О превращениях духа
Но, что вы сделали, чтобы победить своё рабство?.
V.
Сказав эти слова, Заратустра медленно повернул голову в мою сторону. На длинных, густых ресницах блеснула слёза. Спустя мгновение он глубоко вздохнул и прервал своё молчание:
- Они хотят быть сверхчеловеками, Андрей. Понимаешь, сверхчеловеком?! - он печально улыбнулся. - Но ведь никто не был ещё человеком.
Есть песня, да нет у певца ни слуха, ни голоса. Человеком нельзя быть в одиночку.
Понимаешь? Не получается
Сто лет я был окутан холодом сверхчеловеческого одиночества. Я хотел быть сверхчеловеком, я стал им, я был им, я устал...
Всё это ровным счётом ничего не стоит. Человек не может быть один, но он одинок до тех пор, пока не станет Собой для Другого, он должен быть чистым. Но те, от кого я ушёл, не могли именно этого.
А я принимал их за людей Глупо, да?
Зачем ты пришёл ко мне, мертвец? Хочешь ли ты жить?
- Да, - ответил я сдавленным голосом.
А что если он не поверит мне? - подумалось мне.
- Не следи за собой, хватит шпионить. Я знаю, что ты хороший, знаю.
Ну, чего ты боишься? сказал он с удивительной нежностью, глядя прямо в глаза. Ты что же, не доверяешь себе, канатный плясун? Я пришёл, чтобы сделать тебя канатным танцором.
Я поверил бы только в то божество, которое умело бы танцевать. Помнишь?
Заратустра тихо рассмеялся, глядя на моё смущение.
- У меня не получится, - само собой соскользнуло с моих губ.
- Ну, вот, можешь же не шпионить!
И в этот момент я вдруг ощутил, что это значит быть самим Собой для Другого. Но уже через сотую долю секунды мой шпион снова вернулся. Я смутился, кровь ударила мне в лицо, я затараторил:
- Всё, что ты перечислил, всё человеческое есть во мне: стремление делать добро и свою судьбу, я парализован своим стремлением к знанию и свободе, я оказываю предпочтение и сомневаюсь. Я знаю своё высокомерие, хотя и презираю его.
Я, наверное, испытываю самолюбование. Наверное, я торгую духом, созидая, и отрекаюсь от самого Себя, пытаясь быть лучше, чем я есть.
Прости, наверное, ты перепутал, я не тот канатный плясун, которого ты ищешь.
Выпалив всё это, бог знает зачем, я испытал такую обиду, такое отчаяние Я не верил себе, я не верил тому, что говорил. Да, человеческого во мне с избытком, но я не мог позволить себе не быть канатным плясуном для моего Заратустры.
Я боялся потерять его, я слишком долго его искал.
- Ты пришёл, - тихо ответил моему молчанию Заратустра, - значит, ты искал. Многие выходили на берег, но только ты заметил паромщика.
Ты хочешь на тот берег?
- Сверхчеловеком?
- Я сказал: на тот берег, а не этажом выше! почти шикнул на меня Заратустра.
- Если бы я преодолел в себе человеческое, я бы уже был там, - ещё тише сказал я.
- Да, зачем тебе чужая победа, даже если бы и была она возможна?
Когда Заратустра только произносил эти слова, я уже чётко осознал, что проявляю слабость и хочу возложить свои заботы на его плечи. Мне стало стыдно, я смутился, я почувствовал себе маленьким, и мой шпион, вдруг, снова исчез.
- Прости меня! Я всё понимаю, просто я ещё не успел.
Я всё понимаю, теперь надо Самому?
- Я буду для тебя человеком, если ты позволишь.
- Я не должен сомневаться?
- И ты должен быть эгоистом!
- Я и есть эгоист, - сказал я, подумав.
- Нет, ты эгоист для людей, но не для себя. Обопрись на себя и прыгай! возвал к моей растерянности Заратустра.
Я молчал.
VI.
- Знаешь, почему я разглядел в тебе канатного плясуна? спросил меня Заратустра после долгого молчания. Ты развлекаешь толпу, рискуя собой, не за деньги.
Ты мечтаешь разглядеть в этой толпе того, кто не будет смеяться над твоими кубертатами в сладострастном предвкушении твоей гибели. Ты ищёшь того, кто будет бояться за тебя, чтобы ты мог не бояться за себя.
