Глава 18. Мартовские иды

Когда гадатели после многочисленных жертвоприношений объявили ему о неблагоприятных предзнаменованиях,

Цезарь решил послать Антония, чтобы он распустил Сенат.

Плутарх

В марте в России не раз свершались события чрезвычайные либо во многом предопределявшие дальнейшее развитие. Так было в 1953 г. Так было, хотя и совсем по-иному, и сорок лет спустя. Еще ничто не было завершено, но точка возврата в эскалации конфликта оказалась пройденной. Сначала VIII Съезд решительно отверг возможность какого бы то ни было компромисса. Ответный удар со стороны президента последовал через несколько дней. Собственно, даже не удар, а замах, который лишь раззадорил противника. Немедленно был созван IX Съезд, ставший последним. Но и у парламентского большинства не хватило сил закончить спор в свою пользу. Теперь уже он должен был решаться в другом месте и иными средствами. И не было прорицателя, который бы, как за две с лишним тысячи лет до того в древнем Риме, прокричал, по преданию: «Остерегайтесь мартовских ид!».

VIII СЪЕЗД. ПОСЛЕДНЯЯ РАЗВИЛКА

Взгляд из 1993 года.

Съезд: соглашение или конфронтация? ¹

Что бы ни говорили о Съезде его сторонники и оппоненты, существование этого института власти — данность. От нее никуда не уйдешь. Неконституционные действия в отношении Съезда, призывы к которым раздаются в последнее время все чаще, опасны как для сегодняшнего дня, так и для перспективы. Вот почему я был и остаюсь противником подобного сценария.

Конечно, Съезд малопредсказуем. Группки демагогов, оккупирующие микрофоны, способны раскачать его и направить на путь совершенно безответственных решений. К сожалению, повестка дня VIII Съезда, принятая Верховным Советом, только осложнит ситуацию.

Нашу латаную-перелатаную (и потому противоречивую) Конституцию нарушали все кому не лень: Верховный Совет, исполнительная власть, республики, вообразившие, что именно так реализуется их суверенитет. Все это, бесспорно, заслуживает осуждения и исправления. Вопрос в том, где, когда и как это делать.

Нетрудно предположить, что наиболее безответственная часть Съезда попытается использовать ситуацию, чтобы навязать дебаты об импичменте президенту. Они вряд ли представляют реальную опасность для Бориса Ельцина, поскольку решение об отрешении президента от должности потребует согласие Конституционного суда и две трети голосов депутатов. Однако сама постановка его на Съезде только усилит конфронтацию в обществе, и без того охваченном всеобщим кризисом: экономическим, политическим, конституционным. Последний неразрешим без принятия новой Конституции или, как временное решение, внесения таких поправок в действующую, которые устранят самое вопиющее противоречие: между 3-й и 104-й статьями. Первая из них говорит о разделении властей, то есть предлагает апробированную демократией модель государственно-политического устройства; вторая сохраняет принцип верховенства Советов и наделяет Съезд правом принимать к рассмотрению и решать любые вопросы.

При нынешнем раскладе сил исключение статьи 104 маловероятно. Но вообще прогнозировать исход Съезда очень трудно. При отсутствии дисциплины голосования и «сюрпризах», заготовленных как президентской, так и, наверняка, «антипрезидентской» командами, он может вырулить куда угодно.

Вот некоторые возможные варианты развития событий.

Первый. Большинство Съезда не пойдет на согласование позиций с президентом. Развернется очередной скандал, который закончится тем, что Съезд отменит референдум и будет сделана попытка еще дальше пойти по пути разрушения баланса властей. Но для такого решения требуется не менее двух третей голосов. Я надеюсь, что демократы способны заблокировать продвижение по этому пути.

Второй вариант. Съезд отменит референдум, но не решит ни одного вопроса, которые потребовали его проведения. Конституционность такого варианта сомнительна. Съезд вправе назначать референдум, но не вправе его отменять. Для того чтобы

легализовать подобные действия, понадобятся опять же две трети голосов.

Я никогда не был поклонником референдумов, считая, что предпочтительнее заключить соглашение, которое получит конституционное оформление. Но если это соглашение отвергается, у президента и реформаторских сил, которые его поддерживают, другого выхода не остается.

Впрочем, я не в восторге от вопросов, объявленных президентом. Два из них — о земле и о будущем парламенте, который не станет воспроизводить абсурдную двухступенчатую конструкцию «Съезд — Верховный Совет», — совпадают с тем, что предложила наша фракция «Согласие ради прогресса». Но альтернатива «президентская или парламентская республика» слишком груба, а идея Учредительного собрания не кажется мне удачной.

