Иноземцев В. Л. - Исторические формы товарного хозяйства как этапы прогресса экономической общественной формации
ВведениеИсследование прогресса товарных отношений является одним из наиболее важных путей для осмысления их современного состояния, для понимания исторической ограниченности системы товарного производства и экономической общественной формации в целом. Основной проблемой, встающей перед исследователем, является полное отсутствие в отечественной литературе попыток периодизации развития товарных отношений на основе осмысления внутренних черт системы товарного хозяйства.
В философских и исторических работах эпоха господства товарности противопоставляется периоду натурального хозяйства как единое целое единому целому. Такой подход, однако, оперирует лишь с чертами, общими всем этапам развития товарного производства, то есть с весьма абстрактными категориями, фактически не применимыми для решения задач конкретноисторических исследований. Кроме того, он затрудняет или фактически исключает возможность научной типизации форм товарного хозяйства на основе их внутренней природы, препятствует осмыслению механизма эволюции товарного производства.
При более детальном рассмотрении нередко выделяют типы товарного хозяйства, соответствующие определенным способам производства; исследуются особенности товарного хозяйства в условиях античного и феодального обществ, при этом отмечается, что товарные отношения не были в эти периоды определяющими, а хозяйственный базис сохранял черты натурального. Однако, коль скоро подобные социумы основываются на нетоварных принципах, а их форма во многом определяется политическими факторами, само понятие, например «товарное производство феодального типа», неприемлемо, так как в данном случае явление экономического порядка определяется через апелляцию к факторам социальным и, более того, политическим.
Особенно важной задача периодизации развития товарного хозяйства оказывается в том случае, когда проводимое исследование осуществляется на базе Марксовой методологии анализа исторического прогресса, основывающейся на выделении в истории человеческого общества трех больших эпох, называемых основоположниками марксизма общественными формациями.
Марксова концепция экономической общественной формации, подробно рассмотренная нами ранее (1), отличается высокой степенью методологического совершенства. Согласно представлениям основоположников марксизма, вся история человеческого общества может быть разделена на три большие эпохи, для обозначения которых К. Маркс применяет термин «общественная формация» («Gesellschaftsformation») и которые он называет первичной, или архаической, вторичной, или экономической, и третичной, или коммунистической. Тождественность терминов «первичная» и «архаическая» применительно к понятию «общественная формация» отчетливо прослеживается на основе анализа набросков ответа К. Маркса на письмо В. Засулич, написанных в 1881 г. (2), идентичность вторичной формации, формации экономической, можно наблюдать при сравнении указанного отрывка с положениями, приводящимися в «К критике политической экономии» (3). Третичная общественная формация непосредственно не уподобляется К. Марксом формации коммунистической, однако смысловое сходство этих понятий достаточно убедительно доказано известным советским историком и философом Б.Ф. Поршневым (4).
Предложенная основоположниками трактовка выгодно отличается от других теоретических схем не только тем, что три общественные формации выделяются в соответствии с принципами диалектического метода, но и тем, что только одна общественная формация обозначается в качестве экономической. При этом обычно предполагают, что экономическая общественная формация обозначается в качестве таковой прежде всего потому, что в ее рамках экономические отношения являются наиболее существенными по сравнению со всеми остальными общественными связями. Между тем достаточно очевидно, что не все этапы в истории экономической общественной формации в одинаковой степени определяются экономическими отношениями.
Известен тезис о том, что «...в общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации» (5); более того, К. Маркс относит возникновение экономической общественной формации к периоду разложения общинных структур, отмечая, что «период земледельческой общины является переходным периодом от обшей собственности к частной, от первичной формации к формации вторичной» (6).
Таким образом, экономическая общественная формация выделяется К. Марксом не по признаку доминирования экономических отношений в общественной структуре. Охватывающая «ряд обществ, основанных на рабстве и крепостничестве» (7), экономическая общественная формация не может являться в равной степени пронизанной экономическими отношениями на разных этапах своего развития. Что же в этом случае выступает началом, объединяющим все указанные выше социумы в единое целое? Ответ, на наш взгляд, может быть только один: экономическая общественная формация возникает тогда, когда экономические отношения начинают определять ход общественного прогресса, когда их совершенствование становится главной детерминантой социального развития.
Между тем экономические отношения на ранних этапах развития общества принимали в первую очередь форму отношений товарного обмена. Только в результате актов обмена создаваемый индивидуальным производителем продукт получал общественную оценку, только постоянное отчуждение производимых благ укрепляло в человеке понимание его включенности в общественное производство в качестве его субъекта, только товарный обмен поддерживал и развивал разделение труда, остававшееся в докапиталистическом мире фактически единственным источником повышения его производительности. Поэтому мы считаем возможным утверждать, что при определенных допущениях история экономической общественной формации является историей экспансии товарных отношений, историей постепенного уменьшения роли всех прочих отношений и в конечном счете достижения ими полного доминирования над всеми сторонами общественной жизни.
Нельзя не отметить, что основоположники марксизма не оставили нам анализа развития товарного хозяйства на отдельных этапах прогресса экономической общественной формации. Прогресс товарного производства рассматривался ими скорее с логической, чем с исторической точки зрения и ограничивался сугубо теоретическим анализом развития форм стоимости – от простой, или случайной, до всеобщей, или денежной. При этом прогресс экономической общественной формации анализировался с учетом политических аспектов функционирования составлявших ее обществ. Значительное внимание, уделявшееся основоположниками марксизма проблемам классовой борьбы и классовой структуры общества, привело к выделению в рамках экономической формации античного, феодального и буржуазного способов производства, системообразующие признаки которых не были связаны со степенью развитости товарного хозяйства.
