Глава 22. Крушение российского парламента

Гарантия мира: закопать томагавк войны вместе с врагом.

Станислав Ежи Лец

Я ВСПОМИНАЮ...

В понедельник, 20 сентября, наша парламентская делегация вылетела в Брюссель. Это был один из первых визитов российских депутатов по приглашению НАТО. В московском воздухе висела тревога, но возгласы «Волки! Волки!» раздавались столь часто, что мы к ним начали привыкать. Встречи и дискуссии начались на следующий день. Резиденция и штаб-квартира военной организации, которой много лет у нас только что не стращали детей, наши встречи с высшим военным руководством и тогдашним генеральным секретарем НАТО Манфредом Вернером, общая доброжелательная атмосфера — все это производило умиротворяющее впечатление. Приземистое здание, которое издали можно было бы принять за супермаркет, если бы на флагштоках не развевались флаги государств — членов организации, и насыпной бункер, выглядевший как катальная горка, — и это центр, где чуть не полвека разрабатывались, твердили нам, зловещие планы против нашей страны! Таков был первый, но не главный контраст, который преподнес этот день.

В 6 часов вечера по среднеевропейскому времени нас повели на экскурсию по Брюсселю. На блистательной Гран пляс мы уже побывали накануне ночью. Углубившись в переулочки средневекового города, мы, конечно, не подозревали, что именно в этот час — в восемь по Москве — подводится черта под недолгой историей нашего парламента, с которым было связано столько же надежд, сколько и разочарований. Часа через три делегацию привезли в российское посольство. Посол Николай Афанасьевский был приветлив и деланно спокоен: «Сначала вам надо подкрепиться, слишком потрясающи новости...». Он деликатно оставил нас одних. Новости действительно были сногсшибательны. Когда на экране телевизора промелькнуло плохо записанное выступление Ельцина, представлявшего указ № 1400, мы решили: надо немедленно возвращаться в Москву. Это оказалось не так просто. Прямого сообщения с Брюсселем тогда не было. Сменить оплаченный заранее рейс западной компании нам, конечно, было не на что. Доставленный в посольство представитель «Аэрофлота» мог на следующий день утром отправить нас в Вену, но все места оттуда на Москву были забронированы, поэтому мы могли вернуться домой не раньше 23 сентября. Следующий день запомнился плохо. Главным занятием было ловить информацию из Москвы, которая была скудной, но тревоги не внушала.

В аэропорту Вены нас встретил российский представитель в международных организациях, квартировавших в австрийской столице, наш коллега по Съезду Юрий Зайцев. От него я узнал, что в Шереметьево будет послана машина, которая сразу же отвезет меня в Кремль: срочно востребован избирательный закон, над которым наша группа работала уже несколько месяцев. Машина (из президентского гаража, так как гараж Верховного Совета был опечатан) действительно ждала, но миновать пограничный контроль удалось не сразу: служащие аэропорта объяснили нам, что уже два дня мы не депутаты и проход через зал VIP для нас закрыт.

Когда вечером я добрался до Кремля, выяснилось, что Положение о выборах в Государственную думу, наскоро скроенное в президентском ГПУ из нашего проекта избирательного закона, уже передано в печать, но в него можно внести уточнения, чем и надлежит срочно заняться с завтрашнего утра. И еще я узнал, что в 10 вечера в Белом доме открывается внеочередной Съезд. Настроение руководителей президентской администрации показалось мне скорее эйфорическим, нежели тревожным. Мне вручили копию только что подписанного указа, в котором за депутатами, подчинившимися указу о роспуске парламента, были оговорены всевозможные блага. Мои собеседники были убеждены, что это — бомба под открывавшийся Съезд («сейчас они оттуда побегут»). Как будто начисто был позабыт эпизод, когда с треском провалилась аналогичная затея на VIII Съезде... Я попросил машину: хочу посмотреть, что происходит в Белом доме. «Машину, конечно, мы можем дать, но вам туда ехать не надо, — сказал Вячеслав Волков, один из заместителей главы президентской администрации. — Во-первых, вас там сразу зарегистрируют (у них проблема с кворумом), а во-вторых, вы слишком узнаваемы — вас побьют граждане, собравшиеся возле Белого дома». Это уже был вызов элементарному самоуважению: может ли поведение российского депутата определять шпана?!

Возле Белого дома горели костры и собирались кучки людей, но в темноте сентябрьской ночи я беспрепятственно вошел в здание. О том, что происходило в первые часы открывшегося вскоре собрания, назвавшего себя X Съездом, речь пойдет чуть ниже. Здесь же — только о самом общем, но очень сильном впечатлении. Еще утром автобус катил нас в аэропорт узкими улочками жившего размеренной жизнью Брюсселя. Сказать, что к ночи я попал на митинг, значит, не сказать почти ничего. Здесь царила исступленная коллективная истерия. Казалось, физически можно было ощутить прокатывавшиеся по залу волны ненависти, отчаянной решимости сокрушить, как казалось ораторам, наконец-то свалившегося в западню ненавистного врага. Я наблюдал все это несколько отстраненно и, войдя в роль хроникера, привычно записывал то, что происходило в эти часы агонии СНД. Но стрелка часов неумолимо двигалась ко времени закрытия метро. Не было уверенности, что меня ждет оставленная в одном из близлежащих дворов машина, денег на такси у меня не было, а перспектива топать домой пешком через спящий город вовсе не казалась романтичной. Когда я выходил из зала, услышал чье-то шипение: вот отправился докладывать в Кремль. Никогда больше не довелось мне переступить порог этого здания: не хотелось, да и особой нужды не было...

ВЗГЛЯД ИЗ 1993 года Четыре сценария ¹

— Виктор Леонидович, вы один из авторов законопроекта о выборах в парламент. Принятие закона по этому вопросу, по-видимому, рано или поздно должно стать приоритетной задачей для сил, которые стремятся к досрочному переизбранию депутатского корпуса. Однако до сих пор этого не произошло. В чем, по-вашему, причина этого?

— К ответу на ваш вопрос я попробую подойти издалека. Представление о том, что в России нет более важной задачи, нежели принятие новой Конституции, на мой взгляд, — одно из проявлений мифологизации общественного сознания. Примем Конституцию — заживем хорошо... Конечно, надо завершить конституционный процесс, который идет вразвалочку уже три года, чтобы подвести черту под спором тех, кто хочет видеть Россию цивилизованным государством европейского типа, с теми, кто, как, например, бывший диссидент Александр Зиновьев, толкует об особом пути России, соборности или советской власти, которой у нас, к слову, никогда не было. Но форсирование конституционного процесса с апреля этого года для президентской команды, как я понимаю, стало средством решения прагматической задачи — разрешения острого политического кризиса путем обновления депутатского корпуса в ходе новых выборов. Причудливым образом, однако, на первый план в мае—июле вышло то, что являлось средством. Принятие новой Конституции становится самоцелью. Я очень боюсь, что на этом пути нас ожидает немало разочарований. Была сформулирована задача — добиться принятия Конституции быстро, надежно и легитимно. Боюсь, что добиться такого сочетания будет трудно.

— Что же такого сложного в этом процессе? Ведь Конституционное совещание вроде бы движется хорошо организованным строем...

— В том-то и дело, что Конституционное совещание выполнило пока важную, но самую простую часть работы: подготовило довольно приличный проект Конституции, во многих отношениях превосходящий не только первоначальный проект, заявленный от имени президента, но и значительно более взвешенный проект Конституционной комиссии. Но на пленарном заседании Конституционного совещания 12 июля были в очередной раз лишь обозначены две действительно ключевые проблемы: порядок принятия новой Конституции и закон о выборах. У меня создается впечатление, что мы просто отодвигаем проблему, решения которой еще не знаем.

— Но, может быть, существуют хотя бы какие-то подходы к ее решению?

— Можно представить четыре возможных сценария дальнейшего развития конституционной реформы. Первый вариант. Принимаем Конституцию на Съезде или референдуме. Естественно, после этого нынешний депутатский корпус прекращает свое существование, проводятся новые выборы, и мы начинаем жить по новой Конституции. К сожалению, такое развитие событий маловероятно. Ведь почти на каждом заседании Верховный Совет не устает демонстрировать в самой непристойной форме враждебность курсу реформ и его носителям.

Второй вариант. Принять Конституцию в целом не удается. И тогда Съезд или референдум принимает основной конституционный закон, где решается только главная проблема — замены нынешней абсурдной двухступенчатой структуры Съезд — Верховный Совет профессиональным парламентом, работающим на постоянной основе. То есть дается ответ на вопрос, КУДА выбирать. Это можно принять либо конституционным законом, либо изменением действующей Конституции. И плюс к этому принимается, естественно, закон о выборах. Затем проводятся выборы, собирается новый парламент. И он уже принимает новую Конституцию. Однако и этот сценарий может разбиться о нежелание нынешнего депутатского корпуса уходить со сцены.

Третий вариант. Не удается сделать ни то, ни другое. И тогда, помытарившись некоторое время со Съездом, президент обращается к народу и говорит: «Вот видите, я пытался решить вопрос по букве действующей Конституции. Я не узурпирую власть, я обращаюсь к народу — давайте проведем выборы». На основании указа президента избирается профессиональный двухпалатный парламент, который решает и конституционный вопрос. Конечно, этот вариант сомнителен с точки зрения легитимности новой системы власти. Мало кто вступится за депутатский корпус, большинство которого немало сделало, чтобы дискредитировать и парламент, и, увы, парламентаризм. Опасность этого варианта не в том, что народ, смешно сказать, встанет стеной за обиженных лидеров Фронта национального спасения, а в том, что он может подтолкнуть цепную реакцию распада государства, самовольных действий субъектов Федерации.

Наконец, четвертый вариант, который в принципе отличается от всех трех предыдущих в большей степени, чем эти три друг от друга: все остается как есть. Противостояние властей сохраняется вплоть до весны 1995 года или до того, как сам Съезд решит, что час его пробил. Но это означает, что общество будет жить в условиях постоянного напряжения, постоянных конфликтов, постоянного одергивания исполнительной власти со стороны законодательной, той войны и с президентом, и с собственным меньшинством, которую фактически ведет сейчас большинство в Верховном Совете, совершенно потерявшее всякое чувство реальности.

Сколь ни мало реальны первые три варианта, но когда я сопоставляю их с четвертым, я думаю, что все-таки один из трех скорее всего осуществится, хотим мы этого или нет. А если это так, то проблема выборов выдвигается на первый план. Политический кризис вряд ли разрешим, пока нынешний депутатский корпус не будет заменен другими людьми. Поэтому в декабре 1992 года мы, группа депутатов и экспертов, решили, что всё, баста, больше затягивать с подготовкой нового избирательного закона уже нельзя.

— Многие упрекают президента за то, что он из тех четырех сценарных вариантов, которые вы изложили, не избрал третьего в апреле. Каково ваше отношение к некой нерешительности президента? И в этой связи, может быть, вы раскроете секрет, каким образом получилось так, что заветная мечта президентской команды избавиться от нынешнего корпуса депутатов неожиданно оказалась подмененной достаточно абстрактной идеей об абсолютной приоритетности Конституции?

— Как вы понимаете, я могу высказывать лишь предположения. По-видимому, есть и объективные, и субъективные причины. Субъективные причины связаны с теми резкими поворотами, которые с некоторых пор отмечаются в поведении президента. Я подробно анализировал виражи в действиях президента между серединой ноября и концом VII Съезда. Всего за один месяц он совершил пять достаточно резких переходов от одной позиции к другой. К моему величайшему сожалению, именно это бросание из одной крайности в другую приводило к тому, что угрозы, с которыми выступал президент, не пугали его противников, а те уступки, пряники, которые он им выдавал, расценивались как недостаточные. Это, по-видимому, связано и со сменой настроений президента, и с качеством того окружения, которое ему дает рекомендации. Объективные причины — это опасности, которые связаны с выходом за рамки конституционного поля. Ведь такой выход при всех дефектах и противоречиях действующей Конституции чрезвычайно опасен, все его последствия предсказать нельзя.

«Две невозможности»²

Недавно, выступая на одном совещании, я говорил, что в нынешней политической обстановке крайне обострились две невозможности.

Первая: длительное продолжение политического кризиса. Консервирование существующего положения дел недопустимо. Трудно представить, что общественное напряжение, противостояние различных ветвей власти может продолжаться до истечения срока полномочий парламента, то есть до марта 1995 года. Вторая невозможность: выйти из этого кризиса надо не просто конституционным путем, но и таким образом, чтобы не разрушить Россию, ее целостность, федеративное устройство.

Лучше все-таки держаться в пределах легитимного конституционного поля, заданного действующей Конституцией. Я не разделяю позицию моих коллег, считающих, что сталинскобрежневскую Конституцию пора выбросить на свалку и руководствоваться волей народа, выраженной на апрельском референдуме. Мне кажется, это очень опасное суждение. Я историк по образованию и знаю, что в истории иные благотворные перемены осуществлялись далеко не всегда конституционным путем, а потому не считаю себя абсолютным противником всяких революционных действий. Однако нельзя забывать, что все прежние революции совершались в доатомную эпоху.

Вторая: далеко не уверен, что революционные действия могут оказаться успешными. Допустим, Президент выходит за рамки конституционной легальности. Как себя поведут регионы? Как себя поведут силовые структуры? Не приведет ли это к распаду России?

Допустим, революционные действия принесут положительный результат. То есть создадим прецедент. В таком случае что помешает на очередном витке политического кризиса уже другому лидеру сделать то же самое, но отнюдь не с благими намерениями?

Когда проводить выборы? Если бы не поджимало время и не было такого напряжения в обществе, то я бы ответил так: сопротивление депутатов новому избирательному закону будет ослабевать по мере приближения срока истечения их полномочий. Думаю, что депутаты не очень возражали бы, если бы выборы были назначены не на март 1995 года, а, скажем, на декабрь 1994 года.

Осень 1993 года — абсолютно нереальное время для выборов. Даже в проекте избирательного закона, подготовленного группой специалистов под моим руководством, говорится, что досрочные выборы проводятся не ранее 135 и не позднее 142 дней после принятия решения о досрочном прекращении полномочий.

«Идти НА ВЫБОРЫ»³

Примерно год назад мы, группа депутатов, создали фракцию «Согласие ради прогресса». И все это время пытались построить мосты между парламентом и исполнительной властью. Не получилось. Значит ли это, что мы избрали неверный путь?

До последнего времени я выступал за выборы парламента. Мне представлялось, что одновременные выборы президента и Верховного Совета по ряду причин нерациональны. Но сегодня ситуация изменилась. И изменилась не так, как хотела наша фракция, не так, как хотел я. Я не одобряю тех действий, которые предприняты 21 сентября. Но коль скоро эти действия предприняты, необходимо исходить из реальности. Реальность же заключается в том, что общество нуждается прежде всего в мирном, цивилизованном выходе из кризиса. Мирный выход — это выборы. Но без согласия президента одновременные выборы невозможны. И всякого рода попытки навязать их силой только усилят дестабилизацию.

Мне не хотелось бы присоединяться к той травле, которая ведется средствами массовой информации по отношению к депутатам, продолжающим заседать в Белом доме. Побежденные должны уйти, чтобы не множить ожесточение. Но кто бы ни были эти люди и как бы ни были остры наши политические разногласия, победители должны быть, во-первых, великодушными — это необходимое условие. И, во-вторых, должны понимать, что победа пока весьма относительна, ей еще предстоит испытание выборами. Их подготовка — главное дело ближайших месяцев. А участие в них, может быть, главная сегодня обязанность гражданина.

В политике я не индифферентный человек и буду стараться, чтобы победы добились демократические силы. Но эта победа должна быть честной и очевидной, а не достигаться путем травли или с помощью не слишком достойных средств вроде отключения электричества. Да, наш парламент завершает работу бессмысленными и бездарными решениями, лишая депутатских полномочий тех, кто не явился на сентябрьский Съезд или просто работает представителем президента. Но нужно отделять людей, которые принимают подобные решения в силу своих политических убеждений или просто охватившего их азарта, от тех, кто откровенно бандитствует. Если к действиям первых в демократическом обществе надо проявлять и уважение, и понимание, то г-н Терехов, безусловно, должен предстать перед судом. И ответить не только за вооруженное нападение на военный объект, но и за давно уже предпринимаемые им попытки перевести ожесточенный, но мирный спор в русло бандитизма.

Наверно, многие из депутатов не одобряют действий г-на Терехова. Но есть такое понятие — политическая ответственность. Наша фракция, и я в том числе, в известном смысле оказались заложниками действий президента, предпринятых им 21 сентября. Но мы, безусловно, несем за них ответственность. И точно так же люди, которые сидят сегодня в Белом доме, несут политическую ответственность за попытки перевести политическую борьбу в уголовщину. Но я решительным образом возражаю против совокупной юридической ответственности. Личную причастность Хасбулатова и Руцкого к трагедии на Ленинградском проспекте должны определить следствие и суд. Нельзя поддаваться желанию винить всех скопом. Возможно, кто-то отдавал приказ, а может, это была инициатива «полевого командира» Терехова. Политическую же ответственность несут все, кто сегодня противостоят выборам. Не указу президента, потому что этот документ в некоторых отношениях весьма сомнителен, но предложенному в нем пути для разрешения кризиса. <.. .>

Можно сожалеть о рискованных действиях президента, но отказываться сегодня от выборов — это выводить противостояние властей из кабинетов на улицы. Я бы посоветовал депутатам признать реальность, выйти из Белого дома и включиться в избирательную борьбу. Пусть судьей в затянувшемся конфликте станет народ, который сам решит, кто ему милее

у власти. И чем скорее это произойдет, тем быстрее будет восстановлен в стране парламентаризм и парламент.

