О свободной смерти
Какой же мужчина признается в слабости своей ребёнку своему?
Пусть лучше испытывает вину ребёнок наш, чем знать будет о страхах наших, - говорят родители его, это называют они воспитанием бесстрашия. Будет он того покорней и не потревожит страхов наших, - добавляют другие, это называют они воспитанием благопристойности.
Но что воспитывают они этим?
Любит ребёнок отца и мать свою, примет он ношу их на плечи свои, а потом переложит её на своего ребёнка, ибо будет его ребёнок любить его. Ибо любят дети не потому что получают, а потому что верят.
Для кого вы рождаете ребёнка вашего, если не для себя? Одни говорят: Ведь надо нам родить ребёнка, так заведено!. Ничего не слышу я кроме глупости и страха в словах этих. Другие скажут: Кто же будет хоронить нас, если не дети наши?!.
Только страх и глупость говорит в родителях этих. Третьи говорят: В нас есть любовь, мы хотим отдать её!. Кроме страха и глупости ещё и безумие звучит в словах этих: любят родители эти ничто, фантазию свою о ребёнке, и то, что родится у них будет для них ничем, а ребёнок становится тем, кем был для родителей своих. Каким же будет ребёнок после этого, если не страшащимся глупцом, множащим безумие.
Воистину, любите вы детей своих, но лучше б вы ненавидели их!
Эгоист знает, чего хочет он. Знает он, что всякое его желание его желание.
И если хочет он ребёнка, знает он, что это его желание. Вы же даёте ребёнку жизнь, зачем же вы отнимаете её у него? Получите ли вы то, что отняли? Да, страх ваш молчать будет, неслышно говорить будет он.
Но поднимет он голову, когда придётся расплачиваться вам по счетам вашим!
Брак это ритуал, - говорите вы. И я говорю также.
Но для чего созданы были ритуалы ваши, если не из потворства страху вашему? Зачем хоронили вы царей ваших во дворцах, если не боялись вы смерти? Зачем при встрече голой рукой пожимали вы голую руку собеседника вашего, если не хотели узнать, ни держит ли он кинжал в перчатке своей? Зачем, тостуя, ударяли вы кубком о кубок так, чтобы напитки перемешались в них, если не хотели убедиться вы, что товарищ ваш не подсыпал вам яду?
Все ваши ритуалы плоть от плоти страх! Что ж хвалитесь вы тем, что брак для вас ритуал?
Тем, кто близок, не нужны ритуалы.
Получая заверения, вы не получаете сердца и своего сердца не открываете вы. Зачем вам брак, если сердца ваши скрыты друг от друга?
Знаете ли вы, что ищете в браке то, что дать может вам только дружба, а в дружбе то, что цените вы в браке? Всё перемешалось в смятённом сознании вашем! И выходит так, что мужчина тонет в браке, а женщина успокаивается, но не более того. Слаб утопленник для дружбы, слаба пашня, поросшая быльём.
И нет у вас ни друга, ни сына. Сын сорняк, ибо не хочет упокоенная пашня родить. Друг ваш водолаз, погружённый в воды жены вашей.
И что бы ни делали вы для друга своего, всё через жену его перестанет быть вашим и не станет его.
Жена для мужчины привязь. Муж для жены предел.
Но женщина может жить внутри предела своего, ибо привыкла она быть внутри и не может иначе. Но мужчина на привези пёс озлобленный, пёс озлобленный и голодный.
Спрашиваю я женщину о мужчине, но не о муже. Не о женщине и не о жене, спрашиваю я мужчину: но о друге и сыне.
Скучен мужчина, говорящий о женщине и о жене он утопленник, мне скушен утопленник, он производит лишь пену.
Нуждается мужчина в созидании Нового, и труден путь этот. Женщина создаёт вечное, и всё для неё просто. Как же Новое создать мужчине?
Только с другом способен насытить он жизнь свою, и сына своего готовит он к жизни насыщенной. Вечное насыщение вот Новое, которое создаёт мужчина, способный к дружбе.
Вечное для мужчины сейчас. Вечное для женщины всегда. Сейчас и всегда сойдутся в женщине, но не сойдутся в мужчине. Два сейчас вот формула дружбы.
Новое нужно для Сейчас, но не для завтра, ибо завтра нет ещё!
