Елисеева - Геополитические проекты Г.А. Потемкина

ВВЕДЕНИЕ

Вторая половина XVIII в. в истории русской политической мысли ознаменовалась появлением крупных государственных проектов, связывавших выгоды отдельных политических союзов, дипломатических и военных акций с естественным географическим положением России, ее границами, этно-культурными соседствами и постоянными интересами. Эти проекты принадлежали перу ближайшего сподвижника императрицы Екатерины II князя Григория Александровича Потемкина-Таврического, который в течении 17 лет, с 1774 по 1791 год, разделял власть со своей августейшей покровительницей.

Роль Потемкина в политической жизни России при Екатерине II

Положение Потемкина в системе управления Российской империи того времени определялось не столько его официальными должностями (президент Военной коллегии, наместник присоединенных территорий Новороссии и Тавриды, генерал-фельдмаршал), сколько особенностями личных взаимоотношений с императрицей, при которых Екатерина II посчитала возможным передать в руки князя часть своих властных полномочий.

Перечисление чинов и орденов Григория Александровича на 1776 г., с которого начинается наше повествование, занимает полстраницы. Князь Священной Римской империи, генерал-аншеф, вице-президент (с 1783 г. президент) Военной коллегии, командующий легкой конницы и иррегулярных войск (казачества), генерал-адъютант, наместник Астраханской, Новороссийской и Азовской (с 1783 г. Екатеринославской и Таврической) губерний, действительный камергер, кавалер российских орденов св. Апостола Андрея, св. Георгия Большого Креста, св. Александра Невского; прусского Черного Орла; шведского Серафима; датского Слона; польских Белого Орла, св. Станислава. Все эти титулы и награды были лишь внешним (и подчеркнем - далеко не полным) выражением реальной роли Потемкина в правительстве Екатерины II. Являясь ее ближайшим сотрудником и другом, он фактически выполнял функции второго после императрицы лица в государстве, руководившего военной, внешнеполитической, а на юге и административно-хозяйственной сферами.

Потемкин родился в 1739 г. (по другим данным в 1737 или 1742 гг.) в семье смоленского дворянина и происходил из старинной фамилии, пустившей корни в России и Польше. В пятилетнем возрасте он был отправлен в Москву, где воспитывался в доме своего двоюродного дяди и крестного Г.М.Кисловского - президента Камер-коллегии. Получил хорошее образование сначала в частном пансионе Литке в Немецкой слободе, а затем в только что открытой благородной гимназии при Московском Университете.

Первая волна студентов этого учебного заведения напоминала по числу будущих знаменитостей пушкинский Лицей. Однокашниками Потемкина во французском классе гимназии были драматург и дипломат Д.И.Фонвизин, просветитель Н.И.Новиков, поэты В.П.Петров и И.Ф.Богда-нович, архитекторы В.И.Баженов и И.Е.Старов. Поначалу Потемкин показал блестящие успехи. После первого года он получил золотую медаль и в числе 12 лучших учеников был отвезен куратором Университета И.И.Шуваловым в Петербург для представления императрице Елизавете Петровне. Однако вскоре после возвращения в Москву студент оказался отчислен из Alma mater, по официальной версии, «за леность и нехожение в классы», а по рассказам товарищей, за колкий стихотворный памфлет на немецкую профессуру.

К этому времени будущий светлейший князь знал уже несколько языков: немецкий, французский, латынь, древнегреческий (последний не преподавался в университете, и Потемкин выучил его самостоятельно), польский и старославянский. Он все больше погружался в изучение богословских дисциплин, проводя время в богатых библиотеках Греческого и Заиконоспасского монастырей в Москве. Его влекло не военное, а духовное поприще, но судьба распорядилась иначе. Потеряв отсрочку, дававшуюся недорослям до окончания обучения в университете, Потемкин был вынужден отправиться в полк.

Переворот 1762 г. Григорий Александрович встретил в чине вахмистра Конной гвардии и адъютанта принца Георга Голштингского - дяди императора Петра III и шефа Конногвардейского полка. Эта должность сделала Потемкина весьма ценным лицом для заговорщиков. Принц не говорил по-русски, а большинство солдат и даже офицеров в тот момент почти не владели ни немецким, ни французским языками. Таким образом, расторопный адъютант выполнял еще и роль переводчика. Имея Потемкина на своей стороне, заговорщики могли свободно действовать среди конногвардейцев, а их командир оставался бы слеп и глух к происходящему. Молодой человек принял деятельное участие в подготовке заговора и состоял у императрицы Екатерины Алексеевны, как тогда говорили, «в секрете», то есть входил в узкий круг посвященных лиц.

Среди в целом малообразованных гвардейцев Потемкин выделялся умом, начитанностью и хорошими манерами. Юноша сразу обратил на себя внимание Екатерины II, и она приблизила его к себе. За участие в перевороте императрица пожаловала Григория Александровича камергером ко двору, званием подпоручика в Конногвардейском полку, 10 тыс. рублей и 400 душами крестьян. В качестве особой милости Потемкин был отправлен курьером в Стокгольм к русскому послу графу И.А.Остерману с известием о вступлении на престол новой государыни.

Знание религиозных вопросов, а также связи в кругах высших церковных иерархов, заложенные Потемкиным еще в Москве, когда его духовным отцом и другом был митрополит Амвросий Зертис-Каменский, заставили Екатерину II в 1763 г. направить молодого камергера для работы в Синод. Императрица собственноручно составила для своего протеже инструкцию, из которой видно, что в должности помощника обер-прокурора он должен был способствовать подготовке секуляризации церковных земель. Во время работы Уложенной комиссии 1767 г. Григорий Александрович исполнял обязанности попечителя депутатов-инородцев и лиц неправославного исповедания. Именно тогда Потемкин познакомился с проблемами нерусских окраин империи и приобрел навык общения с их представителями.

После начала первой русско-турецкой войны (1768 - 1774 гг.) Потемкин отправился в действующую армию «волонтиром», т.е. добровольцем, командовал кавалерийским отрядом, действовавшим в авангарде, и вскоре был произведен в генерал-майоры. Отличился в сражениях под Хотином, при Фокшанах, Браилове, Ларге и Кагуле, принимал деятельное участие в занятии Измаила, разбил турок у реки Олты, взял множество вражеских судов и сжег город Цебры. «Кавалерия наша до сего времени не действовала с такою стройностью и мужеством, как... под командою... генерал-майора Потемкина»¹, - писал императрице командующий русскими войсками А. М.Голицын. Еще более лестны были отзывы о Григории Александровиче нового командующего П.А.Румянцева, который вскоре стал покровительствовать молодому генералу. «Не зная, что есть быть побуждаему на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться... Он во всех местах, где мы ведем войну, с примечаниями обращался и в состоянии подать объяснения относительно до нашего положения»², - сообщал фельдмаршал Екатерине II, отправляя Потемкина в 1770 г. с поручениями в Петербург. Именно придворная партия Румянцева оказала на первых порах поддержку Григорию Александровичу при его продвижении на пост фаворита.

Случай Потемкина приходится на 1774 - 1776 гг. Короткий, но бурный роман с Екатериной запечатлен в уникальном эпистолярном комплексе личных записок императрицы и ее возлюбленного, имеющем большое культурно-истори-ческое значение для изучения придворного быта, русского языка и некоторых политических реалий того времени. Есть сведения (о которых мы будем подробнее говорить при разборе историографии), что в конце 1774 г. Екатерина тайно венчалась с Потемкиным в Петербурге, в церкви Самсония на Выборгской стороне. Морганатический брак с императрицей создавал для Григория Александровича особое положение в негласной иерархии при дворе: даже после окончания фавора Потемкин не покинул, подобно другим случайным, большой политики, а остался среди вельмож первой величины и вскоре снова добился исключительной власти. С другой стороны, этот же тайный брак создавал и тяжелую психологическую ситуацию во взаимоотношениях между супругами: будучи мужем, Григорий Александрович для сохранения секретности должен был внешне играть роль фаворита. Для человека гордого, независимого и в тоже время глубоко религиозного, каким был Потемкин, это оказалось нелегко.

За время фавора ему удалось помочь Екатерине II справиться с серьезным политическим кризисом, охватившим Россию в начале 70-х гг. XVIII в. Продолжалась первая русско-турецкая война, началось восстание Пугачева, при дворе сторонники великого князя Павла Петровича все громче заявляли о его правах на престол. Потемкин деятельно способствовал заключению скорейшего мира с Турцией, подписанного в 1774 г. в Кючук-Кайнарджи. Организовал спешную переброску армии в районы, охваченные крестьянской войной, где вместо инвалидных команд, подобных гарнизону Белогорской крепости из «Капитанской дочке» А.С.Пуш-кина, появились регулярные войска. Наконец, именно Григорий Александрович, тогда еще очень молодой политик, сумел обыграть в придворных интригах Н.И.Панина и предотвратить ряд заговоров в пользу цесаревича Павла. Не даром Екатерина в одной из записок признавала, что обязана Потемкину

3

властью .

Однако сосредоточение в руках у Потемкина столь серьезных полномочий вызвало единодушный протест у придворных группировок Паниных и Орловых, потребовавших замены фаворита. Опасаясь за жизнь возлюбленного и не желая потерять его для себя как сотрудника, Екатерина II вынуждена была согласиться. К этому времени назрел и разрыв сердечных отношений между ними. Ревность и подозрительность Потемкина доставляли императрице много горя, в свою очередь Григорий Александрович терзался из-за ветрености государыни. Все еще любя друг друга и очень страдая, Екатерина и Потемкин расстались, бывший фаворит уехал на инспекцию крепостей в Новгородской губернии, из которой он, по общему мнению придворных, не должен был вернуться.

Но Григорий Александрович вернулся. Признав переход поста фаворита к следующему избраннику Екатерины - П.В.Завадовскому, Потемкин принялся за создание собственной придворной партии. Именно с возвращения в Петербург в 1776 г. и дебюта в роли главы новой группировки начинается биография князя как большого политика, фактически управлявшего Россией в последующие 15 лет.

Благодаря т.н. «русской» партии (в отличие от «прус-ской» партии, поддерживавшей наследника престола) Потемкину удалось оттеснить от руководства страной пропрусски настроенные круги государственных деятелей во главе с вице-канцлером Н.И.Паниным. Князь противопоставил панинским идеям «Северного аккорда» - союза России, Пруссии, Швеции, Дании и Польши при ведущей роли Берлинского двора - планы продвижения России на юг, обладания северным побережьем Черного моря, установления доминирования над Дунайскими княжествами и Северным Кавказом. Эти изменения позволили Российской империи отказаться от роли государства-сателлита, входящего в чужой альянс, и впервые со времен Петра Великого выступить в роли блокового центра.

Для реализации названных целей Российская империя вступает в подготовленный Потемкиным союз с Австрией, также продвигавшейся на юг, оттесняя Оттоманскую Порту с завоеванных ею земель. В сложнейших условиях общеевропейского кризиса Потемкину удалось вывести Россию победительницей из войны на два фронта (с Турцией и Швецией) в 1787 - 1791 гг. и тяжелого противостояния с коалицией европейских держав, т.н. «лигой». В нее входили Англия, Пруссия, Швеция, Турция и Польша. «Лига» сложилась в условиях крушения старых традиционных блоков в годы Французской революции и пыталась погасить свои внутренние противоречия за счет раздела земель Российской империи.

Общая характеристика проектов Потемкина

В своей деятельности Потемкин руководствовался идеями, выдвинутыми им в крупных проектах, носивших яркую геополитическую направленность. Таковы его записки «О Крыме», «О Польше», «О Швеции» и примыкавшие к ним документы официального характера. Эти материалы до сих пор не подвергались ни источниковедческому, ни общеисторическому исследованию. Между тем, именно в них сосредоточены главные идеи, ставшие ведущими во внешней политике второй половины екатерининского царствования и, в конечном счете, заложившие основы для дальнейшей геополитики Российской империи в данных регионах.

В силу высокого официального положения Потемкина и особенностей его личных взаимоотношений с императрицей, проекты светлейшего князя отличаются, с одной стороны, высоким уровнем секретности, с другой - предельной откровенностью в определении целей внешней политики России и методов их осуществления. Не даром главные инициативные документы из этих проектов находятся среди переписки Екатерины и Потемкина. По форме они чрезвычайно близки к эпистолярному наследию императрицы и светлейшего князя, а сами корреспонденты называли их «запис-ками». Документы же, рассказывающие о дальнейшем процессе разработки и приведении в исполнение проектов, сохранились среди материалов военного ведомства, Коллегии иностранных дел, Кабинета Екатерины II, канцелярии Потемкина.

От политических проектов, созданных предшественниками и современниками Потемкина (А.П.Бестужевым-Рюми-ным, П.И.Шуваловым, Н.И.Паниным) проекты светлейшего князя отличаются рассмотрением затронутых в них вопросов с точки зрения интересов России, обусловленных именно ее географическим положением. В них затрагиваются вопросы об особенностях государственных границ России, само положение которых диктует правительству серьезные мероприятия в области национальной политики; о принципах стабильности и нестабильности отдельных участков этих границ; о необходимости строительства армии в соответствии с реальными условиями защиты протяженных рубежей огромной страны, где чередуются различные климатические условия, ландшафты местности, влияющие на условия боя, и обусловливающие особенности соотношения родов войск, обучения и обмундирования солдат в различных регионах от Причерноморских степей до болот Белоруссии, скал и фьордов Балтийского побережья. Особо рассматриваются вопросы о взаимоотношениях государственной власти с различными народами, населяющими империю: какие из них и на каких условиях (привилегиях и службах) могут быть привлечены к общему процессу строительства и охраны государства, а их правящие слои войти в состав российского дворянства на равных правах (славянские и кочевые народы, немцы, грузины и др.), а какие путем получения некоторых льгот удерживаются в положении внешней лояльности к России, но не должны привлекаться к службе из-за их ненадежности в силу прошлой исторической судьбы (финны, коренное население прибалтийских губерний, в отличие от немецкого дворянства, крымские татары). Подробно разбираются вопросы о выгодности и невыгодности различных внешних союзов для России.

Расширение границ империи и включение в нее новых народов ставилось Потемкиным в прямую зависимость от их этнических, культурных и религиозных особенностей присоединяемых территорий. Для Потемкина было характерно понимание особенностей русской экспансии как экспансии молодого народа, только еще намечающего общие границы, в которых будет протекать его историческая судьба. Во-первых, эту экспансию осуществлял этнически незамкнутый народ, способный к широкому включению в себя других народностей. Во-вторых, русская экспансия проводилась по земле, а не по морю, как у большинства европейских народов, колонисты не видели ясной границы, отделяющим населенные ими земли от территории, с которой они пришли, и воспринимали вновь присоединенные земли как продолжение единой родины. Наконец, в-третьих, культурно-религиозная особенность русской экспансии состояла в том, что все православные единоверцы воспринимались как некая единая духовная общность, породненная свыше, которая смотрит на Россию как на свою покровительницу и освободительницу от ига иноверцев. Огромная православная империя и ее подданные ощущали право на помощь единоверцам и постепенное включение их в состав единого государства. Кроме того, продвижение на новые земли осуществлялось народом, чья культура сложилась под основным влиянием новозаветной традиции, не позволявшей, в отличие от ветхозаветной, уничтожать на присоединенных землях «все дышащее». Эти черты в отдельности присущи экспансионизму различных народов: римлян времен поздней империи (продвижение главным образом по земле, а не по морю), викингов (этническая не замкнутость), испанцев (новозавет-ная традиция) - однако в сочетании друг с другом они создали совершенно уникальное явление, характерное только для России.

Проекты Потемкина в кругу внешнеполитических планов его современников

Прежде чем непосредственно приступить к разбору документов светлейшего князя, мы считаем важным рассмотреть проекты Потемкина в кругу внешнеполитических планов его современников. Именно в годы правления Екатерины II впервые были высказаны идеи, заложившие основы дальнейших внешнеполитических теорий, столь ярко повлиявших на историческую судьбу России в XIX - XX вв.

Так, в первую половину царствования Екатерины, когда во внешней политике России почти безраздельно господст-вовала, так называемая «прусская» партия, возглавляемая первоприсутствующим, т.е. фактическим руководителем, Кол-легии иностранных дел и воспитателем наследника престола графом Никитой Ивановичем Паниным, идея неизбежного сближения между Россией и Пруссией, столь часто и драматично оживавшая на протяжении XIX и XX вв., получила свое наиболее раннее теоретическое обоснование. Уже в 1764 г., всего через пару лет после переворота 28 июня 1762 г., Панин, использовал проект русского посла в Дании Н.А.Корфа об основах русско-датсткого альянса против Швеции для создания своего, более масштабного документа. Творчески переработав предложения Корфа, Панин вносит в альянс еще одного союзника - Пруссию и еще одну контролируемую сторону - Польшу, а затем выступает перед императрицей с широко известной впоследствии концепцией «Северного аккорда» - т.е. союза России, Пруссии и Дании, как держав «активных», призванных контролировать Северную и Центральную Европу, подчиняя своей воле державы «пассивные», в частности Польшу и Швецию⁴.

Этот проект Панина-Корфа уже нес в себе зерна традиционных для сторонников русско-германского альянса рассуждений о Пруссии как о «естественном союзнике» России в Центральной Европе, о «непротиворечивости» интересов двух государств и необходимости стран с «активной» внешнеполитической линией разделять сферы влияния над странами «пассивными», погруженными во внутренние неурядицы, умело подогреваемые извне.

Этот проект не получил реального воплощения, хотя вынужденная для России в начале царствования Екатерины II близость с берлинским двором, которую много лет спустя, уже в годы второй русско-турецкой войны (1787 - 1791 гг.), императрица в письме Г.А.Потемкину назовет «прусским гнетом», продолжалась до начала 80-х гг. Она была расторгнута только после подрыва «русской» партией светлейшего князя влияния «прусской» группировки.

Сразу оговоримся, понятия «прусская» и «русская» партии заимствованы историографией из донесений иностранных дипломатов при петербургском дворе⁵. Эти названия не употреблялись самими сторонниками данных группировок. В обе партии входило много, как русских вельмож, офицеров и чиновников, так и иностранцев на русской службе. Сторонники «русской» партии базировали свои взгляды на идеях канцлера Андрея Ивановича Остермана, высказанных еще в 30 -начале 40-х гг. XVIII в. Остеман считал, что империи следует держаться своих собственных, «особенных» интересов, не подпадая под влияние какого-либо иностранного двора⁶. Многочисленная и, по удачному выражению английского посла сэра Джеймса Гарриса, «привыкшая властвовать» «прусская» партия, напротив, была убеждена, что Петербург недостаточно силен, чтоб самостоятельно действовать на международной арене, и добьется успеха только в союзе с Берлином.

Высказанные Н.И.Паниным идеи о необходимости прочного альянса с Пруссией были повторены его учеником великим князем Павлом Петровичем в 1773 г., уже в новых политических условиях. Начало 70-х гг. - канун совершеннолетия наследника престола и время, последовавшее за женитьбой цесаревича в 1773 г. на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской (в православном крещении Наталье Алексеевне) - отмечено множеством сообщений иностранных дипломатов, аккредитованных при русском дворе, о старании представителей «прусской» партии и лично Панина вынудить императрицу либо передать власть сыну, либо согласиться на «со-

7

регенство» с ним .

В этой обстановке в 1774 г. молодой великий князь без каких бы то ни было намеков со стороны августейшей матери отважился подать ей пространную записку с размышлениями о политическом положении России «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребных для защиты оного, и касательно обороны всех пределов». В ней через призму рассмотрения чисто военных вопросов Павел старался показать несостоятельность, на его взгляд, внешнеполитического курса России того времени, т.е. первой русско-турецкой войны и вообще попыток решить вопрос взаимоотношений с Турцией и Крымом военным путем⁸. Великий князь вновь, как 9 лет назад Панин, говорил о неизбежной близости интересов Петербурга и Берлина в Европе и на Балтике, от себя он добавлял рассуждения о необходимости жестко регламентировать все стороны жизни страны на прусский манер, перестроить войска по образцу «лучшей армии мира» - армии Фридриха Великого. Записка была подана как раз тогда, когда сама императрица работала над «Учреждением о губерниях», обнародованном в следующем, 1775 г., и ясно рисует отношение Павла к внешней и внутренней политике матери.

В названном проекте заметно сильное влияние идей Панина. К его составлению привлекались секретари Никиты Ивановича - Д.И.Фонвизин и П.И.Бакунин, т.е. как раз те лица, которые вместе с

Паниным трудились над конституционным актом, долженствовавшим ознаменовать вступление Павла на престол, а затем оказались участниками заговора 1773 г в пользу цесаревича⁹. Можно сказать, что рукой Павла Петровича во внешнеполитической части проекта водил Панин, но ученик шел дальше своего учителя, предлагая не просто установить «сердечное согласие» и дружбу с берлинским двором, а полностью изменить жизнь России по прусскому образцу. При этом молодой Павел не замечал никаких препятствий для осуществления своих идей ни в культуре, ни в принципиальной разнице географического и военного положения двух стран.

Следует, впрочем, отметить одно существенное различие между планами «ученика» и «учителя». Если в вопросах развития внешней политики России они совпадали, то внутренняя политика государства виделась Панину и великому князю по-разному. Даже за два дня до своей смерти в марте 1783 г. Никита Иванович продолжал убеждать будущего императора установить после восшествия на престол конституционную монархию¹⁰. Умение великого князя не сказать в таких случаях ни «да», ни «нет», порождало у сторонников Павла Петровича много иллюзий на счет будущей конституционной реформы. Однако наиболее ранний из самостоятельно составленных им проектов выдержан в гораздо более самовластном духе, чем «Учреждения о губерниях» Екатерины II, носившие яркую тенденцию централизма и укрепления государственного аппарата.

