Современная Россия и как социум, и как суперэтнос живет в противоречивой, близкой к катастрофической, исторической ситуации, образованной действием двух тенденций развития, в равной мере разрушительных по отношению к основам исторической и национальной идентичности страны и в ней — русской нации.
Напомним, что и то, и другое — национальная и историческая идентичность — это самые глубокие корни, питающие жизнь любой общности людей и превращающие ее из просто общности в общность национальную и историческую, способную творить не историю вообще, а свою собственную, соответствующую своим архетипам социальности, культуры, своей иерархии ценностей и смыслов существования в истории. Ценности идентичности — это главные святыни истории, вне которых нет самой истории, ибо историей каких ценностей, какого национального субъекта она будет, если нет самих ценностей национальной и исторической идентичности и, следовательно, самой нации? Нация — это общность, осознающая и утверждающая себя в качестве нации только через общность национальных святынь, только через общность национальных и исторических идентификационных основ.
Но именно эти основы — и в этом парадокс российской истории — были объектом варварского разрушения на протяжении почти всего XX столетия и в особых масштабах — в его начале и конце. Увы, но от этой констатации уже не уйти: Октябрь 1917-го и Август 1991-го — это знаковые события отечественной истории, сыгравшие главную роль в том идентификационном кризисе — национальном и историческом, в котором оказалась современная Россия. С ними теснейшим образом связано действие тех двух тенденций развития, которые определяют духовную и идеологическую ситуацию в нашей стране, приближая ее к аксиологическому коллапсу и дезинтеграции базовых структур идентичности.
Первая тенденция связана с кризисом влияния вненациональной идеологии марксизма. По-своему объясняя и упорядочивая мир и в ряде случаев делая это достаточно адекватно, марксизм представляет собой одно из учений, оказавших весомое влияние на ход мировой истории. С позиций здравого смысла (а не очередной политической конъюнктуры) в нем нет ничего предосудительного, никаких оснований для какого-то особого отношения к нему, будь-то со знаком «плюс» или со знаком «минус». Вызывает возражение не только и не столько сам марксизм, сколько маниакальное стремление навязать его всему миру в качестве единственно верной идеологии, придать ему едва ли не сакральные смыслы и значение.
Все это очень хорошо известно: было время, когда Маркс возносился как новый Мессия, когда избранником стал пролетариат, а компартия заменила собой Церковь, когда тысячелетним царством Христа представлялось будущее коммунистическое общество, а адом — власть капиталистов. Подобные аналогии напрашиваются и далее: Священное Писание — «Капитал»; катехизис — «Манифест коммунистической партии»; много общего было в общепринятых приемах интерпретации и комментирования текстов классиков марксизма и текстов Священного Писания и Священного Предания; в разделении всех на «пламенных революционеров», членов партии и просто население просматривается деление на духовенство, клир и мирян и т. д. При всей своей условности такое сравнение делает предельно прозрачным то воздействие, которое на уровне духовных и культурных архетипов оказывалось на сознание народа и было направлено на преодоление архетипов национальных.
Вторая тенденция — неглубокого, новейшего исторического залегания — оказалась подстать первой. На рубеже XX—XXI веков в новых исторических условиях, отягощенных полномасштабным системным кризисом, поразившим основные жизнеопределяющие стороны бытия российского общества, была предпринята мощная попытка навязать стране в качестве ценностей национальной и исторической идентичности опять-таки вненациональные ценности либерализма. Трудно спорить с тем, что для страны, выходящей из тоталитарных тупиков исторического бытия и развития, именно либеральные ценности в их классическом наборе — от принципа разделения властей до прав человека — являются наиболее адекватным социально-экономическим и политическим инструментарием реформирования общества. Но не для изменения же типа его цивилизации и культуры — национального в истории и исторического в нации!