В дружбе огонь, но не страсть. Заключена в дружбе нежность, но не сладость. Сладость страсти оставьте для женщины, чтобы уберечь сына своего от чувственной лавы её. С женщиной мужчина сталелитейщик, с мужчиной кузнец.
Друг друга куют мужчины, огонь нежности сияет в их дружбе, так созидают они Новое. Мужчины созидают Настоящее, женщина с мужчиной Постоянное.
Должно постоянное остаться с женщиной, ибо мужчина создан для созидания Нового. Вот почему взять должен мужчина сына своего от матери его.
Должен мужчина способным быть к дружбе, если хочет он отцом быть сыну своему. Дружба со-бытие с Другим, и великий Опыт. Мужчина, что лишь товарищество знает по интересам, не может отцом быть сыну своему, ибо так не Другого, но себя ищет он в сыне своём.
А сын его Другой, и потому не известно отцу, каким путём пойдёт он в жизни своей. Способный к дружбе поддержит сына своего в начинании его, ибо не важно, каков путь, но важно, созидание Нового, чтобы не пустела жизнь!
Свет насыщает жизнь!
Когда ж достанет в вас света беречь Другого в ребёнке вашем? Когда ж достанет в вас мудрости видеть свет в ребёнке вашем и не бояться его?
Когда ж достанет в вас нежности дорожить ребёнком вашим так, как он ждёт от вас?
Не ждите же от ребёнка вашего, что будет он любить вас так, как любите его вы: для вас он всегда Другой, и вы для него Другие! Так не говорите ему: Нет тебя, но есть мы!, а говорите ему: Нечего бояться тебе мы рядом!.
Позвольте жить Другому и будете жить сами. Будьте близки друг другу, и будет счастлив ребёнок ваш!
Взращивайте свет в ребёнке вашем, пусть будет он эгоистом! Только свет не отбрасывает тени!.
Так говорил Заратустра.
О свободной смерти
Блаженная осень! Ещё ни одна осень не доставляла мне столько радости, впрочем, это верно не осень, это я сам, благодаря Заратустре.
Мы гуляли по Елагину острову, он казался почти игрушечным, сказочным, если в Эдеме бывала осень, то выглядела она именно так.
Небо, светлое в своём недвижимом спокойствии, казалось тёплым, нежное осеннее солнце одаривало своим светом кроны деревьев, которые пестрили мягкими цветами детской гуаши от тёмно зелёного, до золотистого, охры, атласного, сочно-бордового. Под ногами шелестели опавшие листья, щебетали птицы
А я вдруг испугался: ещё каких-то пару недель и вся эта красота исчезнет, исчезнет безвозвратно, может быть, всё это я вижу в последний раз!
Как хочется умереть осенью! подумалось мне.
Захотелось как-то сильнее вздохнуть, запомнить эту картинку, унести с собой эту красоту!
Я опечалился, что явно не подобало моменту, и мне стало обидно, горестно из-за этого страха, из-за этого предчувствия утраты. На глазах я терял способность беззаботно радоваться этой красоте.
- Да, много в человеке страха, - протянул я.
- Больше, чем ты думаешь, - со свойственной для него причудливой беспечностью сообщил Зар.
- Больше?! мне стало даже не по себе.
Куда уж больше?! - пронеслось в голове.
- А где нет в человеке страха? спросил я. - В желании?
- Хорошенькое дело! расхохотался Зар. В желании! он не унимался. Это я должен уточнить!
Страха нет в том, что провоцируется страхом? Страха нет в том, что служит избежанию страха в страхе перед страхом?
Страха нет в том, что требует преодоления страха? Наконец, страха нет в том, что обречено на неудачу и страшится своего фиаско?
В этом, значит, нет страха? В желании?!
Заратустра смеялся всё звонче и звонче, переходя от отдельных аккордов до настоящих трелей.
Через какое-то время я, конечно, тоже захихикал куда уж тут удержаться! Но в голове у меня творилось что-то невообразимое мир после третьей мировой: пустыня, покрытая снегом!
Ну, значит всё страх?! Прелестно!
Пятёрка! А дальше-то что?.
Пока внутри моей головы бесновались остатки довоенной жизни: тараканы, крысы и вороны и те, кстати сказать, изрядно потрёпанные, Зар валялся в золотых россыпях опавшей листвы на огромной, озарённой солнцем поляне. Подобно фонтану он вздымал вверх целые охапки листьев, падал на землю и омывался этим золотым дождём.
