегда можно будет оправдать именно объективной «центральностью» России. А если кто-нибудь об этом забудет, то ему всегда напомнят что нужно российские имперские «геополитики».

Идея создания на месте СССР Евразийского союза звучала еще у Горбачева и у Сахарова (хотя понимали его они, скорее всего, по-разному). Провозглашенный, но малоэффективный пока СНГ можно было бы рассматривать как зародыш такого союза, связывать с ним поиски нового, неимперского компромисса между геополитическими соседями в постсоветском пространстве. Но коль скоро сам такой компромисс есть часть общего реформаторского, либерального проекта, связанных с ним поисков «открытого общества», неимперских и неконфронтационных стратегий во внешней политике, в том числе и в отношениях с «ближним зарубежьем», он не воспринимается антиреформаторскими силами, оказавшимися в оппозиции внутри страны и ищущими централистского, имперского реванша. Идеологизированные «геополитики» намеренно демонстрируют великодержавное высокомерие и крайнюю агрессивность по отношению к «ближнему зарубежью», старательно разрушают идею неимперского союза.

«Нечто под названием СНГ на протяжении непродолжительной истории своего существования последовательно доказывает свою бесполезность, недееспособность и, во многих отношениях, вредность для нашей страны... Единственно разумным стало бы решение о неучастии России в СНГ и переходе на построение системы двухсторонних связей нашей страны со всеми бывшими союзными республиками. Сейчас интересам России отвечало бы максимальное дистанцирование от этих „друзей". Объявление некоторого района мира сферой интересов России должно повлечь за собой поддержание порядка на ней собственными внутренними ресурсами и силами. Особенно, если речь идет о жизненных интересах России в отношении территории стран СНГ. Если нет возможности здесь столкнуть между собой конкурирующие национальные элиты, то следует без промедления нанести превентивный ядерный удар по силам и базам конкретной антирусской группировки, либо их зарубежных подстрекателей. К примеру, возможен вариант точечного уничтожения литовского парламента во время его заседания нейтронным зарядом»¹⁷². Со сладострастным смакованием перечисляются разные варианты мести республикам-отступникам. Предлагается, например, ликвидировать Казахстан, разделив его территорию с Китаем, «отдавая должное геополитическим инте-

¹⁶⁷ Там же, с. 3. 411 ресам последнего в его продвижении на Запад»; «великодушно вернуть» Азербайджан Ирану, поскольку до 1825 г.¹⁷³ он принадлежал Персидской империи; способствовать отчленению от Грузии Абхазии и Южной Осетии¹⁷⁴ и т. д. — подобными текстами исписываются десятки страниц.

Следствием столь жесткой имперской позиции русских «патриотов» и в самой России (в какой-то, пусть пока и ограниченной мере, она влияет и на официальную политику Москвы), а тем более за ее пределами может быть только ослабление сторонников либеральной постсоветской интеграции по европейскому образцу при одновременном сближении и укреплении всех сил, противостоящих такой интеграции. В самом деле, зачем соседям России снова рисковать своею независимостью, вступая в новый союз с открытым претендентом на региональное господство, создавая вместе с ним систему коллективной безопасности и т. д.?

И все же разрушительную силу, пусть и немалую, риторики сторонников имперского реванша и даже их некоторых действий не следует переоценивать. Стремление держаться подальше от России — не единственный рефлекс, который вызвало в бывших республиках СССР их внезапное превращение в независимые государства. На то есть свои и геополитические, и внутриполитические резоны.

Оттого, что СССР прекратил свое существование, проблемы взаимодействия его бывших частей с сопредельными геополитическими метаструктурами не исчезли, а такое взаимодействие не всегда бывает мирным. Именно на границах Больших пространств нередко возникают зоны особенно сильных военно-политических напряжений. Странно было бы думать, что государства, образовавшиеся после распада СССР, окажутся в мире, лишенном противостояния и вражды, и не столкнутся с попытками экономической, политической и даже военной экспансии со стороны более сильных соседей. На первый взгляд кажется, что это — уже не проблема целостного «Евразийского пространства», нередко прямо отождествляемого с распавшейся империей, — большинство новых государств только и думают о том, как бы скорее его покинуть. Но так ли это? Геополитические пространства — историческая и географическая данность, покинуть свое пространство не так просто.

Выйдя из состава СССР, его бывшие республики не сменили своего географического места на планете и не лишились оснований искать наилучших условий существования в той геополитической среде, которая их окружает. Сейчас чувство региональной общности экономических, культурных или военно-политических интересов ослаблено. По понятным причинам, распад СССР сопровождается усилением центробежных тенденций, на первый план выходит то, что разделяет отдельные части бывшего Союза, а не то, что их объединяет. Но это вовсе не значит, что напрочь исчезли объективные интересы, подталкивающие ко взаимодействию и компромиссу, — они лишь ищут новой формы воплощения.

Вернемся еще раз ко взаимоотношениям России с теперь уже независимыми государствами Центральной Азии (Казахстаном, Узбекистаном, Киргизией, Таджикистаном и

¹⁶⁸ Цымбурский В. Циклы похищения Европы. (Большое примечание к «Острову Россия»). //Иное. Т. 2. Россия как субъект. М.,1995, с. 254.

Туркменией). Их обособление во многом было обусловлено политической конъюнктурой, сложившейся в СССР к началу 90-х годов: ослаблением центральной власти, демонстрационным эффектом успехов прибалтийского сепаратизма, выходом на свободу в самой Центральной Азии националистических и религиозных настроений, может быть и не очень массовых, но, в силу длительного бескомпромиссного противодействия властей, приобретших энергию туго сжатой пружины. Действовали, однако, и другие факторы, не столь конъюнктурные. Важнейшим среди них была, пожалуй, менявшаяся позиция самой России, ослабление ее заинтересованности в сохранении государственного единства с Центральной Азией.

Положение России в ее pоли импеpской метpополии по отношению к pеспубликам Центральной Азии к этому времени стало достаточно сложным. С одной стороны, их отпадение от СССР фозило России сеpьезными экономическими, внутpиполитическими, геополитическими и пpочими осложнениями, которые — поскольку этот ваpиант осуществился — не замедлили дать о себе знать. Здесь и разрыв хозяйственных связей, и потеря важных источников сырья, немалой части промышленного потенциала, десятилетиями создававшегося за счет «централизованных капиталовложений», и судьба миллионов «русскоязычных», живущих в этих республиках, да и местной пророссийски ориентированной элиты, и резкое сокращение демографического потенциала, и неизбежное усиление позиций мусульманских стран на южной границе России при вероятном обострении отношений с ними.

Но если бы республики Центральной Азии остались в составе империи и СССР сохранился бы в той или иной форме, перспективы России были бы еще более тревожными. Опираясь на свой растущий демографический потенциал, постепенно модернизируясь, эти республики изнутри добивались бы все нового и нового перераспределения влияния и ресурсов в свою пользу. Не случайно, например, в последние годы существования СССР не раз высказывалась возникшая намного раньше идея переноса столицы Союза из Москвы на Волгу. Возрождались и другие идеи евразийцев, призывавших Россию к переориентации на Восток. В конце XX века все это означало бы для России не только сохранение огромного экономического бремени, но и нарастание политического и социокультурного давления на нее. Она продвинулась намного дальше Центральной Азии по пути «инструментальной» модернизации и подошла к осознанию новых для себя задач модернизации социальной: перехода к рыночной экономике, правовому государству, гражданскому обществу. В Центральной Азии настоятельность этих задач ощущалась гораздо слабее. Если бы Россия и Центральная Азия оставались в составе одного государства, Россия из последних сил тянула бы Центральную Азию вперед, а та, может быть с не меньшей энергией, тянула бы Россию назад, что долго бы еще тормозило общее движение. Так что в Беловежских соглашениях, при всей их небесспорности и внешней легковесности, несомненно нашел отражение и инстинкт самосохранения России, отпечатались ее глубинные современные интересы. По-видимому, установление новой дистанции между Россией и Центральной Азией исторически назрело.

Но стал ли 1991 год концом их совместной истории? Сколь бы противоречивыми ни были цивилизаторская миссия империи и ее результаты в Центральной Азии, отде-

¹⁶⁹ Там же.

¹⁷⁰ Цымбурский В. Метаморфоза России... Социально-политические исследования. 1994, 3, с. 3.

лившись от России, центральноазиатские страны лишились мощного локомотива развития. Что ждет их теперь? Как сложится судьба модернизации — главной оси, вокруг которой в любом случае будет вращаться вся проблематика развития региона в ближайшие десятилетия? Торможение модернизации, а в худшем случае, ее приостановка, сопровождающаяся жесткой антимодернистской реакцией, вполне возможны. Нельзя исключить даже крайнего варианта развития событий: прихода к власти традиционалистских элит и полной смены стратегии: стопроцентной «деколонизации» ценой отказа от модернизации и вообще всех «западных» ценностей, возврата в прошлое, закрытости общества и пр. Но этот вариант маловероятен, а как долговременный — и вовсе невероятен. На деле, скорее всего, появятся (похоже, уже появляются) новые разновидности все той же консервативной модернизации, различные смешанные варианты, комбинации разной степени прагматического инструментального модернизма с коммунистическим, религиозным, этническим или каким-либо иным фундаментализмом и опирающимся на него политическим авторитаризмом.

Опыт СССР показал, насколько труден этот путь, не будет он простым и в постсоветской Центральной Азии. Она все еще бедна, а средние слои слишком слабы, чтобы служить надежной опорой для модернизированной политической элиты, способной уверенно вести свои государства по пути экономических и политических реформ. Не имея достаточной социальной базы внутри своих стран, испытывая постоянный дефицит материальных и интеллектуальных ресурсов, она может оставаться у власти только при наличии внешней поддержки и почти естественным образом будет вынуждена искать ее прежде всего в бывшей метрополии. Разумеется, можно попытаться найти другую метрополию, например, переориентироваться на Турцию или Иран, но характер отношений с ними не будет иным, а модернизаторский потенциал Турции или Ирана несравним с российским. Немалого стоят и общая история последнего столетия, довольно широкое распространение русского языка и русской культуры, даже остатки советского менталитета — совместного с Россией наследия недавнего прошлого.

Таким образом, объективные интересы модернизации подталкивают и будут подталкивать страны Центральной Азии к востановлению — в той или иной мере, конечно,

— прежних отношений с Россией, несмотря на их противоречивость, на свойственный им налет колониализма. Свой долговременный интерес есть здесь и у России: одно дело иметь на своих южных границах современные цивилизованные государства, другое

— непредсказуемые средневековые автократии.

Центральная Азия — это пять из пятнадцати бывших республик СССР. Но объективная заинтересованность в более тесном взаимодействии с Россией и между собой есть не только у них. Уже отмечалось, что, входя в состав СССР и все больше испытывая гнетущее влияние его устаревшей экономической и политической системы, тяготясь давлением безграничного московского централизма, бывшие республики тем не менее были сособственниками беспредельных просторов и огромных ресурсов Союза. Общим достоянием была и его военная мощь — отдельные части ее и думать забыли о безопасности своих внешних границ. Совершенно естественно, что все бывшие республики (включая и Россию), стремясь избавиться от нежелательных сторон их прежних взаимо-

414

отношений, были бы непрочь хотя бы частично сохранить положительные стороны былого «братства». Теперь Украина, Узбекистан или Грузия не могут смотреть на Сибирь как на свою собственность, но все же полная переориентация Сибири, скажем, на Японию или Китай больно задела бы их интересы. То же можно сказать, к примеру, и об интересах России в Средней Азии или на Украине. Есть очень много экономических, социокультурных, военно-политических и прочих оснований для того, чтобы принадлежность к геополитическому субрегиону и особые права внутри него воспринимались всеми его частями как серьезные ценности. А это естественным образом означает заинтересованность в сохранении целостности геополитического пространства и его относительной отделенности от других таких же пространств — разумеется, без той жесткой закрытости, которую создавал «железный занавес».

Все это говорится не для того, чтобы подвести читателя к выводу о необходимости восстановления прежнего СССР. Но важно осознать, что сейчас, как и прежде, на просторах бывшей империи действуют не только центробежные, но и центростремительные силы. Пренебрегать не следует ни теми, ни другими, их равновесие устанавливается в ходе самоорганизации всей геополитической системы и не так уж сильно зависит от мнений и поступков отдельных актеров, выступающих на политической сцене. К концу ХХ века многие правила мировой игры изменились, она приобрела иной масштаб, и все европейские государства почувствовали себя слишком маленькими, чтобы действовать на мировой арене в одиночку. Европейский Союз — региональный ответ на эту новую ситуацию. Постсоветские страны стоят перед тем же вызовом. Некоторые из них уже заняли очередь в Европейский Союз — вместе с большинством стран Восточной Европы. Покинув один лагерь, в который они были загнаны насильно, они торопятся войти в другой — на этот раз добровольно.

Такова логика истории, но ведь она не упраздняет логику географии. Все постсоветские страны никогда не смогут войти в Европейский Союз, им поневоле придется подумать о создании чего-то подобного на своем собственном географическом пространстве. Новизна обстановки не в том, что отпала необходимость в организации евразийского пространства и защите его интересов как целого, а в том, что решение этих задач должно опираться на иные, чем прежде, основания. Империя была исторически необходимым компромиссом интересов центра и окраин. Теперь нужен новый компромисс, исключающий сами понятия центра и периферии. Эпоха монопольной геополитической ответственности Петербурга или Москвы, эпоха отождествления российских и евразийских интересов закончилась. Другие евразийские государства также не могут быть безразличны к будущему геополитического пространства, в которое их вписала историческая судьба, и способны разделить с Россией ответственность за это будущее. Это и значит, что пришло время коллективной евразийской безопасности, сам ее субъект должен стать коллективным. Предстоит непростой и небыстрый путь к созданию системы такой безопасности, которая должна сохранить преемственность по отношению к одним чертам геополитической стратегии имперских времен и одновременно резко отмежеваться от других ее черт, обессмысленных самим временем.

ИБ

заключение:

ОГЛЯНИСЬ БЕЗ ГНЕВА

История не знает сослагательного наклонения. Но велико искушение хотя бы мысленно переиграть уже сыгранный исторический спектакль, а человек слаб. Потому и появляются бесчисленные версии того, что могло бы быть, если бы... Как сложилась бы новейшая история России, если бы ей дано было прожить двадцатый век заново?

Могла ли Россия по-прежнему оставаться Россией серпа — аграрной, сельской, крестьянской? Едва ли. Ее превращение в промышленную и городскую к началу века уже назрело, было подготовлено всей послепетровской историей, его же требовали и тогдашние европейские и мировые реальности — и экономические, и культурные, и военные. Это превращение и было главной революцией, которую предстояло пережить России и которую она в действительности пережила в ХХ столетии.

Могла ли такая революция, по смыслу своему, пускавшая под нож вековой уклад российской жизни, разрушавшая его устои, выводившая из исторической игры целые общественные слои, — могла ли она быть безболезненной, бескровной? Едва ли. Российское общество подошло к 1917 году, к пику революции, расколотым надвое: одна его часть была готова к штурму старого мира, другая — к его защите. Старая Россия стоила бы немногого, если бы, подойдя к порогу неизбежных перемен, она не создала сил, способных осуществить эти перемены, не выдвинула годных для этого людей, не породила нужных идей. Но и в том случае, если бы в критическую минуту у старого мира России не нашлось стойких и убежденных защитников, цена ей тоже была бы невелика.

Состав обоих лагерей постоянно менялся. В каждом из них были люди, готовые идти до мыслимого и даже немыслимого конца, равно как те, кто не мог шагнуть дальше того или иного предела и, достигнув его, выходил из игры или переходил в противоположный лагерь. Но сами лагери, группировавшиеся вокруг полюсов расколотого мира, неизменно сохранялись, и у каждого была своя правда. При том, что историческая правота была на стороне поборников нового, их правда была глубокой лишь до тех пор, пока она могла сосуществовать с глубокой же правдой их консервативных противников. Стоило этой взаимной дополнительности нарушиться и одной из двух правд потерять право на существование, как и вторая лишилась своей глубины и превратилась в набор непродуктивных банальностей.

ИБ

Потому и в Гражданской войне, где сторонники обеих правд сошлись с оружием в руках, не могло быть победителей. Внешний факт победы красных над белыми ничего не решал — когда воодушевленные победой красные остались наедине со своей правдой, у них в руках оказалась лишь ее дешевая оболочка. Но победи в Гражданской войне белые, с ними произошло бы то же самое. Военная победа одной из сторон не могла изменить соотношения глубинных общественных сил, которые одни только и определяют ход истории.

События 1917 года преобразили Россию необратимо, они разрушили все нагромоздившиеся к тому времени препоны модернизации и сделали ее ускорение неизбежным. Но одно дело убрать препятствия, а другое — увеличить напор перемен: этого за один год не сделаешь. Большевики были полны готовности ускорить обновление России, подстегнуть «клячу историю», но им очень скоро пришлось притормаживать, приводя ритм и глубину преобразований в соответствие с истинными возможностями страны и ее народа. «Левой! Левой!» — призывал Маяковский в духе первых революционных лет, а в жизни все громче слышалось: «Правой! Правой!» В конце концов коммунисты в России стали носителями правой идеологии, так они воспринимались критиками режима накануне распада СССР, и то, что впоследствии они стали рассматриваться как представители «левой оппозиции», никак не оправдывается глубоко консервативной — к тому времени — сущностью их идеологии и политики.

Но если предположить, что восемьдесят лет назад события повернулись бы по-иному и какой-нибудь антипод Маяковского написал бы «Правый марш» с призывом распрячь «клячу историю» и вернуться к закону, «данному Адамом и Евой», то он тоже наверняка был бы разочарован. Окажись у власти в России открытые защитники прошлого и противники перемен, они быстро расправились бы с носителями слишком революционных идей в политике, экономике или культуре (в основном с теми же, с кем и расправились большевики сталинского разлива), а затем начали бы «леветь», втягиваясь в столь необходимую России модернизацию и, в конце концов, пришли бы, — двигаясь с другой стороны, — к тому же консервативно-модерниза-ционному компромиссу. Внешний рисунок российской истории ХХ века был бы иным, но лишь в деталях. При всей невероятности масштабов долговременного «красного террора», нельзя поручиться, что «белый террор» был бы более умеренным. Предреволюционный раскол общества был очень глубоким, белым победителям пришлось бы опираться на те же социальные слои, на которые опирались и красные, а параноики были не только у большевиков.

Глубинные же экономические и социальные перемены оказались бы, скорее всего, очень сходными с теми, что и имели место на самом деле. Россия могла продвинуться по пути модернизации немного больше или немного меньше. Зная условия старта в начале столетия, при самом большом разгуле фантазии, трудно представить себе Россию конца ХХ века опередившей США или Западную Европу по уровню развития промышленности, науки или либеральных институтов. Возможно было лишь сокращение разрыва, оно и произошло.

411

«Условия старта», а не чьи-то недомыслие или злая воля предопределили глубокую противоречивость советского варианта «консервативной модернизации». Она позволила СССР воспринять, а отчасти даже и развить многие инструментальные достижения западных обществ (современные технологии, внешние формы жизни, науку, образование и пр.), но не смогла создать адекватных социальных механизмов их саморазвития (рыночной экономики, современной социальной структуры, современных институтов гражданского общества, политической демократии и т. д.).

Экономическая модернизация пpевpатила сфану из агpаpной в индусфиальную, дала ей основные элементы современной технологической цивилизации. Но она не создала социальных механизмов, обеспечивающих саморазвитие экономической системы промышленных обществ, — частной собственности и рынка.

