Курпатов А. - Дневник Канатного плясуна
Предисловие Канатного плясуна
I.
Привет! Я канатный плясун.
Впрочем, нет. Не совсем так... По специальности, я самый обычный врач-психотерапевт, не акробат и не самоубийца.
Но появился у меня новый, странный, загадочный даже знакомый, назвал меня канатным плясуном, и, знаете, я ему поверил.
А ему и нельзя не верить, он не просто убедителен он прост. Рядом с ним я чувствую себя малым ребёнком доверчивым, в меру глупым, завороженным и благодарным.
Этим счастьем и в детстве-то не особенно балуют, а тут бери не хочу, и оплаты не попросят.
Если сказать, что он к себе располагает, так это значит ничего не сказать. Он потрясающий! Если бы вы могли его видеть!
Представьте себе: перс, с огромными карими глазами, атлетическая фигура, и просто океаническая нежность во всём в жестах, во взгляде, в голосе.
В его жестах, движениях, статических позах заключена какая-то удивительная сила. Его взгляд, словно бездна, манит, завораживает, кружит голову, окрыляет.
Его слова, каждое его слово весомо, осмысленно, точно направлено в цель. Но он не заискивает, не пытается объяснять, не притормаживает на поворотах, он говорит ровно столько, сколько может быть сказано.
Я бы слушал его и слушал, вечность бы слушал, не прерываясь ни на секунду! Да вот только он сам время от времени внезапно замолкает и словно уходит куда-то. Что таится в этом молчании, что?
Я теряюсь в эти минуты, я заворожен.
Может быть, я сошёл с ума? По крайней мере, критики к своему состоянию у меня нет. Впрочем Так или иначе, но я решил делать дневниковые записи.
Может быть, в этом есть смысл? Но вероятнее всего, они окажутся тривиальным повествованием очередного безумца.
Записать переживание невозможно, но сейчас очень хочется.
Уже второй день как мой новый знакомый говорит со мной длинными монологами, их я решил записывать чётко, слово в слово. Но прежде, прежде я хочу рассказать вам, как всё это началось. А то и правда, примите меня за безумца! Нет, нет, ставить такой диагноз это моя работа!
Шучу. Поступайте, как знаете.
Канатному плясуну не пристало хорохориться, а то, неравён час, потеряешь равновесие и привет.
Ну, ладно. Так вот, была суббота
II.
В отношениях, мне кажется, самое главное чуткость и благодарность, какими бы они ни были: дружба, любовный роман, знакомство, соседство любые, главное чуткость и благодарность.
Недавно у меня появился такой чуткий друг, когда-то он был моим пациентом, а теперь и сам выступил в роли доктора: он подарил мне прекрасный дорожный велосипед с двумя десятками скоростей, свой, в надежде, что я всё-таки примусь за своё не бог есть какое здоровье и буду тренировать ослабевшие после болезни ноги.
По правде сказать, я и не думал, что может найтись хоть какое-то средство, способное оторвать меня от письменного стола и заставить оздоровляться. А вот нашлось!
Не велосипед конечно, а забота другого о тебе.
Нужность себя мы узнаём через нужность себя для другого. Мы нужны друг другу, это важно, остальное - блеф. Кто-то скажет, что всё это телячьи нежности и, что человек должен быть самодостаточен.
Дураки так думают.., несчастные дураки.
И вот, в очередной раз я миновал городскую черту на своём Trek`е и помчался на дачу. Мелькали родные сердцу пейзажи, гремели машины, а я крутил педали и думал
Один знаменитый психотерапевт как-то сказал: Много званых, да мало избранных. Очень загадочная фраза.
Избранные это значит выбранные. Но кого выберут? Того, кто считает себя слабым и ничтожным, или же того, кто считает себя сильным и способным? Иначе: того, кто ничто, или того, кто всё?
Почему-то большинство склоняется к мнению, что первого, тогда как сами они, разумеется, выбрали бы второго. В этом читается некая двойная игра, двойной стандарт, а это не годится.
Впрочем, тут вступает в действие ещё один немаловажный нюанс: сильный не значит невменяемый. Но для большинства так именно и значит, что нелепо.
Сильный от того и силён, что адекватен, а потому он более вменяемый, чем кто бы то ни было.