Единый характер экономической общественной формации подчеркнут К. Марксом и Ф. Энгельсом в их теории революций. Только две революции были названы ими социальными – революции, опосредуюшие смену общественных формаций. Противоречием, ведущим к социальной революции, основоположники марксизма называют противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Именно прогресс производительных сил разрушил общинные структуры древнего мира и обусловил необходимость частной собственности и индивидуализированного производства; именно прогресс производительных сил в конце XIX в. вызвал необходимость преодоления частной собственности и рыночной стихии. Только в этих критических точках мировой истории противоречие между производительными силами и производственными отношениями вызывает революционные потрясения, в то время как в рамках экономической формации «...любое изменение в производительных силах людей влечет за собой изменение в их производственных отношениях» (8), а противоречие «между производительными силами и формой общения... неоднократно имело место в предшествующей истории, не угрожая, однако, ее основам» (9). Таким образом, социальные революции знаменуют собой становление экономической общественной формации и переход от экономической формации к формации третичной – коммунистической, как ее часто называли советские авторы, или постэкономической, как ее называем мы (10).
Напротив, политические революции разделяют способы производства внутри экономической формации. Сопровождающие их изменения носят, как правило, весьма поверхностный характер. Причиной таких революций основоположники марксизма называют противоречие, которое в системе категорий «исторического материализма» может быть истолковано как противоречие между «базисом» – экономическими отношениями соответствующего общества и «надстройкой» – системой политических институтов и правовых установлении. По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, политическая революция происходит в условиях, при которых «...ранний интерес, когда соответствующая ему форма общения уже вытеснена формой общения, соответствующей более позднему интересу, еще долго продолжает, по традиции, обладать властью в лице обособившейся от индивидов иллюзорной общности (государство, право) властью, которая в конечном случае может быть сломлена только посредством революции» (11).
Политические революции являются не только более поверхностными революционными изменениями, нежели революции социальные, но и опосредуют смену способов производства далеко не всегда. Общеизвестно, например, что революция рабов, которая «ликвидировала рабовладельцев и отменила рабовладельческий способ производства» (12), существовала только в воображении ограниченной части советских исследователей. Как переход от античного общества к феодальному, так и становление капиталистического способа производства в недрах средневековой Европы зачастую не опосредовались политической революцией (Византия в IV–IX вв., Германия, Италия, Швейцария, страны Северной Европы в XVIII–XIX вв.). Радикальные политические революции происходили там, где правящие классы категорически не желали принимать во внимание экономический прогресс и пытались укрепить свою политическую власть, не обладая хозяйственными основаниями подобной власти (крах испанского владычества в Голландии и английская революция в XVII, Великая французская революция в XVIII вв.). При этом значение привнесенных революциями подобного типа изменений для ускорения экономического прогресса было, как ни странно, невелико.
Таким образом, экономическая общественная формация представляет собой совокупность этапов прогресса товарного хозяйства, периодов укрепления его доминирования над общественным организмом. Подобная постановка вопроса требует периодизации экономической общественной формации не на основе политических и социальных факторов, чему соответствует выделение способов производства, а на основе внутренней логики развития товарного хозяйства. Предлагаемая периодизация позволяет более глубоко понять механизм совершенствования экономической общественной формации и оценить значение тех или иных исторических изменений для ее прогресса.
История товарного хозяйства может быть разделена на два основных этапа, которые никогда не выделялись советскими историками.
На первом из них товарное производство не выходило за рамки не только второстепенного хозяйственного явления, но, что более существенно, не было способно распространиться во всех общественных стратах. Данная эпоха характеризовалась тем, что товарный обмен был ограничен либо социальными традициями (как, например, в этрусских или германских общинах), либо спецификой природных факторов производства и обусловливаемой ею системой политического господства (как в древних государствах Передней Азии, Индии и Китая), либо, наконец, социальной стратификацией общества и специфическим характером товарных потоков (как в античных обществах Средиземноморья). Товарные отношения во всех этих случаях существовали, велась внутренняя и внешняя торговля, возникали, а в античные времена оказались весьма распространенными денежные сделки, однако все это происходило на фоне невозможности преодоления определенной грани, стоявшей на пути товарного производства, причем этой гранью являлось отнюдь не вовлечение в товарный оборот рабочей силы, как полагали марксисты, а нечто совершенно иное. На этих этапах эволюции товарного хозяйства рыночные отношения в их развитии должны были достичь весьма принципиального изменения: они должны были привести к образованию относительно гомогенной общественной структуры, которая могла бы воспринять товарные отношения как единое целое.
Второй этап, напротив, был ознаменован тем, что товарные отношения получили не столько наивысшее развитие, сколько возможности для такового. При этом ошибочным является представление о возрождении натуральнохозяйственных тенденций, например, в раннем средневековье; уже этот период знал большинство из организационных форм товарного хозяйства, полностью проявившихся в буржуазную эпоху. Более того, мы считаем возможным утверждать, что эпоха от распада империи Карла Великого до начала XX в. является периодом поступательного прогресса товарного хозяйства, в ходе которого мы не можем выделить точки, являющиеся настолько характерными, чтобы быть обозначенными в качестве переломных моментов истории экономической общественной формации. Буржуазный способ производства, как это ни парадоксально, может быть, с точки зрения форм товарного производства, рассмотрен в качестве частного случая системы, сложившейся еще в средневековый период.
Товарное производство, соответствующее принципам первого этапа, мы называем структурным товарным производством. Данный термин, при всем его несовершенстве, отражает то обстоятельство, что товарные отношения не могли распространиться во всем обществе, не могли захватить все социальные страты в равной мере и подчинить себе все общественное производство. Специфика хозяйственных систем, политические и социальные факторы определяли тот или иной предел распространенности товарных отношений в древних обществах. Разумеется, в условиях земледельческих общин или восточных деспотий характер и степень распространенности товарного производства были существенно иными, нежели в античных государствах Средиземноморья, но это не меняет приведенной выше характеристики товарного хозяйства данного периода.
Напротив, после разрушения общинных порядков и преодоления типично античных форм хозяйствования сложилась экономическая система, предполагавшая обмен продуктами в довольно широких пределах и не ставившая непреодолимых границ его развитию и экспансии. Это состояние мы называем системным товарным производством. В течение всего феодального периода на примере европейских государств мы наблюдаем эволюционный рост товарных отношений вплоть до обретения ими черт всеобщего товарного хозяйства, так удачно описанных основоположниками марксизма в их трудах по теории капиталистического способа производства. В данной ситуации товарные отношения определяли основные черты того общества, в недрах которого развивались, и именно это обусловливает их быструю и непреодолимую экспансию.
