КРАСНОЕ И БЕЛОЕ - ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ
...Весной мы выехали на сбор в Сочи. Ранний подъем, одна тренировка, другая, кроссовая подготовка... Работал из последних сил, стиснув зубы, а Горохов не уставал повторять:
- Мужество, я тебе скажу, мужество, понимаешь ли, украшает мужчину!
Жили мы в санатории пищевой промышленности, занятия проводили неподалеку, внизу у реки, на аэродроме. Сейчас этот район застроен новыми домами, а тогда на огромном поле ставили сразу несколько ворот, и несколько команд могли одновременно тренироваться.
Если во время занятий или контрольных игр заходили на посадку самолеты, все отбегали в сторону и ложились на траву, чтоб не сбило ветром.
В апреле начинался чемпионат страны, и все гадали, где и с кем придется помериться силами в первом матче. Наконец сообщили, что первая игра нам предстоит с командой Динамо (Минск) в Сухуми.
Я, естественно, обрадовался возможности встретиться с родными, с друзьями и в то же время заволновался: как проведу этот матч, как буду выглядеть на поле - соберутся болельщики, которые меня знают, - не потеряюсь ли среди мастеров?
В Сухуми не было отбоя от знакомых, все расспрашивали, как думаем сыграть, на что рассчитываем.
В день игры в гостиницу пришел сильно озабоченный двоюродный брат Иван, отвел меня в сторону и сообщил, что в нашем доме был обыск. Что искали, неизвестно.
Не обнаружив ничего предосудительного, все же арестовали и увели отца.
Новость ошарашила - что делать? Вскоре появился мой бывший партнер по сухумскому Динамо (он работал в МВД Абхазии) и по секрету сообщил мне, что обыск и арест отца затеяны с единственной целью -заставить меня перейти в тбилисское Динамо.
Предупредил, что после игры и меня должны задержать, чтобы отправить в Тбилиси.
Я сразу же рассказал об этом руководству команды. От дикости случившегося не мог прийти в себя, настроение было прескверным.
А надо выходить на поле, играть...
В раздевалке ко мне подошел капитан Крылышек Владимир Егоров, ставший впоследствии известным хоккейным специалистом:
- Не волнуйся, Никита. В обиду не дадим, забрать тебя не позволим.
И играй, как ты умеешь.
Первый матч первенства СССР мы выиграли, и надо было такому случиться: единственный гол забил я. Хотя во время игры получил травму, с поля не ушел.
Ребята окружили меня плотным кольцом, надеясь таким образом помешать беззаконию, проводили до гостиницы. Все решили, что мы с Абрамом Христофоровичем Дангуловым немедленно, не дожидаясь всей команды, должны выехать в Сочи.
Я волновался за отца, но меня убедили, что мое присутствие в Сухуми лишь осложнит все дело. Я уеду, и его выпустят: нет же никаких оснований, чтобы держать под арестом.
Отца освободили через два дня. От него требовали: уговори своего сына перейти в тбилисское Динамо.
В отце всегда было сильно чувство достоинства, и тут, возмутившись несправедливостью, он твердо ответил:
- Мой сын будет играть за ту команду, которую выберет сам. А я готов сидеть у вас сколько угодно, за мной вины нет.
Осенью после окончания чемпионата я приехал домой на отдых. Прошло несколько дней, в дом явился незнакомый человек и сказал, что меня просит зайти министр МВД Абхазии.
Я отправился в министерство.
Министр предложил присесть и завел разговор издалека: почему я, воспитанник грузинского футбола, оказался в Москве? В общем, - подытожил он длинную преамбулу, - у руководства Грузии есть мнение, что ты должен играть за команду республики, и тебе необходимо поехать в Тбилиси, чтобы переговорить обо всем на месте.
Я понял, что министру дано указание препроводить меня в столицу Грузии.
Вышел подавленный. Все это никак не укладывалось в голове - и внимание к моей персоне, и вмешательство в футбольные дела на столь высоком уровне.
Встревожен был больше, чем весной: тогда все обошлось, обойдется ли сейчас? Этот случай накладывался на другие, о которых рассказывали родители: арестовывали, высылали за пределы республики людей безо всяких на то оснований.
Дома стали уговаривать поехать в Тбилиси - вдруг будет хуже, если откажусь?
