Общие условия и основные тенденции капиталистического развития россии в конце XIX - начале XX вв.

МЕСТО РОССИИ В МИРОВОЙ СИСТЕМЕ КАПИТАЛИЗМА

Россия относилась к числу стран, вступивших на путь капиталистического развития в то время, когда капитализм, утвердившийся в нескольких европейских государствах, стал определять генеральное направление мирового исторического процесса, формируя ту историческую среду, в которой происходило развитие остальных территорий Европы и всего мира. Капиталистическая эволюция этих стран представляла собой результат сложного взаимодействия закономерностей развития, имманентных их общественным структурам, и давления мирового капитализма.

Изучение механизма такого взаимодействия породило огромную мощь литературу. Это — разноплановые конкретно-исторические исследования, в которых рассматриваются международные экономические связи различных стран в ходе их капиталистического развития и сравниваются свойственные им характерные черты этого развития, а также разнообразные обобщающие труды. Подавляющая их часть принадлежит перу зарубежных ученых¹. Среди последних особого упоминания заслужили венгерские историки И.Беренд и Д.Ранки, авторы цикла исследований, посвященного вопросам капиталистического развития стран европейской иерархии, где значительное внимание уделено России².

Воздействие передовых капиталистических государств на страны, отстававшие в своем развитии было многообразным и далеко не однозначным. Оно проявлялось не только в распространении производственного опыта и технической мысли, экспорта машин и технологий, предоставлении инженерных кадров и капиталов, т.е. всего того, что укладывается в ленинскую формулу «пример и помощь» старых капиталистических стран молодым³. Вместе с тем это воздействие деформировало естественный процесс развития последних и несло угрозу экономического и даже политического их подчинения. Итоговый результат противоборства этих противоречивых тенденций зависел от многих факторов.

Способность к восприятию положительных проявлений воздействия более развитых государств и защите от его отрицательных последствий определялась прежде всего уравнением социально-экономического развития тех стран, которые оказались объектами такого воздействия⁴.

Возможность использования «примера в помощи» более развитых государств заимствования их технических достижений и организационно-хозяйственного опыта создавала предпосылки для ускорения темпов индустриального развития стран, позднее начавших свой переход к капитализму, позволяя им в той или иной мере миновать промежуточные этапы становления крупного машинного производства. Однако до начала XX в. эта возможность была реализована сравнительно немногими странами. Как показала мировая история, для превращения ее в деятельность требовались определенные условия. Отделение промышленного производства от земледелия являлось выражением глубинных процессов общественной эволюции. Будучи результатом далеко зашедшего разложения натурального хозяйства и складывания общественного разделения труда, оно означало качественный сдвиг в развитии не только производительных сил, но и производственных отношений. Вот почему привнесение извне в отставшие страны отдельных элементов промышленного производства — техники, организационных форм, капиталов — могло иметь последствия только при наличии там необходимых предпосылок для их адаптации. Образно говоря, вывезенные из передовых государств Западной Европы, семена индустриального развития были способны дать всходы лишь в том случае, если почва для них оказывалась подготовленной. Достаточно напомнить, что промышленная революция в России стала совершившимся фактом только после отмены в 1861 г. крепостного права, хотя возможность ввоза машин из-за границы и производства их внутри страны на основе иностранного опыта открылась задолго до реформы.

Второе необходимое условие реализации исторической тенденции ускорения индустриального развития молодых капиталистических стран — политическая их независимость, способность оградить свой внутренний рынок от конкуренции более развитых в промышленном отношении держав, ибо существование последних не только открывало возможность использования их опыта, но и представляло собой серьезную угрозу становлению крупной промышленности в других странах.

Наконец, использование иностранных капиталов могло иметь долговременный положительный эффект, если выкачивающиеся из страны прибыли не превышали приток новых вложений, и это использование не вело к политической зависимости государства, неспособного «жить по средствам». Опыт ряда стран, и прежде всего США, в экономической истории которых импорт капиталов из-за границы сыграл большую роль, свидетельствует о том, что при высокой динамичности развития народное хозяйство в состоянии ассимилировать иностранные капиталы. Исследование американского историка Д.Мак-Кея выявило, что и в России в конце

XIX — начале XX в. наблюдался аналогичный процесс⁵. Но в США сумма размещенных за границей ‘ государственных займов, неуклонно снижавшаяся с 70-х годов, составляла в начале XX в. небольшую часть всей заграничной задолженности страны. А в России на долю внешнего государственного долга, рост которого прекратился только в 1908—1912 гг., приходилось накануне Первой мировой войны 3/5 общей суммы заграничной задолженности. Сравнение стран европейской периферии показывает, что там, где политическая надстройка в большей мере соответствовала потребностям капиталистического развития и не нуждалась в финансовой поддержке извне, иностранные государственные займы играли к началу XX в. меньшую роль в импорте капиталов из-за границы.

Характер воздействия более развитых стран на менее развитые и отношения между ними, естественно, не оставался неизменным. В орбиту мирового капиталистического хозяйства втягивалось все большее число стран, усложнялась его структура, менялись и становились многообразнее формы мирохозяйственных связей. Страны, являвшиеся первоначально более или менее пассивными объектами воздействия извне, по мере их капиталистического развития сами вступали на путь внешней торговой и финансовой экспансии и, внедряясь в складывавшуюся систему международного разделения труда и мирового рынка капиталов.

Проблема «Россия и Запад», т.е. проблема взаимоотношений России с более развитыми странами Западной Европы и их воздействия на процесс эволюции и роста российского народного хозяйства, вызывает споры на протяжении не менее двух столетий. Напомню, что вопрос о судьбах капитализма в России, а следовательно, и о перспективах воздействия на нее капиталистических стран Западной Европы, занял на исходе XIX в. центральное место в развернувшейся тогда идейной борьбе, в ходе которой формировались основные политические направления, проявившиеся в трех российских революциях начала XX века.

В результате Октябрьской революции и уничтожения капиталистических отношений в нашей стране этот вопрос постепенно утратил свое непосредственно практическое значение, перейдя в область истории. Но, поскольку проблемы социалистического строительства были во многом обусловлены тем наследием, которое досталось новому обществу от российского капитализма, за пределами СССР капитализм продолжал существовать и развиваться, вопрос о судьбах российского капитализма, трансформировавшийся в вопрос о закономерности победы социалистической революции в России, сохранил свое политическое звучание. Его трактовка оказалась связана с обоснованием выбора путей построения социализма и оценкой перспектив мирового общественного развития.

Политизация освещения итогов капиталистического развития России наложила свой отпечаток не только на советскую историографию, она явно ощущается и в западной, особенно социологической литературе. Политические симпатии и идеологические различия, разделяющие историков-марксистов и немарксистов — в вопросе об исторических судьбах мирового капитализма, естественно, влияли на трактовку теми и другими причин Октябрьской революции и степени ее экономической обусловленности. Однако в отношении установления уровня капиталистического развития России споры ведутся как среди историков-марксистов, так и немарксистов. Они, на мой взгляд, вызываются не только идеологическими расхождениями, но и объективными трудностями сопоставления процессов капиталистической эволюции и оценки их результатов в России и в других странах, в силу несоразмерности их территорий, соединения в едином государственно-территориальном комплексе Российской империи метрополии и колоний, неравномерности развития отдельных ее регионов, характерной для нее переплетенности капиталистических отношений и пережитков крепостничества. Все это не раз порождало представления об уникальности исторического пути России, особом типе российского капитализма.

Но сравнительно-исторические исследования показали, что в мире нет хотя бы двух одинаковых капиталистических государств. Каждое государство представляет собой явление уникальное. По мере приобщения к капитализму все большего числа стран, наряду с подчинением их экономической жизни общим закономерностям капиталистического воспроизводства, в каждой стране на основе особенностей ее географического положения, природных ресурсов, исторического развития и общественного устройства складывалась единственная в своем роде народно-хозяйственная система, отличительные черты которой и определяли ее место на мировом рынке в условиях прогрессирующего международного разделения труда.

Именно эти свойства общности и индивидуальности капиталистических стран, обусловливавшие возможность и необходимость их экономического взаимодействия, обеспечивали противоречивое единство формировавшейся мировой системы капитализма. Неудивительно, что еще в конце XIX — начале XX в. они привлекли к себе внимание тех исследователей, которые по свежим следам событий стали изучать процессы интернационализации экономической жизни капиталистических стран, видя в них признак вступления капитализма в новый этап своего развития. На этой основе уже в то время зародилась классификация стран, составляющих мировую капиталистическую систему. Деление их на индустриальные и аграрные, метрополии и колонии, кредиторов и должников послужило исходным моментом в ее разработке.

Важный вклад в эту разработку внес В.И.Ленин, для которого определение места России в мировой капиталистической системе имело принципиальное значение. На исходе XIX в., отмечая «громадные особенности» России «как в экономическом, так и во внеэкономическом отношении», состоявшие прежде всего в том, что «ни в одной капиталистической стране не уцелели в таком обилии учреждения старины, несовместимые с капитализмом», В.ИЛенин в то же время обращал внимание на тождественность основных черт капиталистической эволюции России и стран Западной Европы⁶. В особенностях России он усматривал проявление более ранней стадии капиталистического развития: «Капиталистическая эволюция настолько сблизила уже общий экономический строй не только западно-европейских государств по сравнению друг с другом, но и России по сравнению с Западом, что основные черты экономики крестьянского хозяйства в Германии оказываются те же, что и в России. Только тот процесс разложения крестьянства, который был подробно доказан русской марксистской литературой, в России находился на одной из начальных стадий развития...»⁷.

Вместе с тем размышления об особенностях капиталистической эволюции России по сравнению с передовыми странами Западной Европы навели В.ИЛенина на мысль о возможности различных типов развития капитализма, ибо отдельные черты капиталистической эволюции России, не будучи свойственны всем странам, тем не менее являлись типичными для многих из них. Эта мысль легла в основу ленинского учения о двух основных типах капиталистического развития — «американском» («крестьянском») и «прусском» («помещичьем») — в зависимости от того, разрушалось или сохранялось в ходе буржуазного переустройства общества дворянское землевладение, утрачивали или удерживали крупные аграрии политическое господство в государстве⁸. Ко второму типу капиталистического развития, наряду с Германией, а также Австро-Венгрией, Италией, Испанией, Японией, В.ИЛенин относил и Россию. Как видим, государства, «общая капиталистическая природа» и «общий закон развития» которых были, по мнению В.ИЛенина, «несомненны»⁹, группировались им, исходя из типа и стадии их капиталистического развития. В России он видел государство прусского типа с незавершенными буржуазными преобразованиями.

Следующим шагом в изучении структуры мировой капиталистической системы явилась ленинская группировка стран мира, основывавшаяся на времени прохождения ими этапа утверждения капитализма. Она представляла собой, если пользоваться современными понятиями, опыт «эшелонирования» мирового капиталистического развития. Отмечая необходимость учета различия «между странами с давно законченными и с незаконченными буржуазно-демократическими преобразованиями», В.ИЛенин указал на признак такого различия: «во всем мире эпоха окончательной победы капитализма над феодализмом была связана с национальными движениями»¹⁰. На этой основе он предложил выделить следующие группы стран:

1) передовые капиталистические страны Западной Европы и США, «где национальное движение — прошлое»’,

2) восток Европы (Австрия, Балканы, Россия), «где оно — настоящее»;

3) полуколонии и колонии, «где оно — в значительной степени — будущее»¹¹.

В дальнейшем при подготовке брошюры «Статистика и социология» В.И.Ленин составил воспроизводимую ниже схему, наглядно показавшую зависимость места отдельных стран мира в системе международных финансовых и политических связей начала XX в. от времени утверждения капитализма в этих странах, определяемого, исходя из признания его совпадения с эпохой буржуазно-демократических национальных движений¹².

Картина дележа мира (в связи с национальным развитием)

Финансово-и политически- самостоятельные страны Финансово несамостоятельные, политически самостоятел ьн ые страны Полуколонии (Китай) Колонии и политически- зависимые страны 250 500 350 300 250 1649 1789 1848 1848 1871 1905 1911 XX век финансовая «зависимость» финансовая + отчасти политическая финансовая и политическая зависимость Даты (эпохи) великих буржуазно-демократических движений. национальных

В рамочках здесь указано ориентировочные числа жителей каждой из четырех групп стран (в млн.). В первую группу В.ИЛенин включил Англию, Германию, Францию и США; во вторую — государства Восточной Европы, в том числе Россию и Австро-Венгрию, «западно-европейские мелкие страны», Японию, а также «часть южной и средней Америки». Сюда же при состав-

пенни этой схемы им была включена Турция¹³. Но в тексте брошюры «Статистика и социология» он отметил, что ее «географически правильнее считать азиатским государством, а экономически "полуколонией"»¹⁴.

Таким образом, В.И.Лениным выделены четыре эшелона капиталистического развития: первый образовали страны, где капитализм утвердился до 1848 (1871) г., второй — те, в которых его утверждение произошло между 1848 и 1905 г., третий — вступившие на путь буржуазно-демократических преобразований в начале XX в., четвертый — еще не вступившие ко времени составления схемы на этот путь. Отнесение отдельных стран к той или иной из выделенных в схеме групп не бесспорно. Оно вызывало в ряде случаев колебания и у В.ИЛенина¹⁵. Однако сам принцип данной группировки, основывающийся на учете качественных отличий положения в мировой капиталистической системе стран, приобщавшихся к капитализму на разных этапах ее формирования, выдержал экзамен времени.

За многие годы, прошедшие с тех пор, когда была составлена эта схема, накоплен богатейший фактический материал, характеризующий капиталистическое развитие отдельных стран, регионов и всего мира. Резко возросший после второй мировой войны интерес зарубежных экономистов к изучению механизма экономической динамики, в частности, к исследованию факторов роста, а также путей преодоления отсталости, и в связи с этим обращение некоторых из них к анализу исходных этапов капиталистического развития, породившие ряд историко-социологических теорий: «стадий роста» У.Ростоу¹⁶, «динамики модернизации» С.Блэка¹⁷, «стадий экономической отсталости» А.Гершенкрона¹⁸ и др. — все это стимулировало сравнительные историко-экономические исследования на Западе, в том числе и такие, где объектом для сравнения являлась Россия¹⁹. Использовав методы как стадиально-диахронического, так и синхронического анализа²⁰, эти исследования, несмотря на присущие им в той или иной степени недостатки в освещении истории России, обусловленные влиянием распространенных теоретических стереотипов или тенденциозных общих представлений, а отчасти ограниченностью Источниковой базы, дали обильную пищу для размышлений о сходных чертах и отличиях экономического роста стран, принадлежащих к разным эшелонам мирового капитализма, о характере их взаимодействия в процессе его становления и развития.

В осмыслении накопленного багажа фактов и наблюдений, относящихся к эшелону, к которому принадлежала Россия, наибольший интерес, пожалуй, представляют упомянутые выше труды И.Беренда и Д.Ранки. Начав с изучения региональных особенностей экономического роста стран Центральной и Восточной Европы в XIX—XX вв., они вышли на проблему индустриального развития европейской периферии, как одного из эшелонов мирового капитализма.