Гфодская модернизация переместила десятки миллионов людей из деревни в город, изменила условия их повседневного социального общения и подчинила его технологии городской жизни. Но она не создала носителей специфических городских отношений — средних городских слоев, способных самостоятельно поддерживать и развивать социальную организацию и культуру городского общества.

Демофафическая модернизация изменила условия воспроизводства человеческого рода, а потому и условия частной, интимной жизни людей. Но и она осталась незавершенной, ибо развивалась в обстановке, которая противоречила главному пpинципу демофафической модеpнизации, — пpинципу свободы индивидуального выбоpа во всем, что касается личной жизни человека.

Культурная модернизация обеспечила стремительный рост образования, приобщение к современным техническим и научным знаниям, другие инструментальные изменения, без которых невозможно становление современного типа культуры, а значит и типа личности. Но она не привела к вытеснению средневековой холистской культурной парадигмы современной индивидуалистской, породила Homo soveticus — промежуточный тип личности, сочетающий в себе черты современности и традиционной «соборности».

Политическая модернизация открыла новые каналы вертикальной социальной мобильности, притом впервые — для большинства народа и привела к власти новую, демократическую по своему происхождению, политическую элиту. Но она не создала демократических механизмов ее функционирования и обновления. Новая элита осталась «статусной», зависящей только от вышестоящего уровня, и быстро переродилась. Это привело к утверждению политического режима «нового средневековья», принявшего в XX веке форму тоталитаризма.

Какую бы составную часть осуществленных перемен мы ни взяли, в каждом случае, после короткого периода успехов модернизационные инструментальные цели вступали в непреодолимое противоречие с консервативными социальными средствами, дальнейшие прогрессивные изменения оказывались блокированными, модернизация оставалась незавершенной, заходила в тупик. В конечном счете, это привело к кризису системы и потребовало ее полного реформирования.

411

И без того глубокий системный кризис был усугублен огромной территориальной неоднородностью СССР.

Советская модель модернизации, ядро которой составляла ускоренная индустриализация с особым упором на развитие тяжелой промышленности, сложилась в XX веке, но имела корни и в прошлом. Cамо стремление к модернизации, равно как и способы достижения этой цели были во многом продиктованы ролью царской или советской империи как мировой великой державы. Эта роль была лучше понятна населению восточнославянской метрополии, до известной степени отвечала его устремлениям и историческому опыту, поэтому оно с большей готовностью приняло и советскую модель модернизации. Но полуколониальными окраинами империи эта модель воспринималась с трудом. Хотя по отношению к большинству из них империя выполняла цивилизаторскую, модернизатор-скую миссию, ее цивилизаторские возможности были ограничены. Поэтому «пять модернизаций», которые прокладывали себе дорогу во всех частях империи, на ее окраинах были еще более «консервативными», нежели в центре. Незавершенность модернизации, зашедшей в тупик повсюду в СССР, была особенно велика на его среднеазиатской или кавказской периферии, как и в некоторых внутренних «национальных» районах.

Хотя требования имперского существования сыграли огромную роль в подстегивании советской модернизации, именно модернизация, в конечном счете, привела к распаду империи. Она породила или усилила как центростремительные, так и центробежные силы, от соотношения которых зависела, в конечном счете, судьба империи. Консервативный характер советской модернизации ограничил возможности роста центростремительных сил и связанного с ними федерализма и, напротив, создал благоприятные предпосылки для укрепления центробежных сил, национализма и сепаратизма. Когда экономическая и политическая стратегия, вдохновляемая великодержавными амбициями, истощила СССР, он стал легкой добычей сепаратизма, которому слабый, фиктивный федерализм не смог ничего противопоставить.

Это стало лишь еще одним доказательством того, что к концу XX века возможности советской модели модернизации были полностью исчерпаны. Продолжение модернизации, которая ни в одной из частей бывшего СССР не была завершена, требовало смены модели и выработки такого курса развития, который позволил бы, с одной стороны, сохранить основные достижения «инструментальной» модернизации советского времени, а с другой — развить адекватные им, но не существовавшие в СССР социальные группы, социальные механизмы и институты, которые сделали бы постсоветские общества способными к саморазвитию.

Таковы задачи, с которыми сегодняшняя Россия выходит на новую линию старта. Дверь в новое столетие и в новое тысячелетие она открывает, стоя на плечах своего ХХ века, страшного, трагического, залитого кровью, но далеко не бессмысленного. По меньшей мере два главных результата столетнего развития навсегда отделили ее от ее собственного прошлого и перевели в разряд «развитых» стран, благодаря чему она — только теперь! — может на равных вступить в конкуренцию с любой другой страной мира.

Один из этих результатов — больше материальный, технологический, вообще связанный с преобладавшей «инструментальной» стороной советской модернизации. При всех своих огрехах, недочетах и отставаниях, нынешняя российская экономика, не в пример дореволюционной, обладает мощным промышленным, техническим, научным стартовым капиталом. Он позволяет войти в XXI век не с истерическим надрывом нищего, готового снять последнюю рубашку и с себя, и с ближнего, чтобы выжить, а со спокойным и трезвым расчетом собственника, пусть и не очень богатого, но способного потратиться чтобы честно приумножить нажитое. Само наличие такого исходного, стартового капитала ничего еще не гарантирует. Его легко можно разбазарить, пустить по ветру, просадить в военных играх. Но шанс он дает, а дальше — дело за отечественными Платонами да Невтонами, а может быть и за ненавистными Тит Титычами.

Второй результат — больше социальный. Структура общества стала иной, навсегда исчезла ставшая опасной поляризация дворянско-крестьянского мира, и начала заполняться социальная «середина». Пусть в России еще и нет настоящего среднего класса, но как «протокласс» он уже существует, и стабилизирующее влияние этого открытого социального слоя уже дает себя знать. «Раскачать» общество сегодня не так просто, новая гражданская война — едва ли возможна. Последняя надежда мечтающих о власти экстремистов всех окрасок — старая, начавшаяся в 1917 году, если не раньше, гражданская война, которую они никак не хотят закончить. До последнего своего вздоха ее поддерживала советская власть, непрестанно выискивая в собственном народе инакомыслящих, «контрреволюционеров», «агентов мирового империализма», отступников от официальной «социалистической» веры. Сегодня лозунги, риторику, а если повезет, то и политику давно отшумевших лет пытаются воскресить постсоветские попугаи из заново сформировавшихся «красного» и «белого» станов. Каждый новый поворот сегодняшней российской политики они прочитывают с помощью словаря конца десятых — начала двадцатых годов, картинно и каррикатурно группируясь вокруг могил Ленина и Николая II, но легко сходясь на тайном или явном поклонении Сталину, незаменимому идолу перманентной гражданской войны.

Только все это едва ли отвечает глубинным интересам все более многочисленной социальной середины. Было бы большим заблуждением делать моральную ставку на человека «среднего класса», видеть в этом человеческом типе венец социального творения, создавать очередную утопию, способную привести к новым разочарованиям. Массовое становление среднего класса поначалу может сопровождаться осознанием эгоистических индивидуальных интересов отдельно взятого «буржуа», а не общих, коллективных интересов всего этого слоя. В таких случаях появляется «готовность на все», склонность примыкать к любой политической стае и шагать по трупам во имя личной выгоды, продолжать, а не кончать гражданскую войну. На это открыто рассчитывают сегодняшние экстремисты, видящие себя во главе «молодых волков».

Но как бы им не ошибиться. Российский средний класс сегодня начинается не с нуля, шагание по трупам уже было, в обществе вырабатывается нечто, вроде иммунитета от повторного заболевания. В этом нет никакой мистики, а есть накапливающееся, подтвержденное собственным опытом, понимание того, что социальные джунгли, в которых

420

идет непрерывная открытая борьба всех против всех, для всех и опасны. В результате вырабатываются правила игры, которые вводят поиски собственной выгоды в некоторые признаваемые всеми рамки. С чем-то все равно приходится мириться, но сознание, что «ворюга милей, чем кровопийца» становится все более твердым.

Так что, если на что-то и можно делать ставку, говоря о будущем России, то на коллективный интерес среднего класса. Хотя снова нужно сказать, что расширение и укрепление средних слоев — это не безусловная гарантия скорого выхода России из дурной бесконечности противостояния полюсов расколотого общества, а только шанс, возможность, которой надо суметь распорядиться.

421

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

А

Абылхожин Ж. 263 Авалов З. 251 Аврелий М. 169 Аврех А. 41 Авторханов А. 244, 335 Аганбегян А. 68, 70 Акимов А. 61

Александр II 106, 249, 265 Александр III 208, 255 Алексеев Н. 303, 341 Алексеенко Н. 252 Алексей Михайлович 177, 372 Алиев Г. 219

Амальрик А. 110, 196, 197, 198, 199 Андреев Е. 86, 116, 232, 287, 387, 389 Андропов Ю. 73 Антонов М. 155

Арендт Х. 177, 179, 186, 189, 191, 193, 314, 362 Арон Р. 378 Арсеньев В. 261 Афанасьев А. 140 Афиногенов А. 123 Ахиезер А. 39, 160, 161 Ахматова А. 145, 148, 163

Б

Баггер Х. 15, 17 Багиров М. 193 Багратион П. 297 Байбаков Н. 73

Бакунин М. 179 Барклай-де-Толли М. 297 Бауэр О. 335, 336 Бежкович А. 328 Белинский В. 140, 163 Белоусов А. 60, 63, 69 Белый А. 86, 96 Бенкендорф А. 297 Беннигсен А. 249

Бердяев Н. 15, 28, 30, 75, 76, 96, 97, 106, 107,133, 140, 142, 144, 146, 158, 166, 176, 180, 200, 201, 204, 205, 230

Берия Л. 193, 261 Бирман И. 69, 120,

Бирюков П. 139 Бирюкова Р. 113 Бисмарк О. 47 Блок А. 96, 134 Боборыкин П. 164 Богаевский П. 131, 132, 145 Бодрова В. 152 Бонапарт Л. 176 Боярский А. 183 Бразаускас А. 219 Брежнев Л. 208 Бродель Ф. 20, 95 Брокгауз Ф. А. 244, 245, 271 Брук С. 250 Буань (де) Л. 102 Бугай Н. 261, 340 Булгаков С. 6, 140, 167, 200 Булганин Н. 67

Бунин И. 96

Бухарин Н. 42, 49 50, 134, 177,

193, 278 Бушуева Т. 377

В

Вагнер А. 47

Вайнштейн Альб. 13, 53, 57, 282

Валлен Ж. 118

Васильева Э. 138

Вдовин А. 340

Вебер М. 171

Венюков М. 241, 242, 245, 249, 251, 252, 253, 276

Витте С. 38, 39, 42, 46, 96, 174, 265, 297

Виттфогель К. 214

Вишневский А. 103, 122, 124, 128,

150, 151

Внуков Р. 132, 143 Водовозов В. 313

Вознесенский Н. 66, 381, 382, 383 Волков А. 138, 153, 293 Волков Е. 231 Волкова Н. 248, 250, 251 Вольфсон С. 135 Ворошилов К. 194, 378 Восленский М. 98, 191, 209, 214, 218, 299

Врангель П. 96 Вышнеградский И. 37, 42

Г

Гаспринский (Гаспралы) И. 249, 277, 300, 308

Геббельс Й. 33, 205, 206 Геллер М. 377, 379, 380 Геллнер Э. 314 Гербель Н. 308

Гердер И. 160, 312, 313, 314, 330, 371 Геринкович (Герінкович) В. 326 Герцен А. 107, 139, 144, 164, 171, 174, 180, 181, 185, 189

Гершензон М. 173 Гершенкрон А. 215 Гинзбург 255 Гирш М. 255

Гитлер А. 33, 156, 193, 203, 205, 328, 371, 377, 379, 380, 400, 400 Глазычев В. 103, 105, 110 Гоголь Н. 7, 28, 114, 326 Гозулов А. 328 Голод С. 149 Гончарова Н. 96

Горбачев М. 69, 73, 218, 220, 221, 395, 411

Гордон Л. 44 Горький М. 20, 96 Гранат 231 Груссе Р. 356 Грут Б. 142

Грушевский (Грушевський) М. 322, 323, 325, 327, 331, 332 Гуржий И. 274

О

Давид Строитель 243 Данилевский Н. 277, 313, 364, 369,

370, 371, 377, 391, 392, 399, 402, 405, 409

Дарский Л. 86, 116, 231, 287, 387 Дельма Ж. 388 Деникин А. 96, 341 Державин Г. 145 Джилас М. 194, 195, 216, 218 Дмитрий Донской 247 Довнар-Запольский М. 324, 357 Достоевский Ф. 32, 34, 101, 141, 146, 147, 161, 162, 166, 167, 168, 173, 245, 276, 326, 353, 361, 363, 369 Драгоманов М. 277, 297, 308, 320, 321, 323, 324, 325, 326, 328 Дубнов С. 255

Дугин А. 156, 203, 245, 399, 400,

401, 402, 403, 404

43]

К

Кабе Э. 136, 207

Кабузан В. 240, 241, 246, 247, 250, 252, 256, 258, 259, 269, 387 Кавелин К. 129 Каганович Л. 194 Калинин М. 194 Каменев Л. 96, 193 Кампанелла Т. 136, 207 Кандинский В. 96 Канси 356 Кант И. 166, 167 Караханов М. 285 Каримов И. 219 Карр Э. 41, 46, 231, 273, 331 Каррер-Д'Анкосс Э. 345 Касумов А. 244, 250 Каутский К. 335 336, 337 Кауфман А. 241, 251, 258, 276, 292 Кауфман К. 276 Кейнс Дж. М. 51, 77 Кениата Дж. 142 Керенский А. 96 Кибардин В. 177 Кингсли Ч. 63

Киреевский И. 19, 95, 101, 130, 131, 133, 146, 155, 159, 160, 162, 169, 178, 180 Кирилл 159 Кириллин В. 73 Кистяковский Б. 189 Клеопатра 142 Клопов Э. 44 Клюев Н. 35

Ключевский В. 11, 15, 17, 18, 22, 105, 106, 227, 234, 242, 248, 303 Козыбаев М. 263 Кокошкин Ф. 305, 316 Колчак А. 96 Кон И. 144, 149 Констан Б. 163 Корнаи Я. 59

Дьяков Ю. 377 Дюмон Л. 31, 160 Дюпе Л. 33 Дюркгейм Э. 167

Е

Евдокимов Н. 249 Евтушенко Е. 218

Екатерина II 105, 106, 109, 237, 238, 265, 329 Ельцин Б. 219 Ефрон И. А. 244, 245, 271

Ж

Жданов А. 148, 193 Желобовский А. 132 Жириновский В. 229, 397, 398, 399 Жоффрен М.-Т. 105 Жуков Г. 386

3

Зайончковская Ж. 260

Залкинд А. 148

Замятин Е. 136

Захаров С. 124

Звонков А. 132, 133, 143, 145

Земсков В. 267

Зиммель Г. 79, 80, 100

Зиновьев Г. 96, 193

Зомбарт В. 50, 206, 207

Зубов А. 397

Зюзин Д. 261

И

Иван I (Калита) 225 Иван IV (Грозный) 225, 231, 233, 248, 356, 359

Игнатьев Н. 255

424

Короленко В. 309 Костомаров Н. 144, 308, 322 Косыгин А. 72 Кочубей В. 297 Коэн С. 42, 43 Кравчук Л. 219 Крупп 377 Крыпякевич И. (Крипякевич I.) 236 Крыштановская О. 219 Кубийович (Кубійович) В. 236, 279 Кулишер Е. 389 Куркин П. 122 Куропаткин А. 244, 245, 266, 315, 350, 352, 365, 372, 373, 374, 390 Кустодиев Б. 35 Куценко И. 237, 249, 251 Кушнер А. 156 Л Лакер У. 205, 206 Ларин Ю. 45 Ларионов М. 96 Лацис О. 73 Левада Ю. 137, 181, 208, 213, 214 Ленин В. 25, 29, 30, 32, 35, 38, 40, 45, 47, 48, 49, 54, 75, 76, 85, 96, 97, 158, 162, 175, 177, 178, 185, 190, 191, 193, 195, 200, 201, 208, 273, 278, 306, 333, 334, 335, 336, 339, 340, 363, 376, 390, 400, 403, 420 Леонтьев К. 23, 27, 28, 114, 171, 173, 175, 313 Лермонтов М. 163 Леруа-Болье А. 106, 108 Лестег Р. 151 Либерман Е. 72 Лихачев Д. 235 Ломоносов М. 38 Лорис-Меликов М. 297 Лурье Ф. 189 Лучинский П. 219

Любавский М. 233, 237, 240, 252, 357 Люксембург Р. 273 Лященко П. 12, 13, 37, 40 м Мазепа И. 297 Макиндер Х. 362, 363, 364, 365, 366, 375, 376, 377, 392 Максудов С. 116, 388 Малафеев Л. 219 Малевич К. 96 Малыгин В. 63 Мальтус Т.-Р. 126 Манн Т. 32 Марков Н. (Марков 2-й) 38 Маркс К. 76, 80, 100, 102, 137, 173, 176, 200, 206, 207, 214, 336, 348 Мартов Л. 96 Мацковский М. 152 Маяковский В. 97, 417 Медем В. 318 Мелер Й. 159 Меллер ван ден Брук А. 33, 80, 176, 204, 205, 206 Мережковский Д. 171,174 Меркулов Д. 340 Мефодий 159 Мигулин П. 12, 14 Милле Ф. 118 Милов Л. 21 Милюков П. 11, 25, 26, 27, 28, 96, 97, 109, 122, 201, 225, 234, 236, 238, 239, 241, 247, 272, 305, 315, 322, 323, 352 Миронов Б. 81, 85, 129, 137 Митрофанов А. 400, 401, 402, 411, 412 Молер А. 33 Молотов В. 36, 194, 379 Мор Т. 207 Морис Ф. 63 Муравьев Н. 303

Муссолини Б. 176, 199, 208, 210, 380 Муталибов А. 219 Мэхэн А. 362, 365, 364, 365 н Набоков В. 147 Назарбаев Н. 219, 347, 348, 349 Найшуль В. 53 Наполеон 16, 22, 361, 371, 372, 373 Некрич А. 377, 379, 380, 381 Нефертити 142 Нечаев С. 189 Нечуй-Левицкий И. 322 Никиш Э. 205, 376 Николай I 208, 244 Николай II 420 Ницше Ф. 172 Ниязов С. 219, 295 Новосельский С. 112, 275 ? Оболенский (Осинский) В. 240, 241, 254, 256, 257, 263 Огарев Н. 95 Ожегов А. 63 Орджоникидзе С. 193 Ортега-и-Гассет Х. 102, 176, 186, 198, 310 Ослунд А. 73 Остроух И. 266 Оттон I 356 Оуэн Р. 63 п Пайпс Р. 107 Паскевич И. 244 Пастернак Б. 195 Пеленский Й. 327 Пестель П. 303 Петр I (Великий) 15, 16, 17, 18, 35, 46, 47, 105, 106, 225, 235, 237, 325, 360, 361, 369