Референдум, скорее всего, не принесет конституционно значимых результатов. Но он покажет преобладающие настроения в активной части общества, где, я уверен, перевес сторонников реформ достаточно существен, чтобы охладить пыл агрессивной части оппозиции

Наиболее желательный — и почти совершенно невероятный — третий вариант заключается в том, что нам все-таки удастся установить разумные правила игры, включающие как минимум запреты на то, чего делать нельзя. А еще лучше — достичь соглашения между основными политическими силами, от реформаторов-демократов до цивилизованной части оппозиции. <...>

Взгляд сквозь годы

Хотя на VIII Съезде не было крутых поворотов, сотрясавших предыдущий Съезд, он начался и прошел по едва ли не худшему сценарию. Депутатов созвали с главной и, по сути, единственной целью — отменить приближавшийся референдум. Но по ходу дела задача была расширена. Съездовское большинство, силы которого постепенно прибывали, вознамерилось похоронить достигнутое в декабре соглашение в целом, а не один только его пункт о референдуме. А вдобавок — вновь вытащить на свет юпитеров правительство, проверить связку нового премьера с президентом и заодно в резонанс с нараставшим в обществе неприятием новой социально-экономической реальности напомнить своим бывшим и будущим избирателям, кто непримирим к «антинародному курсу» реформаторов.

В соответствии с этими устремлениями повестка дня Съезда, предложенная Верховным Советом, подверглась коррекции. Пункт первый — «О всероссийском референдуме 11 апреля 1993 года» был заменен неудобочитаемой, но открывавшей разнообразные возможности формулировкой: «О постановлении СНД РФ от 12 декабря 1992 г. “О стабилизации конституционного строя Российской Федерации”». Съезд отверг предложения президента и фракции «Согласие ради прогресса» оставить в повестке дня один вопрос (в формулировке «О согласии и взаимодействии федеральных органов власти...») и вопреки позиции президента сохранил намеченный ВС второй пункт — «О соблюдении Конституции. высшими органами государственной власти и должностными лицами», полагая, что это выигрышный плацдарм для дальнейшего развертывания атаки на президента и его сотрудников. А затем был добавлен и третий пункт — информация правительства и Центрального банка о ходе экономической реформы. Поступившие от депутатов разной политической ориентации предложения заняться и на этом Съезде корректировкой Конституции были отклонены — большинство решило сосредоточиться на решении более простых задач ².

Хасбулатов искусно оркестровал начало Съезда — ему мог бы, вероятно, позавидовать такой мастер управления большим и трудно дисциплинируемым собранием рвущихся к микрофонам людей, каким ранее показал себя Лукьянов на Съезде союзном. В коротком, но, как обычно, тщательно сбалансированном вступительном слове нашлось место и выражению тревоги («страна находится в тревожном ожидании»), и горькой констатации неудач («потенциал договоренностей реализовать не удалось»), и осуждению политических противников (тех, кто завел страну в «мрачный коридор реформ», а теперь пробавляется «антиконституционными заявлениями и экстравагантными выходками»), и прямой угрозе («терпению людей может прийти конец»). Но все это уравновешивалось призывами «соблюдать конституционную законность» и «отрешиться от идеологии борьбы». Он намеренно не осуждал постановление VII Съезда, вокруг которого разворачивалась новая схватка, и лишь обозначил «выбор: или подтверждение идеи референдума, или совместный поиск иных вариантов выхода из острого политического кризиса»³. Для прямой атаки на референдум в его распоряжении были иные забойщики. Точно так же мастерски он дирижировал дискуссией и голосованиями при открытии Съезда, предоставляя вещи их собственному ходу (который во многом определялся численным перевесом депутатов из агрессивной оппозиции у микрофонов), дистанцируясь от крайних высказываний и демонстрируя собственную беспристрастность. Маска невозмутимости на его лице изменилась лишь однажды, когда слово от микрофона попыталась взять Бэла Денисенко, с некоторых пор вызывавшая у спикера стойкую аллергию⁴.