Ни социалистические, ни либеральные ценности, строго говоря, не являются цивилизационными и потому не могут обрести статус этнокультурных и, соответственно, национально идентификационных. Одна нация отличается от другой и утверждает себя в качестве определенной нации не благодаря социалистическим или либеральным ценностям. Они принадлежат к формационной, а не к цивилизационной исторической реальности и, следовательно, выступают стадиальными ценностями, которые появляются на определенной ступени социально-экономического развития общества и на определенной — исчезают. В отличие от них, собственно национальные ценности никуда не исчезают, ибо с исчезновением их исчезает сама нация, а вслед за ней — и сама история как определенный тип развития определенной локальной цивилизации.
ПОСЛЕ АВГУСТА 1991 ГОДА принципы демократии и открытого общества были использованы в качестве средства слома основ национальной идентичности России и русской нации. Стране навязывалось мнение, согласно которому у нее нет иной альтернативы исторического развития, помимо вхождения в «цивилизацию», под которой понималась (и понимается) цивилизация западная. Утверждалось, что для решения этой задачи надо до предела, если не запредельно, демократизировать и либерализировать российское общество. А для того чтобы осуществить и то, и другое, почему-то считалось необходимым отказаться от базовых структур своей национальной идентичности — исторической, культурной, духовной, то есть от основ своей локальной цивилизации. В само основание назревшего реформирования страны была положена заведомо ложная и по сути своей антинациональная идея, предполагавшая за каждый этап, за каждое достижение в процессе либерализации платить отказом от части основ национальной идентичности, вплоть до полного забвения национальных интересов и святынь.
Уже второй раз на протяжении одного столетия России наряду с исторической модернизацией (или даже вместо нее) навязывается изменение типа цивилизации, самоопределение в истории вне базовых структур собственной цивилизационной и национальной идентичности. В первый раз, после Октября 1917-го, речь шла о превращении России в средство становления новой всечеловеческой цивилизации. Это был цивилизационный проект становления единого человечества поверх всех и всяких национальных различий, с опорой на принцип классовой солидарности — так называемый пролетарский интернационализм. Но пролетариат — это классовая, а не этническая категория, он лишен признаков конкретной культуры. Это субъект формационной, а не цивилизационной исторической реальности и логики истории, и уже только в силу этого он не способен к цивилизационному объединению человечества.
Несмотря на это, ставилась и решалась задача объединения всего человечества одной только идеей социальной справедливости на базе формационных свойств и качеств общества при полном игнорировании цивилизационного многообразия мира. Но человечество нельзя объединить только экономическими, социальными или политическими идеями и средствами. Необходим еще и цивилизационный объединительный потенциал, необходимо объединить еще и разные культуры, разные формы социальности и духовности, разные способы проживания себя в истории и истории в себе — разные типы цивилизационного бытия и развития в истории, что, думается, не по силам даже богам.
Во второй раз, после Августа 1991-го, была поставлена задача западнизации России. Уточним: насколько можно судить по итогам развития страны в самом конце XX столетия, речь шла не просто об освоении технологического и социокультурного опыта Запада, что абсолютно естественно и даже неизбежно в современных исторических условиях, когда любой модернизационный проект в конечном итоге так или иначе оказывается сопряжен с обращением к западному опыту развития. Речь шла о банальностях эпигонского проекта превращения России в элемент западного цивилизационного универсума. Именно его цивилизационные стандарты, без особых на то оснований, были приняты за общечеловеческие, а потому — и за единственно возможные для подлинно «цивилизованного» существования в истории. На этой основе России было отказано в исторической и цивилизационной самодостаточности.
В конечном итоге, несмотря на все свои различия, оба названных проекта — и превращения страны в образец для переустройства мира на коммунистических началах, и ее западнизации — представляют собой проекты разрушения основ локальной российской цивилизации и ее национального ядра. Их объединяет идея преодоления прежней исторической, цивилизационной, культурной, национальной России в истории. Отсюда — и определенная общность процессов интернационализации русской нации, принявших безбрежный характер и масштаб, близкий к превращению ее в этнографический материал истории.
Таким образом, современная Россия оказалась в своеобразной ловушке, образованной столетней практикой навязывания стране и народу вненациональных принципов исторической идентичности и основанного на них исторического развития. Итог у всех перед глазами: колоссальная дезориентация в основополагающих принципах национального и исторического бытия, далеко зашедший процесс денационализации и как его неизбежное следствие — превращение русской нации в потерянную нацию потерянной страны в потерянной истории.