Ты ищешь человека, чтобы быть человеком. Зачем ещё ты психотерапевт?
- Мне стыдно за это. Это, наверное, эгоистично.
- Ты задумался над вопросами, которые не оставят тебя, - продолжал Заратустра, словно бы не расслышав меня. - Ты хочешь решить загадку человеческого. Я думаю, что у этих вопросов нет решения.
Это какая-то умственная жвачка. Порочные круги.
Пытаясь познать человеческое, ты пытаешься изучить свою тень. Тень иллюзорна, тень это ложный аналог твоего отношения со Светом. Человеческое это паяц, отвлекающий тебя от человека и толкающий тебя в бездну смерти.
Ты будешь познавать больше и больше, но так ты никогда ничего не узнаешь.
Человеческое это нарождающаяся иллюзия. Она красочна, ею можно залюбоваться, но она не откроет реальности, она уведёт тебя от Света, заманив мишурой своего дешёвого фейерверка.
Ты должен узнать сокровенное, ты должен узнать человека. Ты уже встал на путь жизни, но ты ещё не живёшь.
Теперь ты, канатный плясун, ты можешь стать канатным висельником, можешь канатным танцором.
В этот раз я поспел раньше твоей смерти. Не покидай же меня! Жизнь ещё теплится.
Я ничего не скажу тебе, ты всё знаешь сам, не можешь не знать. Только не сомневайся, не ищи оправданий и не бойся!
Заратустра замолчал, но я не мог ему ответить. Мне предстояло или умереть, или, преодолев страх, обратить себя к жизни и жить.
Почему мы боимся ослепнуть, если и без того слепы? - и когда я подумал так, то услышал, что Заратустра шевельнулся. Его рука коснулась моей руки.
VII.
Темнело. Мы сидели на земле, Заратустра сжимал мою руку в своей руке и молчал.
Я ощущал его тепло, просто ощущал.
Мысли редко мерцали на небосклоне моего сознания, навязчивые шпионы, вечно отслеживающие моё состояние, исчезли, освободив меня для радости настоящего.
Время остановилось, а солнце замерло плавящимся полукругом над линией горизонта. Весь этот мир мягко и беспрепятственно входил в моё сердце и нежил его.
Мир распахнулся.
Я улыбался и плакал, солёные капли неторопливо сбегали по моим щекам и беззвучно падали на речной песок. Всё вокруг было живо, я чувствовал это и небо, и солнце, и эта река, всё жило и предлагало мне жизнь.
И вдруг крикнула птица, крикнула пронзительно, зычно, призывно. Заратустра встал и подошёл к воде.
- Прощай, уходящее Солнце! прокричал Заратустра. Иди на покой.
Как хорошо, когда не жжёшь ты, а греешь! Не усердствуй, люди сожгут себя сами.
Погребальные костры уже разложены!
Закат, к тебе обращается Заратустра! Усмиритель огня, сохрани во мне тепло нежности!
Прекрасный улов уготовил ты мне сегодня, великий кормчий!
Солнце, Заратустра поймал человека! Уходи же, не отбрасывай тени. Хватит теней!
В мире теней я нашёл Свет! Уйди, Солнце, дай мне налюбоваться Светом!
Сказав это, Заратустра обернулся ко мне. Его стройное тело разрезало пополам диск уходящего солнца.
И словно поджидая этой секунды многоголосым хором закричали птицы, зашелестели листья деревьев, терзаемые внезапным порывом ветра, а солнце, зависшее над рекой, скрылось за горизонтом, и наступила тьма.
- Нам пора, канатный плясун, старик уже заждался нас в своём одиноком безумии!
VIII.
Заратустра широко распахнул дверь небольшой хижины, одиноко стоявшей посреди тёмного леса, свет вылился из дома наружу. Из дома послышался раздражённый голос:
- Опять ты? сипло проворчал сухощавый старик, даже не взглянув на нас. Его водянистые глаза, казалось, и вовсе отказывался видеть.
- Я не один, старик. Я с канатным плясуном.
Помнишь его? - весело отвечал Заратустра, по-хозяйски проходя внутрь и увлекая меня за собой.
- А мне-то что? Мертвец ты или живой какая разница старику?