Мы должны быть сильными, но мы должны быть и чуткими, в противном случае вся наша сила дутая.
Парадокс в том и состоит, что для того, что бы тебя выбрали, ты прежде всего должен сам себя выбрать, ты должен стать сильным, тогда ты будешь нужен. А каждому из нас очень бы хотелось быть нужными, но мы хотим быть нужными, и одновременно, чтобы нас оберегали, хранили, заботились о нас и боготворили, по возможности.
В результате много званых, да мало избранных.
Мы заложники двусмысленности. Мы ничего не можем признать до конца: ни свою силу, ни свою слабость.
Гонимые въедливым и бессмысленным страхом, мы постоянно ищем себе оправданий, ищем и находим.
Впрочем, наш увёртливый, суетливый, беспокойный ум способен и на большее. Став государством в государстве он навязывает нам свою ущербную политику: он заставляет нас считать себя исключительными и при этом не перестаёт вынуждать нас уповать на признание, поддержку и тому подобные глупости. Но кто же, скажите на милость, может признать нашу исключительность, если мы настолько исключительны, что понять нас с нашей исключительностью никому не под силу. В результате, окружённые людьми, мы тяготимся одиночеством.
Стоит ли этому удивляться, ведь в результате всех этих замысловатых манипуляций мы начинаем бояться самих себя?
Мы безумны, но мы боимся всего чего угодно, только не своего безумия. Мы без конца боимся: Что подумают другие? Как это будет выглядеть? Правильно ли я поступаю?
Поймут ли меня? Оценят ли?
Не обманут ли? Не решают ли они свои проблемы за мой счёт?
Нужен ли я? Не бросят ли? Будут ли меня любить так же, как люблю я? Сколько мне осталось жить, и что со мной будет после смерти? Не будет ли мне больно? А зачем я живу?
А справлюсь ли я? А если я оскандалюсь, сойду с ума, расплачусь? А что если всё это бессмысленно? А что если я заблуждаюсь?
И зачем это всё?!.
Вот дурацкие вопросы!
Их безысходность повергает человека в тоску, и он бежит в никуда, бежит без оглядки, бежит, судорожно перебирая ногами. И вот ему уже кажется, что нет никаких вопросов. Но только мелкая рябь пойдёт по воде, как они снова, с ещё большим остервенением поднимают свои плоские головы и шипят. Но о чём они?
Что кроется за ними? Чего мы боимся на самом деле?
Быть собой, позволить другому быть другим вот две вещи, которые наполняют нас страхом. Нам кажется, что быть собой это быть не таким, как все или совсем не таким, а значит изгоем и проч. и прочь.. И это величайшее заблуждение, которое по его глупости и не разъяснишь.
Конечно, мы такие как все, мы ведь люди, значит ничто человеческое нам не чуждо, но с другой стороны, мы то проявляем это человеческое каждый по своему, так что вот и бездна отличий.
В двух этих страхах быть собой и позволить другому быть другим заключён один: быть, оказаться или казаться слабым. Но ведь именно страх и ослабляет.
Значит мы уже слабы, так чего же нам бояться, что слабость заявит о себе? Она уже состоялась, поздно предохраняться.
Слабость у нас не в почёте. Нам говорят: Будьте сильными!.
И, наверное, это правильно. Но что значит быть сильным? Вот она великая языковая игра разумного человечества!
Потворствовать своему страху это значит быть сильным, а презреть все свои опасения, перестать защищаться, переступить раскалённую грань одиночества это слабость! Сумасшедший дом
Может быть, люди уже умерли?.. По крайней мере все признаки жизни отчаянно отдают мертвечиной.
Сумасшедший одинок, он сбежал от мира в искусственные, но зато искусно обустроенные адовы кущи своей мысли, фантазии, бреда, принимаемого за логическую строгость. Мы таковы. И я таков.
Это признание, но оно - только первый шаг на пути к радости в туннеле темноты, который, должно быть, венчается пространством Света. Может быть А сколько их ещё будет, таких шагов?
Будут ли? Что дальше?
Какой следующий?
Вот об этом я думал в тот вечер, неделю тому назад.
III.