В результате отказа от необходимости считаться со сложившимися историческими реальностями, от продолжения лучших тенденций развития, от исторической преемственности как таковой Россия в конце ХХ века оказалась отброшена с исторических рубежей, достигнутых ценой беспримерного труда, неимоверных лишений и неисчислимых жертв. И, поскольку речь идет именно о сознательном отказе продолжать историю России как России, постольку речь идет о предательстве по отношению к этой истории, начинающемся с дискредитации национального в истории и исторического в нации. Сегодня мы рискуем уже самими основами существования нации в истории, и отнюдь не только демографическими, угрозы которым только сейчас по-настоящему начинают осознаваться обществом. Под угрозой хаотизации и преодоления в истории оказались ментальные структуры нации, базовые ценности идентичности, отвечающие за духовные основы нации и истории, за архетипические основы национального бытия в истории. Вопрос приобрел статус экзистенциального — это вопрос о бытии или небытии России и русской нации.
ПОСЛЕ АВГУСТА 1991-го страна и нация оказались втянутыми в ситуацию идеологического абсурда или, если воспользоваться физическими аналогиями, идеологического вакуума. Вакуум — вообще явление крайне нестабильное, его поведение практически непредсказуемо, особенно если дело касается вакуумизации социальной реальности, и прежде всего ее идеологической составляющей, когда поведение общественного организма приближается к хаотическому. Общественное сознание, будучи лишено идеологии и идеологических императивов, превращается в мечущееся сознание, в сознание «без руля и без ветрил» на пространстве собственной истории. И все это только потому, что оно в очередной раз дистанцируется от национального, и только постольку, поскольку в который уже раз ищет духовные основы своего бытия во вненациональных ценностях, целях и смыслах истории.
Крайняя нестабильность того общества, в котором мы живем, имеет помимо всего прочего вполне определенные ментальные и идеологические причины. Мы не можем обустроить собственное сознание — куда уж тут обустраивать Россию, цивилизационный, исторический и национальный феномен которой мы так и не удосужились по-настоящему осмыслить и понять?! Отсюда и хаос зачаточных представлений о России, идеологическая децентрированность сознания, которое, живя формами своей объективации, на этой основе децентрирует и хаотизирует всю ткань российской социальности. В итоге она получается никакой: в ней все становится возможным, ибо то сознание, которое живет и объективирует себя в России, не испытывает никаких ценностных и смысловых ограничений.
Определяющую роль во всех этих процессах хаотизации сознания и вслед за ним и на его основе — самой социальности сыграла идея тотальной деидеологизации общества. Эта идея в конце XX столетия стала важной составной частью общего проекта цивилизационного переворота в России, слома базовых структур ее цивилизационной, исторической и национальной идентичности. В определенных границах, которые определялись целями и задачами преодоления моноидеологического диктата коммунистической идеологии, идея деидеологизации была продуктивной, но она была доведена до абсурда, до идеи преодоления идеологии вообще. Естественно, это не удалось и никогда не удастся сделать, однако в итоге идеологическое поле России оказалось перепахано глубоко и беспощадно.