«Рассуждение...», а также написанное в близкое время «Мнение о государственном казенном правлении и производстве дел по свойству их рассмотрения и распоряжения его зависящих», где цесаревич предлагал отказаться от выборности дворянских судий в нижних земских судах, отменить генерал-губернаторов, как лиц, мешающих осуществлению принципа единоначалия во взаимоотношениях между императорам и губернаторами, подрывают образ молодого Павла как либерала и конституционалиста. Но вернемся к области внешней политики.

Сам факт подачи «Рассуждения...» свидетельствовал об уверенности сторонников «прусской» партии в силе своих позиций. Однако их чаяниям на скорую замену царствующей особы на русском престоле не суждено было сбыться. После раскрытия заговора в пользу Павла осенью 1773 г. Екатерина II вызвала с фронта своего старого друга генерал-майора Потемкина, который до войны много работал под ее руководством, и ввела его в фавор¹¹.

Борьба за независимый, свободный от диктата Пруссии курс, подталкивала Россию к сближению с Австрией, также стремившейся к разделу европейских земель Оттоманской Порты, как и Россия. Союз двух держав был заключен весной 1781 г. в необычной форме обмена письмами между императрицей Екатериной II и императором Священной Римской империи Иосифом II. За альянс с «цесарцами» выступала плеяда молодых политиков, в первую очередь Потемкин и Александр Андреевич Безбородко. Потемкин видел в сближении с Австрией временную меру и считал, что постоянным принципом русской политики в Центральной Европе должно быть поддержание равновесия сил между немецкими государствами и создание препятствий для усиления одного из них¹². В отличие от светлейшего князя, Безбородко и влиявшие на него П.В.Завадовский и А.Р.Воронцов считали Австрию постоянным союзником России. Они согласились принять от Иосифа II крупные денежные субсидии и составили при дворе весьма влиятельную проавстрийскую партию, известную в мемуарной литературе и дипломатической переписке под названием «социетет».

Политический вес этого круга вельмож уже в 1780 г., после свидания Екатерины II и Иосифа II в Могилеве, был достаточен для того, чтоб Безбородко мог подать императрице составленный им в сентябре «Мемориал по делам политическим», проектировавший условия союзного договора с Австрией и предусматривавший последующее расчленение Турции¹³. Этот документ привлекал к себе внимание исследователей, куда меньше, чем знаменитый «Греческий проект». Однако он уже содержал идеи, позднее развитые в письме Екатерины II Иосифу II 10 (21) сентября 1782 г., считающемся изложением «Греческого проекта». Уместно было бы задаться вопросом, насколько воронцовская партия вообще причастна к написанию черновика данного документа? Мы постараемся осветить обстоятельства возникновения названного письма ниже, когда будем подробно разбирать проект Потемкина «О Крыме».

Непосредственным поводом для составления письма послужил встревоженный запрос австрийского посла в Петербурге графа Людвига Кобенцеля о событиях в Крыму весной 1782 г., где началось восстание против хана Шагин-Гирея, ставленника России. Безбородко посоветовал императрице напрямую обсудить с Иосифом II «Соглашение о приобретениях» за счет Порты, буде она нарушит пункты Кючук-Кайнарджийского мира. Екатерина II поручила ему составить черновой текст послания, которое и следует считать протографом «Греческого проекта», официально так никогда и не оформленного в виде отдельного документа. Входившее в текст письма «Соглашение о приобретениях» предусматривало: полное изгнание турок из Европы, восстановление Греческой империи, корона которой предназначалась внуку императрицы Константину Павловичу, образование из Молдавии и Валахии буферного государства Дакии, приобретение Россией Очакова с областью и островов в Архипелаге Адриатического моря, а Австрией - практически всей западной части Балканского полуострова¹⁴.

Вопрос о соотношении неосуществленного «Греческого проекта» и успешно реализованного плана присоединения Крыма весьма сложен и многогранен. Во-первых, до сих пор до конца не выяснено авторство «Греческого проекта». Хотя его инициативные документы написаны рукой Безбородко, изучение бытования идеи захвата Константинополя в русском обществе того времени, а также черновиков данного проекта показывает, что план был составлен Александром Андреевичем в ответ на запрос императрицы и по ее прямому указанию.

Во-вторых, трудно сказать, чем на самом деле являлась Записка Потемкина «О Крыме»: альтернативным документом, который перечеркивал «Греческий проект» Безбородко; тайным планом, который русская сторона старалась осуществить под прикрытием «Греческого проекта»; или первым шагом на пути реализации грандиозных планов воссоздания Греческой империи?

Один из путей решения этого вопроса - обращение к исторической традиции, результатами которой явились оба проекта. На первый взгляд, они реализовывают одну и туже линию русской внешней политики - активное продвижение на юг, на земли, подвластные Турецкой империи. Однако цели этого продвижения различны. В «Греческом проекте» - это обладание Константинополем и вместе с ним контроль над черноморскими проливами. В Записке «О Крыме» - это уничтожение Крымского ханства - векового врага России, установление стабильной границы по морю, предотвращение постоянного оттока рабочих рук с южных земель империи вследствие набегов крымских татар, уводивших громадные полоны пленных на средиземноморские рынки Оттоманской порты.

Изучение истории возникновения идеи захвата Константинополя позволяет сказать, что впервые четко она была высказана еще Петром I, перед Азовскими походами 1695 - 1696 гг. Молодой царь не ставил перед собой подобной цели, но в связи с чтением летописных текстов о походе Олега на Царьград в 911 г. высказывался о необходимости для России изгнать турок из Европы¹⁵. Затем суждение Петра повторяли фельдмаршал Б.Х.Миних, А.И.Остерман, а сама Екатерина II не раз использовала идею захвата Константинополя как тему для конфиденциальной беседы со своим союзником австрийским императором Иосифом II и переписки с ним. Таким образом, «Греческий проект» как бы венчал петровское направление русской внешней политики на юге.

Что касается Записки «О Крыме», то ее идеи восходят к другим, более ранним документам, в частности к требованиям правительства царевны Софьи Алексеевны времен неудачных походов в Крым князя В.В.Голицына 1687 - 1689 гг. Тогда русская стороны предъявляла к Турции в отношении Крыма как раз те претензии, которые смогла реализовать только через сто лет: возвращение Крыма России, выезд из него татарского населения, освобождение русских пленных без выкупа, передача России крепостей Очакова в устье Днепра и Азова в устье Дона¹⁶.

Необходимо признать, что два проекта: «Греческий» и «Крымский» - были выдвинуты разными политическими партиями, действовавшими при русском дворе. Проекты ставили перед Россией совершенно разные цели. «Греческий» нацеливал страну на решение грандиозной задачи полного изгнания турок из Европы силами двух союзных государств с возможным привлечением Франции и Англии и раздела владений Оттоманской Порты. Записка «О Крыме» предусматривала присоединение полуострова к империи и уничтожение ханства силами одной России. Именно этот проект и был впоследствии успешно реализован.

Таким образом можно сказать, что Потемкин фактически подменил один проект другим, сузив грандиозные цели первоначального документа до размеров реально осуществимой силами одной России внешнеполитической акции. По мысли светлейшего князя, уничтожение Крымского ханства клало конец длительной борьбе России с осколками Золотой орды.

Однако сам по себе выход империи к берегам Черного моря и обладание Крымом неизбежно ставили перед ней те вопросы, ответы на которые и содержались в «Греческом проекте». В переписке императрицы и светлейшего князя проблема о прохождении черноморских проливов поднималась не раз. К возможности ее решения через воссоздание «империи Константиновой» оба корреспондента относились серьезно. Это был перспективный план, рассчитанный на долгий срок, трудную дипломатическую работу, возможные военные столкновения, но вполне осуществимый при благоприятных внешнеполитических условиях, например, при создании общей европейской коалиции для изгнания турок из Европы и раздела их земель.

В качестве конкретных официальных документов, а не обмена мнений в эпистолярном диалоге, Потемкин выдвигал и разрабатывал проекты сугубо прагматичного характера, решавшие насущные вопросы внешней политики России того времени, осуществимые силами только самой империи и, что очень важно, имевшие глубокую историческую традицию. Таковы его т.н. записки «О Крыме» 1782 г., «О Поль-ше» 1788, 1790, 1791 гг., а также о Швеции 1789 и 1791 гг., и примыкающие к ним многочисленные документы делопроизводственного характера. Ниже мы подробно будем характеризовать эти материалы и обстоятельства их возникновения.

Смерть Потемкина в октябре 1791 г. прервала осуществление многих его планов. Реализацией целого ряда выдвинутых им проектов правительство Екатерины II занималось в последние годы царствования, в изменившихся политических условиях, руками людей, не всегда четко понимавших основные идеи светлейшего князя и подгонявших его предложения под новую международную ситуацию.

В кругу заметных внешнеполитических проектов конца екатерининской эпохи следует назвать «Персидский проект» последнего фаворита императрицы П.А.Зубова, поданный им государыне в 1796 г. во время войны с Персией из-за нападения на Грузию Астерабадского хана. Успешные действия русских войск, которыми руководил брат временщика В.А.Зу-бов, взятие Дербента и Баку, позволили Российской империи расширить территориальные приобретения в Закавказье и получить, как предлагал Зубов, господство над западным побережьем Каспийского моря¹⁷. Смерть императрицы положила конец военным операциям, однако сама идея продвижения империи в Закавказье имела большое будущее и постепенно осуществлялась при внуке Екатерины II -Александре I в течение первой четверти XIX в.

Важно отметить, что вопрос о принадлежности проекта собственно перу Платона Зубова вызывает сомнения. Последний статс-секретарь Екатерины II А.М.Грибовский, тесно работавший с Зубовым в годы его фавора, сообщает, что А.А.Безбородко, к которому после смерти светлейшего князя в 1791 г. попала значительная часть бумаг покойного, позднее передавал многие документы Потемкина новому фавориту, стараясь тем самым поддержать свое угасающее влияние на дела¹⁸.

Существуют свидетельства, что в 1774 - 1776 гг. Потемкин составлял для Екатерины проект по персидским делам. В бумагах Григория Александровича встречаются записки, относящиеся к Северному Кавказу, содержание которых сходно с идеями «Персидского проекта» Зубова. Например, записка «Об Осетии», поданная во время путешествия Екатерины II на юг в 1787 г., когда ей были представлены старейшины осетинских племен, просившие покровительства. Однако протографов потемкинских документов, касающихся Персии не обнаружено.

Очертив круг идей, среди которых создавались проекты Потемкина, мы можем непосредственно перейти к их изучению.

Архивный и археографический очерк

В основу данной работы положены архивные материалы, хранящиеся в РГАДА, ГАРФ, РГВИА и АВПР. В архиве Древних Актов, среди документов переписки императрицы Екатерины II и Г.А.Потемкина (Ф. 1; Ф. 5), а также материалов Кабинета Екатерины II (Ф. X.) сосредоточены многие важные памятники, относящиеся к истории создания проектов Потемкина, в частности некоторые инициативные записки на имя императрицы. В ГАРФ между собраниями бывшей Библиотеки Зимнего Дворца (Ф. 728) сохранились отдельные документы, освещающие историю разработки проектов Потемкина. Военно-исторический архив обладает уникальным фондом документов канцелярии Г.А.Потемкина (Ф. 52), где находится множество сопутствующих материалов к проектам светлейшего князя. Большой комплекс документов, относящихся к созданию и реализации крупных внешнеполитических проектов Потемкина, сохранились в архиве внешней политики России среди т.н. «Мнений Коллегии иностранных дел» (Ф. 5).

Поскольку проекты светлейшего князя хранятся среди его переписки с Екатериной II, то подробный архивный обзор складывания комплекса этих документов и его бытования на протяжении последних 200 лет дан в моей предшествующей монографии «Переписка Екатерины II и Г.А.По-темкина периода второй русско-турецкой войны (1787 - 1791)»¹⁹. Иначе обстоит дело с публикацией проектов. В отличие от переписки, из проектов Потемкина была издана лишь записка «О Крыме», остальные остаются пока практически неизвестны.

С.М.Соловьев в «Истории падения Польши»²⁰, увидевшей свет в 1863 г., впервые привел пространный отрывок одного из вариантов записки Потемкина «О Крыме», но умолчал о ее тесной связи с документами, касающимися т. н. «Греческого проекта». Именно по изданию Соловьева все последующие историки цитировали документ, на основании которого было осуществлено присоединение Крыма. Подготавливая свою книгу, Сергей Михайлович трудился в Архиве министерства иностранных дел, где среди так называемых «Мнений КИД» (Коллегии иностранных дел) обнаружил значительное число писем Екатерины II и Г.А.Потемкина за 1783 - 1791 гг., а между ними и черновик письма императрицы Иосифу II от 10 сентября 1782 г. с приложенным проектом «О Крыме».

Археографическое воспроизведение Соловьевым текста проекта очень корректно, ученый позволил себе лишь расставить современные ему знаки препинания и кое-где исправить орфографию XVIII в. на более привычное для второй половины столетья написание слов. К сожалению, исследователь ничего не знал, ни о существовании более раннего меморандума по крымским делам, уже несшего в себе идеи записки «О Крыме», ни о широком круге делопроизводственных документов, отражавших дальнейшее развитие и воплощение планов Потемкина в жизнь, и хранившихся в канцелярии светлейшего князя.

Одним из них было «Рассуждение российского патриота о бывших с татарами войнах и о способах, служащих к прекращению оных навсегда». Этот источник не сохранился до наших дней, и известен только по публикации. До революции он находился в Тавельском архиве В.С.Попова -начальника канцелярии Потемкина - и был издан на рубеже 1917 - 1918 гг. Г.В.Вернадским в маленькой брошюре без указания даты. Этот документ посвящен мерам, которые необходимо было

принять русскому правительству после присоединения Крыма, чтоб привязать полуостров к

21

империи .

Полностью записка «О Крыме» увидела свет в 1997 г., благодаря изданию современного российского публикатора В.С.Лопатина переписки Екатерины II и Г.А.Потемкина²². Также как и у Соловьева, документ, связанный с черновиком письма императрицы к Иосифу II, при публикации выступает отдельно, как совершенно самостоятельный источник. Однако знаменитая записка Потемкина «О Крыме» существует как приложение к черновику письма Екатерины II Иосифу II 1782 г. и с делопроизводственной точки зрения оба документа составляют единое целое. Потемкинский текст начинается с помет на полях черновика Безбородко и постепенно перетекает на другой лист, поэтому нельзя предположить, что «Крымский» проект вложен в бумагу с описанием «Греческого» гораздо позднее. Связь с черновиком Безбородко позволяет и более точно датировать потемкинскую записку. Не «до 14.XII.1782 г.», как предлагает Лопатин, поскольку «14.XII. 1782 г. помечен секретнейший рескрипт Екатерины II Потемкину о необходимости присоединения Крыма»²³, а «не позднее 10 (21).IX.1782», поскольку это число стоит на беловике письма Екатерины к австрийскому императору.

Как мы видим, из всех проектов Г.А.Потемкина в настоящее время издан только один. Остальные еще ожидают своей публикации и серьезного научного комментария.

Цели и задачи исследования

Цель настоящей работы - показать, что именно проекты Потемкина лежали в основе реальной внешнеполитической линии, которую проводило русское правительство во второй половине царствования Екатерины II. Автор ставит перед собой задачи эвристического, источниковедческого и историко-аналитического характера. Проанализировать содержание основных проектов светлейшего князя, изучить конкретные обстоятельства их создания и воплощения в жизнь, показать преемственность этих документов по отношению к традиционным направлениям внешней политики России и в то же время оригинальность в осмыслении коренных для русской дипломатии

и военной мысли проблем.

Комплекс вопросов, связанный с исследованием происхождения названных источников, включает в себя условия их возникновения, конкретные обстоятельства, повлиявшие на создание текста этих документов. Важным представляется вопрос о коллективном авторстве материалов, входивших в проекты, ведь свои идеи светлейший князь письменно обсуждал с императрицей, Екатерина оставляла многочисленные пометы на полях и целые послания, посвященные сути какого-либо документа. Кроме того промежуточные беловики, превращавшиеся в процессе работы в черновики, а также окончательный текст документа переписывались статс-секре-тарями императрицы, в частности Безбородко, который иногда высказывал свои соображения и дополнения. В связи со всем вышесказанным становится ясной необходимость текстологического анализа материалов, входивших в проекты.

Наконец, следует рассмотреть проекты Потемкина в контексте реальных политических потребностей Российской империи того времени, показать их новизну в сравнении с идеями предшественников, влияние на развитие русской политической мысли, раскрыть значение осуществления идей светлейшего князя для дальнейшей судьбы Росси и входивших в ее состав народов.

Отдельной задачей автор ставит перед собой рассмотрение историографии, посвященной Г.А.Потемкину. Отсутствие ее обобщающего обзора приводит в настоящее время к целому ряду устоявшихся заблуждений как о личности самого светлейшего князя, так и о степени неизученности связанной с его деятельностью исторической проблематики. Мы считаем необходимым исследовать имеющийся историографический материал, чего ранее никогда не делалось.

Историография

Вопреки широко распространенному в научной литературе мнению, деятельность Г.А.Потемкина вовсе не обойдена вниманием историков. Из всей когорты «екатерининских орлов» отдельных монографий удостоились только Потемкин и Безбородко. (В данном случае мы не говорим о полководцах - П.А.Румянцеве, А.В.Суворове и Ф.Ф.Ушакове - написание биографий которых поощрялось и в советской время). Среди остальных сподвижников великой императрицы Григорий Александрович далеко опережает остальных по числу созданных о нем трудов. При этом потемкинская историография имеет свои традиции, заложенные еще М.М.Щербатовым. В ней четко обозначены противостоящие друг другу лагеря и круг нерешенных проблем. Ее развитие определялось полуторавековыми усилиями публикаторов исторических источников, преодолевавших устойчивую анекдотическую традицию изображать Григория Александровича как сибарита, капризного и бездарного временщика.

Потемкину посвящено около полусотни трудов, от монографий до небольших статей на русском, английском, немецком и французском языках. Однако сам феномен личности светлейшего князя, весь свой творческий гений посвятившего укрепления могущества Российской империи, отталкивал русское либеральное сознание, что, без сомнения, мешало работам о деятельности Потемкина занять достойное место в общей историографии екатерининского царствования. Один из наиболее ядовитых и наблюдательных мемуаристов начала XIX в. Ф.Ф.Вигель достаточно точно нащупал главную причину, по которой общество не оценило труды и заслуги Потемкина. «В своей карьере он отдал все лучшие силы государственной деятельности. - писал литератор. - Мог ли он рассчитывать на общественное признание?»²⁴ В России времен Екатерины II идейное и духовное противостояние общества и государства еще только начиналось, но уже тогда порой принимало формы непримиримого отрицания с обеих сторон.

Однако если не на «признание», то по крайней мере на живейший интерес Потемкин рассчитывать мог. Круг литературы о нем включает поэтические оды, романы, политические памфлеты и эпиграммы. Доля исторических трудов среди остальных произведений сравнительно невелика.

1. «Лицом к лицу лица не увидать»

Уже при жизни светлейшего князя его деятельность привлекла к себе внимание современников.

Появились первые попытки осмыслить громаду совершенных им изменений во внешней политике и административном управлении России. Так, известный дворянский историограф князь М.М.Щер-батов - мыслитель, отличавшийся резкими право-консер-вативными взглядами и остро критиковавший правительство Екатерины II, в котором для него не нашлось места - уделил немало внимания феномену личности Потемкина, как ближайшего сподвижника государыни. Императрица, по мнению Щербатова, оказалась через чур либеральна в своих начинаниях, отталкивала родовитую знать и приближала низкородных выскочек, слишком увлекалась современными ей политическими теориями и была не тверда в вере. «Мораль ее состоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердом камне закона Божия, - писал историк, - и потому, как на колеблющихся светских главностях есть основана, с ними обще колебанию подвержена... Ее пороки суть: любострастна,.. исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности,.. принимая все на себя, не имеет попечения об исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает»²⁵.

При подобной оценке самой Северной Минервы все ее ближайшие сотрудники, а тем более любимцы, подвергались еще более ожесточенной критике. Чем ближе стоял тот или иной вельможа к трону Екатерины II, тем страшнее и разрушительнее для России становилась в глазах Щербатова его деятельность. В таких условиях Потемкин не имел шанса удостоиться доброго слова. Под пером историографа он, как злодей из романов маркиза де Сада, наделен всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. «Потемкин - властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и, следовательно, роскошь в столе, лесть, сребролюбие, захватчивость и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки, которыми или сам преисполнен, или преисполняет окружающих его, и тако дале в империи»²⁶.

Даже в публичных выступлениях Щербатов выражал недоверие к военно-административным мероприятиям, проведенным Потемкиным на юге, обвинял наместника в сознательном провоцировании конфликта с Оттоманской Портой. Деньги, потраченные на освоение новых земель в Причерноморье, строительство там городов и создание флота, назывались выброшенными на ветер²⁷. В условиях начавшейся второй русско-турецкой войны (1787 - 1791 гг.) это выглядело уже не просто как аристократическое фрондерство, но и как сознательный подрыв доверия к командующему армии со стороны дворянского общества Москвы и ложилось в контекст сложной придворной борьбы, захватившей обе столицы²⁸.

