Бронин С. - Дефектные псевдопсихопатии
Далее - преимущественно лица, которых можно отнести к тому типу, который был определен выше как дефектная псевдопсихопатия: где динамика процесса не очевидна (или недовыявлена?), а состояние в целом выглядит статичным, стационарным, родственным, с патологией характера. Шизофреноподобный дефект, специфический изъян психики, обнаруживается здесь в своих обычных проявлениях и преломлениях: в дезорганизации человеческого общения, мышления, планирования действий, речи, в особенностях облика, в мимике, моторике, интонации и т. д., но все симптомы выглядят в поперечнике статуса и по биографическому длиннику не как болезнь, а как постоянные свойства личности, едва ли не изначально ей присущие и лишенные поступательного движения.
Набл.29. Женщина 28 лет. Отец - летчик, вспыльчивый, гневливый, деспотичный, держал семью в страхе; в последние годы сильно пил.
Мать слабовольная, плаксивая, покорно подчинялась мужу; по профессии - библиотекарь. Брат пьющий.
У самой обследуемой в детстве были истерики, кончавшиеся полуобморочными состояниями: если не исполняли ее желаний, то громко рыдала, билась ручками и ножками, опускалась без чувств на пол; настоящих судорог в этих полубессознательных приступах не было, мочи не теряла. Они были нечастыми и продолжались до 10 лет.
Была капризна, плохо ела. Всегда, сколько себя помнит, была общительна, ее любили, ей нравилось нравиться. До 7-го класса училась на отлично, увлекалась литературой: учителя ценили ее способности и интерес к гуманитарным предметам и прощали невыученные уроки. В 6-7-м классах стала участницей кружка, который обособился от остального класса и составился из учеников, интересовавшихся искусством и пренебрежительно отзывавшихся о серой массе.
После 7-го класса семья переехала из Москвы в подмосковный город и она сменила школу. Здесь учителя отнеслись к ней без прежнего предпочтения, и она сразу стала учиться хуже. Не смогла освоиться в новом коллективе, сдружиться с соучениками, хотя поддерживала с ними внешне вполне свойские отношения.
Ездила к старым московским друзьям и жаловалась им на новых одноклассников: те провинциалы, плохо одеваются и пр.. После школы отец устроил ее радисткой на аэродром. Здесь проработала 4 года, но профессии не освоила: ее прозвали в насмешку радиомаляром. В свою очередь, нелестно отзывалась о сотрудницах аэродрома, которые все сплошь были будто бы легкого поведения, видела кругом одну грязь.
Посещала ту же московскую компанию, где обретались одни и те же лица, как бы распределившие между собой виды искусств: один писал стихи, другой занимался музыкой - она увлеклась режиссурой. После того как умер отец, ее уволили по сокращению штатов.
Она поступила, по совету актера, знакомство с которым длилось всего день, в вечерний институт культуры. Проучилась там полтора года, не выдержала нагрузки (одновременно работала секретаршей), познакомилась в это время с будущим мужем, легко оставила учебу. Вышла замуж в 22 года, в 23 родила дочь. Муж (один из немногих, кого мне так и не удалось застать дома и опросить) оказался требовательным до абсурда деспотом: ему нужно, например, чтобы она нарезала куски хлеба толщиной ровно в сантиметр - иные он браковал и швырялся ими.
Он как-то особенно тяжело молчит и когда приходит домой, она теряется, сникает, боится его и безропотно во всем ему подчиняется. Он, по ее словам, сделал ее бестолковой, лишил ее индивидуальности, самобытности, она совершает в его присутствии массу ненужного - называет это состояние унизительным. В последние годы постоянно говорит о необходимости развода, но ничего в связи с этим не предпринимает.
Когда соседка спросила ее о причинах такой непоследовательности, она загадочно намекнула на необыкновенную потенцию мужа. Разделила все же с ним ведение хозяйства и после этого сразу же почувствовала себя свободнее.
Соседка по лестничной клетке, с любопытством наблюдающая за нею и помогающая ей в хозяйстве, говорит, что для нее характерна поразительная беспечность и детскость в каждом ее поступке и душевном движении: она доверчива, все без разбору рассказывает о себе, легковерна до крайности. Недавно познакомилась в доме отдыха с монтером Славкой, приехала в восторге от него: Он меня так любит. Этот человек подбил ее увести среди бела дня на улице чужую собаку - она так и сделала.
Вскоре перестала с ним встречаться: с ним скучно - жила в это время с мужем. Стоит кому-то пригласить ее на вечер, она расцветает, сияет от счастья, радуется как ребенок, весь день ходит довольная, но, несмотря на это, неизменно опаздывает на свидание.