Между тем в ходе развития как структурного, так и системного товарного производства можно выделить стадии, переходы между которыми оказали меньшее влияние на совершенствование глубинных основ социальной структуры. В первом случае мы выделяем примитивное товарное хозяйство, характеризующееся относительной редкостью актов обмена, неразвитостью денежного хозяйства и фактическим отсутствием производств, сколь-либо серьезно зависимых от рынка, и собственно структурное товарное хозяйство, в условиях которого хорошо видна граница между товарным и нетоварным сектором, обусловленная социальной стратификацией общества. Во втором случае мы выделяем собственно системное товарное хозяйство, сущностью и исторической задачей которого является преодоление всех стесняющих развитие товарных отношений социальных форм, и всеобщее товарное производство, представляющее собой высшую точку развития экономической общественной формации и прелюдию к ее перерастанию в постэкономическое общество. Так как теоретическая модель всеобщего товарного производства прекрасно описана в литературе, а анализ примитивного товарного хозяйства не представляет значительного интереса, мы позволим себе рассмотреть эти формы лишь в качестве иллюстрации для нашего изложения, акцентируя внимание прежде всего на структурном и системном товарном хозяйстве и переходе от первого ко второму.
Примитивное товарное хозяйство
Первой из выделяемых нами форм является примитивное товарное хозяйство. Эта форма представляется общей как последним фазам архаической, так и первым фазам экономической общественных формаций.
Ее первым фундаментальным признаком является достижение разделением труда уровня, определяемого не индивидуальными особенностями, а социальными функциями членов общины. Именно в этом случае в полной мере проявляется противоречивость отдельных материальных интересов, вызываемая степенью и формами включенности каждого конкретного индивида в процесс общественного производства. С развитием общественного разделения труда удовлетворение потребностей отдельного индивида во все большей степени начинает зависеть от степени удовлетворения потребностей общества в целом и методов подобного удовлетворения.
Вторым важнейшим моментом является внутриобщинный обмен продуктами, предпосылкой которого и выступает отмеченный уровень разделения труда. Подобный обмен не носит регулярного характера и осуществляется исключительно на основе субъективных представлений отдельных членов общества о полезности того или иного предмета или орудия. Порожденный существовавшим ранее обменом продуктами между отдельными общинами, индивидуальный обмен сохранил многие черты обмена межобщинного. Пропорции обмена определялись соотношением количества относительно избыточного блага одного вида и количества блага другого вида, необходимого для обеспечения нормального уровня его потребления. При этом вне зависимости от затраченного в первом и во втором случае количества труда, такая сделка будет носить характер эквивалентного обмена, коль скоро обменивающиеся индивиды полагают, что в результате обмена удовлетворяются равно настоятельные потребности, то есть индивидуальная полезность обмениваемых благ реализуется в идентичной степени.
Третьей важной характерной чертой рассматриваемого типа хозяйства является то, что оно не основывается на частной собственности в ее традиционном понимании. Когда К. Маркс рассматривал формы, свойственные архаической общественной формации, он отмечал, что на данном уровне развития общества «собственность существует только как общинная собственность, а отдельный член как таковой бывает только владельцем... здесь существует только общая собственность и только частное владение» (13).
Отсутствие частной собственности соответствующим образом отражалось и на системе товарного хозяйства, делая невозможным его быстрое развитие. До ее возникновения не могла быть заложена реальная эквивалентность обмена в соответствии с затратами труда на производство тех или иных продуктов. Последнее способствовало сохранению индивидуального обмена продуктами в зародышевом состоянии.
В качестве четвертого момента, характеризующего примитивное товарное хозяйство, необходимо рассмотреть соотношение непосредственного производства и отношений по поводу производства, обмена и распределения. Следует отметить, что определенного развития достигли только отношения непосредственного производства, что выразилось в формировании общественной системы разделения труда. Однако отношения по поводу процесса производства, обмена и распределения находились в стадии становления. Способ производства фактически исчерпывался производительными силами, которые в полной мере характеризовали тип организации общественного производства. Только с началом становления и развития отношений частной собственности традиционно понимаемые производственные отношения начали играть заметную роль в общественной жизни.
Рассматривая примитивное товарное хозяйство, следует остановиться не только на его основных чертах, но и на динамике этой во многом переходной и исключительно противоречивой системы. С одной стороны, существуют производственные силы как в полной мере общественная категория, преодолен инстинктивный характер деятельности, специфически развиваются разделение труда и кооперация, которые широко используются в процессе производства. С другой – практически отсутствуют производственные отношения в строгом смысле этого понятия; основным остается противоречие между производством и потреблением, разрушающее общинную собственность и систему примитивного коммунистического распределения.
Если с этих позиций рассматривать развитие архаической общественной формации и в ее рамках примитивное товарное хозяйство, то качественной гранью оказывается переход от родовой общины к соседской. Родовая община является классической формой выражения закономерностей архаической общественной формации, тогда как община соседская, и это не будет преувеличением, отличалась от родовой не в меньшей мере, чем сама родовая община отличалась от непосредственно предшествовавших ей биологических форм.
С разрушением родовой общины начинается становление самосознания каждого члена общины и осознание им своих материальных интересов, которые оказываются главной движущей силой общественного прогресса. Возникают предпосылки для формирования частной собственности, распространяющейся на большинство средств производства и предметов потребления. Постепенно основой взаимодействия членов общины становится не единство рода, как это было прежде, а осознанная хозяйственная необходимость. На основе подобного рода отношений закрепляются принципы возмездности и эквивалентности при обмене деятельностью или ее продуктами. Нельзя также не отметить, что именно на этапе соседской общины возникли и начали реализовываться предпосылки эксплуатации человека человеком. Из этой общественной формы вырастает структура, которая может быть с определенной долей условности названа вслед за К. Марксом азиатским способом производства и рассмотрена в качестве первой фазы экономической общественной формации.