Старику наплевать, - он пошамкал своими сухими, растрескавшимися губами, и ворча, что, мол, хлеба и вина уйдёт в два раза больше обычного, а он, дескать, на это не рассчитывал, удалился в кухню. По дороге он ещё что-то бубнил в этом духе, кажется, относительно нашей легкомысленности.
Заратустра добродушно смеялся, провожая старика взглядом и каким-то забавным напутствием.
- Если он прав, то стариков значительно больше, чем может показаться на первый взгляд, - подумал я вслух.
- Когда ты так говоришь, ты сам становишься стариком, - тихо и строго сказал Заратустра.
- А как избежать вот такой психологической старости? спросил я Заратустру, когда мы усаживались за большой деревянный стол.
- Никогда не спрашивай меня о том, что ведёт в никуда, - угрюмо произнёс мой наставник, - этих дорог слишком много, слишком. Путь в никуда не движение, а топтание на месте.
В лабиринте много тупиков, а у тебя лишь одна жизнь. Не трать жизнь на смерть, даже если за одну жизнь тебе готовы дать тысячи смертей.
Количество пустоты не переходит в иное качество.
- Зар, так жизнь всё-таки одна?
- Одна, - протянул Заратустра, укладывая голову на вытянутые по поверхности стола руки.
Он удивлялся моей несообразительности, но, казалось, ещё не разочаровался во мне полностью.
- Но, - я был в замешательстве, - ты говорил, что я умер тогда, а сейчас
- Что? протянул Заратустра устало и явно не собираясь мне отвечать.
- А сейчас я живой! чуть не с обидой воскликнул я.
- И что тебе непонятно?
- Так одна?!
- Одна, - ничуть не сомневаясь, даже в некоторой растерянности от моей настойчивости, подтвердил Заратустра.
Старик накрыл на стол, разлив при этом вино и дважды уронив на пол хлеб. Заратустра добродушно подтрунивал над стариком, а тот, смущаясь своей старческой неловкости, но сохраняя напыщенно грозный вид, отвечал ему тем же.
Мы поужинали. В сумерках плохо освящённой комнаты, мой товарищ казался ещё более загадочным.
Я допивал вино в своей кружке, искоса поглядывая на Заратустру, и мучался вопросом: это банальное нарушение мышления, или что-то, в чём я до сих пор не разобрался?
- Истина невыразима, её не разложишь по полочкам, - тихо начал Заратустра. - Разъять на элементы можно всё, что угодно. Дурное дело не хитрое, братец. Дети искали душу, дети разрезали по частям лягушку.
Кишки нашли, а жизнь ускользнула, - он посмотрел мне в глаза, проник в святая святых и протянул свою сильную руку моей великой растерянности. - А ты вот пойми, не членя. А? Зачем членить-то? Что, страшно тебе?
Думаешь, по отдельности легче будет справиться? И сдалась тебе такая победа? Победа над трупом! Хорош, нечего сказать!
Молодец! тут голос его стал совсем тихим, и он говорил с нежностью, от которой у меня отчаянно сжималось сердце. - И не жалко тебе? Куда ты спешишь? А?..
Если можно понять, то нельзя будет не понять. А нельзя так чего ты копья ломаешь?
Потом мы вышили на крыльцо и удобно расположились на его старых, скрипучих ступеньках. Я достал табак из дорожной сумки, и мы закурили. Разговор складывался сам собою, мы то шутили, то вдруг замолкали и через какое-то время снова смеялись, как смеются два мальчика.
Тишина манящего сна подступала всё ближе и ближе, обнимала и нежила нас, окутывая со всех сторон своей заботливой дремотой.
Приятное расслабление, сдобренное домашним вином, тёплой усталостью растекалось по всему телу. А фривольные звёзды подмигивали нашим ленивым взорам, привораживая своей холодной загадкой.
В какой-то момент мне показалось, что они удаляются, желая и нас увлечь за собой. Наивные сладострастницы!
Нам слишком хорошо было здесь, на Земле.
Темнота окружавшего нас леса не пугала, она обнадёживала и располагала к себе. В темноту хотелось войти.
Я задремал, а проснулся уже только утром на палатях, бережно укрытый медвежьей шкурой. Заратустры не было
IX.
Нежные лучи утреннего солнца проникали в комнату сквозь узкое прямоугольное окошко под самым потолком. Я потянулся, ощущая приятную сладость во всём своём отдохнувшем, но ещё спящем теле. Давно у меня не было такого глубокого и такого спокойного сна, наверное, с самого детства
Что было прошлым днём? Где я? подумалось лежебоке.