Постскриптум

Как вскоре выяснилось, быстро, надежно и легитимно преодолеть острый политический кризис не удалось. Эти условия можно было выдвигать в теоретической схеме, но в жизни они оказались несочетаемы. Схема четырех сценариев тоже была абстрактной. Первый и второй сценарии допускали такую степень даже не понимания вещей, но чувства политического самосохранения депутатского корпуса, простирающегося чуть дальше желания досидеть до конца срока, какой не было. Собственно, о малой вероятности этих вариантов я и сказал в интервью. Четвертый вариант тоже оказался неосуществим. Возможно, это было наименьшее зло. Но даже если бы Ельцин не пошел на разрыв в сентябре, логика вещей — которая, как известно, сильнее логики человеческих намерений — все равно предопределила бы скорее всего сползание к третьему варианту. Но мог ли он пройти в ином, скажем, более смягченном виде?

Роспуск парламента по президентскому указу кардинально изменил ситуацию. Компромиссное решение, которое я отстаивал, уже не могло быть таким, как прежде. Как видно, я не был приверженцем предлагавшегося рядом известных политиков «нулевого варианта» — возвращения к положению, существовавшему до 21 сентября, и проведения одновременных перевыборов парламента и президента. После того, как Ельцин перешел свой Рубикон, это было уже нереально. Но мне казалось, что трагический разворот событий еще не был неотвратим: своим противникам президент предложил не худший выбор — выборы. Не безоговорочную капитуляцию, не ликвидацию парламента как института, не установление военной диктатуры хотя бы на время. Лидерам оппозиции надо было осознать, что и для них в создавшейся ситуации это был далеко не худший выход. Но их способность принять разумное решение, не говоря уж об осознании ответственности, я, к сожалению, переоценил. Знаменательно, что написанный в конце сентября этот мой комментарий вышел в свет 3 октября, когда изменить что-либо стало уже невозможно.

НАКАНУНЕ

Указ № 1400, запоминающийся «круглый» номер которого был подобран нарочито, и последовавшие за ним шаги президента и его команды были третьей — вслед за декабрем 1992 г. и мартом 1993 г. — попыткой Ельцина односторонне покончить со сковывавшим его действия парламентом. На этот раз попытка была доведена до конца. Своих намерениий, как мы видели, президент не скрывал. Было объявлено даже время — сентябрь, так что события, разворачивавшиеся в течение месяца-полутора после возвращения Ельцина с Валдая и появления на людях, по справедливости можно назвать «хроникой объявленной смерти» российского парламента образца 1990 г. Тем не менее шаг президента производил впечатление некоей неожиданности, спонтанности.

Получила хождение версия, что последним камешком на чашу колебавшихся весов было публичное оскорбление, нанесенное президенту Хасбулатовым 18 сентября. Зная ранимость самолюбивой натуры Ельцина, можно представить, какие чувства вызвала у него хулиганская выходка. Но к тому времени все уже было решено. Опубликованы воспоминания и самого президента, и его ближайших сотрудников, сопоставление которых позволяет проследить по дням или даже по часам приближение неумолимо надвигавшегося удара⁴. Из «двух невозможностей», о которых я говорил в начале сентября, Ельцин к тому времени выбор уже сделал. Ключ зажигания был повернут, но машина еще не тронулась с места. Поэтому даже ближайшим сотрудникам президента, не говоря уж о тех, кто находился на политической периферии, могло казаться, что президент, как он это делал прежде не раз, продолжает вести игру на двух досках, еще не решив окончательно, на какой из них будет ее завершать. В принятое решение он посвящал людей из своего окружения строго секретно, выборочно, через короткие паузы. Одни из них уже приводили указ, собственноручно написанный Ельциным (и хранящийся в никому, кроме самого президента, недоступном сейфе), в юридически приемлемую форму. Другие продолжали проверять, нельзя ли все-таки продвинуть конституционный процесс через КК, ВС и Съезд и как-то договориться с депутатами по экономическим вопросам: ведь распорядился же патрон в сентябре создать рабочую группу КК для доработки проекта Конституции, подготовленного на КС.

Вот как развивались события. 6 сентября у Румянцева собирается группа депутатов из разных фракций. Рассматривается подготовленный им проект постановления о мерах по обеспечению согласованной конституционной реформы. В центре обсуждения — перспектива создания на паритетной основе рабочей группы для совмещения двух проектов Конституции — КК и КС. Предлагается и альтернативный вариант — одновременные перевыборы парламента и президента осенью 1994 г. В совещании принимают участие Батурин (задание по доводке текста, который станет указом № 1400, он получит через два-три дня) и Котенков. Посланцы президента заявляют, что досрочные выборы устроят его, если они будут назначены на ближайшее время, а рабочую группу создать можно. Ее первые шаги покажут, каков уровень согласия. Если оно возможно — хорошо, если нет — «будем искать другие пути». На этой не слишком обнадеживающей ноте встреча заканчивается. Ее назначение, подчеркивают гости, — консультации. Но дверь не захлопнута: против проекта, предложенного Румянцевым, возражений нет, «мы доложим, а там — какова будет монаршья воля»⁵.

10, 14 и 15 сентября проходят новые совещания рабочей группы КК. Споры — в свете приближающихся событий — по пустякам: как записать оценку проекта КС, насколько компетентны оценки новопривлеченного Румянцевым эксперта и т. п. Руль переходит от Румянцева к Рябову. Тот уже перевербован окончательно, но об указе узнает из ТВ, когда придет срок. Поэтому порученную работу ведет на полном серьезе⁶.

Едва ли просто пытался отвлечь внимание от готовящегося прорыва Филатов, когда в начале сентября передал мне проект закона о внесении изменений в действовавшую Конституцию. Этот пространный документ, подготовленный, вероятно, в Государственном правовом управлении, представлял собой развитие «Основных положений...», обсуждавшихся на КС. Он предусматривал коренную перестройку органов федеральной государственной власти (в том числе ликвидацию Съезда), как это было записано в конституционном проекте, одобренном на КС⁷. Предполагалось, что этот проект будет вынесен на предстоящий Съезд группой депутатов в противовес проекту, заготовленному в комитете Исакова.

16 сентября на встречу с депутатами приходят лидеры правительства. Докладывает Черномырдин. Он только что вернулся из США. Перед этим было опубликовано его интервью, пересыпанное неподражаемыми изречениями⁸. Теперь он уже в курсе предстоящих событий, перед депутатскими наскоками держится уверенно. Тема инфляции подается категорически: нас подталкивают к решениям, аналогичным тем, которые были приняты в августе прошлого года. Это преступный путь; инвестиции будут, если не сорвемся в инфляцию. О политике: выборы будут на основе нового избирательного закона. О Курилах: Бурбулис? Такого не знаю. О противостоянии властей: вред ужасный. Нельзя так жить дальше. Не противостоять, а впрягаться в общую телегу. и т. п.⁹

В рассказах о том, как принимали известие об окончательном разрыве с парламентом лица, которых Ельцин избрал своими конфидентами, наблюдается любопытное разночтение. В изложении самого президента люди, которых он около 7—9 сентября стал посвящать в свой план: помощники, силовые министры, глава правительства, члены Президентского совета,

Совбеза принимали его намерение с пониманием, некоторые даже с облегчением. И хотя он роняет: «Я ждал от них большей поддержки», его не покидает ощущение свободы, которое дает наконец-то принятое трудное решение: «Принципиальный выбор мною сделан. Больше такого парламента в России не будет»¹⁰.

Из воспоминаний других участников кремлевской подготовки мы узнаем, что многих из них обуревали сомнения — во всяком случае, по поводу сроков намечаемого крутого поворота, его подготовленности. «Мне казалось, что требуется время на хорошую подготовку этой акции, — рассказывает Филатов. — Необходимо было иметь план действий, предварительно поработать с депутатами. Я поделился своими сомнениями с Черномырдиным, с Ериным и Галушко и нашел у них понимание. Непримиримым был, пожалуй, один министр иностранных дел Козырев»¹¹. 18 сентября в правительство в ранге вице-премьера был возвращен Гайдар. По его словам, только в этот день он узнал о принятом решении. Само назначение Гайдара, конечно, было открытым объявлением войны Верховному Совету. Но выбранный для окончательного разрыва момент он счел «...на редкость неподходящим. С моей точки зрения, полезнее повременить, подержать команду Хасбулатова в напряжении, заставить нервничать». Гайдар добивался встречи с Ельциным 20 сентября, накануне «дня Х», но, представляя его позицию, президент решил не осложнять себе жизнь в эти напряженные дни. «Тяжелые предчувствия. неминуемого поражения», сообщает Гайдар, мучили и Шахрая ¹². И даже внутри группы, которой предстояло вскоре играть довольно зловещую роль «теневого кабинета» при Ельцине, не было полной уверенности в успехе: в «Записках президента» рассказывается, как вечером 19 сентября на президентской даче в узком кругу Барсуков возбужденно пенял Грачеву: операция не подготовлена¹³.

Можно сказать, что в эти сентябрьские дни главным двигателем уже запущенного механизма была железная воля Ельцина. Президент оказался перед неразрешимым противоречием. Он предписал всю подготовку вести в строжайшем секрете. Так оно и было вначале: работа над указом, рассказывают его помощники, велась по безбумажной технологии, на портативном, изолированном от общей сети компьютере. Для ознакомления тех, кого президент считал нужным приобщить к работе, текст распечатывался в одном экземпляре, а после внесения правки уничтожался¹⁴. Все это было, конечно, весьма предусмотрительно. Но по мере расширения круга привлекаемых лиц — вплоть до членов коллегии силовых министерств — удержать информацию в секрете становилось довольно проблематично. Да и в самом аппарате президентской администрации, наскоро созданном вместо вышколенных служб ЦК КПСС, были лазутчики из враждебного лагеря¹⁵. Более тщательная подготовка, на которой настаивали приближенные президента, потребовала бы еще более увеличить число посвященных и сделала акцию, залогом успеха которой была неожиданность, совсем уж секретом Полишинеля.

Как ведет себя в этой ситуации ВС? Хасбулатов все более прибирает к рукам депутатов из прежнего «болота». Добивают комитет Митюкова (вернее, то, что от него осталось после выделения домена Исакову). Оттесняют Рябова от любых распорядительных функций (как прежде Филатова). Протестуют против изданного 1 сентября указа Ельцина, временно отстранившего от исполнения обязанностей Руцкого и Шумейко в связи с коррупционными скандалами, — направляют подготовленное Исаковым ходатайство в Конституционный суд (естественно, только в части, касающейся Руцкого)¹⁶.

Руцкой был козырной картой, почти даром доставшейся оппозиции. Карту эту безрассудно подбросил ей сам Ельцин: то и дело у него взыгрывало отношение к людям, характерное для обкомовского стиля. В особенности к тем, кто по разным причинам терял его расположение. Конечно, Александр Владимирович, человек амбициозный, не обладавший опытом и терпением профессионального политика и быстро привыкший к знакам внимания, не был для него подарком. Однако он был также человеком смелым, отзывчивым, доброжелательным. И в то же время — увлекающимся: нередко он не способен был оценить окружающих и сделать обдуманный выбор. Он вообще не был ни аналитиком, ни мыслителем и, по-моему, не держал таких в своем окружении. Но он отнюдь не был лишен чувства чести — в отличие от многих из того лагеря, к которому он теперь прибился. С ним можно было работать; я тесно сотрудничал с ним во время моих поездок в Карабах и Армению и сохранил, несмотря на все последующее, уважение к этому по-своему незаурядному человеку. Но Ельцин работать с такими людьми не умел и не хотел, а интриганы из оппозиции, расчетливо играя на уязвленных чувствах номинально (но только номинально!) второго человека в государстве, втягивали Руцкого в свои игры. В сущности он — по Конституции законный претендент на президентский пост в случае удаления с него Ельцина — был для них незаменим. Напрашивается параллель с ролью, на которую гэкачеписты выдвигали своего манекена, Янаева. Но Руцкой был совершенно иной фигурой и по человеческим качествам, и по имиджу. Во всех рейтингах он твердо занимал второе место, не сильно уступая Ельцину¹⁷. Однако к осени 1993 г. Руцкой после демонстративных пренебрежительных жестов Ельцина и всех возведенных на него напраслин был для президентской команды потерян безвозвратно. Его командирский голос влился в шумную кампанию, которую разворачивала непримиримая оппозиция.

Первый сбой в реализации президентского плана произошел, когда выяснилось, что намерения Ельцина противнику известны. Замысел был хитроумным: объявить о роспуске парламента в воскресенье, 19 сентября, когда Белый дом пуст, и на следующий день заблокировать в него вход. Надо полагать, что в Москве все равно нашелся бы зал для лишенных пристанища депутатов, но их действия были бы затруднены. Ответный ход был элементарным. 18 сентября Хасбулатов собрал многолюдное совещание депутатов разных уровней в Парламентском центре на Цветном бульваре, а на следующий день все они перебрались в Белый дом. Ельцину его сотрудники рекомендовали отложить операцию с тем, чтобы противник счел просочившуюся информацию ложной тревогой и расслабился. Но он согласился лишь на отсрочку в два дня, что, конечно, мало что меняло.

Между тем Хасбулатов и лидеры агрессивной оппозиции вели себя все более вызывающе. Казалось, они исходят из того, что президент загнан в угол. Трудно сказать, был ли это продуманный блеф или они всерьез уверовали в собственную недалекую победу. Спасти этот парламент от насильственного разгона мог бы лишь впечатляющий гамбит — заявленная и доказанная готовность идти на соглашение. Оно могло бы предусматривать некоторую коррекцию выработанного на КС конституционного проекта в пользу законодательной ветви власти (что было бы нелишне), одновременные перевыборы депутатов и президента, возможно, еще кое-что. Правда, это надо было делать несколько раньше. Но, насколько мне известно, ни Хасбулатовым, ни лидерами агрессивной оппозиции такой вариант даже не рассматривался. Непрестанно твердили, что конфликт должен быть разрешен на основе действующей Конституции. Это не было выигрышно коньюнктурно-политически, ибо уважение к закону никогда не было в России существенной чертой ни народного менталитета, ни воззрений как интеллигентов, так и «образованцев». Это не давало и морального выигрыша на историческую перспективу, ибо все видели, какого толка политики отстаивают конституционную законность, и мало кто заблуждался относительно их истинных мотивов и намерений.

В эти же дни попытались сформулировать свою политическую позицию и довести ее до сведения президента демократы, не ослепленные ненавистью к парламенту. «Без глупостей, господа!» — предупреждал в начале сентября известный историк и политолог Григорий Водолазов. Да, у большинства населения ВС и его спикер вызывают «чувства, близкие к отвращению». Но «пока Конституция, законы не изменены — плачь, страдай, кусай локти, пальцы, но живи по этим законам. Иной вариант может вроде бы дать быстрый эффект, но зато потом бумерангом ударит по тем, кто счел революционно (или реформаторски) целесообразным, в благих целях прибегнуть к действиям, опирающимся не на закон, а на насилие»¹⁸. Водолазов не знал, когда писал эти строки, что бесповоротное решение уже принято. Не знали об этом и депутаты фракции «Согласие ради прогресса», которые в сентябре вели интенсивные консультации. Очевидно было, что опасность нелегитимного развития событий нарастает. Осенью, говорили участники этих обсуждений, или президентская команда совершит решительные шаги, которые скорее всего закончатся провалом, или на Съезде президент будет лишен реальной власти, а выборы 1995 г. Хасбулатов и его союзники проведут так, что выборы 1989—1990 гг. покажутся расцветом демократии. Исходя из этого была сформулирована двоякая задача. Во-первых, снова попытаться создать центристский блок, пытаясь оторвать от Руцкого его союзников, как ни трудна эта задача («среди демократов не видно иных сил, кроме очень радикальных»). Во-вторых, выйти на президента и, изложив ему наше видение ситуации, попытаться удержать его от необдуманных (или представлявшихся нам тогда таковыми) действий ¹⁹.

Реализовать этот замысел мы не сумели. Было уже поздно, да и поставленная задача была нереалистична. Центристский блок в той ситуации создавать было не из кого: поляризация в обществе была слишком велика. Документ, который по поручению фракции стали готовить Евгений Кожокин, Владимир Лысенко и я, тоже не был закончен. Последняя дата, которая стоит на черновом варианте, — 19 сентября. Сейчас совершенно очевидно, что даже если бы наш меморандум был доведен до сведения президента, он никак не мог бы повлиять на ход событий — наш замысел был сродни попытке, раскинув руки, остановить обвал в горах.

И все же, перечитывая этот документ, можно заметить, что хотя наши прогнозы были, пожалуй, слишком тревожны и не во всем подтвердились, многое было предсказано верно. И «сдвиг от относительно мирного хода событий к вооруженным схваткам». И колебания в правительстве, особенно в военном руководстве. И то, что «нет веских оснований полагать, что выборы, проведенные в подобных условиях, дадут парламент существенно лучше нынешнего, но тогда уже нельзя будет ссылаться на то, что он избран в другой стране». Мы опасались, что попытка силового решения спора может закончиться неудачей и тогда «мы лишимся не только тех позиций, которые имели, но и морального превосходства». Наконец, мы утверждали, что форсирование выборов «не подготовлено с точки зрения политической организации демократов (ее надо воссоздавать заново, раз не получилось на волне апрельской победы, когда эйфория, охватившая общество, могла заместить организацию)... Выборы нуждаются в очень тщательной подготовке, которой надо заниматься не дилетантски и не в виде вдохновенных импровизаций»²⁰.

