М. П.Одесский - Поэтика террора и новая административная ментальность: очерки истории формирования
Великая французская революция начиналась, что называется, по схемам 1688 и 1776 гг. - противостоянием короля и Генеральных штатов: созванные впервые за почти три столетия, генеральные штаты претендовали на полномочия законодательной власти. Современники конфликта мыслили уже в терминах англо-американской "борьбы с тиранией", о чем свидетельствует, например, диалог Людовика XVI с герцогом Лианкуром, охотно цитируемый поколениями историков. Узнав о взятии Бастилии, король, как известно, произнес: "Это - бунт (revolte)". Придворный же возразил: "Нет, сир, это - революция (revolution)".
В ответе Лианкура обычно видят галантный каламбур, эдакое противопоставление локальности и глобальности: недогадливый король подумал о бунте парижской черни (всего-навсего!), тогда как находчивый герцог разглядел начало новой эры. Но если учесть, что Ф. де Лианкур был признанным либералом, а не просто придворным острословом, то ответ его вообще не сводим к шутке. Речь шла не столько о масштабах события, сколько о правовой оценке: "бунт" - покушение на законную власть, а "революция" - борьба за исконные свободы, за восстановление справедливости.
Следуя той же схеме, Генеральные Штаты, провозгласили себя, наконец, Учредительным собранием, отменили сословные привилегии, после чего решили торжественно именовать Людовика XVI "восстановителем" (restaurateur) французской свободы" . Очевидно, что экстремисты не сочли возможным сразу отвергнуть принцип монархии, ведь многие французы попросту не понимали, какая иная власть может быть законной, кроме власти Божиего помазанника. Потому и пришлось пойти на компромисс. Таким образом, Людовик XVI оставался - по крайней мере номинально - властителем, коль скоро признавал законными решения Учредительного собрания. В противном случае его можно было объявить не "восстановителем" мифической свободы, новым Вильгельмом III, а "тираном", и борьбу с ним надлежало продолжать.
Активно используя понятийную систему эпохи "Славной революции", французские лидеры, тем не менее, постоянно ссылались на американский опыт, пропагандировали его. Символ взятия Бастилии - ключи - были торжественно переданы Дж. Вашингтону. Учредительное собрание, получив известие о смерти Б. Франклина, объявило трехдневный траур, и характерно, что предложение это, внесенное О. Мирабо, было поддержано непримиримым противником Мирабо - Ж.П. Маратом . Ну а Т. Пейн в 1792 г. стал депутатом Конвента. Более того, по американскому образцу Учредительное собрание приняло "Декларацию прав человека и гражданина", написанную М.Ж. Лафайетом (своего рода связующим звеном двух революций) с помощью автора "Декларации независимости" Т. Джефферсона, тогдашнего посла во Франции . Наконец, печально известный Комитет общественной безопасности (Comite de surete generale) получил свое имя по аналогии с американскими Комитетами безопасности (committees of safety), которые колонисты создавали в начале войны за независимость, чтобы контролировать действия сторонников метрополии.
Однако, в отличие от "Славной" и американской революций, английский "Великий бунт" 1640-1650-х гг. был для французских лидеров примером отрицательным. И это закономерно, поскольку аналогия вела к пугающим перспективам: положительный, так сказать, эффект - свержение Карла I и провозглашение республики - "перечеркивался" военной диктатурой Кромвеля, а затем и реставрацией монархии.
"Великий бунт" стал в какой-то мере жупелом. Встревоженный нерешительностью и монархическими симпатиями большинства депутатов Учредительного собрания, Марат писал в сентябре 1789 г.: "Если судить по современному положению о положении в будущем, то ход событий в точности соответствует тому, который при Карле II заставил англичан, утомленных собственными раздорами, отдаться, наконец, снова в руки деспота" . Месяц спустя, когда Лафайет, командовавший Национальной гвардией, счел необходимым без охраны явиться во дворец, который окружили тысячи взбудораженных парижан, он услышал реплику, брошенную кем-то из королевской свиты: "А вот и Кромвель!" Лафайет, отвергая намек на честолюбивые помыслы о диктатуре, сказал: "Кромвель не пришел бы один . Примечательно, что Людовик XVI в это время читал книгу о Карле I .
С "дерзким ханжой Кромвелем" Лафайета сравнивали не только монархисты, но и левые радикалы. В 1792 г. Лафайет направил из действующей армии письмо парламентариям, где сформулировал ряд политических обвинений, на что один из депутатов ответил речью: "Когда Кромвель заговорил на подобном языке, свобода в Англии перестала существовать. Я не могу себе представить, что последователь Вашингтона способен подражать поведению лорда-протектора" . Кстати, в России Радищев, напоминая монархам, что тираническое правление чревато бунтом и ссылаясь на пример Карла I, называл Кромвеля "ханжой" и "злодеем" . Подобные параллели были также популярны в Англии. К примеру, известный либерал Э. Бёрк, некогда признавший американцев наследниками британских традиций свободомыслия, резко критиковал французских лидеров. Радикалы-французы и британские их апологеты, - писал Бёрк, - безответственно утверждают, что события во Франции развиваются в соответствии со "славным" примером 1688 года, но на самом деле избран совсем иной образец - кровавый опыт "Великого бунта" .
Впрочем, если американцы, уходя от британских аналогий, все же ввели в "Революционный Пантеон" О. Сиднея, то и французы, открещивавшиеся от параллелей с "Великим бунтом", пополнили список героев-мучеников революции Джоном Гемпденом - одним из лидеров оппозиции Карлу I. Гемпден, кстати, приходился кузеном Кромвелю, чье имя по-прежнему было ненавистным. Как и Сидней, Гемпден прославился, в основном, благодаря героической кончине - погиб чуть ли не в первом сражении с королевскими войсками. Робеспьер даже поставил их рядом: "Я знаю, - патетически воскликнул он, - многих людей, которые, коль это понадобится, послужат свободе, наподобие Гемпдена и Сиднея" .
Подчеркнем, что "Революционный Пантеон" изначально мыслился как "интернациональный", общий для "борцов с тиранией" во все минувшие и грядущие века. Общим - до поры - было и осмысление идеологемы "революция" в Америке и Франции (см. рис. 1).