Велосипедные шины трудолюбиво шипели у меня под ногами, асфальт постепенно сменился просёлочной дорогой, а потом и вовсе обратился узкой лесной тропинкой. А я всё ехал и ехал, петляя между деревьев.
Ловкости моей можно позавидовать (слон в посудной лавке и то, наверное, более грациозен), так что, в конце концов, выехав на песчаный берег какой-то незнакомой речушки, с управлением я всё-таки не справился и изящно затормозил передним колесом велосипеда об одиноко стоящую на берегу осину.
Падение было неизбежно, и оно состоялось. Не пытайтесь избежать неизбежного, - иногда говорю я своим пациентам, а теперь и сам воспользовался собственной рекомендацией.
- Блеск! услышал я чуть поодаль чей-то почти безразличный бархатный голос. Не смущайтесь неловкости.
Проворность сестра плутовства.
Я обернулся. На травянистом склоне, безмятежно любуясь закатом, сидел рослый мужчина лет, наверное, тридцати.
- Впрочем, плут тоже по-своему обаятелен, - продолжил незнакомец, не поднимая на меня глаз.
Чёрные, как смоль волосы, вьющиеся подобно металлической стружке, спадали на его широкие плечи, обрамляя классическое по красоте лицо. Взгляд его был тих и печален.
Хотя, может быть, печаль мне только привиделась, не знаю.
Меня мгновенно сковало смущение, я неловко поднялся, отряхнулся и что-то буркнул в ответ на последнее замечание незнакомца, он посмотрел на меня, улыбнулся и произнёс:
- Вы не ушиблись?
В этом вопросе не было и тени издёвки, что подкупило меня сразу, окончательно и бесповоротно. Просто же меня подкупить!
- Есть малость, - признался я, всё ещё продолжая отчаянно смущаться своей неловкости. Пустяки.
- Кто вы?
- Велосипедист-любитель, - отшутился я, но не тут-то было.
- Похвально, но не вполне определённо, - спокойно парировал мой собеседник.
- Человек, - ответил я сдержанно, словно бы зондируя почву.
- Определённо, но слишком общё.
Кажется, очередной мой ответ, как, впрочем, и прежний, зиял полным отсутствием сообразительности. Незнакомец явно желал услышать что-то другое.
- Тогда Андрей, - я снова попытал счастье, заинтригованный этим поединком.
Он странно посмотрел на меня.
- Значит, ловец, - констатировал незнакомец и продолжил свой допрос. - Дальше
- Психотерапевт, если вас это интересует, - сдался я наконец.
- А, канатный плясун! радостно воскликнул незнакомец и впервые посмотрел мне прямо в глаза.
Я попал! Но куда?
- В каком смысле? недоверчиво поинтересовался я.
Он улыбнулся, и так странно, словно прежде мы были знакомы, а теперь он покорно ждёт, когда же, наконец, я его признаю. Но, убей бог, я не мог его вспомнить!
Я снова напрягся.
- Мы знакомы? неуверенно поинтересовался я, подойдя к незнакомцу чуть ближе.
- А то нет? он добродушно рассмеялся.
Озадаченный, я сел рядом с ним на тёплый склон и бесцельно уставился в раскрашенный пунцовым закатом горизонт.
- Да? удивился я. - Странно... А почему я канатный плясун?
- Помнишь: солнечный воскресный день, базарная площадь, тонкая проволока, натянутая между двумя башнями, и беснующаяся толпа замерших от хищного волнения зевак?..
Нельзя сказать, чтобы я помнил, будто бы это было со мной, но произведение я, конечно, уже узнал.
- Ницше?
- Да, я знал его, - тихо, бесчувственно, словно пустым эхом, ответил незнакомец.
Если бы сейчас он смотрел не на закат, а на своего собеседника, то бишь на меня, то, вероятно, стал бы свидетелем крайнего изумления, отразившегося на моём лице. Признаться, я видел сумасшедших, которые не только знали Ницше, но и состояли с ним в близкородственных связях, но то были сумасшедшие К счастью, он смотрел на закат.
- Ну, что? Вспомнил? тихо продолжил мой собеседник.
- Как я открыл маленькую дверцу башни и встал на проволоку?
Он радостно посмотрел на меня.