Авторы меморандума, памятуя, кому он адресован, поставили под акцент доводы прагматического порядка. Но пытались они защитить относительно здравую позицию в момент, когда градус взаимного ожесточения поднялся очень высоко. Это была, конечно, позиция меньшинства в демократическом движении. Но сомнения в том, что избранный президентом путь верен, не обошли и его ближайших помощников, которые наблюдали развитие событий изнутри и располагали значительно более полной информацией. Среди них был Юрий Батурин, вложивший, может быть, более других труда и изобретательности в юридическое оформление указа № 1400. Через несколько часов после выхода этого указа в эфир он сказал настойчивому журналисту: «Я не считаю, что этот указ был единственным выходом. Решение президента основывается на том, что через закон переступить можно. Это неизбежная и очень большая плата за то, что мы приобретаем в результате такого решения, но платить будем скорее всего не мы, а платить будут дети, внуки, я не знаю через сколько лет»²¹. Надо ли напоминать, что проницательные суждения были заглушены воинственными декларациями с обеих сторон?

УКАЗ № 1400. ЧТО ДАЛЬШЕ?

События, последовавшие за объявлением указа № 1400, как существенные, так и малозначимые, описаны по дням, часам, а иногда и минутам. Многие документы опубликованы²². Это позволяет сосредоточиться здесь на выяснении ряда принципиальных вопросов. Когда была пройдена точка невозврата в развитии последнего политического кризиса: 21 сентября или в начале октября 1993 г.? Существовала ли после 21 сентября альтернатива в виде еще одной договоренности президента с парламентом, хотя бы и на неравной основе? Насколько тактика каждой из сторон конфликта была адекватна поставленным целям? И еще. Возможна ли была в те дни победа сил, группировавшихся вокруг лидеров ВС?

Над указом кремлевские юристы потрудились на славу. В этом документе было все, чтобы дать импульсы развитию по новому пути: политическое и квазилегитимное обоснование очевидного выхода за рамки действовавшей Конституции, преемственность по отношению к прежним заявлениям и действиям президента (в частности, по завершению конституционного процесса), организация выборов в нижнюю палату парламента и построение государственной власти в переходный период, юридическая база того и другого, гарантии некоторых прав и обозначение ряда возможностей, открывавшихся перед депутатами распускаемого парламента (и даже меры по обеспечению сотрудников его аппарата). В указе было сказано, кто и что теперь должен делать, кто и кому должен быть переподчинен, кто чему должен содействовать и как следует поступать с «лицами, препятствующими.»²³. Все было бы хорошо, если бы развитие пошло по известной схеме: «Erste Kolonne marschiert, zweite Kolonne marschiert, u. s. w.», т. е. если бы план выполнялся. Между тем печать импровизации, лежавшая и на многих прежних акциях президента, сразу дала себя знать. Не до конца было продумано, что будут делать эти колонны дальше — даже при благоприятном ходе событий, а тем более — в ответ на сопротивление парламента, который, как и следовало ожидать, вовсе не хотел уходить в небытие.

Отсюда и лихорадочная активность кремлевской администрации, действовавшей методом проб и ошибок, и поток указов и распоряжений, дополняющих, ревизующих и корректирующих друг друга. Так, 23 сентября без каких-либо предварительных согласований и виз был издан еще один указ, назначающий на 12 июня 1994 г. досрочные выборы президента²⁴. Указ этот нимало не умерил решимость его противников сопротивляться (в лучшем случае они увидели в нем «слабину» Ельцина) и породил замешательство среди его приближенных и сторонников.

Другой пример — указ «О социальных гарантиях для народных депутатов РФ созыва 1990—1995 годов», проливавший на народных избранников поток всевозможных благ: годовое содержание, пенсии, московские служебные квартиры, бесплатный провоз до 10 тонн имущества для тех, кто решил вернуться в родные палестины, и т. д.²⁵ Исаков был, конечно, неправ, начисто отрицая воздействие этого указа («явная нелепость: кто хотел уйти — давно ушел, а кто остался — тот не продается»)²⁶. Вероятно, он повлиял на поведение какой-то части депутатов из «болота». Но число тех, кто ушел из Белого дома после этого указа, прельстившись воздаянием, было не так уж велико. На действия Съезда, и без того работавшего без кворума, их уход не оказал никакого влияния, зато потери общества, материальные и особенно моральные, оказались весьма ощутимы. Разлагающий эффект этого указа и последовавших за ним обещаний затронул и часть демократов, бросившихся в Кремль за трудоустройством. Предполагалось, что проблему эту помогут решить появившиеся 26 сентября указы о создании двух комиссий при президенте — законодательных предположений и по правам человека²⁷, но это устраивало далеко не всех. Люди не умеют себя адекватно оценить, говорил Филатов, 80—90% обратившихся ко мне депутатов видят себя министрами и вице-премьерами ²⁸.

Гораздо актуальнее, чем устройство депутатов, была организация действенной вертикали исполнительной власти. Ее тоже стали мастерить на ходу. ВС стал собирать вокруг себя руководителей местных и региональных Советов. В противовес этому Ельцин 27 сентября издал указ, подчиняющий органы исполнительной власти на местах правительству и устанавливающий, что выборы глав администраций краев и областей до начала работы нового парламента не проводятся, а их смещать их может только президент ²⁹. Если сентябрьские указы в основном заполняли вакуум в правовом пространстве, образовавшийся вслед за роспуском парламента, то в октябре, когда вопрос «кто кого?» был решен окончательно, последовали новые указы, радикально менявшие заложенную 21 сентября политическую и конституционную конструкцию. 11 октября было объявлено, что к выборам в Думу будут подверстаны выборы и в верхнюю палату: Совет Федерации, составленный, как из кубиков, из глав законодательной и исполнительной власти регионов, как это предусматривалось в указе № 1400, на новом этапе показался непригодным. По указу от 15 октября день выборов в декабре был нагружен также голосованием по проекту новой Конституции: назначенная указом № 1400 его совместная доработка Конституционной комиссией и Конституционным совещанием теперь стала излишней³⁰. Были отменены и досрочные выборы президента.

Так шло юридическое и административное оформление того, что позднее будет названо режимом Бориса Ельцина. Но основная забота президентской команды в последнюю сентябрьскую декаду заключалась в том, чтобы рассеять и убрать окопавшуюся в центре столицы громкоговорящую оппозицию. Никакого двоевластия, о котором говорил и писал Хасбулатов³¹, в стране, конечно, не было: указы и распоряжения и. о. президента Руцкого и силовых министров, назначенных депутатами, равно как и решение Конституционного суда, признавшего, что в действиях Ельцина содержатся основания для импичмента, исполнять никто не торопился. Но нерешенность основного вопроса, ради чего, собственно, и был издан указ № 1400, кажущаяся возможность возврата status quo ante bellum создавали вакуум государственной власти вообще. Нависала угроза если не гражданской войны, то всеобщего хаоса. «Поэтапная конституционная реформа» провисала. Идти на уже объявленные выборы, имея за спиной бунтующий Белый дом, было нельзя: оставалось неясным, кого теперь станут избирать в регионах и состоятся ли выборы вообще. Надежда на то, что ситуация станет рассасываться сама собой, слабела с каждым днем, и в Кремле решительно не знали, что делать дальше.

При Филатове по инициативе Сатарова была наскоро сформирована группа, в которую вошли доверенные лица президента: Скоков, Шахрай, Ковалев, Федотов, Андрей Макаров и другие — всего человек 20. Группа, которую возглавил Красавченко, ежедневно заседала по несколько часов всю последнюю неделю сентября в одном из кремлевских кабинетов, обсуждала поступавшую информацию и генерировала рекомендации, которые оформлялись в виде, как их назвал Сатаров, «записочек», направлявшихся через Филатова Ельцину. Группа была нацелена на поиск мирного выхода из цугцванга. Трудно сказать, насколько внимательно президент вникал в тексты аналитиков, но некоторые идеи, вызревшие в группе, были реализованы. Все это, однако, нимало не приближало дело к развязке.

Главным требованием Кремля в эти дни стала сдача оружия, внесенного в здание на Краснопресненской набережной (кое-что сохранялось там еще с августа 1991-го.). В официальных заявлениях и в печати подчеркивалась опасность вооруженных провокаций, то ли направляемых лидерами оппозиции, то ли не контролируемых ими. Обоснованность опасений подтверждала так и оставшаяся не проясненной до конца попытка небольшой группы вооруженных людей проникнуть в здание штаба Объединенных вооруженных сил СНГ на Ленинградском проспекте вечером 23 сентября — предположительно для овладения узлом связи Министерства обороны. Нападение, стоившее жизни одному милиционеру и пенсионерке, подошедшей к окну в собственной квартире, было отбито, а главарь экстремистского Союза офицеров Станислав Терехов, которому было предъявлено обвинение в организации этой вылазки, арестован. Поскольку такие акции были внове, а складывавшаяся ситуация — тревожной, эпизоду этому придали явно преувеличенное значение³². 25 сентября была начата, а 28-го — ужесточена блокада Белого дома силами милиции и ОМОНа. Подступы к зданию были опутаны спиралью Бруно, а в самом здании отключены электричество, большинство телефонов, водо- и теплоснабжение.

В этих условиях изображать ожидавшиеся нападения, исходящие из Белого дома, с использованием хранящегося там оружия как главную угрозу общественной безопасности, — когда в Москве и без того скопились немалые его арсеналы, вышедшие из-под контроля властей, а по городу свободно передвигались провокаторы из экстремистских организаций, мне казалось существенным преувеличением. Во всяком случае, тема сдачи оружия стала основной, если не единственной в контактах между Кремлем и Белым домом. Лидеры парламентской оппозиции утверждали, что оружия в здании немного, что почти все оно — штатное, предназначенное для охраны здания. Но разоружение Белого дома обозначило бы перелом в политической ситуации и могло бы открыть путь к бескровному вытеснению остатков депутатского корпуса из здания, имевшего короткую, но громкую историю. Не подлежит сомнению, что вначале в Кремле старались избежать штурма. Позднее Ельцин напишет, что беду породили «неумение и боязнь применить силу»³³. Помимо неблагоприятного морально-политического эффекта насильственного разгона собрания людей, которое многие еще почитали за парламент, существовали опасения (как вскоре выяснится, небезосновательные), что армия, спецотряд «Альфа» и даже милицейские формирования не станут беспрекословно выполнять приказы об огне на поражение. Периодически проносившиеся по Белому дому слухи о назначении на ближайшие часы штурма скорее всего были не утечкой информации (хотя и этого было немало), а проявлением психологической войны с обеих сторон. За сдачу оружия оппозиционерам предлагали ослабление блокады здания и возобновление электро-и водоснабжения. Такой обмен был сочтен неравноценным: от президента требовали широкого политического отступления.

Переговоры об условиях сдачи оружия начнутся, однако, лишь в конце сентября, а непосредственно после объявления указа № 1400 оппозиция попыталась захватить командные политические высоты. Оказавшись в новой ситуации, ее лидеры торопились предъявить заявку по максимуму: признание указа № 1400 не только незаконным, но и не действующим, замена Ельцина на посту президента Руцким, назначение своих людей в силовые министерства. Еще не кончился вечер 21 сентября (напомню, что выступление Бориса Николаевича прозвучало в 20 часов), как президиум ВС издал постановление о немедленном прекращении полномочий Ельцина (абсолютно незаконное, потому что действовавшая Конституция ему такого права не давала). В тот же вечер состоялось экстренное совещание членов Конституционного суда. Девятью голосами против четырех судьи постановили, что указ президента и его обращение к гражданам служат основанием для его отрешения «от должности или приведения в действие иных специальных механизмов.. ,»³⁴. На следующий день поспешное низложение Ельцина осуществил ВС³⁵, а в ночь на 24 сентября и «X Съезд»³⁶. Но еще до этого, 22 сентября в 0 часов 25 минут Руцкой был объявлен и. о. президента.

Противники президента немало потрудились, чтобы представить только действия Ельцина нарушавшими Конституцию. Его сторонники, отводя эти обвинения, утверждали, что, нарушая действующий закон — скверный и неправовой! — президент реализовал принципы права, стоящего выше написанного людьми закона. Депутаты, естественно, считали свои действия законными и правомерными, потому что они носили ответный характер. Это, однако, переводило вопрос из правовой в политическую плоскость. Признавать или не признавать целесообразность и обоснованность действий, предпринимаемых в чрезвычайной ситуации, зависит от политической позиции того, кто такую оценку выносит. С этих позиций можно соизмерять масштаб отступления от закона каждой из сторон. Но никаких правовых инструментов для такого соизмерения не существует, ибо только политически можно оценить, превышены ли были, когда речь идет о крупных акциях государственного масштаба, «пределы необходимой и оправданной обороны».

«Защитникам Конституции» эта же Конституция оказалась слишком тесна, и они многократно и нестесненно выходили за ее рамки. О противозаконности решения Президиума ВС, санкционировавшего назначение Руцкого и. о. президента, уже говорилось. То же следует сказать и о последовавших на следующий день постановлениях самого ВС, и об указах, которые один за другим стал издавать Руцкой. Принимать столь важные решения мог только Съезд. Но собрание депутатов, назвавшее себя Съездом, таковым не являлось ни в один из моментов его бдений. Когда оно открылось, было объявлено, что присутствует 638 депутатов. Кворум почему-то исчислялся от 941 депутата, хотя на IX СНД в марте было объявлено, что избранных депутатов — 1037. Если исходить из этой цифры, то на сентябрьском собрании присутствовало 61,5% депутатского корпуса, и до кворума не хватало 53 депутатов. Правда, уже 24 сентября собравшиеся частично поправили дело, внеся изменения в закон о статусе депутата и тут же лишив полномочий 96 своих коллег (трех за то, что состоят в правительственных структурах, а 93 — за пропрезидентскую политическую ориентацию). Нечего и говорить, что все это делалось в пожарном порядке: изгоняли, никого не выслушав, ни с кем не разбираясь персонально, на основе кем-то составленного списка. И тут же ввели в действие принятое постановление. Но и это не спасло кворум: на основе отрывочных регистрационных материалов (а регистрация велась нечетко) можно заключить, что число депутатов на заседаниях сокращалось: 597 — 23 сентября, 569 — 24-го, 311 — 27-го. В последующие дни, по данным Воронина, число депутатов продолжало снижаться: с 300 до 250, а к 1 октября, по сообщениям прессы, в Белом доме оставалось около сотни народных избранников³⁷. К тому же, поскольку электронная система голосования в зале была рассчитана лишь на членов ВС, а считать голоса вручную было недосуг, приняли решение оценивать итоги голосования «на глазок». С точки зрения элементарных регламентных норм это начисто обесценивало объявляемые результаты. И это абсолютно неправомочное собрание принимало решения, которые могли бы оказаться переломными для страны, если бы кто-либо собирался их выполнять...

Иными словами, даже с позиций действовавшего закона решения таявшего на глазах парламентского большинства были ничуть не более правомерны, чем указ № 1400. И тогда возникает иной вопрос: насколько предпринятые оппозицией шаги отвечали поставленным целям — сохранить действующую Конституцию, использовав момент, убрать Ельцина, а в недалекой перспективе сломать президентскую власть и продлить жизнь данного депутатского корпуса? И насколько достижимыми были (а не казались) сами эти цели? Вообще предъявление неких завышенных требований в политической борьбе не является заведомо негодным средством. Надо лишь адекватно оценивать соотношение сил, возможности и намерения противника и при необходимости своевременно снижать планку собственных запросов.

Между тем ни правильно оценить ситуацию, ни сориентировать с учетом этого свои действия оппозиция не сумела. И лидеры белодомовского противостояния, и активисты ФНС, РНЕ и других организаций (вплоть до совсем маргинальных и экстремистских) возбуждали друг друга и черпали энтузиазм из самой атмосферы, царившей в здании и вокруг него. Ораторы соревновались в бесшабашности обличений. Принимаемые постановления были бескомпромиссны. Самые жесткие из них теперь проходили легко и с голоса. Уверенность внушали потоки писем и телеграмм поддержки (которых могло бы быть и на несколько порядков больше в 150-миллионной стране) и люди, приходившие в окрестности Белого дома (хотя их было намного меньше, чем в августе 1991-го). Наблюдая все это, организаторы сопротивления президентским указам оценивали ближайшую перспективу в духе пушкинской строки: «еще напор — и враг бежит».