Главное, однако, началось сразу же вслед за утверждением повестки. Вне всякого регламента Хасбулатов выпускает двух ораторов, которые зачитывают заявление руководителей исполнительных и законодательных органов власти регионов. С первым из них выступает председатель Верховного Совета Северной Осетии Асхарбек Галазов. К Совету глав республик, выпустившему этот документ, присоединился Совет глав администраций краев и областей. Прежний документ стал конспектом нового, существенно расширенного. Сохранена основная идея: не референдумом следует заниматься, а разработкой и принятием закона о механизме реализации Федеративного договора. Закон этот должен предусмотреть подключение субъектов Федерации к законотворческому процессу ВС РФ (как будто они уже не участвуют в нем через Совет Национальностей, без согласия которого в ВС не может быть принят ни один закон). Участие тех же субъектов в реализации внешнеполитической и внешнеэкономической деятельности Федерации. Расширение практики заключения двусторонних договоров между Центром и регионами. Изменение порядка подготовки и принятия новой Конституции и создание с этой целью некоего субститута Конституционной комиссии, где должно быть существенно расширено и без того внушительное представительство субъектов Федерации в действующей комиссии и т. д.⁵ Это была развернутая программа конфедерализации России, осуществление которой привело бы к параличу всех и без того малоэффективных федеральных институтов власти и управления.

Два других обращения — к президенту, депутатам и Конституционному суду и к Съезду от имени 73 руководителей Советов зачитывает председатель Красноярского краевого совета Вячеслав Новиков. Лейтмотив этих документов — референдум не подготовлен, он не только нежелателен, но и вреден, надо проявить гражданское мужество и выйти с совместной инициативой об отмене референдума. Если же референдум вопреки всему будет назначен и провалится, то его инициаторы должны будут уйти в отставку⁶.

Все это, впрочем, было только пристрелкой. Снаряды артиллерии главного калибра были припасены для доклада Рябова. Докладчик воспроизвел всю накопленную к тому времени противниками референдума аргументацию и взял под защиту избирателей, по отношению к которым постановка вопроса президентом — «верх неуважения». Под флагом защиты Конституции и нарушенного будто бы баланса властей он раздраконил постановление VII Съезда и предостерег против заключения впредь аналогичных компромиссов: Конституция, сказал он, это и есть компромисс. Но юридической изюминкой пространного доклада была конструкция, то ли придуманная самим Рябовым, то ли подсказанная мощной аналитической службой, которую к тому времени Хасбулатов создал в ВС, мобилизовав кадры из бывшего аппарата ЦК КПСС и научных институтов, занимавших консервативные позиции.

Критики напичканной поправками Конституции неизменно указывали на противоречие ст. 1 и 3, утверждавших разделение властей, — ст. 104, сохранявшей всевластие Съезда. Тут, правда, был элемент либо лукавства, либо незнания: чохом осуждали поправки, которые будто бы ухудшили Конституцию, тогда как именно ст. 1 и 3 были модернизированы в ходе начавшейся конституционной реформы, а ст. 104 была реликтом, унаследованным от ранней перестройки. Отказываться от нее Съезд упорно не хотел, но противоречие было налицо. Концы с концами и попытался свести Рябов. Равный статус Съезда и президента, уверял он, проблематичен. Разделение властей предусмотрено на втором уровне — между президентом, ВС и Конституционным судом. Но система эта не вполне сбалансирована, а потому стоит на фундаменте Съезда и страхуется им⁷.

Аргументация эта очень понравилась некоторым депутатам ⁸. Однако как только Рябов кончил свое выступление, возник небольшой скандал. Сначала докладчика уличили в противоречии с позицией, которую он высказывал незадолго перед тем. А затем поинтересовались, чью точку зрения выражал Рябов, коль скоро его не уполномочивали на то ни ВС, ни даже его Президиум. Это было уже прямым посягательством на подковерную кухню Хасбулатова. Рябову ничего не оставалось, как признать, что заглавный доклад он делал от собственного имени. Но спикер, спасая положение, поправил своего выдвиженца, объяснив, что в докладе «учитывался огромный объем материалов, поступивших из разных источников»⁹.

Теперь предстояло перевести основные положения доклада Рябова (и стоявшего за ним Хасбулатова) в пункты съездовского постановления. Дело оказалось не очень простым. Большинство участников развернувшейся дискуссии, хотя и высказывались за отмену постановления VII Съезда, не спешили заблокировать проведение референдума. Не отменить, а перенести, говорили одни. Все дело в том, какие вопросы будут поставлены, настаивали другие. С референдумом следует согласиться, но при этом выдвинуть ряд условий (подразумевалось: заведомо неприемлемых для другой стороны), выходили из положения третьи. Референдум, конечно, нежелателен, но лучше всего, если инициатором его отмены выступит не Съезд, утверждали четвертые.... Некоторые выступления настолько выходили за рамки парламентской этики, что Хасбулатову приходилось урезонивать ораторов. Референдум вреден, сказал Игорь Муравьев, но его следует провести: и тогда «Президент опять сядет в лужу»¹⁰.

