О чтении и письме
- Хочу, - тихо признался мальчик, смутился и заплакал.
Зар обнял мальчика.
- Плачь малыш, плачь. Будет тебе мороженое, ты заслужил.
Мы сидели в кафе. Зар что-то оживлённо рассказывал.
Мальчик ел мороженное и слушал наш разговор исподлобья.
- Теперь ты отдашь мне мой бумажник, - сказал Зар мальчонке, когда мы окончили нашу трапезу.
Странно, а я и не заметил, как Зар лишился бумажника. На мгновение я был занят этим новым обстоятельством.
А мальчик тем временем вскочил с места и кинулся к выходу.
- Страшно? - крикнул вслед ему Заратустра, даже не шевельнувшись.
Мальчишка остановился у двери кафетерия, секунду раздумывал, потом повернулся, посмотрел в глаза Зару, потом мне, подошёл к нашему столику и, насупившись, молча положил на него бумажник. Заратустра достал из него деньги и засунул парнишке в карман.
- Если ты хочешь, мы можем отвести тебя в приют. Тебе ведь некуда идти?
Мальчик еле заметно качнул головой в знак согласия. Через пару часов он уже сидел в изоляторе приюта, где я когда-то работал. Пожилая санитарка суетилась вокруг вновь поступившего малыша, причитала и охала.
Мальчик делал вид, что ему неприятна эта забота.
- Ты всё ещё думаешь, что страх это дело? - спросил его Зар, когда санитарка вышла позвать дежурного врача.
- Нет, - тихо, но уверено проговорил малыш.
- Вот и хорошо. Ничего не бойся.
Они обнялись и смеялись потом, глядя друг другу в глаза, а я расплакался.
О чтении и письме
Заратустра удобно расположился на диване и сосредоточенно читал мои пьесы, по-моему Леонардо с подзаголовком Осмыслить боль или проповедь молчания..
- Слушай, какие хорошие притчи! воскликнул Зар, когда я появился в дверях комнаты с двумя чашками кофе.
- Правда?.. на мгновение я смутился.
- Точно!
Тут мне показалось, что он не знает, что это мои пьесы, я насторожился, но потом это прошло. В конце концов, какая разница чьи?
- Зар, только это не притчи, а пьесы.
- Всякий текст притча. А как иначе? Текст это вечная загадка.
Один написал, другой прочёл, что было написано? то, что писал первый, или то, что прочёл второй?
Мы пили кофе, Заратустра говорил, говорил протяжно, задумчиво, не так как прежде:
Слова высказывания лгут и путаются, слова перемешиваются с иными темами, темы семенят, сменяя друг друга.
Речь это хаос из упорядоченных слов. Понимающий обращается к тексту.
Текст это завершённая в самой себе мысль, завершённая, а потому переставшая быть мыслью. Она была потоком, куда стекалось тысяча рек, но в тексте она стала пространством.
Мысль вот он, сэр Невидимка, вот он, мистер Х или господин Zero, захочешь, так не поймаешь! А не поймаешь, значит и не передашь, а не передашь, так кто ж тебе поверит? Кто согласится: "Да, - мол, - мысль это, есть такая", кто?
Мыслью вы считаете то, что считаете мыслью, но как вы принимаете это решение?
У мысли одно имя профанация. Чувство вот где правда, вот что подлинно есть. Всамделишные они, этого не отнять факт! Но скажите мне, что можно передать ощущение, и я рассмеюсь вам в лицо.
Не передаче, но созданию ощущения вот чему служит текст.
Наши ощущения валюта неконвертируемая, они действительны лишь на нашей же "территории" и нигде больше. Оказавшись за нашими пределами, падение их котировок неизбежно.
Эгоист знает об этом и не требует от других того, что они не могут ему дать. Он пишет себя, он пишет, потому что не может не писать.
Он знает, что это его счастье, а потому он не ждёт от другого любви за свой труд, якобы выполненный не для себя, а для другого. Ведь не ждёте же вы аплодисментов за то, что едите, когда вам хочется есть.
Всё, что мы делаем, мы делаем для себя, но только эгоист знает и чтит эту истину. Любящий любит и только, в этом всё.
