Кажется, Гадамеру принадлежит мысль о том, что хайдеггеровская философия есть поэзия немецкого языка. В силу этого обстоятельства весьма сомнительной представляется всякая попытка терминологически уточнить или выявить смысл неологизмов и метафор философа.
Работа в "технике" Хайдеггера предполагает собственное усилие читающего, ибо сами по себе конструкции мыслителя никуда не ведут и ничего не объясняют. Их значение и назначение, как он сам утверждает, в том, чтобы заведомо держать в поле зрения то, в чем все дело, когда "производится творение и образный строй". Его онтология и есть это "поле зрения", которое "выводит на простор", но куда еще надо попасть и попытаться нечто увидеть, если хватит "решимости" (в хайдеггеровском смысле).
Все остальное проблемы читающего или пишущего "по поводу"... И если бездонность текстов мыслителя ввергает в "ужас" и обрекает на судороги "вины" непонимания (опять же в хайдеггеровском толковании), то может быть это лучший комплимент читающему или первый намек на возможность очищения "авгиевых конюшен" своего собственного сознания (если оно вообще есть как свое ). Хайдеггер излагает "путь" к бытию, но умалчивает о том, что он ненормативен и "всегда мой", называя его обыденно человеческой работой "возвращения к себе", "домой".
В силу этого даже сам вопрос о том, как идти, скорее всего и даже вовсе не методологический. Само усилие вопроса уже есть путь, создающий топологию, где только и можно "по-человечески" жить.
В равной мере это усилие уже парадоксальным образом манифестирует присутствие вины и вину присутствия... Хайдеггеровская феноменология присутствия имеет своим основанием онтологическую разницу бытия и сущего. "В виду" этой разницы и конституируется всякая возможная исследовательская проблема, то есть сущее рассматривается "в виду " его бытия как предельного топоса его смысловых возможностей. В этом плане и употребляется конструкт "бытие сущего".
Причем "бытие сущего само не "есть" сущее", но есть "то, что определяет сущее как сущее, то, в виду чего сущее...всегда уже понято [1, 6].
В качестве исходных приемов прояснения бытийного контекста всякого сущего используются феноменологические редукция, конструкция и деструкция [см. 1, 28]. Редукция понимается в смысле необходимости исхождения из сущего для визирования его бытийного контекста. В этом случае тематически в поле зрения находится бытие, а сущее понимается лишь со-тематически.
Феноменологическая конструкция это своеобразный способ встречи ("выявляющее давание видеть") сущего в бытийном модусе ("само-по-себе-себя-кажущее", или феномен). Деструкция же, сопровождая как редукцию, так и конструкцию, осуществляет критическую функцию прохождения сквозь искажения или неочевидности, утаивающие изначальные бытийные феномены.
К подобного рода искажениям Хайдеггер относит "кажимость" и "явление" [см.1, 28-29]. Если первая означает, что вещь показывает себя не своим способом существования (в модусе "себя-не-в-себе-самой-кажущая"), то второе вообще не показ вещи, но ее знак или симптом как "давание-о-себе-знать" или, что то же самое, "существующая отсылающая связь в сущем" [1, 31].
В ракурсе подобной методологии хайдеггеровский вопрос "Кто говорит, как мы виноваты и что значит вина?" [см. 1, 281] в качестве своего доминирующего акцента имеет феноменологическое прояснение бытийных основ этих "кто говорит" и "что значит". Ответ на этот вопрос не является для философа столь очевидным, как это имеет место в повседневном толковании.
Вопрос о "кто" вины, затрагивающий собственно антропологическую проблематику, это вопрос о топологии человека. Человек, по Хайдеггеру, принципиально не сводим к чему-то самопонятному в смысле эмпирической данности, "наличествования": "...в вопросе о бытии человека это бытие нельзя суммирующе вычислять из подлежащих сверх того...определению способов бытия тела, души, духа"[1, 48]. Человек "в виду" бытия есть Dasein, или, иначе говоря, способом обнаружения бытия является человеческое присутствие в мире (Dasein), которое изначально топологически и темпорально структурировано в качестве " вот :" человек существует таким образом, что он есть "вот" Бытия, т.е. его просвет.