После изнурительных споров, затягивавшихся заполночь, редакционная комиссия, в состав которой были дополнительно введены Ельцин, Хасбулатов и Черномырдин, на третий день работы Съезда представила доработанный проект основного доку-мента¹¹. Два его пункта — об утрате юридической силы постановлений VII Съезда и о введении в действие «в полном объеме» тех статей Конституции, в которые на том же Съезде сначала были внесены, а затем заморожены поправки, — были для президента абсолютно неприемлемы.

После того как поправка об исключении первого из этих положений была отклонена (за нее проголосовали 276 депутатов), президент сделал отчаянную попытку спасти хотя бы мораторий на те нововведения в Конституцию, которые предусматривали облегченный порядок импичмента и право Верховного Совета отменять указы и распоряжения президента. «Я шел на Съезд с надеждой, что все-таки дух согласия сохранится, — сказал Ельцин. — ...Съезд повернул в сторону большей конфронтации. Встречного движения не получилось». Оговорив далее, что не боится взять на себя ответственность за референдум («и вы не пугайтесь», — добавил он), и отметив, что «сейчас остается крайне небольшой набор средств, чтобы удержать стабильность ситуации», Ельцин, по-видимому, импровизируя, вновь повторил мысль, которая теперь его уже не покидала: «Если не будут приняты высказанные мной предложения, то Президенту придется искать еще какие-то дополнительные меры для того, чтобы обеспечить стабильность». Шум в зале показал, что депутаты оценили это высказывание в контексте складывавшейся ситуации как прямую угрозу. Но поскольку окончательного решения президент еще не принял, на смятение депутатов он отреагировал маловразумительным разъяснением: «Вы о своем думаете, а я о другом. Вас обязательно тянет на улицу. Если не будут приняты эти предложения, то я действительно должен думать о дополнительных мерах для того, чтобы сохранить баланс властей в стране, сохранить все-таки хотя бы шатающееся, но равновесие, которое сегодня есть, сохранить все ветви власти» (выделено мною. — В. Ш. )¹². Но ясно было, что никаких иных средств, кроме насильственного удаления с политической арены противостоявшей ветви власти, у Ельцина нет. За вторую поправку президента проголосовало на полсотни больше депутатов, но это уже ничего изменить не могло.

В проекте постановления содержался пункт, вызвавший оппозицию с другой стороны. Он устанавливал, что ряд высших чиновников — председатели Центрального банка, Фонда федерального имущества, Пенсионного фонда и Госкомитета по статистике — при сохранении их подконтрольности ВС могут входить по должности в состав правительства. Многие депутаты увидели в этом ущемление власти представительного органа. Но Хасбулатов и его ближайшие сподвижники вели здесь более тонкую игру — на отделение правительства и в первую очередь нового премьера от президента и приближенных к нему министров. Стратегическая цель — постановка правительства под контроль парламента — не была позабыта. Включение нескольких высокопоставленных лиц в правительство при том, что они оставались всецело зависимыми от ВС, мало что меняло, но могло быть использовано как демонстрация доброй воли.

Надежды вселяло то, что Черномырдин к этому моменту еще не вполне политически определился. Он исправно посещал заседания Круглого стола, задуманного как противовес президентским структурам. Нельзя было не заметить, что его пространное выступление с информацией о положении дел в экономике нарочито уводило от противоречий, раздиравших Съезд, если только не считать общих призывов к «общеполитическому пакту о гражданском согласии». Высказавшись за «усиление президентской вертикали», он тут же оговорился: «правительство не может быть и бледной тенью Президента» и сказал немало такого, что должно было ласкать слух консервативных депутатов: о более «приземленном» подходе к реформе, о «государственном факторе» и повышении «управленческой дисциплины», об «усилении социальной ориентированности реформы», об отраслевых приоритетах, льготной кредитной поддержке села и т. п. В правительстве, сказал Черномырдин, должны быть «так или иначе представлены все ведущие социальные и региональные силы нашего общества». Также и помещенные в речь премьера знаковые идеологические клише о собственном историческом пути России, о злоумышлениях «друзей» за рубежом должны были внушить съездовскому большинству: я не из команды младореформато-ров, я — свой.

