Эпилог
Профессионалы вскоре оказываются вовлеченными во все процессы взаимного влияния и манипуляций от верхушки до самого дна. И эта борьба за власть (ибо именно так я могу с уверенностью ее назвать) больше не принадлежит старым и мудрым мужчинам и женщинам; нет, молодые профессионалы еще в самом начале карьеры сталкиваются с тем, что обычно разыгрывалось за закрытыми дверями в комнате для совещаний.
Все это может, конечно, создать иллюзию дружелюбия и относительной уравниловки в бизнес-группах, в рабочей практике (какие еще существуют современные модные термины?), где участвуют порывистая молодежь и умудренные опытом представители старшего поколения, которые работают вместе в качестве независимых предпринимателей. Однако мы никогда не должны забывать, что в таких цепочках взаимозависимости всегда существуют люди и отдельные группы, которые могут предложить больше, чем другие*.
Эти конфликты в нашей работе и вокруг нее возникают из цепочки взаимных зависимостей, в которых мы живем, и участвовать в них наша судьба. Мы ничего не можем поделать, потому что являемся общественными животными.
Борьба за выживание. Вторую философию, которую нам следует изучить, если мы хотим выяснить, предназначены ли мы быть крысами, я бы назвал биологической.
Эта философия зародилась в XIX в. и до сих пор оказывает мощное влияние на наши современные жизни.
Конфликт, в который мы вступаем друг с другом, точно направлен на выживание и необходимость иметь потомство. Или, как однажды сказал Докинс**, мы не что иное, как механизмы выживания наших генов.
Что бы мы ни делали, в конце концов нам предъявят счет: способствовали ли наши действия выживанию и необходимости продолжения рода или нет? Во многом наше поведение основывается на этой биологической почве стремлении к сотрудничеству, соперничеству и заботе, а также тенденции убивать и совершать геноцид.
Мы все знаем, что соперничество существует у многих животных, особенно у животных одного вида. Конфликты возникают из-за территории, пропитания, привлекательных самок.
Каждый день природа снова начинает нескончаемую войну за выживание и размножение. Все это шипение, мычание, рычание все эти звуки являются примитивным выражением мысли Я выживу.
* Richard Sennett. The Corrosion оГ Character: The personal consequences of work in the new capitalism.
Norton, 2000. Книга посвящена откровенному исследованию сети организации.
** Ричард Докинс (Richard Dawkins) писатель, философ, известный дарвинист, автор современной эволюционной концепции об истоках жизни, изложенной в научной книге-бестселлере The Selfich Gene (Эгоистичный ген). Примеч. ред.
Внешнее проявление этой борьбы лапы, когти, крылья меняется от вида к виду и даже варьируется внутри одного вида. Иногда животные обращают друг друга в бегство или угрожают друг другу; или участвуют в ритуальных танцах, чтобы выяснить, кто сильнее и кто
совокупится с ожидающей самкой; либо они сражаются группа на группу, как, например, стаи волков борются одна против другой. Они ранят друг друга; некоторые схватки приводят к смерти.
Неужели мы лишь жестокие, коварные человекообразные обезьяны? На этот счет существуют разные мнения.
Некоторые книги подтверждают, что так оно и есть; другие утверждают, что в действительности мы весьма милые создания.
Но что означает теория Дарвина для политической борьбы за власть в наших компаниях? Следует ли нам считать, что каждый, кто использует грязные приемы, подкапывается под менеджера, пытается осуществить свои желания до достижения сорокалетия, просто борется за выживание и передачу своего генетического материала?
Являются ли удары в спину, разлагающие слухи, разрушение репутаций, отбрасывание в сторону самого опасного противника, удары и победы, непрекращающееся соперничество в компаниях и организациях всего лишь сценами естественного и жестокого сценария?
Неужели человек это лишь мешок с теплой водой, белками, генами и костями, отчаянно борющийся за выживание? Если это так, то наша политическая игра есть не что иное, как биологическая программа.
И нам остается лишь униженно склонить головы и сказать: я грязная, порочная крыса, и я ничего не могу с этим поделать.
Бытие. В этом письме я хотел бы обсудить последнюю мыслительную школу, которая приведет крысу на философскую сцену. Свет, кулисы, занавес все это определяется вопросом бытия.
Здесь мы имеем дело именно с реальной характеристикой бытия является ли оно физической, химической, биологической или социальной реальностью. Имеется ли перманентный фактор, сохраняющий активность от момента Большого Взрыва до появления человечества?
Итак, мы добрались до Ницше* философа, который в XIX в. думал
* Хочу обратить ваше внимание на монографию немецкого философа Рюдигера Сафрански (Safranski) о Ницше (Nietzsche: A Philosophical Biography. Norton, 2003).