Вообще всегда и всюду опаздывает, хотя все делает в спешке. Недавно, по ее собственному свидетельству, едва не оказалась втянутой в сомнительную историю с порнографическими снимками: польстилась на косметику - может истратить на нее последние деньги и сидеть потом без хлеба. Никудышная хозяйка, по оценке соседки, и в частности - крайне небрежно относится как к своим вещам, даже дорогим, так и чужим, взятым на время в пользование, не понимает их ценности, возвращает истрепленными и испорченными, каждый раз по-детски просит прощения. Никак не может по-настоящему обжить квартиру и наладить быт: кажется, что она занимает временное помещение, каждую минуту может съехать и потому безразлична к своему жилищу.
При этом наделена завидной энергией: весь день на ногах, всегда готова развлекаться, по ночам стирает.
В доме у нее неряшливо, повсюду разбросаны вещи, на полу радиоприемник; комната как бы разделена прямой линией на мужскую и женскую половины, утратила из-за этого всякий уют и цельность. Сама она чересчур, до суеты, подвижна, лишена грации и изящества, лицо густо намазано косметикой.
Должна была ехать к матери, но с приходом врача словно забыла о своем намерении или вдруг поменяла планы. Держится со светской гостеприимностью, но тон высказываний едва ли не с начала разговора не соответствует этому радушию - неожиданно ущербный, самокритический.
Говорит, что стала дура-дурой, иначе относится теперь к прежним друзьям и их общим устремлениям: все получились неудачники. Хочет все же усовершенствоваться в профессии (работает машинисткой), освоить машинку с латинским шрифтом, прибавляет со значительностью, что всегда был интерес к иностранным языкам. По окончании беседы, которую вела с видимым удовольствием, сразу же словно забыла о ней, заторопилась и засобиралась: бестолковая, сумбурная, оживленно-озабоченная.
Речь с книжными штампами, излюбленными словечками, выспренне звучащими оборотами, которые ей самой кажутся особенно удачными: так и запишите (С).
История эта характерна для определенного рода неудачников от искусства: не все они таковы, но многие. Отличаясь с детства капризностью, потребностью быть на виду, владеть безраздельно общим вниманием, такие лица претерпевают в юности шизоидный кризис, в течение которого отдаляются от сверстников, переоценивают жизнь наново, ориентируются на художественное, артистическое, философское и пр. отражение и переосмысление действительности - в ущерб активному участию в ней и ее непосредственному чувственному восприятию. Они собираются в кружки, исповедующие своего рода групповой аутизм и коллективное инакомыслие, живут и мыслят в них по видимости вместе, но на самом деле врозь, слушают не столько других, сколько себя в них: живые человеческие связи подмениваются в таких компаниях рефлективными, умозрительными, опосредующими общность эстетических и культурных интересов.
Детская истеричность, сохраняющаяся цельным пластом в психике этих лиц (поскольку психопатия, сформировавшаяся в детстве, оказывается в дальнейшем очень устойчива), соединяется в них со свойственными юношеской шизоидии эстетизмом и культуртрегерской установкой, побуждают их принимать далеко идущие, ответственные решения: стать артистами, режиссерами, поэтами и т. д. - они тем словно нарочно искушают и испытывают судьбу, и без того чреватую у них неизбежными житейскими неудачами и коллизиями.
Под эту схему в той или иной мере подпадают, возможно, многие представители творческих профессий - не одни только неудачники. Мы не будем обсуждать здесь, что психопатологически отличает преуспевающих деятелей искусства от несостоявшихся, но неудачники в целом, видимо, чаще бывают больны: если не во врачебном, то в биологическом смысле слова - болезнью судьбы по Н. Еу. Подспудное, подледное течение патологического процесса приводит здесь к тому, что его носители в нарастающей мере утрачивают способность к эмоциональному отклику, сопереживанию, мимикрии, перевоплощению - всему тому, что в профессиональном искусстве ценится в особенности: напротив, все более отгораживаются от мира глухой шизоидной стеной, делаются неловки, невыразительны, а мимика их, при попытке форсировать возникшие трудности, приобретает утрированный, натужный, нарочитый, манерный, иногда почти судорожный характер.
Им следовало бы отказаться от своих притязаний, посвятить себя делу более спокойному и менее публичному, но вся их психика в целом, приобретя косность и инертность, не в состоянии отказаться от дела жизни, от идейных доминант и порочных кругов юношеского мышления - это равносильно для них духовной и идейной смерти, полному и окончательному поражению.