Для советской историографии до последнего времени характерно, как уже отмечалось выше, почти полное отсутствие сравнительных исследований, в которых процессы капиталистического развития России анализировались бы в сопоставлении с аналогичными процессами в других странах. Утверждения об особенностях российского капитализма в большинстве своем либо совершенно голословны, либо носят умозрительный характер, являясь результатом сравнения картины реальной экономической жизни в России с некоей абстрактной моделью «классического» капитализма. В течение длительного времени решение вопросов о месте России в мировой капиталистической системе, о специфике российского капитализма начала XX в. определялось не историческими исследованиями, а каноническими априорными формулами. Такую роль играл прежде всего сталинский тезис, о том что «Царская Россия была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие отрасли народного хозяйства России, как топливо и металлургию, но и в том смысле, что она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат»²¹. Выросшая из него «концепция» полуколониальной зависимости России, которая с середины 30-х годов приобрела характер непререкаемой догмы, предписала историкам совершенно определенные оценки степени отсталости России и характера ее отношений с западно-европейскими державами²². А трактовка особенностей монополистического капитализма в России с конца 40-х годов оказалась подчинена ложной интерпретации ленинского термина «военно-феодальный империализм»²³. Когда же к середине 60-х годов советские историки отказались от «концепции» полуколониальной зависимости России и от использования термина «военно-феодальный империализм», для характеристики российского монополистического капитализма, выяснилось, насколько сильна сложившаяся за долгие годы привычка к приоритету априорных формул над результатами конкретно-исторических исследований. В результате вместо отвергнутых формул стали предлагаться новые, вычитанные из работ В.И.Ленина (тезис об «октябристском капитализме») или приписанные ему («концепция» многоукладное™ экономики России²⁴).

Общее место в советской политической литературе является признание России начала XX в. страной «среднего уровня капиталистического развития». Получив одобрение авторитетнейших научных трудов второй половины 60-х годов, суммировавших итоги изучения российского капитализма²⁵, это признание до последнего времени повторялось, как нечто, не вызывающее сомнений, в различных изданиях²⁶. Следует, однако, заметить, что признание России среднеразвитой капиталистической страной не помешало представителям «нового направления» в изучении социально-экономических предпосылок Октябрьской революции рассматривать российский капитализм лишь в качестве одного из укладов многоукладной экономики страны²⁷.

Лишь недавно против него выступил Е.Г.Плимак на том основании, что В.И.Ленин будто бы относил Россию к странам «"среднеслабого" развития капитализма», имея в виду его пометку на полях книги Н.И.Бухарина «Экономика переходного периода» (М., 1920)²⁸.

Его убеждение в том, что для обоснования предложенного им пересмотра давно бытующей в историографии оценки уровня капиталистического развития России достаточно сослаться на одно слово, вычитанное им среди ленинских замечаний, само по себе характерно, свидетельствуя о живучести примитивно-догматического мышления. К тому же Е.Г.Плимак, вырвав понравившееся ему слово из контекста, явно не понял его смысла. В своей книге Н.И.Бухарин писал: «Концентрация социальной мощи буржуазии в государственной власти, сросшейся с экономическими организациями капитала, создавала гигантское сопротивление для рабочего движения. Поэтому крах мировой капиталистической системы начался с наиболее слабых народно-хозяйственных систем, с наименее развитой государственно-капиталистической организацией». В связи с этим В.И.Ленин, подчеркнув слова «наиболее слабых», заметил: «неверно: со "среднеслабых". Без известной высоты капитализма у нас бы ничего не вышло»²⁹. Следовательно, речь шла не о «среднеслабом» развитии капитализма, как уверяет Е.Г.Плимак, а о «среднеслабых» народно-хозяйственных системах, т.е. таких, где сращивание государственной власти с экономическими организациями капитала не привело еще к созданию механизма «гигантского сопротивления» рабочему движению. Но это не исключало достижения ими «известной высоты капитализма». Именно таково было, по мнению В.ИЛенина, положение в России, выраженному в его помете.

Гораздо более аргументированно выступил против признания России среднеразвитой капиталистической страной К.Функен, посвятивший целую книгу доказательству отсутствия экономических предпосылок Октябрьской революции³⁰. Он тоже не обошелся без цитат, но, кроме того, высказал свои собственные соображения о том, как следует понимать термин «среднеразвитая капиталистическая страна», чего, кстати сказать, мне не приходилось встречать в советской литературе³¹. Это важно уже потому, что дает необходимую основу для обсуждения точки точки зрения автора.

Разъясняя ее К.Функен пишет: «Конечно, было бы неверным характеризовать царскую Россию как колониальную страну, которая беззащитно подвергалась воздействию империалистических метрополий... Царская Россия не была по своему социально-экономическому статусу страной типа Индии или Китая; в десятилетия перед мировой войной она занимала прочную международную позицию в горнодобывающей промышленности, металлообработке, текстильной промышленности. Если отвлечься от текстильной промышленности, то во всех этих отраслях производство велось на высоком техническом уровне, имелось высокое органическое строение капитала и очень высокая концентрация. С другой стороны, в отношении доходов на душу населения, производства, на душу потребления населения, Россия оставалась далеко позади высокоразвитых стран...» К.Функен полагает, что определение «среднеразвитая капиталистическая страна» применимо к России, если под ним понимать страну, «которая в шкале промышленного развития мира занимала среднее положение — между Китаем, Индией и т.д., с одной стороны, и США, Англией, Германией и т.д. — с другой стороны». Однако, по мнению К.Функена, это противоречит теории Маркса, «согласно которой "капиталистическая страна" — среднеразвитая, высокоразвитая, или же слаборазвитая — это определенное общественное отношение, общественная структура, а не определенная степень развития промышленности»³². Но разве развитие промышленности не выражает изменения общественной структуры? Ведь сам К.Функен видит первый признак «среднеразвитой капиталистической страны» в том, что «такая страна эмансипировалась от своего аграрного воспроизводственного базиса; сельскохозяйственная продукция более не играет роли основного фактора, определяющего экономическое положение страны; конъюктура и хозяйственный цикл страны более не зависят от ежегодного урожая»³³.

Кроме этого признака, К.Функен выдвигает еще четыре. Ни один из них, по его мнению, не подходит к России. В отношении первого признака он, безусловно, прав. Но к началу XX в. в мире существовало немного стран, которые действительно эмансипировались от своего аграрного базиса. Это были страны Западной Европы и США. Причем рубеж, когда доля промышленности превысила долю сельского хозяйства в валовом национальном продукте, США перешли в начале 80-х гг. XIX в., а Франция — на исходе того же десятилетия. Скандинавские страны его преодолели в конце XIX — начале XX века³⁴. Соотношение упомянутых долей в России было примерно таким же, как в Австро-Венгрии и Италии.

Второй из предложенных К.Функеном признаков капиталистической среднеразвитое™ общественная структура страны в решающей степени пронизана антагонизмом двух современных классов — наемных рабочих и капиталистов» В России, как он считает, этот антагонизм «между наемным трудом и капиталом еще не стал решающим противоречием»³⁵. И снова К.Функен и прав, и неправ. Действительно, вследствие незавершенности буржуазнодемократических преобразований в стране, ее общественную структуру до февраля 1917 г. «пронизывала» общенародная борьба за уничтожение всех остатков крепостничества и, прежде всего, самодержавия. Но решающим фактором в развертывании этой борьбы стал антагонизм между трудом и капиталом, а ее ведущей силой — пролетариат. На это указывают не только советские, но и многочисленные западные исследования. Теперь уже общепризнанно, что борьба российского пролетариата являлась стержнем общественной жизни страны и важным элементом международного рабочего движения³⁶.

Можно высказать аналогичные возражения и относительно трактовки К.Функеном трех других признаков капиталистической «среднеразвитости» в применении их к России: здесь еще не сформировались единые, глубоко капиталистические отношения воспроизводства; подвижности капитала мешали не только политические, юридические и культурные препятствия, но и изначальная тенденция крупной промышленности к монополии; царское государство «определяло развитие страны»³⁷. Но главное состоит в том, что предложенные им признаки учитывают контрасты капиталистического развития России, ее социально-экономическая структура не укладывается в его систему координат.

Вопреки мнению, высказанному И.И.Минцем³⁸, западные историки, несмотря на различия во взглядах, в общем отнюдь не склонны преувеличивать успехи капиталистического развития России.

Расчеты А.Гершенкрона³⁹, а затем Р.Голдсмита⁴⁰ показали высокие темпы развития промышленности в России в конце XIX — начале XX века. С этим согласны все. «Построенные Голдсмитом ряды промышленного производства, — отмечает П.Грегори, — подтверждают вывод Гершенкрона, сделанный им в ранней работе на основе изучения российского промышленного производства, что значительный рывок в выпуске промышленной продукции произошел в середине 80-х годов XIX в. и что коэффициент промышленного роста России превосходил соответствующие показатели передовых промышленных стран в периоды их промышленных революций»⁴¹. А.А.Милворд и С.Соул констатируют, что «с 1990 г. промышленный рост России был самым быстрым в Европе»⁴².

Однако лишь У.Ростоу полагал, что Россия в 1890—1914 гг. прошла стадию «взлета» (take-off), предшествующую по его теории стадии «самонепрерывного роста» (self-sustained growth), характерного для «современного» общества.

А.Каган, отмечавший, что отставание России в области промышленности от промышленно развитых государств было менее значительным, чем в других областях⁴³, вместе с тем высказал мнение, что изменения, происшедшие в экономике России в 1890—1913 гг., не были достаточны для превращения ее из страны преимущественно аграрной в индустриальную⁴⁴. В.Блэквелл, констатировавший, что предпосылки для «взлета» складывались в России еще в 1800—1860 гг.⁴⁵, оценивая результаты ее промышленного развития к 1914 г., указал на незавершенность начавшейся индустриализации. По его словам, «русский капитализм только начал созревать»⁴⁶.

М.Фэлкус прямо поставил под сомнение утверждение У.Ростоу. Он полагал, что на вопрос, миновала ли российская экономика к 1913 г. стадию «взлета», «нельзя дать прямой ответ»: «Даже если принять во внимание полезность концепции Ростоу, неадекватность данных не позволяет дать такой ответ. Конечно, по достигнутому Россией к 1913 г. уровню национального дохода на душу населения, она являлась одной из беднейших в мире стран среди великих держав и одним из беднейших государств в Европе». Вместе с тем он признавал, что именно в промышленном развитии Россия достигла самых больших успехов, хотя структура российской промышленности... едва ли была «современной» по сравнению с другими передовыми нациями. И все же, в течение нескольких десятилетий было сделано много. Нельзя дать достаточного объяснения роста российской экономики в период советского режима после 1917 г., не принимая во внимание промышленную базу, созданную царской Россией⁴⁷. М.Фэлкус следующим образом оценивал то, что «было сделано»: «Россия к 1913 г. имела значительный промышленный сектор. В абсолютных цифрах российский промышленный сектор был пятым в мире после США, Германии, Англии и Франции. У России была также хорошо развитая тяжелая промышленность... Что касается производства продукции на душу населения, российские показатели были гораздо менее впечатляющими». Констатировав, что «по производству промышленной продукции на душу населения США более чем в 10 раз превосходили Россию», он заметил: «Это иллюстрирует, кстати, очень важный вывод: для страны, подобной России, с огромным крестьянским населением, показатели душевого дохода имеют только весьма ограниченную значимость»⁴⁸.

Наблюдение М.Фэлкуса заслуживает внимания. Действительно, при больших контрастах развития экономики усреднение развитых и отсталых ее компонентов вряд ли проясняет картину. Каков же вывод? Ведь экономика, включая в себя и те и другие компоненты, представляла собой нечто единое.

Сам М.Фэлкус, пытавшийся решить этот вопрос на основе анализа структуры народного дохода России в 1913 г. пришел к выводу, что ее экономика все еще носила «отсталый» («underdeveloped») характер⁴⁹.

Мнение М.Фэлкуса о «полезности концепции Ростоу» и предложенных им критериев определения уровней экономического развития разделяют далеко не все западные историки и экономисты⁵⁰. Вероятно поэтому, П.Грегори предпринял попытку оценить результаты экономического развития России за 1861—1917 гг., исходя из понятий концепции С. Кузнеца о «современном экономическом росте» (NEG). В соответствии с этой концепцией им были рассмотрены тенденции роста населения, динамики рождаемости и смертности, увеличения валовой и душевой продукции, эволюции народно-хозяйственной и промышленной структур, изменения модели потребления. Вывод его гласил: «Россия после освобождения крестьян демонстрировала довольно высокие темпы роста общего выпуска продукции, не показывая при этом столь же высоких темпов роста выпуска продукции на душу населения из-за высоких показателей роста населения... Низкий темп роста производительности труда в сельском хозяйстве был основным препятствием, сдерживавшим общий темп роста производства. Хотя темпы рождаемости и смертности в России в начале XX в. стали проявлять характерные черты «современного экономического роста», основной тенденцией все же была тенденция быстрых темпов рождаемости, что удерживало темп роста выпуска продукции на душу населения на минимальном уровне. Ограниченные темпы роста производства продукции на душу населения, в свою очередь, влияли на структуру российского выпуска продукции и потребления. Несмотря на решительные структурные сдвиги в 90-е годы XIX в., структура выпуска оставалась примерно той же, что и структура выпуска продукции развитых стран накануне модернизации. Хотя имеются различные мнения относительно структуры российской промышленности, все же может быть выдвинуто в большой мере гипотетическое суждение о том, что различия в структуре российской промышленности и в структурах промышленности передовых стран являлись не очень значительными. Если это положение верно, то «предреволюционная Россия имела своего рода двойственную экономику с очень современной промышленностью и отсталым сельским хозяйством»⁵¹.

Создается впечатление, что западные историки, изображая этот неравный брак развитой промышленности и отсталого сельского хозяйства в России, в большинстве своем отдают решающую роль в нем отсталому сельскому хозяйству. Наиболее явно это выразили А.Милворд и С.Соул. «В России, — пишут они, — элементы ра-бовладельчески-феодального и капиталистического общества продолжали существовать бок о бок, и это не сглаживало их, а, напротив, порождало новые проявления напряжения... Россия была страной крайностей — в климате, в роскоши и в нужде, в примитивном сельском хозяйстве и в самой современной сталелитейной промышленности в Европе... ее население было столь велико и росло столь быстро, что усилия, которые были бы успешными в другом контексте, оказывали малое экономическое воздействие...»⁵². По мнению О.Крисп, несмотря на то, что в 1913 г. Россия являлась четвертой промышленной державой в Европе и имела по абсолютным показателям значительный индустриальный сектор, в котором было представлено большинство современных фабричных отраслей... структура ее общества, рабочей силы валового национального продукта оставалась характерной для доинду-стриальной или, в лучшем случае, полуиндустриальной экономики⁵³.

Это, безусловно, верно, если иметь в виду количественное преобладание аграрного сектора в российском народном хозяйстве. Однако, как показали исследования историков-аграрников, этот сектор не был однородно отсталым. В нем все более важную и активную роль стали играть капиталистические отношения. К началу

XX в. именно они определяли облик ряда крупных сельскохозяйственных регионов. К тому же в данном случае речь идет о взаимодействии динамичного и статичного элементов. Первый — капитализм в промышленности и сельском хозяйстве России — находился в состоянии развития и обладал значительным потенциалом поступательного движения. На его стороне была сила воздействия на российскую экономику мирового капиталистического хозяйства. Второй элемент — крепостнические пережитки в аграрном строе страны — будучи давно обречен на гибель, существовал лишь благодаря поддержке политической надстройки, которая, впрочем, тоже получала в виде государственных займов помощь извне. Этот элемент не был способен развиваться. Он мог только мешать развитию первого элемента. Его существование тормозило и деформировало эволюцию народного хозяйств, определявшуюся капитализмом.

В этом смысле большой интерес представляет работа Х.Хау-манна «Капитализм в царском государстве 1906—1917 гг. Организационные формы, соотношение сил, баланс достижений в процессе индустриализации»⁵⁴, в которой он попытался осветить результаты воздействия на развитие капитализма в России со стороны царизма, как формы политического господства «дворян-земле-владельцев», олицетворявших собой пережитки крепостничества в экономическом и социальном устройстве страны. Поскольку в России «наряду с высокоразвитой формой капитализма, сохранились «домонополитические» формы в производстве предметов потребления, ранние и докапиталистические формы в мелкой промышленности в сельском хозяйстве, которые все были тесно между собой связаны и пронизывали друг друга», Х.Хауманн пришел к заключению, что делать из этого «среднеразвитый капитализм»... было бы упрощением», ибо при этом не учитывалась бы сложность тогдашней общественной системы и нельзя осветить «совокупность» русского исторического процесса⁵⁵. Он предложил охарактеризовать российский капитализм как «уродливый» или, может быть точнее, «искалеченный», капитализм (verkriippelter kapitalismus) с государственно-капиталистическими элементами⁵⁶.