Распространение этой системы имело основание в степени развитости и в специфике производительных сил. В условиях вы-сокоинтенсивного земледелия широко использовались различно- го рода ирригационные методы, которые не могли быть примене-ны отдельными производителями, что приводило к воспроизводству общинных структур, на которые опиралась центральная власть, изымавшая у общинников непосредственно в свою пользу прибавочный продукт в виде различного рода налогов. Здесь имела место скорее не традиционная эксплуатация человека человеком, а эксплуатация класса классом. Можно констатировать сложную систему распределения прибавочного продукта, который проделывал сначала движение снизу вверх, а затем в определенной своей части сверху вниз.
Азиатский способ производства представляется нам выражением той системы, которая имеет свое начало в соседской общине, и достигает своего полного развития. Мы наблюдаем во вполне проявившейся форме моменты, присутствовавшие в соседской общине: отсутствие классических форм частной собственности, возникновение института управления, выполняющего во многом хозяйственные задачи, и, наконец, относительно ограниченные возможности для развития товарного обращения, сдерживавшегося экспроприацией прибавочного продукта. Последнее объективно воспроизводило превалирование межобщинного обмена над внутриобщинным, что отражалось в доминировании внешнеторгового обмена над внутренним как одной из особенностей азиатского типа производства, которая существенным образом отличала его от производства античного типа, складывавшегося на Западе (14).
Таковы основные черты примитивного товарного хозяйства. В рамках этой системы невозможно превращение актов обмена в нечто постоянное, тесно связывающее элементы общественного организма. Отсутствует даже ясно очерченная сфера широкого распространения товарных отношений. Имеют место деньги как всеобщий эквивалент, однако они гораздо чаще выступают как средство образования сокровищ, нежели как средство платежа. Главным же препятствием на пути развития товарных отношений остается отсутствие индивидуальной частной собственности, которая не может развиться в условиях превалирования общинного хозяйствования. Ее развитие связано со следующей формой товарного производства.
Структурное товарное хозяйство
В отличие от азиатских обществ, на Западе процесс разложения соседской общины привел к резким проявлениям классового неравенства, дополняемым относительной автономностью производителей. В этих условиях товарное производство заведомо имело большие возможности для своего развития, чем в азиатских обществах.
Античное общество многие авторы называли системой «ойкосного» хозяйства, подчеркивали береговой характер данной культуры, отмечали огромное значение городов и городского населения в хозяйственном развитии древних средиземноморских цивилизаций. Действительно, мелкое парцеллярное землепользование и мелкое производство в городах преобладало, что обусловливало существование товарного обмена между сельскохозяйственными производителями и ремесленниками, в который, однако, вовлекались лишь незначительные объемы сельскохозяйственной продукции, большая часть которой потреблялась в производящих хозяйствах.
По мере развития античной экономики товарный обмен интенсифицировался, однако парцеллярный характер земельной собственности и раздробленность сельскохозяйственного производства не позволяли сформироваться специализированным хозяйствам в количестве, контролирующем большую часть земледельческого производства. Результатом стала система, которую мы и называем структурным товарным хозяйством; круг вовлекаемых в обменные отношения продуктов не только оставался весьма узким, но, что более существенно, он не мог быть радикально расширен без самой решительной ломки классовой структуры античных обществ.
Анализ структурного товарного хозяйства предполагает несколько аспектов; с одной стороны, необходимо обрисовать статическое состояние хозяйства, определить общую структуру товарных потоков и их объемы; с другой стороны, изучить инфраструктуру товарного обмена, активность денежного обращения, интенсивность финансовых и кредитных операций и так далее. Помимо этого, следует рассмотреть динамику развития данного типа хозяйства и воздействие таковой на социальную структуру общества, формирование новых общественных групп и классов, а также вызревание элементов более высокого типа хозяйства внутри более низкого и становление основ феодального способа производства. В качестве иллюстрации системы структурного товарного хозяйства мы рассматриваем римскую экономику периода начала Империи. Во-первых, именно она предоставляет исследователю наиболее богатый материал для анализа различных видов производства как в сельском хозяйстве, так и в ремесле. Во-вторых, данный период ознаменован максимальным развитием товарных отношений и их инфраструктуры. В-третьих, именно в ходе ее эволюции особенно заметен переход являвшегося по своей природе весьма гетерогенным античного общества к унификации классовой структуры и становлению принципиально новой социальной системы.
Для понимания характерных черт структурного товарного хозяйства необходимо начать со статического рассмотрения римской хозяйственной системы.
Границы социальных групп в римском обществе были весьма размыты (15), однако можно легко выделить аристократический слой, производителей-собственников, в основном крестьян, и рабов, к которым следует отнести все слои несвободных или полусвободных людей, чьи права были ограничены законами (16). Отдельного рассмотрения заслуживают лица, обладавшие личной свободой и полностью выключенные из процесса общественного производства; то был античный пролетариат, который М. Вебер удачно назвал пролетариатом потребителей (ein Konsumenten-Proletariat) (17).
При оценке римского общества с точки зрения функционирования его хозяйственной структуры и процесса общественного воспроизводства представляется возможным выделить три большие группы населения: сельскохозяйственных производителей (вне зависимости от организационных форм хозяйствования), ремесленников и непроизводительный класс, в который включаются как высшие слои общества, так и деклассированные элементы, не участвующие в процессе общественного производства. Вычленение в обществе этих трех групп позволяет не столько проанализировать классовые противоречия античного социума, сколько проследить потоки обмениваемых благ, конституировавшие систему структурного товарного хозяйства, нередко придавая натуральной в своей основе экономике вид античного капитализма.
Доминирующей отраслью производства в эпоху расцвета Римской империи было, разумеется, сельское хозяйство. Весьма неоднородное по форме, оно выступало в виде трех вполне законченных форм.
Первой среди них следует назвать крестьянское землепользование, при котором наделы находились в непосредственной собственности крестьян либо использовались ими на началах прекария – разрешения «занимать землю без договора и обрабатывать ее без правового обеспечения» (18).