Латентно-шизофренические черты в последнем случае вполне очевидны- они лишь замаскированы несвойственной шизоидии моторностью, неуемной подвижностью этой молодой женщины, которая у нее, возможно, от отца, деспота и эпилептоида (у нее самой в раннем детстве были приступы типа аффект-эпилептических). Но при незаурядной двигательной активности она оказывается по существу ограниченно трудоспособной из-за ежеминутно меняющихся и никогда не завершаемых ею планов, нестойкости целевых установок, неспособности к сколько-нибудь длительному сосредоточению на чем-либо - если только это не чисто машинальное, ритмическое занятие типа стирки.
Впечатление таково, что источник энергии, который обеспечивает выполнение всякого труда неспецифической моторной, физической энергией, остался здесь не затронут болезнью; второй же, более специальный, тесно связанный с организацией трудового процесса во времени, его планировкой, началом и завершением, то есть с собственно психическими функциями, пострадал, как это обычно бывает у таких больных (т. е. латентных шизофреников и дефектных шизоидов), в первую очередь: у этой женщины он изначально слаб и постоянно прерывается иными, идущими со стороны, случайными им-89пульсами. Эта кардинальная несостоятельность идет в паре с неочевидной, но временами прорывающейся наружу субдепрессией (парадоксальным образом сочетающейся со столь же постоянной, хронической расторможенностью). Основное настроение, преобладающий аффект, состоит здесь действительно как бы из двух слоев: наружного гипоманиакального и лежащего под ним - субдепрессивного. Выглядя беспечной, она, раскрываясь, с беспощадной, нелицеприятной самокритичностью и депрессивной резиньяцией говорит о своих неудачах в жизни, о несбывшихся мечтах и планах (хотя и здесь, как это сплошь и рядом бывает у шизоидов, идеалы юности не исчезают вовсе, но остаются тлеть в сознании и каждую минуту готовы возродиться вновь из пепла: они звучат, в частности, скромным отголоском в ее намерении освоить машинку с латинским шрифтом).
Характерно и то, что при таком идеализме побуждений она, будучи патологически (и избирательно) внушаема, готова, под влиянием злонамеренных советников, к ничем не мотивированным, бескорыстным, едва ли не невольным правонарушениям - эта пассивная подчиняемость уже, видимо, не раз доводила ее до черты, за которой могли воспоследовать серьезные житейские неурядицы. Что касается ее речи, то она носит книжный, путаный характер, лишена живости, образности, изобилует штампами, неуместными излюбленными словечками, которые являются, хотя и далекими, но все же родственниками неологизмов и нестандартных словоупотреблений параноидных хроников. О своих отношениях с мужем она говорит как о вполне патологических, уподобляя его влияние на нее гипнотическому воздействию.
Мы не наблюдали этот характер в движении, у нас нет достаточных данных для его реконструкции во времени - может быть поэтому он предстает перед нами как статичный, неподвижный, дефект-психопатический, но по сгущению шизоидных и дефектных проявлений он, безусловно, непосредственно примыкает к латентно-шизофреническим.
Следующая выдумщица в чем-то схожа с этой.
И у нее помимо явной шизоидии имеется стертая эпилептиформная симптоматика, которая, возможно, и держит ее на плаву, помогает удержаться в жизни: подобные миксты менее подвержены разрушительному действию вялотекущего шизофренического процесса. Она, при всей своей чудаковатости, более целостна и практична, менее расщеплена: ее чудачества более изолированы, как бы прячутся в сокровенной психической нише, оберегаются ею от стороннего глаза и лишь время от времени открываются для всеобщего обозрения; инкапсулированные таким образом, они в меньшей степени влияют на ее повседневную жизнь, в которой она, по сравнению с предыдущей женщиной, чувствует себя более уверенно.
Перед ее биографией - краткие сведения о матери, также весьма примечательной.
Набл. ЗО.
Женщина 72 лет. Из крестьян Рязанской области. Вторая дочь больна шизофренией: смолоду распущенная, страдала затем повторными приступами маниакально-кататонического возбуждения; имеет 2-ю группу инвалидности.
Сама мать была швеей-стахановкой, очень трудолюбивой и работоспособной, но законченной одиночкой: подруг не имела - одни шапочные знакомства. Вышла замуж, но ни к мужу, ни к половой жизни вообще влечения не испытывала; родив двух дочерей, с мужем развелась и больше в брак и в иные интимные связи не вступала.