Я вспомнил вчерашний вечер, моего нового друга, улыбнулся и перевернулся со спины на бок. Но в этот момент сильный испуг пронзил всё мое существо: Где он?
Где?!. Я вскочил и, шлёпая босыми ногами по холодному деревянному полу, поспешил к двери.
Солнце остановило меня на пороге. Его тепло растопило моё волнение, я замер. Лес, словно сказочный, в ризе мягкого утреннего света, был добр и весел.
Я медленно шёл по единственной дорожке, ведущей от дома в сторону, где виднелась белая гладь реки.
Ещё не достигнув берега, я услышал радостные крики, плеск воды и завораживающий смех.
По берегу на точно таком же, как у меня, но синем Trek`е, рисуя круги, что-то крича и смеясь, поднимая в воздух столпы водяной пыли, колесил Заратустра.
- Утро пришло! Небо распахнулось светом! Птицы проснулись, и звери покинули свои норы! Грядёт день Человека! кричал Заратустра.
Вставай, лежебока! Вставай и не забудь разбудить в себе Человека! Не гоже спать, когда день уже начался! Начался день Человека!
Скинь покровы сна, зри!
И я смотрел. Я смотрел, как этот счастливый человек, красивый в своей неуёмной радости, ловил порывы ветра и отдавал им на откуп блестящие струи воды.
Наконец, Заратустра поравнялся со мной.
- Ну, что? Купаться?
- Купаться! ответил я.
Скинув одежду, какая на ком была, мы бросились наперегонки в воду и хохотали, орошая друг друга тёплыми, светящимися брызгами.
Вода держала нас на поверхности, не пуская в свои холодные недра, течение несло, а птицы, весело щебеча, пикировали вниз, словно бы желая присоединиться к нашей беззаботной радости. Заратустра напыщенно грозил им пальцем:
- Кого вы хотите поймать, птицы? Рыбу или Человека?
Кого вам не хватает для счастья? Ладно, берите себе рыбу, а человека я не отдам вам, птицы.
В нём не проснулся ещё Человек, Он ещё дремлет! Он просыпается!
Не спешите забрать на небо того, кто не научился ещё ходить по земле!
А я дивился этому разговору и радовался, как ребёнок.
Выйдя на берег, мы замерли, ощущая внутреннее тепло наших тел, пробивающееся к раскрасневшейся коже. Было так хорошо, так радостно, так манил этот мир!
И я пожалел, что проспал восход солнца.
- А старик ещё спит? спросил я.
- Этой ночью он умер, - спокойно ответил мне Заратустра.
- Как?! прошептал я, в миг протрезвевший.
- Радостно, - тем же размерянным тоном ответствовал Заратустра. Давно он не был так счастлив!
- От чего?!
- Нами, - протянул Заратустра.
Тихая улыбка сияла на его лице. Он посмотрел на меня и произнёс:
- Не пугайся. Тысячу лет хранил он скрижали истины в своём сердце, но никто не пришёл, чтобы прочесть их. Этой ночью скрижали рассыпались, и он освободился.
Теперь он свободен, и он ушёл.
- Куда? В смерть?!
- Смерть вымысел. Это иллюзия, она придумана человеком для обозначения неизвестного.
Мы знаем только то, что человек умирает, но мы не знаем смерти, никто не видел её и никогда не увидит.
Нас всегда интересует, что будет после. После обеда, после второго пришествия, после смерти.
Мы думаем, что после смерти будет смерть, но ведь не обед же последует за обедом, а после второго пришествия будет третье, а не второе.
Человек был также мёртв до рождения, как он мёртв после смерти. Человек приходит ниоткуда и уходит он в никуда.
Сегодня праздник, ибо смерть это праздник, праздник второго рождения.
Почему мы радуемся рождению, но не радуемся смерти? Только страх омрачает наш праздник.
Страх неизвестности это животный страх. Человеческое тоже страшится неизвестности, но Человек радуется своему незнанию, оно делает его свободным.
- Я не могу радоваться его смерти. Умом я понимаю Но я не могу радоваться смерти.
Мне жалко старика.
- Не о себе ли ты жалеешь? Подумай.