Желающий говорить должен уметь хотя бы молчать. Но является ли проповедь молчания проповедью ощущения? Молчание слишком родственно небытию, слишком.
В небытиё-то вы все успеете, но сможете ли вы быть? Вот почему вы должны знать, что ощущение ваше неизбежно девальвируются в пересказе, в выражении, в простом обретении собственных имён.
Знать и не пытаться переступать жизнь, а порождать ощущение действием.
Ощущения и переживания репрессированы разумом. И вы не доверяете собственным ощущениям, проверяете их на благонадёжность, страшно вам оказаться в окружении потенциальных врагов народа.
Вам нужно понимать, знать, составлять мнение, иметь суждение и всё это через разум, и всё это безумие.
Чтобы позволить себе иметь ощущение, да и просто ощущать, вы испытываете необходимость провести это своё ощущение через чистилище разума. Но что в разуме вашем, кроме соглядатаев страха? Не всякое ощущение способно выдержать подобное испытание, причём лучшие-то и не выдержат, где тонко там и рвётся.
Да и что останется от ощущения после подобной экзекуции?..
Обидно терять самое дорогое, а что может быть дороже ощущений, которые и открывают нам существо жизни? Но нет, ваши ощущения интерпретируются разумом, обретая понятийную форму.
Когда же вы выражаете их в присутствии другого, он интерпретирует эти интерпретации. Преломляясь в стакане, луч искажается, и редко когда он становится радугой, а ведь он радуга!
Вы знаете, что слово врёт, но "На безрыбье и рак рыба", говорите вы. Вот достойный пример разумного безумия!
Любому студенту-биологу, поставили бы за такую терминологическую подмену жирную двойку и были бы правы!
Но и молчание пусто, и мысль только оболочка, и ощущение несказуемо Текст, текст-притча вот, что будоражит существо эгоиста, того, кто способен не навязывать, а сообщать.
В речи, в процессе непосредственного высказывания трудно угадать систему: структура спонтанного высказывания хаотична, дискретна, она не имеет непосредственной целостности, и подобное высказывание неизбежно коннотирует со всем контекстом отношений говорящего и слушающего, а в этой бездне не утонет только отчаянная бессмыслица.
Слушатель притчи улавливает внутренние связи текста, лишь потом он дешифрует коды и лишь после этого постигает смысл сообщения, всю совокупность отношений структурных элементов текста и реальности.
Текст являет собой систему, и если его коды не всегда ясны, то связи его безусловны, они-то и позволяют увидеть теряющееся в хаосе говорения. Притча вот лучший способ сообщения ощущений.
Прелесть притчи в её законченности, связи между кодами притчи не вываливаются за её приделы, а жёстко коннотируют друг другу. Целостность становится центром, притча зерном, сущность - смыслом.
Притча это зерно, которому суждено пасть в землю Другого. Силами Другого напитается это зерно и воплотит их в стволе и ветвистой кроне нового древа.
Моя сущность станет сущностью Другого благодаря притчи.
Эгоист порождает не пьесы, но притчи. Не с собой говорит он в тексте, но с собой-Другим, не в слова он играет, а танцует, презрев свой страх быть непонятым, ибо пишет он для самого Себя.
Только ощущающий самого Себя выносит семя притчи в сердце своём. Только ощущающий самого Себя не разрушит, но воссоздаст целостность.
Только ощущающий самого Себя сделает чужое своим и возжелает того, кому нужен. Но притча это мост с одной опорой, и знает об этом эгоист.
Капля росы на бутоне розы слеза счастья, упавшая на трещину вечности. Безумие ощущения это здравый смысл жизни.
Бабочки и мыльные пузыри счастье, свободное от пут разума. Танцующее божество это ликующее ощущение Другого, в унисон бьющееся сердце Того, кому посвящена великая притча Другого.
Притча близость.
Так говорил Заратустра, и я ощущал эту притчу, я ощущал, может быть первый раз в жизни, я ощущал Другого.
Но что прочтёт мой читатель? Слова ли? Мысли?
Может быть, чувства мои угадает он в убористых строках? Нет, не себя я показываю ему, но его себе.
Его я вижу за каждым словом, за каждой запятой и многоточием, его неизвестного. Если он увидит себя в моей притчи, если он поймёт, что только он и является автором того, что читает, тогда будет он эгоистом.