На вокзале меня встретил Борис Пайчадзе, бывший уже в ту пору знаменитым футболистом, сказал, что нас ждут. Я не поинтересовался, где ждут, решив, что встречусь с руководителями тбилисского Динамо.
Борис Соломонович провел меня в солидный кабинет, где в кресле за столом сидел тучный человек в штатском. Потом уже выяснил, что хозяин кабинета - руководящий работник министерства внутренних дел республики.
- Слушай, - начал он без предисловий, - зачем тебе жить в Москве? Ты - армянин.
Грузины и армяне -братья, а русские нас турками называют.
Я добавил, что еще и казбеками, но это ровным счетом ничего не значит.
- И все равно, как же ты можешь за них играть?!
Я ответил, что в команде ко мне все прекрасно относятся. И что, прожив год в Москве, не почувствовал неуважения ни к себе, ни к армянам или грузинам вообще.
Не ощущаю разницы между собой и своими русскими товарищами.
Но мой собеседник не унимался:
- Мы, кавказцы, должны держаться вместе!
Видя, что атака ведется не на шутку, я стал придумывать разные предлоги, чтобы поскорее оставить этот кабинет и вырваться из Тбилиси. Сказал, что прежде мне необходимо съездить в Москву, объясниться с руководителями команды, взять документы.
- Ничего не надо! Сделаем тебе новый паспорт!
Захочешь - будешь Симонишвили.
- Я хочу остаться Симоняном.
- Ладно, ладно, это шутка, - развеселился хозяин кабинета.
Договорились в конце концов, что я съезжу только в Сухуми и вернусь через несколько дней в Тбилиси.
Борис Пайчадзе проводил меня на вокзал. Всю ночь в поезде я не сомкнул глаз. Надо было делать выбор, принимать решение. Расстаться с Крыльями?
Этого не мог представить. Горохов, Дангулов, ребята... На меня уже рассчитывали в команде.
Как я им все объясню? Кто-нибудь из них скажет: не обращай внимания, забудь. А я очень волновался за родителей.
После весеннего обыска, ареста отца ощутил беззащитность людей перед беззаконием, дурной начальственной волей. Вдруг придется ни за что страдать матери и отцу?
В то же время отметал это, успокаивал себя: должна же где-то быть справедливость, и в Москве ее, наверное, можно найти...
Родителям все рассказал - и о том, что произошло, и о своих сомнениях. В который раз был благодарен им, что они меня поняли: Нельзя, сынок, подвести людей, которые тебя пригласили раньше и так тепло приняли.
А с нами, может, все и обойдется.
Купил билет на первый проходящий поезд, залез на третью полку и до Москвы почти не спускался вниз...
Недавно я рассказывал эту историю в Тбилиси своим грузинским друзьям и спросил, если напишу о ней в книге, все ли поймут меня правильно, не сочтет ли это кто-то оскорблением национальных чувств?
- При чем тут национальные чувства, народ? Время было такое...
Да, сложное, противоречивое время. Мне, можно сказать, повезло: уняли свои амбиции футбольные меценаты, меня и родителей оставили в покое.
Но как трагично прошлось по многим судьбам беззаконие культа, самоуправство приспешников Берия! Вспоминая, всякий раз думаешь, как хорошо, что хватило у нас сил все это преодолеть.
...Владимир Иванович Горохов был моим главным наставником. На тренировках спрашивал с меня больше, чем с других. Никаких поблажек, хоть и жил с ним в одной семье, я не имел. Наоборот.
Мягкий, иной раз так прикрикнет, что ушам своим не поверишь. Основой его работы была требовательность. Любил повторять:
- Только через трудности, через пот и через не могу, понимаешь ли, можно добиться успехов в спорте.
Однажды на учебно-тренировочном сборе он раньше других поднял меня и Сергея Коршунова. Разминка прошла как обычно, а потом началось: одно упражнение, другое, пробежки, прыжки, снова пробежка... Даже в глазах потемнело.
Присели на корточки и, не сговариваясь, выдохнули: Хватит, Владимир Иванович, сил нет!
Горохов сердито посмотрел на нас, махнул рукой:
- А я-то думал, вы мужчины, - повернулся и пошел.
Мы с Сергеем переглянулись: Не герои, стало быть. Раскисли.
Кончились, - и побежали за ним.
- Владимир Иванович! Не уходите!
Мы готовы продолжать.