Весьма доступная работа, написанная со многими нюансами. Сафрански является истинным учителем; он опирается на традиции. Работы Ницше неоднократно переводилась на русский язык; см., например: Фридрюс Ницше. Собр. соч.
В 2 т. / Пер. с нем. М.: Мир, 1990.
Примеч. ред.
над этой проблемой. Прочитав его наблюдения, вы получите всеобъемлющий образ крысы, который одновременно радует и внушает дискомфорт.
Он не в ладах с нашими либеральными и гуманными идеями о профессиональном поведении.
Хотя Ницше противился поиску реальных факторов бытия, однако он не мог избежать этого. Он выделяет один фактор, который всегда является активным, а именно волю к власти.
Это сила и энергия, двигающие все вперед в природе и человеческом обществе. В одной из своих поздних работ По ту сторону добра и зла он писал:
Это должны быть воля к власти, желание расти, увеличиваться, привлекать, достигать превосходства, не опираясь на моральность или внеморалъность, а в силу своего существования и потому что жизнь сама по себе есть воля к власти.
Ницше пишет: что бы мы ни делали, во всем, что происходит, присутствует воля к власти. Он рассуждает в своей неподражаемой манере:
Допустим, наконец, что удалось бы объяснить совокупную жизнь наших инстинктов как оформление и разветвление одной основной формы воли воли к власти, как гласит мое положение; допустим, что явилась бы возможность отнести все органические функции к этой воле к власти и найти в ней также разрешение проблемы зачатия и питания (это одна проблема), тогда мы приобрели бы себе этим право определить всю действующую силу единственно как волю к власти. Мир, рассматриваемый и обозначаемый в зависимости от его интеллигибельного характера, был бы волей к власти, и ничем кроме этого.
Ницше полагает, что все в жизни биологического и физического мира управляется волей к власти. Но обратите внимание, что предыдущая цитата довольно гипотетична.
Он оставляет себе пространство для маневра.
В другой его философской работе Also Sprach Zara-thustra (Так говорил Заратустра) он уже не так осторожен. Посмотрите, как он описывает жизнь:
В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого здесь катится там. Центр всюду.
Кривая путь вечности.
Жизнь заявляет свою собственную волю. Что это за воля, остается решать нам.
Но это воля к власти. И что он подразумевает под выражением кривая путь вечности? Только то, что эта власть совершает странные движения, чтобы реализовать себя. Любовь к людям?
Только очередной извилистый путь, чтобы достичь власти. Щедрость, мораль? Не что иное, кроме власти.
Все есть власть, потому что воля к власти есть бытие.
Довольно об этом мыслителе. Вернемся к нашей простой, повседневной корпоративной теме: как сделать другого, как я могу быть крысой?
Какие основы вывели эти вопросы для Ницше? Что бы он подумал об организациях и компаниях?
Скорее всего, он заявил бы, что наши современные организации в сегодняшней глобальной рыночной экономике есть не что иное, как кривые пути вечности, созданные волей к власти. В офисах, на собраниях, в наших попытках изменений, в открытых и тайных заговорах мы движемся в ритме воли к власти.
И вам следует с подозрением относиться к гуманным и либеральным методам работы, предлагаемым формам руководства, а также к консультациям об участии и путях развития: здесь воля к власти может быть особенно явной.
Итак, если вы крыса, то вам остается только следовать вашим самым основным инстинктам. Вы проживаете жизнь, и во всей вашей дружелюбности, порочности, открытой стратегии и тайных точно рассчитанных конфликтах скрывается не что иное, как... воля к власти.
Благодаря Ницше вы, наконец, можете стать совершенно одобренным к употреблению мерзавцем. Слава Богу!
Я продемонстрировал вам несколько исключений из традиции, потому что каждый подлый прием, который вы используете, имеет свои корни и своих прародителей. Каков вывод?
Чем мы обязаны традиции?
Во-первых, мы должны сказать спасибо людям, которые благодаря предложенным ими терминологии и моделям провели разграничение между политикой и нормальным ходом жизни. Мы увидели, что дискуссии о власти и игра во власть возможны только в лоне больших общественных коллективов в городах. Мы наблюдали, что борьба за власть включает не только жестокость, но и все разновидности приемов манипулирования, которые мы используем и поныне (риторика).
Затем мы внимательно взглянули на важную характеристику власти способность сокращать количество вариантов выбора у других. В этом особенно преуспела раннехристианская церковь.
Ренессанс научил нас искусству борьбы за власть. В аморальной и приземленной манере Макиавелли преподнес нам первую книгу рецептов этой борьбы. Мы благодарны XVIII и XIX столетиям за репертуар приемов достижения власти при помощи наблюдения.