Это и только это "бытие" светлого "вот" отмечено основополагающей чертой эк-зистенции, т.е. экстатического выступания в истину бытия"[2, 199]. Анализ экзистенциальной конституции этого вот (расположения и страха как его модуса, понимания, толкования и его производного модуса высказывания, речи и языка) в пятой главе работы "Бытие и время" показывает, что " кто повседневного присутствия как раз не всегда я сам"[1, 115]. Это "я сам", если оно трактуется как наличность, "в своем повседневном способе бытия прежде всего упускает и скрывает себя"[1, 130], то есть являет себя в несобственном модусе существования.
Хайдеггеровские модусы бытия "Я сам" (в переводе В.Бибихина) "самость" и "человеко-самость" как производное от "людей" (Das Man) показывают, что ответ на вопрос о "кто" вины не столь очевиден и однозначен.
Хайдеггер полагает, что идею вины нельзя произвольно измыслить и навязать присутствию. Если понятность существа вины возможна, то эта возможность должна быть в присутствии намечена [см. 1, 281].
Подобного рода "намеченность" проясняется Хайдеггером посредством анализа: 1) топологии присутствия ; 2) отношения с Другими ; 3) собственного и несобственного способов существования с Другими . На основе этого вина сводится к своему бытийному основанию к "способу присутствия быть". Тем самым и конституируется феноменологический образ вины, имеющий своим способом предельную формализацию для того, "чтобы привязанные к озаботившемуся событию с другими расхожие феномены (вины) отпали" [1, 283].
Пространственность Dasein описывается не как наличность, фиксируемая метрически, но экзистенциально. Экзистенция для Хайдеггера есть всеобщая и необходимая форма самообнаружения бытия в самом человеке, имеющая вместе с тем человеческую определенность. Она не постигается рефлексивно, но обнаруживается через и посредством онтологического "движения" самой жизни. Поэтому Dasein как онтологическая единица семантически выделяется Хайдеггером через термины In-Sein, Zu-Sein, Mit-Sein, где приставки "в", "к", "с" выражают топологические и темпоральные модусы человеческого "вот", суть которых соответственно "бытие-в-мире", "набросок", "бытие-при".
В онтологическом плане эти бытийные конструкции есть модусы "встречи", позволяющие держать открытым человеческое "вот" и в этой открытости усматривать сущностную связь между характером "встречи" и тем, как вещь показывает себя человеку.
Способ, каким человек открыт для самого себя и каким одновременно держит открытость мира, есть "забота". Отсюда и конструкт "озабоченное устроение мира".
Поэтому топология Dasein "устроена" не по схеме Галилея-Ньютона, но конституируется в движении экстатичности. Вещи "окружают" человека, создают пространственную "плотность" жизни только с точки зрения "заботы". "Бытие присутствия есть забота.
Она вбирает в себя фактичность (брошенность), экзистенцию (набросок) и падение" [1, 284]. Брошенность ("уже-бытие-в") понимается Хайдеггером исходя из того, что Dasein "первично есть бытие-возможность".
Человек "брошен" в плане предоставленности самому себе, он свободен для выбора различных возможностей и в этом смысле есть открытость для себя самого. В каждый данный момент он как фактичность ("уже-бытие-в") втянут в одни возможности и лишен тем самым иных, то есть "брошен" в свое конкретное вот .
"Набросок" характеризует Dasein с точки зрения его способности удерживать открытость("разомкнутость") мира посредством возможности переструктурирования себя как "бытия-в-мире". "Набросок" имеет структуру онтологического отсылания к чему-либо, образуя то, что Хайдеггер называет "значимостью", "на-значением". Последние "кажут" (в хайдеггеровском смысле) себя как предрасположенность, настроенность, обозначение, референция и пр.
Человек в модусе "наброска" "есть то, что он не есть", то есть бытие, проектирующее самое себя и тем самым постоянно ускользающее от себя самого. "Набросок" есть темпоральность Dasein.