- Сил у них нет, понимаешь ли, - ворчал он уже добродушно. - Ходить пешком по полю у каждого силы найдутся, а вот чтобы весь матч провести как следует, не ударить в грязь лицом перед болельщиками, для этого нужно работать. Поняли?
Владимир Иванович любил свое дело. Никогда не отказывал молодым в просьбе провести дополнительную тренировку. Брал под мышку два мяча, широко улыбался, приговаривая:
- Работа, работа и еще раз работа, я вам скажу, требуется в футболе.
Он мог с утра до позднего вечера оставаться на поле.
Когда в 1948 году в игре с Локомотивом я получил тяжелую травму коленного сустава - неудачно столкнулся с вратарем, - Владимир Иванович решил сам меня лечить.
- Поставим на ноги, понимаешь ли, в два счета, - убеждал он. - Врачи врачами, а у меня есть средство, от которого ты через неделю забегаешь. Ложись!
Я лег.
- Вытяни ногу!
Вытянул. Горохову доверял безгранично.
Он положил в банку парафин, поставил на плиту. Когда парафин закипел, потирая руки, еще раз посмотрел на колено и торжественно сказал:
- Можно приступать.
Процедура называлась (это я позже уяснил) парафиновая ванна. Название - медицинское, исполнение -гороховское. Владимир Иванович вылил кипящий парафин на кусок материи и наложил на колено, поверх повязки. Парафин прикрыл компрессной бумагой.
Он не успел как следует застыть, и я почувствовал, как на обратную сторону колена, на сгиб медленно потекла густая огненная масса.
- Владимир Иванович, больно! - заорал я.
- Больно? - с улыбкой переспросил Горохов. - Ну и актер ты, Никита. Кричишь как резаный. Ведь кто другой и поверит. Только не я. Каков артист, а-а? - обратился он к Виктору Ворошилову, который помогал ему (Виктор в то время играл в нашей команде). - Правдоподобно кричит.
Так, пожалуй, и артисты не умеют.
Я понял - крики не помогут. Стиснув зубы, стал терпеть. Так пролежал час.
Пришло время снимать повязку. Горохов предупредил:
- Если твои крики, артист, не подтвердятся, накажу, понимаешь ли.
Выше коленной чашечки я увидел красноту и с радостью указал на нее пальцем.
- Во, какая краснотища! А вы - артист да артист...
- Клим (так мы звали в команде Виктора Ворошилова), мы с тобой ошиблись: не артист он, скорее артистка. Только дамы так могут орать.
Красноты, понимаешь ли, испугался.
И тут я повернул ногу, чтобы посмотреть, как парафин прогрел ее с другой стороны. Доктор вдруг замолк и удивленно поднял брови.
Огромный белый волдырь украшал место сгиба.
- А это что? - спросил я Горохова.
Смутившись, он тихо изрек:
- Да, понимаешь ли, это ожог. Самый настоящий ожог!
Гороховский метод не помог. Травма оказалась чересчур серьезной.
В то время лучшим специалистом по коленным суставам считался Абрам Моисеевич Ланда. Видный хирург, ученый, учитель Зои Сергеевны Мироновой. Дангулов повез меня к нему домой, на улицу Чайковского.
Он, осмотрев ногу, сказал: Где тонко, там и рвется. - Так что с ним делать? - спросил мой тренер. Я ждал с замиранием сердца.
Что, если доктор произнесет сейчас слово операция? Не операционный стол, естественно, страшил, а то, что придется надолго выбыть из игры.
Обидно: хорошо начал сезон, только-только почувствовал уверенность.
- Не будем спешить с операцией, - заключил Ланда, - вполне возможно, тут молодость вывезет. Пошлем его пока на грязи, а там...
И меня отправили в Одессу. Так что лето все-таки у меня пропало.
А над Владимиром Ивановичем при всяком удобном случае подшучивали:
- Ну-ка, доктор, расскажи, как лечил Никиту...
В Крыльях Советов я прошел неплохую выучку. Понял, что в команде человеку могут простить слабость, ошибки, но не простят лени, равнодушия, зазнайства.
И за одно это благодарен старшим товарищам. А на вопрос: нужен я или не нужен команде, - могло ответить время.
В Крыльях Советов я играл три сезона. Как играл - не мне судить.
Забил в матчах чемпионата девять голов. Могло бы быть десять, если бы реализовал пенальти, который доверили мне пробить в ворота ЦДКА.