Из ожидающего он превратится в живущего, из требующего в получающего.
Для кого же я пишу тексты, если не для себя? Так чего же я жду?
Чего требую? Нет, нужно быть эгоистом. Но что это быть эгоистом? Вот о чём я молча вопрошал Заратустру этим вечером, понимая, что спроси я об этом вслух, то могу рассчитывать не более, чем на простой подзатыльник, которым Мастер Дзен обучает своего ученика, спрашивающего: Что есть сущность Дзен?.
Учитель обращает ученика внутрь его самого. Учитель заставляет ученика быть эгоистом, чтобы сделать его Учителем человеком, обретшим способность обретать.
О дереве на горе
Один из моих близких друзей, мой тёска, кстати сказать, был некогда большим любителем ницшеанского "Заратустры". Для преодоления экзистенциального кризиса лет пять тому назад я предложил ему Ницше.
Но когда в сердце не горе, а горечь, то великий немец может только усилить подобного рода кризис, этого я тогда ещё не знал.
Когда человек читает Ницше, полагая, что он соавтор его трудов, а не респондент его, когда читатель не понимает, что именно его, своего читателя, причисляет Ницше к блеющему стаду, именно на него, на читателя, обрушивает он свой гневный рокот, когда читатель не переписывает Ницше своим прочтением, а думает, что водил его пером в момент написания Фридрихом текста, он, этот читатель, как это ни печально, с лихвой подтверждает обличительный пафос ницшеанских строк.
Ницше, как я погляжу, почти всегда достигает своей цели: он хотел посмеяться над человеком, теперь у него есть все основания Вот почему Ницше несчастен и одинок, не ощущать Другого хотел великий немец, но доказать себе свою инаковоть. Стоило ли тратить на это жизнь?
Ницше это дерево на горе, одинокое дерево. Много таких гор, много таких деревьев в мире, где каждый только хочет быть, но никто не является. Холодно в таком мире и душно.
Эгофилами завёт Заратустра таких "сторонящихся людей".
Мы повстречались в парке, я представил Андрюше Зара, Андрей посмеялся, и мы посмеялись.
- Если бы я захотел раскачать это дерево своими руками, - Андрей, улыбаясь, цитировал ницшеанского "Заратустру" по памяти, опёршись руками на вековой дуб, - то я был бы не в состоянии сделать этого. Но ветер, - тут Андрей стал серьёзен, - которого мы не видим ветер терзает и нагибает его, куда хочет.
Всего хуже пригибают и терзают нас невидимые руки.
- Не ветер, но ты сам себя терзаешь, - тихо сказал Заратустра, пристально глядя в серые глаза своего собеседника. Чего же ты испугался? его голос был добор и чуток. - Чем больше ты думаешь о себе, тем дальше ты от мира твоего.
Пока ты не ты, но желающий быть таким, каким ты хочешь быть. Два "Я" заключены в тебе: желаемое и желающее, но ни одним из них не являешься ты.
Когда же твои "Я" соединятся, они уничтожат друг друга, и ты будешь ты.
- Метафизика, - протянул Андрей.
- Жизнь, - ответил Заратустра.
- И ты знаешь как? испытывающе прозвучали эти слова.
- Ты знаешь, - с обычной своей нежностью ответил ему Заратустра, обнял вековое дерево, искупал свой взор в его ветвистой кроне, посмотрел на нас и улыбнулся.
Как сокрушаетесь вы над своим одиночеством! - говорил Заратустра во время нашей прогулки. - Как судите вы своё одиночество, как проклинаете вы его проклятье! Но как же вы любите его!
Как холите вы тщедушное тело его, как ласкаете вы его мощеподобную плоть, как ублажаете безумные его помыслы!
Всё вы делаете для своего одиночества, и ничего не делаете вы для себя. Вот почему вы не эгоисты, а нищие духом.
Рассчитывающие на подать не рассчитывают на самих Себя, будь иначе, я отдал бы им всё.
"Я одинок", - говорите вы. "Ты не ощущаешь самого Себя", - отвечу я. "Я буду ещё более одинок", - возразите вы. "Ты не пробовал", - отвечу я.
Одиночество просто слово. В одиноком целый хор голосов, человек должен быть одинок в себе Самом вот что вырвет его из путаницы слов.