В том же ключе были произведены и первые кадровые назначения. Провозглашенный президентом Руцкой сразу же назначил министром обороны Владислава Ачалова. Этот деятель не отправился в 1991 г. в «Матросскую тишину» по делу ГКЧП и стал советником Хасбулатова по военным делам лишь благодаря тому, что депутаты отказались выдать его Генпрокуратуре. (А за спиной Ачалова просматривалась еще более зловещая фигура его заместителя Макашова.) 24 сентября Руцкой издал указ, предписывавший Ачалову сформировать уже к 10 часам утра следующего дня мотострелковый полк из московских резервистов: казалось, все будет делаться как по мановению волшебной палочки. Ачалов тут же направил в некоторые воинские части и военные академии приказ «прибыть к дому ВС с табельным оружием незамедлительно». Министрами безопасности и внутренних дел недавние борцы с коррупцией утвердили Виктора Баранникова и Андрея Дунаева, хотя не могли не знать, что обоим были предъявлены серьезные коррупционные обвинения³⁸. Руцкой заготовил (но выжидал с подписанием) указ о замене Черномырдина на посту главы правительства Ворониным. Назначали своих людей и на другие ключевые посты. Был поправлен Уголовный кодекс, грозивший теперь участникам действий на стороне президента различными карами вплоть до смертной казни ³⁹.

Все эти вызывающие шаги могли бы грозить Кремлю чем-то большим, нежели затянувшейся и потому раздражающей демонстрацией неповиновения на отдельно взятом пятачке столи-цы, если бы оппозиции удалось втянуть в противостояние на свою сторону какие-то реальные силы.

Прежде всего — регионы. Здесь, казалось бы, депутаты могли рассчитывать на некоторую поддержку. В Белом доме распространялись различные документы, подписанные руководителями республик, краев и областей и содержавшие требования к президенту, парламенту и правительству. Эти требования руководители ВС торопились записать себе в актив, создавая впечатление, что за ними — вся Россия. Это было большим преувеличением. Во-первых, активизировались в основном советы, а не администрации субъектов Федерации. Во-вторых, примерно в половине из них постановления принимали даже не сессии, а малые советы и президиумы, т. е. верхушки региональных элит. Большинство советов было глубоко расколото. В-третьих, хотя в большинстве регионов проходили резолюции, более или менее настойчиво требовавшие отмены указа № 1400, почти нигде не высказывалась солидарность с решениями парламента ⁴⁰, а некоторые Советы осудили действия обеих сторон. Со своей стороны парламент принял постановление экстраординарное. Исключив сотню своих коллег, избранных гражданами, депутаты решили пополнить свои редеющие ряды за счет представителей субъектов Федерации (до пяти от каждого). Не было, правда, определено, каков будет статус этих людей на «Съезде» и каким образом они будут отобраны на местах⁴¹. Как и следовало ожидать, из этого замысла, обещавшего революционную перекройку парламента, ничего не вышло.

Расчет на поддержку регионов был главным, но не единственным. 25 сентября Руцкой обратился к гражданам России с призывом начать в 15 часов 27-го бессрочную политическую стачку ⁴². Всеобщая политическая забастовка — мощное оружие. История XX века знает немало примеров, когда таким образом сметались правительства и режимы. Но массовую забастовку не удалось организовать даже на пике политической активности народа, в августе 91-го. Что действительно оказало тогда немалое влияние на развитие событий, так это многолюдные демонстрации и митинги. Было сделано немало попыток вновь пустить в ход и этот инструмент. От имени и. о. президента, парламента, отдельных депутатов, политических организаций оппозиции один за другим следовали призывы к рабочим, трудовым коллективам, военным, молодежи, студентам, женщинам, ученым Академии наук, работникам министерств, отдельно к москвичам, к прихожанам православных храмов и т. д. — кажется, не была забыта ни одна категория граждан. Стилистика этих воззваний как нельзя лучше отражала интеллектуальный и политический уровень их авторов, обличавших «фашистский уголовно-мафиозный режим Ельцина и его русскоязычное и американоязычное окружение», «бесстыдную и наглую кучку людей, которая измывается над народом». Стыдили солдат, офицеров и генералов: «Почему вы медлите? Ваша лояльность президенту-преступнику затягивается. С каждым часом она отягощает вашу ответственность». Заклинали: «Ваш организованный приход к Дому Советов способен обеспечить перевес в пользу народных сил». Чем дальше заходило противостояние, тем больше множился поток подобных призывов и тем истеричнее становился их тон. Характерно, что некоторые из этих листовок, подписанные ФНС, через несколько часов воспроизводились, но уже от имени ВС, не оставляя сомнений, кто задавал тон в Белом доме⁴³.

Конечно, в многомиллионном городе эти призывы известный отклик получили. У здания парламента, в различных точках Москвы собирались граждане, подчас вооруженные. Звучали речи, в которых ораторы совсем уж в выражениях не стеснялись. Открыто призывали к насильственным действиям — через несколько дней это взбадривание принесет кровавые плоды. Но ни по массовости, ни по организованности и дисциплине эти собрания не шли ни в какое сравнение с митингами и шествиями десятков и сотен тысяч людей в 1990—1991 гг., организованными демократами. Проводившиеся различными социологическими центрами опросы свидетельствовали, что президента в сентябрьские дни поддерживали 60—80% опрошенных, ВС — 10—20% ⁴⁴. Если лидеры оппозиции при таком раскладе сил не готовы были отказаться от противостояния, то им ничего не оставалось, как опереться на ополчение, в которое, наряду с прошедшими школу коммунистических политорганов офицерами и молодыми идеалистами, влились элементы весьма сомнительные: рижские омоновцы, участвовавшие в попытке переворота в январе 1991 г., волонтеры из Приднестровья, казачья сотня, люди Терехова, боевики РНЕ — «профессиональные убийцы», по выражению Филатова. Если верить апокрифу, Сталин некогда в ответ на жалобу заведовавшего «литературным цехом» Поликарпова молвил: других писателей у меня для вас нет. Если бы организаторы сопротивления в Белом доме столь же мало были скованы условностями, как вождь народов, они могли бы это повторить, чуть перефразировав: других «защитников Конституции», готовых идти до конца, у нас нет. Собственно, между собой они примерно так и изъяснялись. В одной из аналитических разработок, взятой следователями из кабинета Воронина, значилось: «Собрать в кабинете Хасбулатова и под его личным руководством всех лидеров улицы без всякого чистоплюйства и вплоть до Анпилова»⁴⁵.

Им действительно было не до «чистоплюйства». Кризис затягивался. К этому болезненно относились в Кремле. Но еще острее это ощущалось в Белом доме, лишенном света, воды и лифтов для передвижения по девятнадцати этажам. С каждым днем становилось все более очевидно: Кремль игнорирует брошенный вызов. Правительство расколоть не удалось (отставка Глазьева, «белой вороны» в команде Гайдара, не в счет), оно играет на стороне президента. Поднять страну не удается. На «Съезде» одни и те же лица произносят речи, содержание которых известно еще до того, как они выходят на трибуну. Хасбулатов демонстрирует непреклонность. Отвечая во время пресс-конференции на вопрос о возможном компромиссе, он взрывается: «Какой компромисс, о чем вы говорите?! Давайте оставим всякую чепуху... Осуществлен государственный переворот, его надо подавить, вот в этом весь компромисс.». Принимаются законы, постановления, обращения, которые в лучшем случае представят интерес для историков. Собрание, именующее себя Съездом, работает на холостом ходу. Что делать дальше?

Одни предлагают: заседания «Съезда» прервать, депутатам разъехаться по округам и будоражить избирателей. Другие возражают: надо оставаться здесь до конца кризиса. Третьи начинают подумывать о смене вех. Но делать это можно по-разному. Председатель Совета Республики Вениамин Соколов полагает: надо избавиться от балласта. В очень осторожной форме он ставит вопрос: в состоянии ли нынешнее руководство ВС обеспечить взаимодействие с силами, без которых нам политическую победу не одержать? И сам же на него отвечает: возможности Руслана Имрановича, и не только его, исчерпаны. Как оценивает эту инициативу Хасбулатов, какие чувства взаимной доброжелательности кипят за фасадом демонстрируемого единодушия осажденных в Белом доме людей, видно из воспоминаний спикера: в эти тяжелые дни, пишет он, нанесена жестокая травма «легкомысленно и бездумно, пустыми, ничтожными людьми». За Хасбулатова вступаются: лучше него «вряд ли кто может разрешить политический кризис в стране», говорит Абдулатипов. Претензии предъявляются не только спикеру. «Недостает активных действий с нашей стороны. Удивляет безынициативность Руцкого», записывает в дневнике Исаков. Как бы отвечая на невысказанные обвинения, Руцкой говорит: «часть присутствующих драматизирует, нагнетает обстановку», между тем как «отношение избирателей к народным депутатам с каждым разом становится все хуже, хуже и хуже», и обещает: на предстоящих президентских выборах я баллотироваться не буду⁴⁶.

Растерянность — вот что скрывается за звонкой риторикой «защитников Конституции». Рефлектируя позднее по поводу действий Белого дома, Исаков писал, что существовали две выигрышных стратегии: активная и пассивная. Первая — ежедневно, ежечасно наращивать усилия, привлекать на свою сторону членов правительства, руководство регионов, армию, СМИ и добиться перелома ситуации в свою пользу. Вторая — не «дергаться», не звать людей в Останкино и на Кремль, запереться в Доме Советов и «ждать, пока народ нас не освободит». К сожалению, завершает он свои размышления, наши руководители (к числу которых, впрочем, принадлежал и он сам, председатель ключевого комитета и один из лидеров ФНС) выбрали «средний вариант — неоправданно осторожный вначале и безнадежно активный в конце»⁴⁷. Воздавая должное критичности, с которой один из ведущих идеологов оппозиции оценивал просчеты своих коллег, согласиться с ним нельзя. Не было первого варианта. Гораздо ближе к истине был Воронин: «ощутимо сказалась оторванность парламента от своих избирателей, от самых широких слоев населения»⁴⁸, и никакие «дерганья» изменить это не могли. По той же причине не было и второго варианта: если что и могли услышать ожидающие освобождения от народа, то лишь — как в грубоватом анекдоте — не дождетесь!

Единственным, на мой взгляд, бескровным выходом из тупика могла бы стать какая-то форма договоренности о проведении в кратчайший срок выборов парламента и президента. Ельцин, как было сказано, дал согласие на досрочные выборы президента через полгода после парламентских, но на все предложения об одновременных выборах отвечал категорическим отказом. Предметом политических переговоров (вслед за соглашением о сдаче оружия в обмен на снятие блокады Белого дома) могли бы быть сближение одних и других выборов, во-первых, и обеспечение некоторых условий проведения свободных выборов, во-вторых. Не надо, конечно, предаваться иллюзиям: достичь договоренности и по первому, и по второму пункту было бы непросто. Не исключено, что они вообще оказались бы недостижимы. Я лишь хочу сказать, что этот вариант, по сути, не был опробован. Но в конечном счете даже проведение выборов на условиях указа № 1400 (и взятого Ельциным обязательства провести досрочные президентские выборы, от которого нелегко было бы отказаться, не случись события 1—4 октября), обошлось бы дешевле и обществу, и даже лидерам парламентской оппозиции.

Чтобы направить ход событий по более спокойному варианту, нужны были, по-видимому, три условия. Первое: реалистическая оценка ситуации лидерами оппозиции, понимание того, что время работает не на них, с каждым днем все более выявляя слабость парламента, а отсюда — готовность в более или менее благовидной форме сдать запросные позиции. Для этого, конечно, нужна была мудрость политиков, способных не только идти напролом, но и минимизировать последствия поражения. Второе — не меньшая мудрость требовалась от политиков в Кремле, способность не обольщаться перевесом собственных сил и вовремя предложить противнику не унижающие его условия капитуляции⁴⁹. Третье: наличие того, что можно условно назвать «третьей силой», — некоего посредника, заинтересованного в мирном исходе конфликта, пользующегося собственным авторитетом в обществе и способного встать между противоборствующими силами, которые к осени 1993 г. могли смотреть друг на друга только сквозь прорезь прицела. К несчастью, ни первого, ни второго у российских политиков не было. Не нашлось и третьего.

Пытавшихся остановить опасный разворот событий, однако, оказалось немало. Одним из первых такую попытку предпринял председатель Конституционного суда Валерий Зорькин. На VII Съезде в конце 1992 г. по его инициативе удалось приостановить скатывание в пропасть, правда, ненадолго. 22 сентября, через несколько часов после того, как юридически уязвимое решение Конституционного суда открыло путь процедуре импичмента, он выступил на пресс-конференции с новой инициативой. Упомянув, что Суд констатировал несоответствие указа № 1400 Конституции (и ни слова не сказав об отрешении Ельцина от должности), Зорькин заявил, что в основном разделяет оценки положения в стране и высших эшелонах государственной власти, данные в преамбуле этого указа, и цели, которые ставит перед собой президент. Затем он предложил план «легитимного» выхода из положения, состоявший из 4 пунктов.

1. СНД назначает одновременные выборы парламента и президента, принимает соответствующие законы и после этого прекращает свою деятельность. В разработке этих законов участвуют представители всех ветвей власти, Конституционного суда и Совета Федерации.

2. Ныне действующее правительство продолжает выполнять свои обязанности, в переходный период президент сохраняет свои полномочия по отношению к правительству, а ВС — контрольные функции.

3. ВС приостанавливает законотворческую деятельность и остается гарантом законности при проведении выборов.

4. Конституционный суд признается гарантом достигнутых соглашений, прекращает свои функции посредника в политическом противостоянии и концентрируется на защите конституционных прав граждан.

Выступая через два дня со своим планом на «Съезде», Зорькин предложил назначить выборы на 12 декабря, как это значилось в указе № 1400 («мы вас уверяем, что в марте будет поздно»), и реализовать «нулевой вариант»: вернуть конституционное и политическое положение, которое существовало до 20 часов 21 сентября, т. е. дезавуировать и президентский указ, и последовавшие за ним решения парламента⁵⁰.

Это была, на мой взгляд, недурная основа для того, чтобы начать движение от пропасти. Но если в ВС Зорькина привечали (надеясь, разумеется, подправить его план в свою пользу), то для Кремля председатель Конституционного суда как политическая фигура уже не существовал. Роль, которую он играл в марте, Ельцин хорошо помнил, и Батурину, работавшему с указом № 1400, немалых трудов стоило уговорить президента записать в нем в отношении Конституционного суда рекомендацию «не созывать заседания до начала работы Федерального собрания», а не первоначальную формулировку президента «приостановить его деятельность в данном составе». После же ночного решения Конституционного суда 21 сентября и сам Зорькин, и поддержавшие его судьи стали окончательно персонами нон грата. Его не только не приглашали в Кремль, но через несколько дней перестали пропускать через оцепление в Белый дом. Президентская сторона не без оснований полагала, что Конституционный суд и его председатель склонились в сторону парламента. Ведь не имея перед глазами еще никаких писаных текстов, они объявили действия Ельцина неконституционными, но прошли мимо откровенно беззаконных действий депутатов, объявивших себя «X Съездом» и принявших множество антиконституционных решений (в оправдание этого потом будет приводиться довод, что документы из Белого дома в Суд не поступили!). Но дело, конечно, было не только в личности переговорщика. Ельцин и его сотрудники, решившись, наконец, на отчаянный шаг, не желали вновь увидеть на сцене собрание людей, которое, как они полагали, исправить может лишь политическая могила, опять втягиваться в тягомотные переговоры, подписывать соглашения, которые не будут исполняться...

Та же участь — примерно по таким же причинам — постигла инициативу руководителей Советов в субъектах Федерации. В первые дни многие из них потянулись в Белый дом. Представляя депутатам информацию о встречах с ними 24 сентября, Хасбулатов одобрил идею одновременных выборов президента и депутатов, но сказал, что остаются открытыми вопросы о дате их проведения и условиях, на которых ВС и СНД могут на них согласиться: «Никаких выборов в условиях чрезвычайщины, в условиях сохранения продолжающегося государственного переворота, без упорядочения работы электронных средств массовой информации быть не может». 30 сентября региональные лидеры попытались сорганизоваться. В здании Конституционного суда они провели совещание, утвердившее ряд требований, отчасти пересекавшихся с ранее объявленными предложениями Зорькина. Собравшиеся регионалы единогласно потребовали:

• от правительства и московской мэрии — немедленно прекратить блокаду Белого дома;

• от федеральных властей — отменить указ № 1400 и принятые в связи с ним акты;

• от СНД — установить дату одновременных досрочных выборов президента и парламента не позднее первого квартала 1994 г., согласовав ее с субъектами Федерации, и не вносить в Конституцию никаких изменений, за исключением положений, касающихся формирования органов федеральной власти и порядка их избрания;

^• от правительства — обеспечить представителям различных политических сил доступ в СМИ и возобновить издание тех из них, выпуск которых был прекращен.

В этой инициативе обращали на себя внимание два момента. Во-первых, региональные лидеры вообразили, будто на фоне ослабления федеральных властей, оспаривавших полномочия друг у друга, настал-таки подходящий момент для передела власти. Сначала они потребовали возложить контроль за проведением выборов на Совет субъектов Федерации, но дали понять, что на этом останавливаться не собираются⁵¹. Тщетно присутствовавший на заседании Шахрай убеждал, что данное совещание, где тон задавал Кирсан Илюмжинов (его же подпись стояла первой под документом), неправомочно и по своему составу, и по полномочиям участников принимать решение о создании Совета Федерации. Во-вторых, утвержденный на совещании документ по всем признакам представлял собой ультиматум, сформулированный достаточно бесцеремонно. В нем содержалось предупреждение: если до конца дня от здания на Краснопресненской набережной не будут отведены силы правопорядка и восстановлены системы его жизнеобеспечения, то, «действуя на основании Конституции России, Федеративного договора и протоколов к нему, [мы] примем все необходимые меры экономического и политического воздействия...». Утверждая собственную роль, руководители Советов адресовали свой ультиматум исключительно президенту. Надо было совершенно не отдавать себе отчет в складывавшейся ситуации, в соотношении сил, фантастически переоценивать собственные возможности, чтобы выступать с документом провокационным и по содержанию, и по форме⁵².