Это довольно удачный «образ». Ведь развитие российского капитализма было действительно деформировано ускоряющим воздействием внешних факторов и тормозящим — внутренних. Но сама по себе констатация факта деформации («искалечения») недостаточна. Необходимо знать ее характер и степень.

Для ответа на такой вопрос многое дает выполненное П. Грегори исследование эволюции российского народного дохода в 1885—1913 гг., представляющее собой высочайший образец профессионализма. Подтвердив, естественно, что для России были характерны значительное преобладание в экономике сельскохозяйственного производства и резкое несоответствие занимаемых ею мест среди других капиталистических стран по абсолютному размеру национального дохода и его сумме в расчете на душу населения, это исследование позволило сделать и гораздо менее тривиальные выводы. Некоторые из выводов П.Грегори настолько важны для понимания нашей темы, что я приведу их полностью:

1. «В прежних исследованиях о национальном доходе России темпы роста царской экономики преуменьшались. Ежегодные темпы роста в период российской "индустриализационной эры" (1885—1913) составляли примерно 3,25% (чистый национальный продукт) и 1,7% (чистый национальный продукт на душу населения). Эти данные отличаются от более ранних подсчетов Раймонда Голдсмита, согласно которым темпы роста составляли примерно 2,7% (ЧНП) и 1,25% (ЧНП на душу населения) за тот же период».

2. «Темпы роста царской экономики были относительно высоки с точки зрения мировых стандартов конца XIX — начала XX в. Россия принадлежала к группе стран с наиболее быстро развивающейся экономикой, как США, Япония и Швеция».

3. «Экономический рост и структурные изменения царской экономики в 1885—1913 гг. соответствуют образцу современного экономического роста, который испытали на себе индустриально развитые страны. Я, следовательно, мог заключить, — пишет П.Грегори, — что Россия вступала в эру современного экономического роста в течение периода с 1885 г. по 1913 г. Его процесс был прерван в 1914 г. в связи с началом первой мировой войны».

4. «Представление Александром Гершенкроном экономического развития России "азиатским" по своему характеру является обоснованным в некоторых отношениях и необоснованным в других. Царская Россия начала и завершила индустриализационную эру с относительно высоким уровнем инвестирования, а также государственных расходов и низким уровнем личного потребления для страны с низким доходом. Это явление соответствует модели относительной отсталости Гершенкрона. Однако относительно высокая доля инвестирования не может быть объяснена прямым государственным вмешательством (как в случае с Японией). Поэтому механизм, при помощи которого Россия достигла такого высокого уровня инвестирования на ранней стадии экономического развития, предстоит еще установить. Мнение Гершенкрона о том, что за высокую норму инвестирования были вынуждены "заплатить" русские крестьяне, и его утверждение о низкой производительности российского сельского хозяйства не были подтверждены моими результатами, — отмечает П.Грегори. — Главное расхождение между данным исследованием и концепцией Гершенкрона заключается в трактовке вопроса о производительности российского сельского хозяйства. Я пришел к выводу, что производительность российского сельского хозяйства (и жизненный уровень деревни) была намного выше, чем это допускал Гершенкрон».

5. «Царская экономика хорошо интегрировалась в мировое хозяйство, и колебания уровней цен и производства в значительной мере диктовались "внешними” факторами. Внутренний уровень цен следовал за тенденциями на мировом рынке, а колебания размеров инвестирования и объемов валового производства были согласованы (очевидно, с некоторым отставанием) с мировыми инвестиционными и производственными циклами. Важнейшая отличительная особенность России состояла в неблагоприятном воздействии революции 1905 г., которое послужило причиной того, что российский экономический цикл вышел из общего хода мирового цикла»⁵⁷.

Противоречивость капиталистического развития России и неоднозначность его результатов, естественно, порождают расхождения в их оценках. Последние во многом зависят от ракурса рассмотрения проблемы. В условиях существования в России полуфеодальной политической надстройки, помещичьего землевладения и других пережитков крепостничества процессы капиталистического развития происходили нередко в своеобразной феодальной оболочке или принимали необычные, скрытые формы, что мешает установить их подлинный масштаб. Поэтому я хочу присоединиться к словам Р.Гэтрелла: «Соблазн описать дореволюционную Россию как экономически отсталую, очень велик, но это то искушение, с которым следует бороться»⁵⁸.

Учитывая невероятные контрасты народного хозяйства России, признание ее среднеразвитой капиталистической страной, как бы приводившее к одному знаменателю, совершенно несовместимые, взаимоисключающие свойства российской экономики, имело, на мой взгляд, познавательный смысл лишь в выявлении места России в ряду стран, вступивших на путь капиталистического развития.

В последнее время при сравнительной характеристике российского капитализма стала использоваться идея "эшелонирования" мирового капиталистического развития. Она привлекла к себе внимание советских историков еще в 60-е годы. К ее осмыслению применительно к истории России первым обратился тогда К.Н.Тарновский. В 1964 г. он опубликовал в журнале «Вопросы истории» статью, в которой поделился своими соображениями о том, что дает книга А.И.Левковского «Особенности развития капитализма в Индии» (М., 1963) для понимания процессов социально-экономического развития пореформенной России⁵⁹. Два обстоятельства, на мой взгляд, предопределили обращение К.Н.Тар-новского к этой книге. Первое — это отмеченные уже диспропорции в изучении развития мирового капитализма в советской историографии; в то время как разработка экономической истории стран Европы и Северной Америки второй половины XIX — начала XX в. почти полностью прекратилась, востоковедческие историко-экономические исследования, получившие широкий размах, принесли чрезвычайно интересные результаты. Они, естественно, обратили на себя внимание. Второе обстоятельство — опубликование в конце 50-х — начале 60-х годов ряда трудов, которые, показав особую живучесть крепостнических пережитков в аграрном строе России и специфическую роль государства в ее экономическом развитии вызвали повышенный интерес к особенностям российского капитализма, отличавшим Россию от капиталистических стран Запада⁶⁰.

Отметив в своей статье «много общих черт в развитии капитализма в современной Индии и в России второй половины XIX столетия», К.Н.Тарновский высказал мнение, что основной вывод А.И.Левковского «о наличии существенных отличий в развитии капитализма в двух крупных категориях стран — метрополиях, с одной стороны, и зависимых государствах — с другой», «несколько суживает сферу капиталистических государств с охарактеризованным им на примере Индии типом самостоятельного развития капитализма», поскольку «охарактеризованные в его книге особенности развития капитализма относятся не только к бывшим колониальным и полуколониальным государствам, а и к странам позднего капитализма вообще»⁶¹.

Спустя почти десятилетие, К.Н.Тарновский следующим образом сформулировал свои наблюдения: «Главный результат сравнительно-исторического анализа сводился к выводу о двух типах стран со сходными чертами капиталистической эволюции. К первому относятся страны раннего, ко второму — позднего капитализма. Главная особенность капиталистической эволюции стран второго типа заключается в том, что они не знали четко выраженного капитализма «свободной конкуренции». В капиталистическую стадию они вступили при наличии весьма значительных остатков феодализма, тормозивших социально-экономическое развитие; создание системы крупнопромышленного производства происходило с существенными нарушениями «классической» последовательности (мелкотоварное производство — мануфактура — фабрика — паровой железнодорожный и водный транспорт) и более быстрым темпом; последнее обстоятельство объясняется активным вмешательством государства в сферу экономики, с одной стороны, и массовым притоком иностранных капиталов — с другой; наконец, одним из результатов такого пути складывания системы крупнокапиталистического производства было возникновение весьма значительного государственно-капиталистического сектора в экономике страны, явления, почти совершенно не известного странам первого типа»⁶².

Наряду с таким давлением мира на страны «раннего» и «позднего» капитализма, с включением в число последних, наряду с Россией и Японией, полуколоний и колоний, которое представляло собой один из постулатов «нового направления» в изучении социально-экономических предпосылок Октябрьской революции, в литературе 70-х годов высказывались и иные взгляды.

И.Ф.Гиндин полагал, что «процессы утверждения капитализма стран Европы и единичных неевропейских стран... складывались в три общих типа: западно-европейский, среднеевропейский и российско-японский». При этом он обращал внимание на ряд общих черт, которые, будучи присущи второму и третьему типам, отличал и их от первого типа: использование сложившегося «в опередивших странах» опыта «машинного производства, технической и хозяйственной организации»; ограждение внутреннего рынка «посредством таможенных пошлин от конкуренции со стороны промышленно развитых держав», обеспечивавшееся политической независимостью стран второго и третьего типа; осуществление перехода к капитализму «не революционным, а "эволюционным" путем — трансформацией социальной структуры и политического строя при незавершенных буржуазных революциях»⁶³. Но это обуржуазивание, по его мнению, зашло в странах второго типа дальше чем третьего, следствием чего были отличия между ними в экономической роли государства⁶⁴.

Отмечая, что «процесс перенесения новых производств в Россию и Японию» «ничем в главном не отличался от тех же несколько более ранних процессов в Центральной Европе и США», И.Ф.Гиндин писал: «Совершенно по-иному складывались взаимоотношения между промышленно развитыми странами и их колониями и лишь формально политически независимыми странами Азии и Латинской Америки. Все они были лишены возможности оградить свой внутренний рынок таможенными пошлинами от "ненасильственного" проникновения иностранных товаров. Здесь передовой капитализм великих держав приводил к разложению докапиталистических отношений, усиливал старый "средневековый капитализм" — торговый и ростовщический капитал — и использовал колонии и полуколонии как свои экономические придатки»⁶⁵.

Мной Россия включилась в число стран, совершивших свой переход к капитализму как бы во «втором эшелоне», когда его победа в нескольких передовых государствах приобрела уже необратимый характер, и он стал распространяться вширь, вовлекая в свою орбиту отставшие страны⁶⁶. Этот «второй эшелон» составили, как мне представлялось, страны, которые в условиях формирования мировой системы капитализма оказались способны использовать «пример и помощь» извне для ускорения капиталистического преобразования их народнохозяйственных систем. Важнейшие общие свойства стран «второго эшелона» сводились, на мой взгляд, к наличию необходимых внутренних предпосылок, обеспечивающих возможность восприятия внешних ускоряющих воздействий, и сохранение политической независимости, ограждающей от тормозящих влияний окружающей международной среды.

Примечательно, что против отождествления процессов утверждения капитализма в политически зависимых странах (полуколониальных и колониальных) и в России выступили специалисты по проблемам «третьего мира»⁶⁷. Именно ими была предложена концепция трех эшелонов мирового капиталистического развития⁶⁸, которая стала применяться и для определения места российского капитализма⁶⁹, — деление стран на эшелоны. Согласно этой концепции, очень близко к рассмотренному выше первоначальному варианту ленинской «картины дележа мира», где полуколонии и колонии объединены в одну группу.

Интересная интерпретация концепции трех эшелонов применительно ее к России дана И.И.Долуцким. «Общества первого эшелона, — пишет он, отличает самопроизвольное зарождение и развитие капиталистических отношений в недрах феодального общества. Решающую роль в развитии играют внутренние факторы, внешнее воздействие оказывает ускоряющее влияние, однако не носит принципиального характера»⁷⁰.

Страны второго эшелона вступают на путь капитализма, по определению И.ИДолуцкого, с конца XVIII в. и до 60—70-х гг. XIX в., отстав от стран первого эшелона «на целую фазу развития». «Отсюда — догоняющий характер, который означает не просто неравномерность модернизации, а скачкообразность развития, ведущую к разрывам между различными структурами общества... — продолжает он. — Поскольку отдельные формационные предпосылки капитализма (прежде всего социально-экономические) здесь выражены слабо, а какие-то (политические и правовые) могут долгое время вообще отсутствовать, то недостроенные элементы начинают изменяться при недостаточности или даже отсутствии внутренних базисных сдвигов, под влиянием внешнего "демонстрационного эффекта". Огромную роль в странах эшелона играет государство, выступающее не только инициатором капиталистических преобразований (революции сверху), но и системообразующим фактором»⁷¹.

«Страны третьего эшелона — поясняет далее И.И.Долуцкий, — вступили на капиталистический путь в конце XIX — первой половине XX в. К началу XX в. они находились на достаточно низком уровне капиталистического развития или же вообще такового не имели. В это время они подверглись мощному деформирующему воздействию мировой системы капитализма прежде всего в лице его центров. Следует отметить, что в развитии эшелона решающую роль играли внешние факторы, поэтому страны, входившие в него, получили название обществ зависимого капитализма. Капитализм здесь либо не вызревает на собственной основе и привносится извне, либо вторжение передовых форм капитализма прерывает нормальную эволюцию национальных форм капитала и заставляет функционировать по законам "центров"... Зависимость носит здесь структурный характер — извне внедряются производительные силы и соответствующие им производственные отношения, которые не уничтожают зависимость, а воспроизводят ее на более высоком уровне». «Она здесь выступает в качестве силового магнитного поля, которое постоянно поддерживает (в деформированном виде) весь тот комплекс особенностей развития стран, получивших расширительное название "Восток". Ни одна из стран второго эшелона не знала ни структурной, ни "силовой" зависимости. Как не знала и особой многоукладное™ экономики, когда сосуществуют часто не связанные между собой уклады, среди которых ни один не занял ведущего положения, не сумел заставить работать на себя другие уклады»⁷².

Возражая с этих позиций против допускавшегося сторонниками «нового направления» «переноса отдельных закономерностей и особенностей развития капитализма стран III эшелона на предреволюционную Россию», И.И.Долуцкий высказывает мнение, что имеющиеся с учетом эшелонного развития мирового капитализма, позволяют «указать на ошибки, допущенные М.Я.Гефтером, К.Н.Тарновским, П.В.Волобуевым в конце 60-х — начале 70-х годов и сохранившиеся, к сожалению, в последней книге П.В.Волобуева»⁷³. Он следующим образом обосновывает свое мнение: «Представляется некорректным обращение к опыту и закономерностям развития "освободившихся от колониальной зависимости стран Азии и Африки" в вопросе о формировании капиталистического производства, соотношения укладов, аграрной эволюции. Сам подход к многоукладное™ как характеристике целого, опирающийся на единую специфику стран II и III эшелонов как стран «молодого капитализма», свидетельствует об отказе от учета принципиальных особенностей именно стран Азии и Африки. Некоторые общие моменты, несомненно, имеются, однако, российский вариант не менее нетипичен для Востока, чем классический —- для России»⁷⁴.

Как полагает И.И.Долуцкий, «обратив внимание на ряд общих социологических закономерностей, объединяющих страны II и III эшелонов как страны вторичного капитализма, новое направление обошло закономерности развития в среднеразвитых странах»⁷⁵. В частности, ему «представляются необоснованными» «утверждения П.В.Волобуева о многоукладное™ экономики России нач. XX в. как деформирующем развитие капитализма факторе, о неразвитости и придавленности капиталистических отношений в сельском хозяйстве докапиталистическими, а также его вывод «о зависимом характере российского капитализма». Он считает, что в том смысле, в каком термин «зависимость» истолковывается применительно к странам третьего эшелона, «Россия зависимой страной не являлась»: «В России, как и в других странах периферийной Европы, развитие шло не столько под воздействием внешних импульсов, посылаемых центрами империализма, сколько в результате реализации внутренних закономерностей, хотя и наблюдалась их известная деформация. Зависимость эту можно представить формулой "а + в", где первое слагаемой (постоянно растущее) — роль и значение внутренних факторов, второе (постепенно сокращающееся) — удельный вес факторов внешних. Благодаря этому мог сокращаться разрыв между странами группы и ведущими державами, а разнообразные формы капитализма произрастали на национальной основе»⁷⁶.