- Наверное, ты прав, - согласился я.
- Так признай это, эгоист должен быть честным, - он рассмеялся. Если тебе жалко себя, жалей. Кто может тебе запретить?
Но не оскорбляй память о старике своей скорбью, ведь он тот, кто был в твоей жизни, кто хотя бы отчасти сделал тебя тобой. Благодарность испытывает Человек к человеку, с которым повстречался на своём пути, ибо этот встречный и есть его путь.
- Но почему же никто не прочёл его скрижалей, Заратустра! Почему старость забрала его надежду?
- Старость забирает не надежду, но веру. Ты тоже старик в тебе нет ощущения эгоиста, ощущения самого Себя. Старик любил себя, но не ощущал. Он страдал эгофилией, но не знал честности эгоизма.
Он ждал, что кто-нибудь придёт и полюбит его также, как он любил себя сам. Но кто полюбит тебя, если тебя просто нет?
Он ждал, но никто не пришёл к нему, ибо нельзя прийти к пустоте.
Учитель не может оставить учеников по своей линии. Кичиться своим знанием значит любить своё знание, не видя самого Себя.
Это обесценивает твоё знание.
Знание становится силой только в руках эгоиста. Человек должен ощущать в самого Себя, это сделает его знание весомым.
Только так можно открыть путь к Другому.
Никогда не меняй знание на человека. Знание без человека, что огонь без хвороста.
Кто ощутит тебя Самого, тот ощутит и твоё знание. Но кто не ощущает самого Себя, никогда не поймёт и знания Другого.
Возложи своё знание на общий алтарь и иди радоваться вместе с Другими. Танцуй с Ними, освободившись от своего знания.
Твоё знание завеса над жизнью, если ты не в силах расстаться с ним ради Другого. Но знай, что расставшись со своим знанием, ты обретёшь большее. Ты обретёшь Других, которые обретут твоё знание.
Так ты обретёшь самого Себя.
Никто не заботится о Другом так, как делает это эгоист. Ты заботишься обо мне? сказал Заратустра и засмеялся, а я смутился.
- А ты?
- А ты, а ты? Ату его, ату! прокричал Заратустра и, вскочив на велосипед, помчался к дому.
Секунду я стоял в замешательстве, расхохотался и побежал за ним следом.
X.
- Скорее, скорее! кричал Заратустра. Мы должны успеть!
Скорее!
Вскочив на велосипеды мы стремительно помчались сквозь лес. Я видел перед собой его изогнутую дугой спину, видел, как развивались на ветру его чёрные волосы, убранные в пучок.
Он смеялся, кричал, он разговаривал с лесом и его обитателями. Целый картеж рыжих, пушистых белок и крылатый многоголосый эскорт щебечущих птиц сопровождал наше движение.
Лоси, увенчанные покатистыми рогами, бурые медведи, потягивающиеся, словно от пробуждения, волки и лисы, забавные зайцы, фыркающие ежи и прочая лесная живность все выходили навстречу Заратустре и провожали его благодарным взглядом.
- Милые мои друзья! Я покидаю вас! Я нашёл человека, я пойду с ним!
Нам нужно успеть увидеть конец, чтобы начать жить! Много в человеке страха, но он мне дорог, потому я покидаю вас, мои лесные друзья!
Я смущался, полагая, что речь идёт обо мне. Но всё это было настолько странно, настолько фантастично, что страх мой не в силах был даже заявить о себе.
Теперь мне было всё равно куда идти, зачем, когда Мне было всё равно, потому что вопреки всем заверениям Заратустры я, как мне казалось, уже ничего не боялся.
Мы ехали около часа и оказались на огромной возвышенности, с которой открывался раскинувшийся, как на ладони, город. Солнце светило в зените.
Заратустра спешился.
- Мы успели! Смотри! и он указал мне на небо.
Я взглянул на солнце, и оно на мгновение ослепило чудака, не жалеющего своих глаз. Тёмное пятно, возникшее перед глазами, показалось мне поначалу результатом этой неразумной выходки.
Но уже через секунду я понял, что ошибся.
Происходило что-то ужасное
Огромная тень полукругом стала медленно закрывать собой солнце. Затмение!
Завороженный, в каком-то животном ужасе, я смотрел на это загадочное небесное явление. А тень неумолимо и властно надвигалась тем временем на солнечный диск, и уже через каких-то пару минут стало смеркаться.