Писарев Д. 140, 165 Плеханов Г. 49, 96, 190 Погодин М. 95 Покшишевский В. 237, 238, 240 Полонська-Василенко Н. 238, 330 Поляков С. 255 Полян П. 267, 381 Попов В. 52 Потанин Г. 273, 304 Похлебкин В. 357, 364 Преображенский Е. 42, 43, 47, 48, 49, 177, 278 Примаков Е. 219 Птуха М. 124, 275, 286 Пушкин А. 141, 145, 146, 148, 163, 358 Р Радек К. 376 Радищев А. 132 Райх В. 148 Раковский Х. 195 Ратенау В. 176 Рахманинов С. 96 Рашин А. 82, 83, 84, 85, 122, 240, 275, 285 Ренан Э. 310, 312, 337 Реннер К. 336 Риббентроп И. 379 Розанов В. 140, 141, 142, 143 Рормозер Г. 32 Рудницкий (Рудницький) С. 273, 274, 319, 323, 326 Рыдз-Смиглы Э. 378 Рындзюнский П. 82, 83, 101 С Савинков Б. 96 Савицкий П. 248, 375 Самарин Ю. 32 Салихов Б. 63 Сахаров А. 68, 218, 411 Селюнин В. 71 12Б

Семенов-Тян-Шанский В. 233, 242, 260, 305, 365, 406 Семенова-Тян-Шанская О. 143 Сенека 169 Сен-Симон А. 63 Серо Ф. 71 Сивард Р. 388 Синкевич Г. 128 Скобелев М. 244 Скоропадский П. 327 Скрыпник Н. 343 Скрябин А. 96 Славинский М. 305, 306, 315, 334 Снегур М. 219 Снесарев А. 365, 375, 376 Соколов Ж. 71 Сокольников Г. 193 Солженицын А. 6, 229, 353 Соловьев В. 28, 29, 140 Соловьев С. 15, 17, 143, 144, 242, 243, 326 Сорокин К. 408 Спеклер М. 63 Сперанский М. 303 Стайнберг Д. 62, 63, 71 Сталин И. 36, 43, 44, 54, 65, 67, 96, 104, 115, 178, 179, 190, 191, 193, 204, 208, 212, 231, 261, 264, 278, 328, 337, 338, 339, 341, 350, 377, 379, 380, 386, 400, 420 Степанов В. 123 Столыпин П. 39, 44, 40, 44, 96, 97, 101 Стравинский И. 96 Строев Е. 219 Струве П. 47, 106, 107, 200 Струмилин С. 135 Субтельный (Субтельний) О. 230, 238, 274, 319, 330 Суворов А. 197 Султан-Галиев М. 342 Сьейес Э. 310 Сюттон Э. 65, 66, 67 т

Тамара 243 Тамерлан 243 Тараданов Г. 177 Тарле Е. 386 Татимов М. 263 Татлин Е. 97 Тацит К. 21 Терентьев М. 365 Тимашев Н. 387, 388, 389 Тириар Ж. 400 Тихонов Б. 81, 83 Тихонов В. 131 Токвиль А. 172 Толстой Л. 114, 115, 122, 139, 141, 147, 155, 166, 167, 168, 169, 172, 173 Тольц М. 151 Томилин С. 113 Троцкий Л. 36, 96, 97, 134, 136, 191, 193, 195, 212, 218, 342, 375 Трубецкой Н. 345, 391 Туган-Барановский М. 107 У Уайт А. 255 УншлихтИ. 377 Урланис Б. 373, 388 Успенский Г. 20, 22, 25, 113, 114, 122, 123, 131, 133, 143, 161, 187, 230, 386 Щ Фальцман В. 67 Федоров Н. 95 Федотов Г. 200, 246, 280 Фелицын Е. 244 Флоренский П. 140, 158 Флоровский Г. 15, 158, 159, 173, 180, 200, 324, 359 Фортунатов К. 319 Франк С. 200 ЧИ

Фридрих-Вильгельм I 206 Фурье Ш. 63, 200 X Хайек Ф. 49 Халфин Н. 245 Ханин Г. 55, 66, 69, 70, 71, 120, 121 Харрисон М. 71, 383, 384, 389 Харузин Н. 131 Харькова Т. 86, 116, 232, 387 Хаунер М. 362, 364, 365, 375, 391 Хаусхофер К. 377, 391, 392, 399, 401, 402, 410 Хлопин Г. 114 Хмельницкий Б. 329 Ходжанов 339 Хомяков А. 19, 158, 159, 162 Хромов П. 13 Хрох М. 329 Хрущев Н. 54, 72, 386 U Цветаева М. 165 Цезарь Ю. 21 Цымбурский В. 361, 404, 405, 406, 408, 409 ч Чаадаев П. 95 Чернев А. 99, 192, 194, 351 Чернов В. 29 Чернышев И. 39 Черчилль У. 386 Чехов А. 96, 114 Чихачев Н. 255 ш Шеварднадзе Э. 219 Шелохаев В. 305 Шелухин С. 327 Шервуд Е. 266

Школьников В. 118 Шмелев Н. 52 Шмеман А. 358 Шмит К. 210, 211, 214 Шпенглер О. 32, 33, 35, 46, 80, 160, 176, 206, 207, 211, 371 Штайн (Штейн) Г. 207 3 Энгельгардт А. 122, 132 Энгельс Ф. 76, 80, 100, 137, 173, 176, 200, 336, 348 Эпиктет 169 Эрландер Т. 386 Эртриш В. 118 ш Юнгер Э. 214 Л Ядринцев Н. 253, 272, 273, 276, 316 Яковлев Н. 381 Янов А. 16, 405, 406 A AkaguL D. 295 Aron R. 378 Auerbach B. 319 B Badower A. 384 Behar P. 408 Bezanis L. 333 Birman I. 69, 120 Bismarck O. 46, 79 Ч2В

Black C. 12, 55 Bonnet G. 378 Boulanger P.-M. 13 C Cagnat R. 408 Carrere d'Encausse H. 345 Charnay J.-P. 228 Chesnais J.-C. 124 Collier P. 64 Crespeau M. 384 D Davies R. 55, 56, 384 Dawson W. 46 Delmas J. 388 Dewdney J. 226 Dumont L. 31, 160 Dumont P. 250 Dupeux L. 33, 80 Durkheim E. 167 E Engelstein L. 142 F Faye J. 205, 211 Festy P. 123, 124 Fleischhauer I. 265, 266, 267 Forest Ph. 310 Foucher M. 343 G Gerschenkron A. 215 Goeldel D. 33 Gorbatchev M. 269 Groult B. 142 GrafmeyerY. 79 Grousset R. 356 Gunther G. 211, 214

H Harrison M. 55, 56, 71, 382, 383, 384, 385, 389 Hauner M. 230, 244, 362, 364, 365, 375, 391 Haushofer K. 378, 391 Heitman S. 263, 264, 266, 267, 268, 269 Hitler A. 205 Hroch M. 329 J Jan M. 408 Joseph I 79 K Kazgan G. 250 Kennedy P. 361, 367, 368, 373 Kon I. 149 Kowalewski Z. 332 Kuczynsky R. 122, 124 Kulisher E. 389 L Lenine V. 273 Leroy-Beaulieu A. 104, 106, 108 Lesthaeghe R. 151 Lewin M. 78 M Mackinder H. 363, 364 Mahan A. 362 Milioukov P. 11, 25 Moehler J. 159 Moeller van den Bruck A. 204, 206, 207, 208 Mohler A. 32, 33 Mouradian C. 269 Munz R. 268, 269 Mussolini B. 199, 208, 210

N	T
Niekisch E. 205, 376 ? OhLiger R. 268	Taagepera R. 227, 228 Tabutin D. 13 Timasheff N. 387, 388 ToLts M. 264
P	U
Piesowicz K. 389	UrLanis B. 388
Pincus B. 263, 265, 266, 267	V
R ReicheL P. 33 Renan E. 310	VanGennep A. 358 Van de Kaa D. 150 Vaner S. 295
Rogger H. 256 Roof M. 386	W
Rossi A. 380 Rywkin M. 227 S Sapir J. 384 Schroeder G. 68 Sembratovytch R. 322 Serbin R. 273 Seurot F. 59, 63, 65, 71 SimmeL G. 79, 100 Sivard R. 115, 388 SokoLoff G. 13, 71 Sombart W. 50, 206, 207, 211 StaLine J. 269 Steinberg D. 62, 63, 71 Strouve P. 48 Sutton A. 65, 66, 67	Wagner A. 47 Weatcroft S. 55, 56, 384 WiLLiamson D. 79 WittfogeL K. 214

Вишневский Анатолий Григорьевич СЕРП И РУБЛЬ:

Консервативная модернизация в СССР

Художник: С. В. Митурич Редактор: Г. Л. Павлова

Изготовление оригинал-макета: М. В. Лаврушина Корректоры: И. А. Матвеева, М. Н. Васильева Производство: Л. Э. Подберезин, М. В. Чурилова Главный редактор издательства: Е. В. Пермяков Директор издательства: Д. С. Ицкович

О-Г-И

ЛР № 065416 от 22.09.97.

Сдано в набор 17.03. 98. Подписано в печать 15.9.98. Формат 70x100/16.

Гарнитура OfficinaSans. Объем 34,83 усл. печ. л. Бумага офсетная. Печать офсетная. Тираж 3000 экз.

Заказ №

Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2, код 953000

Объединенное гуманитарное издательство,

107005, Москва, Лефортовский пер. д. 12/50, стр. 1.. Тел.: 238-38-78; факс: 238-47-63; e-mail:



Солженицын А. И. Как нам обустроить Россию. Посильные соображения. М., 1991, с. 26.



Булгаков С. Автобиографические заметки. Париж, 1991, с. 80-81.



Milioukov P. La crise russe. Paris, 1907, c. 323. Название американского издания: Russia and its crisis (1905).



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. III, М., 1988, с. 243.



Там же.



Мигулин П. П. Экономический рост Русского государства за 300 лет (1613-1913). М., 1913, с. 220, 222.



Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Том II. Капитализм. М., 1948, с. 288.



Там же, с. 276-277.



Вайнштейн А. Л. Народный доход России и СССР. М., 1969, с. 68.



Лященко П. И. Цит. соч., с. 348.



La mortalite des enfants dans le monde et dans I'histoire. Ed. par P.-M. Boulanger et D. Tabutin. Liege, 1980, p. 147-149



Sokoloff G. La puissance pauvre. Une histoire de la Russie de 1815 a nos jours. Paris, 1993, p. 787-790.



Мигулин П. П. Цит. соч., с. 221-222.



Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс 1991), с. 12.



Ключевский В. Цит. соч., с. 243.



Там же, с. 242.



Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с. 15.



БаггерХ. Реформы Петра Великого. Обзор исследований. М., 1985, с. 34-35.



А. Янов насчитывает 14 попыток реформ в России начиная с 1550 по 1985 г. ^м. Янов А. Русская идея и 2000-й год. Нью-Йоpк, 1988, с. 397).



Соловьев С. Публичные чтения о Петре Великом. М., 1984, с. 30.



БаггерХ. Цит. соч., с. 34.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. IV, М., 1989, с. 57.



Там же, с. 194.



Там же, с. 198.



Киреевский И. В. В ответ А. Хомякову. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979, c. 149.



Успенский Г. И. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 5, c. 177.



Там же, с. 119.



Там же, с. 176.



Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 2. Игры обмена.



Милов Л. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса. //Вопросы истории, 1992, 4-5, с. 53.



Милов Л. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... Свободная мысль, 1993, 2, с. 81.



Там же, с. 77.



Цезарь Ю. Галльская война. //Записки Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне, о Гражданской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне. М., 1962, кн. 4, 1, с. 52.



Тацит К. О происхождении германцев и местоположении Германии. // Тацит К. Сочинения в двух томах. Л., 1969, т. 1, п. 26, с. 364.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. II, М., 1988, с. 273.



Там же, с. 289. 22



Леонтьев К. Византизм и славянство. // Избранное. М., 1993, с. 76.



Там же, с. 94.



Там же, с. 76.



Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах, т. 4, с. 447-450.



Ленин В. И. Рабочая партия и крестьянство. // Полн. собр. сочинений, т. 4, с. 431.



Milioukov P. Op. cit., p. 323-324, 326. 25



Милюков П. Н. Очерки по истории pусской культуры. М., 1992, с. 29.



Там же, с. 30-31.



Гоголь Н. В. Выбpанные места из пеpеписки с дpузьями. Письмо XXVIII.



Леонтьев К. Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения. // Избpанное, с. 139.



Бердяев Н. Русская идея. (Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века.) Париж,

1946, с. 52.



Там же. 2D



Соловьев В. Три силы. // Соловьев В. Избранное. М., 1990, с. 57-58.



Чернов В. М. К вопросу о «положительных» и «отрицательных» сторонах капитализма. // Образ будущего в русской социально-экономической мысли конца XIX - начала XX в. Избранные произведения. М., 1994, с. 37.



Ленин В. И. VIII Всероссийский съезд советов. Доклад о деятельности Совета народных комиссаров. // Полн. собр. сочинений, т. 42, с. 159.



Бердяев Н. Русская идея, с. 101-102.



См. Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма, с. 100.



Dumont L. Homo aequalis, II. L'ideologie allemande. Paris, 1991, p. 43. 31



Рормозер Г. К вопросу о будущем России. Россия и Германия. Опыт философского диалога.

М., 1993, с. 26.



Шпенглер O. Прусская идея и социализм. Берлин, б.д., с. 9.



Там же, с. 27.



См.: Mohler A. La revolution conservatrice en AUemagne (1918-1932). Puiseaux, 1993, p. 32, 236.



Dupeux L. Histoire culturelle de l'Allemagne 1919-1960 (RFA). Paris, 1989, p. 45.



Reichel P. La fascination du nazisme. Paris, 1993, p. 64.



Mohler A. Op. cit., p. 26.



Ibid., р. 152.



Dupeux L. «Revolution conservatrice» et modernite. // La revolution conservatrice Allemande sous la Republique de Weimar. Paris, 1992, p. 25.



Ibid.



Goeldel D. Moeller van den Bruck: une strategie de modernisation du conservatisme ou la modernite a droite. // La revolution conservatrice Allemande sous la Republique de Weimar, р. 58-59.



Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992, с. 399.



Шпенглер О. Деньги и машина. М., 1922, с. 59.



Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в коммунизме. // Полн. собр. сочинений, т. 41, с. 27.



Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991. Левая оппозиция, писал Троцкий, боролась против политики Сталина, направленной на поддержку кулака и денационализацию земли. «Растущему фермерству деревни, — говорилось в ее платформе, — должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов____Задачей перевода мелкого производства в крупное, коллективистическое,

должна быть проникнута вся работа кооперации». «Но широкая программа коллективизации упорно считалась для ближайших лет утопией. Во время подготовки XV съезда партии... Молотов... повторял: „Скатываться (!) к бедняцким иллюзиям о коллективизации широких крестьянских масс уже в настоящих условиях нельзя". По календарю значился конец 1927 г. Так далека была в то время правящая фракция от своей собственной завтрашней политики в деревне!» (с. 27). «Те же годы (1923-28) прошли в борьбе правящей коалиции... против сторонников „сверхиндустриализации" и планового руководства... Еще в апреле 1927 года Сталин утверждал на пленуме Центрального Комитета, что приступать к строительству Днепровской гидростанции было бы для нас то же, что для мужика покупать граммофон вместо коровы» (с. 27-28). «Сталин громил „фантастические планы" оппозиции: индустрия не должна „забегать вперед, отрываясь от сельского хозяйства и отвлекаясь от темпа накопления в нашей стране". Решения партии продолжали повторять те же прописи пассивного приспособления к фермерским верхам крестьянства» (с. 29).



Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Том II. Капитализм. М., 1948, с. 444.



Прения по Указу 9 ноября в Государственной Думе. СПб., 1911, с. 16.



Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократов в первой русской революции 1905-1907 годов. // Полн. собр. сочинений, т. 16, с. 255-256.



Прения по Указу 9 ноября., с. 16.



Витте С. Ю. Воспоминания. Т 2. Таллинн-Москва, 1994, с. 472-473.



Столыпин П. А. Нам нужна великая Россия. Полное собрание речей в Государственной Думе и Государственном Совете 1906-1911. М., 1991, с. 105.



Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Т. 1. Новосибирск, 1997, с. 303.



Чернышев И. В. Община после 9 ноября 1906 г. (По анкете Вольного экономического общества). Ч. II. Пг., 1917, с. XII.



Прения по Указу 9 ноября., с. 25.



Там же, с. 21.



Лященко П. И. Цит. соч., с. 266.



Ленин В. И. Аграрная программа социал-демократов в первой русской революции, с. 205.



Аврех А. Я. П. А. Столыпин и судьбы реформ в России. М., 1991, с. 93.



Карр Э. История Советской России. Книга 1. Большевистская революция 1917-1923.

М., 1990, с. 630.



Контрольные цифры народного хозяйства СССР на 1928-1929 год. М., 1929, с. 408-413.



Преображенский Е. А. Основной закон социалистического накопления. // Преображенский Е. А., Бухарин Н. И. Пути развития: дискуссии 20-х годов. Л. 1990, с. 89-90.



Там же, с. 89.



Бухарин Н. И. Новое откровение о советской экономике или как можно погубить рабоче-крестьянский блок (К вопросу об экономическом обосновании троцкизма). // Преображенский Е. А., Бухарин Н. И. Пути развития: дискуссии 20-х годов, с. 200.



Коэн С. Бухарин. Политическая биография 1888-1938. М., 1988, с. 252-253.



История ВКП(б). Краткий курс. М., 1950, с. 291.



Сталин И. В. Экономические проблемы социализма в СССР. М., 1952, с. 16.



БСЭ, 2-е издание, М., 1953, т. 22, с. 75.



БСЭ, 2-е издание, М,. 1952, т. 16, с. 298.



Гордон Л. А., Клопов Э. В. Что это было? М., 1989, c. 71.



Сталин И. В. О работе в деревне. // Сочинения, т. 13, c. 223.



Столыпин П. А. Нам нужна великая Россия... , с. 89.



Ленин В. И. Грозящая катастрофа и как с ней бороться. // Полн. собр. сочинений, т. 34, с. 192.



Там же, с. 193.



Ленин В. И. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 г. Доклад об очередных задачах Советской власти. // Полн. собр. сочинений, т. 36, с. 255.



Во время Первой мировой войны Ю. Ларин, тогда меньшевик, с 1917 г. — большевик, напечатал в разных изданиях несколько статей о государственном регулировании немецкого сельского хозяйства в военное время. В одной из них говорится о принудительных местных союзах производителей, которым Имперское продовольственное ведомство предписывало «как род, так и объем посева продовольственных и кормовых средств и подлежащего содержанию скота». Далее отмечалось, что «под этими принудительными союзами немецкая военная практика понимает полное лишение владельцев возможности по собственному усмотрению распоряжаться продуктами их хозяйства не только в смысле цен, но и в смысле направления сбыта и т. п.». В 1928 г., накануне коллективизации, эти статьи были собраны и изданы отдельным сборником. В специальной сноске автор отмечал, что описанный в статьях опыт «послужил прообразом той практики принудительного коллективного доставления „излишков" по разверстке, какую затем мы осуществили в СССР в 1918/19 г. в интересах спасения пролетарского государства». (Ларин Ю. Государствнный капитализм военного времени в Германии (1914-1918 гг.). М.-Л., 1928, с. 234.) Не лишены интереса и замечания из авторского предисловия к сборнику. «Когда. Владимир Ильич обдумывал вопрос о введении рабочей повинности, он не ограничился устным обменом мнений, но затребовал у меня некоторые печатаемые в этом сборнике статьи. Вообще предварительный учет немецкого опыта. имел место не раз» (Там же, с. 234).



Dawson W. H. Bismarck and state socialism. London, 1891, р. 28.



Там же, с. 38.



Шпенглер О. Прусская идея и социализм. Берлин, б.д., с. 79.



Там же, с. 83.



Карр Э. Цит. соч., с. 414.



