КРЫЛЬЯ
Не ради саморекламы говорю об успехе. Именно эти голы и проложили мне дорогу в большой футбол.
В один из дней ко мне подошел футболист из «Крылышек» и сказал, что тренеры команды просили меня зайти к ним в гостиницу «Абхазия». Зачем?
Я и не задумывался над этим. Приглашают - значит, нужен.
Отыскал в гостинице названный номер... Вошел.
У окна стоял Владимир Иванович Горохов, один из тренеров.
- А, Никита! Заходи! Знаешь, зачем тебя позвали? - Владимир Иванович пристально смотрел на меня, пряча в уголках губ улыбку. - Не знаешь? Поехали к нам, в Москву.
Будешь играть за нашу команду.
Всего ожидал, но только не такого. Меня - в Москву, в команду, выступающую в первенстве страны?
Может, Горохов шутит?
- Нет, нет, не шучу я, - словно угадал мои мысли тренер. - Я из тебя второго Боброва сделаю!
Я молчал. Я опешил. Из меня - «второго Боброва»?
Того самого Боброва, который месяц назад блистательно выступал на стадионах Англии в составе московского «Динамо», который в последнем чемпионате страны забил двадцать четыре мяча?
Посмотрел на Владимира Ивановича - он улыбался, и я улыбнулся, пожал плечами, не зная что ответить.
- Не тушуйся, я тебе серьезно говорю, поехали в Москву. Ну а насчет Боброва - там видно будет.
Многое зависит от тебя самого.
«А он и впрямь не шутит, - подумал я. - Он и в самом деле предлагает мне перейти в «Крылья Советов». Вот что касается Боброва, то тут он явно перегнул.
Мне до Боброва как до луны».
Подумал, но опять ничего не ответил.
- Что молчишь?
- А что отвечать? Без родителей ничего не решишь.
- Это наши заботы. Поговорим с родителями, убедим.
- Не так-то легко...
Разговор с родителями состоялся. Вместе с Гороховым пришел к нам домой и старший тренер «Крылышек» Абрам Христофорович Дангулов - доброжелательный, внимательный, интеллигентнейший человек.
Мой отец неплохо разбирался в людях, и, похоже, Абрам Христофорович и Владимир Иванович произвели на него хорошее впечатление. Но он всегда, прежде чем принять решение, все основательно взвешивал и, когда тренеры высказали свое предложение, задумался.
С одной стороны, вроде бы приятно, что сына приглашают в столицу, а с другой...
- Только гонять мяч? Не-ет, - отец нахмурился. - Ему учиться надо, профессию получить. А ваш футбол никуда не денется.
Не отпущу!
Убеждали, убеждали - «не отпущу!».
- Да будет он учиться! В Москве столько институтов - только выбирай. От него все зависит.
От него самого.
Отец посмотрел на меня. Я кивнул головой: мол, все будет хорошо.
Откровенно говоря, я толком не знал, хорошо это или плохо - бросить родной город и отправиться в поисках туманного счастья в столицу. Одно меня привлекало - буду играть в футбол. Тренеры ушли, сказав: «Жди. За тобой приедут».
И я ждал. Ждал и мечтал, как надену форму «Крылышек», как выйду на поле и перед трибунами, заполненными болельщиками, начну творить с мячом такие чудеса, что все ахнут.
Молодость самоуверенна и беспечна.
Но проходили дни, а за мной никто не приезжал. Постепенно я стал остывать, все реже вспоминал о приглашении, а если вспоминал, то уже с обидой - взбудоражили и уехали.
Постепенно бы все улеглось и забылось, но...
В дверь постучали. На пороге стояла стройная симпатичная женщина:
- Симоняны здесь живут? Наконец-то нашла!
Я из Москвы. За Никитой приехала.
Это была известная спортсменка, чемпионка страны по гребле Елена Николаевна Лукатина. В Сухуми она приехала в командировку, ей и поручили прихватить с собой в Москву меня.
Мама быстро собрала мои нехитрые пожитки. Попрощался с родными - и в путь.
Поезд шел долго. Постепенно, километр за километром, мы въезжали в настоящую зиму.
Было даже немного жутко: к морозам я не привык и, еще не испытав настоящих холодов, начинал их бояться.
Больше, конечно, волновало другое - приживусь ли в Москве, приживусь ли в команде? Одно дело быть заметным форвардом в родном городе, другое... Не придется ли возвращаться восвояси? От этой мысли становилось не по себе.