- Не хочется вас расстраивать, - я пытался быть деликатным, - но, так что бы это было именно со мной, то, нет. Кажется, нет.
- Ну, конечно, ты ведь умер тогда, - спокойно сообщил мне загадочный незнакомец. - Ничего, вспомнишь. Я тебя искал, канатный плясун
Его большие миндалевидные глаза лучились нежностью, и я непроизвольно улыбнулся ему в ответ. Казалось, теперь я узнал его. Но где мы с ним виделись?
Что со мной происходит? Может быть, я только что получил сотрясение мозга, столкнувшись с этой благословенной осиной, и теперь пребываю в забытьи?
Просто Алиса в стране чудес какая-то! Но если это и был сон, то, право, мне не хотелось просыпаться.
- Ты прости меня, - тихо произнёс незнакомец, в котором я уже (сумасшедший!) подозревал Заратустру. Я оставил тебя там, в дупле. Сглупил, было дело.
Я сказал, что не буду больше разговаривать с мёртвыми. Я не знал тогда, что нет смерти в смерти, что смерть только в жизни - смерть. Прости.
Я искал смерти, оттого, видно, и думал, что она есть. Прости, ладно.
- Не бери в голову, Зар, - сказал я вдруг, и мгновенно испугался собственных слов. Казалось, это говорил не я, а что-то во мне ответило его смущённому взгляду.
- Спасибо. Я знал, что ты простишь меня, - кажется, что в этот миг тяжёлый груз упал с его плеч. - Мы ведь друзья? отчаянная надежда на моё Да звучала в этом вопросе.
- Ещё бы!
- Ты скучал обо мне? смущённо спросил Заратустра.
- Скучал, только не знал, что о тебе, но скучал. Ты простишь меня?
- Вот тоже, скажешь! он засмеялся. Ты ведь умер тогда.
В голове моей воцарилась ужасная терминологическая путаница. Я так и не мог понять, как по мнению моего собеседника: есть смерть, или же её нет.
И если её нет, то как тогда получилось, что я всё-таки умер. Но, кажется, Заратустру эта проблема совсем не беспокоила.
Может быть, это и не было проблемой?
Я растерялся, но усилием воли всё-таки воздержался от дополнительных расспросов. Он был настолько спокоен, настолько светел, умиротворён, что я со своим терминологическим занудством был бы совсем некстати. Да и какая ерунда, право!
Умер, не умер один чёрт!
- А теперь как? Произвожу впечатление живого? поинтересовался я. Дышится, по крайней мере, легко.
- И только-то? отшутился он с укоризной.
- Нет.
- Ты устал? спросил он после паузы.
- Есть малость. Ерунда, - я пытался выглядеть равнодушным, мне не хотелось прерывать этот странный и вместе с тем завораживающий разговор из-за охватившей меня слабости.
- Усталый должен отдыхать, а не искать новых ощущений
Он помедлил и продолжил как-то отстранённо:
- Кожа у вас притупилась, онемела. Путь бесчувственного между убийством и суицидом.
Не надо больше крови, Андрей, ни своей, ни чужой, хватит. Иллюзия ничего не стоит.
Отдохни, дышится ведь легко, - и он снова поделился со мной нежной улыбкой.
Взглядом своим он окидывал пунцовое небо, а я смотрел на него, завороженный и потрясённый. Что мне предстояло пережить с этим человеком? Человеком ли?
Сверхчеловеком?
IV.
Заратустра смотрел в небо и, казалось, удивлялся. Река несла мимо нас свои темные воды, на том берегу виднелась чёрная полоска соснового леса.
Погружающееся в небытиё Солнце окрасило горизонт розовой пеленой рваных облаков.
Человек не умеет быть человеком, - говорил Заратустра. - Он ведь даже не может говорить с другим человеком напрямую, без соглядатаев и посредников. Он, подобно шпиону, подслушивает свой собственный разговор с другим человеком.
В присутствии шпиона он не может не лгать, он боится. Человек не умеет говорить с Другим глаза в глаза.
Видишь тот берег? Для того чтобы перейти на другой берег, человеку не нужен мост, ему просто не нужно бояться.
Ему ничто не угрожает, это его страх рисует опасность. Опасность столь же мнима, сколь и порождающий её страх.