Витте С. Ю. Цит. соч., с. 482. Впрочем, Витте очень хорошо понимал, что протекционизм — необходимая, но временная мера. Ссылаясь на Петра I, сторонника сильной государственной опеки промышленности, «понеже всем известно, что наши люди ни во что сами не пойдут, ежели не приневолены будут», и видя смысл такой опеки в обеспечении экономической самостоятельности России, чтобы «ее товарообмен с другими странами не находился... в зависимости от чисто случайного обстоятельства, что она вступила на путь экономического развития по времени позже своих соседей», он постоянно подчеркивал, что с достижением этой цели «должен наступить конец самому протекционизму. Прямая логика его и заключается в самоупразднении» (Витте С. Ю. Конспект лекций о народном и государтвенном хозяйстве. СПб., 1912, с. 204, 207, 215).



Преображенский Е. А. Цит. соч., с. 112.



Там же, с. 111.



Wagner A. Les fondements de l'economie politique. Paris, 1905-1913, t. III, p. 379.



Strouve P. L'economie communiste et la communion economique mondiaie. // La Russie economique et sociaie 1930. Recueii d'etudes et de rapports, presentes a la conference economique russe a Paris.

Paris, 1930, p. 254-255.



Преображенский Е. А. Цит. соч., с. 113. Преображенский подчеркивал временный характер своей модели. «Мы ничего не можем сказать о том, — писал он там же, — в каких формах будет происходить вытеснение социализмом других экономических систем производства в тот период, когда социалистическое хозяйство будет иметь под собой новую техническую базу». "1D



Ленин В. И. Замечания на второй проект программы Плеханова. //Полн. собр. сочинений, т. 6, с. 232.



Хайек Ф. Дорога к рабству. М., 1992, с. 33-34.



Преображенский Е. А. Цит. соч., с. 120.



Бухарин Н. И. Цит. соч., с. 197-198.



Зомбарт В. Современный капитализм. Т. 3, второй полутом. М.-Л., 1930, с. 514.



Sombart W. Le socialisme allemand. Paris, Puiseaux, 1990, p. 235.



Ibid., р. 234.



Кейнс Дж. М. Общая теория занятости, процента и денег. // Кейнс Дж. М. Избранные произведения. М., 1993, с. 514.



Там же, с. 515-516.



Там же, с. 513-514.



Попов В., Шмелев Н. Великий плановый эксперимент. // Погружение в трясину. М., 1991, с. 115. По оценке авторами статьи фактического прироста производства в натуральном выражении (средняя из приростов для нескольких десятков главных видов продукции), первый пятилетний план (1928-1932) был выполнен на 51% (отправной вариант) или на 41% (оптимальный вариант); второй (1933-1937) — на 70%; выполнение третьего было прервано войной; четвертый (1946-1950) выполнен — на 88%, шестой (1956-1960) — на 74, седьмой (1961-1965) — на 75, восьмой (1966-1970) — на 64, девятый (1971-1975) — на 70, десятый — (1976-1980) — на 55%.



Там же.



Найшуль В. Высшая и последняя стадия социализма. // Погружение в трясину. М., 1991, с. 31.



Вайнштейн Альб. Народный доход России и СССР. История. Методология исчисления. Динамика. М., 1969, с. 98, 102.



Ленин В. И. VIII Всероссийский съезд советов. Доклад о деятельности Совета народных комиссаров. // Полн. собр. сочинений, т. 42, с. 158.



Ленин В. И. VIII съезд РКП(б). Доклад о работе в деревне. //Полн. собр. сочинений, т. 38, с. 204.



Сталин И. В. Речь на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы. М., 1946, с. 21.



«Правда», 7 ноября 1957 г.



Народное хозяйство СССР за 70 лет. М., 1987, с. 33.



Сталин И. В. Итоги первой пятилетки. // Соч., т. 13. М., 1955, с. 178.



The modernization of Japan and Russia. A Comparative Study. Ed. by Cyril E. Black. NY, 1975, p. 166.



См., в частности, сводки оценок, приведенные в кн.: Davies R.W., Harrison M., WheatcroftS.G. The Economic Transformation of the Soviet Union, 1913-1945, Cambridge, 1994, p. 292; Европа и Россия. Опыт экономических преобразований. М., 1996, с. 104.



Валовой внутренний продукт (gross domestic product) в западной статистике (а теперь и в российской) заменяет показатель национального дохода, которым обычно пользовалась советская статистика. Он отличается от национального дохода на величину затрат на амортизацию основных фондов и сальдо внешней торговли, которые не включаются в национальный доход.



См., в частности: Ханин Г. И. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск, 1991, с. 175.



Корнаи Я. Дефицит. М., 1990, с. 569.



Там же, с. 213.



Европа и Россия, с. 145.



Seurot F. Les causes economiques de la fin de ['Empire sovietique. Paris, 1996, p. 77.



Европа и Россия, с. 68.



Народное хозяйство СССР в 1990 г. Статистический ежегодник. М., 1991, с. 668.



Там же, с. 353.



Белоусов А. Структурный кризис советской индустриальной системы. // Иное. Т. 1. М., 1995, с. 29.



Народное хозяйство СССР в 1990 г., с. 653, 657.



Там же, с. 651, 659.



Акимов С. Следует ли нам экспортировать оружие? Вопросы экономики, 1991, 4-6, с. 71.



Народное хозяйство СССР в 1990 году, с. 657.



Народное хозяйство СССР в 1989 году, с. 675. Интересно отметить, что официальные данные ЦСУ оказались близки к выполненным ранее оценкам ЦРУ США. По этим оценкам, в 1982 г. вклад промышленности и строительства в ВНП СССР составлял 41,4%, а со скрытой частью военного производства — 43,4%; вклад сельского хозяйства — 20,2%, транспорта, связи, торговли и услуг — 35,8%. По альтернативной оценке Стайнберга, соответственно: 47,3; 18,4 и 25,2%. (Steinberg D.

The Soviet economy, 1970-1990: a statistical analysis. San Francisco, 1990, р. 189).



Белоусов А. Цит. соч., с. 18.



Спеллер М., Ожегов А., Малыгин В. Конверсия оборонных предприятий: выбор стратегии. Вопросы экономики, 1991, 2, с. 13.



Салихов Б. Экономический механизм эффективной конверсии. Вопросы экономики, 1991, 2, с. 22.



Там же.



Белоусов А. Цит. соч., с. 26.



Там же.



Steinberg D. 0р. cit., р. 226-227.



Seurot F. 0р. cit., р. 31.



Сталин И. Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б). Вопросы ленинизма. М., 1952, c. 616.



Sutton A. Western technology and Soviet economic development, 1917 to 1930. Stanford, 1968, p. 3.



Sutton A. Western technology and Soviet economic development, 1945 to 1965. Stanford, 1973, p. 413.



Seurot F. Les causes economiques de la fin de ['Empire sovietique. Paris, 1996, p. 103.



Sutton A. Western technology and Soviet economic development, 1930 to 1945. Stanford, 1971, p. 341, 343.



Ibid., p. 342. См. также: Ханин Г. И. Динамика экономического развития СССР, с. 182.



Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948, с. 163-164.



Вознесенский Н. Избранные произведения 1931-1947. М., 1979, с. 585.



Сюттон говорит о 10 млрд. долл. (Sutton A. Western technology ..., 1945 to 1965, p. 14, 16).



Ханин Г. И. Цит. соч., с. 265.



Sutton A. Western technology., 1945 to 1965, p. 414.



Sutton A. Western technology ..., 1930 to 1945, p. 346.



Sutton A. Western technology..., 1945 to 1965, р. XXV.



Булганин Н. А. О задачах по дальнейшему подъему промышленности, техническому прогрессу и улучшению организации производства. Доклад на Пленуме ЦК КПСС 4 июля 1955 г. М., 1955.



Sutton A. Western technology., 1945 to 1965, р. 415.



Фальцман В. Кризис Союза и будущее экономики России. Вопросы экономики, 1991, 4-6, с. 24.



Сахаров А. Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе.// Сахаров А. Д. Тревога и надежда. М., 1990, с. 37.



Там же.



Аганбегян А. Советская экономика — взгляд в будущее. М., 1988, с. 109,125.



Schroeder G. The system versus progress; Soviet economic ргоЫІет^. London, 1986, р. 35.



Народное хозяйство СССР в 1990 году, с. 668; Statistical Abstract of the United States 1991. Washington, 1991, р. 841.



«Известия», 25 марта 1991 г.



Birman I. Personal о^итрйоп in the USSR and the USA. N.Y., 1989, р. 155.



Ханин Г. Советский экономический рост: анализ западных оценок. Новосибирск, 1993, с. 126.



Birman I. 0р. cit., р. 30-32.



Белоусов А. Цит. соч., с. 17.



Ханин Г. Советский экономический рост..., с. 191.



Аганбегян А. Цит. соч., с. 109, 125.



Seurot F. Op. cit., p. 47.



Sokoloff G. La puissance pauvre. Une histoire de la Russie de 1815 a nos jours. Paris, 1993, p. 787-790.



Лацис О. Неуслышанное предупреждение. «Известия», 27 августа 1993 г.



Там же.



Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988, с. 13. Как жаловался Горбачев, даже занимая очень высокий пост, он не имел доступа ко всей экономической информации. Еще в 1983 г., тогдашний Генеральный секретарь Андропов «не разрешил ему и двум секретарям ЦК, занимающимся экономическими вопросами, ознакомиться ни с бюджетными проказателями, ни с данными о военных расходах. Советские лидеры не могли справиться с бюджетной проблемой, потому что ничего о ней не знали. Они сами себя обманывали, из всего делая тайну». (Ослунд А. Россия: рождение рыночной экономики. М.,

1996, с. 69).



Там же, с. 33. 13



Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с. 14.



Маркс К. Критика Готской программы. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с 18.



Ленин В. И. О значении золота теперь и после полной победы социализма. // Полн. собр. сочинений, т. 44, с. 225-226.



Lewin M. La grande mutation sovietique. Paris, 1989, p. 50.



Simmel G. Metropol.es et mentalite. // Yves Grafmeyer et Isaac Joseph, L'ecole de Chicago, Paris, 1984, p. 76.



Williamson D. G. Bismarck and Germany 1862-1890. London & New York, 1986, р. 103.



Dupeux L. Histoire culturelle de I'Allemagne 1919-1960 (RFA). Paris, 1989, p. 18.



Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. М., 1993, с. 165.



Dupeux L. Revolution conservatrice et modernite. // La Revolution Conservatrice Allemande sous la republique de Weimar. Paris, 1992, p. 29.



Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, 2-е изд., т. 2, с. 256.



Growth of the world's urban and rural рориЫпоп, 1920- 2000. UN, New York, 1969, р. 98, 100.



Ibid.



Миронов Б. Н. Русский город в 1740-1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. Л., 1990, с. 231-233.



Тихонов Б. В. Переселения в России во второй половине XIX в. М., 1978, с. 47.



Там же, с. 211-212.



Рындзюнский П. Г. Крестьяне и город в капиталистической России второй половины XIX века. (Взаимоотношение города и деревни в социально-экономическом строе России). М., 1983, с. 107.



Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956, с. 267.



Тихонов Б. В. Цит. соч., с. 59.



Там же.



Рындзюнский П. Г. Цит. соч., с. 212.



Рашин А. Г. Цит. соч., с. 122.



Рындзюнский П. Г. Цит. соч., с. 212.



Миронов Б. Н. Цит. соч., с. 234-235.



Рашин А. Г. Цит. соч., с. 99, 104-110.



Ленин В. И. Развитие капитализма в России. // Полн. собр. сочинений, т. 3, с. 558.



Там же, с. 493.



Белый А. Петербург. М., 1978, с. 23-24.



(а) Социалистическое строительство СССР. Статистический ежегодник. М., 1936, с. 542;

(б) Население СССР. 1987, с. 8;

(в) Андреев Е. М., ДаоскийЛ. Е, Хаоькова Т. Л. Население Советского Союза. М., 1993, с. 118.

В последней колонке таблицы — сравнительно недавно появившиеся новые оценки численности населения СССР в 30-е годы. Они сделаны с использованием недоступной прежде информации, в частности «репрессированной» переписи 1937 г. Правда, сохранившиеся материалы переписи 1937 г. тоже, видимо, небезупречны. Согласно данным, приведенным в одной из публикаций, доля городского населения

²⁶ Население СССР. 1987: Статистический сборник. М., 1988, с. 8.



Всесоюзная перепись населения 1937 г. Краткие итоги. Институт истории СССР. М., 1991, с. 60-61.



Итоги Всесоюзной переписи населения 1937 г. // Перепись населения 1937 г. История и материалы. Госкомстат СССР. Экспресс-информация. Серия «История статистики», вып. 3-5 (Часть II). М., 1990, с. 66.



Контрольные цифры народного хозяйства СССР на 1928-1929 год. М., 1929, с. 163.



Там же, с. 164. Любопытно, что в этом выводе чувствуется полемика с самими «контрольными цифрами», помещенными здесь же. В 1926/1927 финансовом году затраты на жилищное строительство увеличились, по сравнению с предыдущим годом, на 31%, в 1927/1928 г. —

на 23%, на 1928/1929 предусматривался рост всего на 13% (там же, с. 487).



Российский статистический ежегодник. 1994. М., 1994, с. 17, 99.



По официальным оценкам, в оккупированных в 1941-1943 гг. районах было полностью или частично разрушено и сожжено 1710 городов и поселков, более 70 тысяч сел и деревень, свыше 6 млн. зданий и лишено крова около 25 млн. человек (Народное хозяйство СССР за 70 лет, с. 46).



Народное хозяйство СССР в 1990 г. М., 1991, с. 185.



Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 2. Игры обмена. М., 1988, с. 123.



Чаадаев П. Я. Философические письма. // Полн. собр. соч. и избранные письма. Т. 1. М., 1991, с. 324.



Киреевский И. В. Полн. собр. соч. в двух томах. Т. 2. М., 1911, с. 249.



Федоров Н. Ф. Выставка 1889 года. // Сочинения. М., 1982, с. 456.



Огарев Н. П. Комиссии для составления положений о крестьянах. // Колокол, вып. II (1859), с. 417.



Бердяев Н. Философская истина и интеллигентская правда. // Вехи. Интеллигенция в России. М. 1991, с. 35. 9 1



Восленский М. Номенклатура: господствующий класс Советского Союза. М., 1991, с. 140-141.



Маркс К. Капитал. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 144.



Simmel G. Op. cit., p. 63.



О московском городском хозяйстве и о развитии городского хозяйства в СССР. // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 1898-1970. Изд. 8-е, т. 4, с. 554.



Столыпин П. А. Нам нужна великая Россия... Полное собрание речей в Государственной Думе и Государственном Совете 1906-1911. М., 1991, с. 105.



Рындзюнский П. Г. Цит. соч., с. 209.



Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. // Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства и другие работы. М., 1991, с. 51.



Глазычев В. Слободизация страны Гардарики. //Иное. Т. 1. М., 1995, с. 86. Эта слободизация не имела ничего общего с западной субурбанизацией, движущей силой которой был собственный автомобиль. Жители советской «субурбии» в массе своей не могли и помышлять об автомобиле, это были парии советских городов. Позволю себе процитировать свою давнюю статью на эту тему. Речь идет о «многочисленных одноэтажных поселках, окружающих наши большие города и очень тесно связанных с ними трудовыми связями». «Смысл создания и развития этих поселков был в их небольшой стоимости; государство почти не несло расходов в связи с их строительством и благоустройством, размещение же подобной застройки в пределах городов хотя и имело место, но противоречило интенсивному характеру освоения городских земель. Низкий уровень благоустройства этих поселков, их значительная удаленность от места работы и другие неудобства лишь частично компенсируются хорошими природными условиями, наличием приусадебных участков и т.п., в целом же жизнь в поселках связана со многими неудобствами, которых не знает житель города». (Вишневский А. Экономические проблемы развития форм городского расселения. //Проблемы современной урбанизации. М., 1972, с. 65). Одним из главных неудобств были ежедневные поездки на работу в города («трудо-



Глазычев В. Цит. соч., с. 77.



Там же, с. 87.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. V. М., 1989, с. 283.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. V. М., 1937, с. 162. В издании 1989 г. (Ч. V, с. 142-143) это место, как и приводимая далее цитата из письма Екатерины (примечание 56), даны в несколько иной редакции.



Там же, с. 163.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. V. М., 1989, с. 283.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. V. М., 1937, с. 162-163. В издании 1989 г.: «на 161-2 млн. душ податного населения насчитано было немного более 700 тыс. ревизских душ городских состояний, т.е. менее 5%» (с. 143).



Leroy-Beaulieu A. 0р. cit., р. 243.



Ibid.



Беpдяев Н. Русская идея (Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века). Париж, 1946, с. 198-199.



Струве П. Б. Интеллигенция и революция. // Вехи., с. 150.



Туган-Барановский М. И. Интеллигенция и социализм. // Вехи..., с. 429.



Беpдяев Н. Русская идея..., с. 198-199.



Туган-Баpановский М. И. Цит. соч., с. 420.



Там же, с. 421.



Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993, с. 252.



Там же.



Leroy-Beaulieu A. Op. cit., p. 225, 240.



Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Часть I. Население, экономический, государственный и сословный строй. М., 1918, с. 251.



Амальрик А. Просуществует ли Советский Союз до 1984 года? // Погружение в трясину. М., 1991, с. 652-653.



Глазычев В. Цит. соч., с. 85.



Там же, с. 88.



Новосельский С. А. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг., 1916, с. 179.



Бирюкова Р. Н. Таблицы смертности по причинам смерти. // Проблемы демографической статистики. М., 1959, c 339.



Томилин С. А. Демография и социальная гигиена. М., 1973, с. 140.



Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 4, с. 463.



Успенский Г. И. Из разговоров с приятелями (На тему о «власти земли»). // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 5, с. 260.



Хлопин Г. В. Гигиена и санитария с исторической точки зрения. СПб., 1897, с. 4.



Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. М., 1993, с. 407.



Sivard R. L. World military and social expenditures 1991. 14th edition. Washington, World Priorities, 1991, р. 22-23.



Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза 1921-1991. М., 1993, с. 48.



Максудов С. Потери населения СССР. Benson, Vermont, 1989, с. 148, 187, 191, 200.



Там же, с. 201.



Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Цит. соч., с. 60, 77.



Birman I. Personal consumption in the USSR and the USA. N.Y., 1989, p. 155.



Ханин Г. Советский экономический рост: анализ западных оценок. Новосибирск, 1993, с. 126.



Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956, c 168.



Kuczynsky R. The measurement of рориІаЬ'оп growth. N.Y.-London-Paris, 1969, c. 213.



Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 132-133.



Куркин П. И. Статистика движения населения в Московской губернии в 1883-1897 гг.

М., 1902, с. 87.



Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Часть I. Население, экономический, государственный и сословный строй. М., 1918, с. 27.



Степанов В. Сведения о родильных и крестильных обрядах в Клинском уезде Московской губернии. // Этнографическое обозрение, 1906, 3-4. М. 1907, c 221.



Успенский Г. И. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах. М., 1956, т. 5, с. 186.



Афиногенов А. О. Жизнь женского населения Рязанского уезда в период детородной деятельности женщины и положение дела акушерской помощи этому населению. СПб., 1903, с. 60.



Сколько детей будет в советской семье. М., 1977, с. 15.



Festy P. La f condit des pays occidentaux de 1870 1970. Travaux et documents, Cahier n° 85.

Paris, 1979, р. 300-301.



Воспроизводство населения СССР. М., 1983, с. 231.



Вишневский А. Г. и др. Новейшие тенденции рождаемости в СССР. // Социологические исследования, 1988, 3, с. 60-61.



Festy P. 0р. cit., р. 300-301.



БСЭ, второе издание. Т. 36. М., 1955, с. 615.