Юношеское самолюбие ранимо, а если еще учесть кавказское воспитание...
Я понимал, что главное место в моей жизни теперь займет футбол. Если поступлю в институт, все равно основное время будет отдано играм, тренировкам, сборам - все будет подчинено футбольному расписанию.
И все-таки я выбрал футбол или футбол выбрал меня? Может, только случай распорядился моей судьбой? А если бы не приехали «Крылышки» в Сухуми?
Если бы не я забил голы во всех матчах? Если бы не заметили меня Дангулов с Гороховым?
Как бы тогда повернулась моя судьба?
Надо сказать, что случай произошел вовремя: я только что окончил школу и раздумывал, что делать дальше. Отец уже не соблазнял меня своим ремеслом: вероятно, понял - бесполезно.
А вот его младший брат Ангин не переставал меня убеждать, что на свете нет ничего надежней дела, которым он занят. У него была мастерская, патент на легкие чувяки различных моделей и обувь из расслоенных автомобильных покрышек. Верх брезентовый, подошва резиновая.
Обувь эту в народе окрестили «Сухум-Сочи»: так прочна, что запросто выдержит неблизкий - 170 километров - путь до Сочи.
Многие сухумские мальчишки бегали во время войны и после в таких башмаках. Летом, правда, ноги в них горели и прели, но для осени и зимы они были спасением.
Даже в художественной литературе они увековечены -в них щеголяют герои Фазиля Искандера. Названы они в его рассказах несколько иначе - «Мухус-Сочи», но по всем приметам, изделие Ангина.
Стоило мне заглянуть к нему в мастерскую, он тотчас предлагал: «Садись, попробуй, поработай. Научишься - не пожалеешь».
Наверное, люди, которые с удовольствием занимаются своим делом, достойны самого глубокого уважения. Но дядька мой был немногим старше меня, относился я к нему без особого почтения и к его советам не прислушивался.
Самым большим авторитетом был для меня дядя Ваня, Иван Павлович, брат мамы, адвокат. Помню, меня всегда поражало, с каким подчеркнутым уважением здороваются с ним в городе люди. Он много рассказывал о своей профессии, отвечая на мои недоуменные вопросы: как можно сочувствовать преступнику, тем паче защищать, если его вина доказана? Дядя Ваня объяснял мне, почему необходимо право на защиту.
Понять человека, найти обстоятельства, которые смягчали бы вину - от этого порой зависит его будущее, возможность переменить жизнь. Сколько раз потом, став тренером, мне придется брать на себя адвокатскую роль...
Дядя Ваня помог мне разобраться в самом себе. Я соглашался, что склонности у меня явно гуманитарные.
Любил литературу, историю, много читал. Был далеко не первым учеником в классе, но во время диктантов по русскому языку отличники подсаживались ко мне поближе: писал почему-то без ошибок, хотя и не успевал выучить всех правил. Может быть, дядя Ваня был прав, советуя мне остановиться на юриспруденции и ехать в Тбилиси учиться.
Во всяком случае, эта идея мне нравилась.
Еще я очень любил музыку. Мог часами просиживать у черной тарелки радио. Если заранее узнавал, что будет исполняться 5-я или 6-я симфония Чайковского, симфонии, сонаты Бетховена, старался не пропустить. Дядя Карлуша говорил, что у меня хороший слух, хорошая музыкальная память.
Сейчас думаю, мог бы стать музыкантом, направь меня вовремя чья-то рука. Направить было некому - дядя Карлуша рано умер, и в последний раз наш оркестр играл у него на похоронах.
А потом забросили свои инструменты.
Если бы... если бы...
В ту пору я твердо знал только одно: кем бы ни стал, чем бы ни занялся - все равно буду играть в футбол. Хочу играть!
Не надевать время от времени форму, бутсы и выходить поразмяться, а играть в команде, рядом с мастерами.
Почти все мальчишки гоняют футбольный мяч, забивают голы или стоят в воротах, переживают наслаждение, азарт игры. А во взрослой жизни становятся токарями, учеными, инженерами, музыкантами, оставляя за собой в футболе лишь роль болельщиков.
Меня такая роль не устраивала. Футбол был для меня возможностью самовыражения. Верю, что футболистами рождаются, задача тренеров - разглядеть способности подопечных, помочь им раскрыться. От природы я был мальчишкой шустрым, быстрым, координированным, на поле мне многое легко давалось, поэтому невольно усложнял задачи, иначе не было бы интересно.