В общем, влияние регионалов и не могло быть велико в скоротечном кризисе, исход которого должен был решиться в Москве. Как и следовало ожидать, когда схватка вступила в острую фазу, региональные элиты раскололись. Меньшая часть, представители которой в октябрьские дни собирались в здании Конституционного суда, направила своих парламентеров в Белый дом. Кирсан Илюмжинов, возглавлявший этот поход утром 4 октября, когда атака на государственные объекты была отбита, заявил, что субъектам Федерации следует «встать живым кольцом вокруг Белого дома» и он лично готов это сделать. Но через несколько часов на совещании с Черномырдиным практически все главы администраций и около 40 представителей Советов, как сообщалось, «почти единогласно» поддержали президента, указ № 1400 и принятые меры для подавления «вооруженного мятежа, организованного радикальными прокоммунистическими и фашистскими организациями и их руководителями»⁵³.

Еще одной более или менее подходящей на роль посредника фигурой мог стать глава Русской православной церкви Алексий II. Прервавший свою поездку в США и сразу же оказавшийся между двух огней, патриарх должен был принять непростое для себя решение. 28 сентября к нему обратился «Съезд». В послании депутаты излагали свою версию развития событий, особо отмечали собственную заслугу — принятие дважды отвергнутого Ельциным закона «О свободе вероисповедания», «закрывающего дорогу беснующимся проповедникам и мракобесам и способствующего духовному возрождению Отечества и его традиционным конфессиям», и призывали приложить усилия «для достижения национального согласия». Патриарх ответил возвышенным воззванием, в котором призвал ослабить политическое противостояние, приступить к диалогу и выражал надежду, что «Господь благословит народ свой миром». Он запросил также встречу с Ельциным, и аудиенция ему тут же была дана. Присутствовавший на ней Филатов вначале почувствовал, что Алексий «...несколько враждебно даже был настроен по отношению к официальной власти. Однако он быстро потом разобрался в ситуации» и предложил свое посредничество и место встречи — Свято-Данилов монастырь⁵⁴.

Патриарх Московский и Всея Руси твердо знал, что Россия — не Польша, где церковь все годы коммунистического режима играла самостоятельную политическую роль. Он настойчиво призывал обе стороны к миру, согласию, отказу от насилия, но, колебнувшись на какой-то момент в сторону оппозиции, остерегся связать себя действиями, которые могли бы вовлечь церковные структуры в политическую борьбу с неясным для него исходом. Никаких предложений по урегулированию конфликта он не выдвинул и соблюдал равноудаленность от обеих сторон.

Итак, никакая «третья сила», с которой вынуждены были бы считаться и президент, и парламент, в России о себе не заявила. Ненасильственный выход из кризиса мог быть достигнут только посредством прямой договоренности между сторонами конфликта. Основа для нее постепенно вырисовывалась. Это — досрочные выборы парламента и президента, которых Ельцин добивался в течение всего 1993 г. Казалось, что движение к ним наблюдается с обеих сторон. За такое решение высказались многие известные политики и общественные деятели центристской ориентации: Горбачев, Явлинский, Шаталин, Николай Федоров, руководители Гражданского союза. «Если бы Борис Ельцин принял решение об одновременных выборах и президента, и парламента, — заявил член Президентского совета Георгий Сатаров, — это было бы проявлением не его политической слабости, а мудро-сти»⁵⁵. Все эти люди, однако, в лучшем случае оказывали известное влияние на настроения в обществе, но не на решения и действия схлестнувшихся в схватке сил. Многоцветье партий, общественных организаций, движений производило впечатление на соответствующей секции КС, но их реальные возможности никого не вводили в заблуждение. Партии пребывали на эмбриональной стадии и оказывать самостоятельное воздействие на ход событий не могли.

Конечно, заявляя о допустимости или желательности одновременных выборов, стороны конфликта видели их по-разному. Максимум, на что, вероятно, готова была согласиться оппозиция, — это «нулевой вариант», предусматривавший отмену указа № 1400, признание ВС и СНД равным и дееспособным партнером. Но такая возможность была уже упущена. На это Ельцин ни в коем случае теперь бы не пошел. В те дни (да и сейчас) мне всего более импонировала позиция, изложенная Виталием Третьяковым. Признавая, что в сложившихся условиях («ненезависимость суда», подчиненность прокуратуры исполнительной власти, «укороченная» свобода печати, президентское правление) свободных выборов быть не может, Третьяков писал: «Как бы жестко ни трактовать поступок президента — выход только один. Побежденные должны во имя предотвращения кровопролития мирно уйти... В этом сегодня состоит их главная и политическая, и моральная — историческая — миссия. Демократия, помимо парламента как своего непременного атрибута, обязательно включает в себя еще и моральную, и политическую ответственность оппозиции, которая (ответственность) состоит в том, чтобы не браться за оружие самим и не дать ни малейшего повода взяться за оружие победителям». И еще через несколько дней: «Призывы “раздавить гадину” означают не только подталкивание властей к непродуманному шагу, но и провоцирование белодо-мовцев на “превентивные” действия. Даже побежденной стороне нужно предоставить возможность выхода из конфликта без потери лица»⁵⁶.

Возвращаюсь к поставленным в начале этого раздела вопросам. Конечно, из пакета возможных вариантов развития событий прошел наиболее вероятный. Он, однако, по моему убеждению, не был единственным. И после 21 сентября еще дней десять сохранялась возможность избежать и трагического разрешения конфликта, и тех тяжких последствий, которые за этим последовали. Обеим сторонам не хватало и политической мудрости, и тактического мастерства, способности гибко реагировать на меняющиеся обстоятельства. В особенности это относится к оппозиции, которая оказалась абсолютно неспособной оценить собственные возможности, упрямо пыталась мобилизовать ресурсы, которых у нее не было, и отвечала на действия Кремля — согласимся: далеко не корректные — только безудержной агрессией. Шансы на организованное, неунизительное отступление у нее были — при том, конечно, довольно смелом допущении, что в этом конгломерате очень разнородных сил возобладали бы здоровые, умеренные элементы, умеющие достойно проигрывать, решительно менять не только тактику, но и стратегию, как это им рекомендовал Третьяков, да и некоторые политики, безуспешно пытавшиеся встать над схваткой.

Были ли у противников Ельцина шансы на победу? Это очень непростой вопрос, любой ответ на который может быть оспорен. Время работало не на них. До тех пор, пока шла война нервов, обращений, указов, листовок, пока апелляция к различным общественным силам, непосредственно в конфликт не вовлеченным, не выходила за рамки политической борьбы, хотя бы и ведущейся довольно грубыми, подчас грязными методами, таких шансов у оппозиции не было. Ее лидеры цепко держались за Белый дом, несмотря на все физические и физиологические испытания, которым их подвергала президентская сторона, долго рассчитывавшая лишь такими мерами ликвидировать главный центр сопротивления. Держались не только потому, что здесь сохранялась какая-то, хотя и частично порушенная инфраструктура, были накоплены какие-то, хотя, как выяснилось впоследствии, не очень большие арсеналы оружия и т. д. Белый дом стал символом сопротивления указу, который одни, в том числе и далекие от симпатий к оппозиции, считали незаконным, а другие — неразумным. Белый дом, сыгравший выдающуюся роль в августе 1991 г., претендовал на то, чтобы стать знаменем борьбы, перетекающей в более острую фазу.

Не получив массовой поддержки — не сумев вызвать ни забастовочное движение, ни такие многолюдные демонстрации, которые парализовали бы действия Кремля, оппозиция, где лидерство, как это всегда бывает при резком обострении борьбы, переходило к крайним, наиболее агрессивным элементам, могла рассчитывать лишь на пассивную, выжидательную позицию бюрократии, гражданской и военной, в Центре и на местах, во-первых, и на активное меньшинство, готовое перейти к насилию и вызвать шок у власти, во-вторых.

А меньшинство это было особого рода. Конечно, и в здании на Краснопресненской набережной, и среди демонстрантов на улицах были не одни только реваншисты и реакционеры. Но тон задавали именно они, достаточно было почитать листовки и надписи на стенах, разжигавшие национальную вражду, звериный антисемитизм, взывавшие к насилию, достаточно было вглядеться в физиономии макашовых, стерлиговых, анпиловых, тереховых и им подобных «защитников Конституции». Пока борьба велась политическими средствами, пока речь шла о том, чтобы обратиться к суду избирателей на выборах, этот ресурс не укреплял, а ослаблял оппозицию, в частности, резко восстанавливал против нее основную часть интеллигенции, которая тогда еще не утратила роль, обретенную в перестроечные годы. Но как только это агрессивное и беспощадное меньшинство, увлекая за собой толпы людей, политически, а иногда и психически неустойчивых, предпочитающих уличное насилие парламентаризму, начинает, по выражению Явлинского, трогать власть руками, а власть дает слабину, события могут приобрести трагический и непредсказуемый оборот. В истории России, да и не только России, такое уже бывало.

Поэтому мой ответ на главный вопрос выглядит так. Пока оппозиция возлагала расчет на вмешательство высшей бюрократии регионов (которая была либо перекуплена президентом, либо продолжала вести свои всем хорошо известные игры) либо на полки, которые, как гласили вылетавшие из Белого дома листовки, «отказываются подчиняться преступным приказам» и, как обещали военачальники, назначенные Верховным Советом, уже идут на выручку осажденным, никаких шансов одолеть Кремль у нее не было. Рассчитывать оставалось только на чудо. И ходила по зданию газетка со словами безвестного стихотворца: «Не понять, что берется, откуда, / Но когда налетит воронье, / Вдруг в России случается чудо, / Как примета бессмертья ее»⁵⁷. Но чудес не то чтобы никогда не бывает — подворачиваются они тогда, когда их сознательно (или не отдавая себе в том до конца отчет) готовят. Или, по меньшей мере, ухватываются за них двумя руками.

ЧЕТЫРЕ ДНЯ В ОКТЯБРЕ⁵⁸

23 февраля 1994 г. едва избранная Государственная дума, реализовав полномочие, которое по новой Конституции она не делит ни с кем, приняла постановление об амнистии всем участникам событий 3—4 октября 1993-го, а заодно — 19—21 августа 1991 г. Во имя восстановления национального согласия был похоронен и проект учреждения парламентской комиссии по рас-сследованию причин и событий 21 сентября — 4 октября 1993 г.⁵⁹ Решение это было крайне сомнительным в моральном отношении, бесполезным политически (никакого примирения, конечно, не наступило, а возвращение к острым формам конфронтации было заблокировано отнюдь не видимостью взаимного прощения), безответственным исторически. И если основную канву событий времен августовского путча в главном все-таки можно проследить, то в обстоятельствах, при которых закончил свой путь российский парламент, избранный в 1990 г., остается немало белых пятен.

Сторонники и симпатизанты проигравшей стороны подают указ № 1400 и московскую трагедию, разыгравшуюся 3—4 октября, в жесткой связке. В их версии сражение на московских улицах — неизбежный результат решения, объявленного 21 сентября. Президенту, по их мнению, нужен был насильственный разгон парламента не только сам по себе, но и для острастки противников на будущее. И контратака, в которую, очертя голову, ринулись 3 октября доведенные до отчаяния, неискушенные защитники Белого дома, — результат дьявольски продуманной до деталей провокации⁶⁰.

Зеркальное отражение этой версии можно найти в оценках некоторых политиков, в глазах которых «красно-коричневая» пелена застилала все оттенки довольно многоцветной картины. В их интерпретации оружие для того и накапливалось в Белом доме, чтобы в подходящий момент начать вооруженный мятеж. Бесчинства толпы, сатаневшей к октябрю, захват мэрии, бой у Останкина — все это до деталей спланировано и организовано Руцким, Хасбулатовым, другими лидерами распущенного парламента. События недавних дней, авторитетно поддержал такое объяснение Ельцин в своем обращении к народу 6 октября, — не стихийные выступления. Они спланированы и подготовлены из Белого дома ⁶¹.

Мне связь событий видится в ином, не столь жестко детерминированном ключе. И после 21 сентября в течение нескольких дней не была пройдена последняя развилка, хотя развитие событий пошло по наиболее вероятному варианту. Противоборствующие стороны ведали, что творили, хотя и не ожидали последствий: Белый дом — поражения, Кремль — кровавой развязки, во многом предопределившей исход декабрьских выборов. Но еще 1 октября мелькнул слабенький огонек надежды на несиловое решение конфликта.

По соседству с Белым домом и мэрией, в гостинице «Мир», состоялась важная встреча. Она началась накануне вечером и закончилась в третьем часу ночи на 1 октября. Представители сторон: президента (Филатов, Лужков и Сосковец) и парламента (председатели палат ВС Абдулатипов и Соколов) подписали

Протокол № 1, содержавший два пункта. Первый: сбор и передачу под охрану совместных контрольных групп оружия, скопившегося в Белом доме, и взамен — частичное деблокирование здания (к чему 1 октября и приступила президентская сторона). Второй: после реализации первого этапа из Белого дома одновременно выводятся все охранные формирования, вывозится нештатное оружие, а Управление внутренних дел снимает наружную охрану. Протокол предусматривал также, что исполнение задач второго этапа «происходит при согласовании и выполнении правовых и политических гарантий» — обтекаемо сформулированное условие, в которое, как вскоре выяснится, стороны вкладывали разный смысл⁶².

Это, конечно, не было решением конфликта, но обозначило небольшой шажок от пропасти. При наличии доброй воли можно было бы попытаться остановить эскалацию кризиса. Путь к политическому урегулированию еще не был закрыт⁶³. Но как раз доброй воли и не было. Как только посланцы парламента вернулись с переговоров, на авансцену вышел и объявил свою волю «Военный совет обороны Дома Советов» — орган, разумеется, никакой Конституцией не предусмотренный. За подписями трех назначенных «Съездом» силовых министров (Ачалова, Баранникова и Дунаева) был распространен документ, гласивший, что Абдулатипов и Соколов превысили свои полномочия, подписав протокол, который должен быть немедленно денонсирован. Это был неприкрытый ультиматум — теперь уже депутатам, продолжавшим считать себя «X Съездом». Орган, представлявший собой не что иное, как военную хунту, формулировал ряд предварительных условий возобновления переговоров, заведомо неприемлемых для президентской стороны; среди них — восхитительное требование о вступлении в должность авторов этого меморандума. Что до оружия, вокруг судьбы которого завертелся переговорный процесс, то самая постановка вопроса о нем объявлялась неправомочной, так как все оружие в Белом доме — штатное, принадлежащее департаменту его охраны⁶⁴. Такие условия победитель мог бы предъявить разгромленному противнику. Само их выдвижение показывало, кто теперь в Белом доме хозяин.

Сигнал приняли. Протокол № 1 был денонсирован. Хасбулатов от имени поредевшего Президиума ВС выступил с заявлением, в котором говорилось: проблема оружия вычленена неправомерно и может решаться лишь в контексте постановлений, принятых ВС и «Съездом» в ответ на «государственный переворот и насильственный захват власти». Казалось бы, за этим должен был последовать уход с переговоров, но лидеры противостояния поступили иначе. Руководителем делегации для их ведения (вскоре выяснится, что для срыва) был назначен Воронин, отодвинувший Абдулатипова с Соколовым, а на самом «Съезде» — и Хасбулатова. С этого момента переговоры, возобновившиеся утром 1 октября в Свято-Даниловом монастыре при посредничестве патриарха, приобретают своеобразный характер.

Вырабатывается документ, пункты которого как будто конкретизируют и развивают основные положения денонсированного протокола (документ Военного совета, повторяет Воронин, — наше внутреннее дело). В итоге многочасовых дискуссий 1 и 2 октября вырисовывается компромисс: нештатное оружие в Белом доме сначала складируют и учитывают, а затем удаляют вместе с военизированными формированиями, созданными там после 21 сентября. Взамен возобновляется подача воды, тепла и электричества (это было сделано авансом уже утром 1 октября), восстанавливается связь и снимается наружное оцепление. Но при этом Воронин и приданная ему на подмогу депутат Валентина Домнина выдвигают все новые условия. Мало того, что все оружие в здании объявляется штатным, а все ополченцы, собранные здесь — «россиянами, которые имеют право приехать в Белый дом». В переговорный процесс пытаются ввести, по выражению Лужкова, «муляжных министров», которые этот процесс заблокировали. Уже на первом этапе съездовские посланцы пытаются обусловить урегулирование выполнением политических требований. А самое главное — президентская сторона видит: она ведет переговоры «с людьми, которые не хотят принимать решения, которые надо подписывать». Это прокручивание на холостом ходу продолжается два дня, а на третий Воронин оглашает заявление «Съезда», предназначенное не для контрагентов по столу переговоров, а для улицы, на которую, по его утверждению, уже вышли 70—80 тысяч сторонников оппозиции. Пересыпанное известными клише («преступная клика Ельцина» и т. п.) это заявление не оставляло сомнений в том, что никакие переговоры белодомовцам больше не нужны, их требования — немедленная односторонняя отмена указа № 1400 и сложение Ельциным своих полномочий⁶⁵.