- Блеск! кричал Заратустра. Вот хорошо! Это надо же, такая красота!
Обалдеть! Ха-ха-ха!
Это надо же! Ха-ха-ха!
Я смотрел на него сначала испуганный, затем удивлённый, потом завороженный и, наконец, во мне что-то щёлкнуло:
- Зар, Зар, я понял! Здесь, в этом мире, во внешнем, в нём самом по себе нет страха! голос мой оборвался.
Заратустра замер. Он лежал на земле в золотом саване листьев - тихо, спокойно, недвижимо.
Его взор, казалось, безвозвратно ушёл в высокое небо.
- Ты видишь мир таким, каков он есть, или таким, каким ты его видишь? спросил он, не поднимая головы.
- Таким, как я его вижу, - ответил я.
- То есть пугает он тебя? уточнил Зар, не меняя прежнего размеренного тона.
- Выходит так, - согласился я.
- У вас говорят: Рыба гниёт с головы?.
- У нас, - выпалил я.
И вдруг мне стало так стыдно! Нет, не перед Заром, нет.
Мне было стыдно перед этим миром, стыдно, что я не радуюсь этой осени, осени, которую так люблю! Не радуюсь, потому что люблю и боюсь одновременно, боюсь, что вот-вот и конец: листья почернеют, раздетые деревья будут мёрзнуть на морозе, жалобно поднимая вверх кривые обнажённые руки, выпадет снег и конец.
Заратустра лежал неподвижно, словно мёртвый, укрытый листвой, и только ветер колебал складки его царственного наряда. Я подбежал к нему и упал на колени.
Он не пошелохнулся, его глаза были закрыты, а лицо пробрело бледный, пепельный оттенок.
Даже лучшее делаем мы отвратительным, мы жизни приписываем смерть и хотим жизни. Я смотрел на Заратустру, словно погребённого, смотрел и плакал, плакал окружённый этим величественным миром, миром, в котором я почему-то хотел умереть.
- С неживущими хочу говорить я о смерти, - прошептал Заратустра и открыл глаза, странная уверенность горела в них.
На следующий день я выполнил его просьбу, благо за кандидатами на подобное собеседование далеко ходить не надо.
В зале для групповой терапии я собрал несколько своих пациенток:
- девушку, которая выбрала свободную смерть по ницшеанскому завету: Умри вовремя!;
- другую девушку, что страдает от невротических сердечных приступов и боится смерти настолько, что уже два года не покидала стен своей квартиры;
- пожилую женщину, что совершила свой суицид, спасаясь от гнетущего чувства одиночества;
- другую мою пациентку, которая боится высоты настолько, что не может пройти даже пару ступенек по лестнице из-за страха упасть и разбиться;
- другую, мать которой спивалась и погибла, теперь её дочь страдает от панических атак всякий раз, когда видит вещи, которые хоть как-то напоминают ей о матери;
- другую молодую женщину, которая боится, что страдает от смертельной болезни;
- другую, которая и вправду больна рассеянным склерозом и думает о смерти, как приговорённый к казни;
- другую молодую женщину, у которой месяц назад двое детей угорели во время пожара, теперь она не знает как жить, смерть кажется ей выходом;
- другую, что боится заразиться каким-нибудь инфекционным заболеванием и десятки раз на дню моет руки, смыливая не один кусок мыла;
- другую, что уже тридцать лет работает в милиции, каждый день она сталкивается со смертью, теперь её мучит неотступная тревога за жизнь своих родных мужа и сына;
- другую женщину, которая пыталась покончить с собой, когда её бросил любимый;
- другую, которая сделала то же самое, но от того, что живёт с нелюбимым
Идея смерти великий символ нашей несвободы. Куда не бросишь взгляд всюду смерть. Каждый из нас тело, принесённое в жертву идолу смерти.
Мы лишь имитируем жизнь, но не живём. В царстве мёртвых нельзя быть живым, душно.
Я много думаю о смерти. Странно ли это?
А я ведь написал целую книжку о человеке, который планомерно, от рассказа к рассказу кончает жизнь самоубийством. Добрых 300 раз! Живучий, чёрт побери! Это книга обо мне, как, прочем, и все мои книги.
Как напишешь о Другом? Интересно, что никто из моих читателей так и не понял, что этой мой вызов своему страху желания смерти. Только один человек, мой близкий друг, мой коллега, "канатный плясун" Многое видно с высоты канатной пляски.