Наверное, я добился большего, чем многие мои товарищи из уличных команд, и футбол уже не был для меня только развлечением. Поднялся на ту ступеньку, с которой уже видна вся сложность игры, сложность тактики, техники, беспредельность их совершенствования.
КРЫЛЬЯ
На Курском вокзале нас встречал Горохов. Пританцовывал от холода на платформе, но, как всегда, был в хорошем настроении:
- Не робей, южанин! Московские зимы - пустяки, понимаешь ли.
Сердца у москвичей горячие, не дадут замерзнуть.
Мы сели в троллейбус и поехали к Владимиру Ивановичу домой. Троллейбус шел по Садовому кольцу.
Садовое? А где же сады?..
Москва ошеломила. Широкие улицы, огромные площади, беспрестанное движение, гул, автомобильные гудки, толпа. А вспоминаешь сейчас послевоенную Москву и удивляешься: какой же она была маленькой в сравнении с нынешней!
Чуть в стороне от Садового кольца уже начинались приметы окраины - маленькие деревянные домики вдоль трамвайной колеи.
Но в то время, особенно после тихого Сухуми, где самым людным и шумным местом был базар, город казался гигантским, непостижимым - как здесь жить, как ориентироваться? Неужели можно к нему привыкнуть?
Теперь Москва стала родной: прожил здесь большую часть жизни. Разумеется, как все москвичи, жалуюсь на шум, на толпу, толчею, сумасшедший ритм, а едва оторвавшись от всего этого, скучаю - домой бы скорее, в Москву!
Из окна Гороховых тоже был виден кусочек Москвы: проплывали валенки с калошами, резиновые ботики, постукивали, поскальзывали по тротуару чьи-то белые фетровые бурки, отделанные кожей... Семья Гороховых -Владимир Иванович, Клавдия Михайловна, двое ребятишек, Андрюша и Алла, - жила во Вспольном переулке, недалеко от площади Восстания, в старом доме, в небольшой подвальной комнате, куда едва пробивался дневной свет.
И, несмотря на тесноту, меня приютили. Не на день, не на два - на несколько лет.
В темном чулане на большом сундуке устроили постель.
- Будь как дома, Никита, - сказала при знакомстве Клавдия Михайловна.
Так я себя и чувствовал у Гороховых - как дома, хотя был очень застенчив. Раскрепощало доброе отношение.
И со временем мне не раз приходилось убеждаться в том, что истинная доброта проверяется вот таким умением делиться последним.
Еще не отменили карточек. Хлеб в булочных развешивали, буханки разрезали на куски, кусочки, довески. Клавдии Михайловне непросто было всех накормить.
А мой вклад в семейный бюджет, как сейчас понимаю, был невелик.
Но тогда не принято было жаловаться на тяготы быта. Может, жалобы не запомнились? Не знаю.
Главное, что определяло состояние, настроение людей в ту пору - облегчение: кончилась война, мы победили! Отступили тревоги. Не гибли больше на фронте люди.
И фронта не было. Были фронтовики, возвращающиеся к мирной жизни.
Само это слово звучало особенно, как характеристика надежности: «Что он за человек?» - «фронтовик», -и этим сказано многое.
На улицах все время встречались люди в военной форме. С погонами и без погон, с невыгоревшими полосками на плечах.
Среди скромно одетых женщин мелькали модницы в жакетах с высокими плечами; пижоны того времени мели тротуары широченными брюками, особым шиком считались комбинированные курточки на молниях и маленькие кепки с пуговкой.
У кинотеатров стояли очереди. Шли трофейные фильмы - «Судьба солдата в Америке», «Леди Гамильтон», «Большой вальс», картины с Диной Дурбин - красивые картины про незнакомую красивую жизнь, всегда хорошо кончавшиеся.
Гороховым тоже иногда удавалось выбраться в кино или на концерт. Я тогда оставался с детьми.
Андрей и Алла меня слушались как старшего брата и уважали.
Особая тяга была в ту пору к зрелищам, праздникам. Народ изголодался по ним, и теперь, когда тревоги отступили... В дни футбольных матчей, казалось, вся Москва устремлялась на стадион «Динамо».
Битком набитые вагоны метро, переполненные троллейбусы с открытыми дверями. Пассажиры гроздьями висели на подножках трамваев, некоторые ухитрялись прицепиться сзади к автомобилям...