Срыв переговоров объяснялся просто: блокады Белого дома к этому часу уже не существовало. Здесь теперь были озабочены другими вещами. Еще 2 октября, предвкушая переход военных на сторону оппозиции, «Съезд» по предложению Бабурина принял постановление, обещавшее тем, кто прибудет с места службы «на защиту Дома Советов», повышение в воинском звании. А на следующий день Руцкой издает указ, предписывающий всем государственным органам препятствовать бегству за рубеж, задерживать и незамедлительно доставлять в Белый дом наиболее ненавистных для оппозиции деятелей противной стороны: Черномырдина, Шумейко, Чубайса, Филатова Шахрая, Козырева, Лужкова, Собчака и других ⁶⁶. Теперь уже развилка была пройдена. Уличные беспорядки в Москве, начавшиеся 2 октября, наполнили Белый дом пьянящим чувством приближающейся победы ⁶⁷.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. В истории почти всегда революции и перевороты совершало активное меньшинство, пришедшее неважно откуда — из городских предместий, из сельвы, из-за границы — и бросившее вызов старой власти. Исход борьбы решало соотношение сил между ними. Причем не столько собственно физических сил, сколько, едва ли не в первую очередь, организация, уверенность в собственном праве творить историю по-своему, воля к победе, наличие лиде-ров-харизматиков на каждой из сторон. Слабость власти, доминирующее ощущение всеобщего развала, развертывание стихийных процессов, ломающих привычные стандарты существования, а не известные три условия революционной ситуации, как они сформулированы Лениным, — решающие предпосылки победы мятежников, повстанцев, революционеров. Мятежи, революции (по Ленину, «праздники истории») — праздники только для этого активного меньшинства, да еще для тех, кто всегда затаенно присутствует в обществе и живет вне мира каких-либо идеалов, кого способен увлечь безумный порыв к разрушению и погро-му⁶⁸. Но не для околоточных, которых топят в Фонтанке, не для офицеров, с которых срывают кокарды. Не для масс людей, хотя бы и усвоивших вкус к политике, но желающих ежедневно покупать хлеб в булочных и безопасно выходить из дома.

В жизни народов революции случаются, и тут ничего поделать нельзя. Неуемная ненависть к революции тех, кому дорог прежний порядок, стоит того же, что и фанатизм революционеров, которым, как иронизировал Коржавин, «ведом счастливых дней чертеж простой». Критерий для ответственного политика здесь один — отношение к насилию. Об этом у меня был спор с Глебом Павловским на «Пресс-клубе» Киры Прошутинской вскоре после октябрьских событий. Народ имеет право на восстание, сказал мой оппонент. Я возразил: нет, в конце XX века, да еще в стране, начиненной атомными бомбами и атомными электростанциями, нет такого права у народа. Героико-пафосная фантазия, застилающая глаза и мешающая увидеть вещи в их истинном свете, — самое мягкое, что я могу сказать об умонастроении, овладевшем в те дни и некоторыми другими, вовсе не лишенными аналитических способностей интеллигентами. «Только обращение к священному праву гражданского неповиновения произволу могло спасти 21 сентября представительную демократию... — писал Владимир Максименко. — Первый камень в своде народовластия — готовность защищать право с оружием в руках»⁶⁹.

Думается теперь, что и мое жесткое противопоставление простого антитезиса тезису было не совсем точным. Дело не только в том, что перестало соответствовать условиям места и времени знаменитое утверждение о праве народа на восстание, вписанное Джефферсоном в американскую Декларацию независимости и чуть не два века вдохновлявшее прогрессистов и революционеров всех стран⁷⁰. Активное меньшинство с центром в Белом доме не представляло народное большинство — об этом свидетельствовали и все социологические опросы того времени. Не смогла оппозиция получить хотя бы пассивную поддержку ни критической массы людей, ни войск, ни сколько-нибудь заметного числа авторитетных общественных деятелей. Нельзя осуждать политиков за то, что они не согласились с явным нарушением Конституции и в первые дни после 21 сентября попытались воспрепятствовать ему ненасильственными средствами, хотя они тоже вышли за правовые рамки. Но когда ударной силой «защитников Конституции» начали становиться люди Анпилова, Баркашова и Терехова, когда с заклинаниями «Отступать некуда!» стал выступать такой «парламентарист», как председатель исполкома Думы Русского национального собора генерал Стерлигов⁷¹, когда все они стали разнуздывать, а затем и эксплуатировать стихию, когда они вынесли свой спор с президентом на улицы и попытались взять власть силой, они вступили на безответственный путь, чреватый смертельной опасностью для страны, и поставили себя вне закона и морали.

Возбужденная призывами к насилию толпа, в которой, помимо убежденных противников президента, было немало молодых парней, увлеченных возможностью получить оружие, пострелять, потягаться с ОМОНом, уже днем 2 октября учинила беспорядки на Смоленской площади. Повторился сценарий, ранее разыгранный на первомайской демонстрации, — только в еще более ожесточенном виде. Группы провокаторов принесли паклю, бутылки с бензином, зажигательной смесью. Начали разбивать и поджигать машины. В безоружных милиционеров полетели куски арматуры, покатились подожженные автомобильные покрышки. Силы правопорядка дрогнули. Продолжавшиеся несколько часов бесчинства вдохновили их организаторов на провокации еще большего масштаба и ничему не научили власти, застигнутые врасплох тем, что повторилось на следующий день. Нависавшую угрозу не оценил и президент, посетивший в тот день милиционеров, которые несли службу в оцеплении Белого дома, и отправившийся вслед за тем на дачу.

А 3 октября собравшиеся на Калужской площади демонстранты за час, почти бегом, преодолели 4—5 км и, сметая на своем пути милицейские кордоны, оказались у стен Белого дома. Воссоединившись с собравшимися там людьми, они деблокировали здание, захватив при этом у обращенных в бегство омоновцев каски, бронежилеты, дубинки, а также автомобили и автобусы. «Тактически мы прозевали, — говорил потом комендант Москвы Александр Куликов, — не смогли просчитать ситуацию 3 октября... Поняв нависшую над беспомощными милиционерами опасность, приняли согласованное с министерством решение по защите и спасению личного состава от бесчинствующих хулиганов и мародеров. Ведь в охране стояли солдаты призыва весны 1993 года, мальчишки восемнадцатилетние. Стояли без автоматов, без ничего, а их раздевали до гимнастерок и высаживали во дворе Белого дома на землю. И они там сидели, ожидая своей участи от тех, кто вершил погромы, лил кровь»⁷².

Так эскалация была поднята на новую ступень. От разжигания истерии оппозиция перешла к призывам к мятежу, а затем и прямому участию в нем. Определенная организаторская работа на улицах, видимо, проводилась. Как иначе объяснить, например, что число митингующих на Калужской площади выросло с нескольких сот до 10—12 тыс. человек за полчаса — время недостаточное, чтобы собрать и отправить на задание дивизию примерно равной численности, находящуюся в полной боевой готовности? Однако трудно сказать, в какой мере за всем этим (как и за бесчинствами на Смоленской площади накануне) была направляющая рука лидеров Белого дома. До того можно было с определенностью говорить о их моральной и политической ответственности. Но во второй половине дня 3 октября ситуация переломилась. Камеры зафиксировали эпизоды, два из которых врезались в мою, как и многих, память. Первый: пришедший на Съезд демократом, а к октябрю 1993 г. — один из лидеров ФНС Илья Константинов вышагивает по вестибюлю московской мэрии как пахан во главе банды, творившей здесь суд и расправу. Второй: крысиная физиономия генерала Макашова, возглавившего налет на ТВ—Останкино и матом изрыгающего команды наскоро сколоченному бандформированию.

Не надо обладать большим воображением, чтобы представить, что стали бы творить эти люди, если бы им удалось дорваться до власти. Журналистка Вероника Куцылло, отважно и профессионально делавшая свою работу в здании парламента, не страдающая «стокгольмским синдромом», рассказала нелицеприятно по отношению и к осажденным, и к осаждающим, о том, что видела. Вот как она комментировала эйфорию, воцарившуюся в зале среди депутатов и боевиков, когда пришло известие: «Останкино отрубилось»: «Если можно взять телевидение... значит, можно взять все. Представить всю эту мразь в правительственных креслах. Фашисты на улицах, вскидывающие руку. Народ, приветствующий освободителей.»⁷³. И еще фрагменты, запечатленные телекамерами на митинге перед Белым домом. На козырьке здания — надпись «защитники Конституции». На балконе — лидеры оппозиции. Слышны их речи.

А. Руцкой: «Прошу внимания! Молодежь! Боеспособные мужчины! Вот здесь, в левой части строиться, формировать отряды, и надо сегодня штурмом взять мэрию и “Останкино”!» (Крики толпы: «Ура!»).

Р. Хасбулатов: «Я призываю наших доблестных воинов привести сюда. и танки для того, чтобы штурмом взять Кремль с узурпатором, бывшим, преступником Ельциным. Ельцин должен быть заключен в “Матросскую Тишину”!» (Крики, шум).

Ликование продолжалось вечером в зале заседаний Белого дома.

Р. Хасбулатов: «.Сегодня надо взять Кремль. “Останкино” взято!» (Бурные аплодисменты).

А. Руцкой по радиосвязи: «Внимание! Приказываю стягивать к “Останкино” войска. Стрелять на поражение! Подавить огневые точки в здании!»⁷⁴.

Отрезвление придет позже. Но 3 октября в Белом доме царила эйфория близкой победы⁷⁵. И поэтому, когда после треволнений тревожной ночи танковые снаряды стали разворачивать оконные проемы верхних этажей Белого дома, очень многие испытывали чувство освобождения от смертельной угрозы и расценили происшедшее как справедливое воздаяние⁷⁶. В том числе и некоторые из тех, кто потом стали твердить о «расстреле парламента».

С безответственностью лидеров оппозиции, призвавших своих сторонников на вооруженный мятеж, сопоставима безответственность власти, решившейся направить ход событий по рискованному руслу, но не оценившей силы сопротивления еще не поверженного противника. Что события на улицах Москвы навалились неожиданно, как обвал в горах, что в Кремле и на Старой площади царила растерянность, свидетельствуют все, на ком лежала громадная ответственность за сделанный выбор безотносительно к тому, одобряли они его или нет: Гайдар, Филатов, Чубайс и др. А также те, кто должен был организовать сопротивление мятежникам⁷⁷. Улицы и площади Москвы на несколько часов оказались под ударом погромщиков. И если они не натворили больших бед, то только потому, что на стороне оппозиции сражались не столь уж многочисленные отряды волонтеров, а хвастливое заявление новоназначенных министров о сотнях и тысячах обученных военных, перешедших якобы на сторону «защитников Конституции», были предназначены для взбадривания депутатов, принимавших в эти критические часы свои бессмысленные постановления и обращения⁷⁸.

У оппозиции не хватило сил, чтобы в ночь с 3 на 4 октября переломить неустойчивое соотношение сил в свою пользу. Но выяснилось это позже, а в те вечерние и ночные часы вспыхнут или не вспыхнут в стране всполохи гражданской войны, зависело, по-видимому, от трех обстоятельств. Во-первых, от исхода боя за телевидение. Выход в эфир лидеров и ораторов оппозиции на центральных каналах должен был стать ясным сигналом и для поддерживавшего ее активного меньшинства, и для колеблющихся, выжидающих людей. Но даже экран, погасший на время, необходимое, чтобы перекоммутировать трансляцию на передатчики за пределами Останкино (впрочем, тоже плохо защищенные), свидетельствовал о серьезности положения. Во-вторых, от позиции армии. Уже к вечеру 3 октября стало ясно, что сил милиции и внутренних войск, верных президенту, не хватает, чтобы справиться с мятежом. В-третьих, от способности лидеров Кремля преодолеть замешательство и продемонстрировать ошарашенному обществу волю к победе — во всяком случае, не меньшую, чем та, которая прозвучала в призывах вождей оппозиции.

Во второй половине дня 3 октября счет пошел уже не на часы — на минуты. Президент еще летел на вертолете в Кремль из своей загородной резиденции, а по коридорам правительственных зданий покатилась паника. «Все кончено! — восклицали чиновники правительства, назначенное заседание которого почему-то никак не начиналось. — В течение часа нас всех перережут». Как всегда бывает в таких случаях, распространились слухи, представлявшие и без того скверную ситуацию в катастрофическом свете. Как бы подтверждая обоснованность этих опасений, депутат Николай Огородников заявил в телеинтервью: «Наш парламент принял решение, что те люди, которые поддержали этот государственный переворот, должны быть судимы и им определены меры наказания. Очень жесткие, вплоть до расстрела!». Следует ли удивляться, что на разных уровнях ощущалось желание снять с себя ответственность, сказаться больным, оказаться вне досягаемости? И вот тут выяснилось, что не растерялись те самые «завлабы», ученые, журналисты, о непригодности которых к государственной работе произнесено было немало речей. Управление телеканалами с Останкина в резервную студию было перенесено за 14 минут.

Информационный коллапс не наступил, но это было полдела. Люди, напряженно всматривавшиеся и вслушивавшиеся в передачи радио и телевидения, где в режиме непрерывного вещания воспроизводились не всегда проверенные и часто противоречивые известия о том, что творилось в «горячих точках» столицы, понимали: инициатива в руках белодомовских формирований, улицы Москвы пустынны, по ним беспрепятственно проносятся на захваченном транспорте боевики, откликнувшиеся на призыв Руцкого и Хасбулатова, милиция спряталась, войска где-то застряли. Президент на исходе дня прибыл в Кремль, но не поступало никакой информации о том, чем он занимается, чего добился. Время идет, и все остается без изменений. Помощники уговаривают президента выступить по телевидению, но он, «чувствуя себя не в лучшей форме, оттягивал этот момент». По некоторым свидетельствам, нервное напряжение у него было столь велико, что до середины ночи он спал. Трубку прямого телефона брал то ли Илюшин, то ли Коржаков, чего прежде никогда не было. На экранах ТВ он появится лишь утром следующего дня.

Такова была ситуация, когда в 20:40 по телевидению выступил Гайдар. Речь его была короткой и жесткой. Сегодня, говорил он, мы не можем передоверить ответственность за судьбу демократии, России и свободы только милиции или армии. Тех, кто не хочет, чтобы наша страна на десятилетия превратилась опять в огромный концентрационный лагерь, он призвал собраться на площади у Моссовета, продемонстрировать свою решимость отбить атаку реакции. Ход был рискованный, можно даже сказать, отчаянный. Политик, которого большинство демократов считало своим лидером, брал на себя колоссальную, невыносимую ответственность. Его вины в издании указа № 1400 не было: он вернулся в правительство, когда решение о том было принято и механизм запущен. Он сделал попытку отговорить Ельцина, считая акцию несвоевременной. Но теперь призывал своих безоружных сторонников преградить путь вооруженным людям, которые уже показали, на что способны, не зная в точности ни численности этого воинства, ни намерений его предводителей.

Это была политическая игра ва-банк, которая вполне могла привести к страшным событиям. Но поскольку до вооруженной схватки демонстрантов с боевиками дело, к счастью, не дошло, многотысячный митинг у Моссовета, продолжавшийся всю ночь, помог политически выиграть решающую партию. Колеблющимся генералам и полковникам было наглядно продемонстрировано, что в стране есть другое, «небелодомовское» активное меньшинство — демократы, связывавшие еще тогда свои надежды с Ельциным и одобрявшие его действия. Это было, однако, условие необходимое, но недостаточное, чтобы изменить атмосферу в городе и привести в действие вооруженные силы государства. Атака на Останкино была отбита, ее участники и командиры вернулись в Белый дом, но теперь уже не оставалось сомнений: отсюда исходила вооруженная агрессия, наутро искры не погашенного огня могли вновь разлететься по столице. Сейчас трудно сказать, насколько обоснованны были опасения, что у порога стоит гражданская война, но в те часы это казалось непреложным. Тем более, что переговоры в Свято-Даниловом монастыре еще днем были сорваны руководителями ВС, выстрелы у телебашни гремели до утра, около 2 часов ночи Хасбулатов заявлял журналистам, что гражданская война уже началась, а в 5 часов утра Воронин, встретившийся с Сосковцом, вел себя вызывающе и отверг все инициативы президентской стороны, так как полагал, что сотни тысяч москвичей идут на выручку Белому дому⁷⁹.

Было ясно, что без армии с ее бронетехникой милиция ничего сделать не сможет, а спецподразделения не пойдут на штурм Белого дома. В армии же, в частности среди высшего генералитета, — не без влияния демократов — еще с августа 1991 г. было исключительно сильно убеждение, что она при любых обстоятельствах должна оставаться вне политики. Отсюда — невнятные объяснения Грачева в ответ на вопросы президента: почему медлят войска? Многим запомнилась картинка: Ельцин на танке в августе 1991 г. призывает войска и граждан к сопротивлению путчистам. То был символ перелома в истории страны. Вероятно, не меньшие последствия имел другой контрапункт: его появление в Министерстве обороны глубокой ночью 4 октября. Это было, конечно, не столь эффектно и театрально, да и не было тех, кто мог бы запечатлеть на пленку, как он преодолевал вязкое сопротивление генералов⁸⁰. Но именно в этот ночной час была подведена черта под историей не только первого постсоветского парламента, но и всего переходного периода.