Позиция Щербатова была близка к позиции Алексея Григорьевича Орлова, проживавшего в Москве не у дел. В начале войны герой Чесмы направился в Петербург, где сблизившись с противниками светлейшего князя - А.Р.Во-ронцовым и П.В.Завадовским - высказал Екатерине II как бы «общую» точку зрения вельмож, не принимавших политики Потемкина: «Занимаясь делами на полдне (на юге - О.Е.) привели государство в совершенную разстройку, и... столица здешняя находится в совершенной опасности (от шведов - О.Е.)... Солдаты наши ни ходить, ни стрелять не умеют, ружья имеют негодные и вообще войски наши и в одежде, и во всем никогда так дурны ни были, как теперь»²⁹. Эти устные обращения к императрице, имевшие целью дискредитировать в ее глазах светлейшего князя, как главу военного ведомства и как наместника на юге, содержали много общего с текстом Щербатова, который зафиксировал в своем памфлете и в публичных выступлениях не только личную точку зрения, но и умонастроение целой группы крупных вельмож, видевших в деятельности Потемкина едва ли не целенаправленное разрушение государства. Екатерина II встретила донос как личное оскорбление и, по словам управляющего Потемкина в Петербурге М.Н.Гарновского, «дала с негодованием чувствовать, что царствуя 25 лет, никогда она по своей должности упущения не сделала».

Щербатов не знал о существовании проектов Потемкина, на основе которых осуществлялись критикуемые им внешнеполитические акции правительства Екатерины II, но историк дает развернутую негативную характеристику результатов русской внешней политики своего времени, не находя в ней ни единого полезного для России дела. «...Взяли в защищение диссидентов, - пишет Щербатов о польских делах, - и вместо чтобы стараться сих утесненных за закон в Россию к единоверным своим призывать, ослабить тем Польшу и усилить Россию, через сие подали причину к турецкой войне,.. поболе России стоящей, нежели какая прежде бывшая война... Разделили Польшу, а тем усилили и австрийский, и бранденбургский дом, и потеряли у России сильное действие ея над Польшею. Приобрели, или лучше сказать, похитили Крым, страну, по разности своего климата служащею гробницею россиянам»³⁰.

Итак, даже самое важное и удачное, по общему признанию, дело Потемкина - присоединение Крыма - было подвергнуто безжалостному остракизму. За что? Ответ на этот вопрос следует искать не столько в политических симпатиях и антипатиях князя Щербатова, сколько в его философских и историософских концепциях. Михаил Михайлович являлся одним из главных основоположников русской правой консервативной мысли, продолжая при этом аристократическую традиции в историографии, уходящие своими корнями еще в переписку князя Курбского с Иваном Грозным³¹. Как философ он сумел увидеть в «золотом веке Екатерины II» семена разложения традиционного дворянского миросозерцания и мироустройства. Среди блеска и успехов екатерининского царствования эти семена давали свои первые, не для всех заметные всходы. Памфлет Щербатова «О повреждении нравов в России» - энциклопедия того, чем мог быть недоволен консервативно мыслящий русский дворянин второй половине XVIII в.: чужое «роскошество», «обжорливость», «само-любие» и «любострастие» - во всем, по мысли Щербатова, проявлялись трещины традиционалистского мира, где сын подьячего никогда не мог сесть выше сына воеводы и уж тем более одеваться, есть пить и выезжать богаче, чем боярин. В деятельности главных персонажей эпохи, таких как Екатерина и Потемкин, обнаруженное Щербатовым «повреждение нравов» давало о себе знать особенно ярко. Поэтому все начинания светлейшего князя - суть страшная жатва разложения не только обыденной жизни России, но и ее государственного механизма, уже не способного востребовать лучших из лучших по родовому принципу.

Рассуждения Щербатова оказали огромное влияние на молодого А.С.Пушкина, обвинявшего Екатерину II в том, что она «унизила древние дворянские роды». Его знаменитые обличительные заметки, написанные в 1822 г. в ссылке, в Кишиневе, и столь часто цитируемые историками, буквально строка в строку ложатся на текст Щербатова. «Униженная Швеция и уничтоженная Польша - вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем история оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России»³².

Однако Пушкин совсем иначе, чем Щербатов, относился к деятельности главного сподвижника Екатерины II - Потемкина. «В длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою истории. Он разделит с Екатериной часть ее воинской славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хотя и бесплодными победами в Северной Турции». Вероятно, давала о себе знать некоторая историческая дистанция, позволявшая менее пристрастно оценить реальные дела светлейшего князя. Во всяком случае у Пушкина Крым уже не «гробница для россиян», а некий священный дар, которым Россия обязана «странному Потемкину». Отметим также, что Пушкин, в отличие от Щербатова, для которого войны и дипломатические акции Екатерины II - цепь хаотичных непродуманных действий - прекрасно почувствовал главную ориентацию внешней политики того времени: «Уни-женная Швеция и уничтоженная Польша», «Черное море и блестящие, хоть и бесплодные победы в Северной Турции».

Негативная оценка поэтом екатерининского царствования объясняется во многом общим критическим настроем, господствовавшим в русских интеллектуальных кругах первой четверти XIX в. по отношению к «золотому веку Екатерины». Ближайшие потомки действовавших при Екатерине II лиц пользовались, главным образом, устными преданиями, историческими анекдотами и в лучшем случае рукописными записями мемуарного характера. Раздражение, непонимание, память о мелочных обидах отцов, столь частых в придворной жизни, зачастую закрывали главное -реальные дела целого поколения талантливых людей - «екатери-нинских орлов» (не в узком, куртуазном, а в обобщающем смысле слова). Поколения, для которого было мало невозможного. Быстрое эмоциональное и нравственное «повз-росление» европейской культуры, произошедшее в самом начале XIX в., ясно ощущалось уже после Наполеоновских войн, когда патриотический порыв дворянского общества сменился ранней усталостью, апатией, осознанием собственного бессилия. В этих условиях «дети» просто не могли с симпатией смотреть на бурную, жизнерадостную, порой грубую, но полнокровную деятельность «отцов». Место культуры деятелей заняла культура ценителей.

Интересно, что крупнейшие из русских консервативных философов второй половины XIX -начала XX века: Н.Я.Да-нилевский, К.Н.Леонтьев, В .В .Розанов - совсем иначе, чем прародитель их философского направления князь Щербатов, оценивали и эпоху Екатерины II, и деяния ее главного сподвижника.

Отец российской геополитики Н.Я. Данилевский в своем основополагающем труде «Россия и Европа», вышедшем в 1869 г., особо выделяет царствование Екатерины II, до известной степени противопоставляя его царствованию Петра I в вопросе о национальных ориентирах внешней политики России. «После этого тяжелого периода, - рассуждает Данилевский об эпохе Петра I, -долго еще продолжались, да и до сих пор продолжаются еще колебания между предпочтением то русскому, как при Екатерине Великой, то иностранному, как при Петре III или при Павле... Во все царствование Екатерины Великой Россия деятельным образом не вмешивалась в европейские дела, преследуя свои цели... С императора Павла собственно начинаются европейские войны России»³³. Данилевский нащупал важнейший принцип внешней политики Екатерины II - при всей мощи русской армии, при всех ее победах и талантах ее генералов не поддаваться на соблазн принять участие в развязывании клубка европейских противоречий, а доводить до конца решение старых, коренные задачи самой России: восточного (татар-ского и турецкого), северного (шведского) и западного (польского) вопросов. Иных интересов у России в Европе не было и быть не могло. Ради них позволены союзы и дипломатические игры, без них все теряет смысл. Осознание Россией себя как особой мировой силы, с особыми целями и интересами происходит в царствование Екатерины II очень ярко и для Данилевского связано с именем светлейшего князя Потемкина. По мысли философа, императрица и ее сподвижник сумели создать Европе как наследнице Западной Римской империи «противовес в возобновленной Иоанном, Петром и Екатериной Восточной Римской империи... Мысль о таком значении России обнаружилась и определилась в гениальной русской монархине и в гениальном полномочном министре ее Потемкине-Таврическом»³⁴.

Современник Данилевского философ К.Н.Леонтьев характеризовал царствование Екатерины II как наивысший пик развития Российской империи, после которого начался медленный, но неуклонный спад, как время «цветущей сложности» государственных, общественных, национальных и религиозных отношений, абсолютного расслоения сословий, заключавшего в себе экзистенциальную красоту бытия империи. В книге «Византизм и славянство» он писал: «До Петра было больше однообразия в социальной, бытовой картине нашей, больше сходства в частях; с Петра началось более ясное, резкое расслоение нашего общества, явилось то разнообразие, без которого нет творчества у народов... Осталось только явиться Екатерине II, чтобы обнаружились и досуг, и вкус, и умственное творчество, и более идеальные чувства в общественной жизни. Деспотизм Петра был прогрессивный и аристократический в смысле вышеизложенного расслоения общества. Либерализм Екатерины имел решительно тот же характер. Она вела Россию к цвету, творчеству, росту,.. давала льготы дворянству, уменьшала в нем служебный смысл и потому возвышала собственно аристократические его свойства - род и личность»³⁵.

Из всех сподвижников императрицы Потемкин представлялся Константину Николаевичу наиболее крупным и даровитым. Встав на путь религиозной философии, Леонтьев сумел увидеть в фигуре светлейшего князя то, что скрывалось от глаз многих современников и позднейших исследователей: внутреннюю красоту православного бытия, намеренно не афишируемую светлейшим князем. «Эстетически хорошо жил Потемкин», - замечает философ, имея ввиду именно эту скрытую сторону характера вельможи. В умении Екатерины II и Потемкина преследовать собственно российские интересы, выделяя их из интересов всего славянского мира, и подчинять этот мир решению задач России Леонтьев, много лет прослуживший русским консулом в Турции и на Балканах, видел основную причину успеха екатерининской внешней политики. Подчинение же интересов Российской империи неким туманным общим интересам искусственно объединяемого в умах ученых и политиков «славянства» представлялось Леонтьеву бесплодной тратой сил собственной страны. «Славянство есть - славизма нет», - писал он. В этой связи прагматичная и расчетливая политика Потемкина, с чьими принципами ведения дел на Балканах консул имел возможность познакомиться по документам, представала в его глазах неким идеалом поведения русского дипломата, не разменивающегося на решение чуждых России проблем.

Совсем иначе, но тоже с эстетической точки зрения взглянул на екатерининскую эпоху В.В.Розанов, бродивший в 1910 г. по выставке русских исторических портретов в Таврическом дворце. Он уловил главное: сказочное богатство и творческую силу жизни тех далеких дней, а вслед за ними сразу - трагический излом, не поправленный вовремя вывих русской культуры, который так и вжился в жизнь, так и захромал по истории Отечества дальше из эпохи в эпоху, из столетия в столетие. «Все-таки русская история XVIII в. и первой трети XIX в. роскошна, упоительна. Упоительна - я не стыжусь этого слова. Потом что-то случилось, лица пошли тусклые... Что такое произошло? Мне кажется, что разгадка этого находится в одном уголке этой дивной выставки; в отделе портретов эпохи Александра I висит впервые выставленный портрет Сперанского... Губы выражают безмерное высокомерие, упорное презрение ко всему окружающему, ко всей этой «старо графской и старо княжеской рухляди», которая так ярко представлена на портретах Елизаветинской и Екатерининской эпохи и которую вот-вот он начнет ломать; а глаза его, эти маленькие, свиные, до таинственности закрытые... - это феномен».

Сила эпохи, свежесть ее красок объяснялась Розановым как внутренний, неуловимый порыв, некое таинство, основанное во многом на чисто личном, почти интимном влиянии живших тогда людей на окружавший их мир. «Бог с ней с бедностью. Я упивался богатством... Получилось целое воинство русских Паллад, Афин, Диан и, может быть, Афродит... и все эти Потемкины, Орловы, Мамоновы, эти Безбородки и Бецкие, обвеваемые волнами "грудного" эфира, не могли не творить, не кипеть, как в афинской "агоре" или римском сенате... "Тысяча богинь смотрит на нас с небес" (из дворцов): тут Суворов будет побеждать, Потемкин - присоединять Крым, все будут грозить, напрягаться, "выходить из сил". Нет, ей-ей, тогда бы и я мог что-нибудь»³⁶.

Чем дальше уходил в прошлое «золотой екатерининский век», тем больше чудес находили в нем историки, философы и писатели. Для свободной от личных обид и ущемленных амбиций оценки эпохи понадобилась серьезная историческая дистанция. Вспомните строки Сергея Есенина: «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Однако традиции рассмотрения событий, явлений и героев екатерининского царствования закладывались именно тогда, когда «золотой век» стоял лицом к лицу с первыми исследователями или дышал им в спину.

Трактовка личности Потемкина с самого начала пошла по линии противостояния, хорошо обозначенной Павлом I в беседе с бывшим правителем канцелярии светлейшего князя В.С.Поповым. Разгорячившийся император, обвиняя Потемкина, воскликнул: «Как, как скажите вы мне, исправить все то зло, которое он причинил России?!». «Отдайте татарам Крым», - холодно возразил Попов. После этих слов старого сослуживца светлейшего князя ждала отставка и ссылка. Зная характер Павла, Василий Степанович это хорошо понимал, но было нечто превыше гнева императора, чего он предать не мог.

Образ Потемкина - злого гения России, а в сниженной трактовке - авантюриста, лентяя, присваивавшего себе чужие победы, сластолюбца и хитрого царедворца, умело игравшего на слабостях императрицы - создавался в литературе, выходившей из немецких розенкрейцерских кругов. Он отражал восприятие светлейшего князя как «князя тьмы», существовавшее еще при жизни Потемкина в русских и прусских масонских братствах, поддерживавших цесаревича Павла. Именно эта антитеза: светлейший князь - князь тьмы - раскрыта в немецком мистическом романе-памфлете, вышедшем в 1794 г., вскоре после смерти Потемкина, и ходившем по России в списках. Феерическая сказка «Пансалвин Князь Тьмы», наполненная перетрактованной в розенкрейцерском духе ветхозаветной мифологией, повествовала о злом демоне, обольстившем добродетельную царицу Миранду и превратившем все ее прекрасные дела в нечто совершенно противоположное. Невидящая дьявольской сущности любимца, Миранда доверчиво предоставляет ему право распоряжаться своим государством, которое едва не оказывается из-за этого на краю гибели. Хищный убийца Пансалвин реализует грандиозные захватнические планы по отношению ко всему миру и ввергает страну Миранды в непрекращающуюся войну. Только его смерть во время дуэли, когда оскорбленный Пансалвином генерал случайно задевает кончиком шпаги ядовитую южную траву и наносит противнику смертельную рану, возвращает Миранде память³⁷. Для нас в данном случае важно отметить оценку в русской и немецкой масонской среде внешнеполитических планов Потемкина как однозначно вредных для России.

Ярким проявлением той же тенденции, но уже в более реалистичном, приземленном ключе стали книги саксонского дипломата Г.А.В.Гельбига, работавшего в России секретарем посольства в 1787 - 1796 гг. Фактически выполняя роль резидента, Гельбиг активно собирал в России информацию о жизни императрицы и двора, пользовался разного рода слухами и сплетнями. Вскоре его деятельность привлекла внимание правительства, однако выставить секретаря из Петербурга оказалось не так-то легко - дипломат имел влиятельных друзей в окружении великого князя Павла Петровича, чье положение в последние годы царствования Екатерины усилилось. Удалить Гельбига из России удалось только в год смерти императрицы.

Вернувшись на родину, он начинает анонимную публикацию в гамбургском журнале «Минерва»³⁸ книги «Потем-кин Таврический». Это сочинение пользовалось большой популярностью в Европе и в первой четверти XIX в. было переиздано шесть раз в Голландии, Англии и Франции³⁹. Сам Гельбиг назвал свой труд сборником анекдотов. Сильное предубеждение против России, откровенно высказанная автором ненависть к Екатерине II и ее ближайшему сподвижнику превращают первую биографию Потемкина в политический памфлет.

Изучая книги Гельбига, Е.И.Дружинина пришла к выводу, что именно он познакомил европейскую публику с феноменом «потемкинских деревнь». «Гельбиг объявляет несостоятельными все военно-административные и экономические мероприятия Потемкина в Северном Причерноморье. - пишет исследовательница. - Саму идею освоения южных степей он пытается представить, как нелепую и вредную авантюру... Изображение всего, что было построено на юге страны в виде бутафории - пресловутых «потемкинских деревень» преследовало... задачу предотвратить переселение в Россию новых колонистов. ...Описываются мнимые «дерев-ни», жители которых призваны были с лишком за 200 верст «по наряду». «Стада скотов, - говорится далее, - перегоняли ночью из места в место, и нередко одно стадо имело счастье предстать монархине от пяти до шести раз». По поводу построек в Херсоне, понравившихся императрице, сказано: «"Только ближние здания были настоящие; прочие же написаны на щитах... из тростника, связанных и прекрасно размалеванных". Даже военный флот, показанный императрице в Севастополе... "состоял из купеческих кораблей и старых барок, кои отовсюду согнали и приправили в вид военных кораблей"»⁴⁰.

«Русская тема» стала для Гельбига главным источником доходов, в 1808 г. он издает не менее популярную «Биог-рафию Петра III», где виновницей смерти мужа объявляется, конечно, Екатерина II, а в 1809 г. - новый памфлет «Рус-ские фавориты», известный в России еще под названием «Русские избранники». Создается странное впечатление, что уже после смерти своих главных героев, когда Екатерина II и Потемкин уже давно отошли в мир иной, Гельбиг с неослабевающей яростью продолжал сражаться с тенями людей, не сделавших ему лично ничего дурного. По каким-то причинам дипломату необходимо было опорочить громадное политическое и культурное наследие Екатерины II, и в первую очередь в области внешней политики, где трудился Потемкин. Продолжение движения Российской империи по направлениям, намеченным императрицей и светлейшим князем, было слишком опасно для «европейского равновесия» в прусском понимании слова, слишком хорошо ложилось в концепцию «русской угрозы», тщательно развиваемую Францией на протяжении всего XVIII в., чтоб труды Гельбига остались без многочисленных переводов и переизданий. В 1807 г. русская цензура не пропустила в печать уже переведенный памфлет саксонского дипломата, однако в 1811 г. перепечатка французского издания Гельбига, все же появилась и на русском языке, вызвав бурю возмущения у еще живых сотрудников Потемкина⁴¹.

Мы так подробно останавливаемся на работах Гельбига потому, что именно он заложил в исторической литературе краеугольный камень трактовки деятельности светлейшего князя как бутафории, нереального, феерического видения, созданного «каким-то злым волшебством» и развеявшегося сразу после кончины Потемкина, как падают и рассыпаются в прах сказочные замки после гибели злых колдунов.

В 1808 г. в Москве выходит первая русская биография Потемкина. Анонимный автор книги оговаривается, что источниками ему послужили исключительно газетные известия о князе и ходившие тогда в большом количестве анекдоты⁴². Эта небольшая книга интересна не столько как научный труд, сколько как сборник коротких мемуарных отрывков и исторических анекдотов в старом понимании этого термина - т. е. случаев из жизни великих людей, зафиксированных их современниками.

Вслед за этом изданием появляется работа раздосадованного на иностранные сочинения о Потемкине племянника и ближайшего сотрудника светлейшего князя Александра Николаевича Самойлова, бывшего прокурора Сената. Книга писалась между 1812 и 1814 гг., но свет увидела только в 1867 г. Она представляет собой сплетение мемуаров с биографическим трудом и очень богата яркими историческими фактами, а непосредственная близость автора к герою повествования делает его суждения особенно ценными. Современный историк легко отсекает витиеватые словесные похвалы Самойлова в адрес действительно великого дяди, и сосредотачивает свое внимание на подробностях политических событий того времени и планах Потемкина⁴³.

Уже в 30-х гг. XIX в., благодаря покровительству наместника М.С.Воронцова, в Крыму и Северном Причерноморье местными учеными-краеведами начался сбор материала об освоении Новороссийекого края. Интересная книга по этой тематике, впервые предоставившая читателям исследование на основе реальных документов, сохранившихся в Наместническом правлении, принадлежит перу члена Одесского общества истории и древностей, директора главного статистического комитета Новороссийского края А.А.Скальков-ского⁴⁴. В ней две обширные главы посвящены управлению Потемкина, которое рассматривается как самый плодотворный период в жизни Новороссии. Из работы Скальковского историки до сих пор черпают данные о строительстве городов, поселков, дорог, фабрик, верфей, основании флота, начале правильного земледелия, садоводства, виноградарства и элитного скотоводства в Крыму. Статистические данные, предоставленные Скальковским, не оставляют сомнения в бурных темпах развития вновь присоединенных территорий при светлейшем князе.

Другой аспект проблемы - колонизационный - был рассмотрен в статье Н.К.Щебальского. Автор подробно изложил историю заселения Новороссии, изменение этнического состава ее жителей в пользу русских и показал, что в основу колонизационных мероприятий Потемкина был положен отказ от политики вытеснения татар с полуострова. В качестве переселенцев на новые земли прибыло множество разноплеменных колонистов: русские, украинцы, поляки, казаки, греки, армяне, сербы. Такой пестрый национальный котел мог стать очагом конфликтов с татарским населением, однако, благодаря политике расселения приезжающих, детально продуманной светлейшим князем, этого не произошло. Вновь прибывшие заселяли только свободные земли, или территории, покинутые татарскими землевладельцами, бежавшими в Турцию. Не допускался сгон татарского населения, оставшегося в Крыму, с насиженных мест. Сами же представители разных национальностей, перебравшиеся в Новороссию и Тавриду, составляли прочные землячества и селились компактно, это в особенности относилось к грекам и армянам, основывавшим даже отдельные города.