Единственное, в чем Виктор Степанович был настойчив: правительство не может нормально работать без включения в его состав Центрального банка и некоторых других экономических институтов, без права оперативно сокращать расходы и увеличивать доходы, заложенные в госбюджете, и свободы рук в кадровой политике¹³. На заседании редакционной комиссии, отстаивая соответствующий пункт проекта постановления Съезда, премьер был еще более раскован: «Правительство — ублюдочное. Оно никаких решений принять не может. Кредитные дела не идут. Месяц уговаривали Геращенко ввести индексацию вкладов.... Почему вы мне не доверяете? Ведь включение Центробанка и других учреждений в состав правительства — это дополнительная работа, это хомут!» — «Не надо, Виктор Степанович, плакаться, — отрезал Хасбулатов. — Все бы вам отдали, если бы было доверие»¹⁴. А на заседании самого Съезда он обвинит Черномырдина в неискренности: как же так, ведь рядом с премьером, утвержденным на Съезде, «у вас еще два премьер-министра: Шумейко и Чубайс. И еще неизвестно, кто из вас главнее»¹⁵. Так внутри и вокруг правительства заплеталась еще одна политическая интрига.

На этом Съезд можно было заканчивать. Но вопрос о референдуме, коль скоро в главном постановлении о нем, а заодно и о досрочных выборах, не было сказано ни слова, всплыл снова. Оба вопроса были дополнительно включены в повестку, благо по каждому из них уже было внесено несколько проектов постановлений. Это совпадало с намерениями Хасбулатова. Как только было принято постановление по основному вопросу и два оратора от имени представительных и исполнительных органов власти регионов выступили с призывами прекратить противостояние (во всяком случае, не переносить его в субъекты Федерации), он тут же провел решение о продолжении работы Съезда, многозначительно заметив, что «положение не такое благополучное», что надо «посмотреть внимательно, как будут развиваться события» и как «другая ветвь власти» станет исполнять Конституцию ¹⁶. Ажиотаж подогревался с обеих сторон. Виктор Миронов, уже не раз выбалтывавший то, что, возможно, еще находилось в дальних закоулках мозга президента, объявил Конституцию неправовым документом и предложил приостановить ее действие. А Михаил Астафьев сообщил депутатам, что в Кремль вошла колонна грузовиков с вооруженными людьми (чуть позже выяснилось, что это была снегоуборочная техника) ¹⁷.

Тем временем Съезд начал обсуждать, что делать с референдумом: следует ли к нему возвращаться и если да, то когда и с какими вопросами. Было представлено пять вариантов решения проблемы. Проект группы депутатов (Доркина, Муравьева, Сумина и др.) объявлял проведение всероссийского референдума «в настоящее время нецелесообразным», поскольку он «может повлечь за собой опасные последствия для государственности и территориальной целостности» России: законодательная база для его проведения несовершенна, а юридическая интерпретация результатов неоднозначна. Несколько отличный вариант подготовила редакционная комиссия. В нем тоже проведение референдума объявлялось нецелесообразным, но, «учитывая неоднократные предложения Президента», предлагалось ВС совместно с президентом в двухмесячный срок решить вопрос о проведении референдума по основным положениям Конституции. Здесь же, однако, оговаривалось условие, которого не было ни в Конституции, ни в законах: решение не может быть принято, если более половины субъектов Федерации не дадут на то согласия (оставалось неясным, правда, кто в субъектах уполномочен давать или не давать такое согласие). Было очевидно, что оба проекта предусматривают похороны референдума, но лишь по разным разрядам.

Проект фракции «Демократическая Россия», констатируя, что 11 апреля референдум уже провести невозможно, предлагал дать президенту «право самостоятельно определить перечень вопросов, выносимых на референдум», в десятидневный срок представить их в ВС, который и должен обеспечить проведение референдума не ранее 22 апреля. Свой проект предложил и президент: назначить референдум на 25 апреля, но по основным вопросам не Конституции, а конституционной реформы (что открывало возможность провести через референдум порядок принятия новой Конституции в обход Съезда). Авторы этих проектов должны были отдавать себе отчет в том, что их предложения конфронтационны и не имеют никаких шансов на прохождение. Вносились они, по-видимому, лишь для того, чтобы зафиксировать позицию, отличную от съездовского большинства.