Обладатели билетов считались самыми счастливыми людьми. О том, чтобы стрельнуть лишний билетик, и речи быть не могло.
Легче было всеми неправдами шмыгнуть мимо контролеров. Иногда самым шустрым пацанам удавалось отвлечь милицию и перемахнуть через ограду стадиона.
«Крылья» не пользовались такой популярностью, как «Динамо», «Спартак», ЦДКА. Если играли эти команды, стадион оглушительно ревел.
Поддержка была столь мощной, что без преувеличения можно сказать: матчи выигрывали и болельщики.
Тот, кому довелось ощутить непередаваемую атмосферу послевоенных стадионов, может лишь грустить по ней. Редко какие игры сегодня проходят при заполненных трибунах. Такой накал футбольных страстей в сороковые годы обычно объясняют тем, что выбор развлечений был не слишком широк, что телевидение не доставляло матчи на дом, да и телевизоров вообще еще не было... С этим нельзя не согласиться.
И все-таки, думаю, главное в том, что люди после всего пережитого испытывали невероятную потребность в широком радостном общении, которое дает только стадион, в открытом выражении чувств.
Я не пропускал ни одной игры чемпионата страны. Буквально впивался глазами в Федотова, Боброва, Бескова, Гринина, Николаева, Демина.
И ловил все, что говорилось рядом, на трибуне.
Потрясало уважение болельщиков к Федотову. Иначе как Григорий Иванович, его никто не называл. Даже представить было невозможно ни Гриши, ни тем более Гришки.
Познакомившись с ним, тоже удивлялся -простоте обращения со всеми, уважительности. Спешит первым поздороваться. Непременно спросит: «Как дела?» - и улыбка на лице мелькнет, характерная федотовская улыбка с хитринкой.
На него не давило бремя славы. Остался земным, на земле.
Вообще мне кажется, звезды тех лет держались попроще, не заносились, не возносились. Их положение среди «простых смертных» тоже определяло время.
Понятия «подвиг», «героизм» относились не к тем, кто выходил на футбольное поле, а к тем, кто сидел на трибунах, поблескивая боевыми орденами. И футбольные отчеты не изобиловали словами «накал борьбы», «мужество», «драматизм», «самоотверженность».
Сегодня, на фоне благополучной жизни, они кажутся вполне уместными в спортивной хронике, а тогда...
И жили звезды скромнее, чем сейчас. На матчи в другие города отправлялись в общих переполненных вагонах, поселялись где придется. Многоместный гостиничный номер с умывальником в конце коридора считался неслыханным везением, роскошью. Словом, жили, как все, запросы тоже были скромны, как у всех.
Квартиры и прочие пироги появились значительно позже.
Я вовсе не против того, чтоб людям воздавалось по физическим и нервным затратам. Чтоб в перечень особых обстоятельств, дающих человеку право на блага, входили перегрузки, которые не всем доводится переносить, и страшное напряжение жизни. Тревожит меркантилизм, с некоторых пор сопутствующий спорту.
Футболист забьет несколько мячей, и у него сразу же подскакивают запросы. Дать футболу он хочет чуть-чуть, а взять все, что можно и нельзя.
Не могу сказать, что старшее поколение идеально во всем. Но любовь к спорту была очищена от материальных расчетов, делячества.
...Итак, Москва. Я сделал некоторый скачок во времени - невольно перемахнул в лето, на «Динамо», на игры чемпионата, а приехал сюда, как уже говорил, зимой, успел надрожаться на январских морозах, не раз вспомнил мягкие сухумские зимы, которые здесь вполне могли сойти за лето.
Правда, особого времени для воспоминаний о доме, грусти и тоски по родным не было.
Сразу же отправился с Гороховым во Дворец «Крылья Советов», где меня представили команде. Со многими встретился как со старыми знакомыми - они же приезжали в Сухуми. А вот маленького, пожилого, по моим тогдашним понятиям, человека с мальчишеской челкой видел впервые.
Когда мне назвали его имя - Петр Тимофеевич Дементьев, - оробел: знаменитый Пека!
Начались тренировки. С первых дней ощутил всю тяжесть спортивной дисциплины. Это тебе не сухумские занятия, где все делалось в охотку: устал - отдохни. Можешь опоздать на тренировку, можешь вообще не явиться.