Обществу, по существу, был навязан запрет на различие и оценку идей и общественных явлений на основе категорий истины и лжи, добра и зла, справедливости и несправедливости, закона и беззакония, нормы и патологии, запрет, опирающийся на определенную философскую идейно-теоретическую базу, самыми яркими чертами которой стали:
— провозглашение абсолютной относительности и даже виртуальности любой иерархии и любых ценностей, даже нравственных. Более того, в области культуры вообще была предпринята попытка перевернуть и превратить ценности в антиценности, а антиценности — в основные, доселе «скрытые» ценности. Патологии и аномалии, будь то феномен безумия, сексуальные извращения или культурные маргиналии, стали приобретать статус «сверхценностей» и норм «истинного» бытия. Через вроде бы безобидное указание на то, что подобные явления раньше незаслуженно игнорировались общественным сознанием, происходит своеобразная ценностная реабилитация исподнего дна человеческой души и патологических форм социального существования. Норма и аномалия уравниваются; более того, патология даже превозносится как нечто сугубо оригинальное и нестандартное, воплощающее дух человеческой свободы;
— трактовка истины как подавляющей свободу «метафизической фикции» на том основании, что образы мира и виды знания в головах людей неизбежно субъективны, а потому и неизбежно плюралистичны. Они-де полностью определяются принятыми правилами своеобразной языковой игры, так называемыми «структурами дискурса». Стремление же какого-либо знания (даже логико-математического!) претендовать на статус истинного есть знак его тоталитарных претензий на власть и господство;
— что касается конечной цели и смысла человеческого бытия, то в качестве таковых провозглашается умение свободно и иронично играть в разнообразные языковые конструкции (художественные, политические, научные, философские и т. д.) в условиях абсолютного ценностного и познавательного релятивизма. В итоге человеческое бытие оказывается безосновным, лишенным глубины, текучим, случайно-событийным, а потому в конце концов глубоко бессмысленным. В таком «децентрированном» мире не просто все возможно, но именно потому, что все возможно, в нем ничто не имеет ни меры, ни ценности, ни смысла.
Каков же социальный, политический и, главное, выражающий их сущность идеологический итог?
Под видом равенства всех истин и ценностей общество было втянуто в состояние, близкое к аморализму, лишено нравственных приоритетов. А если таковых нет, то все дозволено, и нет никаких центров для консолидации общества, которое атомизируется и распадается, становится чрезвычайно удобным для проведения любых реформ (например приватизации) любыми средствами и любой ценой, для навязывания любых ценностей, целей и смыслов бытия, вплоть до разрушающих самые его основы. Общество, лишенное под лозунгом свободы от идеологии основ идеологического сознания, становится зависимым от самых низменных произвольных и маргинальных идеологем. Это ближайший результат деидеологизации социума.
Идеология — неустранимый феномен сознания. Отражая всю гамму общественных явлений и процессов, идеология дает им оценку с определенных субъектных позиций — национальных, государственных, социально-классовых — в целях их направленного изменения в интересах всегда определенных субъектных сил истории. Идеология всегда центрирована на понимание и оценку происходящего, а потому завершается системой ценностей и ценностных ориентаций общества. Она есть ценностная сфера общественного и индивидуального сознания. Общество просто не может быть вне идеологии, ибо оно не может существовать вне интересов и ценностей, вне процессов их осознания. Вот почему идея тотальной деидеологизации — очередная иллюзия, и на самом деле процессы, которые навязываются такой идеей, завершаются либо тотальной хаотизацией, либо банальностями идеологической переориентации.
С УЧЕТОМ ТРАГИЧЕСКИХ ИТОГОВ векового искушения ценностями национально анонимного и беспочвенного существования в истории, есть все основания рассчитывать на то, что образовавшуюся духовную и аксиологическую пустоту заполнит идеология национального возрождения, идеология национальной и исторической России. Она должна стать базой, надстраивающей над собой и форматирующей под себя любые другие идеологические проявления и процессы в обществе — начиная от крайне левых и кончая крайне правыми идеологемами. Ибо в этой жизни все проходит, но Россия — историческая и национальная — должна оставаться, сохраняя свою локальную цивилизационную суть — национальную, культурную, духовную.
Но на этом пути духовного обеспечения национального возрождения есть серьезные препятствия. И главное из них — это отсутствие достаточно благоприятных условий для становления полноценной национальной идеологии. Для своей реальности в истории она нуждается как минимум в реальности субъекта — носителя идеологии, то есть нации, ибо развитая национальная идеология — непременно плод развитой нации. В истории закрепляется и получает развитие только то, что закрепляется и получает развитие в человеческом сознании, усваивается общностью людей и превращается в основу бытия их сознания и вслед за этим — в основу их бытия в самой истории. Русские же в России сегодня больше напоминают просто население, нежели нацию, осознанно творящую свою национальную историю. В итоге всех экспериментов ХХ века русская нация оказалась отчужденной от ценностей национальной идентичности в масштабах, чрезвычайно опасных для самих основ национального бытия в истории.