В результате на новых землях создалась система, при которой разные этнические группы занимали разные территории и даже разные хозяйственные ниши, практически нигде не переходя дорогу друг другу. Если татарское население занималось, главным образом, скотоводством и размещалось в центральных, степных районах Крыма, то русские и украинцы селились в основном по побережью, в портовых городах и поселках, вдоль дорог. Они занимались строительством, работали на верфях и фабриках, а также зерновым земледелием. Бывшие запорожские казаки, получили земли на Кубани, развивали сельское хозяйство и служили в Черноморском казачьем войске. Армяне, как и во времена ханов, держали соляной промысел, торговали, совершали перевозки. Греки промышляли рыбной ловлей, торговлей, многие представители мужского населения служили в специально созданных греческих частях в русской армии. Конечно, в реальности напряженные отношения между собственно татарским и пришлым населением Крыма продолжали существовать, однако они не выплескивались за рамки симпатий одних к Турции, а других - к России, не принимали форм столкновений, а тем более резни. Это уже само по себе было огромным достижением, тем более в зоне постоянной военной угрозы. Такого положения вещей Потемкину удалось добиться именно благодаря территориальному и хозяйственному размежеванию колонистов с бывшими подданными ханства, а также подчеркнуто внимательному отношению к татарскому населению и мусульманскому духовенству Крыма. (Об этом подробнее будет рассказано в главах данной работы, посвященных присоединению и освоению Крыма). Щебальский же первым поставил вопрос об особой «потем-кинской» колонизационной политике и сделал

45

попытку оценить ее результаты .

В целом, первый этап изучения деятельности Потемкина характеризовался постепенным отказом от негативного отношения к личности светлейшего князя и его политике по мере удаления от «золотого века» Екатерины II и угасания общественного кипения вокруг сиюминутной «актуальности» данной тематики.

2. В эпоху великих археографических открытий

Изменение взгляда историков на деятельность светлейшего князя было во многом связано с обширной издательской работой, которую подняли на своих плечах русские исторические журналы второй половины XIX - начала XX в., в первую очередь «Русский Архив» П.И.Бартенева и «Русская

Старина» М.И.Семевского, а также публикаций Я.К.Грота в Чтениях Общества Истории и Древностей Российских. Введенный тогда в научный оборот материал был столь огромен, что это породило у некоторых историков иллюзию, будто изданных источников по русской истории второй половины XVIII в. вполне довольно для правильного понимания происходивших тогда процессов. Подобного мнения, например, придерживался патриарх американской русистики Марк Раев, советовавший своим коллегам «с англосаксонской аналитичностью» заняться обобщением опубликованных в русских дореволюционных журналах документов⁴⁶. Автор первой появившейся в Советском Союзе в эпоху перестройки монографии о Екатерине II российский историк А.Б.Ка-менский высказывал близкую идею, полагая, что какие бы новые материалы не были опубликованы в дальнейшем, они мало изменят портрет екатерининского века в его главных чертах⁴⁷. Позволим себе не согласиться с таким мнением: по старой восточной пословице, иногда и соломинка ломает хребет верблюду. Собирая по крупицам новые знания об эпохе, мы способны постепенно изменить ее портрет в целом.

Именно такие соломинки новых фактов и бросали на хребет общественной предубежденности старые русские публикаторы. Во второй половине прошлого века появились некоторые, довольно значительные фрагменты переписки Екатерины II и Г.А.Потемкина. Известный издатель Яков Карлович Грот включил ряд писем и записок корреспондентов в обширную публикацию «Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве министерства иностранных дел»⁴⁸. Готовя IV том, охватывающий период с 1774 по 1788 г., Грот писал в предисловии, что большинство введенных им новых документов составляют указы, рескрипты, письма и записки императрицы к князю Г.А.Потемкину-Таврическому. «Эти годы, - говорил издатель, - в правлении императрицы Екатерины II представляют период наибольшего проявления ее внешней политики, с которым параллельно идут внутренние ее реформы. В это время полного развития ее правительственной деятельности императрица ни с кем не вела такой обширной переписки, как с князем Потемкиным»⁴⁹.

Помещенная Гротом в обрамлении других источников (рескриптов, указов Екатерины, ее писем к разным лицам) переписка императрицы с князем Потемкиным как бы оказывалась в кругу тех документов, одновременно с которыми она возникла, что, конечно, имеет особую ценность для исследователя.

Другой известный русский издатель Михаил Иванович Семевский в 1876 г. предпринял в редактируемом им журнале «Русская старина» обширную публикацию переписки Екатерины II и Г.А.Потемкина за 1782-1791 гг.⁵⁰ Эта публикация явилась частью общей работы историка по изданию документов, освещающих жизнь и деятельность «великолеп-ного князя Тавриды». Начиная печатать собрание материалов о Г.А.Потемкине (его письма к разным лицам, мемуары современников, служебную документацию и т.д.), Семевский счел нужным предпослать им краткий очерк биографии светлейшего князя. «Исполинская личность Потемкина, - писал историк, - резко выделяется из сонма сподвижников Екатерины II. Его ум, дарования, способности, разнообразная деятельность во всех правительственных сферах, гигантские замыслы и подвиги, наконец, самый склад характера, сотканного из противоречий, - все своеобразно в этом баловне счастья. Почти двадцать лет (1773 - 1791) Потемкин - по выражению Державина - «был наперсником Северной Минервы» и этот период был самым блестящим временем ее царствования»⁵¹. Причину того, что «Потемкину еще не отведено место по заслугам в отечественной истории», Семевский видел в узости круга опубликованных источников о деятельности светлейшего князя.

Публикацию писем Екатерины II и Потемкина подготовил для журнала профессор Николаевской академии генерального штаба П.С.Лебедев. Через шесть лет, в 1881 г., М.И.Семевский вновь возвратился на страницах «Русской старины» к переписке Екатерины II и Потемкина. На этот раз он предпринял уже подготовленную им самим публикацию под звучным названием «Язык любви сто лет назад»⁵². Эта подборка была интересна для читателя прежде всего тем, что знакомила публику с материалами, характеризующими личность Потемкина, с его письмами к Варваре Энгельгард, к Прасковье Андреевне Закревской.

Много ранее неизвестных архивных документов появляется не только в специальных публикациях, но и в собственно научных трудах, в виде выдержек из неизданных источников. Краткий очерк об истории управления Крымом, составленный по материалам из архивов Симферополя, принадлежал перу крымского краеведа Ф.Ф.Лашкова и был опубликован в 1890 г.⁵³

После введения в научный оборот большого массива неизвестных ранее исторических источников о екатерининском царствовании, осуществленного Гротом, Семевским и Бартеневым, назрела необходимость появления серьезной научной монографии о Потемкине, которая на новом документальном уровне могла бы осветить его государственную деятельность. Таким трудом стала книга профессора А.Г.Брик-нера, одного из крупнейших русских дореволюционных специалистов по истории екатерининской эпохи, до сих пор остающаяся единственным монографическим изложением биографии Потемкина. Несомненной заслугой Брикнера является то, что он практически полностью использовал предоставленный Гротом источниковый материал, а также перевел с французского и немецкого языков значительные фрагменты дипломатической переписки европейских послов, аккредитованных при русском дворе, и воспользовался ими для написания своей работы. К сожалению, этого оказалось далеко недостаточно для адекватного отражения роли светлейшего князя не просто как царедворца и друга императрицы, а именно как государственного деятеля. При ознакомлении с монографией создается впечатление, будто читатель постепенно погружается в бесконечный шелест придворных перешептываний, дипломатических сплетен, проверенных и непроверенных фактов, которыми иностранные министры снабжали свои дворы для лучшей ориентации в политике России. Книга Брикнера скорее представляла собой сборник мнений современников о деятельности Потемкина, чем исследование самой деятельности. Историк хорошо почувствовал эту слабую сторону своей работы и специально оговорил, что главное внимание собирается уделить отношениям Потемкина и Екатерины II и не имеет «ввиду разработку

„ „54

частностей политической роли князя» .

Подобный подход объяснялся как отсутствием более широкого круга источников, которые помогли бы исследователю дать четкую оценку государственной деятельности Потемкина, так и характерным для Брикнера «отталкиванием либерального сознания» от образа светлейшего князя, о котором мы уже говорили в начале данного обзора. Непонимание и неприятие образа героя монографии, холодное отчуждение от него самого и его «странных», на взгляд образованного человека конца XIX в., душевных порывов не покидает автора на протяжении всей книги. Строка за строкой, страница за страницей читатель может наблюдать, как давно выведенное за рамки религиозной традиции, сознание биографа бьется над феноменом чуждой его мировосприятию личности.

Все непонятное, например, стремление светлейшего князя - богатейшего вельможи, обласканного царскими милостями, обладающего громадной властью, избалованного женским вниманием - наконец, развязаться с делами и уйти в монастырь объясняется «противоречивостью натуры Потемкина». Хотя трудно представить себе более непротиворечивое желание для православного верующего. Точно также образованное общество России примерно в это же время с опаской, непониманием и даже осуждением взирало на духовный подвиг К.Н.Леонтьева, оставившего блестящую карьеру дипломата, славу писателя и философа, ради подвижнического примирения с Богом и самим собой. Столь же чужд оставался и Потемкин.

«Баловень счастья, более авантюрист, чем патриот, более царедворец, чем государственный человек, более азартный игрок, чем герой. - Делает историк вывод о личности Потемкина. - Его пороки объясняются в значительной доле недостатками тогдашнего государственного и общественного строя... Главным предметом внимания Потемкина в области Политики был восточный вопрос, отношение России к татарам и туркам... Расширение границ России на юге, устройство новозанятых провинций, сокрушение Оттоманской Порты, полное торжество России над исламом - вот главные предметы забот Потемкина до его кончины... Несомненно, что Потемкин, сделавшись другом и сотрудником Екатерины, часто с нею беседовал об этих задачах внешней политики России. Начиная с 1776 г. явилось множество рескриптов императрицы к князю, в которых идет речь о приведении в исполнение начертанной им программы... Таким образом уже в семидесятых годах Екатерина с Потемкиным были заняты так называемым "греческим проектом", виновником которого считался князь»⁵⁵. Недостаток документов приводит Брикнера к ошибочному мнению, будто Потемкин являлся инициатором и автором «Греческого проекта». На самом деле история этого документа, как и история самой идеи воссоздания Греческой империи, крайне сложна, и мы остановимся на ней в соответствующей главе нашей монографии.

В двухтомном труде, посвященном царствованию Екатерине II, Брикнер, основываясь на фрагментах переписки, опубликованной Я.К.Гротом, дает описание взаимоотношений императрицы с ее ближайшим сподвижником: «Нап-расно говорят о перевесе, который будто бы имел Потемкин над императрицей. Из множества писем Потемкина и императрицы можно убедиться, что она и нравственно и умственно стояла гораздо выше светлейшего князя, остававшегося до гроба в безусловной зависимости от императрицы. Впрочем, она высоко ценила способности Потемкина, нуждалась в его советах и во многих случаях руководствовалась его соображениями. Во время второй турецкой войны она писала к нему по два раза в неделю и чаще, сообщая о состоянии дел... Весьма часто Екатерина называла Потемкина своим учеником,... жаловалась на его отсутствие, просила его щадить себя. При всем том, однако, Потемкин на каждом шагу зависел от степени расположения к нему Екатерины. Милость императрицы была главным условием его счастья и успехов»⁵⁶.

Располагая только письмами Екатерины II, включенными в издание Я.К.Грота, но не читая ответных текстов Потемкина, Бринкер делает вывод о нравственном и умственном превосходстве императрицы над светлейшим князем. Однако, историк слышал лишь одну сторону в эпистолярном диалоге. Судить же о реальной роли каждого из корреспондентов возможно только, опираясь на полный источник.

К сожалению, во время написания трудов Брикнера историк не был знаком с государственными бумагами светлейшего князя, издание которых Н.Ф.Дубровин начал в 1893 г.⁵⁷ Эти документы вкупе с перепиской показывает, что далеко не одна милость Екатерины обусловливала высокое положение Григория Александровича. Опираясь на созданную им придворную партию, императрица могла противостоять покушениям группировок, поддерживавших великого князя Павла Петровича.

Странно, что осознавая неполноту своей источниковой базы, отдавая себе отчет в том, что на имеющемся материале невозможно написать очерка государственной деятельности Потемкина, Брикнер с легким высокомерием замечал: «Предоставляя будущим исследователям исчерпывать этот предмет при помощи всестороннего анализа и пока еще неизданных данных, мы довольствуемся сообщением... важнейших фактов... для общей характеристики Потемкина... Занявшиеся после нас этим предметом, - хотя бы даже при более благоприятных условиях, имея возможность начертить биографию Потемкина в больших размерах и с сообщением гораздо большей массы фактов, - едва ли придут к новым результатам в отношении самых важных фазисов исторической роли Потемкина и оценки преимуществ и недостатков нашего героя»⁵⁸.

Снова повторяется мысль: вся совокупность источников, которую можно будет впоследствии привлечь, в сущности бесполезна, и без нее картина ясна в «общих чертах», она останется такой, какой нарисована сейчас, сколько бы новых красок в нее не добавили.

Впрочем, при обнародовании такого числа бумаг Брикнер буквально вынужден признать в конце монографии о Потемкине: «Его деятельность была далеко не бесполезною». И уже как бы не от себя добавить: «Рунич*, перечисляя результаты ее (деятельности Потемкина - О.Е.) -уничтожение Запорожской Сечи, построение Херсона и Николаева, покорение Крыма, учреждение Черноморского флота, овладение Очаковым... замечает: "Все это не ложные суть памятники дивной прозорливости великой Екатерины II и сотрудника ея"»⁵⁹.

Не смотря на эти замечания, работа Брикнера оставалась до выхода книг В.С.Лопатина крупнейшей биографией Потемкина, к которой в первую очередь обращался каждый исследователь жизни светлейшего князя. К несчастью, монография Александра Густавовича морально устарела буквально через два года после выхода в свет в результате дубровинской публикации 1894 г. государственных бумаг Потемкина. Однако она гораздо более известна и историографически востребована, чем три тома документов, что можно объяснить по-пушкински нашей «ленью и нелюбопытностью».

После работы Брикнера возникают небольшие по объему книги, в основном разворачивающие отдельные положения его монографии. Такова скромная работа В.В.Огаркова, которая концентрировала внимание читателя на вопросах бескровного присоединения Крыма с Таманыю, заселения Новороссии, постройке городов на юге⁶⁰.

Издание богатейших документов военного архива, предпринятое историками Н.Ф.Дубровиным и Д.Ф.Масловским пробило первую, но довольно мощную брешь в, казалось бы, незыблемом представлении о Потемкине, как бездарном и медлительном полководце, присваивавшем победы гениального А.В.Суворова⁶¹. На основании этих документов Масловский как военный историк рассмотрел операции 1787 - 1789 гг. и пришел к неожиданным умозаключениям. «Выводы о бездарности Потемкина как полководца - ненаучны, - писал исследователь, - они сделаны без опоры на главнейшие материалы, которые были неизвестны до настоящего времени... Потемкин в турецкую войну являлся первым главнокомандующим нескольких армий, оперировавших на нескольких театрах, и флота. Потемкин первый, худо-хорошо, дает и первые образцы управления армиями и флотом общими указаниями - "директивами"». Эти директивы Масловский считал «образцовыми», поскольку они четко определяли стратегические задачи подчиненных Потемкину военачальников, но не связывали их тактически, избавляя от мелочной опеки и поощряя личную инициативу. Умение выбирать достойных командиров и доверие к их таланту - главная черта Потемкин как командующего.

«Он имел вполне самостоятельный и верный взгляд на сущность самых сложных действий на полях сражений, - писал Масловский, - ...и во всех случаях умел держать себя начальником»⁶². Именно эта черта Потемкина ярко проявилась в его споре с А.В.Суворовым о сроках взятия Очакова. Историк делает вывод о том, что главная идея плана Потемкина резко расходилась с суворовской. Суворов стремился взять Очаков как можно быстрее, решительным штурмом, не считаясь с потерями. Потемкин был убежден, что одна блестящая операция или даже целая кампания в ходе войны - не самоцель. Цель - конечная победа. Князь хотел захватить крепость с наименьшим риском, сохранив в самом начале войны солдат и офицеров для будущих компаний, а также завоевать инициативу на Черном море. Именно этот план и был осуществлен с минимальными (менее 1 тыс. человек с русской стороны) потерями.

В условиях, когда черноморский флот сильно пострадал от шторма, России было практически нечего противопоставить Порте на море. Оттоманский флот представлял серьезную угрозу для Крыма. Очаков же, как магнит, притягивал к себе большую часть турецких кораблей и фактически держал их в бездействии, пока спешно шла починка русских судов и набирала силу гребная флотилия. Именно она и нанесла первое поражение турецкому флоту под стенами крепости. С этого момента инициатива на море перешла к русской стороне. Задачи кампании были выполнены.

Документальные публикации и исследования привели к возникновению совершенно иного образа светлейшего князя в литературе научно-справочного характера. Что уже было большой победой, благодаря широте ее использования читающей публикой. Автор очерка о Потемкине в Русском Биографическом Словаре А.М.Ловягин привлек новые воспоминания современников, до него не побывавшие в руках у историков, сообщил много интересных фактов об управлении Новороссией, о военной реформе Потемкина, о прекращении гонений на старообрядцев, предпринятом по инициативе светлейшего князя⁶³. Статья Ловягина - своеобразная антитеза монографии Брикнера. Именно с Ловягиным, а также отчасти с Д.Ф.Масловским (называя оппонентов просто «наивными людьми», без указания имен) будет позднее вести полемику о личности Потемкина А.А.Кизеветтер в своих «Исторических силуэтах», о которой мы расскажем ниже.

Как верно отмечает В.С.Лопатин в издании переписки Екатерины II и Г.А.Потемкина, статья о Потемкине в «Рус-ском биографическом словаре» явилась «итогом почти полувековой деятельности таких русских историков, как Я.К.Грот, П.П.Пекарский, С.М.Соловьев, А.Н.Пыпин, П.И.Бартенев, М.И.Семевский, Н.Ф.Дубровин, Ф.Д.Масловский, В.А.Биль-басов... Опираясь на введенные в исторический оборот многочисленные документы Екатерины II, Г.А.Потемкина и их современников,.. А.М.Ловягин... сумел показать и масштаб личности Потемкина, и размах его деятельности»⁶⁴.

Новый портрет Потемкина, возникший под пером Ловягина, оказался столь необычен для публики, что редакция Императорского русского исторического общества сочла нужным (как это обычно делается в щекотливых случаях) сопроводить статью о светлейшем князе особым редакционным комментарием, в котором солидаризировалась с мнением автора. «В галерее сподвижников Великой Императрицы портрет Г.А.Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом, - сказано было в комментарии. - Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля... Только в последнее время, благодаря развитию у нас исторической науки,.. начинают отставать густо наложенные на изображение Потемкина краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем положительно сказать, что Потемкин был не временщиком только, но одним из наиболее видных и благородных представителей екатерининского царствования, что, хотя и не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и поэтому не мог быть понят и оценен ими по достоинству»⁶⁵.

Снятия цензурных ограничений после революции 1905 - 1907 гг. позволило появиться на русском книжном рынке начала XX столетия переводам знаменитого исторического популяризатора Ксаверия Валишевского, писателя польского происхождения, работавшего в Париже. В его многотомной истории России две книги посвящались времени Екатерины II. Валишевский писал не просто для европейской публики, а именно для французской, чьи сведения о России в силу долгого политического противостояние были куда меньшими, чем, например, у англичан или немцев. Прекрасно зная своего читателя, автор блестяще подыгрывал его представлениям о далекой северной стране, откуда постоянно исходила угроза для Версаля и его внешнеполитических сателлитов - Швеции, Турции и Польши. Рассказы Валишевского во многих чертах повторяют истории Гельбига: поддержана версия о «потемкинских деревнях», сообщаются много нелепых, непроверенных сведений из частной жизни императрицы и Потемкина, о государственной деятельности последнего.

«Он не государственный муж, - писал Валишевский о светлейшем князе, - Человека подобного физического и нравственного облика можно счесть только за крайнего любителя наслаждений... С точки зрения внешней политики Потемкин, главным образом, был фокусником. Если есть определенный план и великая идея, преследуемые Россией в эту минуту, то они принадлежат не ему, а Екатерине... Не Потемкин показал своей стране путь в Константинополь. Но, чтобы идти по этому пути, он умел искусно жонглировать интересами и соперничеством европейских держав. Хотя он и не учился дипломатии в западной школе, однако его дипломатия, не смотря на кажущуюся неудовлетворительность чисто азиатских приемов - была дипломатией первоклассной... Внутри империи в роли администратора Потемкин являлся ловким декоратором, уже тогда оправдывая суждение о показной стороне в современной России»⁶⁶.

«Фокусник», «жонглер», «декоратор» - цирковая терминология призвана снизить цену личности светлейшего князя. «Азиат», не учившийся дипломатии в «западной школе» и, благодаря этому, умело водивший за нос «доверчивых» Сегюра, де Линя, Гарриса... Однако особенно неподражаемы описания личных отношений Потемкина и Екатерины в годы, последовавшие за окончанием их романа. «Во всю свою бытность фаворитом, в течение 15 лет, Потемкин, переживший свои обязанности временщика и сохранивший за собой только одно название, своею высокомерною волею ставил перед всевозможными прихотями Екатерины, бывшими ему не по вкусу, непреодолимые препятствия; иногда он способен был в случае необходимости употребить даже насилие над той, которая, отдавшись ему, допустила его сделаться своим настоящим властителем»⁶⁷. Приписать Потемкину насилие над Екатериной не додумался даже Гельбиг.