Они сдружились с Заратустрой, я несказанно рад этому.
Втроем мы шли по длинным коридорам клиники в кабинет групповой терапии. Все уже собрались, и так с нами говорил Заратустра:
Страх это то, что заставляет верить. Вот почему не доверяю я вере.
Но вы говорите, что человек не может не верить. Я говорю: Когда человек верит, он перестаёт быть человеком!.
Замешана жизнь ваша на страхе. Словно дрожжевой грибок поднимает он тесто жизни вашей.
Что делать вам, не будь страха у вас?
Нет у вас ощущения жизни, мыслящие, страх стал отдушиной вашей. Так знайте же: ваша отдушина задушила вас!
Вы отсчитываете историю свою от первых ритуальных погребений. Так стала созидаться культура ваша, культура страха смерти!
Все религии ваши увещевание для боящихся смерти. И вы говорите, что религия ваша это семя любви!
Слышите вы мой смех?!
У змия страха верой своей выломали вы зубы его вот, что это за семена! Рать в медных латах родится из этих семян!
Не битва, но бойня предстоит вам, верующие!
Вся этика ваша в одном вопросе: Что скажут другие?. Боитесь вы, что убьют они вас?
Такова ваша этика? Кто ж из вас осуждать осмелится бунтовщиков морали вашей?
Впрочем, и в бунтарстве немного чести!
Вся эстетика ваша бегство от смерти: уродливое кажется вам уродливым лишь потому, что видом своим напоминает о смерти вам! Красиво же для вас то, что не уродливо.
Вы говорите: Мило!. Вы говорите: Талантливо!.
А в глубине сердец ваших одно слово: Смертно!.
Вся логика ваша пасьянс, где жизнь смерти противоположна. Неужели можно в логике вашей существующее несуществующему противопоставить?!
Вы же первые назовёте это логической ошибкой! Чего же стоит вся логика ваша?
И наука ваша лишь суета во избежание смерти. Как же надеетесь вы избежать неизбежного?
Или не верите вы в смерть? Так чего ж тогда вы боитесь?
Смерть стала для вас стимулом к жизни, и жизнь ваша затерялась при бегстве этом в иллюзию. Не ради жизни вы стали бояться, но во имя смерти!
Смерть только имя, прозвище страха вашего. Кто из вас видел смерть? Кто знает её? Кто может сказать о ней?
Но, нет! Вы живёте так, словно знаете о ней больше, чем о жизни.
Но всё ваше знание о смерти одно только имя, скорлупа без яйца. Сколько же знаете вы о жизни, если знаете о ней меньше, чем о смерти?
Даже имени её понять вы не в силах! Вы не живёте, вы умерли, и убийца ваш страх ваш!
Боитесь вы всего, но жизнь продолжается, ибо не ведает она страха вашего. Вот почему говорите вы о страхах ваших: Перемелется мука будет!. Кого ж наметили вы отравить сдобой вашей, пекари смерти?
Себя, любимого, родного, близкого?..
Не может бояться смерти тот, кто уже умер. Но всегда делаете вы то только, что не можете делать! Потом вы сетуете! Конечно, ничего у вас не получится.
Из ничего ничего не бывает! Такова жизнь ваша!
Одни из вас боятся смерти, другие чтут, третьи стремятся к ней. Забавно выглядят мертвецы, которые боятся смерти, чтут её и стремятся к ней. Не вовремя умерли вы, но во время!
Когда ж научитесь вы смеяться?!
Свободной смертью называете вы желание своё умереть, несвободой от смерти называете вы нежелание своё умирать. Не вижу я разницы!
И вот, что скажу вам: Живущий не ищет свободы, он обладает ею!.
Притязающий неизбежно столкнётся с чужим интересом и ощутит несвободу свою. Но разве может свобода заключаться в притязаниях? Религии ваши говорят об этом, вы слушаете их и притязаете на отсутствие притязаний.
Смешно мне безумие ваше!
В любви ищете вы спасения. Да, дорогие мои, любовь бескорыстна, она может дать жизнь вам, но сможете ли вы, гонимые страхом, принять дар этот?
И что дадите любви вашей вы?
Дурно быть неблагодарным, но не от того, что дурно, а от того, что пусто! Слаба любовь ради спасения от страха, ибо только вышедшие из топей страха и способны любить!