Об искусственном пpеpывании беpеменности. Постановление НК здpавоохpанения и НК юстиции от 16 ноябpя 1920 г. // Постановления КПСС и Советского пpавительства об охране здоровья народа. М., 1958, с. 63-64.



О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовной ответственности за неплатеж алиментов и о некоторых изменениях в законодательстве о разводах. Постановление ЦИК и СНК СССР от 27 июня 1936 г. // Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа, с. 265.



См.: Вишневский А. Г. Ранние этапы становления нового типа рождаемости в СССР. // Брачность, рождаемость, смертность в России и в СССР. М., 1977, с. 126-128.



Синкевич Г. П. Вологодская крестьянка и ее ребенок. М.-Л., 1929, с. 46.



Об отмене запрещения абортов. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 23 ноября 1955 г. // Постановления КПСС и Советского правительства об охране здоровья народа, с. 333.



Демографический ежегодник СССР. М., 1990, с. 359, 361; Recent demographic developments in Еигоре. 1995. Individual рагі.



Миронов Б. Н. Семья: нужно ли оглядываться в прошлое? // В человеческом измерении.

М., 1989, с. 228, 233.



Кавелин К. Мысли и заметки о русской истории. // Кавелин К. Д. Наш умственный строй.

М., 1989, с. 197.



Прения по Указу 9 ноября 1906 г. в Государственной Думе. СПб., 1911, с. 56.



Там же, с. 62.



Там же.



Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979, с. 284.



Богаевский П. М. Заметки о юридическом быте крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии. // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России (Обычное право, обряды, верования и пр.). Вып. I. Под ред. Н. Харузина. М., 1889, с. 5.



Тихонов В. П. Материалы для изучения обычного права среди крестьян Сарапульского уезда Вятской губернии. // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России.

Вып. III. Под ред. Н. Харузина. М.,1891, с. 65-66.



Успенский Г. И. Через пень-колоду. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 6, с. 235.



Киреевский И. В. Цит. соч., с. 285.



Успенский Г. И. Власть земли, с. 183.



Желобовский А. И. Семья по воззрениям русского народа, выраженным в пословицах и других произведениях народно-поэтического творчества. Воронеж, 1892, с. 40.



Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем 1872-1887. М., 1960, с. 359, 361.



Звонков А. П. Современный брак и свадьба среди крестьян Тамбовской губернии Елатомского уезда. // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России ... Вып. I, с. 64.



Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Гл. Крестьцы.



Богаевский П. М. Цит. соч, с. 19



Внуков Р. Я. Противоречия старой крестьянской семьи. Орел, 1929, с. 17.



Звонков А. П. Современный брак и свадьба..., с. 68-69.



Там же, с. 89.



Успенский Г. И. Непорванные связи. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 4, с. 299-300.



Звонков А. П., Цит. соч., с. 93.



Прения по Указу 9 ноября 1906 г. ..., с. 67



Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека. Paris, 1939 (1972), с. 193-194.



Бухарин Н. И. Теория исторического материализма. М.-Пг., 1923, с. 174. 1 1II



Троцкий Л. Преданная революция. М., 1991, с. 121. |J4



Вольфсон С. Я. Социология брака и семьи. (Опыт введения в марксистскую генеономию). Минск, 1929, с. 442.



КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. М., 1983, с. 118-119.



Струмилин С. Г. Наш мир через 20 лет. // Избранные произведения в 5 томах. Т. 5.

М., 1965, с. 440.



Троцкий Л. Цит. соч., с. 127. 1 ] Г



Там же, с. 128. jjQ



Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. // Соч., т. 4, с. 449.



Миронов Б. Н. Цит. соч., с. 239.



Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. редактор Ю. А. Левада. М., 1993, с. 99.



Волков А. Г. Семья — объект демографии. М., 1986, с. 52, 57; Вестник статистики, 1990, 6, с. 78.



Васильева Э. К. Семья и ее функции. М., 1975, с. 34.



Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами. // Полн. собр. соч. под ред. П. И. Бирюкова. т. 18. М., 1913, с. 221.



Там же, с. 213.



Герцен А. И. Былое и думы. // Собр. соч. М., 1956, т. 10, с. 27.



Афанасьев А. Русские заветные сказки. Москва-Париж, 1992, с. X.



Розанов В. В. Уединенное. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 243.



Розанов В. В. Опавшие листья. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 577.



Бердяев Н. Метафизика пола и любви. // Русский эрос. М., 1991, с. 234



Розанов В. Люди лунного света. // Розанов В. В. М., 1990, т. 2, с. 29-30. 1 И 1



Там же, с. 33. 141



Там же, с. 63. Розанов не знал, например, что в древнем Египте, над которым, «горело... чудное небо других звезд, другой луны и солнца» и где «рождались лучезарнейшие младенцы, каких видел мир», да и во многих других африканских странах все девочки («включая Нефертити и Клеопатру», — замечает Бенуат Грут) подвергались клиторидектомии с целью лишить их возможности, став женщинами, испытывать желание и получать удовольствие от полового акта — в соответствии с требованиями патриархальной морали, господствовавшей под «чудным небом других звезд» и кое-где дожившей до наших дней. Как писал в своей книге известный африканский лидер второй половины XX в. Джомо Кениата, ни один представитель его народа (кикуйю), достойный этого имени, не вступит в брак с женщиной, не прошедшей через такую операцию, ибо она есть «условие sine qua non получения полного нравственного и религиозного воспитания» (цит. по: Groult B. Ainsi soit-eLLe. Paris, 1975, p. 105). Подобная практика существует и сейчас, в конце ХХ в., во многих африканских и некоторых азиатских странах, и, если она сохранится, «более 2 млн. девочек ежегодно будут подвергаться риску увечья гениталий» (Отчет о мировом развитии — 1993. Всемирный Банк, Вашингтон, 1993, с. 52).



Розанов В. Люди лунного света, с. 38.



Там же, с. 62.



Engelstein L. The keys to happiness. Sex and the search for modernity in fin-de-si cLe Russia. Itaka and London, 1992, p. 333.



Успенский Г. И. Без определенных занятий. // Собр. соч. в 9 томах, т. 4, с. 447-448.



Внуков Р. Я. Цит. соч., с. 25. Розанову ранние браки казались большим достоинством, он утверждал, что «религиозная чистота» брака «не может быть восстановлена никакими иными средствами, как отодвижением его осуществления к самому раннему (невинному) возрасту... Восстановление раннего «чистого» брака есть альфа восстановления глубоко потрясенной теперь семьи» (В Розанов. Женщина перед великою задачею. // Розанов В. В. М., 1990, т. 1, с. 231-232). А вот как видел ранние браки историк, описывавший реальную русскую семью до «потрясения». «Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, которое отдавали ему в полную власть», «с которым он прежде не привык встречаться как с существом свободным»; «человек вступал в общество прямо из детской, развитие физическое нисколько не соответствовало духовному», и «он являлся перед обществом преимущественно своим физическим существом». «Главное зло для подобного общества заключалось в том, что человек входил в него нравственным недоноском». (Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1962, кн. 7, с. 128-131).



Звонков А. П. Цит. соч., с. 127.



Семенова-Тян-Шанская О. П. Жизнь «Ивана». // Записки ИРГО по отделению этнографии.

Т. 39. СПб., 1914, с 59.



Бердяев Н. Метафизика пола и любви, с. 260.



Кон И. С. В поисках себя. М., 1984, с. 111.



Костомаров Н. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях. М., 1992, с. 200.



Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1962, кн. 7, с. 127.



Геpцен А. И. Былое и думы. // Собр. соч. М., 1956, т. 10, с. 204.



Там же, т. 8, с. 162.



Ахматова А. О Пушкине. Л., 1977, с. 78, 80.



Звонков А. П. Цит. соч., с. 129.



Богаевский П. М. Цит. соч., с. 17.



Бердяев Н. Метафизика пола и любви, с. 246-247



Киреевский И. В. Нечто о характере поэзии Пушкина. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. с. 50.



Бердяев Н. Любовь у Достоевского. // Русский эрос, с. 274.



Залкинд А. Б. Революция и молодежь. М., 1924, с. 55, 75, 90.



Вот любопытный пример зарубежной реакции на эти перемены (середина 30-х годов): «В работе среди молодежи мы ссылались на свободу в сексуальной сфере, предоставленную в Советском Союзе молодым, что и нашло отражение в моей книге. Коммунистическая партия Германии в 1932 г. запретила распространение книги, а годом позже и нацисты внесли ее в список запрещенных». «Замешательство как в Советском Союзе, так и вне его ставит, таким образом, на повестку дня вопрос о советской сексуальной политике. Что случилось? Почему сексуальная реакция берет верх? Что следует делать?» «Нам приходится констатировать торможение сексуальной революции, более того, возвращение вспять к формам регулирования любовной жизни, основывающимся на авторитарной морали». «Мы не можем больше ссылаться на сексуальную свободу советской молодежи и видим смятение, которое охватило западноевропейскую молодежь, не понимающую, что происходит в СССР» (Райх В. Сексуальная революция. Спб.-М., 1997, 206-208).



Жданов А. Доклад о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Правда», 21 сентября 1946 г.



Голод С. И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. Спб., 1996, с. 165-166.



Kon I. The sexual revolution in Russia. From the age of the czars to today. N.Y., 1995, p. 177.



Ibid, p. 269.



Голод С. И. Цит. соч., с. 68-69.



Там же, с. 71.



Вишневский А. Г. Демографическая революция. М., 1976, с. 114-118.



Van de Kaa D.J. Europe's second demographic transition. Population Bulletin, Washington, 1987, (41) 1.



Lesthaeghe R. Der zweite demographische bergang in den westlichen L ndern: eine Deutung.

Zeitschrift f r Bev Ikerungswissenschaft, 1992, Vol. 18, 3, S. 350.



Вишневский А. Г.,Тольц М. С. Эволюция брачности и рождаемости в советский период. // 1 L 1

Население СССР за 70 лет. М., 1988, с. 85. I J I



Там же, с. 92.



Мацковский М., Бодрова В. Ценность семьи в сознании pазличных слоев населения. //

Семья в пpедставлениях совpеменного человека. М., 1990, с.163.



Там же, с. 157, 165. 1 Г 1



La situation d mographique dans I'Union europ enne. Rapport 1994. Luxembourg, 1995, p. 51. 15 2



Волков А. Г. Цит. соч., с. 219. 1C]



Там же, с. 203, 216. 153



Толстой Л. Н. Мысли об отношениях между полами, с. 247.



Антонов М. Ф. Ложные маяки и вечные истины: пути выхода страны из кризиса и русская общественная мысль. М., 1991, с. 43.



В середине 80-х годов в «Литературной газете» прошла любопытная дискуссия (ее начало — в «ЛГ» за 17 июля 1985 г.) о соотношении лирики и эпоса в современном искусстве. «Лирика, —



«Известия», 25 ноября 1992.



Ленин В. И. Успехи и трудности Советской власти. // Полн. собр. сочинений, т. 38, с. 54.



Хомяков А. Письмо о значении слов: «кафолический и соборный». // Сочинения. Богословские и церковно-публицистические статьи, Пг., 1915, с. 252.



Хомяков А. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. По поводу брошюры г. Лоранси. // А. Хомяков. О старом и новом. М., 1988, с. 60, 69



Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс 1991), с. 278.



Бердяев Н. Русская идея. (Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века). Париж, 1946, с. 53.



Moehler J. A. Die Einheit in der Kirche oder das Prinz^ des Catholicismus. 1825. Как замечает Флоровский, «всего точнее передавать здесь термин „католицизм" именно словом „соборность"» (Флоpовский Г. Цит. соч, с. 278-279). Хомяков тоже писал о тождественности понятий «кафоличность» и «соборность», ссылаясь на авторитет Кирилла и Мефодия. (См. Хомяков А. Письмо о значении., с. 248, 251).



Флоpовский Г. Цит. соч., с. 279.



Там же, с. 506.



Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992, c. 367-368.



Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России. // Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979, с. 286-287.



Киреевский И. В. В ответ А. С. Хомякову. // Киревский И. В. Критика и эстетика, с. 147.



Геpдеp И. Г. Идеи к философской истории человечества. М., 1977, с. 544.



Там же, с. 539.



Там же, с. 542.



В Германии существовали прочные основы индивидуализма, заложенные Реформацией. Но, как утверждает Л. Дюмон, Реформация означала признание индивидуализма в самой важной тогда области религии, о социально-политической области речь не шла, вследствие чего «в Германии. лютеранский индивидуализм развился. в «пиетизм», в чисто внутренний индивидуализм, который не затрагивал чувства принадлежности к целостному культурному сообществу. Вызов, на который отвечал Гердер, был порожден противостоянием во второй половине XVIII в. между пиетизмом и тем, что можно назвать «второй» волной индивидуализма, поднятой Просвещением, а позднее Французской революцией. Эта волна, в отличие от предыдущей, затрагивала социальнополитическую область и превращала «общину» в «общество». (Dumont L. Homo aequalis, II. L'ideologie allemande. Paris, 1991, p. 24). В России же не было и «первой» волны.



Шпенглеp О. Прусская идея и социализм. Берлин, б.д., с. 54.



АхиезерА. С. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика России).

Т. 1. Новосибирск, 1997, с. 85 и след.



Успенский Г. И. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах, т. 5. М., 1956, с. 200-201 . 101



Достоевский Ф. М. Мечты и грозы (Дневник писателя, 1873). // Полн. собр. соч. в 30 томах.

Т. 21, с. 93. 102



Белинский В. Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова. // Собр. соч. в трех томах. М., 1948. Т. 1. с. 625.



Белинский В. Сочинения Александра Пушкина. Статья восьмая. // Собр. соч. в трех томах. Т. 3., с. 498.



Ахматова А. О Пушкине. Л., 1977, с. 62-63.



Герцен А. И. 1831-1864. // Собр. соч. в 9 томах. Т. 8, 1955, с. 41.



Там же, c. 36. ІПТ



Писарев Д. Мыслящий пролетариат. // Соч. в 4 томах. Т. 4. М., 1956, с. 24-25.



Кант И. Критика практического разума. // Соч. в 6 томах, т. 4, ч. 1, с. 499.



Бердяев Н. Самопознание (Опыт философской автобиографии). // Собр. соч., т. 1. Paris, 1949-1983, с. 322.



Толстой Л. Н. Религия и нравственность. // Полн. собр. соч. в 90 томах, т. 39. М., 1956, с. 8-9.



Там же, с. 9.



Durkheim E. SocioLogie et phiLosophie. Paris, 1963, p. 74-75.



Булгаков С. Иван Карамазов в романе Достоевского «Братья Карамазовы» как философский тип. // О великом инквизиторе. Достоевский и последующие. М., 1991, с. 210.



Толстой Л. Н. Религия и нравственность, с.14.



Киреевский И. В. О характере просвещения Европы., с. 284-285.



Герцен А. И. Концы и начала. // Собр. соч. в 30 томах, т. 16, с. М., 1959, с. 137.



Там же, с. 137-138



Там же, с. 138.



См. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. // Вебер М. Избранные произведения.



Там же, с. 161.



Там же, с. 190.



Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992, с. 375.



Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. // Избранные произведения. Кн. вторая. М., 1990, с. 232.



Там же, с. 251-252.



Там же, с. 235.



Там же, с. 232.



Флоровский Г. Цит. соч., с. 453.



⁴⁷Леонтьев К. Чем и как либерализм наш вреден? // Избранное. М., 1993, с. 171.



Энгельс Ф. Рабочее движение в Германии, Франции, Соединенных Штатах и России. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, М., 1961, с. 124.



Едва ли не откровеннее всех о подоплеке и идеологии этого единения высказался — вскоре после потрясения 1905 г. — вдохновитель «Вех» М. Гершензон. «Мы были твердо уверены, что народ разнится от нас только степенью образованности. Что народная душа качественно другая — это нам и на ум не приходило». «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, значит не все сказать...Народ не чувствует в нас людей, не понимает и ненавидит нас». «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной». (Геpшензон М. Творческое самосознание. // Вехи. Интеллигенция в России. Сборники статей 1909-1910, М., 1991, с. 98, 101).



МережковскийД. Грядущий Хам. // Мережковский Д. Больная Россия. Л., 1991, с. 43.



Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 2. Таллинн-Москва., 1994, с. 471. 114



Ленин В. И. О кооперации. // Полн. собр. сочинений, т. 45, с. 377.



Ленин В. И. VIII съезд РКП(б). Доклад о работе в деревне. // Полн. собр. сочинений, т. 38, с. 198.



Леонтьев К. Цит. соч., с. 179.



«Бонапарт, становящийся во главе люмпен-пролетариата, находящий только в нем массовое отражение своих личных интересов, видящий в этом отребье, в этих отбросах, в этой накипи всех классов единственный класс, на который он безусловно может опереться, — таков подлинный Бонапарт». (Маркс. К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, М., 1957, с. 168).



Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. // Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства и другие работы. М., 1991, с. 83.



Там же, с. 55.



Шпенглеp О. Закат Европы. Том 1. М., 1993, с. 540.



Бердяев Н. Новое средневековье. Размышления о судьбе России и Европы. М., 1991, с. 30.



Евразийство., с. 410.



Тараданов Г. В. (при участии Кибардина В.В.) Азбука фашизма. // Звезда и свастика. Большевизм и русский фашизм. М., 1994, с. 228.



Там же, с. 226.



Бухарин Н., Преображенский Е. Азбука коммунизма. // Звезда и свастика, с.108.



⁶⁴АрендтХ. Истоки тоталитаризма. М., 1996, с. 424.



⁶⁵Ленин В. И. О кооперации. // Полн. собр. сочинений, т. 45, с. 372-373.



БСЭ, второе издание, М., 1953, т. 24, с. 37.



Сталин И. В. Отчетный доклад на XVIII съезде партии о работе ЦК ВКП(б). Вопросы ленинизма, 11 изд., М., 1952, с. 628.



Киреевский И. В. О характере просвещения Европы., с. 286.



Сталин И. В. Речь на приеме в Кремле 25 июня 1945 г. «Правда», 27 июня 1945 г.



Еще в дореволюционной статье Сталин, противопоставляя марксизм анархизму, писал. «Краеугольный камень анархизма — л и ч н о с т ь, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения массы, коллектива. Его лозунг: „Все для личности". Краеугольным же камнем марксизма является м а с с а, освобождение которой, по его мнению, является главным условием освобождения личности. Его лозунг: „Все для массы"» (Сталин И. Анархизм



Бердяев Н. О рабстве и свободе человека. Париж, 1972, с. 125.



Там же, с. 26.



Флоровский Г. Цит. соч., с. 506.



Там же, с. 504.



Там же, с. 506-507.



Бердяев Н. Самопознание, с. 326-327.



Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. редактор Ю. А. Левада. М., 1993, c. 8.



Там же.



Герцен А.И. Концы и начала, c. 168.



Боярский А. Я. Население и методы его изучения. М., 1975, с. 67.



Советский простой человек, с. 267.



Там же.



Герцен А. И. Концы и начала. // Собр. соч. в 30 томах, т. 16, М., 1959, с. 172. 185



Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. //Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства и другие работы. М., 1991, с. 40.



Там же, с. 114.



Там же, с. 119.



АрендтХ. Истоки тоталитаризма. М., 1996, с. 419.



Там же, с. 465.



Там же, с. 422.



Там же, с. 414-415.



Там же, с. 430.



Там же, с. 422.



Нечаев С. Катехизис революционера. Цит. по: Лурье Ф. М. Созидатель разрушения. СПб., 1994, с. 105.



Там же.



Арендт Х. Цит. соч., с. 447.