Там я и чувствовал себя по-другому, пользовался авторитетом. А здесь кто я? Мальчишка, новичок.
Хорошо, что отношения в команде были доброжелательными. Даже сам Петр Тимофеевич, человек в общем-то нелюдимый, подойдет, посмотрит, скажет скороговоркой:
- У тебя все есть... Способности есть.
Учиться надо. Учиться...
Делай вот так...
Понимал, что надо учиться, да моих сухумских накоплений для учебы, для нового скачка явно не хватало. Чувствовал, что из школы сразу перескочил в академию, не имея для этого достаточных знаний. Для меня начинался другой футбол. Раньше знал одно: лететь к воротам, закладывать финты, обводить соперника, прорываться.
Но мои соперники теперь футболисты высокого класса. И, ощутив в первых же матчах жесткость опеки, понял, что надо научиться укрощать мяч в доли секунды и в доли секунды принимать решения.
Не освою этого - дальше не двинусь.
- Делай вот так... - подходил Петр Тимофеевич, - Смотри... Данные есть...
Так ты давай! Уверенней!
В «Крыльях» собрались футболисты разных поколений. Петр Архаров, Георгий Мазанов, Виктор Карелин, Александр Ильичев, Владимир Егоров и Петр Дементьев - ветераны, отцы футбола, как мы говорили. Братья Николай и Петр Котовы, Борис Запрягаев, Иван Новиков, Семен Беляков, Алексей Ромашов представляли среднее поколение. Все были, как говорится, в расцвете сил.
За ними шла зеленая поросль вроде меня.
Вольно-невольно в команде существовало возрастное разделение: ровесники больше тянулись друг к другу, и я очень подружился с Сергеем Коршуновым. Вместе гуляли по Москве, ходили в кино, я бывал у него дома. Ребята-москвичи держались в команде посвободней, повольней, чем я: город, видимо, накладывает отпечаток на характер.
Рядом с Сергеем чувствовал себя уверенней, он помогал мне осваиваться, входить в коллектив. Был в буквальном смысле поводырем.
Если мне надо было спросить о чем-то на улице, к Сергею обращался: «Подойди, спроси», и вопросы Дангулову задавал через него.
Перед Абрамом Христофоровичем, немногословным, сдержанным, который к каждому обращался только на «вы», робел особенно. Сказывалось тут еще и мое воспитание: подчеркнуто почтительное отношение к старшим в традиции южных, восточных народов - вперед не забегай, со словом не спеши.
За старшими игроками команды следил с мальчишеским любопытством - какие они, мастера?
Петр Тимофеевич Дементьев замкнут. Говорил мало.
Нелегко находил общий язык с людьми.
Когда впервые увидел Пеку на поле, был потрясен его умением обращаться с мячом. Думаю, даже сегодня, при возросшей технике, он поражал бы и мастеров и болельщиков.
Уже тогда бытовало такое выражение: «Мяч привязан к ноге». Сейчас это избитые слова.
Но про Петра Тимофеевича иначе не скажешь. Лев Кассиль очень точно рисует его в рассказе «Пекины бутсы»:
«На поле во время игры Пека был самым резвым и быстрым. Бегает, бывало, прыгает, обводит, удирает, догоняет - живчик!
Мяч вертится в его ногах, бежит за ним, как собачка, юлит, кружится. Никак не отнимешь мяча у Пеки, никому не угнаться за Пекой».
В играх к Пеке всегда прикрепляли персонального опекуна. И опекун не расставался со своим подопечным от первой до последней минуты матча. Дементьев привык к такой «заботе» и перемещался по полю вместе со своим сторожем.
И все-таки ускользал от него, получал мяч, и отобрать его у Пеки было просто невозможно. Владея прекрасным дриблингом, обводкой, иной раз закладывал такой финт, что опекун, растерявшись, под хохот трибун бросался в одну сторону, а Пека уходил в другую.
Маленький, он казался еще меньше рядом с высокорослыми соперниками. Но умудрялся побеждать в воздушных дуэлях даже Леонида Соловьева и Михаила Семичастного, знаменитых динамовцев, которые были чуть ли не на голову выше.
Срабатывала его врожденная ориентация в пространстве, умение увидеть точку, в которую опустится мяч, правильно рассчитать момент прыжка, благодаря этому неизменно опережал соперника. На какое-то мгновение опережал, но оно-то все и решало.