Зверь жить может не любя, ибо он принадлежит жизни, не притязая на обладание ею. Но человек вырвался из лона жизни, и потому не может он жить не любя, ибо жизнь принадлежание.
В принадлежании высшая мудрость и единственная свобода! Но способны ли любить вы любовью принадлежания, притязающие?
Трудно быть Другим, но ещё труднее позволить быть Другим другому. Но знайте, что блаженна минута, когда Другой говорит тебе: Нет, я думаю иначе! и протягивает открытую руку, ибо так свидетельствует он, что дорог ему ты Сам, но не то, что думаешь ты.
Так и рождается Другой: презрев иллюзию, он открывает объятья, ибо реальны только Двое.
Но говорят вам: Нет!, и боитесь вы. Кажется вам, что пришла смерть со словом этим, ибо рушится картина мира вашего, рушится образ другого. Но то не смерть, а жизнь говорит к вам, освобождённая от иллюзий ваших. Когда другой открывается вам Другим, боитесь вы смерти, но боитесь вы жизни!
Что ж, увольте Заратустру, не будет он пугать смертью мёртвых!
Впрочем, довольно! Слишком долго говорил Заратустра о смерти.
Эгоист не вправе препятствовать Другому: он не хочет препятствовать нежеланию другого быть Другим, он не хочет препятствовать его желанию смерти.
Я не хочу препятствовать вам, делайте то, что считаете нужным. Вы несвободны, пока ждёте от меня слова.
Когда же вы захотите жить, то сами найдёте меня, ибо я рядом! Но помните, что я буду молчать.
Впрочем, и так уже сказано довольно.
Странно улыбался Заратустра и смотрел на двух канатных плясунов, что сидели напротив. Что-то неладное почудилось мне в его последних словах
О дарящей добродетели
Заратустра обвёл взглядом сидящих кругом женщин и нежно добавил:
- А теперь уходите, дорогие мои. Я знаю, что вы хотите помощи, я знаю, что вы нуждаетесь в ней. Но я так же знаю, что никто не поможет вам, кроме вас самих.
Вам следует понять своё хочу, а дальше вы можете поступать, как хотите. Так или иначе, за всё вы заплатите сами.
И одно только скажу я вам: есть вещи, за которые можно заплатить сколько угодно, они бесценны. А теперь всё, уходите.
Женщины стали тихо подниматься из кресел, и вдруг, словно птичий щебет, посыпалось:
- А когда следующая группа?
- Нам очень понравилось!
- А вы здесь работаете?
- А приходите ещё!
- А можно вам личный вопрос, не для группы?
- Да, а вы индивидуально принимаете?
- О чём вы в следующий раз будете рассказывать?
- А записывать ваши занятия можно?
- До свидания!
- Всего доброго!
Зар улыбался, качал головой и тихо повторял:
- Всему своё время. Всё, всё. Да, идите Я не работаю, нет.
Хорошо, в другой раз Всё, идите, идите Можно.., всё, что хотите Да. Записывать без толку, пора уже жить Уходите. Да.
Всего доброго! Да, спасибо.
Он смеялся, они смущались, а два канатных плясуна сидели, как вкопанные, и не сводили глаз со странного человека, который, кажется, абсолютно не интересовался тем, на сколько он был понят.
Когда дверь за последней пациенткой тихо затворилась, Заратустра смущённо улыбнулся и склонил голову, опершись рукой на подлокотник кресла. Черные, вьющиеся волосы упали на лицо, словно тонкие нефтяные струи, он всё ещё улыбался, потом поднял голову и посмотрел прямо на нас.
- Шатко на канате? Не нужно бояться, тогда не упадёте.
Но мы молчали, и так говорил Заратустра:
Знаете ли вы, почему золото дорого? Нет?
Потому что мы сделали его таковым. Это к слову
А знаете ли вы, чего не знает Солнце? Нет?
Оно не знает, что оно светит. Это на всякий случай
А знаете ли вы, что такое дарящая добродетель? Нет?
Взгляните на Солнце!
Не стремитесь к добродетели, не пытайтесь делать добро, не тужьтесь в делах ваших. У вас одна жизнь! Как вы её проживёте?
Я уже говорил вам про Солнце?..
Вы хотите быть мудрыми? Зачем оно вам?
Научиться радоваться, потом узнаете вы, что есть мудрость!