И вместе с тем если у России еще есть свои национальные и государственные интересы, то они должны и неизбежно будут осмысливаться в национально-государственных формах. Уникальность переживаемой исторической ситуации заключается в том, что после Августа 1991-го власть в России не только отказалась это делать, но и вообще не имела внятных идеологических приоритетов, если не сказать точнее — идеологии как таковой. Власть, лишенная идеологии, идеологического обеспечения своих претензий на управление страной, — это противоречие в определении, это власть, не представляющая никого и ничего, кроме себя самой.
Если идеологическая трагедия коммунистической власти состояла в излишней заидеологизированности, то трагедия власти новой — в другой крайности, в излишней деидеологизации. Ее проявления достаточно многообразны, а последствия не столь безобидны, как может показаться на первый взгляд. Произошло нечто явно несуразное: государство и власть на целое десятилетие полностью (или почти полностью) самоустранились от формулирования каких бы то ни было национально и социально значимых приоритетов развития (помимо тех, что навязывались приватизацией), от внятного определения своей позиции по главным, жизнеопределяющим вопросам бытия, от расстановки каких бы то ни было акцентов и, не в последнюю очередь, нравственных. Государство и власть вообще нравственно самоустранились из истории, просто ушли из нее в качестве субъектов нравственного бытия.
И это, разумеется, не случайно, так как с самого начала реформ новая власть стремилась дистанцироваться от главных центров идеологического самоопределения в истории страны — от центров исторической и национальной России, от ценностей ее цивилизационной, исторической и национальной идентичности. И это закономерно, так как она пыталась обрести ценности идентичности и источники идеологического самоопределения по ту сторону национального и исторического бытия — в абстракциях от общечеловеческого в истории или в идеологемах иных цивилизаций и культур, а в ряде случаев не делала даже и этого, ошибочно полагая, что власть сама по себе уже есть идеология. Но если это и идеология, то либо «идеология хапка», либо и вовсе идеологическое обеспечение возможности любых форм исторического творчества, вплоть до разрушения страны. Вненациональная идеология или идеология, не сочетающая себя с национальной, всегда представляет собой форму утопического, а потому разрушительного сознания, формирующегося вне поля ценностей подлинной идентичности.
Безнациональностъ как начало общественной жизни есть начало неосуществимое, это царство абстракций, оторванных от реальной жизни, то, чем традиционно страдает русское интеллигенствующее мировоззрение, — доведенное до конца отвлеченное построение жизни. Оно лежит в основах и русского коммунизма, и русского либерализма — если не полное, то близкое к нему отрицание и отвержение действительности совершающегося, большинства ценностей, выстраданных собственной историей, конкретностью собственной национальной жизни.
Истинные ценности не могут быть вне конкретной истории и культуры, вне национальной субъектности и национальной среды. Они не могут не быть подчинены императивам национального, а значит, и локального цивилизационного бытия в истории. Это так же справедливо, как и то, что все модернизационные процессы в истории всегда подпитывались ценностями национальной идентичности, вырастали из глубин национального духа, культуры и истории. И это во многом объясняет провал усилий российских младореформаторов, начисто проигнорировавших цивилизационную специфику страны.
В историческом падении современной России задействованы куда более глубокие причины, чем те, которые просматриваются в ошибках, иллюзиях и утопиях экономического, социального и политического инструментариев реформ. Они, ко всему прочему, оказались не идентичными более глубокой исторической реальности — цивилизационной, стали покушением на ценности идентичности национальной и исторической России, попыткой их преодоления в истории. Вот почему так и не удалось сформулировать идеологию реформ, особенно их социальные и национальные смыслы, ибо они стали реформами в России, но не для нее и не во имя ее. В идеологическом отношении разрекламированные преобразования оказались неподготовленными и пустыми, что необычайно осложнило их осуществление. Огромный духовный потенциал нации оказался невостребованным, и он не мог быть востребован, так как реформы полностью проигнорировали национальное начало, а по ряду моментов развязали настоящую войну против него.