И.Беренд и Д.Ранки на основе изучения капиталистического развития стран европейской периферии в XIX в. пришли к выводу о трех вариациях такого развития: «Для хозяйств стран Балканского и Иберийского (Пиренейского. — В.Б.) полуостровов влияние центра с развитой промышленностью не оказалось стимулом систематического роста преобразования хозяйств. Наоборот, для этих стран характерны тенденции искаженного развития, консервирующего отсталость. В случае же Скандинавии рост экспортного сектора, приспособившегося к рынкам Запада с развитой промышленностью, превратился в основной источник стремительного роста и преобразования экономики стран в целом, не в последнюю очередь благодаря удельному весу в национальном хозяйстве заинтересованных в развитии отраслей промышленности, характеру их технологий, их перспективам развития. В результате многостороннего и общего развития этого района он перестал быть периферией и в качестве равноправного партнера интегрировался с центром хозяйственного развития. Италия, Венгрия, Россия — несмотря на сильные расхождения между ними — представляли собой переходные типы. В результате подъема внешней торговли и ввода иностранного капитала в этих странах ускорилось экономическое развитие, автономные силы экономики этих стран также мобилизовались, причем при наличии элементов приспособления и подчиненности к экономике развитого европейского центра, или даже вопреки этому. Хотя эти страны и не были способны вырваться из периферийного состояния, тем не менее они также вступили на путь самостоятельного развития»⁷⁷. Специальные исследования, посвященные России, как отечественные, так и зарубежные, в общем подтверждают это наблюдение.

Пережив во второй половине XIX в. глубокие качественные изменения в своем экономическом строе, Россия вступила в новый век со сложившейся на новых, капиталистических основаниях региональной и отраслевой народно-хозяйственной структурой, которая в дальнейшем не претерпела каких-либо существенных изменений.

Исследования ИД.Ковальченко и Л.И.Бородкина, имеющие целью выявления аграрной и промышленной типологии 50-ти губерний Европейской России⁷⁸, позволяют произвести ее районирование по характеру и уровню экономического развития.

В центре Европейской России мы видим индустриально-аграрный район, образованный пятью губерниями: Московской, Владимирской, Тверской, Ярославской и Костромской. Развитая промышленность, в которой преобладало текстильное производство, сочеталась здесь с крайне отсталым земледелием и прогрессировавшим животноводством, что свидетельствовало о подчинении капиталистической перестройки деревни потребностям города.

Район, который составляли Петербургская губерния и Прибалтика, характеризовался высоким уровнем развития как многоотраслевой обрабатывающей промышленности, так и сельского хозяйства. Эта черта была наиболее присуща Эстляндской и Лиф-ляндской губерниям. В западной части района (Курляндской губернии) преобладало сельское хозяйство, в восточной (Петербургской), наоборот, доминировала промышленность, а сельское хозяйство здесь сочетало черты как прибалтийских, так и центрально-промышленных губерний.

Еще одним районом, совмещавшим процессы развития крупной промышленности и капиталистического сельского хозяйства, был Юг России. Его индустриально-аграрную сердцевину составляла Екатеринославская губерния, превратившаяся в крупнейший центр каменноугольной промышленности, черной металлургии и металлообработки. А периферия района, образуемая Таврической, Херсонской, Бессарабской, Подольской, Полтавской, Харьковской губерниями и Донской областью, носила аграрно-индустриальный характер. Причем в восточной части района (Херсонская, Таврическая и Екатеринославская губернии, Донская область), где помещичье землевладение не играло большой роли, получило широкий размах бурно развивавшееся капиталистическое земледелие крестьянского типа. На севере и западе (Харьковская, Полтавская, Подольская, Бессарабская губернии) буржуазная эволюция деревни в большей мере тормозилась пережитками крепостничества. Развитие промышленности на территориях Харьковской, Херсонской и Таврической губерний, а также Донской области, примыкавших к Екатеринославской губернии (добычи железной руды и угля, металлургии, металлообработки и машиностроения), представляло собой как бы процесс расширения индустриального центра района. На остальных территориях, где преобладала пищевая промышленность, ее специализация обусловливалась по преимуществу характером земледелия. Отсюда развитие свекло-сахарного производства на северо-западе района и мукомольно-крупяного — на юго-востоке.

Аграрно-индустриальный район, который составляли (Саратовская, Самарская, Казанская и Оренбургская губернии), также характеризовался тем, что рост промышленного производства специализировавшегося на переработке продуктов земледелия и животноводства, был непосредственно связан с быстро развивавшимся по-капиталистически сельским хозяйством.

Таковы экономические районы Европейской России, капиталистическое развитие которых достигло наиболее высокого уровня. За их пределами отдельные крупные промышленные центры были окружены территориями, где преобладало отсталое, отягощенное пережитками крепостничества земледельческое хозяйство.

Произведенное мной на основе результатов исследований И.Д.Ковальченко и Л.И.Бородкина районирование Европейской России по уровню капиталистического развития, входящих в нее губерний, носит сугубо ориентировочный характер. Оно нуждается в дальнейшей разработке и уточнениях, диктуемых прежде всего тем, что промышленная перепись 1900 г. не учитывала ряд категорий российской промышленности, в том числе горной. С ее учетом следует выделить также старейший в России Уральский аграр-но-промышленный район (прежде всего, Пермскую область), где горно-заводская промышленность, сложившаяся еще в дореформенное время и обремененная массой остатков крепостничества, была неразрывно связана с латнфундиальным сельским хозяйством.

За пределами Европейской России на Западе — в Царстве Польском, наряду с четко географически локализовавшимися отраслями промышленности — текстильной (Лоздь — Пабянице — Эгеж), горно-металлургической (Сосновец — Домброва) и металлообрабатывающей (Варшава), связанными с деревней только через потребительский рынок, повсеместное развитие получили отрасли промышленного производства, становление и рост которых непосредственно отражали процесс товаризации сельского хозяйства: винокуренная, свеклосахарная, мукомольная, лесоперерабатывающая. Европейская Россия и Царство Польское давали свыше 9/10 общероссийских сборов зерновых и столько же — промышленной продукции. Остальные территории России, вовлекаясь в своем экономическом развитии в общероссийский, а отчасти и мировой рынок, все больше ориентировались на потребности метрополии и заграничный спрос. Они формировались как поставщики ископаемых и сырья, продуктов животноводства и земледелия. И хотя этот процесс находился еще в начальной стадии, он уже привел к образованию такого гигантского нефтедобывающего и нефтеперерабатывающего центра, как Баку, развитию хлопководства и хлопкоочистительной промышленности в Средней Азии, возникновению молочного животноводства и маслоделия в Западной Сибири, росту добычи золота в Восточной Сибири и т.д.

По данным переписи населения 1897 г. жители России подразделялись по своим занятиям на следующие группы (в млн).

1. Сельское хозяйство	93,7	(78,9%)
2. Промышленность и транспорт	14,2	(12,0%)
3. Торговля и услуги	10,8	(9,1%)
Итого производительное население	118,7	(100,0%)
4. Непроизводительное население	6,9
Всего	125,6

Разделив третью группу между первыми двумя и получив максимально упрощенную картину «разделения общественного труда как основы всего товарного производства и капитализма в России», В.ИЛенин заключил: «Из этой картины ясно видно, с одной стороны, что товарное производство вполне прочной ногой стоит в России. Россия — страна капиталистическая. С другой стороны, отсюда видно, что Россия еще очень отстала, по сравнению с другими капиталистическими странами, в своем экономическом развитии»⁷⁹.

Ниже приведены результаты исчислений П.Грегори, характеризующие изменения в структуре народного дохода России в конце XIX — начале XX вв. и темпы роста его компонентов⁸⁰.

Очевидно, что соотношение долей сельского хозяйства и промышленности, строительства, коммуникаций в народном доходе, претерпев существенные изменения в конце XIX в., в дальнейшем мало изменились, так как среднегодовые темпы роста дохода от сельского хозяйства увеличились, а от промышленности, строительства, коммуникаций — снизились. Вместе с тем бросается в глаза несоответствие удельного веса в общем числе жителей России каждой из упомянутых трех групп производительного населения их участию в создании народного дохода. Первая группа (сельское хозяйство), составлявшая в конце XIX в. 78,9%, производила 51,3% народного дохода, вторая (промышленность и транспорт), на долю которой приходилось 12,0% населения страны, давала 30,6%, а третья (торговля и услуги), объединявшая 9,1% жителей, приносила 18,1%.

Периоды	Доход от сельского хозяйства	Доход от промышленности, строительства, транспорта, связи	Доход от торговли, услуг	Народный ДОХОД
Доли народного дохода (%)
1883-1887	57,4	23,4	19,2	100,0
1897-1901	51.3	30,6	18,1	100,0
1909-1913	50,7	32.3	17,1	100,0
Темпы годового прироста (%)
1883-1887 -1897-1901	2,55	5,45	2,50	3,4
1897-1901 -1909-1913	3,00	3,60	2,75	3,1

К началу XX в. в России в основном сложилась отраслевая структура как сельского хозяйства, так и промышленности. Российское хозяйство носило многоотраслевой характер с достаточно четко выявившейся спецификацией отдельных районов. Так, В.И.Ленин указывал на существование в Европейской России районов зернового хозяйства (южные и юго-восточные окраины), торгового скотоводства и молочного хозяйства (прибалтийские, западные, северные, центрально-промышленные и частично центрально-земледельческие губернии) и льноводства (19 губерний нечерноземной полосы)⁸¹. Как уже отмечалось выше, специализация проявилась и в развитии сельского хозяйства в Сибири и Средней Азии.

Что касается российской промышленности, то к началу XX в. самыми крупными ее отраслями были текстильная и пищевая, рост которых являлся непосредственным результатом капиталистической эволюции сельского хозяйства. На их долю неизменно приходилось свыше половины всей стоимости промышленной продукции. Достигшая значительного объема производства пищевая промышленность, включавшая мукомольное, сахарорафинадное, маслобойное, спиртоводочное и табачное производства, свидетельствовала о прогрессе торгового земледелия в России. А наличие развитой текстильной промышленности, где главную роль играло работавшее преимущественно на импортном сырье хлопчатобумажное производство, основным потребителем которого было сельское население, свидетельствовало о достаточно далеко зашедшем процессе общественного разделения труда. Третье место занимала металлическая промышленность — металлургия и металлообработка, — развитие которой, обусловленное первоначально главным образом железнодорожным строительством, с конца XIX в., все больше ориентировалось на потребности промышленности и массового спроса.

Превращение Южного промышленного района в главный центр горно-металлургической промышленности завершило районирование промышленности в Европейской России. Рождение нового промышленного района вызвало не только количественные, но и качественные изменения в размещении промышленности. Передельные металлургические заводы Северо-Запада и Центра свертывали металлургическое производство, переходя на металлообработку и машиностроение. Более четкой становится специализация старых промышленных районов — Петербургского и Центрально-промышленного. Первый окончательно утвердился как главный центр машиностроения; второй укрепил свои позиции в качестве основного района текстильной промышленности.

Ко всему этому следует добавить, что к началу XX в. в Европейской России сложилась сеть железных дорог, которая мало изменилась в дальнейшем.

В то же время стабилизировалась также структура мирохозяйственных связей России.

Внешняя торговля любой страны хорошо отражает характерные черты ее экономического развития. Это в полной мере относится и к России. Ее доля в общей сумме оборотов мировой торговли составляла в начале 900-х годов немногим более 3%. Она была меньше даже доли России в мировом промышленном производстве, не говоря уже об ее удельном весе в производстве сельскохозяйственных продуктов. Это несоответствие указывает на важную черту развития российской экономики — тенденцию к автаркии. Как промышленное, так и сельскохозяйственное производство в России было ориентировано главным образом на внутренний рынок. К тому же в отличие от западно-европейских государств, колонии которых были отделены от метрополий морями, в Российской империи товарооборот между той ее частью, которую можно рассматривать в качестве метрополии, и колониальными районами происходил в рамках внутреннего рынка. Огороженный высокой таможенной стеной, всероссийский рынок составлял как бы автономный сектор международной системы разделения труда. Внешние экономические связи России играли сравнительно второстепенную роль в функционировании системы разделения труда, сложившейся в рамках Российской империи. Это следует иметь в виду при их рассмотрении.

Мы располагаем чрезвычайно детальными и, как теперь доказано, весьма достоверными статистическими сведениями, характеризующими развитие российской внешней торговли⁸².

Во второй половине XIX в. преобладающее место в российском экспорте заняли зерновые. В середине 70-х годов она достигла 50% и на этом уровне (при постоянных колебаниях) держалось до 1900-х годов. Вместе с тем возросло и значение вывоза леса. К началу XX в. второй статьей после хлеба российского экспорта стал лес. В 1896—1900 гг. на его долю приходилось 7,7% общей стоимости вывезенных из России товаров. Из старых статей экспорта важные позиции сохранил лишь лен (7,3%). Упало значение вывоза пеньки и шерсти. Почти полностью прекратился вывоз животного сала, употребляющегося главным образом на изготовление свечей. Зато в российском экспорте заняли заметное место нефтепродукты (4,7%) и сахар (3,0%). Во второй половине 90-х годов резко возрос вывоз яиц (4,0%). Мировой экономический кризис начала 90-х годов, чрезвычайно болезненно отразившийся на российской промышленности, и дальнейшая капиталистическая перестройка сельского хозяйства внесли свои коррективы в структуру российского экспорта. России не удалось закрепиться на рынках Западной Европы в качестве поставщика нефтепродуктов и сахара, в результате чего удельный вес этих товаров в российском экспорте снизился. Экспорт хлеба, продолжая испытывать колебания в зависимости от урожаев, все же имел тенденцию к возрастанию. Но его доля в общей сумме российского экспорта несколько снизилась.

К 1861 г. главной статьей российского импорта стал хлопок-сырец. В 1856—1860 гг. на его долю приходилось 12,8% общей стоимости ввезенных товаров. Кроме ввоза красителей, важную роль приобрел в это время ввоз машин. Происшедшие изменения свидетельствовали о росте промышленного производства в России. Однако в ее импорте продолжали еще преобладать товары потребительского спроса: пищевкусовые продукты и ткани.

К началу ЮС в. положение изменилось. Самыми крупными статьями российского импорта стали наряду с хлопком машины, металлы, шерсть. В конце 70-х годов полностью прекратился ввоз сахара: Россия сама стала его экспортером. Сохранили свои позиции в российском импорте лишь такие продовольственные товары, как чай, фрукты и рыба. В 1896—1900 гг. 47,5% стоимости российского импорта приходилось на долю основных товаров производственного спроса: хлопка, машин, металлов, шерсти, красителей и химических продуктов, угля. В 1900—1913 гг. структура российского импорта осталась в основном прежней. Единственное существенное ее изменение составило снижение удельного веса ввозимых металлов (с 10,5% в 1896—1900 гг. до 3,3% в 1909— 1913 гг.).

Ввоз машин резко возрастал в периоды промышленных подъемов и на высших их фазах (1878—1880, 1898—1900 и 1911— 1913 гг.) существенно превышал ввоз хлопка, оттесняя его на второе место. В остальное время в российском импорте первенствовал хлопок. Его доля была наиболее значительной во второй половине 80-х — начале 90-х годов XIX в. (свыше ¹/5 всего ввоза). В дальнейшем она стала понижаться. Увеличение потребности российской хлопчатобумажной промышленности в сырье с конца XIX в. все в большей мере удовлетворялось за счет отечественного (среднеазиатского и закавказского) хлопка, доля которого в предвоенные годы превысила 50%. Накануне войны, когда ввоз машин в Россию достиг максимальных размеров половину его составляли производственные машины, главным образом станки, четверть — сельскохозяйственные машины и орудия, десятую часть — электрические машины и электрооборудование. Остальное приходилось главным образом на части машин. Из транспортных машин Россия ввозила только автомобили. Потребность российских железных дорог в паровозах и вагонах удовлетворялась за счет их внутреннего производства.