Тот кто умеет молчать в самом Себе, тот услышит многих, ибо вокруг него Другие. Вы должны уметь быть одинокими, чтобы знать разницу между одиноким и стенающим в одиночестве.
Первый существует секунду, второй мучительную вечность.
Вы думаете, вы знаете одиночество? Это не правда.
Вы не знаете его! То, что вы завёте одиночеством лишь страх и амбиции эгофила.
Вы не одиноки, вы сами с собой: каждой твари по паре. В вас нет места Другому, в вас есть лишь место для многих себя.
Здесь, на этой сцене, развёртываются ваши "трагедии", здесь место "драмы" вашей, здесь вы ожидаете публики, которая, надеетесь вы, придёт, оценит блистательную игру вашу и тем лишит вас "одиночества" вашего. Но как лишить одиночества того, кто не одинок, а слеп?
В слепоте вашей рождаются тени. "Зло" и "добро" две тени двух ваших "Я". Вы мерите мир своими "Я", вы различаете в нём "добро" и "зло", их борьба это ваша борьба, их игра это ваша игра.
Вы не видите мира, вы, как Нарцисс, упиваетесь собственным изображением в себе самом, полагая, что это и есть мир.
Для кого театр ваш? Кто из вас не знает театральных подмостков? Актёр не потому смотрит чужую игру, что хочет насладиться, а потому, что хочет оценить.
Чего вы жаждете: оценки другого или наслаждения Другого? Так чего ж вы играете?
Если будете вы играть будут оценивать вас, если же будете вы ощущать тогда и будете жить. Но как же вам не играть, актёры и драматурги?! Ведь нет вас! Лишь маски сменяют друг друга в театре вашем.
Вы не живёте, а потому должны имитировать жизнь. Я не могу даже сочувствовать вам.
Вы одиноки? Да!
Вы знаете одиночество? Нет!
Тот, кто ищет для себя лучшей доли, безумнее любого безумца. Не может быть доли лучше, чем она есть, ибо другой нет, а то, чего нет, не может быть лучше. Чего же вы ищите?
На что надеетесь?
Кому предназначается страсть ваша? Чем больше сострадаете вы себе, чем выше себя вы цените, тем более вы страдаете, тем ниже себя ставите.
Что теперь прыжки ваши, упавшие в яму?
Когда же упрекают вас в тяге к одиночеству, в том, что вы заняты только собой, думаете только о себе, говорите вы, что "благородный всем стоит поперёк дороги". Не странно ли, что когда зовут вас (а зовут они, как умеют), зовут к общности, вы поднимаете вверх знамёна вашего одиночества?
Вы считаете, что общность хуже одиночества? Может быть, но зачем тогда тяготитесь вы одиночеством?
Чего на самом-то деле хотите вы, раз так? Вы хотите создать новую добродетель?
Так ведь это всё равно лишь одна добродетель и только, какая разница, какова она?
Неважно, каким станете вы с вашей добродетелью "новой" язвительным, насмешником и разрушителем, или добрым и сострадательным. Если вы не ощущаете самих Себя, всё это не имеет никакого значения.
А если ощущаете вы самих Себя, то на что добродетель вам? Добродушного пса не водят в наморднике.
Зачем стремитесь вы к возвышенности? Зачем пестуете свои идеалы? Думаете, что так будете вы любезны другим? Но это же смешно, фантазёры!
Ведь стараниями своими вы других обвиняете в отсутствии возвышенности! Чьей же похвалы вы ждёте?
Вы играете в прятки сами с собой, теперь вы потерялись. Хороша же ваша "возвышенность"! А вы ещё боитесь оступиться!
Ужас! Вам надобно падать, падать, причём, не раздумывая!
Не упасть с Олимпа идеализма вашего вот что должно пугать вас, псевдоодинокие! На небесах ваших зябко, ноги стынут, а сердце бьётся лишь символически.
Тут Заратустра остановился, чуть приспустился к берегу озера, оставив нас позади, и дальше говорил, не глядя в нашу сторону:
- Кругом тебя люди, Андрей, все они, как и ты, хотят близости, так чего же ты ищешь? Нет, ты совсем потерялся Близость ждать смешно, в близости нужно быть. А высокие идеалы и слепые надежды свои подай нищим, они это дело любят. Или надейся, или будь другого нет, это твоя жизнь.