"Падение" экзистенциал, характеризующий "повседневное" бытие Dasein в модусе "бытия-при"[1, 175], или, что то же самое, "в модусе несобственности" (" при озаботившем "мире")[1, 179, 175]. Здесь уместно отметить, что онтический термин "мир", маркируемый кавычками, используется Хайдеггером для обозначения "сущего, какое может быть налично внутри мира"[1, 64]. (Ср. понятие мирность как онтологически конституитивный момент бытия-в-мире). Человек в модусе "бытия-при" характеризуется как незавершенная фактичность. Его "самость" дана несобственным способом существования: она захвачена "миром" и соприсутствием других в людях "(Das Man). "Это растворение в бытии при...имеет чаще всего характер потерянности в публичности людей "[1, 176,175].
В общем плане "падение" есть "устройство ускользания" как "экзистенциальный способ быть, в каком присутствие постоянно предоставляет себя "миру", дает ему себя затронуть таким образом, что само от себя известным образом ускользает"[1, 139].
В ракурсе именно так понимаемой "заботы" ("фактичность", "набросок", "падение") и трактуются в дальнейшем намеченные пунктирно Хайдеггером в параграфах 22-24 такие основные черты пространственности как "от-даленность" (отодвигание дали в плане приближения, открывания "внутримирного сущего") и "направление" (на область, "из какой приближается от-даляемое") [см. 1, 104-110].
Таким образом, топология Dasein это особая экзистенциальная конструкция, фиксирующая человеческое "есть" одновременно с пониманием" "здесь" (или "вот") этого "есть". Иначе говоря, реальность мира дается непосредственно вместе с самим Dasein в виде его бытия - в - мире . У последнего нет ничего "внутри" или "снаружи", и его невозможно истолковать в терминах субъект-объектных отношений.
По сути дела, этот экзистенциал необходим Хайдеггеру для выражения очень простой мысли мир открыт для человека его собственным существованием в модусе In-Sein.
Вместе с тем хайдеггеровская "забота", конституирующая топологию Dasein, проясняет, что бытие-в-мире есть одновременно и "равноисходно" бытию - с - другими ("со-бытию", "соприсутствию"). Причем "не дано сначала изолированное Я без других". "Другие всегда уже соприсутствуют в бытии-в-мире". "Бытие-в есть со - бытие с другими" [1, 116,118]. Крайне важным для понимания существа конструкта "бытие-с-другими" является его экзистенциально-онтологическая нагрузка.
Другие в топосе Dasein не наличны в смысле фактического присутствия "рядом"; это "те, от которых человек себя не отличает", "среди которых и он тоже" [1, 118]. Присутствие есть со-бытие даже тогда, когда "другой фактично не наличен и не воспринят" или "когда оно якобы в них (других) не нуждается" [1, 120,123].
Иными словами, другой дан в модальностях все той же "заботы": "В структуре мирности мира лежит, что другие не сперва наличны..., но в своем озаботившемся бытии в окружающем мире кажут себя из подручного в нем", бытие-с-другими открывается в "имении дела", "другой разомкнут... ближайшим образом в озаботившейся заботливости" [1, 123,124].
Последнее положение требует ньюансировки. Хайдеггеровский неологизм "мирность" означает "целое отсыланий значимости" [1, 123] или бытийный контекст, поле возможностей того, что поименовано "наброском". Всякая же значимость в хайдеггеровской интерпретации, как уже указывалось, есть специфический модус "встречи": она имеет онтологическую структуру отсылания, то еесть она образуется разомкнутостью Dasein ("наброском") и его "падением" в "бытие-при внутримирном сущем".
И когда философ утверждает, что в мире повседневности другие изначально "кажут себя из подручного...", то он имеет в виду, что всякий другой дан для человека не собственным способом существования ("себя-не в-себе-самом-кажущее"), но через предикаты и референции человеческой "заботы" как "внутримирное сущее". Другой есть "подручное" средство: как то, что может быть употреблено, использовано, предназначено для чего-то и пр. И в этом отношении становится более понятным хайдеггеровское различие события и соприсутствия : первое есть "экзистенциальный конститутив бытия-в-мире", тогда как второе "внутримирное по-себе-бытие", бытийный способ "внутримирно встречающего сущего" [1, 118,125].
Но подобное различение вместе с тем вводит новое измерение в саму топологию Dasein: речь идет о проблеме собственного и несобственного способов существования человека.