Таким образом, структура российского экспорта лишний раз указывала на преобладание в экономике страны сельского хозяйства преимущественно зернового направления, но с проявившимся уже признаками развития интенсивного животноводства. При общем росте производства сельскохозяйственных продуктов наблюдалась отчетливая тенденция, с одной стороны, к снижению удельного веса заграничного вывоза большей их части, а с другой стороны, к появлению среди этих продуктов таких, производство которых было рассчитано главным образом на экспорт (например, коровье масло)⁸³. Примечательно, что, кроме леса, в экспорте России почти отсутствовали товары, представлявшие собой результат эксплуатации природных богатств страны, в частности, ископаемое сырье. Следовательно, рост горной промышленности определялся внутренними потребностями экономического развития.

Характер российского импорта, и в частности сугубо второстепенное значение в нем потребительских товаров промышленного производства, свидетельствовали о том, что спрос на предметы потребления в основном удовлетворяется отечественной промышленностью. О значительном объеме промышленного производства, особенно текстильного, говорили масштабы импорта сырья, хлопка, шерсти, красителей. Наконец, высокие показатели ввоза производственных машин сигнализировали о росте и техническом перевооружении промышленности, а сельскохозяйственных машин — об оснащении ими аграрного производства.

Весьма показательны для понимания состояния народно-хозяйственного организма России конца XIX — начала XX вв. и его внешние финансовые связи. Важнейшей и наиболее старой их формой были заграничные государственные займы. Впервые прибегнув к займу за границей в 1769 г., царское правительство в дальнейшем стало регулярно обращаться к зарубежному денежному рынку. К 1861 г. его внешний долг составлял уже значительную сумму в 350—450 млн. руб.⁸⁴. С 30-х годов XIX в., когда в России было учреждено первое железнодорожное общество, за границей стали размещаться, кроме облигаций государственных займов, облигации и акции, выпущенные железнодорожными обществами. Поскольку в большинстве случаев доходность таких акций и облигаций гарантировалась государством, они обращались на денежных рынках и принимались в залог кредитными учреждениями фактически наравне с российскими государственными бумагами. К тому же многие железные дороги, построенные акционерными обществами, затем перешли в казну, а займы ликвидированных железнодорожных обществ стали непосредственной частью государственного долга. В состав последнего входили также обязательства двух государственных ипотечных банков — Дворянского и Крестьянского, размещение которых за границей началось на исходе XIX века.

К началу 90-х годов XIX в. почти ³/4 иностранного капитала, помещенного в российские государственные займы и действовавшие в России акционерные предприятия, оказались направлены на железнодорожное строительство, около ^l/s — на «общие нужды» государства и меньше Ую — на учреждение и развитие деятельности нежелезнодорожных акционерно-паевых предприятий. За 1861—1881 гг. внешняя задолженность России возросла на 2 млрд, рублей. Более ⁴/s этой суммы пошла на сооружение железных дорог, т.е. на производительные цели⁸⁵. Однако к началу 80-х годов платежи процентов и погашения по реализованным за границей государственным и гарантированным правительством займам возросли настолько, что новые займы уже не могли их покрыть⁸⁶. Равновесие платежного баланса России по заграничным займам в дальнейшем поддерживалось лишь за счет активного сальдо внешнеторгового баланса.

Железнодорожная программа 60—70-х годов, выполнение которой послужило мощным двигателем индустриального развития России, обошлось ей дорого. Согласно расчету П.Грегори, в 1881— 1900 гг. Россия выплатила за границу погашения и проценты по этим займам свыше 2,5 млрд, руб., что более чем в полтора раза превышало сумму иностранных капиталов, вложенных в железнодорожное строительство за то же время⁸⁷. Кроме этой видимой стороны использования иностранного капитала в народном хозяйстве России, оно имело невидимую, как бы оборотную сторону. Недостаточность внутренних накоплений, обусловившая приток иностранного капитала, порождалась в России главным образом тем, что большая их часть при помощи системы государственного кредита отвлекалась от производительного использования в народном хозяйстве и шла на поддержание царского самодержавия и помещичьего землевладения. Задача обеспечения политического господства и экономических привилегий помещиков в условиях развивающегося капитализма требовала от царизма огромных непроизводительных затрат, но та же задача побуждала его идти и на большие производительные расходы: сооружение железных дорог, обеспечивавших помещичьим хозяйствам выход к рынкам, поощрения развития отраслей промышленности, необходимых для железнодорожного строительства и т.п. Возможность получать средства для их покрытия за границей позволяла царскому самодержавию использовать ресурсы внутреннего накопления для удовлетворения непроизводительных потребностей («общих нужд»). К 1893 г. царское правительство израсходовало на «общие нужды» из внутренних накоплений почти на Уг млрд, больше той суммы, которую составили иностранные займы на железнодорожное строительство (см. табл. 18.3). Однако чем больше возрастала заграничная задолженность России, тем труднее становилось получать новые займы. Уже в начале 90-х годов появились первые признаки исчерпания возможностей для дальнейшего размещения российских займов на европейских денежных рынках. А к концу этого десятилетия стало очевидно, что Европа насыщена российскими государственными и гарантированными ценными бумагами⁸⁸.

Введение царским правительством в середине 90-х годов золотого обеспечения рубля способствовало бурному притоку в конце XIX в. прямых иностранных инвестиций в российское народное хозяйство, созданию в России промышленных и иных предприятий заграничными компаниями и учреждению отечественных акционерных обществ при участии иностранного капитала. В результате к началу 1900-х годов выявилась структура иностранной задолженности России. Более ²/з всей суммы заграничных инвестиций было вложено в облигации государственных займов, примерно 1/10 — в гарантированные правительством облигации и акции железнодорожных обществ и около ^l/s — в акции и облигации действовавших в России отечественных и иностранных обществ. Определились и основные объекты этих вложений: железные дороги (67,2%), промышленность (15,5%), «общие нужды» государства и казенный ипотечный кредит (14,2%), кредит, страховое дело, торговля, транспорт, строительство, городское хозяйство (3,2%).

Вопрос о роли иностранного капитала в России, о прямых результатах и косвенных последствиях его воздействия на развитие российского народного хозяйства вызывал немало споров как у современников, непосредственно наблюдавших экономическую жизнь страны, так и у историков, занимавшихся ее ретроспективным изучением. В этих спорах трактовка вопроса о роли иностранного капитала в России долгое время предопределялась теми или иными привходящими факторами, что обусловливало ее односторонность. Примечательно, что первая вспышка полемики по этому вопросу относится ко второй половине 90-х годов, когда внешняя задолженность России уже превысили 3 млрд. руб. Причем спор разгорелся не относительно государственного и гарантированного правительством долга, составлявшего львиную долю этой суммы, а в связи с усилившимся притоком из-за границы предпринимательского капитала.

Проблема российских государственных и гарантированных займов осталась в стороне и в дискуссиях второй половины 20-х годов, когда вопрос о роли иностранного капитала в экономическом развитии России обсуждался в связи с начавшейся разработкой советскими историками и экономистами истории монополизации российского народного хозяйства. Среди исследователей, занимавшихся ею в то время, преобладало мнение, согласно которому развитие российского капитализма к концу XIX — начала XX в. проявления формирования монополистического капитализма они стали рассматривать как результат влияния извне, со стороны передовых капиталистических стран. Эти взгляды нашли свое выражение в выдвинутой Н.Н.Ванагом концепции дочернего происхождения финансового капитала в России. Согласно ей, монополии в России появились вследствие подчинения отечественной промышленности иностранными банками, которое осуществлялось в «утонченной форме» — через российские банки⁸⁹. Концепция Ванага породила среди советских историков и экономистов оживленную дискуссию. Однако большинство ее участников не оспаривали решающей роли иностранного капитала в утверждении монополистического капитализма в России. Споры разгорелись преимущественно по другим вопросам: когда началось и завершилось становление монополистического капитализма в России, увеличивалась или уменьшалась зависимость народного хозяйства страны от иностранного капитала и т.п.

Дискуссия показала уязвимость фактического обоснования концепции Ванага. Однако лежавшая в ее основе идея о производном, зависимом характере процесса монополистического перерождения капитализма в России, хотя от нее в конечном итоге отрекся сам ее автор, сыграла в дальнейшем важную роль в обосновании тезиса о полуколониальной зависимости России, превратившегося с середины 30-х годов в непререкаемую догму⁹⁰. Под влиянием тезиса о полуколониальной зависимости России роль иностранного капитала в нашей стране стала рассматриваться советскими историками лишь сквозь призму подчинения им российской экономики. При этом решение вопроса о степени этого подчинения заранее предопределялось тезисом о полуколониальной зависимости России. К тому же главное значение в том подчинении отводилось прямым вложениям в российскую промышленность и банки, составлявшим накануне Первой мировой войны около четвертой части всего притока иностранного капитала России, а важнейшая форма этого притока — заграничные займы царского правительства — вновь оказалась вне поля зрения исследователей. Их упорные поиски доказательств тезиса о полуколониальной зависимости России в проникновении иностранного капитала в российскую промышленность и банки оказались малоплодотворными⁹¹. Отказ советских историков в конце 50-х — начале 60-х годов от этого тезиса открыл значительно более результативный этап в изучении вопроса о роли иностранного капитала в России. Исследования А.Л.Сидорова и Б.В.Ананьича убедительно показали, что главным фактором финансовой зависимости страны являются заграничные займы царизма⁹². Многоаспектному изучению подвергся иностранный капитал в акционерных предприятиях, действовавших в России. К сожалению, работа советских историков в этом направлении, получившая широкий размах в конце 50-х — первой половине 60-х годов, затем оказалась свернута и лишь с середины 70-х годов стала понемногу возобновляться⁹³. Но с конца 60-х годов к этой работе особенно активно присоединились зарубежные исследователи, которыми был внесен весьма существенный вклад в изучение иностранного капитала в России⁹⁴.

В результате всестороннему рассмотрению подверглись количественные показатели иностранных вложений в России, уточнены данные об их структуре. Более ясными стали обстоятельства и условия заключения российских заграничных займов, практика их размещения. Обстоятельно изучена роль иностранного капитала в становлении и развитии российской промышленности, образования монополистических объединений, формирования финансового капитала. При этом выявлена сложная и противоречивая картина соперничества и сотрудничества как среди российских, так и среди иностранных промышленных групп и банков.

Значение иностранного капитала в социально-экономическом развитии России нельзя оценить однозначно. Восполняя искусственно создаваемый царским правительством отлив внутренних накоплений из народного хозяйства страны в сферу непроизводительного их использования, он обеспечивал возможность развития капитализма в России при существовании политического господства помещиков и помещичьего землевладения и тем самым способствовал сохранению самодержавно-помещичьего строя — главного фактора, задерживавшего экономический и социальный прогресс страны. Эта функция иностранного капитала стала очевидной в начале XX в., когда международные кредиторы царизма перешли от косвенной и непосредственной его поддержки путем предоставления займов на подавление революции и ведение войн. К тому же эта поддержка, как уже отмечалось выше, чрезвычайно дорого обходилась народному хозяйству России.

Вместе с тем бесспорно и то, что иностранные инвестиции сыграли важную роль в создании ряда народно-хозяйственных отраслей, наличие которых являлось необходимым условием индустриального развития страны (железнодорожный транспорт, горно-металлургическая промышленность, электротехника и др.). Они несли с собой не только передовую промышленную технологию, но и веками складывавшиеся навыки капиталистического предпринимательства, способствуя тем самым утверждению в России новейших организационных форм машинной индустрии, торговли и коммерческого кредита. Как показали исследования, иностранные инвестиции не привели к подчинению экономического развития страны интересам государств-экспортеров капитала или зарубежных финансовых групп. Направления этого развития, отраслевая структура народного хозяйства определялись прежде всего внутренними потребностями. Созданные иностранцами или при их участии промышленные и иные предприятия, работая на внутренний рынок, составляли органическую часть экономики России. Отсюда проистекала настоятельная необходимость сотрудничества их с местным капиталом. Та же необходимость диктовалась и своеобразием социально-экономических условий страны, ее юридических норм и коммерческих традиций. Причем в сотрудничестве иностранного и местного капиталов роль последнего неуклонно возрастала.

Иностранные инвестиции в российскую промышленность, ведущие свое начало еще с середины XIX в., первоначально были тесно связаны с миграцией предпринимателей. Первыми объектами иностранного предпринимательства стали хлопчатобумажное производство — наиболее динамично развивавшаяся тогда отрасль российской промышленности, а с 60-х годов — сахарное производство, вступившее в полосу бурного роста. Иностранные предприниматели способствовали также становлению новых производств электротехнического, парфюмерного, кондитерского. Хотя уже в то время были случаи учреждения в России акционерных обществ, все же предприятия, создававшиеся иностранцами, носили обычно единоличный или узкосемейный характер. Некоторые из них в дальнейшем преобразовывались в акционерные компании. Причем в их акционировании, как правило, принимали участие местные капиталисты, а основатели этих предприятий в большинстве своем переходили в российское подданство и постепенно ассимилировались. Лишь те из предприятий, основанных иностранцами, которые представляли собой торговые или промышленные отделения действовавших за границей фирм, продолжали сохранять устойчивые коммерческие или производственные связи со своей прародиной.

В 70—80-е годы интересы иностранного предпринимательства в России стали смещаться в сторону отраслей тяжелой промышленности — горнодобывающей, металлургической и металлообрабатывающей, химической, а также городского хозяйства. Иммиграция иностранных предпринимателей продолжалась и в это время, но в качестве основателей новых предприятий в упомяну-тых отраслях, требовавших значительных первоначальных вложений, они оказались оттеснены на второй план крупными западными промышленными фирмами или группами. А вслед за ними стали постепенно приобщаться к российским делам и банки. Отдавая на этом этапе определенное предпочтение организации иностранных компаний, предназначенных для деятельности в России, зарубежные фирмы и связанные с ними банки не отказывались и от учреждений российских акционерных обществ. Но и тех, и других тогда было еще немного, а к началу XX в. их стало несколько сотен. В 90-е годы в условиях бурного роста промышленности, сопровождавшегося небывалой учредительской горячкой, многообразные формы иностранного предпринимательства в России и его отношений с местным капиталом как бы срослись воедино, образовав сложную систему взаимосвязи, в которой все более явственно проявлялась движущая роль банков. Гигантское увеличение масштабов капиталистического производства в последней трети XIX в., оттеснение на второстепенные позиции индивидуального капиталиста капиталистом ассоциированным — акционерными компаниями, вступление банков на путь финансирования промышленности — все это предопределило возрастание их роли в капиталистическом предпринимательстве.

Если первые шаги по пути финансирования промышленности в России иностранные банки делали независимо от российских, то с середины 90-х годов между ними и крупнейшими петербургскими банками — Международным, Учетным и ссудным, Частным, Торгово-промышленным стало налаживаться постоянное сотрудничество. Последние выполняли первоначально роль младших партнеров, но по мере развития этого сотрудничества стали претендовать на большее. Это особенно относится к Петербургскому Международному банку, который проявил в ряде дел по финансированию российских предприятий стремление играть первую скрипку. Ведя дела с разными банковскими группами, он сумел занять в отношениях с зарубежными партнерами независимые позиции.