Но страх появился раньше самосознания, поэтому страху человек доверяет, а самому Себе нет. Страх породил самосознание, простое породило сложное. Это нормально.
Человек произошёл от червя, стоит ли этого стыдиться? Сложное всегда следует за простым.
Теперь человек стоит в очереди к самому Себе, но он стоит в очереди последним, он стоит в очереди за червём. Так он ничего не дождётся.
Скорее уж, действительно, червь станет человеком!
Ожидание ожиданию рознь. Покой не то же, что и бездействие, бездействие не может быть покоем, ведь человек живёт. Но ему некуда идти, некуда, потому что незачем.
В нём всё уже есть, всё предусмотренно.
Понять простое сложнее всего, именно поэтому сложное было создано для понимания простого. Сложное нужно, но нужно оно для простого, а не само по себе. Сложное лишь инструмент, простое - жизнь.
Кто поймёт роль и место сложного, тот позволит жить своей жизни.
Я не люблю человеческой суеты. Суетливый пытается попасть в струю и никогда не узнает, что сам он и есть этот поток жизни, ибо неограничен.
Я не люблю человеческого тщеславия. Тщеславному есть, что терять.
Он будет бояться, даже если предметом его тщеславия будет бесстрашие.
Я не люблю человеческих оправданий. Поиск причины поиск конца.
Зная причину, всегда можно оправдать собственное бездействие. Любой конец иллюзорен, но он же реален для имеющего оправдание. Можно стать жертвой, даже если она никому не нужна.
Я не люблю оправданий глупости.
Я не люблю человеческих знаний. Человек норовит своим знанием учить другого, но кто просил его об этом?
Человеческое знание подобно неоплодотворённому яйцу. Эти яйца нужно непременно кому-то всучить, иначе они испортятся, а вырасти из них ничего не вырастет.
Они рождались не для того, чтобы жить, а для того, чтобы умереть. Я не люблю знаний, которыми учат.
Я не люблю человеческого созидания. Какая разница, что от трудов ваших меняется форма вещества, если не меняется вещество? Иллюзия созидания обманывает созидающего.
Я не люблю созидания ради разрушения.
Я не люблю человеческих добродетелей. То, что идёт от сердца не имеет имени, то что идёт от разума не имеет смысла. Добродетель не заслуга, она могильщик.
Так отпевают искренность. За искренность не дадут медали, но добродетель в орденах, как в латах.
Эти латы, подобно коросте, покрывают сердце, и сердце иссохнет от такой заботы. Я не люблю почитаемых добродетелей.
Я не люблю человеческой торговли духом. Неважно какой целью возбуждаете вы дух свой, ибо зависимый от цели, он перестаёт быть духом. Из определяющего становится он определяемым, если выставлен на торги.
Торг не уместен, если товар подпорчен, торг обесценивает. Разменяете дух получите душок.
Я не люблю разменной монеты человеческого духа.
Я не люблю человеческое стремление делать свою судьбу. Карьера участь раба. Нужно жить, тогда необходимое дано будет, а более необходимого даже глупцу не может быть нужно. Ненужное не будет востребовано, невостребованное сгниёт и погубит необходимое.
Жизнь не более того, что она есть, но её не может быть мало. Судьба ненужный и тлетворный довесок к жизни.
Я не люблю человеческого стремления делать свою судьбу.
Я не люблю человеческого стремления быть хорошим. Стремиться быть хорошим, значит быть для других каким-то, но не сами Собой, а значит и не быть вовсе. Если же тебя нет, что в тебе проку? А хочешь ты быть, то придётся тебе быть самим Собой.
Стремящийся быть хорошим, не может быть им, ибо его нет. Стремление быть хорошим ложь.
Я не люблю человеческой лжи.
Я не люблю человеческого служения, ведь за службу ожидают награду. Но зачем награждаться за жизнь? Или награда за служение это похороны за государственный счёт? Есть только два пути: ты или не жил, или награждал жизнью.
Я не люблю человеческих иллюзий, судьба же из их числа.
Я не люблю человеческого сомнения. Сомневающийся неустойчив, он зыбок. Какая разница, что ты всё сделал правильно, если ты сомневаешься?