Уверенный в своем большом мастерстве, никаких особых условий, привилегий для себя не требовал. Все указания тренеров выполнял добросовестно и старательно.
Показывал всем нам пример образцового отношения к футболу. На тренировках не упускал случая повторить еще и еще раз хорошо освоенный технический прием или попробовать новый. С мячом работал в удовольствие.
На первых порах мне казалось: все, что он делает, нетрудно скопировать. Но начинаешь подражать - все так и не так.
Своеобразие неповторимо.
О себе он рассказывал мало. Не балагурил, не острил. Правда, иногда не прочь был пошутить. Но и шутки у него были своеобразные, дементьевские.
На лице ни один мускул не дрогнет, и не поймешь сразу - то ли всерьез говорит, то ли разыгрывает. Думаешь, смеяться или принимать его слова за чистую монету, а он молчит, смотрит на тебя выжидательно. Многие попадались на его уловки.
Только тогда Пека позволял себе чуть-чуть улыбнуться: «Не обижайся, нельзя и пошутить».
Не сразу можно было понять, насколько он добр. Однажды в заводской столовой, где обедала наша команда, произошел такой случай. Рядом с Дементьевым сел Михаил Джоджуа.
Официантка поставила на стол сразу все блюда - так было заведено, а Миша куда-то отошел.
Петр Тимофеевич принялся за свой суп. И вдруг голос: «Одолжите немного хлеба». Дементьев поднял голову. Рядом со столом стоял плохо одетый пожилой человек.
В первый год после войны многие жили впроголодь, и немало было людей с неустроенными, изломанными войной судьбами.
- Хлеба? - переспросил Пека. - Садись-ка ты лучше за стол. Вот тебе и хлеб и обед.
Мужчина посмотрел на аппетитно дымящиеся блюда, потом снова на Дементьева.
- Садись, садись! - настоял тот.
Через минуту-другую с тарелок почти все исчезло. И тут вернулся Миша.
- Ва! Как ты сюда попал? - удивился незнакомцу.
Тот съежился, покосился на Джоджуа и, кивнув на Дементьева, начал оправдываться:
- Я хлеба хотел... А он за стол пригласил...
- И ты ему веришь? Я только отвернулся, смотрю, сидит этот друг с ложкой.
Не прогонять же, - как всегда серьезно сказал Пека.
Миша растерялся. Незнакомец поспешил удалиться. Только теперь Дементьев, улыбнувшись, сказал:
- Не ворчи. Сходи на кухню, там тебе что-нибудь найдут.
Понимаешь, Мишка, жалко мужика, голодный ведь. Война, она, стерва такая, до каждого добралась...
Дементьев и на поле не терпел грубости, любил мягкую, техничную, я бы сказал, артистичную игру. Своим мастерством гипнотизировал защитников.
Много лет прошло, а до сих пор перед глазами Петр Дементьев, Пека и мяч, движущийся рядом.
К сожалению, я играл рядом с ним всего один сезон. Потом Петр Дементьев перешел в киевское «Динамо», через два года в «Динамо» (Ленинград), команду, за которую выступал еще до войны.
И другой замечательный футболист Агустин Гомес, с которым я успел подружиться, покинул «Крылья Советов», приняв предложение московского «Торпедо».
Доброжелательный, мягкий, интеллигентный, Агустин как-то сразу расположил меня к себе. Он был старше года на четыре.
Разница немаленькая для юности. Мог бы посматривать на меня свысока, но он никогда ни в чем не подчеркивал своего превосходства.
Умен, образован, много знал, много читал, учился в институте связи, причем учился по-настоящему, не пользуясь никакими льготами и поблажками.
Поначалу казалось невероятным, что я рядом с ним в одной команде. Он - из Испании!
А кто из мальчишек моего поколения не следил за испанскими событиями, за борьбой республиканцев или не мечтал попасть в интернациональную бригаду?
Агустин много рассказывал об Испании, о своем детстве, о первых бомбежках, о пароходе с детьми республиканцев, отправившемся из Барселоны в Советский Союз...
А как игрок он полностью раскрылся в «Торпедо». В «Крылышках» ему было тесно. За автозаводцев играл на левом краю обороны и центральным защитником. Был капитаном команды.
Обладал великолепным позиционным чутьем, умел подстраховывать партнеров...
Глубокий, интересный человек - интересный футболист. Глядя на Гомеса, я уже в ту пору задумывался об этой связи - личность - мастер.
Но точной формулы пока не находил.