При этом всегда очень легко говорила об интимных отношениях, вызывая неловкость у слушателей даже в простой среде - или в ней в особенности. Эта черта в ней в последние годы усилилась. Настроение ее теперь, кажется, постоянно повышено: она то смеется, то улыбается, но всегда молча и если говорит, то все невпопад.
Стала какая-то загадочная, еще более неожиданная и бесстыдная в речах, всех шокирует своими выходками и прибаутками. Словно находит удовольствие в подобных провокациях слушателей, бравирует ими - соседи же считают ее не вполне нормальной и не по годам помешанной на сексе.
Дома весь день не покладая рук работает по хозяйству - тоже все молчком, хотя и с веселым настроением. С дочерью разговаривает лишь в силу крайней необходимости.
Посмеивается с заговорщическим видом: будто у нее есть с врачом общие тайны, на вопросы не отвечает или бормочет что-то невнятное, уходит от разговора, сохраняя на лице игривую улыбку и комическое, стыдливое выражение (С).
Набл.31. Женщина 48 лет. Всегда была фантазеркой, мечтала о необыкновенных профессиях.
Любила в молодости ходить к окнам анатомички на Моховой, смотреть на трупы в прозекторской и представлять себе покойников живыми: Стоишь, за него переживаешь. Охотно читала, но училась средне: было много лени. Не любила домашнего хозяйства, все делала мать, она только вязала. Ненавидела старшую сестру, впоследствии заболевшую: та ее обижала - испытывает то же чувство к ней и поныне.
Со времени месячных (13 лет) и до 19 обмороки: шумело в голове, затем медленно опускалась без сознания на пол; упасть могла где угодно: в магазине, на улице. С 19-20 лет стала бойчее, разговорчивее, появилась легкость в принятии важных решений, почти нарочитое легкомыслие. Поступила, в соответствии с давним желанием, гримером на киностудию, охотно ездила на съемки. По-прежнему любила пофантазировать, поделиться выдумками с приятельницами, поболтать в компании (но не петь и не танцевать: этому так и не научилась).
С этого времени будто бы наделена способностью влиять на настроение окружающих, менять его: У меня столько юмора. В 22 года вышла замуж за шофера студии: поспорила перед этим с подругой, что женит его на себе; до этого никаких планов на него не строила: выиграла мужа за 5 рублей, по ее словам. Во время беременности (25 лет) возобновились обмороки, повысилось давление крови, был выкидыш. Вторая беременность завершилась срочными родами, но мальчик умер во сне в 2 года.
В 30 лет родила сразу скончавшуюся после родов девочку. В эти годы супруг начал пить запоями; когда он возвращался домой пьяный, с ней случались истерики, как и в юности кончавшиеся обмороками: вначале нарочно устраивала их, чтобы напугать мужа, затем теряла контроль над собой и сознание. Когда он стал пить меньше, сделалась спокойнее. С климакса (43 года) -ухудшение самочувствия: слабость, приливы, сердцебиения.
С этого же времени очерченные колебания настроения: по нескольку часов в день тоска и апатия. Родила наконец здорового сына, начала работать горничной.
Невысокая, гиперстенического сложения, толстая, краснолицая. Говорит нараспев, в однообразно повествовательном тоне. Пренебрежительно отзывается о муже, не соответствующем ее идеалу мужчины: она любит стройных и подтянутых, а муж далек от этого идеала.
О сыне тоже говорит без тепла, поверхностно. Сосредоточена на себе, на своих незаурядных способностях.
Говорит, что любит разыгрывать людей и преуспевает в этом. Со слов соседей, выглядит это так: приходит, например, домой, говорит, что купила где-то очень хорошие яблоки за 20 копеек - все туда бегут, а она очень довольна тем, что всех разыграла, считает свою шутку очень смешной и всем о ней рассказывает (С).
Для полноты картины и кратко - сын этой женщины:
Набл.32. Юноша 18 лет. В раннем детстве капризный, обидчивый, возбудимый, До 10-12 лет были тики.
В школе был очень ленив, играл с девочками и мальчиками Младше себя. С 15-16 лет стал трудным, раздражительным, надолго запирается в ванной. Оставил школу, решил стать гитаристом, играет (плохо) на этом инструменте.
Жалуется на головные боли. Неприветлив, ушел от разговора, сославшись на занятость (С). - --Мать с дочерью во многом схожи: обе шокируют соседей, ставят их в тупик и, как им представляется, потешают, обе - с чертами дурашливости и клоунады. У матери в последние годы развивается вполне характерное состояние с парамимией и загадочной, непроницаемой молчаливостью. Меру скрытой болезни дочери можно определить нелепостью ее розыгрышей - в них дефектность ее психики, в иное время не столь явная, как бы фокусируется и высвечивается.