С тех времен и до сего дня мы можем отделять чистоту от грязи, причем последнюю мы можем счищать либо отбрасывать. И наконец, мы исследовали следующее утверждение: все есть конфликт.
Мы рассмотрели конфликт с трех различных сторон: во-первых, в качестве последствия цепочек социальной взаимозависимости; во-вторых, как биологическую борьбу за выживание; и в-третьих, как выражение воли к власти, которая пронизывает всю сущность физического, биологического или социального бытия.
Разыгрывая грязный прием, вы поете по партитуре, написанной социологией, биологией или философией.
Пришло время эпилога.
Эпилог
Этот дом расположен в одном из перенаселенных районов. Туда сложно добираться на машине. Мальчуган на сверхскоростном самокате едва не угодил мне под колеса.
Шпана. Но я тоже спешу. Все назначено на четверть третьего. Доехал.
Слава Богу, погода стоит чудесная. Июнь. Для семьи это приятно. Семья будет там?
Ах да, сын и дочь.
Я припарковал машину и проверил свой чемоданчик. Яд не нагрелся.
Я привез несколько запасных игл. В прошлый раз все пошло не так. Совсем не так.
Им даже пришлось звонить инспектору по эвтаназии. А я много лет занимаюсь этим, и никогда раньше на меня не жаловались Ни разу. До того случая.
Ужасно.
Должно быть, это здесь. Обычный дом, ничего особенного. Только палисадник слишком зарос.
Требует присмотра. Я перепроверил штрих-код, который мой коллега оставил на входной двери.
Да, это здесь. Я стучу.
Дверь открывается.
Это, видимо, дочь: я узнал широкий лоб, как на фотографии. Сегодня они прислали фотографию жертвы по электронной почте.
Мы начали требовать это после одной путаницы, которая случилась на севере. Ее глаза покраснели от слез, все лицо испачкано подтеками черной туши. Она что, не читала моих инструкций для родственников умирающих?
Там же ясно сказано: никакой косметики, простая одежда, ни капли спиртного.
Входите, тихо промолвила она.
Мы вошли. Мрачный холл.
Проходим в комнату. Занавески наполовину задернуты. Стоит полнейшая, первозданная тишина.
Навязчивый запах цветной капусты. Черт побери!
Я велел им зажечь какие-нибудь благовония. Никогда мне не привыкнуть к этому запаху. Меня немного тошнит от этой вони. Пациентка лежит в маленькой гостиной.
Через дверь видна часть кровати. До меня доносятся тихие голоса.
Жестом я посылаю дочь вперед. Не хочу, чтобы кто-то заглядывал мне через плечо, пока я буду проводить нужные приготовления.
Это только вызовет у них нервозность. В наши дни мы используем гигиенические пистолеты.
Прикладываешь такой к руке, игла автоматически находит артерию и вводит яд. Очень удобно и очень аккуратно. А то приходилось все делать самому. Это было отвратительно.
Вся семья сидит вокруг тебя, а ты пытаешься найти артерию. Последняя проверка.
Так, иглы, яд, бумаги. Что ж, пора начинать.
Я направляюсь в комнату и вижу там пожилую женщину. Она полусидит-полулежит, как мы и договаривались. Сын и дочь держат ее за руки.
Они надели пластиковые нагрудники. Иногда, прямо перед тем как это произойдет, присутствующих тошнит.
Жуткая грязь.
Дочь посторонилась, давая мне подойти. Пока я сажусь, все молчат и выжидающе смотрят на меня. Глаза пожилой женщины блестят от морфия.
Макияж на лице дочери теперь в полнейшем беспорядке. Сын покусывает онемевшую верхнюю губу. Он держится молодцом.
Я сажусь, потому что уверен: пожилая женщина захочет что-то сказать.
Она улыбается. Мне, дочери, сыну, потом снова мне. Ее лицо делается напряженным.
Она пристально вглядывается в меня.
Вы здесь были. Вы были в Аушвице. В Иерусалиме. В Белфасте.
В Нью-Йорке. Она на мгновение замолкает и сглатывает.
Вы здесь были, не так ли?
Странные слова от женщины, которую я никогда в жизни не видел. Дочь всхлипывает.
Сын из последних сил держит себя в руках.
Начнем? спрашиваю я. Пожилая женщина кивает.
Я беру ее за руку и приставляю пистолет. Ей становится тепло.
Я смотрю на нее, как нас учили. Дружелюбное лицо, сама невинность.
Я буду последним человеком, которого она увидит. Поют птицы. Где-то далеко жужжит электрическая дрель.
Может начаться длиннющий день.
И тогда я начинаю считать про себя: три, два, один...