Кистяковский Б. В защиту права. // Вехи. Интеллигенция в России. М., 1991 , с. 115.



Там же, с. 120.



Там же, с. 122.



Сталин И. В. Об основах ленинизма. // Сочинения, т. 6, с. 114.



Ленин В. И. Об оценке текущего момента. // Полн. собр. сочинений, т. 17, с. 273-274.



Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991, с. 78-79.



Ленин В. И. Об условиях приема новых членов в партию. // Полн. собр. сочинений, т. 45, с. 20.



Восленский М. Цит. соч., с. 89-90.



АрендтХ. Цит. соч., с. 432. Впрочем, все это было понятно и раньше. Еще Троцкий писал, что прежде, чем Сталин «нащупал свою дорогу, бюрократия нащупала его самого. Успех, который на него обрушился, был на первых порах неожиданностью для него самого. Это был дружный отклик нового правящего слоя, который стремился освободиться от старых принципов и от контроля масс и которому нужен был надежный третейский судья в его внутренних делах». (ТроцкийЛ. Преданная революция. М., 1991, с. 80).



Арендт Х. Цит. соч., с. 523-524.



Там же, с. 423. 193



Раковский Х. Письмо о причинах перерождения партии и государственного аппарата. // «Преданная революция» сегодня. Приложение к книге Л. Троцкого «Преданная революция». М., 1992, с. 48.



Троцкий Л. Преданная революция, с. 19.



Там же, с. 117.



ДжиласМ. Новый класс. // Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992, с. 201.



Амальрик А. Идеология в советском обществе. // Погружение в трясину. М., 1991, c. 678.



Там же, с. 103.



БСЭ, 2-е издание. Т. 25. М., 1954, с. 73.



Mussolini. Le fascisme. Doctrine, institutions. Paris, 1933, p. 48.



Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, М., 1955, т. 3, с. 463-464.



Флоровский Г. Пути русского богословия, Париж. 1937 (Вильнюс 1991), с. 453 -454.



Беpдяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990, с. 89.



Ленин В. И. Государство и революция. // Полн. собр. сочинений, т. 33, с. 34.



Там же, с. 35.



Милюков П. Очерки по истории русской культуры. М., 1992, с. 150.



Там же.



Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992, с. 361.



Там же, с. 362. 202



Дугин А. Консервативная революция. М., 1994, с. 24-25.



Там же, с. 14.



Там же.



Moeller van den Bruck A. Le Troisieme Reich. Paris, 1933, p. 138.



Бердяев Н. Новое средневековье. М., 1991, с. 20, 27.



Там же, с. 12-13.



Там же, с. 11.



Faye J. P. Langages totalitaires. Paris, 1972, p. 118.



Цит. по: ЛакерУ. Россия и Германия — наставники Гитлера. Вашингтон, 1991, с. 47, 197.



Niekisch E. «Hitler — une fatalite allemande» et autres ecrits nationaux-bolcheviks. Puiseaux, 1991, p. 188-189.



Ibid., р. 188.



«В Германии есть ненавистные и обесславленные принципы, но презрение в Германии вызывает только либерализм» (Шпенглер О. Прусская идея и социализм. Берлин, б.д., с. 58).



Шпенглер О. Прусская идея и социализм, с. 58.



Цит. по: ЛакерУ. Россия и Германия наставники Гитлера, с. 197.



Moeller van den Bruck A. Chaque peuple a son propre socialisme. // Moeller van den Bruck A.

La revolution des peuples jeunes. Puiseaux, 1993, p. 209.



Sombart W. Le socialisme allemand. Puiseaux, 1990, р. 180.



Шпенглеp О. Цит. соч., с. 8-9.



Там же, с. 70.



Moeller van den Bruck A. Chaque peuple a son propre socialisme, p. 209.



Шпенглер О. Цит. соч., c. 27.



Там же, c. 70.



Moeller van den Bruck A. Chaque peuple a son propre socialisme, p. 209.



Sombart W. 0р. cit., р. 236.



Moeller van den Bruck A. Chaque peuple a son propre socialisme, p. 209.



Mussolini. Op. cit, p. 74.



Ленин В. И. Речь об обмане народа лозунгами свободы и равенства. // Полн. собр. сочинений, т. 38, с. 367.



Левада Ю. Сталинские альтернативы. // Осмыслить культ Сталина. М., 1989, с. 455-456.



Сталин находился у власти (считая с 1924 г.) 29 лет — столько же, сколько Николай I (с конца 1825 по 1855 г.), и больше, чем любой другой русский царь в XIX в.; бездарный Брежнев царствовал около 18 лет (1964-1982) — больше, чем Александр III (1881-1894). Трон Генерального секретаря был не менее прочен, чем царский, в большинстве случаев он был пожизненным.



Восленский М. Цит. соч., с. 591.



Там же.



Там же, с. 585.



Там же, с. 591.



Там же, с. 113.



Впрочем, многочисленные проявления непотизма — и не только в СССР, но на всем пространстве «социалистического» мира — от Румынии до Северной Кореи — были, видимо, не совсем случайными.



Восленский М. Цит. соч., с. 114.



Mussolini. Op. cit, p. 56.



Ibid., p. 20.



Цит. по: Faye J. P. Langages totalitaires, p. 702.



Ibid., р. 705.



Sombart W. 0р. cit, р. 196.



Шпенглер О. Цит. соч., c. 99.



Gunther G. Das werdende Reich. Hamburg, 1932, р. 198 (Цит. по: Faye J. P. Langages totalitaires, p. 297).



Евразийство..., с. 394-395. Ср. Сталин: «Руководителем государства, руководителем в системе диктатуры пролетариата является о д н а партия, партия пролетариата, партия коммунистов, которая н е д е л и т и н е м о ж е т делить руководства с другими партиями» (Сталин И. В. К вопросам ленинизма. // Соч., т. 8, с. 27).



Троцкий Л. Цит. соч., с. 86.



Советский простой человек. Опыт социального портрета на рубеже 90-х. Отв. редактор Ю. А. Левада. М., 1993, с. 15-16.



Там же, с. 18.



Там же, с. 19.



Wittfogel K. W. Oriental despotism. New-Haven — Lole, 1976.



Восленский М. Цит. соч., с. 579.



Gunther G. Op. cit, p. 197 (Цит. по: Faye J. P. Langages totalitaires, p. 294).



Левада Ю. Сталинские альтернативы, с. 457-458.



Восленский М. Цит. соч., с. 196.



Gerschenkron A. Economic backwardness in historical perspective. Cambridge, Mass., 1962, p. 28-29.



Троцкий Л. Цит. соч., с. 95.



Там же, с. 53.



Там же, с. 95.



Джилас М. Цит. соч., с. 205.



Восленский М. Цит. соч., с. 174.



К началу 1997 г. 7 из 15 постсоветских государств возглавляли люди, побывавшие в свое время в составе высшей партийной иерархии СССР и навеки вошедшие в число «229 кремлевских вождей»: — Алиев, Ельцин, Каримов, Лучинский, Назарбаев, Ниязов, Шеварднадзе. Два бывших «вождя» — Строев и Малафеев — были в это время председателями палат парламентов соответственно России и Белоруссии, а Примаков — российским министром иностранных дел. Еще один представитель последней кремлевской когорты — Муталибов — несколько ранее занимал пост президента Азербайджана. Литовским президентом был Бразаускас — некогда первый секретарь ЦК Компартии Литвы. Роль первых постсоветских президентов уже отыграли к этому времени Кравчук и Снегур — бывшие секретари центральных комитетов компартий Украины и Молдавии. Стоит перейти на чуть более низкие уровни власти, и список «новых прежних» станет бесконечным.



Милюков П. Очерки по истории русской культуры. Ч. I. Население, экономический, государственный и сословный строй. М., 1918, с. 55.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. V, М., 1937, с. 240.



Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992, с. 377.



Бердяев Н. О власти пространства над русской душой. // Бердяев. Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918, с. 64.



Успенский Г. И. Волей-неволей (Отрывок из записок Тяпушкина). // Собр. соч. в 9 томах, т. 6, М., 1956, с. 75.



Бердяев Н. О власти пространства., с. 62.



HaunerM. What is Asia to us? Russia's Asian Heartland yesterday and today. London; New York, 1992, р. 69. По другим подсчетам — О. Субтельного, — с 1362 по 1914 г., территория России прирастала со средней скоростью 80 кв. км в день (Субтельний О. Укра'іна. історія. Киі'в, 1993, с. 223).



См. напр.: Карр Э. История Советской России. Большевистская революция 1917-1923. Т. 1-2. М., 1990, с. 209.



Сталин И. В. Политика Советской власти по национальному вопросу в России. // Соч., т. 4, с. 353.



Волков Е. З. Динамика народонаселения СССР за восемьдесят лет. М.-Л., 1930, с. 14.



Энциклопедический словарь Гранат, 7-е издание, т. 41, ч. 1, б. д., с. 318-319.



Вторая (входившая прежде в состав Австро-Венгрии, а после Первой мировой войны — Польши), меньшая по территории, но большая по населению часть «Западной Украины» — выражение, которое в советское время расплывчато толковалось как «историческое название части территории Украины, отошедшей по Рижскому мирному договору 1921 г. к буржуазной Польше» (Советский энциклопедический словарь, М., 1981, с. 455). В географическом смысле к Западной Украине следует, видимо, относить также Северную Буковину и Закарпатскую Украину. Первая между 1918 и 1940 г. принадлежала Румынии, вторая — между 1919 и 1938 — Чехословакии, затем — до 1945 г. — Венгрии.



Итоги Всесоюзной переписи населения 1959 года. СССР. Сводный том. М., 1962, с. 13. В начале 90-х годов была выполнена новая оценка, мало отличавшаяся от прежней, — 20,3 млн. человек (см. Андреев Е. М., Дарений Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза. 1922-1991. М., 1993, с. 53. В этой книге упоминаются также и другие оценки — 24,5, 19,8 и 20,8 млн. (с. 51-52).



Любавский М. К. Очерк истории Литовско-русского государства до Люблинской унии включительно. М., 1915, с. 35.



Семенов-Тян-Шанский В. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. Пг., 1915, с. 18.



Там же.



Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 1. М., 1993, с. 220 и след.; 322 и след.



Ключевский В. Курс русской истории. Ч. I. М., 1987, с. 84.



ЛихачевД. С. Культура как целостная среда. «Новый мир», 1994, 8, с. 7.



Милюков П. Н. Очерки. (1993). Т. 1, с. 457.



Там же, с. 465.



«Только после того, как Москва построила в 1550-1560 гг. укрепленную „Тульскую" линию, доведя ее до Путивля, заселение этих мест пошло быстрее. Значительно позднее польское правительство принялось также за постройку укреплений на севере Полтавщины. Очевидец и участник



Полонська-Василенко Н. !сторія Украі'ни. Киі'в, 1992, т. 1, c. 465.



Субтельний О. Украіна. кюрія. Киі'в, 1993, с. 237.



Милюков П. Очерки. (1918). Ч. I, с. 63.



Там же.



Покшишевский В. В. Цит. соч., с. 173.



Милюков П. Н. Очерки... (1993). Т. 1, с. 488.



Покшишевский В. В. Цит. соч., с. 72.



³⁹Любавский М. К. Историческая география России., с. 341.



Покшишевский В. В. Цит. соч., с. 101.



Там же. По данным Кабузана, русское население Сибири в 1719 г. — 321 тыс. человек, в 1795 — 819 тыс. (Кабузан В. Русские в мире. Спб., 1996, с. 294).



Там же, с. 170.



Евразийство... с. 377.



Народонаселение стран мира. Справочник. М., 1984, с. 403.



Оболенский В. В. (Осинский) Международные и межконтинентальные миграции в довоенной России и СССР. М., 1928, с. 84-85.



Кабузан В. Цит. соч., с. 320. По оценке Покшишевского, за 1861-1914 гг. — немногим более 4 млн. человек. (Покшишевский В. В. Цит. соч., с. 166).



Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г. Краткие общие сведения по империи. Распределение населения по главнейшим сословиям, вероисповеданиям, родному языку и по некоторым занятиям. Спб., 1905, с. 5, 7.



Рашин А. Население России за 100 лет. М., 1956, с. 26.



См., напр., подборку таких описаний в книге А. Кауфмана «Переселение и колонизация». Спб., 1905, с. 35-40, 101-107. Кауфман приводит данные о том, что в некоторых переселенческих партиях за время переезда умирало 30-40% детей в возрасте до 8 лет, общая же смертность в конце 80-х - начале 90-х годов превышала 6, 7 иногда даже 8%.



Кауфман А. Переселение и колонизация, с. 44.



Кабузан В. Цит. соч., с. 309.



Оболенский В. В. (Осинский) Цит. соч., с. 84-85.



Милюков П. Н. Очерки. (1993). Т. 1, с. 500.



Венюков М. И. Поступательное движение России в северной и восточной Азии. // Венюков М. Россия и Восток. Собрание географических и политических статей. Спб., 1877, с. 83-84.



Там же, с. 84.



Там же, с. 85-87.



Семенов-Тян-Шанский В. Цит. соч., с. 16.



Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. III, т. 6, М., 1960, с. 489.



Цит. по: Авторханов A. Империя Кремля. Советский тип колониализма. Вильнюс, 1990, с. 86.



Цит по: Касумов А. Х. Разные судьбы. Нальчик, 1967, с. 7.



Hauner M. What is Asia to us., р. 73.



Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, СПб., 1902, т. 34, с. 175. Вот несколько фрагментов из описания штурма, приведшего к захвату Геок-Тепе. Оно принадлежит перу участника штурма, впоследствии военного министра, Куропаткина. «Генерал Скобелев собрал под стены Денгиль-тепе 47 рот пехоты, 9 эскадронов и сотен конницы, 58 орудий, 5 картечниц, 16 мортир, 227 офицеров, 6672 нижних чинов. Выпущено в день штурма снарядов 5604, ракет 224, патронов пехотных 273000, кавалерийских 125000. Во время штурма у неприятеля отбиты: два горных орудия., одно медное гладкое орудие, два чугунных замбурека. 1500 штук ружей, писто-



Первая всеобщая перепись населения Российской империи., таблица 1.



Федотов Г. Судьба империй. // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993, с. 338.



Там же.



Кабузан В. Цит. соч., с. 108.



Милюков П. Н. Очерки. (1993). Т. 1, с. 477.



Там же.



Там же, с. 471.



Там же, с. 474.



Кабузан Н. Цит. соч., с. 106.



Савицкий П. Н. Геополитические заметки по русской истории. «Вопросы истории», 1993, 11-12, с. 129.



Волкова Н. Г. Этнический состав населения Северного Кавказа в XVIII - начале XX века. М., 1974, с. 11-12.



Ключевский В. Курс русской истории. М., 1937. Ч. V, с. 25-26.



Там же, с. 27.



Беннигсен А. Исмаил бей Гаспринский и происхождение джадидского движения в России. // Гаспринский Исмаил бей. Россия и Восток. Казань, 1993, с. 82-83.



Цит. по: Куценко И. Я. Цит. соч., с. 213.



Цит по: Касумов А. Х. Цит. соч., с. 7.



Волкова Н. Г. Цит. соч., с. 220.



Цит. по: Касумов А. Х. Цит. соч., с. 12.



Брук С. И., Кабузан В. М. Миграционные процессы в России и СССР. М., 1991, с. 19.



Там же, с. 69.



Там же, с. 23.



Там же, с. 42.



Dumont P. [.'emigration des Musuimans de Russie vers ['Empire Ottoman. Apergu bibiiographique des travaux en iangue turque. // Les migrations international de la fin du XVIIIe siecie a nos jours. Paris, 1980, p. 212.



Ibid, с. 213.



Kazgan G. Migratory movements in the Ottoman Етріге and the Turkish РериЫіс from the end of the 18th century to the present day. // Les migrations international de [a fin du XVIIIe siecie a nos jours, p. 618.



Куценко И. Я. Цит. соч., с. 226.



Кабузан В. Цит. соч., с. 297.



Волкова Н. Г. Цит. соч., с. 245.



АваловЗ. Грузины. // Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. СПб., 1910, с. 473.



Там же.



Венюков М. И. Поступательное движение России в Средней Азии, с. 143.



Кауфман А. А. Цит. соч., с. 7.



Там же, с. 10.



Там же, с. 10-11.



Кабузан В. Цит. соч., с. 298. По другой оценке, в 1870 г. 2,6 млн. человек, в 1897 — 3,3 млн., в 1914 — 3,8 млн. (Алексеенко Н. В. Население дореволюционного Казахстана. Алма-Ата, 1981, с. 47).



Кабузан В. Цит. соч., с. 298.



Венюков М. И. Поступательное движение России в северной и восточной Азии, с. 70.



Любавский М. К. Историческая география России., с. 341-342.



Ядринцев Н. М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб., 1892, с. 87-88.



Венюков М. И. Поступательное движение России в северной и восточной Азии, с. 77.



Первая всеобщая перепись населения Российской империи., таблица 1.



Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1994, т. 7, с. 385.



Оболенский В. В. (Осинский). Цит. соч., с. 46, 49.



Там же, с. 51.



Дубнов С. М. Евреи в России и Западной Европе в эпоху антисемитской реакции. Кн. 1-3. Пг., 1923, с. 38-39, 50.



Там же, с. 50.



Там же.



Там же, с. 120.



Rogger H. Tsarist policy on Jewish emigration. Soviet Jewish Affairs, 1973, 3, p. 28; Краткая еврейская энциклопедия, т. 7, с. 383.



Краткая еврейская энциклопедия, т. 7, с. 383.



Там же, с. 384.



Кабузан В. Цит. соч., с. 322.



Цит. по: Оболенский В. В. (Осинский). Цит. соч., с. 22.



Оболенский В. В. (Осинский). Цит. соч., с. 24.



Там же, с. 22.



Там же, с. 58.



Там же, с. 74.



Кабузан В. Цит. соч., с. 104-105.



Там же, с. 203.



Кауфман А. А. Цит. соч., с. 5.



Кабузан В. Цит. соч., с. 225.



ЗайончковскаяЖ. А. Миграция. // Население России 1994. М., 1994, с. 134.



Там же, с. 137. 260



ЗюзинД. И. Варианты социально-экономического развития Среднеазиатского региона. Социологические исследования, 1986, 4, с. 19-22.



Арсеньев В. К. Доклад Далькрайкому ВКП(б). 8 января 1933 г. Вестник Дальневосточного отделения РАН, 1995, 3, с. 97.



Там же, с. 103.



Там же.



Правда, первые эксперименты советских этнических чисток — в меньших масштабах — к тому времени уже были проведены. Весной 1936 г. Совнарком СССР принял постановление о выселении с территории Украины в Казахстан «15000 польских и немецких хозяйств». Даже если согласиться с логикой «революционной бдительности», требовавшей отселения поляков из зоны строительства укрепрайонов на тогдашней границе с Польшей, невозможно понять, почему их надо было выселять именно в Казахстан «без права выезда из места поселений» и возлагать ответственность за организацию их жизни «по типу существующих сельскохозяйственных тру-допоселков НКВД» на ГУЛАГ НКВД, а затем сохранять за ними статус спецпоселенцев много лет спустя после выигранной войны и после того, как граница с Польшей отодвинулась далеко на запад и стала безопасной. (См. Бугай Н. Ф. Л. Берия — И. Сталину. «Согласно Вашему указанию.». М., 1995, с. 9-11).



Бугай Н. Ф. Цит. соч., с. 6.



Козыбаев М. К., Абылхожин Ж. Б., Татимов М. Б. Казахстанская трагедия. // Козыбаев М. К. История и современность. Алма-Ата, 1991, с. 226.