Только выбрав надежду не причитай, а живя живи, и без дураков. И сними же, наконец, намордник своей добродетели, у тебя красивое лицо, я же знаю! Что ты пытаешься скрыть, кроме своего страха?
Кто пытается скрывать, если не твой страх? Ну, ни глупо? Я же только страх-то и вижу!
Вот тоже, водит сам себя за нос! Если бы ты знал, как мне обидно, - добавил он тихо, - ведь не с мечом же я пришёл, в конце-то концов
- Над этим нужно поразмыслить, - сухо сказал Андрюша.
Я испугался, я подумал, что Заратустра так и не поймёт, что я понял, что он говорил со мной, а я не дал понять, что понял это. Потом я посмотрел на Андрея и испугался, что сказанное Заратустрой утонет в его интерпретациях.
Заратустру можно только принимать целиком или не принимать вовсе, спорить с ним, дискутировать значит оправдываться, отстаивая свою горечь, полагая, что в ней-то и скрыто твоё счастье. Принимать Заратустру значит сейчас делать всё, что он говорит, отложив на секунду, можно не возвращаться к этому вовсе: то, что есть сегодня того завтра не будет.
Но потом я смотрел, как оживлённо беседуют мои спутники о саркофагах, что стали расти, как грибы после дождя, по берегам суздальских озёр, и мне стало одиноко. Я был испуган, Зар, наконец-то, сказал мне нечто, что я совсем не ожидал услышать. Этим он пошатнул мою твердолобость и на сей раз основательно.
Теперь я понимаю, что он всё время говорит об одном и том же, используя все возможности, чтобы пробиться ко мне, достучаться до меня Самого.
"Я думаю, что я его принимаю, я так чувствую, хотя это не так, поэтому ему трудно достучаться до меня. Что-то я делаю не так...
Но что?" так думал я, когда мы расставались с Андреем.
По дороге домой Зар словно бы невзначай обронил следующее:
- Как странно, что вы так мучаетесь одиночеством, так страдаете, так жаждите Другого, а Другого не видите! Это "Я" виновато, надежды его и амбиции. А вот можете ли вы без "Я" прожить? Я знаю, что да.
Но как мне сказать об этом тому, у кого уши заткнуты страхом?
Боюсь ли я ещё? А если - да, то чего?
Об этом нелепо было спрашивать Заратустру, об этом мне следовало спросить у самого Себя. Я спрашиваю
О проповедниках смерти
Я вернулся домой после работы. Заратустра уже ждал меня, он приготовил чудесный ужин и сейчас развлекался обстоятельной беседой с моей дворняжкой, поддерживая её животный интерес к их мнимой дискуссии кусочками колбасы.
- Ах ты, морда полосатая! Да! Вот так!.. Молодец!
Дай лапу! Вот хорошо!
Хорошая собака! Иди хозяина встречай, давай!
Пёс метнулся ко мне, ткнул лапой и быстро вернулся к Зару.
- Ладно, вот последний, - сказал Заратустра, любуясь той неутолимой жаждой, с которой моя псина схватила на лету колбасную шкурку.
- Мы не в духе? поинтересовался Зар.
- Устал я Какой-то бег по кругу Всё без толку.
- Работа не ладится?
- Пациенты не ладятся! Мне кажется, что они вовсе и не хотят лечиться, а просто морочат мне голову.
Или я совсем ничего не понимаю и требую от них чего-то невозможного? Но я-то знаю, что это возможно!
Зар молчал.
- Зар, но у них ведь одна жизнь, одна! А они проводят её в слезах и причитаниях!
Они сетуют, осуждают, оценивают, ноют; они рассчитывают на то, что всё как-то само собой разрешится и делать ничего не придётся. Они лелеют мечты, которым просто не суждено сбыться: они хотят другого мира, других людей.
Но они себя-других не хотят! А как же иначе-то, если такими, какие они есть только на кладбище и можно рассчитывать! Жить такими просто нельзя, не получится, не может получиться, девятнадцать пополам, кажется, не делится!