Книги Валишевского очень точно охарактеризовал В.С.Лопатин: «При внимательном чтении этих блестящих пассажей возникает ощущение, скольжения по поверхности, неосновательности написанного»⁶⁸. Это тот особый феномен французской литературы, который В.В.Розанов называл «искусственными цветами», рафинированная, но бесчувственная красота которых скорее отталкивает, чем привлекает. Мертвые цветы обычно кладут на крышку гроба, прощаясь с покойным. Всплеск интереса к историческим повествованиям Валишевского дважды произошел в России именно тогда, когда она стояла на грани колоссальных потрясений (в начале и в конце XX в.), которые, кроме всего прочего, оказали самое серьезное влияние на развитие исторической науки.

3. Две нити одной традиции

Революция разорвала российскую историографию на два лагеря, один из которых продолжал работу на родине, а второй - в эмиграции. Это разделение почти всегда было недобровольным, даже насильственным. Так известный историк, ученик В.О.Ключевского Александр Александрович Кизеветтер, член ЦК партии кадетов в 1922 г. был выслан из Советской России и умер за границей. Его перу принадлежат яркие, хотя, на наш взгляд, далеко не всегда глубокие и психологически обоснованные «исторические силуэты» многих русских государственных деятелей. В том числе и Потемкина. Нелюбовь работать с реальными историческими документами заставляла мысль блестящего стилиста скользить по выбитой другими авторами колее. Снова возникал наивный, чисто интеллигентский в совей праздности вопрос: если Потемкин был действительно гением, как о том писал М.М.Спе-ранский, то почему он трудился на самодержавную монархию? Почему не выступал хотя бы с подспудным, не громким, но внятным осуждением, подобно Воронцовым? Вот настоящие герои, ратовавшие за конституционализм.

Потемкин за конституционализм не ратовал, хуже - был идейным и очень хорошо образованным сторонником греческого православия и единоличной царской власти в России. А чем талантливее духовный противник, тем, как известно, он опаснее. Поэтому стремление Кизеветтера занизить интеллектуальный уровень светлейшего князя и масштабы его личности психологически вполне обоснованно.

«Основной чертой Потемкина было его честолюбие без границ. Но демон честолюбия может плодотворно действовать на человека и беспрерывно держать его на высоте бодрой энергии лишь при наличии в душе человека явного стремления к определенным целям,.. стойкой преданности определенному идеалу. Ничего этого не было у Потемкина. Он был снедаем честолюбием беспредметным, он хотел стоять выше всех неизвестно ради чего, просто ради власти и почета, с которыми он сам не знал, что делать. ...Един-ственным спасением для него было бы появление на его пути к власти всевозможных препятствий. Тогда самая борьба с этими препятствиями воспламенила бы его честолюбивую душу к упорным усилиям, которые не давали бы ему застыть в дремотной апатии. Но препятствий не оказалось. Судьба предательски поставила его сразу лицом к лицу с полным осуществлением всех его желаний. Стоило ему шевельнуть пальцем и любая его прихоть удовлетворялась в ту же минуту. Человек идеи знал бы куда и на что направить такую власть. Человека без определенной жизненной задачи такое положение неминуемо обрекает на пресыщение и скуку. И Потемкин познал ужасную болезнь души, состоявшую в отсутствии

~ 69

желаний» .

Поверхностное знание исторических реалий екатерининского царствования заставляло Кизеветтера предположить, что на пути к власти у Потемкина, в условиях не прекращающейся грызни придворных группировок, могло не оказаться препятствий. Такие препятствия непреодолимой стеной ограждали молодого Потемкина от Екатерины II, и позднее постоянно возникали на дороге у фактического соправителя императрицы, поскольку его место у кормила власти желательно было занять многим.

Не по движению пальца присоединялся Крыма, строились города, флот, заселялись земли. Черным, суточным трудом, без сна, при котором светлейший князь, по его признаниям в письмах к Екатерине, уставал, «как собака», совершались реальные дела. Рецидивирующая лихорадка, которой болел и от которой умер Григорий Александрович, никогда не имея времени долечиться, возникала именно в периоды ослабления организма в результате тяжелой работы. Бывал и отдых, и женщины, и вино, и карты, и затмевающая воображение роскошь. «Таков, Фелица, я развратен, но на меня весь свет похож», - как писал Державин.

Назвать Потемкина человеком без идеи, без определенной жизненной задачи значит не замечать в истории русской политической мысли никаких идей, кроме своей собственной. Эта позиция, к сожалению, нередко встречается в кадетской историографии начала века. У светлейшего князя были и государственная идея, и вполне определенная жизненная задача - прекращение татарских набегов на южные русские земли, присоединение Крыма, утверждение России на берегах Черного моря - и с этими задачами он сумел справиться. Видимо, очень больно осознавать чужую воплощенность в деле, когда собственное дело потерпело неудачу.

«Потемкин... лишь впитал в себя ходячие идеи своего века. Лучшие умы той эпохи с фернейским философом во главе учили, что просвещенная власть все может, что целые страны и народы могут быть приводимы из небытия в бытие по глаголу философов-правителей. При свете таких идей отчего же бы и не разгуляться необузданной фантазии у человека, чувствовавшего себя на высоте всемогущества? Такое умонастроение естественно направляло мысль лишь на общие контуры широких замыслов и притупляло у нее интерес к практическим подробностям, к деловой разработке этих замыслов и набрасывало пелену на многообразные затруднения и неудачи, могущие выдвинуться на пути к поставленным эффектным целям... Его фантазии, кажущиеся наивным людям проблесками гениальности, носили на себе сплошь да рядом печать дилетантизма со всеми неизбежными его последствиями. Александр Воронцов писал брату Семену от 14 мая 1792 года про Потемкина: "Умерший ни намерений постоянных, ни планов определенных ни на что не имел, а колобродил, и всякая минута вносила ему в голову новую мысль, одна другую опровергающую". Поставленный в точные рамки подчиненной деятельности, Потемкин мог бы сделаться перворазрядной силой благодаря своей живой сообразительности. Но став всемогущим сатрапом, он... дал меньше, нежели мог бы дать по природным задаткам своей личности»⁷⁰.

Потемкин никогда не был, да и не мог быть в силу православного образования, полученного параллельно с университетским, поклонником идей века просвещения и тем более фернейского философа. Он как никто другой при екатерининском дворе далеко стоял от модных тогда политических и философских теорий - прочитал, отболел и вернулся к любимому - богословской литературе. Сделал меньше, чем мог, светлейший князь прежде всего потому что умер до обидного рано - в 52 года - многие политики в этом возрасте только начинают.

Умиляет идея о плодотворности подчинения Потемкина: если бы поставить над светлейшим князем не императрицу, а настоящий парламент, или хотя бы такого выдающегося начальника как А.Р.Воронцов, тогда бы... Тогда бы не было ни Крыма, и Новороссии, ни флота, ни победы в тяжелейшей войне. Такую натуру как Потемкин нельзя было поставить «в строгие рамки подчиненности» даже по отношению к Екатерине II, их переписка ясно об этом свидетельствует. Князь не терпел диктата. Да и кто мог его подчинить, когда во всем окружении императрицы не было личности более масштабной и одаренной, чем он? Даже в годы первой русско-турецкой войны, когда молодой Потемкин служил под началом у П.А.Румянцева, письма фельдмаршала к своему подчиненному, не смотря на всю разницу положений, проникнуты каким-то необыкновенным пиететом, и это задолго до выдвижения Потемкина при дворе. Просто Румянцев, сильный сам, умел чувствовать силу другой личности и предоставлял Потемкину максимальную свободу, какую только мог - подчас просто для того, чтоб не связываться со строптивым, но дельным офицером.

Данная Кизеветтером характеристика проектов Потемкина особенно заслуживает нашего внимания: «Умственная даровитость Потемкина бросается в глаза... Но было бы чрезвычайным преувеличением приписывать этим планам значение открытия новых горизонтов в области государственной политики... Практическое здравомыслие, соединенное с гуманными побуждениями... еще не образующая гениальности... Так называемый "Греческий проект" был написан не Потемкиным, а Безбородко. Мысли, легшие в его основу, высказывались еще Орловыми до начала фавора Потемкина и Потемкин относился к этим мечтаниям гораздо сдержаннее Екатерины»⁷¹.

Следует все же выбрать что-то одно: либо «необузданная фантазия», либо «относился гораздо сдержаннее Екатерины» - ведь речь идет об одних и тех же планах. Не видим причин ставить в вину Потемкину то, что он более реалистично, чем Безбородко, смотрел на возможность привлечь европейские державы к разделу турецких земель. Ведь именно сугубый прагматизм светлейшего князя обеспечил осуществление его планов в отношении Крыма. Именно продумывание мельчайших деталей, в котором Кизеветтер по незнакомству с документами отказывает светлейшему князю, именно отсутствие всякого рода дилетантизма и инфантилизма при осуществлении государственных дел, стоящих крови и денег, отличает особый, державный почерк Потемкина. В вопросах власти, администрации и военного управления Григорий Александрович был прежде всего профессионалом.

В то же самое время, кода Кизеветтер писал «Истори-ческие силуэты» в Праге, в Советской России продолжает свою работу по изучению екатерининского царствования известный историк Яков Лазаревич Барсков. Еще в начале XX в. он занялся исследованием писем и записок Екатерины II и Потемкина. Тонкий знаток эпохи, допущенный к разбору рукописей дворцового архива и имевший доступ к недосягаемым для большинства ученых историко-литера-турным материалам, он много и плодотворно занимался изучением литературной деятельности Екатерины II и ее эпистолярного наследия⁷².

Исследуя переписку Екатерины II, Барсков не обошел вниманием и послания императрицы к своим фаворитам. В 1918 г. вышла в свет подготовленная ученым еще до революции публикация «Письма имп. Екатерины II к гр. П.В.За-вадовскому»⁷³. Эта работа как бы предваряет собой более сложное и обширное исследование писем и записок Екатерины II к Потемкину, к которому Барсков приступил несколько позже.

К 1932 г. работа Якова Лазаревича была закончена, и он попытался напечатать собранный им материал. Барсков обратился за помощью к В.Д.Бонч-Бруевичу, организатору и первому директору Государственного литературного музея в Москве. В собрании Бонч-Бруевича сохранилась корректура предложенных ему Барсковым «Писем Екатерины II к Потемкину»⁷⁴. Однако тогда публикация так и не увидела свет. В 1934 г. в Париже появилось анонимное издание писем Екатерины к Потемкину⁷⁵, снабженное предисловием некоего Жоржа Ударда и восходящее к тексту Барскова. На русском языке публикация Я.Л.Барскова вышла в 1989 г. Благодаря усилиям Натана Яковлевича Эйдельмана, «Письма Екатерины II Потемкину» были изданы в журнале «Вопросы истории»⁷⁶.

В Предисловии к своему изданию Я.Л.Барсков останавливался на явлении фаворитизма в государственной жизни России второй половины XVIII в. Ученый считал, что в царствование Екатерины II «фаворитизм - своего рода учреждение, с огромным, хотя и неустойчивым кругом дел, с обширным, хотя и неопределенным бюджетом». Корни этого явления Барсков видел в нестабильности абсолютизма как формы правления. «При всем желании Екатерина не могла справиться со страшной властью, оказавшейся в ее руках»⁷⁷, - заключает историк. Останавливаясь на положении Г.А.Потемкина в системе государственной власти России, Барсков писал: «Потемкин стал рядом с Екатериной движущей силой в этой огромной машине, в свою очередь сообщавшей свое движение бюрократическому аппарату всей империи... Никому не уступала императрица из своей власти так много, как Г.А.Потемкину, и притом сразу, в первый же год его случая»⁷⁸.

Барсков видел исключительность Потемкина и в области чисто личных отношений, возникших между ним и государыней. «Как показывают публикуемые здесь письма, - говорил ученый о подготовленной им подборке, - только его (Потемкина - О.Е.) называла она своим "мужем", а себя "женою", связанною с ним "святейшими узами"»⁷⁹. Далее публикатор пересказывал ряд свидетельств о браке Екатерины и Г.А.Потемкина, приведенных П.И.Бартеневым в 1906 г. на страницах «Русского архива»⁸⁰. Отсылая к семейным преданиям Энгельгардтов, Браницких, Воронцовых, Самойловых и Голицыных, а также к рассказу графа Д.Н.Блудова, которому Николай I поручал разбор секретных бумаг XVIII в., Барсков вслед за Бартеневым сообщает, что венчание происходило осенью 1774 г. или в середине января 1775 г., перед отъездом двора в Москву, в церкви Самсония на Выборгской стороне.

Пересказав сведения Бартенева, Барсков делает свой вывод: «Все эти рассказы и приведенные здесь письма дают повод решительно утверждать, что Потемкин был обвенчан с Екатериной... Уже один слух о том, что они были обвенчаны, создавал Потемкина исключительное положение;.. в нем действительно видели «владыку», как называет его в письмах сама Екатерина, и ему оказывали почти царские почести при его поездках в подчиненные ему области или на театр военных действий и обратно в столицу. Как ни велико расстояние от брачного венца до царской короны, но по тем временам также велико было расстояние, отделявшее случайного любовника императрицы от ее мужа, которого она явно считала первым лицом в государстве после себя... Это был царь, только без титула и короны»⁸¹.

Если статья Бартенева в 1906 г. прошла почти незаметно для читающей публики, то после французского (1934 г.) и русского (1989 г.) воспроизведения публикации Барскова вопрос о возможном браке Екатерины II и Г.А.Потемкина стал предметом научного обсуждения. Версию о венчании поддержали Удард, Эйдельман, А.Труайя, И. де Мадариага, П.Маруси и В.С.Лопатин. При издании публикации Барскова Н.Я. Эйдельман остановился на вопросе о венчании императрицы и ее избранника: «Переписка содержит подробности, подтверждающие факт тайного брака Екатерины и Потемкина и проливающие свет на некоторые эпизоды составления записок Екатерины II»⁸².

Современная английская исследовательница Исабель де Мадариага разделяет мнение о возможности морганатического брака императрицы и Григория Александровича. «Письма Екатерины Потемкину... подтверждают, что Екатерина и Потемкин были тайно обвенчаны. В ее письмах она часто называет его мужем и дорогим супругом. Возможно, из-за большого напряжения страсть Екатерины и Потемкина длилась недолго, однако, в повседневной жизни они продолжали вести себя как женатая пара, до конца своих дней соединенная сильной привязанностью и абсолютным доверием»⁸³.

Исследовательница приходит к заключению, что Потемкин занимал положение фактического консорта. «Екатерина обращалась с Потемкиным как с принцем-консортом, - пишет Мадариага. -Она публично посещала его с целью подчеркнуть его статус,.. царские эскорты были обеспечены ему, где бы он не ехал... Он вел себя как император, и люди видели в нем владыку. Без сомнения, зависимость Екатерины от Потемкина как от фактического, если не юридического, консорта объяснялась личной доверенностью,.. но он гарантировал Екатерине безусловную преданность, в которой она так нуждалась» .

Лопатин предположительно указывает и на возможную дату тайного венчания - 30 мая 1774 г. Среди многочисленных наград и пожалований, которыми Потемкин был осыпан весной 1774 г., лишь чин генерал-аншефа окутан некой таинственностью. Впервые Потемкин официально был назван генерал-аншефом в начале августа, в списках Воинского департамента Григорий Александрович следует сразу за Н.В .Репниным, получившим чин 3 августа, но с оговоркой: позволить ему считаться генерал-аншефом с 30 мая. «Совер-шенно очевидно, что этой датой отмечено какое-то важное событие, - пишет историк. - Таким событием могло быть только венчание Потемкина с императрицей. Но присвоение столь высокого чина своему новому избраннику в условиях неоконченной войны могло возбудить большое недовольство... Общий подъем, вызванный известием о мире, позволил огласить уже решенное производство без лишних кривотолков»⁸⁵.

А.Б.Каменский в книге, посвященной царствованию Екатерины II, проявляет больший скептицизм. Останавливаясь на вопросе о браке, он пишет: «В письмах к Потемкину Екатерина как бы все время играет роль эдакой простосердечной и полуграмотной русской бабенки, относящейся к мужу с покорностью, подобострастием и некоторым страхом. Это своего рода маскарад, шутовство, характерные для любовного этикета того времени и объясняющие подчас и тональность, и нарочитую неграмотность отдельных писем... Шутовской характер переписки необходимо принимать во внимание, рассматривая письма Екатерины к Потемкину как свидетельство безусловной справедливости распространившихся уже тогда слухов об их тайном венчании»⁸⁶. Надо сказать, что, хотя маскарад и характерен для куртуазной игры придворных петиметров того времени, однако, образ «простосердечной и полуграмотной русской бабенки» совершенно не вписывается в общепринятый «любовный этикет», основанный на сугубо литературной, чаще всего французской традиции. Отметим, что при известной скудости куртуазных оборотов, используемых Екатериной в письмах к своим возлюбленным (сохранились ее послания к И.Г.Чер-нышеву, П.В.Завадовскому, несколько записок Г.Г.Орлову), ни с одним из фаворитов, кроме Потемкина, императрица не «шутила» подобным образом.

Итак, именно Барсков, не являясь в отличие от Бартенева первооткрывателем темы о браке Екатерины II и Г.А.По-темкина, сумел вынести эту информацию в круг активного научного обсуждения. Сам Яков Лазаревич относился к личности Потемкина с тем же холодным неприятием, как Брикнер, и осуждал светлейшего князя еще яростнее Кизеветтера. На хлесткий тон Барскова в предисловии к корректуре, несомненно, повлияли новые, советские, требования развенчивать «мерзость запустения екатерининского царствования», как писал Бонч-Бруевич. Однако, эти требования лишь предали мало приемлемую в научном кругу языковую форму давно сложившимся представлениям ученого. Ведь как ни назвать светлейшего князя: «сатрап самодержавия», «авантюрист крупного пошиба» или «монархист, которому чужды освободительные идеи» -вложенный в понятие смысл останется тем же самым.

Неопубликованное предисловие Барскова в очень яркой форме передает главную причину неприятия образа Потемкина многими представителями российской историографии и просто общественности. «Екатерина откровенно признавалась в одном из неопубликованных писем, -сообщал Барсков о Потемкине, - что обязана ему своей властью, имея ввиду не переворот 1762 г., а грозный год Пугачевщины. С этим связана и непримиримая ненависть цесаревича и всей его партии к этому выскочке, временщику, узурпатору, и уверенность Екатерины, что при жизни Потемкина ей нечего бояться со стороны сына. Когда русское масонство раскинулось по всей стране и московские розенкрейцеры образовали его ядро, «князь тьмы», как называли они Потемкина, донес императрице о сношениях с Павлом этой единственной съорганизованной партии. Жертвой этого «предос-тережения» пал Н.И.Новиков».

Потемкин действительно предупреждал Екатерину II о связях великого князя и не столько с московскими розенкрейцерами, сколько с их так называемыми «берлинскими начальниками» в самый разгар русско-турецкой войны, когда Пруссия готовилась вступить в конфликт на стороне Порты⁸⁷. Однако будучи осторожным политиком, князь советовал императрице в сложной обстановке не усугублять положения еще и московским разбирательством, о чем свидетельствуют его письма 1791 г. «Ваше Величество выдвинули из Вашего арсенала самую старую пушку, - писал Потемкин о посланном в Москву князе А.А.Прозоровском, - только берегитесь, чтоб она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества»⁸⁸. Об этом письме Барсков не мог не знать, поскольку сам же его и опубликовал незадолго до революции. Однако в новых обстоятельствах предпочтительнее было забыть о благородстве Потемкина. Арест Новикова приходится на апрель

1792 г., то есть состоялся более чем через полгода после смерти светлейшего князя.

«Есть известия, - продолжал свое разоблачение публикатор, - что этот "князь тьмы" с ведома и согласия императрицы сам стремился к независимости. Оба задумывались над тем, что ожидало Потемкина после смерти Екатерины... Ясно было, что с воцарением Павла светлейший потеряет, если не жизнь, то власть и, по всей вероятности, свое несметное богатство. Ему нужно было заранее обеспечить себе независимость... В стремлении Потемкина стать «государем» в княжестве, герцогстве, королевстве, как бы оно ни называлось, нет сомнения. Это был монархист, которому были чужды освободительные идеи, привлекавшие великую княгиню Екатерину Алексеевну в сочинениях "просветителей"... Современники скоро почувствовали его деспотическую руку. Едва он достиг власти, как в интимном кружке цесаревича заговорили о фундаментальных законах и военных реформах, резко расходившихся с теми порядками, которые заводил Потемкин. Он показал Екатерине на деле, как можно пользоваться самодержавной властью, презирая общественное мнение; она быстро усвоила уроки супруга и даже его стиль».

Если Кизеветтер видел в Потемкине лишь орудие в руках Екатерины II, то Барсков, лучше зная по документам реальное положение вещей, связывал с влиянием Григория Александровича заметное изменение правительственного курса во второй половине екатерининского царствования. «Два события, Пугачевщина и вызов Потемкина, не случайно совпавшие в один год, служат границей между двумя периодами в жизни и деятельности Екатерины: в первом из них (1762 - 1773) говоря очень суммарно, она держит курс по ветру, играет в либерализм, организует Вольное экономическое общество, ставит на мировую сцену "фарсу" 1767 г., льстит напропалую Вольтеру и энциклопедистам, разрешает сатирические журналы и делает вид, что ценит общественное мнение, словом, ищет популярности в России и на Западе; во втором (1774 - 1796) - она дает себе полную волю, сама строчит законы у себя в кабинете или у Потемкина в Осиновой Роще, восхищается своими успехами во внутренней и внешней политике и все чаще пользуется услугами "кнутобойца" или, по выражению Пушкина, своего "домашнего палача" - С.И.Шишковского. Это период деспотизма.