Объем производства в частных хозяйствах был весьма велик: здесь производилось до 60% всего зерна, получаемого в центральных провинциях Империи, от 70 до 80% овощей, выращивалось более двух третей всего поголовья скота. Однако ввиду того, что крестьянам удавалось фактически полностью удовлетворять свои основные потребности за счет собственной продукции, крестьянский двор «напоминал нейтральный газ в сложной системе газов, сосуществовал с другими компонентами, почти не вступая с ними в соединение» (19), и не зависел от конкуренции или от колебания цен на рынке (20). Следует подчеркнуть, что в данный период этот «нейтральный газ» составлял наиболее существенную часть всей «газовой смеси» разнообразных форм римского землевладения. Именно его распространенность в первую очередь и обусловила структурный характер товарного производства античной эпохи.
Наряду с хозяйством свободных производителей существовало и довольно обширное рабовладельческое хозяйство. Следует отметить, что приобретение земель было для аристократов делом престижа либо обусловливалось надежностью помещения капиталов в землю, при этом ни одно из огромных состояний римской знати не было нажито в сфере сельскохозяйственного производства (21), в отличие, например, от ростовщичества. Наиболее эффективное использование земель в данный период осуществлялось в рабовладельческих поместьях среднего размера, известных под названием виллы. Именно они могут рассматриваться в качестве второй фундаментальной формы римского сельскохозяйственного производства. Размеры виллы обычно колебались в пределах от 100 до 500 югеров. Основанная на использовании рабского труда, «вилла... выступала как самое передовое для того времени хозяйство, лицо которого определяла одна, ведущая, отрасль» (22), будь то производство зер-на, оливкового масла или вина. Основная продукция виллы поставлялась на рынок в количествах, достигавших порой 70–90% общего объема производства. Таким образом, в типичной вилле «лишь одна из отраслей, выделяясь по своему удельному весу, ориентируется на рынок» (23). Данная система предполагает два важнейших момента: с одной стороны, она не может существовать без обмена с производителями ремесленной продукции для потребления на вилле, чем дает импульс развитию ремесла, а с другой стороны, целью производства оказывается извлечение прибавочной стоимости (24), что вызывает стремление к ее максимизации через интенсификацию сельскохозяйственного производства.
Производительность подобного ориентированного на рынок хозяйства была весьма высока (так, хлебное поле в 200 югеров обрабатывали 12–14 рабов, в то время как крестьянин с семьей возделывал от 4 до 14 югеров), однако доходность оставалась относительно скромной. Производство цветов и экзотических фруктов, разведение павлинов и куропаток в окрестностях Рима, приносившие до тысячи процентов в год, являлись исключением из правила. Даже данные Колумеллы, оценивавшего рентабельность виноградников в 34%, были пересмотрены Р. Дункан-Джоунсом, по подсчетам которого она не превышала 12,3–15,3% (25), и Р. Уайтом, приведшим еще более скромные цифры (26). Данные Варрона по зерновым культурам не превосходят 6% (27). Окупаемость земельного участка, таким образом, достигалась не менее чем через пятнадцать лет.
Рабовладельческая вилла основывалась не только на эксплуатации труда рабов. Наряду с ними использовались также привлеченные рабочие. Они, как отмечает О. Нейрат, вербовались из крестьян, в первую очередь в тех районах, где разорение мелких производителей приняло достаточно широкие размеры (28); согласно наблюдениям Варрона, на виллах иногда можно было встретить столько же свободных рабочих, сколько и рабов (29). Развиваясь по этому пути, вилла постепенно начинает превращаться в латифундию, принимающую довольно замкнутый характер. Процесс ее развития представляется вполне объективным. С одной стороны, возникновение латифундий может быть представлено как следствие естественного роста рабовладельческой виллы. С другой стороны, в результате как крупных земельных дарений, так и скупки земель разоряющихся крестьян аристократия сосредоточивала в своих руках огромные владения, особенно в провинциях. Происходившие изменения не были чисто количественными; за ним стояла модификация всей производственной структуры римского рабовладельческого хозяйства (30), обозначающая возникновение третьей важнейшей формы римского землевладения – латифундии.
Новая структура поместья оказалась несомненно более приспособленной к потребностям времени, нежели рабовладельческая вилла старого типа. Возникла система, позволявшая использовать личную заинтересованность арендатора в результатах его труда, что приносило значительные доходы от собственно производственной составляющей поместья – familia rustica, в то время как весьма разнообразные личные потребности рабовладельца в полной мере удовлетворялись familia urbana, работавшей непосредственно на дом хозяина (31). Распространение данной самодостаточной системы приводило как к подрыву экономического благосостояния более мелких вилл, так и к уменьшению спроса на ремесленную продукцию, и рассматривалось многими авторами не только как свидетельство возврата к натуральнохозяйственным основам античного производства, но и как форма, одинаково общая античному и средневековому периодам (32).
Ремесло в римскую эпоху существовало как второстепенный, однако относительно автономный сектор производства, развитый в той мере, в какой это было необходимо для жизнеобеспечения огромного государства. Являясь в средние века целиком товарным сектором хозяйства, ремесло не было таковым в античное время. Значительная часть его продукции производилась для нужд государства, а также создавалась в мелких мастерских, принадлежавших отдельным виллам и эргастериям.
Дж. Сальвиоли в своем анализе указывает на целый ряд важных обстоятельств, предопределивших ограниченность римского ремесленного производства, отмечая, что главным препятствием для его развития была рабовладельческая организация производства в виллах и латифундиях. С прогрессом форм ведения сельского хозяйства ремесло не только не отделялось от земледелия, что является необходимым условием его быстрого роста, но все больше поглощалось автаркически замкнутыми хозяйствами, в силу чего «производство не могло выйти за пределы ремесла и... подняться до степени крупной промышленности» (33).
Несмотря на возникновение элементов, способных в условиях, например, позднего средневековья, привести к генезису капиталистических форм хозяйства, в римской экономике подобное развитие оказалось невозможным; при этом, однако, не следует утверждать, подобно М.И. Ростовцеву, что указанное движение приводит лишь к возрождению натурального хозяйства как такового (34). Соглашаясь в целом с мнением об ограниченности и примитивном характере римского ремесленного производства, следует, однако, указать на то, что данный сектор хозяйства играл весьма важную роль в поддержании существовавшей системы товарного обмена и в значительной мере определял товарное хозяйство римского государства именно как товарное хозяйство структурного типа.