Собственный способ существования Dasein имеет, по Хайдеггеру, бытийные основания и принципиально не сводим к чему-либо "наличному" (субъекту, субстанции, личности и т.д.). Например, личность есть лишь "тень" присутствия, поскольку "к существу личности принадлежит, что она экзистирует лишь в совершении интенциональных актов, она таким образом сущностно не предмет"[1, 48].
В более поздней работе философ говорит о том, что "человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит требование Бытия. Только от этого требования у него "есть", им найдено то, в чем обитает его существо"[2, 198]. Топология присутствия задается "слышанием" бытия, понимаемым в смысле экстатичности: "присутствие всегда лишь экзистируя есть своя самость"[1, 117].
Самость фиксируется в качестве "способности-быть-собой", "которая конституируется как заступающая решимость. Этот модус собственности заботы содержит исходное само-стояние и целость присутствия" [1, 323]. Экзистенциал "заступающая решимость" указывает на интенциональность человеческого топоса ("вперед-себя") и его онтическую безосновность.Это объясняется тем, что "само-стояние" возможно лишь в усилии "решимости", которая поддается схватыванию лишь темпорально, так как "исходное единство структуры заботы лежит во временности".
Последняя же является онтологическим смыслом самой заботы [см. 1, 327].
Такое понимание неизбежно ведет к необходимости введения экзистенциала одиночества в проблематику Dasein для ответа на вопрос о "кто" присутствия, равно как и для прояснения специфики способа его собственного существования. Суть хайдеггеровской позиции такова: "Присутствие есть собственно само в исходном одиночестве молчаливой, берущей на себя ужас, решимости.
Собственное бытие собой как молчащее ..."есть" в молчаливости то брошенное сущее, в качестве какого оно способно собственно быть" [1, 322-323]. Итак, топология самости, по-видимому, соразмерна с топологией одиночества, имеющего в качестве экзистенциальной конституции своего "вот" модусы решимости, ужаса и молчания. Оставляя пока вне внимания аналитику этих модусов, отметим, что они имеют характер "отличительного размыкания", то есть "намечают" или "очерчивают экзистенциальную структуру...собственной способности быть..."[1, 300].
Такая "отличительная" специфика и позволила Хайдеггеру назвать одиночество в указанных модусах уединением: "Это одиночество возвращает присутствие из его падения и показывает ему собственность и несобственность как возможности его бытия". Эти возможности "кажут себя в ужасе (равно как и в решимости, и молчании. В.С.) словно на самих себе, незаслоненно внутримирным сущим, за которое присутствие ближайшим образом и обычно цепляется"[1, 191].
Незаслоненность внутримирным сущим и уединяет.
Напротив, несобственный способ существования Dasein ("человеко-самость", "люди") характеризуется Хайдеггером через экзистенциал падения: присутствие как бытие-в-мире " потеряло себя и "живет" в падении прочь от себя ", где падение есть онтологическая динамика ("бытийный модус...бытия-в"), когда "присутствие срывается...в беспочвенность и ничтожество несобственной повседневности" и "толкуется как "конкретная жизнь", хотя в действительности является "бегством от самого себя"[1, 178,179,185]. Падение не выражает никакой негативной оценки и означает лишь то, что человек в повседневности существует " при озаботившем "мире", то есть в модусе "потерянности в публичности людей", "растворении в бытии-друг-с-другом", когда "другие отняли у него бытие" и "каждый оказывается другой и никто не он сам".[см. 1, 175-180, 126-130].
Подобного рода анонимность "человеко-самости" описывается философом посредством экзистенциалов "беспочвенность", "везде-и-нигде", "сооблазн", "успокоенность" и пр.[см. 1, 177-179].
Проблема одиночества в этом случае вовсе не снимается, а приобретает онтическую окраску модальности "бытия-при". Оставаясь по своей сути со-бытием, присутствие модифицирует лишь маркировку своей событийности: "Одиночество присутствия есть тоже событие в мире. Не хватать другого может только в событии и для него. Одиночество есть дефективный модус события..."[1, 120].