Кризис 1899—1903 гг. явился тяжелым испытанием для российской промышленности. Особенно трудным оказалось положение иностранных обществ. Четвертая их часть прекратила операции в 1901—1904 годах. Треть оставшихся приносила убытки. Незавидную судьбу многих иностранных обществ разделили и некоторые российские по уставу, но иностранные по составу капиталов предприятия. Созданные в период учредительской горячки без достаточного инженерного и-экономического обоснования, а нередко лишь для того, чтобы сорвать учредительскую прибыль, они в условиях кризиса стали разваливаться как карточные домики. При этом пострадали не только профессиональные грюндеры и второразрядные кредитные учреждения вроде Парижского Международного банка, но даже левиафаны международного финансового капитала — крупнейшие французские банки — Парижско-Нидерландский и «Генеральное общество». Несмотря на все усилия, они не смогли спасти ряд созданных ими предприятий.

Потери, понесенные иностранным капиталом в России в годы кризиса, имели немаловажные последствия. Приток из-за границы вложений в акционерные предприятия, действовавшие в российском народном хозяйстве, хотя и уменьшился, но отнюдь не прекратился. Более того, иностранные вложения явились важным фактором, способствовавшим выходу России из кризиса: их прирост свыше чем в 3 раза превысил прирост отечественных вложений в акционерные предприятия за 1900—1907 годы. Однако в структуре иностранного капитала, работавшего в российском народном хозяйстве, его стратегии и методах действий произошли существенные изменения. Они будут специально проанализированы мной далее. А пока отмечу лишь их главную тенденцию: переход иностранного капитала от непосредственного воздействия на производство к финансовому контролю.

Хотя, как отмечалось выше, прямые иностранные вложения в капиталистические предприятия в России первоначально были тесно связаны с иммиграцией из-за границы предпринимателей и инженерно-технического персонала, в дальнейшем, чем масштабнее становился приток иностранного капитала и российское народное хозяйство, тем меньшее значение имела связанная с ним иностранная иммиграция. Количественную характеристику результатов последней дают следующие сведения об общем количестве рабочих, мастеров, заведующих и директоров на фабриках и заводах в 51 губернии Европейской России⁹⁵ и числе иностранных подданных среди них на 1898 г., содержащиеся в делах Общей канцелярии министра финансов⁹⁶:

- 1.301.115 чел.

- 9.719 чел. (0,7%)

- 39.626 чел.

- 3.356 чел. (8,5%)

- 37.873 чел.

- 2.676 чел. (7,1%)

Всего рабочих Из них иностранцев Всего мастеров и подмастерьев Из них иностранцев

Всего заведующих и служащих администрации Из них иностранцев

Следует заметить, что эти данные дают представление об удельном весе иностранных инженеров и служащих, мастеров и рабочих в российской промышленности на тот момент, когда их число было, вероятно, наиболее значительным, ибо в начале XX в., как показал Д.Мак-Кей, в России активизировался процесс замены иностранного персонала отечественным на предприятиях, в которых принимали участие зарубежные капиталисты, промышленные группы, банки⁹⁷. Таким образом, иностранный капитал в своей предпринимательской деятельности в России, используя делегированные им из-за рубежа кадры высших управляющих и технических руководителей, опирался все же на местные инженерные и рабочие кадры, на их производственные навыки, знания и интеллект.

Чтобы завершить рассмотрение вопроса об уровне социально-экономического развития России к началу XX в. и характера ее отношений с окружающим капиталистическим миром, следует, пожалуй, коснуться той роли, которую она играла в научно-техническом прогрессе. Как показала история науки и техники, участие отдельных стран в общечеловеческом процессе познания природы и совершенствовании на этой основе общественного производства, в поступательном движении научно-технической мысли и рождении новых производственно-технических идей довольно хорошо отражает уровень развития производительных сил в этих странах и их место в мировой экономике.

Историей науки и техники выработаны достаточно четкие критерии характеризующие степени отсталости стран, оказавшихся в арьергарде научно-технического прогресса по сравнению со странами, игравшими в нем ведущую роль. Согласно им, исходным моментом, с которого в отставшей стране начинается под влиянием извне утверждение машинной индустрии, служит преодоление ею порога восприимчивости технических новаций, открывающее возможность ее индустриального развития на основе импортируемой техники и заимствованных технических идей⁹⁸. Исходя из существующих в литературе датировок начала промышленного переворота в России, можно утверждать, что она преодолела этот рубеж не позднее чем к концу второй четверти XIX века.

А с 60-х годов начинается вторжение российской науки в мировую научную мысль в качестве движущей силы ряда ее направлений. Именно в это время, спустя более десятилетия после смерти И.И.Лобачевского его идеи, получив, наконец, повсеместное признание, стали оказывать преобразующее воздействие на отечественную и зарубежную математику. Тогда же Россия дала миру теории, ознаменовавшие собой вступление в новый этап развития химии и физиологии, теорию химического строения органических соединений А.М.Бутлерова, периодический закон химических элементов Д.И.Менделеева и теорию рефлексов головного мозга И.М.Сеченова. Этапными стали в истории антропологии и этнографии открытия Н.И.Миклухо-Маклая 70—80-х годов, в истории биологии — предложенные И. И. Мечниковым теория развития многоклеточных организмов и учение о фагоцитозе, начало разработки которых относится к тому же времени. На исходе XIX в. число научных направлений, в которых представители российской науки заняли ведущие позиции, возросло. Напомню, лишь наиболее выдающиеся и общепризнанные: их заслуги 1890—1900-х годов — создание учения об условных рефлексах И.П.Павловым и теории почвообразования В.В.Докучаева и КД.Глинки, основание аэродинамики Н.Е.Жуковским и геохимии — В.И.Вернадским, открытие растительного вируса Д.И.Ивановским, положившее начало вирусологии, и светового давления П.Н.Лебедевым, представлявшее собой важный шаг в развитии электромагнитной теории света, получение впервые в мире синтетического каучука и научное обоснование возможности его промышленного синтеза С.В.Лебедевым и др.

Давно замечено, что в России фундаментальные науки опережали в своем развитии прикладные, технические, в то время как научная мысль здесь уже в последней трети XIX в. начинает выходить на передовые рубежи мировой науки, технические идеи и разработки были направлены в это время главным образом на адаптацию зарубежной техники, приспособление ее к российским условиям. Ограничимся констатацией этого явления, ибо рассмотрение его причин потребовало бы слишком много места. Проявлялись в них как общие закономерности взаимоотношений науки и техники, так и специфические особенности социально-экономического развития России. Как бы то ни было, усилия Д.И.Менделеева поставить науку на службу производству не принесли желаемого результата. В частности, его попытки добиться рациональной добычи и переработки ценнейшего полезного ископаемого — нефти наталкивались на упорное сопротивление российских промышленников, которые в условиях характерной для Бакинского нефтеносного района простоты и дешевизны добычи нефти не спешили вкладывать средства на ее техническое усовершенствование и развитие переработки, предпочитая хищнически сжигать большую часть добываемой нефти под топками первых котлов".

Тем не менее уже в 70—90-х годах российскими учеными и инженерами было предложено немало выдающихся технических идей и изобретений. Однако, как правило, они либо не получили практического осуществления и были забыты, как (например, летательный аппарат А.Ф.Можайского), либо оказались реализованы за границей и вернулись в Россию в иностранном обличье. Таковы были судьбы электрических ламп А.Н.Ладыгина и П.Н.Яблочкова, способа электросварки Н.Н.Бернардоса и др. Ориентированная в своем догоняющем развитии на заимствование готовой техники, апробированной в передовых индустриальных странах, промышленность России была еще неспособна усваивать и использовать в массовом производстве также отечественные новации, которые выходили за рамки простого приспособления к российским условиям или улучшения известных технических устройств, технологий, и т.п. и предлагали принципиально новые инженерные решения, открывавшие совершенно неизведанные пути технического прогресса.

На исходе 90-х годов это положение начинает меняться. Грандиозный промышленный подъем последнего десятилетия XIX в. создал необходимые производственные и психологические предпосылки для эмансипации технической мысли в России. А в условиях тяжелейшего кризиса 1899—1903 гг. и затянувшегося на пятилетие периода выхода из него российские промышленные фирмы в поисках путей для своего выживания и развития стали проявлять большую отзывчивость к техническим новациям, причем не только к зарубежным, но и отечественным.

История изобретения радио А.С.Поповым и его последующего применения свидетельствует о том, что техническая мысль в России, преодолевая путь подражательства, приобретает все более самостоятельный и поистине новаторский характер, вместе с тем предостерегает против преувеличения упомянутой отзывчивости российского промышленного предпринимательства. Но причины того, что многие изобретения, родившиеся в России получили более успешное и широкое применение за рубежом, перемещаются в конце XIX — начале XX в. с технической почвы на преимущественно коммерческую, проявляясь в слабой конкурентоспособности российских промышленных фирм, их неподготовленности к борьбе за мировой рынок.

И все же перемены были налицо; один из признаков — бурный рост производства в России в начале XX в. дизель-моторов, в освоении которого российской промышленности принадлежала ведущая роль¹⁰⁰. Другой признак — качественное обновление моделей паровозов, производившихся на российских заводах. Паровозостроение сложилось в России еще в 70-е годы, и уже в то время почти полностью прекратился импорт паровозов. Уже в 80-е годы русскими инженерами были созданы оригинальные модели, содержащие такие конструктивные решения, которые стали использоваться за границей. Паровозы серий «С», «Э» и «Д», к выпуску которых российские заводы приступили накануне и в годы Первой мировой войны, по своим технико-экономическим показателям принадлежали к лучшим мировым достижениям в паровозостроении¹⁰¹.

Вследствие резкого уменьшения в 1900-х годах заказов на паровозы в России паровозостроительные предприятия попытались выйти на зарубежный рынок. Их попытки оказались мало успешными. Но причина этого заключалась главным образом в незнании российскими производителями условий зарубежного рынка, отсутствии за границей сбытовых структур, естественно, в том что покупатель предпочитал иметь дело с известными ему фирмами. Тем не менее в 1907 г. на конкурсе на поставку паровозов для румынских железных дорог Коломенскому и Луганскому заводам удалось потеснить и берлинскую фирму «Борзиг» и получить часть заказа. В дальнейшем, как показывают архивные материалы Общества Коломенского завода, его правление настойчиво стремилось получить заказы не только в Румынии, но и в Болгарии, Италии, Франции. С этой целью им совместно с правлением Русского общества заводов Гартмана (в Луганске) было создано зарубежное представительство в Париже. В 1912—1913 гг. оно налаживает связи с парижской прессой, устанавливает контакты с Министерством путей сообщения Франции и начинает переговоры с французской железнодорожной компанией «Regie Generate», владевшей концессиями в Турции и Аргентине¹⁰².

Успехи в производстве дизель-моторов способствовали выдвижению России на передовые позиции и в теплоходостроении, особенно в сооружении пассажирских винтовых речных теплоходов¹⁰^.

Впечатляющими были также достижения российской производственно-технической мысли в области самолетостроения. В 1912—1913 гг. на Русско-Балтийском заводе началось серийное производство крупных многомоторных самолетов конструкции Сикорского «Русский Витязь» и «Илья Муромец», представлявшее собой первый реальный шаг к созданию транспортной и пассажирской авиации¹ °⁴. Здесь зримо проявилось взаимодействие науки, техники и производства: выдающихся результатов в разработке проблем аэродинамики Н.Е.Жуковским и его последователями, уникального таланта конструктора и способности промышленности к освоению серийного производства сложных машин. Чтобы по достоинству оценить этот факт, обратимся к документам эпохи. 19 марта 1913 г. английское посольство в Петербурге обратилось к министру иностранных дел России со следующим меморандумом: «Правительство его величества желает получить те сведения касательно русского аэроплана "Илья Муромец", которые российское правительство могло бы сообщить, ввиду возможного приобретения подобных аппаратов для британского флота. Ввиду этого посольство его величества запрашивает, — не имеет ли российское правительство каких-либо возражений против того, чтобы представитель адмиралтейства имел свидание с г. Сикорским в целях осведомления о его намерениях касательно аэропланов всякого другого типа, которые он, возможно, проектирует, и для просмотра, в случае возможности, чертежей»¹⁰⁵. Получив этот меморандум, царское правительство решило воспользоваться просьбой англичан, чтобы добиться от английского правительства уступок в переговорах относительно приобретения Россией военных судов, строившихся в Англии по заказу чилийского правительства. Ответная памятная записка, врученная российским министерством иностранных дел английскому послу в Петербурге 28 марта 1914 г., гласила: «Аэроплан г. Сикорского считается военной тайной, имеющей большое значение. Тем не менее, желая дать доказательство своих дружеских чувств в отношении Англии, императорское правительство склонно выполнить пожелание, высказанное в памятной записке британского посольства от 1 апреля (19 марта) текущего года. Императорское правительство со своей стороны пожелает дать доказательство подобных же чувств в отношении России и не откажет в своем содействии с целью облегчить приобретение российским правительством военных судов, строящихся в Англии по заказу республики Чили»¹⁰⁶.

Итак, процессы капиталистического; индустриального развития России делали свое дело. В начале XX в. она выглядела иначе чем в середине ХІХ-го. Изменился и характер ее отношений с более развитыми капиталистическими государствами: из объекта экономического воздействия она начала превращаться в субъекта взаимодействия с ними. Ее отсталость по сравнению с самыми передовыми из них, пожалуй, даже возросла, но она вплотную приблизилась по абсолютным размерам промышленного производства к тем старым капиталистическим державам, темпы развития которых замедлились. Однако, какое значение имеют данные об абсолютных размерах промышленного производства при низком его душевом уровне?

В нашей литературе часто повторяется известное ленинское положение о том, что Россия находилась «на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских...»¹⁰⁷. Из этого обычно делается вывод, что в России сочеталось и переплеталось передовое и отсталое, образуя некий средний уровень развития капитализма. Между тем из приведенного положения следует лишь то, что граница между цивилизацией и сферой ее распространения проходила через Россию, деля ее на две части, отделяя два полюса ее развития. Сложность проблемы заключается в том, что эта граница была во многом условной, являясь не столько географическим, сколько социальным фактором. Общественно-экономический организм страны представлял собой единство противоположностей — передового и отсталого. В этом противоречивом единстве передовое, сочетаясь и переплетаясь с отсталым, вместе с тем явно стремилось к локализации, образуя отрасли народного хозяйства и географические районы, где господствовали достаточно зрелые формы капитализма. И именно это передовое, воздействуя на отсталое, определяло ту «общую линию», по которой при всех своеобразиях России шло ее развитие.

Будучи результатом общественного разделения труда на определенной стадии социально-экономического развития, рост промышленного производства, отвечавший в России почти исключительно потребностям внутреннего спроса, отражал степень капиталистической эволюции всего народного хозяйства. При этом абсолютные его размеры характеризовали масштаб передовой капиталистической сферы экономики страны, а показатели промышленного производства на душу населения указывали на глубину проникновения капитализма в толщу производственных отношений, степень подчинения им всего народного хозяйства и распространения его на территорию страны.

Примечания

¹ В советской историографии подобные исследования посвящены главным образом проблемам генезиса капитализма в Европе и особенно — вопросам капиталистического развития стран Востока. Литература, посвященная сравнению этих процессов в России и в других странах исчерпывается блестящими очерками И.Ф.Гиндина (Проблемы «модернизации» и индустриализации и их видоизменение с XVI по XX века М., 1970) и Н.МДружинина (Особенности генезиса капитализма в России в сравнении со странами Западной Европы и США // Новая и новейшая история. 1972. № 4). Кроме того опубликованы материалы коллоквиума историков СССР—ФРГ и двух коллоквиумов историков СССР—ГДР, посвященных сравнительному изучению капитализма в Германии и России: Deutschland and in Zeitalter des Kapital-ismus: 1861—1914. Wiesbaden, 1977; Производительные силы и монополитический капитал в России и Германии в конце XIX — начале XX века. М., 1986; Крупные аграрии и промышленная буржуазия России и Германии в конце XIX — начале XX века. М., 1988.