Теперь мы можем представить основные товарные потоки, существовавшие в римском обществе. Существовало четкое деление всего общественного производства на товарный и нетоварный сектор. Если при капитализме фактически все создаваемые блага производятся для обмена, то при господстве античной системы большая часть продукции использовалась для непосредственного потребления в рамках самого производящего хозяйства. Данная часть общественного продукта представлена тремя большими элементами: сельскохозяйственной продукцией мелких земледельцев, продукцией рабовладельческого сектора латифундии или частью продукции виллы, не принадлежащей к основной отрасли специализации этой виллы, и частью ремесленного производства эргастериев, потреблявшаяся непосредственно их владельцами.
Вся эта продукция не имела выхода на рынок, так как потреблялась непосредственно в производящем хозяйстве, чем закладывалась основа и обусловливалась устойчивость натурально-хозяйственных тенденций в античном обществе. К рыночным составляющим общественного продукта могут быть отнесены: сельскохозяйственная продукция специализированных отраслей рабовладельческих вилл, поставляемая на городские рынки, сельскохозяйственная продукция арендного сектора латифундий в размерах, равных размеру совокупной арендной платы, выплачиваемой арендаторами, и часть продукции ремесленного производства эргастериев и крупных латифундий.
Надо отметить, что доходы от реализации всей этой продукции являлись доходом непроизводительных слоев, и, следовательно, в основном обменивались либо на предметы роскоши, либо капитализировались в новых земельных владениях, либо расходовались на покупку рабов.
Первые два из указанных трех элементов являются сельскохозяйственной продукцией, обмениваемой на ремесленную. Третий представляется внутренним оборотом ремесленного сектора. Из этого вытекает, что общий объем рыночной сельскохозяйственной продукции не превышал объемов валового продукта ремесла и был строго меньше его. Объем же ремесленного производства был весьма невелик и составлял не более десятой части валового продукта сельского хозяйства. Таким образом, товарный сектор экономики был не только весьма незначителен, но, что более существенно, не имел возможности к расширению, оставаясь надстройкой над натуральным в своей основе производством.
Рассматривая товарный сектор римской экономики и собственно организацию товарного обмена, нельзя, однако, ограничиться лишь указанными моментами. Кроме товарного оборота, обслуживающего сложившийся тип производства, на экономику воздействовало значительное количество иных факторов, серьезно активизировавших рыночные тенденции и способствовавших росту обмениваемых масс товаров и насыщению каналов обращения деньгами. В условиях античного способа производства товаром являлись земля и рабы, причем деньги, затраченные на них, зачастую не проявлялись в дальнейшем обращении товаров, так как земля и рабы могли использоваться в нетоварном секторе хозяйства. Кроме того, имели место огромные денежные движения, непосредственно не связанные с товарными потоками – налоги с провинций, военная добыча, дань приграничных народов, собственно получение драгоценных металлов из рудников Испании и Египта, – что вызывало активизацию товарно-денежного обмена, приводило к росту влияния торгового и ростовщического капитала.
Все это обусловило весьма специфический феномен античной торговли и денежного обращения. Торговля, повсюду в цивилизованном мире отражающая нарастание товарных отношений в глубине самого общественного организма, в римский период развивалась на основе своих собственных законов, в гораздо меньшей мере обусловливаясь собственно потребностями производства, чем рядом других обстоятельств, не будучи при этом в состоянии перейти грань, определенную структурным характером товарного производства античной эпохи. Как отмечают многие авторы, не предпринимающие попыток объяснить причины, мешавшие товарным отношениям глубоко проникнуть в хозяйственную жизнь римского государства, «торговля широко растекалась» по поверхности огромной территории, но что-то мешало ей «проникнуть в глубь почвы» (35).
Некоторые исследователи, и в частности М. Вебер, пытались объяснить ограниченный характер обмена территориальной экспансией Рима, который, представляя «береговую», или «ойкосную», культуру античности, распространил свою власть на гигантские просторы континента. По его мнению, «абсолютно обмен продуктов за три с половиной столетия от Гракхов до Каракаллы на территории в императорскую эпоху охватываемого римским государством orbis terrarum, без сомнения, очень сильно увеличился. Относительно, если сопоставить его обороты с размером вовлеченных в круг специфически античной культуры областей или людей, этого быть не могло. Античная культура из береговой культуры начала становиться культурой континентальной, и... это должно было означать относительное уменьшение интенсивности оборота» (36). Однако подобная точка зрения, сводящая проблему ограниченности античного товарного хозяйства к проблеме чисто количественной, не кажется нам совершенной.
Более справедлива трактовка, объясняющая ограниченность торговых отношений тем, что таковые базировались на «простом товарном производстве в античном хозяйстве, главным правилом которого была строгая экономия... в конце концов восходившая к исконному античному идеалу автаркичности» (37).Такая или подобная характеристика положения торговли в римском государстве может быть обнаружена у многих исследователей (38); отмечается также, что торговля не имела в эту эпоху той связи с производством, которая необходима для обретения ею значения, сопоставимого с ее значением в капиталистическом обществе (39).
Связь между торговлей и развитием рабовладельческого хозяйства не была жесткой и однонаправленной. Специфика античности заключалась в том, что деление на рабов и рабовладельцев не было основой социальной стратификации этого общества, и поэтому развитие рабовладельческого типа производства способствовало прогрессу товарных отношений только до тех пор, пока оно не подрывало основ римской хозяйственной жизни, всегда остававшихся связанными с индивидуальным производством. Как указывает Е.М. Штаерман, «в противоположность периоду развития капитализма, когда разорение мелких собственников вело к расширению рынка, в условиях рабовладельческого строя оно вело к его сужению. В условиях кризиса рабовладельческого строя, напротив, мелкие и средние собственники, разоряясь, попадают в сферу действия натурального хозяйства» (40).
На примере экономики античных обществ мы видим также отсутствие непосредственной связи между разделением труда и товарным производством (41). Если в условиях позднего средневековья первое было тесно связано с развитостью рынка и неизбежно сопровождалось расширением товарного обмена, то для античного общества такой однозначной зависимости не существовало, что характерно для структурного типа товарного хозяйства, когда наибольшей степени разделения труда достигали отдельные централизованные хозяйства, фактически не поставлявшие товаров на рынок.