Под сильнейшим влиянием Потемкина Екатерина была с 1774 до 1789 г. ... За это время появились "Учреждения о губерниях" (1775) и "жалованные грамоты дворянству и городам" (1785), упрочился надолго старый порядок с бюрократическими и полицейскими органами в центре и провинции и достигло крайних пределов крепостное право. В упрочении этого строя и заключалась главная работа Потемкина, как ближайшего сотрудника и вдохновителя Екатерины, несшего, по ее словам, на своих плечах все бремя правления. Мелкопоместный смоленский шляхтич с очень чахлым родословным древом, он поднялся на такую высоту, до какой не достигал еще никто во все царствование Екатерины... Сохранилось множество анекдотов о его пышных пирах, дорогих нарядах, прихотях, любовницах и в особенности его чудовищном грабительстве - все это верно; но рассказы об его военных подвигах плохо вяжутся с известиями о грубых его ошибках в качестве полководца и главнокомандующего;.. Авантюрист крупного пошиба, он широко использовал свой "случай" в личных интересах; слепо полагаясь на его таланты и преданность, Екатерина отдала в его руки себя и свою власть. Он правил, она царствовала»⁸⁹.

Какая великолепная ненависть! Не даром Н.Я.Эйдель-ман, сам очень прохладно настроенный к Потемкину и симпатизировавший Павлу I, все же не решился опубликовать предисловие к корректуре Барскова полностью, сделав из него чисто научные выдержки.

В 1945 г. в Праге в обширной русской колонии, имевшей несколько своих печатных органов и осуществлявшей большую научную деятельность в особом русском университете, отдельной книгой вышла небольшая биография Потемкина, написанная профессором А.Н.Фатеевым⁹⁰. Вторичная по отношению к предшествующей литературе, эта работа ставила своей целью скорее ознакомить русских студентов в Праге с личностью одного из самых известных деятелей императорской России, чем открыть новые сведения о светлейшем князе. Однако Фатееву удалось собрать и кое-какие ранее неизвестные сведения о роли молодого Потемкина в перевороте 1762 г. Так, автор сообщает, что конногвардейский вахмистр Потемкин присоединился к заговору не в ходе переворота, а состоял в так называемом «секрете» великой княгини Екатерины Алексеевны - группе особо доверенных гвардейских офицеров. Кроме того, Фатеев подробно останавливается на торговой стороне деятельности Потемкина в Новороссии и Тавриде, его договорах с купцами и поставщиками для армии и поселенцев, перечисляет имена главных коммерческих сотрудников князя. Книга следовала в русле статьи Ловягина из Русского Биографического Словаря и решительно расходилась с мнением Кизеветтера.

К концу 40-х - началу 50-х гг. в Советском Союзе вырасло и активно включилось в научную жизнь целое поколение исследователей, родившихся уже после революции и получивших образование в жестких рамках советской исторической школы. Свобода мышления не поощрялась, зато чисто профессиональный уровень в области обработки архивного материала, археографической подготовки публикаций, переводов иностранных исторических текстов стал к 50-м годам высок как никогда до этого. Архивный документ зачастую, как броней, прикрывал ученого от нападок недовольных коллег и иногда позволял доказать мнения, отличное от общепринятого.

В этих условиях появились фундаментальные труды Елены Иоасафовны Дружининой о внешней политике России екатерининского царствования⁹¹ и развитии экономики на вновь присоединенных землях. Ее монография «Северное Причерноморье в 1775 - 1800» изменила сложившиеся представления о Потемкине как «авантюристе крупного пошиба», «сатрапе» и «деспоте», и была воспринята научным сообществом, именно благодаря серьезной источниковой базе. Дружинина подобно останавливается на политической обстановке, в которой проходило хозяйственное освоение бывшего Крымского ханства, на решении Потемкиным татарского вопроса, обеспечившего лояльное отношение местного населения к русскому правительству и тому переселенческому потоку, который устремился в Тавриду. Автор уделял внимание легализации Потемкиным побегов крестьян из внутренних губерний, укрывательству им беглых и «во-ровских» людей, запрещению крепостить поселян⁹². «Прави-тельство лихорадочно заселяло приграничные районы, не останавливаясь перед фактической легализацией побегов крепостных из внутренних губерний... Беглые в случае розыска чаще всего объявлялись "неотысканными". Этот курс, связанный с именем Потемкина, вызвал раздражение многих помещиков более северных украинских губерний и центральной России: массовое бегство крепостных в Причерноморье лишало их работников. Против Потемкина возникло оппозиционное течение, представители которого стремились скомпрометировать мероприятия, проводившиеся на юге страны... Критика деятельности Потемкина на юге была подхвачена за рубежом... Отрицательное отношение иностранной дипломатии к усилению стратегических позиций России в Причерноморье вполне понятно. Известно также, что вывоз колонистов из Западной Европы воспринимался

93

правительствами иностранных держав как нежелательное явление» .

В своей монографии Дружинина сумела рассказать правду о государственной деятельности Потемкина в Причерноморье тогда, когда по логике вещей такая правда не могла быть рассказана. Книга оказала серьезное влияние на дальнейшее развитие советской историографии екатерининского царствования, кроме того ее часто использовали иностранные историки.

В 1977 г. во Франции выходит работа писателя-эмигранта Анри Труайя (Лева Тарасова) «Екатерина Великая», быстро завоевавшая широкую популярность среди европейских читателей. Говоря о личной жизни императрицы и ее государственной деятельности, автор касается удивительно прочного союза, возникшего между ней и светлейшим князем. «Ека-терина и Потемкин являют собой чету людей сильных, властных, исключительных по здоровью и уму, жадных на удовольствия и на работу, - пишет Труайя. - Потемкин... с самого начала доказывает, что в нем нет ничего от фаворита-временщика. Покоренная своим другом, Екатерина советуется с ним по всем важным политическим вопросам... Даже расхождения во взглядах ее радуют. Она счастлива, что впервые перед ней человек,... способный на равных спорить с ней. Наконец-то она не одна правит Россий... Вот, что писал принц де Линь: "...Глубокий философ, умелый министр, тонкий политик,... он, как ребенок, хочет всего и, как взрослый, умеет от всего отказаться. В чем его волшебство? Это гений - гений - гений!". Содержание двадцати трех писем Екатерины фавориту

94

говорит о том, что отношения их совершенно супружеские» .

В близком к Труайя ключе, но давая куда более тонко проработанный психологический портрет, трактует образ Потемкина Изабель де Мадариага. Ее монография, посвященная царствованию Екатерины II, с 80-х гг. нынешнего столетия легла в основу современного знания о екатерининской эпохе. Эта книга до сегодняшнего дня продолжает занимать в историографии место краеугольного камня, от которого отталкивается в своих построениях новое поколение ученых. К сожалению, труд Мадариага до сих пор не переведен на русский язык.

«Назначение Г.А.Потемкина генерал-адъютантом императрицы зимой 1774 г., - пишет исследовательница, - не только означало новую фазу политической истории ее царствования, Оно открыло новую, волнующую страницу личной жизни Екатерины»⁹⁵. «Десятилетняя разница в возрасте между ним и Екатериной значила все меньше по мере того, как оба старели. С годами он стал велик сам по себе... Вероятно, его пребывание рядом с Екатериной в масштабах страны играло стабилизирующую роль, т.к. отчасти удовлетворяло потребности русских в мужском правлении... Исчезновение Потемкина в октябре 1790 г. было похоже на падение могучего дуба, оставившего широкую брешь как в общественной, так и в частной жизни Екатерины. В течение 17 лет он господствовал на русской сцене и неизбежно стал мишенью зависти, даже ненависти, тех, кого он вытеснил, кто не извлек пользу из его покровительства, кто обижался на его высокомерие, самонадеянность, всемогущество... Множество легенд, выросших вокруг него, были данью его необыкновенной личности. Многие, как британский посол Джеймс Гаррис, граф Сегюр или принц де Линь пали жертвами его обаяния. Человек огромных познаний, он был более, чем кто-либо при екатерининском дворе, близок к родным корням русской культуры в ее церковно-славянском и

„ 96

греческом проявлениях и менее других затронут интеллектуальной засухой просвещения» .

Мадариага использовала для написания своего труда многие, накопленные к тому времени в русской дореволюционной и советской историографии знания об эпохе Екатерины II. В частности, для характеристики Потемкина она обращается к монографии Дружининой и почти дословно цитирует Масловского. «Чувства, которые вызывал светлейший князь во время своей жизни, заслонили последующую историографию и не позволили ученым вынести объективное суждение о его службе России. Только недавно его работа в качестве генерал-губернатора Новороссии была изучена по его собственным бумагам и была дана позитивная оценка его роли в развитии незаселенных земель юга. В отличие от Суворова или Румянцева, Потемкин, похоже, еще ожидает своего военного биографа. Его обвиняли в лени, медлительности, выдумывании мнимых врагов там, где их на самом деле не было, хотя никогда - в личной трусости. Неудача, постигшая его, как солдата, заставила историков проглядеть тот факт, что он был первым современным русским генералом, командовавшим не просто одной армией, но несколькими театрами военных действий... с дополнительной задачей интегрировать действия построенного им Черноморского флота в общий

„ 97

стратегический план» .

Довольно странно уже после публикации в СССР книг Дружининой и на Западе Мадариаги выглядит статья советской архивистки и краеведа Нины Молевой «"Секрет" Потемкина Таврического», где автор, основываясь на обнаруженной росписи направленных в 1787 г. в Крым

98

молодых живописцев, делает вывод о реальном существовании «по-темкинских деревень» . Молева старается доказать, что все административные работы Г.А.Потемкина были направлены единственно на удовлетворение его безмерного тщеславия, деревни поселенцев и молодые южнорусские города представляли собой скопище картонных домиков и декораций, расписанных под монументальные здания. Под это чисто гельбиговское умозаключение подведены архивные источники, обнаружение которых должно было доказать выводы автора.

«Определения свидетелей не нуждаются в уточнениях, - пишет Молева, - "чары", "декорации" и, значит, исполнители. Потемкину в своем "секрете" было без них не обойтись, но они-то и оставались на протяжении двухсот лет главной неразрешимой загадкой: ни имен, ни самого факта их существования не удавалось установить. Обвинения против "светлейшего", как и утверждения

99

очевидцев, оставались одинаково голословными» .

Молева полагает, что нашла искомые доказательства. Она рассматривает взаимоотношения между светлейшим князем и президента Академии художеств Иваном Ивановичем Бецким как раз накануне поездки Екатерины II в Тавриду. «Среди материалов бывшего Таврического наместничества удалось обнаружить их переписку, очень деятельную, деловую, не оставляющую никаких сомнений в отношении ее целей. За год до крымской поездки... в сугубо личном письме Потемкин просит немедленно прислать ему большую группу художников... Нужны художники, много, очень много художников»¹⁰⁰. То, что сам факт отправления художников в Тавриду ничего не доказывает, отнюдь не очевиден для автора. Потемкин просил Бецкого в личном письме, а не в государственной бумаге. Но в XVIII в. частные связи порой значили гораздо больше служебных, а делопроизводственная документация носила такой личностный налет, что донесения порой трудно отличить от писем. Бецкой обращается не к художникам Академии, а в Канцелярию от строений. Тоже нет никакого нарушения закона. Когда-то Иван Иванович руководил и этим учреждением, там у него остались старые связи, услуги художников из Канцелярии от строений стоили дешевле, чем академистов. А Потемкин нуждался в большом числе мастеров, и, подготавливая «шествие императрицы в край полуденный», должен был считать деньги.

Не ясно, почему обычное в XVIII в. декорирование пути монарха, для которого, конечно, потребовались художники, воспринимается как непреложное доказательство существования «потемкинских деревень»? Ни знаменитое шествие «Торжествующая Минерва» при вступлении Екатерины на престол в 1762 г., ни праздники по случаю заключения Кючук-Кайнарджийского мира - когда в 1775 г. на Ходынском поле в Москве были выстроены из декораций целые города и крепости, а между ними прорыты каналы - не вызывают никакого удивления. А перенесение той же культурной традиции в причерноморские степи становится в глазах Молевой преступлением. Трудно поверить, будто автор до обнаружения письма Потемкина с просьбой о присылке живописцев предполагал, что светлейший князь и подведомственные ему чиновники своими руками плели гирлянды цветов, рисовали эскизы костюмов амазонок для греческого женского эскорта и расставляли кадки с миртовыми деревьями по бокам дороги. Так рядовая архивная находка, преподнесенная как сенсация, вновь оживила в историографии старую легенду. Но обвинения против светлейшего князя, как и двести лет назад, остались голословными.

Крайне неприятно звучали после введения в научный оборот множества документов Григория Александровича определения типа «недоучившийся смоленский недоросль», «слишком царедворец», «жадный до всего, чем богата Украина». В тексте Молевой чувствуется стилистически заостренная, но слабо аргументированная полемика с трудом Дружининой.

Своеобразным ответом на вновь поднятую Молевой тему «потемкинских деревень» стала статья академика А.М.Пан-ченко о культурно-историческом мифе путешествия Екатерины II на юг. «Потемкин действительно декорировал города и селения, но никогда не скрывал, что это декорации, - пишет автор. - Сохранились десятки описаний путешествия по Новороссии и Тариде. Ни в одном из описаний, сделанных по горячим следам событий, нет и намека на "потемкинские деревни", хотя о декорациях упоминается неоднократно»¹⁰¹.

Панченко поднимает глубокие культурные пласты, скрытые в мифе о картонных деревнях. «Потемкинская феерия была так блестяща, так разнообразна и непрерывна, что не всякий наблюдатель был в состоянии отличить развлечения от идей - в высшей степени серьезных, по истине государственного масштаба. Если пользоваться принятой ныне терминологией, то можно сказать, что некоторые из потемкинских «чудес» обладали повышенной знаковостью. Обозревая путешествие Екатерины II... день за днем, мы в силах... выделись сквозные мотивы, на которых делался постоянный акцент» .

По мысли историка, такими важнейшими темами стали: флот, армия и освоение южных земель, т.е. цивилизаторские успехи России. «Европейцы оставались неисправимо самодовольны, - пишет автор, - всякий русский успех казался им нонсенсом... Иосиф II и посланники европейских держав прекрасно поняли, с какой целью взяла их в путешествие Екатерина. Их скепсис был скорее маской. За нею скрывался страх, что Россия сумеет осуществить свои грандиозные планы. В этой среде и появился миф о "потемкинских деревнях" (конечно, нельзя забывать и о русских подголосках;.. их позиция - это позиция конкурентов Потемкина, их поползновения были прежде всего карьеристскими)... Коль скоро в Новороссии и Тавриде нет "существенного", нет хорошего войска, нет хорошего флота, коль скоро там есть только "потемкинские деревни" - значит победа Турции возможна, значит Крым снова будет ей принадлежать. Турции пришлось убедиться, что миф о "потемкинских деревнях" - это действительно миф»¹⁰³.

В 1988 г. французский исторический писатель, романист и драматург Поль Маруси издал в Париже историко-худо-жественное исследование о Потемкине, которое как бы продолжало его предыдущую работу «Екатерина Вторая, императрица Всея Руси». «Потемкин был наиболее важным персонажем царствования Екатерины II, - пишет Маруси. - Эта удивительная личность несла в себе двойное начало: сущность завоевателя и сущность мистика. Он превосходил всех людей своей эпохи. И это чувствовалось не столько благодаря его впечатляющему росту, сколько благодаря размерам его храбрости и чувственного могущества, равного которому не было. Государственный деятель, министр, дипломат, солдат, строитель, режиссер, колонизатор - этот возлюбленный Екатерины был также и ее тайным супругом. Она даровала ему исключительную часть, соединившись с ним церковным союзом по всем канонам Православия».

Обращение к екатерининской эпохе было далеко не первым знакомством Маруси с русской тематикой. В 1985 г. он получил приз по истории французской академии за исследование «Распутин», а в 1988 г. - приз «Возрождение» за книгу «Александра Федоровна - последняя царица». Впечатления, возникшие у писателя при работе с материалом начала XX столетия, сосредоточение внимания на мистических аспектах российской религиозности «серебряного века» наложили глубокий отпечаток на представление Маруси о православной традиции вообще. Хотя ни Александра Федоровна, ни тем более Распутин при жизни, к сожалению, не могли похвастаться действительно православным мироощущением. Маруси как бы опрокидывает многие знакомые ему по образу «распутного старца» мистические явления в прошлое и приписывает Потемкину, человеку очень здоровой религиозности, «голоса» и «видения», о которых в источниках нет ни слова. «Руководимый голосом ангелов, которые все детство говорили с ним в Чижове, он никогда не оставлял своего пылкого стремления к русскому православию». В чередовании пышной и порой грешной светской жизни светлейшего князя с его религиозными порывами автор видит близкий к Распутину тип православного мистика. «Экстравагантный в своих нравах и светских вкусах, но в тоже время аскетичный, он был живым символом своей эпохи с ее пороками и ее добродетелями»¹⁰⁴. - замечает Маруси о Потемкине. Хотелось бы подчеркнуть основополагающую разницу между светлейшим князем и старцем-хлыстом. Потемкин при всем своем могуществе осознавал себя перед Богом слабым и грешным человеком, это хорошо видно из его переписки с Екатериной: в простых и искренних словах он «всю свою надежду кладет на Всевышнего». Его разврат никогда не носил как, у Распутина, оргиастической и тем более мистериальной окраски, осуждаемой православием.

4. «Екатерининский бум»

После «Перестройки» в СССР появилась возможность выхода в свет книг, непосредственно посвященных жизни и деятельности русских монархов, в частности судьбе Екатерины II. На этой волне с начала 90-х гг. нарастает настоящий екатерининский «бум», причины которого автор этих строк подробно разобрал в полемической статье, посвященной творчеству Э.Радзинского¹⁰⁵. Первой ласточкой, пробившей чугунный барьер, стала работа А.Б.Каменского «Под сению Екатерины...», опубликованная в 1992 г. Как и до революции, в трудах, касавшихся царствования этой императрицы, характеристике Потемкина отводилось некоторое место. Основополагающая монография Брикнера определила трактовку образа знаменитого сподвижника Северной Минервы и у Каменского.

«Потемкин стремился захватить как можно больше власти, - пишет историк, - и хотя он преуспел в этом значительно более других фаворитов, всей полноты власти Екатерина не уступала ему никогда. В конечном счете, именно власть была... ее главной любовью и привязанностью. Уважая ум и способности Потемкина, она постоянно советовалась с ним, уступала в мелочах, чтобы польстить его самолюбию, отдавала в руки возлюбленного решение второстепенных вопросов. Однако, важнейшие оставляла себе»¹⁰⁶. В том же ключе дается характеристика государственных взаимоотношений императрицы и светлейшего князя в следующей популярной книге автора «Жизнь и судьба императрицы Екатерины Великой», вышедшей через пять лет¹⁰⁷. Прекрасно владея материалом, представленном в монографии Мадариага, постоянно цитируя английскую исследовательницу, Каменский все же солидаризируется с брикнеровской трактовкой образа светлейшего князя - «более авантюриста, чем патриота и государственного деятеля». Удивляет игнорирование автором документального материала, опубликованного за последние полтора века, и показывающего, что Екатерина «отдавала в руки возлюбленного» не только «второстепенные вопросы», но и делилась с ним всеми сколько-нибудь значимыми делами. Да и можно ли назвать крымский, польский и шведский вопросы второстепенными для России?

Одновременно с работой Каменского увидела свет книга В.С.Лапатина «Потемкин и Суворов»¹⁰⁸, полностью основанная на новых архивных материалах. Ранее автор издал фундаментальную переписку А.В. Суворова¹⁰⁹, заложившую первый камень в основу его исследований екатерининского царствования. Книге Лопатина российская историография обязана окончанием более чем столетней традиции изображать отношения двух знаменитых деятелей екатерининского века, как соперничество бездарного начальника и гениального подчиненного. Личная переписка Суворова и Потемкина, донесения светлейшего князя императрице, его просьбы о наградах и повышениях Александра Васильевича по службе свидетельствуют об обратном. Потемкин долгие годы покровительствовал Суворову, намеренно выдвигал его в первый ряд руководителей русской армии, что при вспыльчивом, неуживчивом характере Александра Васильевича, имевшего много недоброжелателей при дворе, было нелегко. Что касается мнимой зависти «светлейшего», то Потемкин сам был слишком гениален, душевно щедр и страшно занят делами, чтоб завидовать кому-либо, кроме тихих монастырских старцев в лесах под Ферапонтовым.

Публикация писем Суворова, предпринятая издательством «Наука» в серии «Литературные памятники», и книга «Суворов и Потемкин» сразу получили хождение в научных кругах, как в России, так и за рубежом. С прежнем упорством повторять необоснованные версии о вражде двух талантливых государственных деятелей стало несколько затруднительно. Еще больший читательский интерес вызвала следующая подготовленная Лопатиным публикация - «Екатерина и Потемкин. Личная переписка 1769 - 1791 гг.», вышедшая в свет в 1997 г.¹¹⁰ Сделанное на высоком археографическом уровне это издание закрывало собой давнюю источниковую брешь и позволяло судить о личных и государственных взаимоотношениях императрицы и светлейшего князя не по придворным и дипломатическим сплетням, а по подлинной переписке.

«Письма показывают, - пишет автор о Потемкине, - как быстро рос этот человек, которого императрица любовно называла своим учеником. Порученное Потемкину управление военным ведомством могло поглотить творческие силы не столь одаренной, как он, натуры... Оказавшись ответственным за судьбы обширного малонаселенного пограничного края, своего рода предполья для борьбы с османскими завоеваниями, Потемкин не мог не задумываться о перспективах Новороссии и о коренных целях политики России. Инерция политического мышления после Петра I сводила приоритеты внешней политики к европейским делам. Крымские походы Петра, его поход против Порты в 1711 г. и Прутская катастрофа, его поход в Персию - казались его наследникам чем-то побочным, вынужденным. Они все более и более втягивались в сложный клубок борьбы между европейскими государствами, не суливший России никаких выгод и только отвлекавший ее силы от национальных нужд--- Потемкин возглавил новый курс - поворот с запада на юг. По его инициативе... был заключен русско-австрий-ский союз, развязавший руки в достижении того, что оказалось не под силу Петру I».