² Berend Г, Ranki G. Kozer-Kelet-Europa gazdasagi fejiodese a XIX— XX szazadban (Экономическое развитие Восточно-Центральной Европы в XIX—XX вв.). Budapest, 1969; Беренд И., Ранки Д. К вопросу промышленной революции в Восточной и Юго-Восточной Европе // Studia Historica Academiae Scientiarum Hungari-cae. 1970; № 62; Они же. Economic development in East-Central Europe in the 19-th and 20-th centuries. N.Y.; L., 1974; Они же. Gazdasagi elmaradottsag, kiutak es kudarcok a XIX. szazadi Europaban: Az europai peiferia az ipari forradalom koraban. (Экономическая отсталость, успехи и неудачи в выходе из нее в Европе XIX века: Периферия Европы в эпоху промышленной революции). Budapest, 1979; Underdevelopment in Europe in the context of East-West relations in the 19th cetury // Studia Historica Academiae Scientiarum Hungaricae. Они же. № 158. 1980; The Europian periphery and industrialization 1780—1914. L.; N.Y., 1982.

³ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 400.

⁴ Об этом см.: Bairoch Р. Revolution industruelle et sousdeveloppement. 4-me ed. P.; La Haye, 1974.

⁵ McKay J.P. Pioneers for profit: Foreign entrepreneurship and russian industrioalization 1885—1913. Chicago; L., 1970.

⁶ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 7, 601; см. также: Т. 4. С. 220,

⁷ Там же. Т. 5. С. 187.

8 См.: Там же. Т. 3. С. 14-16; Т. 16. С. 215-219, 424; Т. 17. С. 29-30, 125-130, 150-151; Т. 20. С. 168-169; Т. 24. С. 6-7; Т. 47. С. 226-227.

9 Там же. Т. 25. С. 268.

Ю Там же. Т. 25. С. 258, 268-269.

¹¹ Там же. Т. 27. С. 260-261; Т. 30. С. 88; см. также: Т. 25. С. 269; Т. 30. С. 351-356.

¹² Там же. Т. 28. С. 700. Подробный анализ истории разработки В.И.Лениным классификации стран мира в связи с изучением им итоговой картины «всемирного капиталистического хозяйства в его международных взаимоотношениях» см.: там же. Т. 27. С. 303; см.: Бовыкин В.И. О некоторых вопросах изучения иностранного капитала в России // Об особенностях империализма в России.

M. , 1963. С. 250-268.

¹³ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 28. С. 700.

¹⁴ Там же. Т. 30. С. 355.

¹⁵ Об одном из таких случаев, относящемся к Турции, речь уже шла. Другой касался «западно-европейских мелких стран». В той же тетради среди выписок из труда О.Гюбнера находится еще одна составленная В.И.Лениным таблица, где в группу стран, переживших «эпоху национальных и демократических движений» до 1871 г., включена вся западная Европа (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 28. С. 687). Затем, видимо, учитывая финансовую несамостоятельность «западно-европейских мелких стран», В.И.Ленин включил их во вторую группу. Явно у него не было ясности относительно группировки стран Латинской Америки.

¹⁶ См.: Rostow W.W. The stages of economic growth: A non-communist manifesto. Cambridge (Mass.), 1960.

¹⁷ Cm.: Black C.E. The dinamics of modernisation: A stady in comparative history. N.Y., 1966.

¹⁸ Cm.: Gerschenkron A. Economic backwardness in historical perspective: A book of essays. Cambridge (Mass.), 1962.

¹⁹ Авторы упомянутых теорий, особенно АТершенкрон и С.Блэк, тоже уделяли России довольно много внимания.

²⁰ См., например: Cameron R. Banking in the early stages of industrialization. N.Y., 1967; Henderson W.O. The industrial revolution on the continant: Germany, France, Russia 1800—1914. L., 1961; Black C.E. (ed.). The modernization of Japan and Russia. A comparative study.

N. Y.; L., 1975; Millward A.S., Saul S.B. The development of the economies of continental Europe 1850—1914. L., 1977.

²¹ Сталин И.В. Вопросы ленинизма. 10-е изд. М., 1934. С. 5 (Об основах ленинизма, 1924 г.).

²² См.: Бовыкин В.И. О некоторых вопросах изучения иностранного капитала в России // Об особенностях империализма в России. М., 1963.

²³ См.: Сидоров А.Л. В.ИЛенин о русском военно-феодальном империализме: (О содержании термина «военно-феодальный империализм») // Там же.

²⁴ Подробнее см. об этом: Бовыкин В.И. Проблемы перестройки исторической науки и вопрос о «новом направлении» в изучении социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции // История СССР. 1988. № 5. С. 83—89.

²⁵ Минц И.И. История Великого Октября: В 3-х томах. Т. 1. М., 1967. С. 41.; История СССР с древнейших времен до наших дней. Первая серия. В 6-ти томах. Т. 6. С. 331. М., 1968. Глава «Социально-экономическое развитие России в начале XX в.» (авторы: Анфимов А.М., Волобуев П.В., Гиндин И.Ф.).

²⁶ См., например: Генеральная репетиция Великого Октября: Первая буржуазно-демократическая революция в России. М., 1985. С. 12; Волобуев П.В. Выбор путей общественного развития: теория, история и современность. М., 1987. С. 146.

²⁷ См. об этом: Бовыкин В.И. Проблемы перестройки исторической науки и вопрос о «новом направлении» в изучении социально-экономических предпосылок Великой Октябрьской социалистической революции Ц История СССР. 1988. № 5. С. 82—83.

²⁸ Россия 1987 год: Выбор исторического пути. М., 1989. С. 75.

²⁹ Ленинский сборник. X. С. 425.

³⁰ Funken К. Okonomischen Vorausetzungen der Oktoberrevolution. Zur Entwicklung des Kapitalismus in Russland. Ziirich, Frankfurt a. M., 1976.

³¹ Попытка такого рода применительно к России была предпринята лишь недавно молодым исследователем И.И.Долуцким. См. его статью в сб.; Реформы второй половины XVII—XX вв.: подготовка, проведение, результат. (М., 1989).

³² Funken К. Op. cit. Р. 322—323.

³³ Ibidem. Р. 323.

³⁴ Gregory P.R. Ruian national income, 1885—1913. Cambridge; L.; N.Y., 1982. P. 166; Ratner S., Soltow J.H., Sylla R. The evolution of the american economy. N.Y., 1979. P. 276; Levy-Leboyer M., Bour-guignon F. L’economie frangaise au XIX siecle. P., 1985. P. 320; Ber-end I., Ranki G. The europian periphery and industrialization 1780— 1914. Cambridge; L.; N.Y., 1982. P. 159.

³⁵ Funken K. Op. cit. P. 323, 324.

³⁶ См.: Международное рабочее движение: В 7-ми томах. Т. 3. М., 1978; Kaimson Z.H., Tilly Ch. (ed.). Strikes, wars, and revolutions in an international perspective: Strie waves in the late nineteenth and early twentieth centuries. Cambridge, N.Y., 1989.

³⁷ Funken K. Op. cit. P. 324—326.

³⁸ Минц И.И. О перестройке в изучении Великого Октября // Вопросы истории. 1987. № 4. С. 4—5.

³⁹ См.: Gerschenkron A. The rate of industrial growth in Russia since 1885 // The Journal of Economic History. 1957. Vol. 7. P. 144—174.

⁴⁰ Goldsmith. R.W. The economi growth of tsarist Russia 1860—1913 // Economic Development and Cultural Change. 1961. № 3. P. 441—475.

⁴¹ Gregory P.R. Russian industrialisation and economic growth: Results and perspectives of western research // Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas. 1977. Bd. 25. H. 2. S. 203.

⁴² Milward A.S., Saul S.B. The development of the economics of continental Europe 1850—1914. L., 1977. P. 424.

⁴³ Kahan A. Capital formation during the period of early idusttialization in Russia, 1890—1813 // The Cambridge economic history of Europe. Vol. 2, Part 2. Cambridge; L.; N.Y., 1978. P. 289.

⁴⁴ Ibidem. P. 265.

⁴⁵ Cm.; Blackwell W.L. The Beginings of russian industrialization 1800— 1860. N.Y.

⁴⁶ Blackwell W.L. The idustrialization of Russia: An historical perspective. N.Y., 1970. P. 198.

⁴⁷ Falkus M.E. The idustrialization of Russia, 1700—1914. L., 1972. P. 82.

⁴⁸ Ibidem. P. 12.

⁴⁹ Falkus M.E. Russia’s national income, 1913: A revaluation // Economica. New Series. 1968. Vol. 35. №137. P. 58—59.

⁵⁰ Блестящий критический анализ этих критериев был, в частности, дан С.Кузнецом. См.: Kuznetz S. Notes on the take-off // Rostow W.W. (ed.). The economics of take-off into sustained growth. L., 1963.

⁵¹ Gregory P. Economic growth and structural change in tsarist Russia: A case of modern economic growth? // Soviet studies. 1972. № 3. P. 432-438.

⁵² Milward A.S., Saul S.B. Op. cit. P. 333.

⁵³ Crisp O. Labour and idustrialization in Russia // The Cambridge economic hitory of Europa. Vol. 7, Part 2. Cambridge; L.; N.Y., 1978. P. 308.

⁵⁴ Haumann H. Kapitalismus im zaristischen Staat 1906—1917: Organisa-tionsformen, Machtverhaltnisse und Liestungsbilanz in Industrial-isierungsprozess. Konigstein, 1980.

⁵⁵ Haumann H. Op. cit. S. 69.

⁵⁶ Ibidem. S. 71.

⁵⁷ Gregory P.R. Russian national income, 1885—1913. Cambridge; L.; N.Y., 1982. P. 192—194. Нумерация выводов П.Грегори мной несколько изменена, поскольку здесь приведена лишь часть из них.

⁵⁸ Gatrell Р. The tsarist economy 1850—1917. L., 1986. P. 231.

⁵⁹ Тарновский K.H. О социологическом изучении капиталистического способа производства // Вопросы истории. 1964. № 1.

⁶⁰ См., в частности: Особенности аграрного строя России в период империализма. М., 1962; Об особенностях империализма в России. М., 1963.

⁶¹ Тарновский К.Н. Указ. соч. С. 132.

⁶² Тарновский К.Н. Проблема взаимодействия социально-экономических укладов империалистической России на современном этапе развития советской исторической науки // Вопросы истории капиталистической России: Проблема многоукладности. Свердловск, 1972. С. 27.

⁶³ Гиндин И.Ф. Концепция капиталистической индустриализации России в работах Теодора фон Лауэ // История СССР. 1971. № 4. С. 227, 229.

⁶⁴ Там же. С. 229-230.

⁶⁵ Там же. С. 227—228.

⁶⁶ Bovikin ?.І. Oroszorszag ірагі fejlodesenek tarssdalmi-gazdasagi problemai (Общественно-экономические проблемы промышленного развития в России) // Tortenelmi Szemle. Budapest, 1973. № 1— 2. Р. 31; Bovikin ?.І. Probleme der industriellen Entwicklung Russlands // Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolutionaren Russland. Koln, 1975. S. 189.

⁶⁷ См.: Растянников В.Г. Аграрная революция в многоукладном обществе. М., 1973. С. 139—140; Развивающиеся страны: закономерности, тенденции, перспективы. М., 1974. С. 320—321; Меликсе-тов А.В. Социальная политика Гоминьдана, 1927—1949 гг. М., 1977. С. 24, 26 и др.

⁶⁸ Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М., 1984.

⁶⁹ См.: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России 1783—1883 гг. М., 1986; Долуцкий И.И. Россия в начале XX века: общее и особенное // Реформы второй половины XVII—XX вв.: подготовка, проведение, результаты. М., 1989.

⁷⁰ Долуцкий И.И. Указ. соч. С. 83.

⁷¹ Там же. С. 84.

⁷² Там же. С. 85—86.

⁷³ Имеется в виду книга Волобуева П.В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М., 1987.

⁷⁴ Долуцкий И.И. Указ. соч. С. 86—87.

⁷⁵ Там же. С. 87.

⁷⁶ Там же. С. 87-89.

⁷⁷ Berend I., Ranki G. Underdevelopment in Europe the context of East-West relations in the 19th century. P. 25—26; Idem. The european periphery and industrialization 1780—1914.

⁷⁸ Ковальченко И.Д., Бородкин Л.И. Аграрная типология губерний Европейской России на рубеже XIX—XX веков: (Опыт многомерного количественного анализа) // История СССР. 1979. N9 1. С. 59—95; Ковальченко И.Д., Бородкин Л.И. Промышленная типология губерний Европейской России на рубеже XIX—XX веков: (Опыт многомерного количественного анализа по данным промышленной переписи 1900 г.) // Математические методы в социально-экономических и археологических исследованиях. М., 1981. С. 102—128; Ковальченко И.Д., Бородкин Л.И. Вероятная многомерная классификация в исторических исследованиях: (По данным об аграрной структуре губерний Европейской России на рубеже XIX—ЮС вв.) // Математические методы и ЭВМ в исторических исследованиях. М., 1985. С. 6—30.

⁷⁹ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 501—502.

⁸⁰ Gregory P.R. Russian national income, 1885—1913. Cambridge, L., N.Y., 1982. P. 133.

⁸¹ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 3. С. 252—263, 278—283.

⁸² Выходившее под разными названиями издание ежегодных сведений о внешней торговле России охватывает период с 1802 по 1915 г. (за исключением 1808—1811 гг.). С 1870 г. оно называлось «Обзор внешней торговли России по европейским и азиатским границам». Сведения за XIX в. систематизированы в изданном под редакцией В.И.Покровского «Сборнике сведений по истории и статистике внешней торговли России» (СПб., 1902). Происхождение этих сведений и их информативные возможности исследованы Е.В.Дворецким. См.: Массовые источники по социально-экономической истории России периода капитализма. М., 1979. Гл. 10. Специальные исследования по истории внешней торговли России, см.: Лященко П.И. Зерновое хозяйство и хлеботорговые отношения России и Германии в связи с таможенным обложением. Пг., 1915; Покровский С.А. Внешняя торговля и внешняя торговая политика России. М., 1947; Китанина Т.М. Хлебная торговля России в 1875—1914 гг. Л., 1978; и др.

⁸³ Показатели отношения производства и экспорта, а также потребления и импорта в России, см.: Ден В.Э. Положение России в мировом хозяйстве. Пг., 1922; Горфинкель Е.С. СССР в системе мирового хозяйства. М., 1929; и др.

⁸⁴ См.: Гиндин И.Ф. Русские коммерческие банки. М. 1948. С. 394, 444—445; Бовыкин В.И. К вопросу о роли иностранного капитала в России // Вестник Московского университета. Серия 9: История. 1964. М> 1. С. 65.

⁸⁵ Это не значит, что все эти средства были использованы действительно производительно: немалая часть их была разворована подрядчиками и поставщиками, пошла на взятки должностным лицам и т.п.

⁸⁶ На это указывают все имеющиеся расчеты платежного баланса России, несмотря на различную методику их исчисления.

⁸⁷ Gregory P.R. Russian national income, 1885—1913. P. 97—98.

⁸⁸ См. об этом: Соловьев Ю.Б. Франко-русский союз в его финансовом аспекте (1895—1900 гг.) // Французский ежегодник, 1961. М., 1962. С. 162—205; Ананьич Б.В. Россия и международный капитал 1897—1914: Очерки истории финансовых отношений. Л., 1970. С. 9-49.

⁸⁹ Ванаг Н.Н. Финансовый капитал в России накануне мировой войны. М., 1925. С. 25.

⁹⁰ См.: Тарновский К.Н. Советская историография российского империализма. М., 1964. С. 11—70; Бовыкин В.И. Зарождение финансового капитала в России. М., 1967. С. 8—22.

⁹¹ См. об этом: Бовыкин В.И. О некоторых вопросах изучения иностранного капитала в России // Об особенностях империализма в России. М., 1963. С. 274-311.