Кругом жизнь, много жизни А смерти нет, вовсе! Хотите жить будьте эгоистами. Хотите радоваться жизни думайте друг о друге.
Всё это ваше дело. Кто может вам запретить? Какой дурак посоветует?
Какой безумец не воспользуется?
Ничего не ждите! Что хотите вы высидеть?
Хотите делайте, и делайте, что хотите, но делайте, чтобы радоваться.
Не требуйте ничего! Требующий тонет, ибо тяжёл. Не требующий взмывает к небу.
Чего ещё нужно?
Ни во что не верьте! Знаете о чём-то знайте, но не верьте, даже если знаете.
Глупо бояться, но глупее всего бегать от страха!
Ни на кого не равняйтесь! Жизнь другого не проживёшь, а свою можно пустить по ветру.
Зачем вам, ветры, журавли и синицы?
Никого не призывайте! Если человек не хочет достичь цели, бессмысленно указывать ему путь.
Глупо наниматься бурлаком в пустыне!
Ничего не бойтесь! Потеря и та приобретение, но для зрячего.
У вас одна жизнь, вы можете её сэкономить, только для чего?
Не забывайте о друге, не обманывайте женщину и любите ребёнка. Будьте честны сами с Собой, вы ведь хотите этого!
Не ищете общества! Умейте быть одни, ибо только в одиночестве вашем узнаете вы, насколько довольны собою!
Если не довольны вы собой, как можете радоваться вы Другому? Другой не должен стать для вас бегством, ибо не может им быть!
Не суетитесь! Вы никуда не опаздываете, ибо не можете опоздать.
В спешке многое можно пропустить, но что вы достигнете?
Не притязайте! Разве знаете вы разницу между много и мало?
Требующему всегда мало. Всё дело в позиции
Не жалейте, вы же не знаете, что будет! Довольно! вот слово, которое завещаю вам.
Жизнь не переиграешь, так зачем плутовать?
Не стремитесь переиначить жизнь! Мир ваш дурно устроен, так не жалейте его.
Но кто же разрушает собственный дом?
Не пытайтесь реформировать стадо! Проще реки повернуть вспять! И что ж это будет?!
Реформа стада стадная реформа.
Не пишите на знамёнах! Не ставьте в зависимость себя от собственных установок, вы потеряете восприимчивость!
Не думайте о себе! Представления иллюзорны, вы потеряетесь в королевстве кривых зеркал берегитесь собственных отражений!
Не поклоняйтесь слову! Слово лишь довесок к реальности, дурно, когда оно перевешивает, тогда негде жить!
Не делайте идола из чувства, но дорожите ощущением! Чувство красиво, но не более того, в нём много слов.
Не поклоняйтесь красоте! Поклоняющийся красоте живёт в мире полном уродства.
Чистенькому всегда грязно!
Ощущение больше мысли. Оно свидетельствует жизнь, а мир настолько прекрасен, насколько вы чисты.
Мысль грязнит неполнотой!
Не множьте ваши Я. Сосуд хорош целиком, но не когда его подают частями. Большое притягивает малое, малое же не влечёт вовсе!
Не оглядывайтесь голова закружится! За всё вы платите сами, так что делайте, если хотите.
А если не хотите кто может заставить вас?
Не оправдывайте страхи свои высокими целями! Высокие цели ничего не стоят, если сами вы стоите на месте.
Страх парализует. Если не скуёт он движения ваши, то вас Самих обездвижит. Разве не пугает вас это?
Вы ещё хотите оправдаться?
Не объясняйте! Любую глупость способны вы объяснить, но станет она только больше от объяснений ваших!
Объясняете вы: Это так, потому что , Это не возможно, потому что . Что ж, хорошо, если знаете вы почему голодны. Но разве знание это насытит вас?
Не созидайте ценности! Все ценности уже есть.
Почему, чтобы узнать цену самого дорого, вы должны потерять это?
Почему, чтобы узнать радость жизни, должны вы прежде ослепнуть, лишиться слуха и возможности передвигаться? Глупо!
Вы так много говорите о ценности любви и дружбы, но спроси вас, вы больше любите тех, кого нет с вами! Зачем вы говорите?
Не думайте, что можете вы узнать. То, что узнаёте вы, умирает, а жизнь продолжается.
Зачем мертвечина вам?