Волнуясь, поставил мяч, разбежался и мощно пробил... мимо ворот. Счет так и остался 1:0 в пользу армейцев.
Потом они забили второй гол и ушли с поля победителями.
После игры, помню, армейские асы стали подтрунивать над своим массажистом Рябининым, который по совместительству работал и с нашей командой:
- Ты, Семен Степаныч, молодец! Настоящий армеец!
Так поработал над мышцами Симоняна, что он и в ворота попасть не смог. Спасибо тебе!
- Ну, как же, как же, - подыгрывал им Рябинин. - Знал, что делаю, старался, на вас работал...
В сезоне 1948 года наша команда заняла последнее место. Сказался уход таких футболистов, как Дементьев, Гомес, да и многие наши старички закончили играть, а молодым еще не хватало опыта. И было 23
принято решение расформировать Крылья. Тренеров Дангулова и Горохова перевели в Спартак, а игроков распределили по разным московским клубам.
Мне предложили Торпедо.
- Твое место в Спартаке, - убеждал меня Горохов, - и только в Спартаке. Мы, тренеры, тебя хорошо знаем, знаем твои способности, твои возможности. А Торпедо...
Не спорю, команда интересная, самобытная, но не забывай, что там есть Александр Пономарев.
Кстати, Пономарев, знаменитый торпедовский форвард, убеждал меня в обратном: Не раздумывай - иди в Торпедо! Мы с тобой создадим сдвоенный центр.
У нас здорово получится!
Честно говоря, я оказался в трудном положении. Будучи человеком дисциплинированным, должен бы по логике характера безоговорочно пойти в Торпедо.
И все-таки внял гороховским словам. Да и самому мне не хотелось расставаться со своими тренерами: трудно привыкал к новым людям - это пройдет лишь с возрастом, -еще труднее отвыкал.
А Пономареву я сказал: Вы же выдающийся игрок, Александр Семенович, и вряд ли я сравнюсь с вами, вряд ли буду играть в основном составе. - Но пойми, Спартак - это не Торпедо, - не сдавался он. - Мы рабочий класс, рабочая команда!...
Много лет спустя, когда мы оба стали тренерами, он вспомнил о старом разговоре и сказал: Все-таки зря ты тогда не пошел в Торпедо. Мы с тобой и в самом деле нашли бы общий язык... А меня время убедило в обратном.
Мы сыграли много сезонов - каждый за свою команду и каждый именно в нее вписался, в ее стиль, в ее ансамбль.
Я уже подал заявление в Спартак, как однажды, рано утром домой к Гороховым пришел незнакомый молодой человек. Дверь ему открыл я, и он прямо с порога бросил:
- Никита, одевайся и едем на автозавод.
- Что случилось?
- Узнаешь.
Я оделся, мы вышли на улицу. Раннее зимнее утро.
Было еще темно. До ЗИСа добрались быстро.
Парень провел меня через проходную, и мы направились в административное здание.
- Ты можешь, наконец, сказать, куда ведешь меня? - не выдержал я.
Проводник мой буркнул:
- Я же тебе сказал - узнаешь!
Вскоре мы оказались у дверей директора завода И. А. Лихачева.
Иван Алексеевич встал из-за стола, протянул руку.
- Здравствуй, Никита. Так что же ты изменяешь автозаводцам? - сразу перешел он к делу. - Подал заявление в Спартак?
- Подал.
- Решил окончательно?
- Да.
- Тебе не кажется, что защищать спортивные интересы работников индустрии более почетно и более достойно, чем... Что твой Спартак? Промкооперация!
У нас же - огромный завод. Рабочий класс футбол любит, переживает за свою команду.
К директору я проникся большим уважением - открытый, дружелюбный, он не давил на меня своим авторитетом, но чувствовалось, очень хочет убедить играть за Торпедо. Когда же понял, что я твердо сделал выбор, сказал:
- Жаль, но запомни, больше никогда ни при каких обстоятельствах в Торпедо мы тебя не возьмем, даже если на лбу у тебя засияют звезды.
Нет, не угрожал, как когда-то тбилисский футбольный меценат. Видно, очень любил свою команду, и ему казалось непонятным, как мог молодой парень отказаться от такого лестного предложения.
А каково было мне? К такому директору я бы рабочим пошел в любой цех.
Но в команду не мог: спартаковцы уже знали, что перехожу к ним. Я дал слово и изменить ему не мог. Как бы я выглядел?