В итоге Россия начала проигрывать историческую модернизацию и как составную ее часть — конкурентную борьбу за лидерство в мировой истории. И это не потому, что она — Россия, а потому, что ей не дают стать Россией, исповедовать ценности собственной национальной идентичности, развиваться на базе основ собственной цивилизации, генетического кода собственной истории. Идеология реформ не может базироваться на отрицании основ собственной цивилизационной, исторической и национальной идентичности. На этой основе она превращается в идеологию поражения России в истории.
Все это чрезвычайно важно осознать, для того чтобы понять, в какой точке развития собственной истории мы находимся, какие сложности и противоречия являются главными и определяющими в переживаемый, явно переходный ее период, переходом к чему и преодолением чего он должен стать.
ГЛУБИННАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ СУТЬ происходящего в современной России заключается:
— в отходе от вненациональных основ цивилизационной идентичности в истории;
— в отказе от утопической практики строительства основ общечеловеческой цивилизации (или от вхождения в западную) и, главное, от принесения в жертву во имя такого строительства (вхождения) основ своей локальной цивилизации, полноты и самого бытия собственного национального начала в истории;
— в возвращении к национальным ценностям и основам идентичности в истории.
Таким образом, у современной России есть комплекс проблем, которого нет у большинства развитых стран мира, связанный с необходимостью обретения своей цивилизационной, исторической и национальной идентичности, порушенной, потерянной или хаотизированной вследствие катаклизмов Октября 1917-го и Августа 1991-го. Отсюда и специфический круг проблем возрожденческого порядка: ситуация преодоления цивилизационной безосновности бытия в истории и смятения национального духа, возрождения начал исторической и национальной России. Логика национального возрождения прозрачна — это логика возрождения русско-российской сущности России-цивилизации, которая, в ряду прочего, предполагает решение трех взаимосвязанных задач принципиального характера.
Первое — возрождение генетического кода истории России, всей системы архетипов социальности и культуры, самого способа их объективации в истории и самой истории — базовых структур национальной идентичности.
Второе — восстановление на евразийских просторах России адекватного цивилизационного субъекта. Это предполагает преодоление прежде всего цивилизационного раскола страны на национальную и вненациональную Россию, на ту, для которой Россия — это абсолютный максимум исторического существования, самоцель исторического творчества, и на ту, для которой она — не более чем «недоношенное дитя» западного цивилизационного универсума. Только после этого, на основе преодоления цивилизационного раскола в своей субъектной базе, можно будет говорить об обретении Россией подлинной национальной субъектности в собственной национальной истории.
Третье — возрождение русско-российских основ в цивилизационной логике бытия России в истории, в самом типе ее цивилизационного развития.
Все это обязывает прежде всего развиваться на базе собственных цивилизационных основ, а не посредством их преодоления, увязывать все цивилизационные процессы с сохранением и дальнейшим развитием основ собственной цивилизационной идентичности, адаптировать любые формационные изменения к локальным особенностям цивилизации, а не превращать их в процесс слома базовых структур цивилизационной идентичности. Это обязывает отказаться от крайностей поведения, характерных для России в те периоды ее истории, когда она базировала свое бытие на вненациональных парадигмах исторического развития, будь то коммунистическая идея или западнизация.
Перед современной Россией стоит задача первостепенной исторической важности: соединить все процессы реформирования страны с ее национальной и исторической почвой, с локальной цивилизационной спецификой. Победить в модернизационных процессах возможно, только оставаясь Россией. А это в принципе нельзя сделать без опоры на национальную идею, без мобилизации национального потенциала развития. Реформы, направленные на историческую модернизацию страны, неизбежно должны обрести свое духовное основание и идеологическое обоснование в национальной идее России. Только так и только на этой основе они смогут стать средством национального возрождения.