Не думайте, что можете вы понять. То, что поймёте вы, станет для вас мёртвым грузом, только утопленник радуется камню на шее!
Если пытаетесь вы познать внешнее вы привнесёте в это себя, исказите и не будете знать, где ошиблись.
Но к чему познавать вам то, что вовне, если в вас самих есть всё? Но не цените вы себя.
Вы не эгоисты ещё!
Не желайте большего плох император, что побирается милостыней, ибо он не владеет тем, что дано ему.
* * *
Здесь Заратустра умолк на минуту и смотрел на нас с нежностью. Затем он продолжал говорить, но голос его изменился:
Тяжёлую ношу взяли вы на себя, канатные плясуны. Хочу уберечь я вас от падения.
Истинно любящий любит того, кого любит, а не того, кого хотел бы любить; не хочет он менять того, кого любит, ибо любит его. Но взяли вы ношу на себя помочь другому быть Другим.
Как же быть вам, канатные плясуны?
Видите ли вы паяца, что преследует вас по канату? Он искушает вас, канатные плясуны!
Он торопит! Он возлагает на вас ответственность, за что вы не можете отвечать!
Сумятицу вносит он в души ваши!
Знаете ли вы, что паяц сильнее плясуна, ибо он наступает? Но он конечен, ибо нельзя наступать на пустоту, он живёт пока живо его препятствие.
Он не самодостаточен! Он зависим, хотя и наступает, он и наступает от того, что зависим.
Но как вы думаете, канатные плясуны, что такое танцор? Танцор это Солнце и танец Света.
Он проходит насквозь, и потому он сильнее паяца, он отражается от препятствия, поэтому он гармоничнее плясуна. Но как бы там ни было, не теряется он, а становится теплотой, ибо он и есть теплота.
Заразителен танец солнечного танцора! Никто не танцует так, ибо нет границы где кончается Солнце и начинается Свет!
Но думает плясун о публике своей, и сам от того становится публикой, а двоим трудно на канате одном.
Боится плясун публики своей. Не значит ли это, что он боится самого Себя?
Вот в чём беда ваша, канатные плясуны!
Страх разъединяет. Долго ли ещё будете сыпаться вы?
Не поглощать друг друга, но укреплять следует вам!
Вас Двое, а Мир создан для Двух! Чего ж вы боитесь?
Танцуйте! И пусть танец ваш, станет песней вашей, и не нужно слов!
Дурно танцует тот, у кого разум отделён от тела. Пока разделены вы на деятеля и смотрителя, нет ничего, и плох танец ваш!
Один у вас враг это страх. Сможете вы победить?
Не боритесь! Борьба безумие.
Взгляните на самих Себя, чего вам бояться?
Танцуйте! Ощутите танец, сам он повлечёт вас, нет нужды превозмогать!
Не бойтесь, не остановится жизнь без суеты вашей!
Доверьтесь себе, своей нежности доверьтесь и сердцу своему, и вы станете Танцем! Соитие Света вот что такое Танец!.
Сказав эти слова, Заратустра умолк, как тот, кто не сказал ещё последнего слова; долго он сидел в нерешительности. Потом поднял глаза свои, и взгляды наши скрестились.
- Человек это больше, чем вы думаете о нём, и меньше того, на что рассчитываете вы. Нет, вы не знаете ещё человека, ибо не знаете вы ещё самих Себя.
Но всему своё время, главное видеть, а не рисовать. Всё придёт, ибо человек рядом. Только протяните руку
После этих слов Заратустра встал, подошёл к нам, присел на корточки и протянул свои руки. Мы ответили тем же. Тёплые руки
* * *
Вечером того же дня Заратустра вошёл в мою комнату.
- Всё, мне пора, - сказал он, протянув мне сложенный вчетверо лист бумаги.
В нерешительности я принял записку.
- Зар, как? Что значит пора? Ты что
- Тихо, тихо, - прошептал Заратустра, обнял меня, потом указал мне жестом оставаться на месте и вышел из дома, закрыв за собою дверь.
Тебе нужно, чтобы я уехал, - писал Заратустра в своём письме. Меня не будет какое-то время.
Я читал твой дневник. Всё хорошо, но хватит слов.
Я теряюсь за своими словами.
Не сердись, всё будет хорошо!
Заратустра.
Я расплакался.
Весь вечер, не шевелясь, я просидел над своей тетрадью, ночью пытался спать, а утром отправился на работу