Сомнение разрушает деяние. Считай, что ты ничего не сделал, если ты сомневаешься. Жизнь не может быть относительной, в таком качестве её нет. Если нечто есть, в этом нельзя сомневаться.
Сомневающийся не любит жизни, а я не люблю человеческого сомнения.
Я не люблю человеческого стремления делать добро. Если добро, которое ты сделал, приносит тебе радость это добро для тебя, это эгоизм. Признайся в этом и не лги себе!
А если исходящее от тебя добро не радует тебя, разве это добро? Стремящийся делать добро следует идее добра. Реализуя идею добра, он не радуется, он растит в своём сердце жадную злобу.
Когда-нибудь она станет чёрной местью. И не важно кому будет он мстить себе или другим, он каторжник иллюзии, он сам несчастен. Человек, делающий добро, не желая быть добрым, это эгоист жизни, он пестует жизнь.
Я не люблю стремлений, от них дурно пахнет.
Я не люблю человеческого предпочтения. Одно не лучше другого, если ты не слеп, ибо во всём есть правда. Оказывая предпочтение одному, ты отказываешь в правде другому, а значит ты лжёшь. Предпочтение всегда лживо.
Оказанное тобою предпочтение говорит, что в остальном ты слаб. Признай слабость свою и не бойся быть слабым, если ты такой!
Делай, что можешь, но не думай, что ты оказываешь предпочтение!
Я не люблю человеческого высокомерия. Всякое высокомерие это презрение, выказанное жизни. Если же не ценишь ты то, что имеешь - ты предаешь. Благодарность не является покорностью, а покорность не бывает благодарной, поэтому не люблю я и человеческого самобичевания.
Высокомерный неспособен разглядеть собственной слабости, этим он претендует на абсолютную силу он сядет в лужу. Уничижающийся не сделает даже того, что в его силах.
Я не знаю, кто лучше из этих двух, ведь не важно, почему ты предал жизнь! Ты сделал это!
Я не люблю человеческого самолюбования. Глупо гордиться своим ростом или цветом волос благодари за это своих родителей, пусть они гордятся тобой. Если то, что постиг ты мудрость, то это мудрость жизни.
Чем же ты похваляешься? Отличай суть от содержания, второе не принадлежит тебе, придёт время и его отнимут от тебя, так и не дав наиграться. Радуйся, полоумный Нарцисс, восхищённые твоей красотой, сорвут тебя!
Любующийся, ты можешь любоваться только собственной смертью! Дурной вкус у того, кто любуется смертью вместо того, чтобы жить, поэтому я не люблю человеческого самолюбования.
Я не люблю человеческого стремления к свободе. Что такое свобода? От чего хотят они свободы?
От жизни?! Они хотят гарантии безнаказанности! О, как же несвободны они, эти рабы, стремящиеся к свободе, полные страха!
Нет, не будет им свободы! Никогда не будет! Какое дело вам до свободы, безумцы, если страшитесь вы быть свободными? Зачем вам права, если страшитесь вы быть правыми?
Страх вот ваши цепи, а свобода это свобода от страха. Что ж, ждёте вы от других то, что можете дать себе только сами? Мне смешно человеческое стремление к свободе!
Только мертвецы стремятся к свободе, ибо они не знают жизни, а я не люблю это стремление.
Я не люблю отрицания человеком самого Себя. Почему люди, будучи эгоистами, так ненавидят эгоизм? Разве же не следует положить имеющееся в основание, прежде чем начать движение?
На чём же ещё основываться, если не на том, что есть ты? Кого же вы пытаетесь обмануть? Быть эгоистом значит ощущать себя, значит быть собой, значит не лгать о себе другому, значит быть собой для другого, значит позволить другому быть Другим, самим Собой! Отрицая себя, вы отрицаете Другого!
Только иллюзия достойна отрицания, а человек, отрицающий себя, отрицает жизнь, он мёртв, он не человек, он труп. Я готов говорить с умершим, но я не могут говорить с живым трупом!
Отрицающий себя отрицает меня, я не могу говорить с ним, меня нет для него. Но я хочу говорить с человеком!
Да, я не люблю человеческое, но я дорожу человеком!
Человеческое есть нечто, что должно быть побеждено.