МЫ ОПЯТЬ ВОЗВРАЩАЕМСЯ к вопросу о том, что есть национальная идея России в ее архетипическом измерении. Полагаю, что это прежде всего наша Вера — вера в социальную справедливость, в саму возможность Правды на земле; в абсолютный примат духовного над материальным, как божественного над земным, вечного над тленным; в то, что человек — до тех пор человек, пока он любит; что, только живя для других, можно жить для Бога и что Бог не в силе, а в добре и правде жизни; во всепроникающее братство и единство всех людей; в то, что в человеке человека всегда больше, чем зверя, и если в человеке нет человека, то все дозволено; в то, что все должно иметь нравственное измерение и если такового нет, то все теряет смысл и ценность…
Вот далеко не полный перечень того, что было, есть и пребудет в национальной идее России, что образует ее архетипические основы, что пришло из глубины веков нашей истории, было выстрадано и сохранено нашим народом — духовное начало его жизни, издревле помогавшее жить, бороться и побеждать. Здесь ничего не надо изобретать, все уже создано нашей историей. Это духовное завещание наших предков и нашей истории, без которого нет и не будет России, ее сердца.
В этом духовном завете гнездится и беззаветная любовь к своей стране, и наша вера в Россию, которая никому и ничему не должна уступать, даже идеям Человека и Человечества, ибо любить Россию — это и значит желать полного и исчерпывающего воплощения в ней идеи Человека и Человечества, общечеловеческих ценностей и идеалов. А потому служение своему Отечеству — больше, чем просто долг, это служение высшим целям и смыслам человеческого бытия.
Величайшая духовная трагедия переживаемого момента истории в том и заключается, что нации, испокон века не просто жившей в России, но и жившей Россией, стали внушать комплекс цивилизационной, исторической и духовной неполноценности страны, у которой нет ничего, достойного веры, надежды, любви. А раз так, нет и никаких оснований жить чем-либо, превосходящим то, что по эту сторону личного бытия, жить чем-либо, превосходящим частный интерес. Из сердца и сознания нации вырывались как раз те самые духовные скрепы, которые и организовывали ее в нацию, подчиняли ее бытие тем особым смыслам и ценностям, из которых слагается история, которые вносят в частную жизнь сознание, что она есть нечто большее, чем просто частная жизнь, она есть часть особого целого в пространстве высших исторических, культурных и духовных смыслов России. Только в таком единстве бытие в России становится еще и бытием России, приобретает характер не только исторически, но и экзистенциально осмысленного бытия.
Идеи одного лишь персоналистического счастья недостаточно. Это само по себе разумеющееся начало жизни, но никак не общественный идеал, на звание которого способно претендовать лишь то счастье, которое может принадлежать еще и другим. Здесь один из источников пресловутого российского коллективизма, проистекающего вовсе не от некоей недоразвитости персоналистических начал российской цивилизации и культуры, а от осознания, что чужого горя не бывает. Эта нравственная основа, как никакая другая, духовно сплачивает людей в мир России, основывающийся на принципах человеческого единения ценностями высшей справедливости, такими, которые не позволяют строить личное счастье в отрыве от счастья и благополучия всего социального целого, на безразличии к несчастью других. Русскому человеку не достаточно жить хорошо, для него еще чрезвычайно важно, чтобы и душа его была спокойна, что предполагает жизнь в постоянной соотнесенности с идеалами жизни, превосходящими ценности повседневного бытия. В ряду прочего — это тоже идея той России, которая достойна и веры, и надежды, и любви, и любой жертвы — даже самой жизни — именно потому, что всегда превосходит все смыслы всякого частного бытия и частного интереса, ибо принадлежит к цели всех целей, к ценности всех ценностей, к предмету высших жизненных упований.
Вот почему за многие века истории все, что хотело победить Россию, было побеждено идеей России и в той самой мере, в какой она всякий раз превосходила интересы и смыслы всякого частного бытия. А она превосходила их еще и постольку, поскольку на протяжении большей части своей истории наша страна была поставлена в такие условия существования, в которых только через сохранение России мог сохранить себя каждый. Так жизнь во имя России становилась главным условием и средством бытия и выживания, так персоналистическое начало нашей истории самой историей было накрепко повязано с идеей России. Так сформировался народ, который можно уничтожить, но нельзя победить, ибо тогда надо будет побеждать саму идею высших и конечных смыслов его существования в мире — идею России. Она и есть конечная суть нашей национальной идеи, то, ради чего совершается история на одной восьмой части суши Земли. Это наш конечный, а потому и неистребимый исторический идеал, конечный смысл нашего пребывания в истории — Россия!