Конечно, обстрел здания собственного парламента из танковых орудий на виду у страны и всего мира (операторы американской CNN работали высокопрофессионально) — скверный символ и Конституции, которая вслед за тем была введена, и демократии, которую таким способом защищали. Под обстрелом оказались очень разные люди. Чуть больше сотни депутатов из числа тех, кто накликал беду. Боевики, укрывавшиеся здесь после провала своих вылазок. Люди, которые видели события иначе, чем президент и его сторонники, и считали, что защита Верховного Совета, каким он стал к 1993 г., — их гражданский долг. Да и просто те, кто выполнял собственные профессиональные обязанности: от не покинувших посты милиционеров департамента охраны до журналистов и буфетчиц. Можно ли было действовать как-то иначе? Так, чтобы не запечатлелись в памяти многих и почерневшие от копоти стены белокаменного здания, и языки пламени, вырывавшиеся из окон? Отчего не был приведен в действие предложенный специалистом на встрече Ельцина с генералами план ночного овладения зданием, если и не совсем бескровный, то с меньшим числом жертв?⁸¹ Из-за нераспорядительности власти и сбоев в управлении силовыми структурами или для того, чтобы преподать урок на будущее?

У меня нет ответа на эти вопросы. В любом случае в эти драматические часы власть должна была осознать свою ответственность за то, что сначала своей ковбойской попыткой решения кризиса, а затем явленной в течение двух недель неспособностью совладать с сопротивлением подвела страну к очень опасной грани. И она решилась на то, к чему ее призывали многие в эту ночь. «Властители дум» перестроечного времени. Лидеры отечественной интеллигенции. Ведущие политики. В студии телевидения, перенесенной из Останкина, и на радиостанции «Эхо Москвы» один за другим выходили к микрофонам Михаил Горбачев, Александр Яковлев, Егор Гайдар, Юрий Лужков, Алесь Адамович, Булат Окуджава, Лия Ахеджакова, Иннокентий Смоктуновский, Василий Селюнин, Валентин Оскоцкий, Юрий Карякин, Олег Табаков, Борис Золотухин, Сергей Юшенков и многие другие. По-разному видели они причины событий, не обошлось без критики власти, но согласны все были в одном: сегодня ночью силам правопорядка надо остановить насилие, удержать столицу, завтра уже может быть поздно.

С призывами к решительным действиям выступили политики, которых нельзя было заподозрить ни в чрезмерной благожелательности к Ельцину, ни в одобрении указа № 1400. Упраздненный ВС и его сторонники, гласило заявление Гражданского союза, перешли грань, отделяющую политическую борьбу от преступления. Григорий Явлинский в сентябре предпринял не одну попытку изыскать компромиссное решение на основе возврата к ситуации, существовавшей до издания указа № 1400 и ответных действий ВС. Теперь он призвал президента проявить максимальную твердость и жесткость. Главная задача Ельцина в эту ночь, говорил Явлинский, — применить все доступные средства «для подавления фашиствующих, экстремистских, бандитских формирований, собранных под эгидой Белого дома». Если для их подавления сил правопорядка «будет недостаточно, необходимо рассмотреть вопрос об использовании регулярных вооруженных сил»⁸².

.. .Рано утром 4 октября я вместе с Питером Реддевеем, известным американским ученым, беспощадным критиком «антидемократического рыночного большевизма» Ельцина, пришел на радиостанцию «Эхо Москвы». В ту роковую ночь, наполненную тревожными известиями, мы вместе наблюдали, как расширялась исходившая из Белого дома агрессия, которой власть на первых порах ничего не могла противопоставить, а затем погас экран телевизора. Тревожны были баррикады, возведенные за ночь на подходах к зданию радиостанции, и волонтеры, придирчиво проверявшие наши документы. Потрясение от увиденного было сильным, и когда Питер сел к микрофону, он стал говорить о поразившей его неспособности властей остановить мятежников, об исторических уроках 1917 г., когда правительство Керенского еще имело силы и возможность предотвратить большевистский переворот, но не понимало, сколь велика угроза, а когда понимание пришло, было поздно. Вывод американского ученого был категоричен: теперь уже ничего не остается, как применить силу, и чем скорее и решительнее это будет сделано, тем лучше⁸³.

Мятеж был подавлен. Очаг, из которого полетели искры, грозившие если не пламенем гражданской войны, то локальными пожарами, был потушен. Не знаю, насколько квалифицированно была осуществлена военная операция 4 октября. Противоречивы и свидетельства о том, когда белодомовские вожди согласились на сдачу. Пронзительный крик Руцкого, обращенный по телефону к Зорькину: «Валера! Бери судей, вези сюда послов — пусть они посмотрят, что происходит!.. Я послал людей с белым флагом, они их расстреляли!»⁸⁴, донесенный журналистами, будоражит память. И хотя опрос, проведенный в Москве 4 октября, казалось бы, свидетельствовал о колоссальном перевесе сторонников президента над его противниками в общественном мнении⁸⁵, либеральный еженедельник констатировал: «Превалирующее настроение — тревожное ожидание: ни сочувствия к защитникам Белого дома, ни торжества по поводу их поражения никто не высказывает»⁸⁶.

Когда ощущение острого шока миновало, оценки происшедшего стали смещаться не в пользу победителей. Жертвы среди гражданского населения, среди ослепленных людей, взявших оружие (или даже не бравших его), были велики, особенно на фоне почти бескровного августа 1991 г.⁸⁷ А пир победителей: унизительное обращение со сдавшимися, угрозы, избиения и т. п. — это бессудное и безразборное торжество мести было отвратительным⁸⁸. Способ разрешения и особенно завершения схватки нанес тяжкие потери всем — побежденным, победителям, обществу.

ПО СЛЕДАМ ТРАГЕДИИ

Не произошло самого худшего — ни гражданской войны, ни перехода власти к коммунистическим и национал-державниче-ским силам. Но этим последствия «горячей осени» 1993 г. не исчерпывались. Они были противоречивы, многообразны и долговременны.

Трагическими событиями осени 1993 г. завершился период крайней нестабильности, разрушения государства, чудовищного сочетания безвластия и всевластия, как назвал это Михаил Геф-тер ⁸⁹. Какого рода стабильность шла на смену периоду потрясений, на протяжении которого государственные институты изничтожали друг друга, какой парламент заменил представительный орган, занимавшийся в последний год своего существования самоуничтожением, — иной вопрос. Он заслуживает отдельного разговора. Но не могло общество существовать, бесконечно переживая родовые схватки, которые могли завершиться чем угодно: утверждением новых политических структур, не менее жестких и авторитарных, чем в большевистские времена, распадом страны. Начала складываться политическая система — весьма далекая от того, к чему звали политики и идеологи, инициировавшие перестройку и реформы начала 90-х годов. Но она оказалась более устойчивой и менее репрессивной, чем это могло казаться в 1993 г.

В конце 1993 г. был поставлен предел разламыванию России. Соревнуясь друг с другом, законодательная и исполнительная власти вели игру в поддавки с региональными политическими кланами: кто быстрее сдаст позиции, без которых единое государство существовать не может. Обессиливая друг друга и апеллируя к своего рода «третьей силе», стремясь склонить ее на свою сторону, две ветви власти, сознавая это или нет, вели дело либо к прямому распаду России, как это произошло с СССР, либо к замещению централизованного государства рыхлым конфедеративным образованием наподобие Союза германских государств до Бисмарка. Начало этому процессу положили баталии вокруг заключения Союзного и Федеративного договоров, вокруг новой российской Конституции, но самым опасным периодом были две недели в сентябре—октябре 1993 г., когда на авансцену вышли региональные политики известного рода во главе с Кирсаном Илюмжиновым. Предложенный рядом субъектов Федерации проект урегулирования кризиса Исаков не без сарказма назвал новой попыткой «учредить опеку над буйнопомешанным президентом и детски беспомощным Верховным Советом»⁹⁰.

Победа президента остановила этот угрожающий процесс. Заигрывания с региональными, в особенности с республиканскими элитами еще какое-то время продолжались, но им был положен предел. Непокорные советы подлежали роспуску. Конечно, о судьбе многих из них особо сожалеть не приходится. «Ностальгия по советской власти и синдром провинциального сепаратизма были присущи даже “демократическому” Санкт-Петербургскому городскому совету, активно проводившему рыночные преобразования и приватизацию», — писал активный участник демократического движения в северной столице ⁹¹. Но с точки зрения конституционной законности и уважения к демократическим нормам указы о роспуске Советов, последовавшие за осенними событиями, были не более правомерны, чем указ № 1400, а вместе с нечистой водой из ванны был выплеснут и ребенок.

Историческая память людей — в особенности в таком обществе, как наше, находящемся в транзите, не выработавшем устойчивого отношения к своему прошлому, — капризна и переменчива. Выше я приводил данные о восприятии октябрьских событий, так сказать, по горячим следам. Спустя годы взгляд на них, прошедший отнюдь не через «магический кристалл» разбитых надежд и недобрых перемен, заметно преломился. Согласно опросу, проведенному в 2004 г., основную причину событий 3— 4 октября в Москве 33% наших сограждан видят в «общем развале в стране, начатом М. Горбачевым», 32% — в «безответственной политике Б. Ельцина и его окружения» и только 16% — в «стремлении А. Руцкого и Р. Хасбулатова любыми средствами сохранить власть» и 11% — в «готовности коммунистических и экстремистских сил совершить государственный переворот». При этом лишь 21% респондентов сочли оправданным применение военной силы для подавления беспорядков, а 58% с этим не согласились ⁹². Таков приговор, вынесенный нашим обществом, — хотелось бы надеяться, не окончательный, подлежащий пересмотру будущими поколениями, — победителям и побежденным в октябрьской схватке.

В октябре 1993 г. коалиция, объединившая демократов и новую бюрократию, победила другую, не менее разнородную коалицию, в которой к этому времени преобладали националисты и державники. В государственно-правовом отношении это была победа исполнительной власти над законодательной. Коалиции вскоре рассыпались, а доминирование исполнительной власти над законодательной укрепилось и сохраняется до сегодняшнего дня. Президент отвоевал неоспоримое право формировать высший эшелон этой власти и заменять высших чиновников, никому не давая объяснений. Таким правом он стал пользоваться произвольно, поражая и общество, и свое ближайшее окружение кадровыми «рокировочками».

Но это было еще полбеды. В России всегда была сильна традиция несоблюдения закона и неуважения к нему. Теперь она, вопреки всем декларациям об обратном, получила новые основания и подкрепление. Конституция, вошедшая в силу в декабре 1993-го, зафиксировала права и свободы на уровне мировых демократических стандартов. Однако система сдержек и противовесов была ослаблена, а это открывало широкое поле повсеместному нарушению декларированных прав, беззакониям на разных уровнях, распоряжению властью по-феодальному, по-чиновничьи.

Новую подпитку получила и другая российская традиция — решение вопросов государственной и общественной жизни посредством насилия. Конечно, система тотального государственного насилия коммунистических времен не была восстановлена. Но поскольку законодатели уже в феврале 1994 г. поторопились амнистировать насилие с обеих сторон, кровавый рубец в сознании общества сохранился. Насилие, даже самые зверские его формы остаются неотъемлемой частью нашей социальной жизни. Прямым продолжением октября 1993 г. в Москве стал декабрь 1994-го и многое, что за ним последовало в Чечне, где беззаконное насилие сделалось орудием обеих сторон, образом жизни. И не только в Чечне.

Наконец, с еще большим основанием, чем в августе 1991 г., российские демократы могли бы сказать про себя: мы потерпели победу... В ночь на 4 октября они в последний раз наложили собственный отпечаток на ход политических событий. Впоследствии большинство активных участников тех событий было вытолкнуто на периферию политической системы. Другие были инкорпорированы ею. Сражаясь с государственным социализмом, демократы поспособствовали утверждению в стране не общества европейского типа, рисовавшегося как идеал, а того общественного строя, который именуют бюрократическим, номенклатурным капитализмом. Неотъемлемая черта этой системы, роднящая ее с прежней коммунистической, — исчезновение из общественной жизни публичной политики, замещение самодеятельной активности граждан «управляемой демократией» с сопутствующими ей демагогией, «черным пиаром», расцветом заказного компромата. Как у Чапека наступавшие саламандры обрели своих адвокатов среди людей, так и здесь те, кого можно, вслед за Джиласом, назвать «новым классом», вскоре нашли теоретиков и пропагандистов, набивших руку на доказательствах того, что все «действительное разумно». Культура политического компромисса, цивилизованного отношения власти к оппозиции и цивилизованного поведения оппозиции в России все еще не усвоена.

Примечания

¹ Фрагменты из интервью «Основная проблема России — слабость центральной власти», данного журналисту Дмитрию Волкову (Сегодня. — 1993. — 16 июля).

² Рос. газ. — 1993. — 9 сент.

³ Моск. новости. — 1993. — 3 окт.

⁴ Детальный календарь подготовки к роспуску парламента и последующих событий приводят авторы «Эпохи Ельцина» (М., 2001. — С. 352—372). См. также: Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 347—387; Филатов С. Совершенно несекретно. — М., 2000. — С. 285—324; Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. — С. 271—293; Попцов О. Хроника времен «царя Бориса». — М., 1995. — С. 346—397; Хасбулатов Р. Великая российская трагедия. — М., 1994. — Ч. 1. — С. 168—404; Исаков В. Госпереворот: Парламентские дневники 1992—1993. — М., 1995. — С. 423—461; Воронин Ю. Свинцом по России. — М., 1995. — С. 32—101, 116—216 и др.

⁵ Запись совещания в Конституционной комиссии. 06.09.1993. — Архив автора.

⁶ Записи совещаний рабочей группы КК. 10, 14, 15.10.1993. — Архив автора.

⁷ Проект закона «О внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной закон) Российской Федерации — России». Сентябрь 1993. — Архив автора.

⁸ «Ничего просить я в Америке не собираюсь особо... Нас расспрашивают: как вы будете бороться с инфляцией? Можно подумать, что я лежу и думаю об этом. Я думаю, когда лежу, но о другом, как любой нормальный человек. И то, что Черномырдин знает, вряд ли кто в стране знает больше него. Нету сегодня таких людей». И т. п. (Известия. — 1993. — 31 авг.).

⁹ Запись встречи депутатов с министрами. 16.09.1993. — Архив автора.

¹⁰ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 347, 356—357.

¹¹ Филатов С. Указ. соч. — С. 286—287.

¹² Гайдар Е. Указ. соч. — С. 277—278.

¹³ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 358—359.

¹⁴ Эпоха Ельцина... — С. 355. Уже после того, как указ № 1400 был объявлен, Ю. Батурин рассказывал, что ему не было известно, кто готовил исходный текст, не было уверенности, что президент указ подпишет. В процессе доработки стиль документа был смягчен.

¹⁵ «Нас проинформировали некоторые сотрудники аппарата президента и министерства внутренних дел, что указ о роспуске народных депутатов предполагается ввести именно 19 сентября 1993 г., в воскресенье, когда в Доме Советов никого не бывает», — рассказывает Ю. Воронин (Воронин Ю. Указ. соч. — С. 41). Именно по причине утечки информации (о чем узнали сотрудники президента) операция была отложена на два дня. Но 20 сентября к Хасбулатову явился генерал Кобец, игравший, по-видимому, в эти дни на две стороны, и познакомил спикера с тем, как обсуждался готовящийся указ на коллегии Министерства обороны. Судя по пространному тексту с многочисленными репликами, который воспроизводит Хасбулатов, Кобец принес потаенно записанную во время заседания коллегии пленку (Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 185—188). «Главный смысл моего обращения сегодня состоит в том, — говорил Руцкой, выступая в ВС 17 сентября, — чтобы прямо и открыто заявить вам, народные депутаты, гражданам России, мировому сообществу, что кремлевскими властями практически все подготовлено для введения так называемого “президентского правления”, а по существу — режима диктатуры». Объясняя впоследствии резкость своих формулировок, Руцкой писал, что к тому времени в его распоряжении была информация, включавшая «даже некоторые тексты и постановку задач» (распечатка выступления А. Руцкого вВС РФ 17.09.1993. — Архив автора; Независимая газ. — 1994. — 27 янв.). То есть Кобец был не первым и не единственным информатором.

¹⁶ «Решение принято 3 сентября». Подборка документов ВС. — Архив автора.

¹⁷ Эпоха Ельцина... — С. 362.

¹⁸ Граждан. мысль. — 1993. — № 8. — 3 сент.

¹⁹ Запись на заседании фракции «Согласие ради прогресса» 03.09.1993. — Архив автора.

²⁰ Анализ ситуации в Российской Федерации осенью 1993 г. и перспектив ее развития в ближайшие месяцы. Проект заявления фракции «Согласие ради прогресса» и иные подготовленные материалы. 19.09.1993. — Архив автора.

²¹ Эпоха Ельцина... — С. 360.

²² Москва. Осень-93: Хроника противостояния. — М., 1994; 93. Октябрь. Москва. Хроника текущих событий / Век ХХ и мир; Ред.-сост. Г. Павловский. — М., 1993; Листовки Белого дома. Московские летучие издания. 22 сентября — 4 октября 1993 / Сост. Б. Биленкин, Е. Струкова. — М., 1993. См. также мемуары участников, указанные в примечании 4.

²³ Москва. Осень-93... — С. VII—XIII.

²⁴ Там же. — С. 76; Эпоха Ельцина... — С. 361—362.

²⁵ Москва. Осень-93... — С. 76—78.