И здесь одиночество "среди многих" понимается не как наличность в смысле "никого рядом", но как один из модусов соприсутствия: "Одиночество и разлука" суть модусы соприсутствия и возможны лишь поскольку присутствие как событие дает встретиться в своем мире присутствию других"; "соприсутствие характеризует присутствие других, насколько оно высвобождено для события его миром"; "свое присутствие, насколько оно имеет сущностную структуру события, есть лишь как встречное для других соприсутствие"[1, 121]. "Дефективность" события, следовательно, осмысливается Хайдеггером в том духе, что "их (других) соприсутствие встречает в модусе безразличия и чужести" (Там же). Последние находят свое онтологическое обоснование из феномена заботы и поименованы Хайдеггером как озабочение ("бытие при подручном","единство фактичности и падения") и заботливость ("бытие с внутримирно встречающим событием других") [см.
1, 193]. "Быть друг за-, против-, без друга, проходить мимо друг друга, не иметь дела друг до друга суть возможные способы заботливости"[1, 121].
В обоих случаях имеет место своеобразный дефект свободы. Это объясняется тем, что забота как набросок есть условие возможности свободы. Человек в модусе самости, есть "заступающая решимость" или набрасывание своей "брошенности" на свои собственные возможности ("бытие-к-способности-быть"), то есть безосновен и определен свободой. Самость является таковой, если она "решительна" в том смысле, что волевым актом держит себя в качестве самости. "В феномене воли, указывает Хайдеггер, проглядывает основоположная целость заботы" [1, 194].
Но к свободе принадлежит и то, что человек может относится к своим возможностям безвольно или может существовать не своим собственным способом. В этом случае "собственное ради - чего остается несхваченным, набросок своего...умения быть отдан распоряжению людей " [1, 193]. Здесь хайдеггеровское "ради-чего" означает фиксированность целого отсыланий значимости ("мирность" в его терминологии) или пред - назначение Dasein. "Озабочение" и "заботливость" в контексте "дефективной" свободы манифестируют некую "затронутость" человека "миром" (бытием-при, бытием-с), при которой ускользает самость присутствия и целостность других. "Озабочение" кажет себя в модусах "голого желания" и "влечения". "Предметом" "голого желания" являются возможности, несоразмерные фактичности ("брошенности") человека; "их исполнение даже не продумывается и не ожидается". Экзистенциальная конституция человеческого вот, описываемая Хайдеггером через целостность всей заботы, оказывается закрытой подобного рода желаниями и приобретает структуру "бытия-вперед-себя".
Топос Dasein модифицируется в "действительный мир", где предназначение "человека желаний" сведено к тому, чтобы "волочиться за возможностями" [см. 1, 195].
Закрытость целостности характерна и для такой модификации "озабочения" как "влечение", где "уже-бытие-при" (фактичность) имеет приоритет. Человек оказывается слеп к своим возможностям, "упав" в хайдеггеровском смысле в "жизнь" мира.
Его модальность наброска теряется и тонет в этой изначально данной фактичности. Последняя ставит себе на службу все возможности, приобретая характер "погони за...", так как "во влечении... забота всегда уже связана" [см.
1, 195-196].
"Заботливость" как "бытие с внутримирно встречающим событием других" также представляет собой один из дефективных модусов свободы. Она описывается Хайдеггером в качестве стимулированной интенциональности наброска ("бытие-вперед-себя"), имеющей несобственный способ существования: "гонимость присутствия из него самого", но не им самим. Поэтому "в чистом стремлении забота еще не стала свободной" [см. там же]. Две крайние возможности "заботливости" суть снятие заботы с другого (взятие ее на себя), чреватое зависимостью и подвластностью другого, и "заступничество" с целью возвращения или даже навязывания "заботы" другим [см.
1, 121-122]. Прояснение феномена вины осуществляется Хайдеггером из аналитики "способа присутствия быть". Полагая, что "бытие присутствия есть забота"(понимаемая экзистенциально-онтологически как целостность фактичности, наброска и падения), философ косвенно ставит проблему "измеримости" вины в плоскости редукции всякого сущего: "...присутствие вообще не может измеряться ничем наличным или принятым, чем оно само не бывает или бывает не своим способом..."[1, 283].
Но если вина "принадлежит" присутствию, то что значит применительно к этому феномену быть "не своим способом"?