Возродить Россию может действительно новая идея, но эта идея — идея самой России и, следовательно, национальная идея. Она ключ к возрождению национального в истории и исторического в нации, того и другого в национальном сознании, самого национального сознания. Нация, которая сегодня осталась без выраженных форм национального сознания и самосознания, без национальной гордости и чести, завтра останется не только без хлеба насущного, но и без будущего. Вот почему Россия не возродится без возрождения национального сознания, а национальное сознание не возродится без национальной идеи: системы ценностей идентичности, построенной на мировоззренческих принципах россияцентризма: Россия сама для себя есть основание, средство, цель и идеал исторического развития — самодостаточный исторический феномен, локальная цивилизация, развивающаяся посредством саморазвития генетического кода собственной истории. И это исторический императив, требующий своего осознания, как и то, что это за система ценностей.
1. Прежде всего национальная идея — это система ценностей идентичности: цивилизационной, исторической, геополитической, культурной, государственной, основательно хаотизированная за XX столетие. Это в первую очередь идея идентичности национальной, ибо обрести любую из выше перечисленных форм идентичности можно только на национальной основе и в национальной форме, только посредством национального самоопределения в истории и ни в какой-нибудь, а в своей собственной, от чего она и становится национальной.
При внимательном, исторически конкретном рассмотрении главные составляющие русско-российской национальной идентичности заставляют вспомнить о знаменитой уваровской триаде — самодержавие, православие, народность, хотя, конечно, и не в той исторически ограниченной форме, в которой она изначально возникла. В свое время уваровская триада оказалась достаточно точной рефлексивной реакцией на главные центры и главные идеи национальной идентичности, к которым на протяжении многих веков тяготела наша страна. Все, что есть истинная Россия, в конечном счете находит основы своей идентичности в великой культуре, в самостоятельной государственности и в национальной субъектности — в великом российском суперэтносе, уникальной этнокультурной общности, базой и связующим началом которого является русская нация.
2. Решение проблем с ценностями идентичности решает проблему и обретения ценностей консолидации. Нация объединяется нацией, культура — культурой, государство — государством, локальная цивилизация — основами своей локальности, а Россия — всем этим вместе взятым, то есть основами своего национального бытия и национального сознания. И если Россия не может объединить себя идеей России, то она, в сущности, уже ничем не сможет себя объединить.
3. Национальная идея России — это обоснование и духовное обеспечение выживания русской и союзных ей наций в истории. Поэтому она должна стать носителем ценностей духовной, а потому и исторической мобилизации нации. Она должна стать идеологическим обоснованием национального возрождения и на этой основе — исторической модернизации страны, должна трансформироваться в конкретную реальность экономических программ, политических доктрин, социальных надежд, духовных свершений — дойти до каждого человека, до его сознания и повседневных интересов. Национальная идея России призвана готовить персоналистическую революцию в России, быть нацеленной на изменение каждого. Каждый должен изменить себя для того, чтобы изменилась Россия.
4. Национальная идея России утверждает себя и как ценностный идеал — образ должного в сущем, идея, представленная как цель и ценность, несущая в себе представление о том, ради чего все совершается в геополитическом пространстве России. После всего, что произошло за XX столетие, очевидно, что у России нет и не может быть исторического идеала, который находится за пределами феномена самой России, по ту сторону ее национального бытия. Горький опыт наших побед и поражений свидетельствует однозначно: Россия сама для себя есть цель целей и ценность всех ценностей, а потому все, свершающееся в ее истории, должно свершаться только ради нее и во имя ее идеалов. Все, что выходит за пределы этого идеала, просто не имеет отношения к России. Историческая миссия России находится в ней самой. Мы родились в России и, следовательно, не только для себя, но и для других, а через них — и для России.
Наша национальная идея есть отрефлексированный образ России, представление о том, чем она была, чем стала, чем может и должна быть в мире. Это квинтэссенция ее национального самосознания, духовная составляющая национальной воли, носитель исторических, национальных и духовных символов национальной веры. Она есть то, благодаря чему есть Россия, что духовно питает ее соками идентичности, что должно организовать и мобилизовать все в России в Великую Россию.