Картина, нарисованная Лопатиным, верна. Григорий Александрович считал, что России выгодно поддерживать в Центральной Европе равновесие сил между двумя враждующими немецкими государствами - Австрией и Пруссией - и ни при каких условиях не выгодно усиливать одно из них за счет второго. Но именно к этому стремилась Вена. Иосиф II вступал в союз с Россией с дальней целью усилить в нем антипрусскую направленность и ослабить антитурецкую. Во время второй русско-турецкой войны попытки австрийского двора втравить Петербург в жесткое противостояние с Берлином, чему Екатерина II не смогла во время решительно воспротивиться, едва не стоили России открытия третьего фронта, не только против Турции и Швеции, но еще и Против Пруссии с Польшей.

«Екатерина всерьез помышляла о Воссоздании Византийской империи, о буферном государстве Дакии, об изгнании турок из Европы. - продолжает Лопатин. - Потемкин, все чаще и чаще покидавший столицу ради вверенного его управлению южного края, лучше и реалистичнее оценивал возможности и перспективы. Его цель - заселить, обустроить, обеспечить безопасность южных земель, создать там земледелие и промышленность... Знаменитое путешествие Екатерины II на юг в 1787 г. должно было показать Европе, что России есть, что защищать, и есть чем защищать. Потемкин сделал на юге больше, чем Петр I на севере... Письма 1787 - 1791 гг. развенчивают миф о несостоятельности Потемкина, как полководца. Возглавив армию и флот на юге России, Светлейший князь Таврический сумел добиться невиданных ранее успехов малой кровью. Боевые действия велись на огромном пространстве от Северного Кавказа до Дуная. Победы одерживали командующие отдельными корпусами... Но общее руководство войной, планирование кампаний и операций осуществлял Потемкин. Он и здесь, далеко опередив свое время, не был понят и оценен по достоинству современниками, привыкшими видеть полководца на поле брани. Русские военные историки, опубликовавшие в самом конце XIX в. бумаги князя Потемкина-Таврического, уже тогда (с большим опозданием!) сделали вывод о том, что вторая турецкая война должна называться "потемкинской"».

После введения в научный оборот столь широкого круга новых документов рассуждать о полководческой бездарности светлейшего князя стало просто неприлично, поскольку таким образом игнорировались реальные источники и подтвержденные ими факты. Однако победить инерцию историографического мышления, изгладить сложившиеся стереотипы и оценочные клише довольно трудно.

Медленно, но неуклонно в отечественной историографии оценка личности Потемкина и его государственной роли начала меняться. Вслед за сугубо научными монографиями волна «потепления» к образу светлейшего князя коснулась и популярных изданий. В книгах В. И. и

А.В.Бугановых «Полководцы XVIII в.»¹¹¹, С.В.Бушуева «История государства Российского. Историко-библиографические очерки. XVII - XVIII вв.»¹¹², И.А.Заичкина и И.Н.Почкаева «Екатерининские орлы»¹¹³ дана достойная характеристика государственной деятельности Григория Александровича с добросовестной опорой авторов на опубликованные материалы. В качестве историографических ориентиров в данных работах были использованы монографические исследования Дубровина, Масловского, Дружининой, Мадариаги, Лопатина.

Интересное исследование рода Г.А.Потемкина по архивным материалам провела Н.В.Болотина. Ее усилиями был опубликован неизвестный ранее список родословной Потемкиных, предоставивший куда более точные, чем раньше, сведения как о русской, так и о польской ветвях семьи светлейшего князя¹¹⁴. Ей же принадлежит и издание подборки материалов, посвященных руководству светлейшим князем Оружейной палатой в Москве. «Этот пост он получил во время торжества в Москве по поводу заключения Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией в 1775 г. -пишет Болотина. - Возможно, назначение носило парадный характер, но Екатерина II знала об увлечении Потемкина старинными вещами и редкими книгами... Сохранившийся до наших дней в РГАДА... «Архив Оружейной палаты» представляет огромную научную ценность... для исследования процесса управления этим музеем. Особого внимания заслуживают журналы и протоколы заседаний присутствия палаты, благодаря которым до нас дошла информация о всех словесных приказаниях Потемкина и их исполнении».

Исследовательница показывает, что Григорий Александрович уделял Оружейной палате немало внимания. «В последней четверти XVIII в.», - т.е. во время управления Потемкиным этим учреждением, - «работа в Оружейной палате велась в основном по приведению в порядок и изучению церковной утвари, образов, уникальных вещей, старопечатных и рукописных книг, некоторые из которых Потемкин брал к себе для прочтения». Болотиной удается установить, что, помимо «совершенствования функций государственного хранилища ценностей», при Потемкине происходит «зарож-дение музея «Оружейная палата», что выразилось в увеличении количества посетителей сокровищницы. По несколько часов в день продолжались осмотры «государственных регалий и прочих богатых вещей» знатными персонами, иностранными послами, иногда в сопровождении самого Потемкина»¹¹⁵.

К сожалению, в популярных работах не обошлось и без некоторой доли спекуляции на «потемкинскую тему». «Пат-риотическая» в дурном смысле слова книга Н.Ф.Шах-магонова «Храни Господь Потемкина»¹¹⁶, недавно выдержавшая второе переиздание, представляла своего героя «борцом с иностранным засильем» и едва ли не единственным екатерининским вельможей, твердо проводившим национальную линию в политике России того времени. Поскольку автор этих строк посвятил работе Шахмагонова особую статью¹¹⁷, то считает себя в праве здесь не останавливаться шире на характеристике данной книги. Скажем лишь, что она возбуждает чувства, прямо противоположные тем, которые писатель намеревался всколыхнуть в читателях. Так составители тома жизнеописаний в серии «История государства Российского» Е.М.Тепер, А.М.Шевцов, С.Н.Синегубов и А.П.Раскин отзываются о труде Шахмагонова: «Автор претендует на восстановление подлинного, "героического", образа Потемкина и его августейшей

покровительницы, однако на деле от живых людей остается лишь псевдопатриотическая схема, в которой ложная патетика не вызывает ничего, кроме сомнений в наличии у них реальных заслуг»¹¹⁸.

Не менее странно выглядят книга¹¹⁹ и затем статья в журнале «Вопросы Истории»¹²⁰ Е.А. Шляпниковой. Выпущенная в Липецке и защищенная впоследствии как диссертация, монография Шляпниковой представляет собой компиляцию дореволюционной и советской историографии и содержит множество фактических ошибок. Шляпникова называет Потемкина «конформистом», имея ввиду умение князя под давлением конкретных обстоятельств отказаться от старого политического плана и выдвинуть новый. На наш взгляд, это качество Потемкина свидетельствует скорее о его «прагматизме», о той политической ловкости, с которой он использовал даже неблагоприятные внешние условия на пользу России.

В течение пяти лет журнал «Родина» публиковал отрывки книги Н.И.Павленко «Великая Екатерина», которая, наконец, в 1999 г. вышла в свет в издательстве «Молодая Гвардия»¹²¹. Целая глава этой большой работы посвящена жизни и деятельности Потемкина. К сожалению, автор, постаравшись освоить новейшую историографию екатерининского царствования, все же остался несвободен от целого ряда старых стереотипов. Более всего это касается военной деятельности светлейшего князя. «Кажется, менее всего Потемкин-Таврический прославился в качестве полководца, - пишет Павленко. - Когда началась русско-турецкая война 1787 - 1791 годов, Григорию Александровичу пришлось выполнять непривычные для него обязанности главнокомандующего. Если бы его не окружали блестящие полководцы, среди которых первенствовали А.В.Суворов и П.А.Румянцев, если бы князя не поддерживала и не воодушевляла императрица, то ход военных действий мог принять совсем иной оборот».

Едва ли с подобным мнением можно согласиться. То что Потемкин был вполне самостоятельным и способным военным руководителем ясно и из его документов, и из хода каждой возглавляемой им операции. Командование несколькими фронтами посредством директив ставки -открытие Потемкина. Именно ему русская военная мысль обязана этим нововведением. Под его началом проходил школу М.И.Кутузов, уроками которого потом пользовались все русские полководцы. Чем, кроме доверия к таланту командующих отдельных корпусов, умения подбирать нужных людей и расставлять их на нужные места можно объяснить ту долю свободы, которой пользовались командиры, служившие при Потемкине? Если б это объяснялось слабостью командующего, то громадный театр военных действий, пролегавший от Северного Кавказа до Дуная, расползся бы по швам. Этого не только не произошло - наоборот, на всем его протяжении Россия одержала внушительные победы. Значит был человек, который мог мысленно охватить все это пространство, согласовать действия тысяч людей и заставить командиров подчиняться себе даже тогда, когда это им не нравилось.

«Находясь в Елисаветграде, он решил овладеть Очаковым, возложив на себя руководство всей операцией. - продолжает Павленко. - Эта акция не принесла ему лавров. Суворов давал обязательство овладеть крепостью еще в апреле 1788 г., когда ее гарнизон насчитывал четыре тысячи человек, но Потемкин отказал, опасаясь значительных потерь во время штурма... Неизвестно, сколь долго Потемкин терял бы солдат от небывалой в этих краях холодной зимы, если бы 5 декабря ему не донесли, что осаждавшие лишены топлива, а хлеба не хватает даже на один день. Только после этого фельдмаршал решился на штурм. Он был крайне кровопролитным»¹²². Сделанное историком описание полностью не соответствует действительности и противоречит реальным документам.

Суворов, конечно, давал обещание взять крепость быстрым штурмом, но когда попытался предпринять нападение, кстати без ведома Потемкина, то потерял более тысячи человек, был ранен сам и, если б не подоспевший во время с артиллерией Н.В .Репнин, вовлеченные в дело части оказались бы полностью истреблены огнем неприятеля. Очаков был прекрасно укрепленной твердыней, над перестройкой которой по последнему слову европейской фортификации 14 лет трудились французские инженеры. Сведения о штурме, начатом светлейшим князем якобы из-за недостатка продовольствия, почерпнуты из переписки австрийских союзников, терпевших поражения, крайне недовольных тем, что Потемкин не прикрывает их русскими войсками и с удовольствием передававших задевающие командующего сплетни. Что касается взятия Очакова, то оно прошло именно тогда, когда было намечено - ни днем позже. Князь не поддался даже соблазну преподнести императрице цитадель в дар ко дню св. Екатерины - 24 ноября. «Не довольно еще были сбиты укрепления крепостные, чтоб можно взять, и коммуникация еще не поспела для закрытия идущей команды левого фланга на штурм, без чего все бы были перестреляны»¹²³, - пояснял он императрице в письме 7 декабря. Как не вяжутся эти слова с вздорной историей о паническом штурме от нехватки продовольствия!

Замечание о кровопролитном штурме по тексту Павленко как будто относится к русским солдатам, замерзавшим под крепостью. На деле же после короткого (продолжавшегося час с четвертью) взятия Очакова жизни подчиненных Потемкина пострадали меньше, чем во время летней неудачной суворовской вылазки. Потери русской стороны составили 926 человек убитыми и 1704 ранеными, а турецкой - 9,5 тыс. убитыми и 4 тыс. пленными¹²⁴. Вот для турок штурм был действительно кровопролитен, но главным образом из-за упорства, оказанного осажденными, которые, даже потеряв оружие, продолжали отбиваться сломанными древками от знамен.

Трудно понять, почему стремление светлейшего князя избегать больших жертв вызывает недоуменную усмешку историка? Будучи эмоционально глубоко русским человеком, Потемкин воевать стремился головой, а не сердцем, т.е. не очень-то по-русски. К сожалению, для нашей военной школы, знавшей целые созвездия талантливых полководцев и ни в одну историческую эпоху не остававшейся без «своего Суворова», беречь солдатские жизни - не самая характерная черта. Мягкость командующего нередко осознавалась подчиненными как слабость, а его боязнь потерять лишнюю тысячу рекрут как трусость. Суворов, очертя голову бросающийся в атаку, многим импонирует больше, чем рассудительный и умеющий месяцами ждать своего часа Потемкин.

Случилось так, что чисто военная ситуация второй русско-турецкой войны позволяла России больше, чем политическая. После победоносной кампании 1789 г. русская армия могла развивать марш даже на Константинополь. Именно тогда сложилась уникальная ситуация, когда турок сравнительно легко было изгнать из Европы. Мираж обладания Царьградом кружил и в Петербурге, и на театре военных действий не одну горячую голову. Ах, если б Порта воевала одна! Но в том-то и дело, что Турция в своем противостоянии России была не одинока. Свежая прусская армия готовилась к нападению, Берлин заявлял, что стоит России перейти за Дунай, и он будет считать войну объявленной. К Пруссии присоединилась Польша, что из-за близости к границам России было еще опаснее. Двинься потемкинская армия на юг по Балканскому полуострову, и она грозила получить удар соединенных прусско-польских войск в тыл. А сама Российская империя осталась бы беззащитна, так как вся армия из нее ушла покорять Царьград.

Стоил ли Константинополь Москвы или Петербург? Потемкин показал, что лично для него он не стоил не только Смоленска, но даже самой захудалой деревеньки в белорусских болотах, остававшейся без прикрытия из-за «блестящей военной перспективы». Светлейший князь вынужден был принимать непопулярные среди военачальников решения, прикрывать западную границу, а не бить врага в его собственной столице, да еще терпеть перешептывания за спиной о том, что командующий будто бы испугался пруссаков. Тяжело? Очень тяжело. И все-таки войны воюют не для генералов. Если читатель поймет, что результаты любой внешнеполитической акции нужно оценивать не с точки зрения блеска, а с точки зрения пользы для страны, где жизнь ее граждан должна стоять не на последнем месте, он правильно определит и роль Потемкина в той сложнейшей ситуации.

5. «Крымская» и «польская» темы в проектах Потемкина

Итак, мы видим, что, вопреки распространенному мнению, исследователи сломали немало перьев при описании жизни и деятельности Потемкина. Однако непосредственно о внешнеполитических планах светлейшего князя историки всерьез вспоминали лишь, когда речь заходила о так называемом «Греческом проекте», не имевшем официального авторства и часто приписывавшемся именно светлейшему князю. Под «Греческим проектом» в исторической литературе принято понимать планы по разделу турецких земель, совместно разрабатывавшиеся Россией и Австрией в начале 80-х гг. XVIII в. Целью этих планов было: во-первых, полное изгнание турок из Европы; во-вторых, восстановление Византийской империи, корона которой предназначалась внуку Екатерины II великому князю Константину Павловичу; в третьих, образование из Молдавии и Валахии буферного государства Дакии, разделявшего бы границы России, Австрии и Греции; в четвертых, передача западной части Балканского полуострова Австрии¹²⁵.

Само понятие «Греческий проект» почерпнуто историками из донесений английского посла при русском дворе сэра Джеймса Гарриса, близко контактировавшего с Потемкиным в годы подготовки и осуществления планов по продвижению России к Черному морю, увенчавшихся присоединением Крыма в 1783 г. Прибыв в Петербург в 1779 г., Гаррис вскоре доносил своему двору, что Потемкин буквально «заразил» императрицу идеями об «учреждении новой Византийской империи»¹²⁶.

Это замечание Гарриса дало основание А.Г.Брикнеру считать именно Потемкина автором «Греческого проекта». Александр Густавович сообщает, что «в 1783 г. Гаррис писал: "Потемкин желает овладеть Очаковым, очевидно, существуют самые широкие планы относительно Турции, и эти планы доходят до таких размеров, что императрице приходится сдерживать пылкое воображение Потемкина". Современники считали вероятным, что Потемкин мечтал о Крымском царстве для себя, или при поддержке императрицы получить греческую корону. Такие

127

предположения не подтверждаются никакими документальными свидетельствами» .

Вопрос об авторстве «Греческого проекта» вызывал у русских дореволюционных историков серьезные разногласия. Некоторые, в том числе А.М.Ловягин и Н.Григорович склонялись к тому, что создателем планов по разделу турецких земель и восстановлению независимого греческого государства являлся А.А.Безбородко. Григорович справедливо указывал на т.н. «Мемориал по делам политическим», составленный Безбородко для Екатерины II в 1780 г. и уже содержавший идеи будущего «Греческого проекта»¹²⁸.

Изучение вопроса о «Греческом проекте» в зарубежной западной литературе в основном сосредотачивалось на характеристике русской земельной экспансии. Так, М.Раев считал царствования Ивана Грозного и Екатерины II двумя наивысшими пиками внешнеполитической экспансии России и называл такие ее побудительные причины как «поиски надежной защиты от буйных соседей, историческая память о прошлом политическом и духовном единстве, жажда выдающейся роли в мировой политике и экономике, желание внести вклад в распространение христианства и освобождение братьев по вере от власти нечестивцев, а также получение непредсказуемых возможностей»¹²⁹. Подобный «аван-тюрный» стиль был, по словам Раева, привит русской внешней политике императорского периода Потемкиным и выразился в «Греческом

130

проекте» .

Советская историография считала своим долгом не столько изучать вопрос, сколько всячески отрицать наличие у России каких бы то ни было завоевательных планов. Очень информативная работа О.П.Марковой, специально посвященная истории «Греческого проекта» и предоставлявшая в распоряжение читателей целую россыпь интересных материалов, касавшихся дипломатической борьбы вокруг южного направления русской внешней политики, заканчивалась выводами, мягко говоря, не следовавшими из изложенных перед этим источников. Маркова отмечала, что «термин "гре-ческий проект" превратился в формулу завоевательных замыслов России, весьма удобную для политических спекуляций». Рассматривая послание Екатерины II Иосифу II, в котором излагалась сущность проекта, исследовательница утверждала, что «письмо лишено черт реальной политической программы, которую бы разрабатывали и собирались выполнить. Легкость, с которой бы разрешались в этом письме острые проблемы международных отношений заставляет смотреть на письмо как на документ макиавелиевской политики»¹³¹. К сожалению, этот последний вывод, никак не вытекающий из основного текста статьи, перечеркнул в глазах многих исследователей научную ценность работы Марковой¹³², которая до сих пор остается наиболее полным собранием сведений об истории «Греческого проекта».

И. де Мадариага, ученица Марка Раева, скорее склонна согласиться с выводами Марковой, чем со своим учителем. «Было бы преувеличением полагать, - пишет она о "Греческом проекте", - что это была конкретная, хорошо продуманная политика... Это была цель, направление, мечта»¹³³. В отличие от нее, А. Б. Каменский, наоборот, ближе к выводам тех англоязычных русистов, которые трактуют идею восстановления Византийской империи, как вполне реальную перспективу русской внешней политики времен Екатерины II. «Так существовал ли все-таки греческий проект? -рассуждает Каменский. - В виде официального соглашения с Австрией он оформлен не был, но переписка Екатерины II с Иосифом была не просто приятельской и даже не просто дипломатической. Очевидно и то, что в Санкт-Петербурге идея восстановления Греческой империи занимала умы и воображение уже с конца 70-х гг. Нет оснований полагать, что Австрия пыталась как-либо воспрепятствовать планам России. Наоборот, и это самое главное, дальнейшее развитие событий как раз и показало, что действия союзников были хорошо согласованы и лишь неблагоприятное стечение обстоятельств помешало осуществлению их планов»¹³⁴.

Греческий исследователь Я.Тиктопуло, также оценивал «Греческий проект» как реальный план русского правительства, для осуществления которого Петербург приложил боль-шие усилия. Однако, в отличие от Раева и Каменского, он трактует идею вытеснения турок из Европы, захват Константинополя и восстановления Византийской империи, шире чем простой акт русского экспансионизма. «Русский двор ясно представлял себе стратегическое значение обладания Константинополем, - пишет Тиктопуло. - Во-первых, владение проливами, фактически сузив южные границы России до одной точки, позволило бы обеспечить безопасность ее в самом уязвимом месте. Во-вторых, обладание Константинополем обеспечило бы русскую гегемонию в Средиземноморье и выдвинуло бы Россию в число великих морских держав. Особенно выделим значение нравственного фактора: освобождение греков позволило бы России вступить в византийское наследство и оказывать определяющее влияние на весь Восток... Екатерина верила в победу русского оружия, в талант своих полководцев и флотоводцев - Потемкина, Суворова, Ушакова, Мордвинова... Однако совокупность обстоятельств - яростное сопротивление турок,

интриги западных держав, недостаточная решимость самих русских (во многом связанная со смертью Потемкина), а главное, события во Франции, сместившие все акценты европейской политики, - вынудили русскую императрицу согласиться на заключение мира в Яссах. Константинополь остался у мусульман». Рассматривая возможное осуществление «Гречес-кого проекта» как положительный фактор в жизни христианских народов, находившихся под властью Оттоманской Порты, историк делает вывод о его реальности. «Вся совокупность известных нам фактов говорит в пользу того, что планы Екатерины - отнюдь не химера и мистификация. В конце XVIII столетия создание обширной греческой империи с центром в Константинополе было вполне реальным. "Греческий проект" стоит воспринимать как серьезную, хорошо подготовленную акцию русской и австрийской дипломатии, не реализованную по совершенно конкретным причинам» .