Юнец, не сказавший пока своего слова в футболе, уже мечется туда-сюда...
Но были у меня для такого выбора и другие причины, пожалуй, самые веские, хотя никому о них не говорил. Именно в ту пору, на третьем году жизни в Москве, я почувствовал уверенность в себе, освободился от внутреннего плена, раскрепостился. Теперь мог показать то, что умел с детства, и то, чему успел научиться в команде мастеров. В Крыльях я обрел крылья.
Поэтому и в заголовке этой главы снял кавычки, которые поставил было поначалу, обозначив лишь место действия - Крылья Советов.
Одно из прекраснейших ощущений - рождение уверенности. Прежде доверял только наставникам, теперь доверяю и себе. А мое хочу - Спартак.
Почувствовав, что уже способен учиться в академии, хотел постигать науку именно спартаковскую.
1946 год. Финальный кубковый матч.
Спартак встречается с тбилисским Динамо. Он явно слабее, но выигрывает!
1947 год. Снова финал Кубка.
На этот раз спартаковцы играют против Торпедо, команды, превосходящей их во многих отношениях. И снова побеждают!
Сидел на трибуне, терялся в догадках - почему? Ведь это не просто везение.
Какой-то неукротимый дух, А из чего он возникает, как его обрести?
КРАСНОЕ И БЕЛОЕ - ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ
Сегодня играет Спартак - и я собираюсь на стадион. Посматриваю в окно - как там погода? У футболиста форма неизменна - хоть пекло, хоть снег с дождем.
Это зритель волен утеплиться или прихватить зонтик.
Когда-то совсем другими были для меня дни спартаковских матчей. Настраивался на игру, выходил на поле... Теперь мое место на трибуне, в окружении страстных спартаковских болельщиков, которые уверены, что лучше тренера и футболистов знают, как должно играть их команде: Отдай пас!
Не стой! Куда мчишься, куда?!. Бывает, кто-то повернется в мою сторону: Никита Палыч, - узнали, стало быть, - скажите вы им, чтоб они...
Разведу в ответ руками: я только зритель, ребята.
Давно не играю в Спартаке, давно не тренирую эту команду, но вот для многих так и остался спартаковцем. Мне это приятно, потому что и сам себя таковым считаю. Я спартаковец. Как футболист, да и как человек я окончательно сложился в Спартаке, и многое, что здесь понял, усвоил, ценно для меня и поныне.
Если бы меня, скажем, попросили определить модель идеальной команды, то мне не пришлось бы абстрагироваться, называя ее черты и свойства. Это Спартак пятидесятых годов, команда, в которой я играл.
Может, время все сгладило? Память избирательна, в ней остается больше хорошего, чем плохого, особенно если воспоминания относятся к юности, молодости.
Но уверен, оглядываясь назад с позиций игрока и тренера с немалым опытом, трезво оцениваю родную команду.
Сейчас очень модно говорить - команда единомышленников. Кочует это определение из репортажа в репортаж, из одного интервью в другое, не сходит с уст телекомментаторов. Проведет команда одну-две хорошие игры - и все: единомышленники.
Даже если команду раздирают противоречия, конфликты. Нередко, услышав это ходовое определение, теряющее свой изначальный смысл, хочется спросить: а в чем они единомышленники?
Какие принципы - игровые или нравственные - исповедует команда? По каким законам строятся отношения между игроками и тренером, взаимоотношения в коллективе?
В Спартаке как раз четко проявлялись именно единые принципы, которым следовал каждый.
Уважение к своему делу, к мастерству. Правда, что греха таить, некоторые футболисты могли нарушить режим.
Но к тренировкам, к игре относились серьезно, творчески. Умели анализировать свои действия, стремились совершенствоваться.
В командах высшей лиги, к сожалению, всегда существовало ремесленничество - его и сейчас предостаточно: пришел, погонял мяч, отыграл кое-как и ушел. Вроде бы футболист дисциплинирован, не к чему как будто придраться. Любое задание тренера выполняет беспрекословно, но механически. Пробил по воротам -мяч пролетел выше, он повернулся и пошел.
Второй раз - то же самое. И так многократно.
Не переживает из-за ошибки, не пытается ее исправить. Спросишь, почему мажешь, а у него наготове самооправдание: так получилось.