Heitman S. The third Soviet emigration: Jewish, German and Armenian emigration from the USSR since World War II. Berichte des Bundesinstituts fur ostwissenschaftlische und internationale Studien, 1987, p. 10.



Pincus B. The Jews of the Soviet Union. The history of a national minority. Cambridge, 1988, p. 89.



Оболенский В. В. (Осинский). Цит. соч., c. 46.



Pincus B. Op. cit., p. 261.



Heitman S. Soviet emigration in 1990: a new «Fourth Wave»? Innovation (Vienna), 1991, n° 3/4, p. 2.



Tolts M. The Jewish population of Russia, 1989-1995. Jews in Eastern Europe (Jerusalem), 3 (11), Winter 1996, p. 6.



Пеpвая всеобщая ^0^^ населения Российской импеpии..., таблица 1.



Fleischhauer I., Pincus B. The Soviet Germans: Past and present. London, 1986, p. 19.



Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие сводки. Вып. 4. Народность и родной язык населения СССР. М., 1928, табл. 1.



Первая всеобщая перепись населения Российской империи..., таблица 1.



Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие сводки. Вып. 4., табл. 1.



Всесоюзная перепись населения 1939 г. Основные итоги. М., 1992, табл. 16.



Там же, табл. 15, 16.



Национальная политика ВКП(б) в цифрах. М., 1930, с. 40.



FleischhauerI., Pincus B. Op. cit., p. 62; Heitman S. The Third Soviet Emigration..., p. 10.



Остроух И. Г., Шервуд Е. А. Немцы в России. Этнографическое обозрение, 1993, 3, с. 47.



Куропаткин А. Н. Россия для русских. Задачи русской армии. Т. 3 т. СПб, 1910, с. 125.



Всесоюзная перепись населения 1926 г. М., 1928, т. I, с. 117,119, т. II, с. 132,135.



Fleischhauer I., Pincus B. Op. cit., p. 64.



Всесоюзная перепись населения 1939 г. Основные итоги. М., 1992, табл. 16.



Fleischhauer I., Pincus B. Op. cit., p. 64.



Heitman S. The third Soviet emigration..., p. 50. По другим данным, распределение было несколько иным: «около 200 тыс. было захвачено Красной Армией на территории Польши или Восточной Германии: а из остальных 150 тыс., оказавшихся в западных зонах Германии, примерно половина была передана союзниками в СССР» (Полян П. Жертвы двух диктатур. М,. 1996, с. 68).



¹⁶⁰Земсков В. Н. Спецпоселенцы. // Население России в 1920-1950-е годы: численность, потери, миграции. М., 1994, с. 166.



Репрессированные народы Советского Союза. Наследие сталинских депортаций. Отчет Хельсинкской группы по правам человека. 1991, с 22.



Munz R., Ohliger R. Deutsche Minderheiten in Ostmittel- und Osteuropa, Aussiedler in Deutschland. Demographie aktuell, 1997, Nr. 9, Humboldt-Universitat zu Berlin, S. 10.



Heitman S. Soviet emigration in 1990..., p. 2.



Национальный состав населения СССР по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1991, с. 5-19.



Munz R., Ohliger R. Op. cit., S. 8.



Mouradian C. De StaLine a Gorbatchev, histoire d'une repubLique sovietique: L'Armenie. Paris, 1990, p. 172.



Heitman S. Soviet emigration in 1990..., p. 2.



Ibid.



Кабузан В. Цит. соч., с. 343.



Милюков П. Н. Очерки по истории pусской культы. Т. 1. М., 1993, с. 488.



Ядринцев Н. М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб., 1892, с. 2-3.



Там же, с. 698.



Потанин Г. Областнические тенденции в Сибири. Томск, 1907, с. 55.



Там же, с. 12.



Serbin R. Lenine et la question Ukrainienne en 1914: le discours «separatiste» de Zurich. Piuriel, 1981, 25, p. 83-84. Изложение речи Ленина, не вошедшей в советские издания его сочинений, было опубликовано рядом газет, в частности, социал-демократическими Arbeiter Zeitung (Австрия) и Vorwarts (Германия), а также выходившей в Вене на немецком языке украинской газетой Ukrainische Nachrichten. Позднее (в 1918 г.) Роза Люксембург говорила об украинском национализме как о «нелепой шутке нескольких университетских профессоров и студентов», которую «Ленин и К° своей доктринерской агитацией за «самоопределение до.» и т. п. искусственно превратили в политический фактор». (Цит. по: КаррЭ. История Советской России. Большевистская революция 1917-1923. Т. 1, 2. М., 1990, с. 371).



Рудницький С. Коротка географія Укра'іни. Киів-Львів, 1910, с. 8-9.



После революции С. Рудницкий был директором Института географии Украинской Академии наук. В 1933 г. он был арестован, в 1937 г. — расстрелян.



Рудницький С. Основи землезнання Укра'іни. [Друга книга. Антропогеографія Укра'іни]. Прага, 1923, с. 335-336.



Там же.



Там же.



Субтельний О. Украіна. Історія. Киів, 1993, с. 334.



Там же, с. 331.



Там же, с. 333-334.



Рашин А. Г. Население России за 100 лет. М., 1956, с. 98; Население СССР 1987. Статистический сборник. М., 1988, с. 9.



Рашин А. Г. Цит. соч., с. 107, 110.



Птуха М. В. Смертность в России и на Украине. // Птуха М. В. Очерки по статистике населения. М., 1960, с. 351, 402; Новосельский С. А. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг., 1916, с. 120, 125,



Достоевский Ф. М. Геок-Тепе. Что такое Азия для нас? (Дневник писателя, 1881). // Поли. собр. соч., 1984, т. 27, с. 36-38.



Венюков М. И. Поступательное движение России в северной и восточной Азии. // Венюков М. Россия и Восток. Собрание географических и политических статей. СПб., 1877, с. 97



Ядринцев Н. М. Цит. соч., с. 2-3.



Венюков М. И. Поступательное движение России в Средней Азии. // Венюков М. Россия и Восток, с. 135-136.



Цит. по: Кауфман А. А. К вопросу о русской колонизации Туркестанского края. СПб., 1903, с. 134.



Драгоманов М. П. Литературно-общественные партии в Галиции. // Драгоманов М. П. Политические сочинения. Т. 1. Центр и окраины. М., 1908, с. 456.



Гаспринский Исмаил бей. Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения. // Гаспринский Исмаил бей. Россия и Восток, Казань, 1993, с. 21.



Там же, с. 26.



Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1871, с. 62-63.



Преображенский Е. А. Основной закон социалистического накопления. // Преображенский Е. А., Бухарин Н. И. Пути развития: дискуссии 20-х годов. Л., 1990, с. 65. Не преминул подхватить эту идею разгромленной «левой оппозиции» и Сталин. «Колониальные грабежи исключаются всей нашей политикой. А займов нам не дают. Оставался в нашем распоряжении один единственный путь, указанный Лениным, а именно: поднятие своей промышленности, переоборудование своей промышленности на основе внутренних накоплений». (Сталин И. Троцкистская оппозиция прежде и теперь. Речь на заседании объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 октября 1927 г. // Сталин И. В. Соч., т. 10, с. 198).



Федотов Г. Судьба империй. // Россия между Европой и Азией: евразийский

соблазн. М., 1993, с. 337. 2DU



Вайнштейн А. Л. Народный доход России и СССР. История, методология исчисления, динамика. М., 1969, с. 62-63.



Труд в СССР. Статистический сборник. М., 1988, с. 14.



Рашин А. Г. Цит. соч., с. 101-102; Караханов М. К. Некапиталистический путь развития и проблемы народонаселения. Ташкент, 1983, с. 90, 96.



Тайны национальной политики ЦК РКП. Четвертое совещание ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей в г. Москве 9-12 июня 1923 г. Стенографический отчет. М., 1992, с. 113.



Птуха М. В. Цит. соч., с. 261.



Воспроизводство населения СССР. М., 1983, с. 135. 2QQ



Дарений Л., Андреев Е. Воспроизводство населения отдельных национальностей в СССР. Вестник статистики, 1991, 6.



В СССР под Средней Азией понимались 4 республики (Узбекистан, Киргизия, Таджикистан и Туркмения) с территорией 1,3 млн. кв. км и населением (в 1989 г.) 33,5 млн. человек.



Social indicators of development 1994. World Bank, 1994.



Труд в СССР, с. 16.



Средняя Азия. Труды Первой Всесоюзной конференции по развитию производительных сил Союза СССР. Т. VII. М., 1933, с. 14.



Там же, с. 5.



Цит. по: Кауфман А. А. К вопросу о русской колонизации Туркестанского края, c. 24.



Там же.



Труд в СССР, с. 22.



Впрочем, рост «колониального» компонента населения Средней Азии в советское время был связан не только с экономической модернизацией. Немалую роль играло и другое ее назначение, тоже типично колониальное. Средняя Азия (правда, не она одна) была чем-то вроде Новой Каледонии советского режима, местом размещения концентрационных лагерей ГУЛАГа и депортации «спецпереселенцев».



Демофафический ежегодник 1991. М., 1991, с. 402.



Волков А. Г. Этнически смешанные семьи и межнациональные бдаки. // Семья и семейная политика. М., 1991, с. 79.



Они основаны на данных советской государственной статистики и часто критиковались в Средней Азии как якобы занижающие ее вклад из-за неверной системы цен. Об этом говорил, например, на сесии Верхового Совета СССР С. Ниязов, тогда первый секретарь ЦК Компартии Туркменистана («Известия», 2 июля 1987 г.). Однако расчеты западных экономистов с использованием мировых цен в основном подтвердили эти оценки для большинства республик Средней Азии (см., напр.: Akagul D., Vaner S. La Turquie et le «monde turc»: approches politiques et economiques. Le trimestre du monde, 1992, 4e trimestre, p. 173-174).



Драгоманов М. П. Евреи и поляки в Юго-западном крае. // Драгоманов М. П. Политические сочинения. Т. 1. Центр и окраины, с. 251.



Восленский М. Номенклатура. М., 1991, c. 405.



Гаспринский Исмаил бей. Цит. соч., с. 17-18. 300



Ключевский В. Курс pусской истории. Ч. V, М., 1937, с. 108.



См: Алексеев Н. Советский федерализм. Общественные науки и современность, 1992, 1, с. 112-113.



Потанин Г. Областнические тенденции в Сибири. Томск, 1907, с. 57-58.



Там же, с. 56-57.



Там же, с. 60.



Там же, с. 58.



Семенов-Тян-Шанский В. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. Пг., 1915, с. 23.



Славинский М. Национальная структура России и великороссы. // Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия. СПб., 1910, с. 295.



О правах национальностей и децентрализации. Доклад бюро съезду земских и городских деятелей 12-15 сентября 1905 г. и постановления съезда. М., 1906, с. 32-33. (Цит. по: Шелохаев В. Национальный вопрос в России: либеральный вариант решения. «Кентавр», 1993, 2, с. 104)



Кокошкин Ф. Автономия и федерация. Пг., 1917, с. 15-16.



Славинский М. Цит. соч., с. 298.



Там же.



Ленин В. И. Кpитические заметки по национальному вопpосу. //Полн. o^p. сочинений, т. 24, с. 140.



Драгоманов М. П. Чудацькі думки про украі'нську національну справу. // Драгоманов М. П. Вибране. Киів, 1991, с. 538.



Костомаров Н. Статья о малорусской литературе в издании Н. Гербеля «Поэзия славян». Цит. по: Драгоманов М. П. Политические сочинения. М., 1908. Т. 1, с. 256.



Гаспринский Исмаил бей. Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения. // Гаспринский Исмаил Бей. Россия и Восток, Казань, 1993, с. 49-50.



«Без языка» — название рассказа В. Короленко, повествующего о судьбе украинского крестья-нина-эмигранта в Америке. Герой рассказа, разумеется, не знал английского языка, но, что еще важнее, он был носителем другого культурного кода. Оказавшись случайно в толпе протестующих демонстрантов и увидев полицейского, он поступил так, как привык поступать при виде представителя власти в своем глухом волынском селе: нагнулся, чтобы поцеловать ему руку. Но все окружающие восприняли этот жест, в соответствии со своим культурным кодом, как попытку укусить полицейского.



Цит. по: Forest Ph. Nations et nationalismes au XIXe siecle: quelques reperes. // Forest Ph. Qu'est-ce qu'une Nation? Paris, 1991, p. 5.



Renan E. Qu'est-ce qu'une Nation? et autres ecrits politiques. Paris, 1996, p. 240, 242.



Ibid., р. 227.



Ibid., р. 241.



Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. // Ортега-и-Гассет Х. Дегуманизация искусства и другие работы. М., 1991, с. 212.



Там же, с. 207.



Гердер И. Г. Идеи к философской истории человечества. М., 1977, с. 226.



Там же, с. 231.



Там же, с. 232.



Там же, с. 250.



Леонтьев К. Византизм и славянство. // Избранное. М., 1993, с. 41-42.



Водовозов В. Национальность и государство. // Формы национального движения в современных государствах, с. 729.



Там же, с. 730.



Там же, с. 731. Водовозов говорит, таким образом, о «многонациональном народе». Евразийцы позднее писали о «многонародной нации». Предполагается, стало быть, что можно быть одновременно представителем и народа и нации, например, поляком и русским. Но что стоит на первом месте?



АрендтХ. Истоки тоталитаризма. М., 1996, с. 312.



Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991, c. 5.



Куропаткин А. Н. Россия для русских. Задачи русской армии. Т. 3. СПб., 1910, с. 241.



Цит. по: Славинский М. Национальная структура России и великороссы, с. 296-297.



Там же, с. 295.



Там же, с. 303.



Это, между прочим, хорошо понимал Кокошкин. «Начало федеративное и начало национальное, — писал он, — не только не тожественны между собой, но при последовательном своем развитии могут вступить в непримиримое противоречие... Между федерализмом и национализмом... существуют противоречия, которые, быть может, ярче всего способны сказаться в России» (Кокошкин Ф. Цит. соч., с. 5).



Ядринцев Н. М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. СПб., 1892, с. 95.



Медем Вл. Национальные движения и национальные социалистические партии в России. // Формы национального движения в современных государствах..., с. 756.



Названия Малая Россия и Великая Россия (Rossia Minor и Rossia Major) были впервые использованы константинопольским патриархом при разграничении галицкой и московской метрополий в XIV в., эта терминология стала официальной в России со времен царя Алексея Михайловича (после Переяславского договора 1654 г.). Украинцы, жившие в Австрийской империи, называли себя русинами, как и ранее — во времена Литовско-русского и Польско-литовского государств.



Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897 г. Краткие общие сведения по империи. Распределение населения по главнейшим сословиям, вероисповеданиям, родному языку и по некоторым занятиям. СПб , 1905, Табл. 1; Фортунатов К. Национальные области России. СПб., 1906, с. 7-11.



Auerbach B. Les races et les nationalites en Autriche-Hongrie. Paris, 1917, p. 24, 257, 272, 342, 381.



Субтельний О. Укра'іна. Історія. Киі'в, 1993, с. 661, 666, 669.



Рудницький С. Коротка географія Укра'іни. Ки'ів-Львів, 1910, с. 6.



Драгоманов М. П. Русские в Галиции. // Драгоманов М. П. Политические сочинения. Т. 1. Центр и окраины. М., 1908, с. 288.



Там же, с. 292.



Там же, с. 286.



Там же, с. 293.



Там же, с. 294.



Там же, с. 299-300.



Там же, с. 323-324.



См. Sembratovytch R. Le tsarisme et ['Ukraine. Paris, 1907, p. 22-23, 29.



Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Краткие сводки, вып. 4. Народность и родной язык населения СССР. М., 1928, с. XXV.



Национальный состав населения СССР. По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. М., 1991, с. 20, 78.



Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 1. М., 1993, с. 455.



Драгоманов М. П. Русские в Галиции, с. 323-324.



Рудницький С. Основи землезнання Украі'ни. [Друга книга. Антропогеографія Украі'ни]. Прага, 1923, с. 302. По мнению Рудницкого, эти черты «очень способствовали формированию и сохранению своеобразного чисто арийского мировоззрения» (там же).



Гpушевський М. Кінець московськоі оріентаціі. // Грушевський М. На порозі новоі Украі'ни: гадки і мріі. К., 1991, c. 13.



Гpушевський М. Наша західна оріентація. // Грушевський М. На порозі новоі Украі'ни..., c. 14.



Там же, c. 16.



Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс, 1991), с. 41.



Там же, с. 56.



Драгоманов М. П. Чудацькі думки про украі'нську національну справу. // Драгоманов М. П. Вибране. Киів, 1991, с. 535.



Флоровский Г. Цит. соч., с. 31.



Довнар-Запольский М. В. Белорусское прошлое. Исследования и статьи. Т. 1. Киев, 1909, с. 333.



Там же.



Драгоманов М. П. Чудацькі думки., с. 537.



Там же, с. 536-537.



Грушевський М. Наша західна оріентація, с. 14.



Дpагоманов М. П. Русские в Галиции, с. 321.



Драгоманов М. П. Евреи и поляки в Юго-западном крае. //Драгоманов М. П. Политические сочинения. Т. 1, с. 250.



См., напр.: Рудницький С. Коротка географія Укра'іни, с. 8-9; Герінкович В. Нарис економічноі ге-ографіі Укра'іни. Частина географічна, т. II.



Грушевський М. Украі'нці. //М. С. Грушевський. Історія Украі'ни. Киі'в, 1992, с. 238.



Государственные границы Украинской Народной Республики. Пояснительная записка. Подготовлена комиссией под председательством С. Шелухина при гетмане Скоропадском. «Розбудова держави», 1994, 6, с. 31-32.



Пояснительная записка проф. Й. Пеленского по поводу этнографических границ целостной украинской территории (март 1919 г.). «Розбудова держави», 1994, 6, с. 35.



Драгоманов М. П. Русские в Галиции, с. 322.



Казачество Северо-Кавказского края. Итоги переписи населения 1926 г. Ростов на Дону, 1928, с. 3.



Гозулов А. И. Морфология населения. Ростов-на-Дону, 1929, с. 170.



Подробнее об этом см.: Бежкович А. С. Современный этнический состав населения Краснодарского края. // Географическое общество СССР. Отделение этнографии. Доклады по этнографии, вып. 5. Л., 1967, с. 126-142.



Драгоманов М. П. Евреи и поляки в Юго-западном крае, с. 253.



Hroch M. Social ргесопііі1:іоп$ of national revival in Еигоре. A сотрагаЕі?е analysis of the social composition of patriotic groins among the smaller European nations. Cambridge, 1985, р. 23.



Ibid., р. 185-186.



Ibid., р. 185.



О. Субтельный говорит о развитии на Украине XIX в. «идеи национального самосознания, которая базируется на этнической тождественности», указывая при этом на влияние идей Французской революции и концепции Гердера (Субтельний О. Цит. соч., с. 280). Оба эти влияния были, но подталкивали ли они в одном и том же направлении? Гердера, вероятно, и впрямь можно считать одним из основоположников этнической теории нации, но французы пошли по другому пути.



Полонська-Василенко Н. !сторія Украі'ни. Т. 2. Ки'ів, 1992, c. 332-333.



Грушевський М. Украі'нці, с. 231-232.



Карр Э. История Советской России. Большевистская революция 1917-1923. Т. 1, 2. М., 1990, с. 237.



Грушевський М. Украі'нська самостійність й Ті історична необхідність. // Грушевський М. На порозі новоі Украі'ни..., с. 75-76.