У данной проблематики есть и другой аспект - чисто культурный, который рассматривает современный российский исследователь С.А.Экштут. Он видит в стремлении к Константинополю, к центру мира, его золотой середине одну из главных аксиом русской дворянской культуры второй половины XVIII столетия. Красота образа Греческой империи, его созвучность художественным настроениям образованного общества того времени, значила для людей эпохи Просвещения больше любых, строго продуманных политических выкладок. Зачастую именно яркий образ определял их стремления и влиял на реальные дипломатические и военные шаги. «Для Екатерины и ее современников Константинополь ассоциировался не столько с ключами от Средиземного моря, сколько с представлениями древних о середине мира, о его земном центре, - пишет ученый. - (В этой точке сходилось географическое пространство и историческое время. Это был центр пространственной и исторической протяженности цивилизованного мира). "Вселенной на среду ступаешь"; "Покрыл Понт Черный кораблями, Потряс среду земли громами"; "Доступим мира мы средины". Эти державинские строки были понятны его современникам, но уже в начале XIX в. стали нуждаться в объяснениях. Изменился дух времени»¹³⁶. То, что было возможно для русских дворян второй половины XVIII в., стало невозможным для их детей и внуков уже на рубеже XIX столетия в силу глубинных изменений культуры, ее усложнения и заметной переориентации общества с государственных ценностей к ценности частной жизни.

Наблюдения Экштута важны не только с культурологической точки зрения. Рассуждая о круге деятелей искусства и литературы, воплотивших в своих произведениях идеи «Греческой проекта», исследователь довольно четко определяет именно тех художников и поэтов, которым покровительствовали А.А.Безбородко и А.Р.Воронцов (имя последнего не звучит в книге) - это Д.Г.Левицкий, Н.А.Львов, Г.Р.Державин, И.И.Хемницер, И.И.Дмитриев. Все они были связаны узами дружбы и патронажа именно с представителями придворной партии Воронцова, куда из крупных вельмож входили еще Безбородко и П.В.Завадовский. В их кругу идеи «Греческого проекта» оттачивались и принимали ту форму, в которой высказаны Безбородко в «Мемориале по делам политическим» 1780 г.

Как видим, разброс мнений довольно широк, а вопросы, которыми задаются историки при обращении к теме «Греческого проекта», весьма разнообразны: от чисто источниковедческих проблем авторства, до общеисторических - реальность планов восстановления Византийской империи, их осуществимость, согласие и поддержка союзников или, наоборот их противодействие. Мы считаем, что источниковедческое обращение к черновым документам, легшим в основу переписки Екатерины II и Иосифа II о задачах «Гре-ческого проекта», прольет свет на многие неясные аспекты данной проблемы.

Другая важная историографическая тема, касающаяся проектов светлейшего князя - вопрос о польских планах Потемкина. Еще С.М. Соловьев в «Истории падения Поль-ши»¹³⁷, увидевшей свет в 1863 г., обратил внимание читателей на обширную переписку Екатерины и Потемкина по польским делам. Весьма часть цитируя фрагменты этих писем, историк не упоминает, о трех важных проектах светлейшего князя: о союзе с Польшей и о возможном разделе польских земель. Подобное молчание можно объяснить тем, что Соловьев не работал с личным фондом Потемкина, принадлежавшим тогда военному ведомству, а ныне РГВИА, где и сохранились названные материалы.

Вышедшая следом за монографией Соловьева в 1870 г. работа Н.И.Костомарова «Последние годы Речи Посполитой»¹³⁸ предоставила читателю богатый исторический материал о политической ситуации внутри самой Польши в период ее разделов. Костомаров проводил мысль, что виновником всех государственных несчастий поляков являлся пресловутый «польский характер». Именно особенности национального темперамента шляхты, не признающей над собой никакой власти и не готовой объединиться даже в условиях гибели стираны, привел к краху польский государственности. Говоря о весомой роли Потемкина в польских делах, наличии у светлейшего князя своей партии в Варшаве, Костомаров не упоминал о наличие у Потемкина польских проектов и не акцентировал внимание на планах светлейшего князя в отношении православных воеводств. Зато автор подробно разбирал историю польско-прусского сближения и обстоятельства, при которых Варшава согласилась на совместное с Берлином участие в разделе западных земель Российской империи, - то есть именно тот политический фон, на котором и вырабатывались записки Потемкина «О Польше».

После того, как первые пробные камни с русской стороны были брошены, а цензура не отреагировала на появление книг, посвященных разделам Польши, в печатное обсуждение проблемы включились польские историки. В 1891 г. в Петербурге увидела свет двухтомная работа М.Бобржинского «История Польши». В этом труде исследователь касался и вопроса о разделах. Говоря о несчастном для Польши царствовании короля Станислава-Августа II, историк вступает в полемику с польским общественным мнением, считавшим короля главным виновником катастрофы. Бобржинский подчеркивал, что «подчиненность Понятовского России и ее царице у короля проистекала из того убеждения», что это единственное средство, способное спасти страну от гибели и дать ей возможность внутреннего возрождения. Тех же взглядов придерживался и Потемкин. Исследователь не был знаком с проектами светлейшего князя, но его описание попыток Станислава-Августа целиком, без разделов между Пруссией и Австрией, увести Польшу под власть России очень близко к идеям фактической унии, которую выдвигал Григорий Александрович в записке 1788 г.

Тему, поднятую Бобржинским, историографически продолжает Калинка. В том же 1891 г. выходит первая работа на польском языке, посвященная разделам Польши. Это подробное двухтомное издание впервые обращает внимание читателя на сложную борьбы за договор между Россией и Польшей накануне и в ходе второй русско-турецкой войны 1787 - 1791 гг., на реально существовавшую альтернативу второму и третьему разделам и на усилия русской партии Потемкина в Варшаве подтолкнуть страну к альянсу. В этой связи Калинка впервые приводит данные о намерении Станислава-Августа II способствовать избранию Потемкина наследником

139

польского престола .

Современные польские историки Л.Конзеля и Т.Цегель-ский продолжили и углубили исследование внутренней политической борьбы в Польше между первым и вторым разделами¹⁴⁰. Они первыми пришли к выводу о наличие в Польше двух соперничающих про-русских лагерей: «коро-левского» во главе со Станиславом-Августом и «посольского» во главе с русским полномочным министром в Варшаве О.М.Штакельбергом.

Это весьма тонкое наблюдение проливает свет на истинный смысл многих дипломатических коллизий русско-польских отношений конца 80-х - начала 90-х гг. XVIII в. Королевский лагерь стремился к сближению с Россией, но пытался выговорить для Польши право изменить существующий политический строй, отказаться от liberum veto, ввести наследственную королевскую власть, осуществить некоторые реформы в ключе идеалов французского Просвещения. Штакельберг - один из наиболее жестких и неуступчивых послов России - отстаивал принцип неизменности польской конституции, выгодный для Петербурга.

Потемкин поддерживал «королевскую» партию, много раз просил Екатерину II, согласную со Штакельбергом, заменить министра в Польше, даже обвинял последнего в измене. Борьба между двумя «русскими» партиями в Варшаве, их постоянные столкновения и взаимные разоблачение сильно ослабили позиции Петербурга и позволили Пруссии незаметно, шаг за шагом, нарастить свое влияние в Польше. Именно этого и боялся Потемкин; на предотвращение подобного развития дел были направлены все три его проекта по польским делам. Историки делают вывод, что разделы Польши породили в Европе больше проблем, чем разрешили, они были нацелены на сиюминутные политические выгоды и не учитывали перспективу, которая более чем на сто лет породила острый «польский» вопрос в Центральной Европе. «Разделы Речи Посполитой означали триумф близорукой политики стран, его вершивших». - заключают свои рассуждения исследователи.

В данном случае Конзеля и Цегельский в более однозначной и прямолинейной форме повторяют взвешенное наблюдение И. де Мадариага, которая так подвела итог гибели польской государственности: «Разделы Польши породили серьезную проблему, которая отныне была в центре русской внешней политики в Европе, и Россия не могла шагу ступить без опасения

141 т-

нарушить хрупкое равновесие между тремя державами-участницами разделов» . Еще дальше идет

по пути исторических обобщений А.Б.Камен-ский: «Разделы Польши на многие годы

предопределили развитие отношений двух народов; от них тянется нить к принудительному выселению поляков на восток, подавление восстаний 1831 и 1861 годов, советско-польской войны 1920 г., новому разделу Польши 1939 г., расстрелу польских офицеров в Катыни»¹⁴².

Изучив историографию, следует сделать вывод, что некоторые крупные русские и зарубежные историки касались в своих трудах проектов Г.А.Потемкина по присоединению и обустройству соседних с Российской империей территорий и созданию из прилежащих к русским границам земель буферных зон. В качестве исторических источников разрозненные материалы из потемкинских проектов привлекали для своих работ С.М. Соловьев, А.Г.Брикнер, М.Раев, И. де Мадариага, В.С.Лопатин и др. Однако, названные авторы рассматривали проекты светлейшего князя лишь попутно, иногда просто упоминая факт существования данных источников. Сам же корпус документов, составляющих проекты Потемкина, не становился объектом исследования никогда. Если турецкая и польская темы проектов светлейшего князя еще затрагивались учеными, то о шведской - упоминаний практически не встречается. В историографии отсутствуют конкретные аналитические труды, посвященные как русским геополитическим проектам вообще, так и проектам Потемкина в частности.

¹ Русский Архив. 1867. № 7. Стб. 998.

² Чтение Общества истории и древностей российских. 1865. Т. II. С. 112.

³ РГАДА. Ф. 5 № 85. Ч. 1. Л. 147.

⁴ Соловьев С.М. Соч. В 18-ти кн. Кн. XIV. История России с древнейших времен. Т. 27-28. М., 1994. С. 168171.

⁵ Horace Waipoie' s Correspondence // W.S.Lewis. New Heawen. 1967. Vol. 23. P. 240.

⁶ Архив князя Воронцова. М., 1880. Кн. 24. С. 1-5.

⁷ Эйдельман Н.Я. Грань веков // В борьбе за власть. Страницы политической истории XVIII века. М., 1988. С. 309-310, 317-318.

⁸ Сорокин Ю.А. Павел I // ВИ. 1989. № 2. С. 50.

⁹ Эйдельман Н.Я. Указ. соч. С. 317-319.

¹⁰ Сафонов М.М. Конституционный проект Н.И.Панина - Д.И.Фон-визина // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л., 1974. С. 280.

¹¹ Бартенев П.И. Брак Екатерины II // РА. 1906. № 11. Стб. 613-616.

¹² Маркова О.П. О происхождении так называемого Греческого проекта // История СССР. 1958. № 4. С. 56.

¹³ Григорович Н. Канцлер Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями своего времени // Сб РИО. 1881. Т. 29.

¹⁴ Тиктопуло Я. Мираж Царьграда. О судьбе Греческого проекта Екатерины II // Родина. 1991. № 11-12. С. 5960.

¹⁵ Молчанов Н.Н. Дипломатия Петра Великого. М., 1991. С. 57.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. Т. 2. М., 1991. С. 515-516.

¹⁸ Грибовский А.М. Записки о императрице Екатерине Великой. М., 1989. С. 14.

¹⁹ Елисеева О.И. Переписка Екатерины II и Г.А.Потемкина периода второй русско-турецкой войны (17871791). М., 1997. С. 10-34.

²⁰ Соловьев С.М. История падения Польши. М., 1863. С. 156-157.

²¹ Вернадский Г.В. Записки о необходимости присоединения Крыма к России. СПб., Б.Г. С. 9-10.

²² Екатерина II и Г.А.Потемкин. Личная переписка. 1769-1791. М., 1997. С. 154-155.

²³ Там же. С. 726.

²⁴ Вигель Ф.Ф. Записки. Т. II. М., 1828. С. 233.

²⁵ ЩербатовМ.М. О повреждении нравов в России // Столетие безумно и мудро. Век XVIII. М., 1986. С. 375376.

²⁶ Там же. С. 378.

²⁷ Щербатов М.М. Ответ на вопрос: что думать следует о поступке нашего двора в рассуждении нынешней турецкой войны. (июль 1788). Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Январь - март. Кн. 1. С. 860.

²⁸ См. подробнее: Елисеева О.И. Вельможная Москва. М., 1997. С. 43-45.

²⁹ Гарновский М.Н. Записки // РС. 1876. Т. 16. № 5. С. 28; РС. 1876. Т. 16. № 6. С. 207.

³⁰ ЩербатовМ.М. О повреждении нравов в России // Столетие безумно и мудро. Век XVIII. С. 387.

³¹ Володихин Д.М. Замечательные российские историки. М., 1997. С. 30-31.

Пушкин А.С. Полн. собр. соч. В 17-ти т. М.; Л., 1937-1959. Т. 9. С. 15.

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 40.

Там же. С. 322.

Леонтьев К.Н. Избр. М., 1993. С. 32-33.

РозановВ.В. Соч. М., 1990. С. 427-428.

Pansalvin Furst der Finstemiss und seine Geliebte, so gut wie geschehen. Germanien, 1794.

Minerva. 1797-1800.

Лопатин В.С. Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 112.

ДружининаЕ.И. Северное Причерноморье в 1775-1800 гг. М., 1959. С. 27.

Жизнь генерал-фельдмаршала князя Г.А.Потемкина-Тавричес-кого. СПб., 1811.

Жизнь князя Гр. Ал. Потемкина-Таврического. Взято из иност-ранных и отечественных источников. М., 1808.

Самойлов А.Н. Жизнь и деятельность генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. РА. 1867.

Скальковский А.А. Хронологическое обозрение истории Ново-российского края. 1730-1823. Одесса, 1836. Ч. I.

Щебальский Н.К. Потемкин и заселение Новороссийского края // Сборник антропологических статей о России и странах ей прилежащих. М., 1868. Кн. I.

Raef M. Intreduction // Madariaga Ide. Russia in the Age of Catherine the Great. New Haven, L., 1981. P. 3. Каменский А.Б. «Под сению Екатерины». СПб., 1992. С. 6.

Сб. РИО. 1874. Т. 13; 1880. Т. 27; 1885. Т. 42.

Грот Я.К. Указ. публ. // Сб. РИО. 1880. Т. 27. С. V.

РС. 1876. № V. С. 33-58; № VI. С. 239-262; № VII. С. 441-478; № VIII. С. 571-590; № IX. С. 21-38; № X. С. 205-216; № XI. С. 403-426; № XII. С. 635-652.

СемевскийМ.И. Григорий Александрович Потемкин-Таври-ческий. 1739-1791 // РС. 1875. № III. С. 481-482. РС. 1881. Т. 31. № 7. С. 498-503; № 9. С. 195-200.

Лашков Ф. Князь Г.А.Потемкин-Таврический как деятель Кры-ма. Симферополь, 1890.

Брикнер А.Г. Потемкин. СПб., 1891.

Там же. С. 60-61.

Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885. С. 746-748.

Бумаги князя Григория Александровича Потемкина-Таври-ческого. СПб., 1893.

Брикнер А.Г. Потемкин. СПб., 1891. С. 8.

Там же. С. 276.

Огарков В.В. Г.А.Потемкин, его жизнь и общественная деятель-ность. СПб., 1892.

Сборник военно-исторических материалов. СПб., 1891-1895. Вып. IV, VI-VIIL

МасловскийД.Ф. Кинбурн-Очаковская операция (1787-1789) // СБВИМ. 1891. Вып. IV. С. 4-11.

Ловягин А.М. Григорий Александрович Потемкин // Русский Биографический Словарь. Т. 14. СПб., 1905. С. 649-668.

Екатерина II и Г.А.Потемкин. Личная переписка 1769-1791. М., 1997. С. 475.

Русский Биографический Словарь. Т. 14. С. 668.

Валишевский К. Вокруг трона. М., 1989. С. 155-156.

Валишевский К. Роман одной императрицы. М., 1989. С. 155.

Екатерина II и Г.А.Потемкин. Личная переписка 1769-1791. С. 475.

КизеветтерА.А. Исторические силуэты. Ростов-на-Дону, 1997. С. 149-150.

Там же. С. 160-161.

Там же. С. 154-155.

Эйдельман Н.Я. Письма Екатерины II Г.А.Потемкину // Вопро-сы истории. 1989. № 7. С. 112-113.

Русский исторический журнал. Кн. 5. 1918. С. 223-257.

ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В.Д.К. 375. № 29.

Lettres d'amour de Catherine II a Potemkine. Paris, 1934.

БарсковЯ.Л. Письма Екатерины II Г.А.Потемкину // ВИ. 1989. № 7, 8, 9, 10, 12.

ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В.Д.К. 375. № 29. Л. 9-10.

Там же. Л. 15.

Там же. Л. 17.

РА. 1906. № 11. C. 613-616.

ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В.Д.К. 375. № 29. Л. 17.

ВИ. 1989. № 7. С. 117.

Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 344.

Там же. Р. 580.

Лопатин В.С. Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 24, 92.

Каменский А.Б. «Под сению Екатерины». С. 295.

См. подробнее: Елисеева О.И. Переписка Екатерины II и Г .А. Потемкина периода второй русско-турецкой войны (1787-1791). М., 1997.

БарскоеЯ.Л. Переписка московских массонов XVIII-го века. 1780-1792. П., 1915. С. 294.

ОР РГБ. Ф. 369. Собр. Бонч-Бруевич В.Д.К. 375. № 29. Л. 17-18.

ФатеевА.Н. Потемкин-Таврический. Прага, 1945.

Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир. М., 1955.

Дружинина Е.И. Северное Причерноморье в 1775-1800. М., 1959.

Там же. С. 261, 27.

Труайя А. Екатерина Великая. М., 1997. С. 237-241.

Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. B. 343.

Там же. P. 344, 567.

Там же. Р. 580.

МолеваН. Архивное дело №... «Секрет» Потемкина Тавричес-кого. М., 1980.

Там же. С. 218.

Там же. С. 222.

Панченко А.М. «Потемкинские деревни» как культурный миф // XVIII в. Сб. 14. Русская литература XVIII -начала XIX в. в общественно-культурном контексте. Л., 1983. С. 97.

Там же.

Там же. С. 104.

Mourousy P. Potemkine mystigue et conguerant. Paris, 1988.

Елисеева О.И. «Княжна Тараканова» от Радзинского // История России в мелкий горошек. М., 1998. С. 1220.

КаменскийА.Б. «Под сению Екатерины...» С. 293.

Каменский А.Б. Жизнь и судьба императрицы Екатерины Вели-кой. М., 1997.

Лопатин В.С. Потемкин и Суворов. М., 1992.

Суворов А.В. Письма. М., 1987.

Екатерина II и Г.А.Потемкин. Личная переписка 1769-1791.

Бугановы В.И. и А.В. Полководцы XVIII в. М., 1992.

Бушуев С.В. История государства Российского. Историко-биб-лиографические очерки. XVII-XVIII вв. М., 1994.

Заичкин И.А., ПочкаевИ.Н. Екатерининские орлы. М., 1996.

Болотина Н.Ю. «Приехал служить великому князю» // Источ-ник. № 1. 1995. С. 16-24.

Болотина Н.Ю. «Сего числа получил я указ...» // Исторический архив. 1997. № 3. С. 20-34.

Шахмагонов Н.Ф. Храни Господь Потемкина. М., 1991.

Елисеева О.И. «Кровь und Почва» по Шахмагонову // История России в мелкий горошек. М., 1998. С. 223245.

История Государства Российского. Жизнеописания XVIII в. М., 1996. С. 299.

Шляпникова Е.А. Государственная деятельность Г.А.Потемкина. Липецк, 1997.

Шляпникова Е.А. Григорий Александрович Потемкин // ВИ. 1998. № 7.

ПавленкоН.И. Екатерина Великая. М., 1999.

Павленко Н.И. Екатерина Великая // Родина. 1999. № 1. С. 62-63.

АВПР. Ф. 5. № 585. Л. 288 об.

Ведомость об убитых и раненых во время штурма Очакова // РГВИА. Ф. 52. Оп. 2. № 11. Л. 74.

История дипломатии. Т. 1. М., 1941. С. 291.

Брикнер А.Г. Потемкин. СПб., 1991. С. 62.

Там же. С. 60-64.

Григорович Н. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени // Сб РИО. 1881. Т. XXIX.

Raeff M. Catherine the Great. A profile. N.Y., 1972. P. 198.

Raeff M. Der stil der russischen Reichspolitik und Furst G.A.Potemkin // Tahrbucher fur geschichte Osteuropas. NF., 1968. Bd. 16. Hf. 2. S. 161, 193.

Маркова О. П. О происхождении так называемого греческого проекта (80-е годы XVIII в.) // История СССР. 1958. № 4. С. 53-58.

Каменский А.Б. «Под сению Екатерины» С. 328; Арш Г.Л. Некоторые соображения по поводу «Греческого проекта» // Век Екатерины II. Россия и Балканы. М., 1998. С. 72.

Madariaga I de. Russia in the Fge of Catherine the Great. P. 283.

Каменский А.Б. «Под сению Екатерины». С. 328.

¹³⁵ Тиктопуло Я. Мираж Царьграда. О судьбе Греческого проекта Екатерины II. // Родина. 1991. № 11-12. С. 59-60.

¹³⁶ Экштут С.А. На службе российскому Левиафану. М., 1998. С. 38.

¹³⁷ Соловьев С.М. История Падения Польши. М., 1863. С. 156-157.

¹³⁸ КостомаровН.И. Последние годы Речи Посполитой. М., 1870.

¹³⁹ Kalinka W. Ostatnie lata panowania Stanislawa Auguasta, Krakow, 1891. Cz. 2.

¹⁴⁰ Конзеля Л. Цегельский Т. Концерт трех черных орлов. Споры о разделах Польши // Историки отвечают на вопросы. М., 1990.

¹⁴¹ Madariaga I de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 451.

¹⁴² КаменскийА.Б. «Под сению Екатерины...». С. 348.



Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---