⁹² См.: Сидоров А.Л. Финансовое положение России в годы первой мировой войны (1914—1917). М., 1970; Ананьич Б.В. Указ, соч.; см. также: Соловьев Ю.Б. Франко-русский союз в его финансовом аспекте (1895—1900 гг.) // Французский ежегодник. 1961. М., 1962; Ананьич Б.В., Лебедев С.К. Участие банков в выпуске облигаций российских железнодорожных обществ (1860—1914 гг.) // Монополии и экономическая политика царизма в конце XIX — начале XX века Л., 1987.

⁹³ См.: Бовыкин В.И. Банки военной промышленности России накануне первой мировой войны // Исторические записки. 1969. Т. 64; Он же. Из истории взаимоотношений банков с промышленностью накануне первой мировой войны // Материалы по истории СССР. М., 1959. Т. 6. Документы по истории монополистического капитализма в России. Он же. Зарождение финансового капитала в России; Он же. Российская нефть и Ротшильды // Вопросы истории. 1978. № 4; Он же. Формирование финансового капитала в России. М., 1984; Гиндин И.Ф., Тарновский К.Н. История монополии Вогау (торгового дома «Вогау и К⁰») // Материалы по истории СССР. Т. 6; Крузе Э.Э. Табачный и ниточный тресты: (Из истории монополий в обрабатывающей промышленности) // Из истории империализма в России. М.; Л., 1969; Соловьева А.М. Роль банковского капитала в железнодорожном строительстве России накануне первой мировой войны // Материалы по истории СССР. Т. 6; Фурсенко А.А. Из истории русско-американских отношений на рубеже XIX—XX вв. // Из истории империализма в России; Он же. Парижские Ротшильды и русская нефть // Вопросы истории. 1952. № 2; Он же. Нефтяные тресты и мировая политика: 1890-е годы — 1918 г. М.; Л., 1965; Фисенко А.А., Шепелев Л.Е. Нефтяные монополии России и их участие в борьбе за раздел мирового рынка в 90-х годах XIX века // Материалы по истории СССР. Т. 6; Шацилло К.Ф. Формирование финансового капитала в судостроительной промышленности Юга России // Из истории империализма в России; Он же. Иностранный капитал и военно-морские программы России накануне первой мировой войны // Исторические записки. 1961. Т. 69; Геф-тер М.Я., Шепелев Л.Е. О проникновении английского капитала в нефтяную промышленность России (1898—1902 гг.) // Исторический архив. 1960. № 6; Нетесин Ю.Н. Из истории проникновения германского капитала в экономику России // Известия АН Латвийской ССР. 1960. № 4; Фридман Ц.Л. Иностранный капитал в дореволюционном Казахстане. Алма-Ата, 1960; Каспарова И.Г. Меднорудная промышленность дореволюционной Армении и иностранный капитал. Ереван, 1961; Монополистический капитал в нефтяной промышленности России 1883—1914; Документы и материалы. М.; Л., 1961; Овсянникова Н.Д. Проникновение иностранного капитала в золотопромышленность Восточной Сибири во второй половине XIX — начале XX вв. // Труды Иркутского университета. Серия История. 1961. Т. 29. Вып. 2; Вяткин М.Ф. Платино-промышленная компания // Монополии и иностранный капитал в России. М.; Л., 1962; Он же. Горнозаводской Урал в 1900—1917 гг. М.; Л., 1965; Дякин В.С. Из истории проникновения иностранных капиталов в электропромышленность России («Большой русский синдикат 1899 г.») // Монополии и иностранный капитал в России; Он же. Иностранные капиталы в русской

электроэнергетической промышленности в 1890—1900-х годах // Об особенностях империализма в России. М., 1963. Он же. Финансово-капиталистические группировки в электроиндустрии и электрическом транспорте России в период предвоенного промышленного подъема и мировой войны // Исторические записки. 1965. Т. 75; Он же. Германские капиталы в России: электроиндустрия и электрический транспорт. Л., 1971; Колосов Л.Н. Очерки истории промышленности и революционной борьбы рабочих Грозного против царизма и монополии (1893—1917). Грозный, 1962; Наролова В.А. Монополистические тенденции в нефтяной промышленности в 90-х годах XIX в. и проблема транспортировки нефтяных грузов // Монополии и иностранный капитал в России; Она же. Начало монополизации бакинской нефтяной промышленности // Очерки по истории экономики и классовых отношений в России конца XIX — начала XX в. М.; Л., 1964; Она же. Начало монополизации бакинской нефтяной промышленности // Очерки по истории экономики и классовых отношений в России конца XIX — начала XX в. М., Л., 1964; Она же. Начало монополизации нефтяной промышленности России: 1880—1890-е годы. Л., 1974; Потолов С.И. Начало монополизации грозненской нефтяной промышленности (1893—1903 гг.) // Монополии и иностранный капитал в России; Соловьев Ю.Б, Петербургский финансовый капитал в годы первого промышленного подъема в России (образование и деятельность «Генерального общества для развития промышленности России») // Там же; Он же. Петербургский международный банк и французский финансовый капитал накануне кризиса 1900—1903 гг. // Очерки по истории экономики и классовых отношений в России конца XIX — начала XX в.; Он же. Русские банки и французский капитал в конце XIX века // Французский ежегодник, 1974. М., 1976; Лукин А.А. Проникновение английского капитала в горное дело Сибири (1900—1914 гг.) // Экономическое и общественно-политическое развитие Сибири в 1961—1917 гг. Новосибирск, 1965; Он же. Американская монополия «Интернешнел Харвестер К⁰» в Сибири // Из истории Сибири. Выпуск 3. Томск, 1971; Садык-Заде Р.М. Из истории проникновения английского капитала в нефтяную промышленность Азербайджана (1896—1902 гг.) // Известия АН Азербайджанской ССР. 1965. Nq 4; Дьяконова И.А. За кулисами нобелевской монополии // Вопросы истории. 1975. № 9; Она же. Нобелевская корпорация в России. М., 1980; Она же. Э.Нобель и дизелестроение в России // Монополии и экономическая политика царизма в конце XIX — начале XX в. Л., 1987; Лачаева М.Ю. Из истории проникновения иностранного капитала в цветную металлургию Урала и Сибири начала XX в. // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1975. N9 8; История. 1975. № 3; Она же. Английский капитал в меднорудной промышленности Урала и Сибири в начале XX в // Исторические записки 1982. Т. 108; Она же. К вопросу о внешнеэкономических связях России и Англии в конце XIX — начале XX в. // Монополистический капитализм в России. М., 1989; Абрамова Н.Г. Иностранные акционерные общества в России в

1905—1914 гг. // Вестник МГУ Серия 8; История. 1980. Она же. Из истории иностранных акционерных обществ в России (1905— 1914 гг.) // 1982. № 3; Напиташвили Н.Л. Германский капитал в Закавказье; Деятельность фирмы «Сименс и Гальске» 1860—1917. Тбилиси, 1982; Разумов О.Н. Об оценке иностранных капиталовложений в горной промышленности Сибири периода империализма (Из историографии проблемы) // Известия СО АН СССР. Серия общественных наук. 1982. № 6; Он же. Экономические интересы и планы иностранного капитала в Сибири накануне Октябрьской революции // Проблемы истории революционного движения и борьбы за власть Советов в Сибири (1905—1920 гг.). Томск, 1962; Он же. Позиции и цели иностранного капитала в горной промышленности Сибири накануне Октябрьской революции // Вопросы истории общественно-политической жизни Сибири периода Октября и гражданской войны. Томск, 1982; Он же. Иностранные акционерные общества в горной промышленности Сибири периода империализма // Вопросы истории дореволюционной Сибири. Томск, 1983; Он же. Акционерное учредительство в горной промышленности Сибири в период империализма // Вопросы социально-экономического развития Сибири в период капитализма. Барнаул, 1984; Шарохина М.П. Финансовые и структурные связи «Компании Зингер» с российским и иностранным капиталом // Самодержавие и крупный капитал в России в конце XIX — начале XX века. М., 1982; Вексельман М.И. Российский монополистический и иностранный капитал в Средней Азии (конец XIX — начало XX в.). Ташкент, 1987; Лебедев С.К. Петербургский Международный коммерческий банк в консорциумах по выпуску частных железнодорожных займов 1880-х — начала 1980-х гг. // Самодержавие и крупный капитал в России в конце XIX — начале XX в.; и др.

⁹⁴ Crisp О, Some problems of french investment in russian joint-stock companies // Slavonic and East Europian Review. 1956; Idem. French investment in russian joint-stock companies, 1894—1914 // Business Hitory. Liverpool, 1960. № 2; Idem. Studies in the russuan economy before 1914. L., 1976; Idem. Russian public funds in France, 1888— 1914 // Levy-Leboyer M. La position international de la France: Aspects economiques et financiers XIX-е siecles. P., 1977; Бувье Д. Учреждение отделения Лионского кредита в царской России и пре-дистории «русских займов» // Французский ежегодник. М., 1962; Gille В. Capitaux frangais et petroles russes // Revue d’histoire des en-treprises. 1963. № 12; Silly J.B. Capitaux frangais et siderurgie russe // Revue d’histoire de Is siderutgie. 1965. N° 6; Westwood J.N. John Hughes and russian metalluige // Economic History Reviw. 1965. Vol. 17; Girault R. Finances intemationales (a propos des usines Poutiloff) // Revue d’histoire modeme et contemporaine. 1966. N° 13; Idem. Les placements francais en Russie: Un example a la fin du XIX-е siecle // Revue economique. 1972. N° 5; Idem. Emprunts russes et investisse-ments frangais en Russie. 1887—1914. P., 1973; Idem. Investissements et plassements frangais en Russie. 1880—1914 // Levy-Leboyer M. (ed.) Op. cit.; Pustila Zb. Poczatki kapitalu monopolistycznego w prze-mysle hutniczo-metalowym Krolestwa Polskiego (1882—1900).

Warszawa, 1968; Mai J. Das deutsche Kapital in Russland. 1850—1894. B., 1970 // Idem. Deutscher Kapitalexport nach Russland 1898 bis 1907 // Russisch-Deutsche Beziehungen von der Kiever Rus’ bis zur Oktoberrevolution. B., 1976; McKay J.P. Pioneers for profit; foreign entrepreneutship and russian industrialization 1885—1913. Chicago; L., 1970; Idem. Foriegn businesmen, the tsarist goverment and the Briansk company // Journal of European Economic History. 1981. № 2; Idem. The House of Rothschild (Paris) as a multinational industrial enterprise: 1875—1914 // Multinational enterprise in historical perspective. Cambridge; L.; N.Y., 1986; Bonwetsch B. Kriegsallianz und Wirt-schaftsinteressen: Russland in den Wirtschaftsplanen Englands und Frankreichs 1914-1917. Diisseldorf, 1973; Idem. Das auslandische Kapital in Russland // Jahrbiicher fiir Geschichte Ost Europas. 1974. Bd. 22; Idem. Handelspolitik und Industrialisierung: Zur aussenwirt-schaftlichen Abhangigkeit Russlands 1890—1914 // Geyer (Hrsg.). Wirtschaft und Gesellschaft im vorrevolitionaren Russland. Koln, 1975; Kirchner W. The industrialization of Russia and the Siemens Firm 1853—1890 // Jahrbiicher fur Geschichte Ost Europas. 1974. Band 22; Idem. Russian entrepreneurship and the «russification» of foreign enterprise // Zeitschrift fur Untemehmensgeschichte. 1981. H. 2; Idem. Siemens and AEG and the electrification of Russia, 1890—1914 // Jahrbiicher fur Geschichte Ost Europa. 1982. Bd 30; Idem. Die Deutsche Industrie und die Industrialisierung Russlands 1815—1914. St. Katharinen, 1986; Carstensen F.V. Number andreality: a ctitique of foreign investment estimates in tsarist Russia // Levy-Leboyer M. (ed.) Op. cit.; Idem. American enterprise in foreign markets: Studies of Singer and International Harvester in Imperial Russia. Chapel Hill; L., 1984; Quested R. The Russo-Chinese bank. Birmingham, 1977; Falkus M. Aspects of Foreign investment in Tsarist Russia // Journal of Eoropean Economic History. 1979. N9 1; Gregory P.R. The Russian balance of payments, the gold standard, and monetary policy: a historical example of foreign capital movements // Journal of Economic History. 1979. № 2; Lemke H. Die Zusammenarbeit der Petersburger Intemationalen Handelsbank mit Mendelssohn und C°. bei der Emission russischer Eisenbahnanleihen in Deutschland End des 19 Jh. // Jahrbuch fur Geschichte der Sozialistischen Lander Europas. 1983. Bd. 27; Idem. Verbindungen der Petersburger Intemationalen Handelsbank zu deut-schen Banken End des 19. Jh // Ibid. 1984. Bd. 28; Idem. Finanztran-saktionen und Aussenpolitik: Deutsche Banken und Russland im Jahrzehnt vor dem ersten Weltkrieg. B., 1985; Thomas L. Das Handel-shaus Kunst und Alberts im Russischen Femen Osten bis 1917: Zum Problem des deutschen Kapitals in Russland // Jahrbuch fur Geschichte der Sozialistischen Lander Europas. 1984. Bd. 28; Idem. Rivalitaten deutscher und Russischer Schiffahrtsgesellschaften im Transatlantikgeschaft: Politische und okonomische Hintergriinde // Ibid. 1984. Bd. 29; Rauber U. Schweizer Industrie in Russland: Ein Beitrag zur Geschichte der industrielen Emigration, des Kapitalexportes und des Handels der Schweiz mit dem Zarenreich (1760—1917). Zurich, 1985.

⁹⁵ В это число оказались включены губернии Царства Польского, но не вошли Астраханская, Виленская, Гродненская, Казанская, Костромская, Симбирская, Минская, Полтавская, Смоленская.

⁹⁶ ЦГИА СССР. Ф. 560. Оп. 26. Д. 218. Л. 107.

⁹⁷ McKay J.P. Pioneers for profit. P. 182—200.

⁹⁸ См.: Шухардин C.B. Использование новой техники в России (конец XVIII — начало XX в.). М., 1971; L’aquisition des techniques par les pays non-initiateurs. P., 1973; Очерки истории техники в России (1861—1917): Горное дело, металлургия... М., 1975; Очерки истории техники в России (1861—1917): Транспорт, авиация... М., 1975.

⁹⁹ Об этом см.: Diakonova I.A. Quelques aspects de l’industrie petroliere en Russie prerevolutionnaire // Acta historiae rerum naturalium nec non technicarum. Special Issue 8. Symposium JCOHTEC: Technology and siciety (Kaluga, 1976). Prague, 1976; Дьяконова И.А. Тенденции развития топливной промышленности предреволюционной России в свете ленинского анализа // Монополистический капитализм в России. М., 1989.

¹⁰⁰ См.: Гумилевский Л. Рудольф Дизель. М., 1935; Дьяконова И.А. Э.Нобель и дизелестроение в России // Монополии и экономическая политика царизма в конце XIX — начале XX века. Л., 1987.

¹⁰¹ Очерки истории техники в России (1861—1917): Транспорт, авиация... М., 1975. С. 25-32.

¹⁰² См.: ЦГИАМ. Ф. 318. On. 1. Д. 105, 135, 210, 211, 266, 276, 342, 379, 485, 511, 1248, 1301.

¹⁰³ Ефремцев Г.П. История Коломенского завода: 1863—1983 гг. М., 1984. С. 69-71.

¹⁰⁴ Очерки истории техники в России...

¹⁰⁵ Международные отношения в эпоху империализма. Серия 3. Т. 2. М.; Л., 1933. С. 168.

¹⁰⁶ Там же. С. 277.

¹⁰⁷ При этом, как правило, не приводятся слова, следующие далее: «...Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западно-европейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным» (Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 379).





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---