А я всё хожу на эту работу, говорю с глухими, рассчитываю на бессильных, подставляю плечо ложащимся. Может я дурак круглый? А?.. Ну, чего ты молчишь?
Зачем я работаю, зачем?..
Я сидел на стуле, понурый, сердитый, расстроенный сверх всякой меры. Зар подошёл ко мне, сел на корточки, посмотрел мне в глаза и со своей, растапливающей любую скоробь улыбкой, произнёс:
- Ты знаешь Зачем.
Я смущённо улыбнулся в ответ. В моём "канатном" репертуаре есть способ, который я использую для того, чтобы показать человеку есть ли смысл в том, что он делает или же его нет. Нужно, чтобы человек сам Себя спросил: Зачем?. Если, спросив самого Себя Зачем?, он чувствует, что всё его существо озаряется светом, теплом, то не нужно более мотивировать его делать и радоваться.
А если он наталкивается на пустоту, на безответность, то сам совершенно явственно осознаёт, какая отчаянная бессмыслица все его страхи, сомнения и страдания.
- А если бы все они были просветлёнными, то разве бы ты смог ходить на работу?
Какой он всё-таки великий хитрец!
- Я, наверное, ищу благодарности, да? А ведь мне надо - я посмотрел на Заратустру исподлобья.
- Смешён музыкант, который недоволен своей публикой. Он ведь исполнял музыку, а не публику. Он с равным успехом может упрекнуть погоду в том, что она "не так" отреагировала на его божественное исполнение. А теперь рыба под майонезом.
Предупреждаю, погода тут не причём! Тебе понравится.
Рыба, действительно, была приготовлена выше всяких похвал, но, признаться, это не слишком радовало меня. После ужина Заратустра говорил так:
"Вы не умеете хотеть. Возможно хотеть, только возможное.
Желание не надежда, это желание и только. Невозможное вы не хотите, вам только кажется, что вы его хотите, на самом же деле вы о нём страдаете.
Нет смерти, нежелание вот, что такое конец. А желание это сама жизнь.
Не с желанием, но с жизнью боретесь вы.
Вы говорите, что страдание это неудовлетворённое желание. Даже если оно и так, то разве же лучше отсутствие желания?
Избегание это смерть.
Почему вы думаете о неудовлетворённости желания прежде, чем успели захотеть?
Разве не глупо спрашивать: Зачем не хотеть?. А если я спрошу вас: Зачем хотеть?, если вы сами себя спросите так?
Разве же не чувствуете вы свет, идущий от вас, изнутри во вне? Свет этот и есть ваше желание!
Ваше желание может разбудить мёртвых, но не этого следует желать вам, а самих Себя. Мертвец, что пытается воскресить труп, перепутал пляску с танцем, безумие с красотой.
Вы думайте о том, что будет потом, но вы не знаете, что есть сейчас. Разве же не понимаете вы, что не будет завтра, если нет сегодня?
Вы взываете к благоразумию, к завтра. А кто же будет жить?
Если жизнь приготовление к смерти, то это не жизнь. Вы считаете смерть венцом жизни, но разве возможно на живое надеть мёртвое?
Вы говорите, что не можете радоваться мелочам. Я тоже не могу радоваться мелочам, но что вы называете мелочью?
Благоразумие ваше, что сродни безумию, я называю мелочью; завтра ваше, которого нет ещё, зову я мелочью; вчера, которого нет уже, считаю я мелочью; суета ваша мелочна, так думаю я. Но что зовёте мелочью вы? Солнце, радость, жизнь?
Но я не требую от вас, чтобы вы думали так, как думаю я. Я хочу, чтобы вы думали так, как вы не можете не думать.
"Я не требую, я хочу", - так говорит эгоист. Если же вы посмеётесь над ним, если скажете вы ему, что он не получил того, чего хотел, он ответит вам: "Я не хотел, я хочу!". Если же скажете вы ему, что он остался с носом, он скажет вам: "Это мой нос, и я не хочу вашего!".
Я не проповедую, я живу, я хочу, но не надеюсь.
Результат это выдумка фантазии, нет результата "завтра", каждый миг сейчас это результат. Чего же вы ждёте?
Зачем же вы выдумываете "сейчас", разве же его нет? Куда ж оно делось?
Или вы не хотите?