Она (повторимся) в чем-то похожа на женщину из предыдущего наблюдения: влечением к искусству, на этот раз - к кинематографу, определяющим (во всяком случае, на время) выбор профессии, легковесностью в принятии самых важных житейских решений, нарастающим одиночеством в жизни; обе, кроме того, по наличию скрытой или отзвучавшей эпилептиформной симптоматики, могут быть отнесены к большой и сборной группе шизоэпилептоидов, где нарастающая со временем шизоидия с годами затмевает, заслоняет собой эпилептоидию раннего возраста.
Далее два случая эмоционально-бедной шизоидии, в которых собственно шизоидные черты, т. е. характерные аутизм и отстраненность, сопровождаются грубостью и примитивностью эмоций, утрированным эгоизмом, расторможением низших влечений - почти импульсивной, неуправляемой жадностью, на еду в особенности. Оба всю жизнь пили, но пьянство не вызвало у них характерной алкогольной деградации.
Первое наблюдение ближе к собственно шизоидной группе: здесь имеются специфические трудности общения и даже - эстетическая доминанта, влекущая этого человека к кинематографу, второй же случай более дегенеративен, дальше отстоит от собственно шизоидии и более сложен диагностически: современный психиатр, лишенный сборного и некогда столь удобного для него понятия и ярлыка дегенерации, затрудняется в классификации подобных состояний - несмотря на их цельность, законченность и повторяемость в населении.
Набл. ЗЗ. Мужчина 64 лет. Из крестьян Рязанской области.
Со слов жены, в его семье все невнимательные к окружающим, незаботливые, не видятся друг с другом, мать - законченная эгоистка. До 22 лет жил в деревне, в голодный год переехал в Москву, был извозчиком.
Кончил курс ликбеза, выучился на вагоновожатого. К работе своей относился пунктуально, ни разу за всю жизнь (несмотря на многолетнее пьянство) не опоздал в депо.
Еще в деревне женился на односельчанке. В семейной жизни, всегда и с годами все более, был черств, невнимателен, обособлен: от него ласки не дождешься, мы сами по себе, а он сам; скрытный, неразговорчивый. Всегда ревниво следил за распределением еды, себе брал лучшие куски.
На людях был не прочь порассуждать на разные темы, но сам встреч ни с кем не искал и мог на полуслове и без сожалений бросить разговор, который вел до этого с видимым удовлетворением; ни с кем вообще близких отношений не поддерживал. Одно время ходил на Мосфильм: снимался там в роли статиста - сам объясняет это тем, что наскучивало сидеть одному дома. Все свободные деньги тратил на водку, семью всегда обделял, был очень скуп на все, кроме выпивки.
Пил с 30 лет и до недавнего времени, по нескольку раз в неделю. Пьяный делался придирчив, громко разговаривал с собой вслух, переживал наново какие-то бывшие реальные ситуации, негодовал по их поводу. В войну пошел на фронт, здесь у него без видимых причин начали выпадать зубы, лечился у невропатолога. Был ранен в руку.
Вернулся нервный, раздражительный, очень расстраивался из-за потери зубов - к семье отнесся с прежним безразличием. Из-за последствий ранения оставил прежнюю профессию, был разнорабочим на базе. С 60 лет на пенсии. Характер его долго оставался прежним - только в самое последнее время стал несколько мягче и заботливее: много времени проводит теперь с внуком, который его любит; ежедневно с ним гуляет, стал охотнее и дольше говорить по телефону (прежде и в трубку отвечал нехотя, отрывисто).
Хотя по-прежнему ведет себя дома так, будто его ничто здесь не касается, стал больше помогать по хозяйству. Пить перестал сразу, в один день: испугался за свое здоровье (всегда был мнителен, трусоват в этом отношении) - стал, кроме того, жалеть деньги на выпивку.
Выглядит старше своих лет. С нескладными движениями, выспренней и странно звучащей, бюрократической речью: демобилизовался по приказу Калинина, крестьянствовал в деревне под руководством родителей.
То, что стал проводить много времени с внуком, объясняет пользой прогулок для здоровья. Никого не знает в доме после 10 лет жизни в нем и это тоже объясняет по-своему: дом изначально был заселен работниками одного завода, и он всегда чувствовал себя в нем посторонним.
Когда гуляет, то подсаживается к пенсионерам, но не знает о чем с ними болтать: спросят- ответишь, иные разговаривают, а, я думаю.