Ночь наступала раньше положенного срока. Город скрылся во тьме, на небе жадно блистали непривычно знакомые звёзды, а прямо перед моими глазами, словно на гигантском блюде, зияло своей пугающей пустотой чёрное пятно в окружении пылающего нимба.
- Нет солнца, Андрей, если нет ощущения солнца. Тень знания закрывает человека. Ты хочешь быть мудрым, как змея, и гордиться мудростью своей, как орёл, парящий в бескрайнем небе?
Зачем тебе это, если ты сокрыл в себе Человека? Жив ли ты ещё, друг мой? Жив?! А если жив, то кричи!
Кричи и зови себя к самому Себе! Кричи!!!
И я закричал. Да, я закричал!
И от моего крика, казалось, дрогнули небеса. Крик отчаяния, крик ужаса и крик боли разрывал моё сердце.
Все мои муки, все мои страхи слились сейчас в один громогласный стон. Но вдруг он выскользнул с моих уст, как выскальзывает из рук пойманная рыба.
Я онемел, сердце моё освободилось. И тогда я услышал другой крик, крик Заратустры, крик силы и мощи, крик счастья и великой победы:
- Солнце! Возвращайся!
Он знает конец! Ему нужно узнать начало!
Я проспал сегодня восход, но Заратустра подарил его мне. Теперь это был мой восход, восход, подаренный мне Заратустрой.
О превращениях духа
Мы сидели на пластмассовых стульях за пластмассовым столом в маленьком открытом кафе, что в северной оконечности Летнего сада. День был тёплый и солнечный, но парк по традиции пустовал.
Нас нежила прозрачная тишина, нарушаемая далёким шумом проезжающих автомобилей. Лёгкий ветерок шкодливо трепал листья деревьев, да обнимал бессловесные статуи, не делая предпочтений ни по признаку пола, ни по возрасту (надо сказать, весьма преклонному у этих мраморных изваяний).
Подстать статуям и охранявшие их милиционеры были не очень-то разговорчивы, но в отличии от последних, они время от времени недоверчиво поглядывали на посетителей парка, то бишь на нас с Заратустрой.
Зар потешался, то уличая в бессовестности ветер, то недоумевая, почему милиционеры полагают, будто бы мы имеем что-то против итальянских шедевров.
- Зар, перестань! У них просто работа такая статуи охранять.
- Ваше правительство выбрасывает деньги на ветер. Бьюсь об заклад, эти статуи никуда не убегут!
- Порядок, - зачем-то протянул я.
Заратустра задумался.
- Знаешь ли ты о превращениях духа? спросил он меня после паузы, глядя на кофейную гущу, растёкшуюся по его чашке.
- Знаю, - самодовольно ответил я, уже успевший к тому времени заново пролистать томик ницшеанского Заратустры. Это о том, как дух становится верблюдом, верблюд львом, а лев ребёнком?
- Дух не виден глазу, поэтому аллегории вполне уместны, молодец.
- А что, не так? я осёкся.
- Человек приходит в это мир ребёнком, таким ему следует и уйти.
Заратустра улыбнулся в ответ на мой удивлённый взгляд и вскоре продолжил.
- Ребёнок рождается невинным животным, имя которому человек, он рождается животным и начинает обретать человеческое. Маленькому человечку не разрешают жить настоящим, его принуждают думать о будущем и помнить о прошлом, его хотят лишить опоры.
Если его не лишишь опоры, он будет себе на уме. А кому это нужно?
Ваше общество не любит эгоистов, оно ценит лишь самовлюблённых типов, которые не зная самих Себя, пестуют свой благопристойный образ, некий, почти мистический идеал несуществующей добродетели. Причём, идеалы благопристойности и добродетели разнятся у вас до неприличия.
Он рассмеялся.
- Неужели же у ребёнка больше опоры, чем у взрослого человека?
- Ха! Ваши взрослые и вовсе не существуют. Всё, чем они гордятся это лишь только отзвуки жизни, тени существующего, фантомы бывшего.
Ребёнок вот единственный реальный человек в вашем мире. Но не долго оставаться ему человеком!
Ты ведь знаешь, как быстро учится человек дурному, - он посмотрел на меня с хитрым прищуром.
- К чему ты клонишь, Зар?