²⁶ Исаков В. Указ. соч. — С. 426.

²⁷ Москва. Осень-93... — С. 174—175. Я несколько месяцев пробыл заместителем председателя одной из этих комиссий и мог видеть, что членство в ней многие записавшиеся рассматривали как синекуру.

²⁸ Как сообщил 27 сентября на пресс-конференции В. В. Волков, заместитель главы администрации президента, из 384 депутатов, работавших на постоянной основе, в исполнительные органы власти и кремлевскую администрацию согласились перейти 76 человек, а 114 вели переговоры (Москва. Осень-93... — С. 220).

²⁹ Там же.— С. 201.

³⁰ Сократить конституционный марафон, завершение которого планировалось лишь на середину 1994 г., предложил российскому послу во Франции Юрию Рыжову известный французский правовед, эксперт нашей Конституционной комиссии Мишель Лесаж. Последовавший 5 октября звонок из Парижа был по достоинству оценен в президентской администрации. Довольно быстро была получена санкция Ельцина (Филатов С. Указ. соч. — С. 325—326).

³¹ Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 230; Москва. Осень-93... — С. 219.

³² Ельцин позднее описывал это так: «То обстоятельство, что Белый дом предпринял боевой штурм военного объекта, говорило о следующем: либо руководство бывшего парламента уже не контролировало ситуацию и реальную власть там взяли вооруженные экстремисты, либо Хасбулатов и Руцкой решили проверить реакцию властей на первую кровь. Как там в Кремле среагируют? А возможно, в Белом доме одновременно происходили два этих плохо управляемых процесса» (Ельцин Б. Указ. соч. — С. 370).

³³ Там же. — С. 360.

³⁴ Москва. Осень-93... — С. 8—9. Выступая на этом совещании судей, Тамара Морщакова говорила: «Конечно, если мы будем оценивать этот указ с чисто юридической точки зрения, то, безусловно, найдем массу оснований для того, чтобы можно было признать его тотально неконституционным. Но речь сейчас идет совершенно о другом... Настаивать сейчас на конституционных шагах, чьих, простите, — президента, Верховного Совета, когда давным-давно никакие законодательные власти никакие конституции не соблюдают. Когда органы власти на местах не то что конституционных, никаких вообще законов не признают и делают что хотят. Это было бы, если хотите, аморально, означало бы, что мы закрываем глаза на то, что происходит, и от кого-то, только от одной власти, требуем того, что можно было соизмерить с Основным законом государства». Морщакова предложила Конституционному суду осознать собственную ответственность за прежнее решение, обесценившее результаты апрельского референдума, понять, что в такой ситуации он вообще работать не может, и уйти в отставку (Там же. — С. 11). В Конституции содержались два основания для отрешения президента от должности (ст. 121⁶ и 121¹⁰). Не договорившись, какую из этих норм следует привести в действие, Суд выдал лукавую формулировку: «.в порядке статьи 121¹⁰ или 121⁶ Конституции». В позднейшем заключении Генеральной прокуратуры были обстоятельно проанализированы многочисленные нарушения закона о Конституционном суде и его регламента, допущенные судьями в этот вечер (Там же. — С. 18—19).

³⁵ Голосование здесь тоже было не очень убедительным. За это предложение проголосовали 140 из 247 членов ВС. Большинство сторонников президента на заседание не пришло (Там же. — С. 26—27).

³⁶ Решение было принято не подсчитанным большинством депутатов, против проголосовали 2, воздержался 1. Против передачи полномочий Руцкому было подано 3 голоса, 1 воздержался. Немногочисленные противники оппозиции, присутствовавшие на заседании, не зарегистрировались или в голосовании не участвовали (Там же. — С. 112; Запись на заседании «Х СНД» 23—24.09.1993. — Архив автора).

³⁷ Около сотни депутатов, не сумевших проникнуть в Белый дом, собирались в Краснопресненском райсовете Москвы, но здесь учет был поставлен еще хуже. Подход к принципу разделения властей по предложению конституционалиста Румянцева был применен выборочно: мандатов лишали представителей лишь федеральной, но не региональной исполнительной власти: среди последних рассчитывали найти союзников (Москва. Осень-93... — С. 87, 91, 104—105, 181, 283, 611—618; Листовки Белого дома... — С. 217—219; Воронин Ю. Указ. соч. — С. 71, 120).

³⁸ Смещая министров, прежде занимавших эти посты, ВС также выходил за рамки Конституции, такого права за ним не предусматривавшей.

³⁹ Москва. Осень-93... — С. 39—40, 42—44, 52, 56, 127; Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 275—276; Листовки Белого дома... — С. 83.

⁴⁰ Листовки Белого дома... — С. 34, 46—52, 80—81, 85—86.

⁴¹ Москва. Осень-93... — С. 219.

⁴² Там же. — С. 162; Листовки Белого дома... — С. 94.

⁴³ Листовки Белого дома... — С. 97—99, 106—115, 118—119,124—125, 128—135, 139—143, 147—151 идр.

⁴⁴ Москва. Осень-93 — С. 63, 147, 192; 93. Октябрь. Москва... — С. 129.

⁴⁵ Москва. Осень-93... — С. 165.

⁴⁶ Через неделю Руцкой передумал и заявил, что все-таки будет баллотироваться на пост президента, хотя «горячего желания нет». — Там же. — С. 139—143;

93. Октябрь. Москва... — С. 199; Воронин Ю. Указ. соч. — С. 56—57; Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 241; Исаков В. Указ. соч. — С. 433; Куцылло В. Записки из Белого дома. — М., 1993. — С. 57.

⁴⁷ Правда. — 1994. — 4 окт.

⁴⁸ Воронин Ю. Указ. соч. — С. 59.

⁴⁹ Классический исторический пример — Бисмарк, ставший на пути прусских генералов и самого короля, намеревавшихся навязать Австрии после поражения под Садовой в 1866 г. тяжкие и унизительные условия капитуляции.

⁵⁰ Листовки Белого дома... — С. 19; 93. Октябрь. Москва... — С. 17—18,

134, 223; Москва. Осень-93. — С. 143—144, 622; Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 247—248.

⁵¹ До принятия Конституции РФ этот Совет претендовал на контроль над согласованием ее проекта, изменениями и дополнениями к действующей Конституции, актами о высших органах федеральной государственной власти, над вопросами, выносимыми на референдум и т. д.

⁵² Москва. Осень-93... — С. 129; Листовки Белого дома... — С. 80—81, 138; 93. Октябрь. Москва... — С. 168—170; Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 238—240. По подсчету С. Шахрая, на встрече в Конституционном суде присутствовали четыре председателя ВС республик, один президент, один премьер, 29 председателей краевых и областных Советов, восемь заместителей и два главы администрации — всего 45 человек из регионов (по другим данным — 54 или 62), а также делегированные Белым домом председатели палат Абдулатипов и Соколов и несколько депутатов. Большинством голосов было принято решение об образовании Совета субъектов Федерации.

⁵³ 93. Октябрь. Москва... — С. 253, 264—265.

⁵⁴ Москва. Осень-93. — С. 231—232, 252—253, 624; 93. Октябрь. Москва... — С. 157; Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 282—286; Тишайшие переговоры (1—3 октября 1993. Запись фонограммы переговоров в Свято-Данило-вом монастыре). — М., 1993. — С. 33—35.

⁵⁵ Москва. Осень-93... — С. 223, 238; 93. Октябрь. Москва... — С. 73, 134—

135, 172; Воронин Ю. Указ. соч.... — С. 47; Моск. новости. — 1993. — 3 окт.

⁵⁶ Независимая газ. — 1993. — 25 сент.; Третъяков В. Русская политика и политики в норме и патологии. — М., 2001. — С. 155—158.

⁵⁷ Листовки Белого дома... — С. 64.

⁵⁸ Основные положения этого раздела были изложены в статье, опубликованной в «Независимой газете» 7 октября 2003 г.

⁵⁹ Тщетно ораторы от «Яблока» и «Выбора России» предлагали не рушить парламентскую комиссию. «Если мы хотим начинать с акта гражданского согласия, — говорил Шахрай, — то надо сегодня в пакете принимать решение об упразднении комиссии по парламентскому расследованию событий 3—4 октября». За пакет, включавший Меморандум о согласии, два постановления об амнистии и решение о ликвидации комиссии, проголосовали 252 депутата (58,8%), против — 67, воздержались — 28 (Государственная Дума. Стенограмма заседаний. 1994. — Т. 3.— М., 1995. — С. 22—26, 33—36, 43).

⁶⁰ Примерно в таком ключе события у «Останкина» в ночь с 3 на 4 октября излагает, например, в изданном Г. Павловским сборнике документов некий укрывшийся под псевдонимом «ответственный работник правительства РФ» (93. Октябрь. Москва... — С. 220—222, 290). Не жалеет крепких эпитетов при описании этих событий и другой носитель псевдонима, депутат Моссовета тех лет (Ко-лъев А. Мятеж номенклатуры. [Москва 1990—1993]). — М., 1995. — С. 391— 451). Искушению этой версией поддались и некоторые либеральные авторы.

⁶¹ Москва. Осень-93... — С. 526.

⁶² Там же. — С. 273—274.

⁶³ Вечером 1 октября, ознакомившись с требованием провести перевыборы президента вместе с парламентом 12 декабря, Ельцин заявил, что для достижения согласия он «готов избираться хоть завтра» (Аргументы и факты. — 1994. — № 14).

⁶⁴ Москва. Осень-93... — С. 276—277.

⁶⁵ Тишайшие переговоры. — С. 90—92, 98—102, 115—116, 119—120, 130—136, 142—143, 155, 161—163, 250—251, 292—303, 320—331. «Воронин, — напишет позднее Лужков, — выполнил политический заказ Верховного Совета. Он сделался реальным конкурентом Хасбулатова и во многом превзошел, если хотите, его как в смысле политическом, так и организаторском... Я понял, что это очень коварный и опасный человек, блестяще владеющий манипуля-торскими способностями и демагогией» (Там же. — С. 372—373).

⁶⁶ Примечательно отсутствие в этом списке Ельцина, Гайдара и Грачева. «Видимо, — замечает Гайдар, —эту троицу везти далеко не предполагалось» (Москва. Осень-93. — С. 376—377; 93. Октябрь. Москва... — С. 207, 223; Гайдар Е. Указ. соч. — С. 287—288).

⁶⁷ «3 октября 1993 года ликвидирован государственный переворот, который пытался осуществить бывший президент России Б. Н. Ельцин, — гласило обращение Руцкого и Хасбулатова к гражданам России. — Это удалось благодаря героическим усилиям народа, москвичей, народных депутатов, субъектов Российской Федерации, честных сотрудников правоохранительных структур и военнослужащих российской армии» (Москва. Осень-93... — С. 375).

⁶⁸ Запоминающийся образ такого любителя революций нарисовал Илья Эренбург. Лаццароне Эрколе Бамбучи, подобранный Хулио Хуренито в римском Трастевере и включенный в свиту Великого Провокатора, так рассказывает о своих пристрастиях: «За границей, кажется, в Испании, кого-то застрелили, вот и устроили революцию — повалили скамейки, омнибусы, фонари, зажгли фонтаны газа и пели, кричали, стреляли до самой ночи. Это лучше праздника, жаль только, что скоро кончается.» (Эренбург И. Хулио Хуренито // Собр.

соч. — Т. 1. — М., 1962. — С. 63). Без выхода на улицы такой публики, которая накладывает свой отпечаток — иногда более, иногда менее глубокий — на события, кажется, не обходилась ни одна революция.

⁶⁹ Независимая газ. — 1993. — 7 окт.

⁷⁰ «...Люди скорее склонны страдать там, где страдания выносимы, чем использовать свое право и отменить привычные формы. Но когда целый ряд оскорблений и узурпаций, неизменно направляясь к одной и той же цели, выявляют замысел правительства — подчинить народ абсолютному деспотизму, правом и обязанностью народа становится свергнуть такое правительство и создать новую систему для обеспечения правопорядка в будущем», — гласила Декларация независимости (Декларация независимости. Конституция Соединенных Штатов

Америки. — Нью-Йорк, 1979. — С. 6).

⁷¹ «Мы отвергаем западный парламентаризм, институты мэров, префектов и супрефектов, — писал в те дни А. Стерлигов. — Их наш народ отверг в 1812 году» (Правда. — 1993. — 8 сент.). «Моя тактика была направлена на то, чтобы радикализировать руководство Верховного Совета. — говорил В. Анпилов. —

Надо было добиться, чтобы народная масса толкнула их в направлении занятия ключевых пунктов власти: Моссовета, Генштаба, КГБ и так далее» (Независимая газ. — 2001. — 28 июня).

⁷² Москва. Осень-93... — С. 477. Распространявшаяся лидерами и сторонниками оппозиции версия, будто бы преграды перед демонстрантами были сознательно сняты, машины с ключами зажигания брошены специально для того, чтобы спровоцировать горячие головы в толпе на насильственные действия, не подтверждается никакими фактами и не выдерживает серьезной критики. Это разновидность столь популярной среди алчущей сенсаций публики «теории заговора» как направляющей силы исторического процесса. Не вызывают доверия, с другой стороны, утверждения руководителей сил правопорядка, прозевавших начало мятежа, будто бы отступление милиции перед превосходящими силами носило организованный характер.

⁷³ Куцылло В. Указ. соч. — С. 118.

⁷⁴ Фонограммы Российского телевидения. Радиоперехват // Москва.

Осень-93... — С. 365, 388, 392; В. Куцылло. Указ. соч. — С. 117. Куцылло описывает примечательный обмен репликами в томительные часы, когда дело уже шло к концу: «Я вдруг зверею: “Руслан Имранович, а когда Вы приказ идти на “Останкино” и Кремль отдавали, Вы думали, что вот так придется сидеть?”. Он с усилием отрывает голову от стены: “Да не отдавали мы никакого приказа! Люди сами пошли.” Воронин кивает: “Никаких приказов мы не отдавали.” —

“А кто?” — “Никто. Так получилось”. Так получилось. Письменных приказов, конечно, нет. Если и были, то уже уничтожены» (Там же. — С. 140).

⁷⁵ Как в эти часы рассчитывала направить развитие событий умеренная оппозиция, показывает курьезный эпизод, о котором со вкусом (и на полном серь-

езе!) поведал Олег Румянцев. Получив предварительно санкцию Руцкого и Хасбулатова, в своем белодомовском кабинете он собрал «совещание депутатов, экспертов, политических соратников — как всегда для написания значимого документа». Через час в итоге «мозгового штурма» документ этот — проект указа Руцкого «О назначении членов переходного Правительства РФ» был изготовлен. Отобраны были «представители различных политических сил, люди опытные и знающие, а главное — порядочные». «Список Румянцева» действительно впечатляет. В премьеры был предложен Скоков, выдвижения которого на этот пост не дождалась оппозиция на VII Съезде. В вице-премьеры была двинута верхушка ВС: Воронин, Соколов, Исправников и др. Министерские посты должны были занять такие «представители различных политических сил», известные своей незапятнанной «порядочностью», как Зюганов и Лукин, Баранников и Вольский, Примаков и Макашов, гэкачепист Павлов и Шафраник с Нечаевым и т. п. Не позабыл автор проекта и себя: поставив во главе министерства по связям с ВС и общественными объединениями (Правда. — 1995. — 21 сент.). Неглупый человек Румянцев, конструируя правительство по упоминавшемуся выше «зоопарковому принципу» («от каждого вида — по представителю»), должен был понимать, что идея его — из области ненаучной фантастики. Такая модель хорошо известна из блистательной «Звериной фермы» Оруэлла. Собрать под эгидой Руцкого и Хасбулатова на антиельцинской платформе всех этих людей, многие из которых легко могли представить, к чему приведет воспроизведение подобной модели, — такое могло привидеться только в атмосфере коллективного амока, который снизошел на сидельцев Белого дома, предвкушавших близкую победу.

⁷⁶ «А тогда было по-настоящему страшно, — вспоминает «известинец» Ю. Богомолов. — Позвонивший мне в ночь на 4-е знакомый режиссер сказал: хотелось бы, наконец, услышать лязг танковых гусениц» (Известия. — 2001. — 4 окт.).

⁷⁷ «.Развилка событий 3-го числа показала, — писал Гайдар, — что деморализованная милиция и внутренние войска не способны отстоять порядок в Москве, а вооруженные отряды, выставленные оппозицией, вот-вот проложат дорогу к власти в России безответственным и опасным экстремистам». «.На какое-то время вокруг Кремля установился вакуум — тут царила растерянность, ощущались неясность положения и соотношения сил», — свидетельствовал Филатов (Гайдар Е. Указ. соч. — С. 286; Филатов С. Указ. соч. — С. 313; Москва. Осень-93. — С. 573—574, 404, 413, 477).

⁷⁸ В. Баранников докладывал о 7 тыс. офицеров, от капитанов до полковников, несущих службу в Белом доме, В. Ачалов — о 600 (Москва. Осень-93. — С. 114, 160). Иронические зарисовки воинства, привлекаемого Белым домом, содержатся в репортаже В. Куцылло (Куцылло В. Указ. соч. — С. 40, 54).

⁷⁹ 93. Октябрь. Москва... — С. 244—247; Куцылло В. Указ. соч. — С. 121; Бабаев Б. Расстрел Белого дома. — Иваново, 1994. — С. 114.

КН А Часть 5

1993. Грозовой год





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---