Анализ внутренней торговли римского государства подтверждает наше предположение об относительной ограниченности основных товарных потоков. Глубоко ошибочными являются предположения, согласно которым римское сельскохозяйственное производство, использовавшее рабский труд, было организовано чуть ли не капиталистически, и вся его деятельность «не только была рассчитана преимущественно на сбыт, но и всецело зависела от этого сбыта» (42). Ввиду невозможности резкого расширения границ товарных потоков в условиях структурного товарного хозяйства развитие торговли, совершенствование денежного обращения, увеличение масштабов кредитных операций демонстрировали лишь относительную самостоятельность внешних рыночных проявлений по отношению к базису, по-прежнему покоившемуся на натуральнохозяйственной основе, что является важной характерной чертой структурного товарного хозяйства. Рыночные тенденции, сколь бы развитыми они ни казались, не могли на этой ступени развития экономики обусловить возникновение всеобщего товарного производства, высшей формы проявления экономической общественной формации. Товарные отношения и денежный оборот в этих условиях не имели даже того значения, каким они обладали в феодальной Европе. Они определяли в большей мере блистательную видимость денежной экономики, чем ее сущностное значение для античного мира. Как хорошо указал У. Митчелл, «размен денег, векселя, простые банковские операции, производство ходких товаров в больших размерах для широких рынков, спекуляция... становятся обычным явлением... то общество, которое процветало при Pax Romana, обладало хозяйственным строем, который в известных отношениях напоминает (курсив мой. – В.И.) современное денежное хозяйство» (43). Это положение кажется нам исключительно удачным. Действительно, поверхностному наблюдателю экономический строй Рима не мог не напоминать современный, однако их сходство ограничивается денежным, а не капиталистическим характером. Именно поэтому античный «капитализм» «скользил лишь по поверхности римской экономики и быстро исчез при первых признаках стеснений, испытываемых денежным хозяйством» (44).
Косвенным подтверждением узости античного рынка может служить быстрый рост цен, вызванный увеличением денежной эмиссии начиная со II в. н.э., не говоря уже об инфляции III–IV вв. Выплеснувшись на крайне ограниченный рынок, увеличивающаяся денежная масса вызвала рост цен, масштабы которого были бы невозможны в случае, если бы существенная часть продуктов выступала в товарной форме. Даже незначительный рост государственных расходов и выплат вызвал непропорциональное повышение цен. Если жалованье легионеров с 31 г. до н.э. со времени битвы при Акциуме до 85 г. н.э. находилось на стабильном уровне, составлявшем около 300 сестерциев, то к 200 г. н.э. оно возросло до 1200 сестерциев (45), достигнув 300 денариев при Домициане, 375 при Коммоде, 500 при Септимии Севере и 750 при Каракалле (46). Между тем ко второй половине III в. н.э. цены на основные сельскохозяйственные продукты возросли в 100 и более раз, а цена хлеба увеличилась в 200 раз (47).
В результате была разрушена основанная Августом финансовая система. Нерон снизил средний вес aurеus'a до 7,29 гр. (48), т. е. более чем на 10% (49), начав одновременно чеканить серебряный денарий с дополнением от 5 до 10% примесей меди и других металлов (50). Впоследствии Траян довел золотое содержание aureus'a до 85, а Марк Аврелий – до 75% от первоначального уровня (51). Денарий при Траяне содержал уже около 20, а при Марке Аврелии – 25% примесей иных металлов (52). Удешевление денария продолжилось и в более поздний период, достигнув при Коммоде 30%, при Септимии Севере – 50%, а к 256 г. – 60%. При этом оно шло быстрее обесценения aureus'a, также терявшего в весе. Так, при Александре Севере aurеus стоил уже 50 денариев, а в 245 г. – более 60 (53).
Однако собственно хозяйственный кризис оказался гораздо менее тяжелым, и это еще раз подтверждает, что производящее хозяйство и денежный сектор не были связаны жесткой причинно-следственной связью. Реальное развитие товарного производства связано в первую очередь с процессами совершенствования социальной структуры позднеантичных обществ, которые вели к становлению основ феодального общества. Основным из них стала унификация форм зависимости непосредственных производителей от представителей имущих классов, распространение подневольной аренды, различных форм колоната и вольноотпущеничества.
Большинство исследователей данных процессов полагают, что колонами становились свободные граждане, использовавшие принадлежащие землевладельцам участки на правах аренды и подвергавшиеся постепенному закрепощению со стороны арендодателей. Как вслед за Н.Д. Фюстель де Куланжем (54) отмечает И.М. Гревс, «образование колоната в общем правиле было понижением свободы граждански независимых категорий, а не фазою социального прогресса от рабства к свободе» (55). Отмечены случаи, когда хозяйство колонов было весьма значительным (56), и возникали отношения субаренды, а иногда даже отмечалось использование труда рабов, хотя большая часть колонов имела надел, который можно было обработать силами одной семьи. Между тем с течением времени колоны, «которые ранее имели свободу передвижения и свободу заключения контрактов с землевладельцами... были законодательно прикреплены к обрабатываемым ими наделам и переходили вместе с ними от одного собственника к другому» (57).
И хотя «колон был человеком свободным, по крайней мере в том смысле, что его никогда не смешивали с рабом. В пяти десятках императорских указов, в которых определяется их юридическое положение, нет ни одного, где бы он назывался mancipium или servum. Его звание свободного человека подтверждается несколько раз» (58), процесс обращения его в крепостную зависимость был очевиден. Пленных варваров в IV–V вв. уже не обращали в рабство, а заставляли обрабатывать землю на правах колонов (59). Официальное провозглашение колонов крепостными связано с реформами Диоклетиана, в соответствии с которыми колон оказывался полностью привязанным к своему участку земли и к своему хозяину; право перехода на другой участок с этого времени было фактически исключено (60). Начиная с этого пе риода издается ряд указов, направленных на закрепление крепостного положения колона. Так, в 332 г. Константин I издает указ, по которому владелец участка, сознательно уведший колона из владений другого господина, должен был возвратить ему колона, уплатить штраф, а сам колон обращался в рабство (61). Это показывает, что крепостные колоны приближались к рабам не только в чисто экономическом отношении, но даже оказывалось возможным юридическое изменение статуса колона на статус раба. В 382 г. был принят еще более важный эдикт, согласно которому все трудоспособные нищие и бродяги заносились в сословие колонов, и тот, кто указывал государственным органам на такого человека, мог по праву получить его в качестве колона и закрепить за своими земельными владениями. Таким образом, крепостное право в этот период становилось все более и более отчетливым и даже по законодательным формулировкам напоминало наиболее темные периоды европейского средневековья.