Начинаешь разбирать, и окажется, не постиг азбучных истин, не пожелал задуматься над ними, дойти самостоятельно.
В Спартаке не водилось подобного. Мы хорошо усвоили: тренировка - подготовка к игре. Музыкант не выйдет на концерт без десятка, сотни репетиций: ищет единственно точное звучание ноты, музыкальной фразы.
И красивого зрелищного футбола не покажешь без изнурительной работы и поиска. Мы строго спрашивали друг с друга.
Если кто-то не выкладывается на тренировках - товарищи не спустят. Это не вносило разлада, наоборот, сплачивало коллектив.
Отсюда шло и единство команды на поле.
Оставить опекуна растерянным за спиной, подкупить обманным маневром и уйти от него - это удовольствие. Но истинное наслаждение испытываешь от сыгранности с партнером. Он понимает твои замыслы, а ты мгновенно улавливаешь то, что видит он, что задумал, делаешь рывок и оказываешься там, где тебя ждет пас.
Была импровизация, вдохновение.
Думаю, в том составе команда могла бы приспособиться к любой системе игры (система, как известно, трансформировалась, пережила крутые перемены в 1958 году, в 1962-м...), потому что были яркие футболисты, яркие люди.
Мы умели отмечать и ценить достоинства друг друга. Нам было интересно вместе и после тренировок не спешили разбегаться по домам. Нередко большой компанией шли обедать, чтобы посидеть, поговорить, нередко почти всей командой, с женами, отправлялись в театр...
Дорожили общением, возможностью послушать Игоря Нетто, большого книгочея и страстного любителя шахмат, или Сергея Сальникова, неистощимого рассказчика.
Не одним футболом жили. Юрий Седов, например, самостоятельно взялся за изучение английского и сегодня - он работает в Госкомспорте СССР - владеет им в совершенстве.
О спартаковцах моего поколения можно сказать: личности. И в групповом портрете команды ни один не затерялся. Каждый на виду.
Каждый привлекает внимание. Каждый индивидуальность.
...Атака накатывается на ворота соперника, вырываюсь вперед - вот оно, мгновение, которого нельзя упустить. Все решит доля секунды, надо бить по воротам тотчас!
Я без мяча, но точно знаю, сейчас он будет у моей ноги: щуплый юркий Тимофеич сделает точнейший пас, и я пробью!
Счастье, что мне довелось играть рядом с Николаем Тимофеевичем Дементьевым, братом легендарного Пеки. Ему я обязан многими своими голами и становлением как игрока.
У братьев была разная манера игры. Оба неповторимы и оба талантливы.
Николай - левый полусредний нападающий. В Спартак пришел в тридцать лет и играл до тридцати восьми за счет своего исключительно профессионального отношения к футболу.
Выступал прежде за ленинградское Динамо, за московское, но считал себя спартаковцем, настолько сродни стал ему этот клуб.
Хотя возрастная разница между нами была большой - около одиннадцати лет, - взаимопонимание в игре пришло очень быстро. Как только он брал мяч под контроль и я начинал предлагать себя, открываться - тут же получал пас. В мгновение. Тимофеич не был жаден на передачи.
Иной раз мог сам поразить ворота, находясь в выгодной ситуации. Ему кричат: Коля, Тимофеич, бей! - а он неожиданно отдает мяч. В перерыве или после матча говоришь ему: Коля, что же ты?
Мог ведь и сам забить! - Да ладно, ничего, нормально...
Отличался колоссальной работоспособностью. Не останавливался ни на секунду, участвовал в обороне, тут же переключался в нападение и посылал своих партнеров вперед.
Тимофеич был невероятно аккуратен. Казалось, что аккуратностью он подчерчивает свое уважение к футболу. Всегда начищенные до блеска бутсы, свежая майка, выглаженные трусы. Так выходил на любую тренировку, а после тренировки сразу же стирал свою форму, сушил, наглаживал.
И мы невольно подтягивались рядом с ним, стыдно было не следовать примеру.
Он казался таким же молодым, как большинство из нас. Держался со всеми просто, на равных. От него во многом шла обстановка доброжелательности, спаянности, дружбы, которая складывалась в команде, и эта спаянность переносилась на поле.
Человек почти всегда един в игре и в жизни.
Все знали, Дементьев - настоящий товарищ и удивительный семьянин. Дом для него был всем, даже футбольные вопросы решал на семейном совете.