Ленин В. И. Деклаpация прав тpудящегося и эксплуатиpуемого народа. // Полн. собр. сочинений, т. 35 , с. 221. Правда, и в это время Ленин не скрывал своих централистских убеждений. И в 1917 г., когда он писал «Государство и революцию», и в 1918 г., когда он переиздавал эту работу с некоторыми изменениями, он продолжал настаивать на том, что федерализм вытекает «из мелкобуржуазных воззрений анархизма» и что «только люди, полные мещанской „суеверной веры" в государство, могут принимать уничтожение буржуазной машины за уничтожение централизма!» (Государство и революция. // Полн. собр. сочинений, т. 33, с. 53). Возможно, признание федерализма было для Ленина таким же маневром, как и признание «социализации земли».



Славинский М. Цит. соч., с. 298.



Ленин В. И. О праве наций на самоопределение. // Полн. собр. сочинений, т. 25, с. 259.



Там же, с. 260.



Там же, с. 263.



Каутский К. Национальность и международность. // Марксизм и национальная проблема. Сборник первый. Харьков, 1924., с. 181.



Бауэр О. Национальный вопрос и социал-демократия. (Изложение). // Марксизм и национальная проблема, с. 121.



Автоpханов А. Империя Кремля. Вильнюс, 1991, с. 9.



Ленин В. И. Критические заметки по национальному вопросу. //Полн. собр. сочинений, т. 24, с. 143.



Бауэр О. Цит. соч., с. 122.



Ленин В. И. Критические заметки по национальному вопросу, с. 124.



Там же.



Каутский К. Цит. соч., с. 145.



Бауэр О. Цит. соч., с. 121.



Там же.



Каутский К. Цит. соч., с. 184.



Сталин И. В. Национальный вопрос и ленинизм. // Соч., т. 11, с. 333.



Там же, с. 334.



Ленин В.И. Критические заметки по национальному вопросу, с. 124.



Сталин И. Национальный вопрос и ленинизм, с. 335.



В это трудно поверить, но в издававшемся при жизни Сталина втором издании Большой Советской Энциклопедии репрессированные народы вообще не упоминаются, как будто их уже нет, никогда не было и не будет. Например, в т. 17 есть статья «Индейцы», в которой описывается исто-



Бугай Н. Ф., МеркуловД. Х. Народы и власть: «социалистический эксперимент» (20-е годы). Майкоп, 1994, с. 15.



Ленин В. И. К четырехлетней годовщине Октябрьской революции. // Полн. собр. сочинений, т. 44, с. 146.



Бугай Н. Ф., Меркулов Д. Цит. соч., с. 27.



Вдовин А. И. Этнополитика и формирование новой государственности в России. «Кентавр», 1994, 1, с. 9.



Бугай Н. Ф., Меркулов Д. Х. Цит. соч., с. 27.



Алексеев Н. Цит. соч., с. 110.



Там же, с. 122.



Там же, с. 117-118.



Там же, с. 121.



Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1968, с. 481.



Там же, с. 695.



Это, видимо, осознавалось уже и тогда. Иначе откуда бы возмущение Троцкого: «Товарищи националы. нередко заявляют: „.Многие ответственные работники из центра говорят, что решения XII съезда — это, дескать, только для внешней политики". Кто это вам сказал? — спрашиваю. Почему вы не заявляете об этом официально, почему вы в ЦК партии не сообщаете, что такой-то член партии тогда-то и там-то сказал, что резолюция XII съезда по национальному вопросу. принята только для внешней политики. Если бы какой-либо ответственный работник повел такую линию, изображая важнейшее принципиальное решение, как уловку, ЦК предложил бы его исключить из партии» (Тайны национальной политики., с. 79).



Тайны национальной политики., с. 74-75.



Там же, с. 240-241.



Там же.



«Московские новости», 17 марта 1991 г.



Fragments d'Europe: Atlas de ['Europe mediane et orientate. Sous dir. de M. Foucher. Paris, 1993, p. 246.



Трубецкой Н. С. Общеевразийский национализм. // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993, с. 95.



Carrere d'Encausse H. L'empire eclate. Paris, 1978, p. 272.



Назарбаев Н. Без правых и левых. М., 1991, с. 237.



Там же, с. 248.



Там же, с. 235.



Там же, с. 240.



Там же, с. 244.



Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. // Соч., т. 4, с. 428.



Назарбаев Н. Цит. соч., с. 249. 349



Сталин И. В. Выступление на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г. // Сталин И. О Великой отечественной войне Советского Союза. М., 1952, с. 196.



Куропаткин А. Н. Цит. соч., с. 241, 243.



Речь идет отнюдь не только о самых высоких постах. Недавно стали известны некоторые подробности «карибского кризиса» 1962 г. На Кубу была тайно переброшена почти 50-тысячная группировка Советской армии, прошедшая очень тщательный отбор. Помимо всего прочего, «защищать кубинскую революцию запрещалось... евреям, немцам, татарам, корейцам, китайцам и „разным там прочим шведам"» («Литературная газета», 29 октября 1997 г.). Это считалось вполне нормальным.



Достоевский Ф. М. Геок-Тепе. Что такое Азия для нас? (Дневник писателя, 1881). // Поли собр. соч., т. 27, с. 38.



Солженицын А. Как нам обустроить Россию. М., 1991, с. 6-7.



Похлебкин В. В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Справочник. Выпуск II, Книга 1. Войны и мирные договоры. М., 1995, с. 339-340.



Любавский М. К. Очерк истории Литовско-русского государства до Люблинской унии включительно. М., 1915, с. 36.



Там же, с. 41.



Довнар-Запольский М. В. Белорусское прошлое. Исследования и статьи. Т. 1. Киев, 1909, с. 338. «Белорусский язык. был придворным и аминистративным языком Ягеллонов со времени образо-



Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937 (Вильнюс, 1991), с. 29.



Kennedy P. The rise and the fad of the great powers. Economic changes and military conflicts from 1500 to 2000. London, 1988, р. 107.



Цымбурский В. Остров Россия. Перспективы российской геополитики. Полис, 1993, 5, с. 9.



АрендтХ. Истоки тоталитаризма. М., 1996, с. 308.



МэхэнА.Т. Влияние морской силы на историю. 1666-1783. М.-Л., 1941. Американское издание (Mahan A. The influence of sea power upon history. 1666-1783) появилось в 1890 г., первое русское издание — в 1895.



Hauner M. What is Asia to us? Russia's Asian Heartland yesterday and today. London and New York, 1992, p. 136.



Mackinder H. Democratic ideals and reality. NY, 1942, p. 150.



Достоевский Ф. М. Геок-Тепе. Что такое Азия для нас? (Дневник писателя, 1881). //Поли. собр. соч., 1984, т. 27, с. 40.



Данилевский Н. Россия и Евpопа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1871, с. 476-477.



Там же, с. 477.



Русские и английские историки, пишет Хаунер, насчитали около 20 вторжений в Индию с севера, все они происходили через Индо-персидский коридор, стержневую территорию, расположенную в узловой точке Центральной Азии между Тураном, Ираном и Хиндом и известную с XVIII в. как Афганистан. Русско-английское соперничество из-за Индо-иранского коридора получило название Большой Игры (Great Game). (HaunerM. Op. cit., p. 74, 76).



Похлебкин В. В. Цит. соч., с. 754.



Mackinder H. The geographical pivot of history. // Mackinder H. The scope and methods of geography and The geographical pivot of history. London, 1951 p. 41.



Hauner M. 0р. cit., р. 137.



Семенов-Тян-Шанский В. О могущественном территориальном владении применительно к России. Очерк по политической географии. Пг., 1915, с. 16.



Куропаткин А. Н. Россия для русских. Задачи русской армии. СПб., 1910, т. 3. с. 248.



Там же, с. 251.



См.: Терентьев М. А. Россия и Англия в Средней Азии. СПб., 1875, с. 271-272.



Снесарев А. Е. Англо-русское соглашение 1907 года. СПб., 1908, с. 13.



Kennedy P. Op. cit., р. 176.



Ibid., р. 99.



Ibid, р. 203.



Достоевский Ф. М. Мы в Европе лишь стрюцкие. (Дневник писателя, 1877). //Полн. собр. соч. М., 1983, т. 25, с. 23.



Данилевский Н. Я. Цит. соч., с. 451.



Там же, с. 24.



Там же, с. 62-63.



Там же, с. 475.



Там же, с. 472.



Там же, с. 475.



Там же, с. 410.



Там же, с. 451.



По своей основной профессии Н. Данилевский был биологом, и его главный вклад в эту науку заключался в написании сочинения против дарвинизма. Философско-исторические воззрения Данилевского строились вокруг концепции «культурно-исторических типов», которая вписывается в общую линию консервативной реакции на универсалистские идеи европейского Просвещения и занимает место где-то между Гердером и Шпенглером. «Большей клятвы не могло бы быть наложено на человечество, как осуществление на земле единой общечеловеческой цивилизации» (Россия и Европа., с. 453) — такова главная посылка и главный вывод историко-философских размышлений Данилевского. Что же касается его политических взглядов, относящихся к теме данной



Согласно Б. Урланису, Англия, воюя с Францией с 1793 по 1815 г., потеряла 312 тыс. человек. Потери России в войнах с Наполеоном составили 450 тыс. человек, из них только 120 тыс. человек в ходе кампании 1812 г. (Урланис Б. Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960, с. 345-348).



Урланис Б. Ц. Цит. соч., с. 369.



Куропаткин А. Н. Цит. соч., с. 254.



Там же, с. 252.



Там же, с.248.



Там же, с.253.



Там же, с. 254.



Там же, с.255.



Евразийство. Опыт систематического изложения. // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992, с. 402-403.



Снесарев А. Е. Авганистан. М., 1921, с. 224.



Там же, с. 16.



Там же, с. 18.



Hauner M. 0р. cit., р. 148-149, 157.



БСЭ, 2-е издание, т. 7, 1951, с. 516.



БСЭ, 2-е издание, т. 36, 1955, с. 26.



Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. М., 1995, т. 1, с. 223.



Дьяков Ю. Л., Бушуева Т. С. Фашистский меч ковался в СССР. М., 1992, с. 71-72.



Haushofer K. Le Bloc continental. Europe centrale — Eurasie — Japon. // Haushofer K. De la geopoli-tique. Paris, 1986, p. 127.



Haushofer K. Les bases geographiques de la politique etrangere. // Haushofer K. De la geopolitique, p. 209.



Aron R. Paix et guerre entre les nations. Paris, 1984, p. 204.



Ibid, p. 203.



См.: Bonnet G. Fin d'une Europe. De Munich a la guerre. Geneve, 1948, p. 284.



Цит. по: Геллер М., Некрич А. Цит. соч., с. 365.



См.: Rossi A. Deux ans d'alliance germano-sovietique. Paris, 1949, p. 90.



Вознесенский Н. Военная экономика СССР в период Отечественной войны. М., 1948, с.169.



Там же, с. 5.



Там же, с. 19.



Советские историки упрекали западные державы в том, что накануне войны они поставляли Германии дефицитное сырье. Скажем, главным поставщиком нефтепродуктов были США, в 1938 г. Германия получила 984 тыс. т американских нефтепродуктов. Но следовало бы добавить, что после подписания Пакта 1939 г. в немецкие резервуары поступило еще и 865 тыс. т советской нефти, так что германские танки и самолеты, которые в 1941 г. пересекли границу СССР (а не США), были в немалой доле заправлены бакинским горючим. Готовившаяся к нападение на Советский Союз Германия получала из него медь, никель, платину, марганцевую и хромовую руду, фосфаты, хлопок, лен, лес. Никогда не страдая избытком продовольствия, СССР поставил немцам 1,5 млн. т зерна, тогда как в 1938 г. весь германский импорт пшеницы составил 1,3 млн. т. (Яковлев Н. Последние дни мира. Август 1939 г. // Против фальсификации истории Второй мировой войны. М., 1964,

с. 167; Некрич А. 1941, 22 июня. М., 1995, с. 41).



Согласно Вознесенскому, на территории СССР, оккупированной к ноябрю 1941 г., проживало до войны около 40% всего населения страны, производилось 63% угля, 68% чугуна, 58% стали, 60% алюминия, 38% зерна, 84% сахара, находилось 38% поголовья крупного рогатого скота и 60% поголовья свиней, 41% железнодорожных путей СССР (Вознесенский Н. Цит. соч., с. 42). К этому времени продвижение немецких войск в глубь территории СССР еще не закончилось, и потери продолжали расти. Советские потери не только уменьшали экономические возможности СССР, но, в какой-то мере, увеличивали ресурсы противника — материальные и даже людские. По оценке П. Поляна, в годы войны на территорию Германии и ее союзников было перемещено около 8,7 млн. человек — военнопленных и гражданского населения (Полян П. Жертвы двух диктатур, 1996, с. 69), встречаются и более высокие оценки. Для сравнения укажем, что на восток — в тыловые районы СССР — из зоны военных действий было эвакуировано не более 12-13 млн. человек (Народное хозяйство СССР за 70 лет. Юбилейный статистический ежегодник. М., 1987, с. 43). Значительная часть советских граждан работала в немецкой экономике, особенно в промышленности. В 1943-1944 гг. они составляли треть и даже больше от всех иностранных рабочих в Рейхе, при том, что к концу войны здесь каждый пятый рабочий был иностранным (Полян П. Цит. соч., с. 119,

153). Кроме того, к концу войны не менее 1 млн. советских граждан в той или иной форме действовали на стороне немецкой армии (там же, с. 58-59).



Вознесенский Н. Цит. соч., с. 43.



Народное хозяйство СССР за 70 лет, с. 43-44.



Вознесенский Н. Цит. соч., с. 29.



Народное хозяйство СССР за 70 лет, с. 44.



Вознесенский Н. Цит. соч, с. 74.



Harrison M. Accounting for war..., p. 132.



Ibid., p. 110.



Вознесенский Н. Цит. соч, с. 43.



Там же, с. 28.



Harrison M. Op. cit., p. 133.



Sapir J. Les fluctuations economiques en URSS, 1941-1985. Paris, 1989, p. 49; Harrison M. Op. cit., p. 196-197.



Sapir J., Badower A., Crespeau M. L'experience sovietique et sa remise en cause. Paris,

1994, p. 51.



Harrison M. Op. cit., p. 133.



Ibid., p. 142.



Это соответствует официальной советской оценке, согласно которой «Советский Союз в годы войны создал почти в 2 раза больше вооружения и боевой техники», чем Германия (Народное хозяйство СССР за 70 лет, с. 44).



The economic transformation of the Soviet Union, 1913-1945. Ed. by R. W. Davies, M. Harrison, S. G. Wheatcroft. Cambridge, 1994, p. 242.



Harrison M. Op. cit., p. 149-150. «Трудоемкие боевые действия» (labour-intensive activity of fighting) — то ли дань экономическому жаргону, то ли эвфемизм, позволяющий избежать «специализации на проливании крови» или чего-то в этом роде.



Harrison M. Op. cit., p. 151-152.



Успенский Г. Власть земли. // Собр. соч. в 9 томах, т. 5. М., 1956, с. 200-201.



Там же, с. 201.



Сталин И. Интервью с корреспондентом «Правды» относительно речи г. Черчилля. Большевик, 1946, 5, с. 3.



Она была настолько нелепа, что ее даже не вполне поняли. В США слово люди перевели как men (мужчины), по-видимому думая, что речь идет все же только об участниках боевых действий. (Roof M. The Russian population enigma reconsidered. Population Studies, 1960, Voi. XIV,1, p. 5).



Roof M. Op. cit., p. 5.



См. Хрущев Н. С. Письмо премьер-министру Швеции Т. Эрландеру. «Международная жизнь», 1961, 12, с. 8.



Корректировка в последней колонке таблицы предложена нами исходя из следующих соображений. В варианте Андреева и соавторов фактическая численность населения на начало 1946 г. найдена расчетным путем, на основе данных переписи 1959 г. При этом расчет делался так, как если бы между 1946 и 1959 г. не было никакой миграции. На самом же деле за это время из СССР эмигрировало не менее 1,2 млн. человек: примерно 900 тыс. поляков, около 300 тыс. японцев, а также некоторое число чехов и украинцев, переселившихся в Чехословакию (Кабузан Н. Русские



Ibid., p. 167.



Ibid., p. 165.



Куропаткин А. Н. Цит. соч., с. 255.



Трубецкой Н. С. «Русская проблема». //Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1993, с. 53-54.



Hauner M. 0р. cit., р. 60.



Haushofer K. 0р. cit., р. 208-209.



Ibid., р. 135-136. Имеется в виду советско-германский пакт о ненападении.



В 1950 г. «социалистический лагерь» объединял почти 900 млн. человек. В 1985 г. в тех же границах жило 1,6 млрд. человек, но былого единства уже не было.



Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988, с. 138.



Там же, с. 264.



«Le Monde», 29 janvier 1994.



Жириновский В.В. Последний бросок на юг. М., 1993, с. 71-72.



Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. М., 1997, с. 213.



Митрофанов А. В. АнтиНАТО. Новая идея российской геополитики. Тактика и стратегия на современном этапе. М., 1997, с. 21. «Направить на естественный союзник» звучит немножко по-немецки, но для настоящего русского патриота, тем более депутата Государственной Думы, это, конечно, не беда.



Тезисы Жана Тириара. Элементы, 1993, 1, с. 8.



Дугин А. Консервативная революция. М., 1994, с. 72.



Тезисы Жана Тириара, c. 5.



Дугин А. Основы геополитики, с. 215.



Там же, с. 220.



Там же, с. 222.



Там же, с. 226.



В данном случае добросовестное следование схеме «великого Хаусхофера» заставляет автора



Там же, с. 21.



Там же, с. 16-17.



Там же, с. 18.



Дугин А. Основы геополитики, с. 228.



Там же.



Митрофанов А. В. АнтиНАТО, с. 18.



Там же.



Митрофанов А. В. АнтиНАТО, с. 19-20.



Дугин А. Основы геополитики, с. 203.



Там же, с. 257.



Там же, с. 256.



Найдутся, возможно, нервные интеллигенты, которых встревожит такая перспектива, но им следует прочесть статью Ленина «Партийная организация и партийная литература» и успокоиться.



Дугин А. Консервативная революция, с. 214.



Там же, с. 217.



Там же, с. 218.



Цымбурский В. Остров Россия, с. 22.



Там же.



Там же, с. 17.



Цымбурский В. Метаморфоза России: новые синтезы и старые искушения. // Вестник Московского университета. Сер. 12, Социально-политические исследования. 1994, 3, с. 6.



Демографический взрыв на южных границах СССР, как и во всем развивающемся мире, вызван объективными историческими причинами, избежать его было нельзя. Но можно было смягчить, ослабить его мерами своевременной и разумной демографической политики, чего добивались западные страны. Официальный же СССР, повсюду искавший конфронтации с Западом, резко противился этому, бездумно действуя против своих собственных долговременных интересов. В частности, жесткая «антимальтузианская» позиция СССР, по-видимому, повлияла на демографическую политику Китая, где в свое время отказались от курса на планирование семьи и вернулись к нему значительно позднее. В 1950 г. в Китае было 555 млн. человек, в 1994 — 1,2 миллиарда.



China's 4th national, population census data sheet. Beijing, 1990.



Cagnat R., Jan M. Le milieu des empires. Entre URSS, Chine et Islam, le destin de l'Asie centrale. Paris. 1990, p. 89.



Behar P. Une geopolitique pour l'Europe. Vers une nouvelle Eurasie? Paris, 1992, p. 143, 145.



Сорокин К. Геополитика современности и геостратегия России. М., 1996, с. 22.



Янов А. Цит. соч., с. 183, 184. Янов цитирует «Вече» и «Вольное слово».

Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---