Для понимания масштабов сходства социальных структур римского и раннефеодального обществ достаточно обратиться к такому известному источнику, как перепись населения Англии Domesdaybook – второй половины XI в. По ее данным, число реальных собственников не превышало 9 тыс. человек, т.е. около 3,3% населения, что вполне сопоставимо с верхушкой римского общества. Число юридически свободных крестьян составляло около 24 тыс. (7,6%), число рабов было больше числа таких свободных крестьян и доходило до 25 тыс. (8,4%), а все остальное население – около 200 тыс. человек – составляли крепостные, которые по своему положению могут быть приравнены к колонам (62). Подобная структура общества фактически идентична социальной стратификации времен поздней Империи.
Между тем большинство авторов, оценивая социальные процессы, протекавшие в III–V вв., говорят о регрессе античного способа производства, но не о развитии феодального. Становление последнего отмечается только начиная с VI–VII вв. и связывается с модификациями германских и франкских общинных порядков. Между тем регресс некоторого способа производства может наступить лишь тогда, когда внутри его вызревают характерные черты нового общественного устройства. Поэтому если уж говорить о регрессе античного способа производства, то необходимо подчеркивать не возвращение к натуральному хозяйству, являющемуся базисом этого общества, а обнаруживать черты нового общественного порядка, что предпринимается исключительно редко.
Кризис античного типа производства следует связывать не с тем, что принципы «ойкосного» хозяйства вновь оказались господствующими, а с достижением структурным товарным хозяйством своего естественного предела и возникновением отношений, по существу своему адекватных экономической структуре феодального способа производства.
Нет большей ошибки, нежели утверждение о том, что ситуация, связанная с модификацией хозяйственных отношений в позднеримском обществе, приводит к отбрасыванию этого социума на много веков назад. Напротив, оно отражает безусловно прогрессивные изменения в экономической основе общества, изменения, которые и привели впоследствии к торжеству принципов, характеризующих новую ступень в развитии товарных отношений – системное товарное хозяйство и основанный на нем третий в системе экономической общественной формации способ производства – феодальный.
Переход от структурного товарного производства к системному являет собой для государств Европы противоречивый и продолжительный процесс феодального синтеза. Следует отметить две важнейшие составные части подобного перехода.
С одной стороны, развитие структурного товарного производства привело к тому, что в античном обществе максимально обострились противоречия, связанные с гетерогенной природой этого социума. Структурное товарное производство стало попыткой устранить эту двойственную природу общества, сблизить и соединить данные хозяйственные уклады. Эта попытка была не в полной мере удачной, однако она обеспечила то, что три основных состояния трудящихся классов в условиях античного способа производства: свободный civis romanus, крестьянин или ремесленник; зависимый от хозяина арендатор и порабощенный житель варварского мира, – пройдя через период развития денежного хозяйства, разорившего свободного производителя, при- крепившего к земле арендатора и доведшего рабов до полного истощения при уменьшении их притока извне, – модифицировались в одно: состояние закрепощенного и привязанного к земле сельскохозяйственного производителя. Можно проводить более или менее детальные исследования, доказывать, что колонат был исходной точкой крепостных отношений, а прекарий стал фундаментом феодального бенефиция, но основной пункт наших рассуждений останется неизменным: разрешение противоречий многоукладного римского общества возможно было только на пути становления его гомогенной структуры; средством такого становления оказалось товарное производство античного типа, следствием стала решительная модернизация сложившейся социальной структуры.
С другой стороны, указанные явления обеспечили совершенно новые условия для развития самого товарного хозяйства. Та грань, которая и делала античное товарное производство структурным, оказалась прорвана, и единственным направлением движения стало движение в сторону товарного производства системного типа. В позднеримский период оно вызвало усиление разделения труда внутри латифундии и уменьшение ее значения для развития товарного сектора, а затем и полную автаркичность экономики, ставшую, однако, натурализацией нового типа, которая не представляет собой регресса по отношению к товарной по форме экономике времен начала Империи.
Ранее, в период существования структурного товарного производства, когда имели место явная отделенность и отдаленность товарного сектора от натурального, развитие товарных отношений, не имея возможности распространиться вширь, определило попытку совершенствования вглубь. Над той основой, которой для структурного товарного производства являлся обмен продуктов специализированных сельскохозяйственных производителей на продукцию ремесла, воздвиглась громадная надстройка из сложной денежной системы, внешней и внутренней торговли и так далее. В условиях кризиса III–V вв. товарно-денежные отношения, достаточно развившиеся при системе структурного товарного производства, очутились не только в новой для них среде, но, что более существенно, в среде, которая была во много крат обширнее тех социальных страт, которые они могли подчинить себе ранее. С размыванием границы между товарным и натуральным сектором для товарно-денежных отношений открылось огромное поле, которого они, и это вполне естественно, не могли охватить. Лишенное внешнего имперского блеска, погруженное в сложную систему связей, обусловленную противоречивым синтезом позднеримских земельных отношений, домашнего рабовладения и германских общинных структур, товарное хозяйство полностью исчезло с поверхности общественных отношений. Однако это видимое исчезновение представляло собой временное явление: так же наступает временное исчезновение перебродившей закваски, когда ее размешивают в тесте. Но проходит непродолжительное время, и уже вся новая среда оказывается пронизана процессами брожения. То же самое может быть сказано и о роли товарных отношений в феодальном синтезе.
Варварское завоевание гигантски расширило тот круг субъектов, который должен был быть «облагорожен» хозяйственными связями, заложенными