Попытка примирить непримиримые стороны была сделана фракцией «Согласие ради прогресса». В ее проекте предусматривалось проведение референдума в день, ставший уже знаковым (12 июня), по основным конституционным принципам, которые раскрывались следующим образом: объем конституционных полномочий президента, Съезда, ВС, правительства; порядок реализации права граждан владеть, пользоваться и распоряжаться землей. Формулировки вопросов Конституционной комиссии надлежало согласовать с президентом и Конституционным судом, а Верховному Совету — провести соответствующую подготовку, консультации с субъектами Федерации, утвердить эти формулировки и принять в надлежащие сроки необходимые законы и постановления, в том числе о правовых последствиях результатов референдума¹⁸. Было предложено, следовательно, многоплановое, интегрирующее разные подходы решение основного предмета спора на основе уступок с обеих сторон. Для его реализации, однако, не хватало главного: доброй воли, готовности достичь согласия по каждому из обозначенных условий, прежде всего со стороны съездовского большинства. При рейтинговом голосовании этот проект был поддержан даже еще меньшим числом депутатов, чем конфронтационный проект президента (250 и 286 голосов соответственно).

Когда дело дошло до голосования, был зафиксирован едва ли не исключительный случай: за основу был принят проект даже не редакционной комиссии, а заостренный против президента документ Доркина и др. В ходе обсуждения в него, правда, были внесены некоторые дополнения. Было решено не захлопывать демонстративно дверь перед сторонниками референдума, а «рассмотреть вопрос о сроке проведения всероссийского референдума по основным положениям новой Конституции» после того, как эти положения будут согласованы между президентом, ВС и Конституционной комиссией и направлены на согласование субъектам Федерации, а ВС разработает порядок такого согласования. Это было очередное отступление от решения VII Съезда, допускавшего вынесение на референдум альтернативных вопросов. Семафор вроде бы был открыт, но и без того громоздкому составу был просигнализирован путь в тупик. Демонстративный же характер имело другое дополнение: средства, предназначенные на проведение референдума (в еще не утвержденном, кстати, бюджете на 1993 г.), предписывалось ассигновать на дополнительное финансирование строительства жилья для военнослужащих ¹⁹.

Ряд конкурировавших меж собой проектов постановления был внесен и по вопросу о досрочных выборах. Большинство выступавших говорили, что за кресло не держатся и выборов не боятся. Если бы это было так, следовало немедленно внести дополнение в Конституцию (как предлагала «Смена») либо установить непродолжительный срок, в течение которого ВС должен подготовить закон, предусматривающий замену СНД двухпалатным ВС и изменения в избирательной системе (как предложила фракция «Согласие ради прогресса»). Но прошло постановление с совершенно не обязывающей формулой: «Рассмотреть вопрос о целесообразности разработки проекта закона ...»²⁰. Если и проводить досрочные выборы, говорили депутаты, то они должны быть одновременными для парламента и президента. Почему одновременными? — ведь прежние выборы проводились в разное время, по разным законам и в разных обстоятельствах, так что по своей легитимности депутатский корпус уступал президенту.

Спор шел по нескольким частным формулировкам, о которых удалось договориться на VII Съезде и каждая из которых в отдельности была, возможно, не столь уж существенна (например, самостоятельное право законодательной инициативы правительства). Президент признавал, что время для подготовки референдума упущено и соглашался с тем, что его можно перенести на другой срок (какой — на усмотрение Съезда). Возможны, говорил он, и иные виды «...согласия в любой правовой форме. Пусть это будет соглашение. Не годится соглашение, пусть будет постановление Съезда. Не годится постановление, давайте примем закон о власти. Не годится закон о власти, давайте внесем поправки в Конституцию, которые сбалансировали бы все ветви власти». Как видно, президент стремился сохранить статус-кво. В его представлении согласие должно было базироваться на том распределении властных полномочий, которые санкционировал VII Съезд. И эту позицию он сдавать не собирался²¹.

Конфронтационный курс, говорил Ельцин, проводит лишь непримиримая оппозиция и примкнувший к ней Рябов. Это было упрощение. Рябов вообще был подставной фигурой, за его спиной стоял Хасбулатов. Вместе с агрессивной оппозицией он вел, хотя и несколько дистанцируясь от нее и постоянно заверяя в собственной приверженности Конституции, борьбу за власть. На самом деле Конституцию постоянно нарушали обе стороны конфликта. Об этом гласило послание Конституционного суда, выраженное в осторожной, настолько деполитизированной форме, насколько это было возможно в сложившейся ситуации, и направленное в ВС 5 марта 1993 г. «Основная угроза конституционному строю России заключается в усиливающейся конфронтации законодательной и исполнительной властей, в стремлении каждой из них получить односторонние преимущества, занять главенствующее положение относительно другой ветви власти», — писали конституционные судьи, сопровождая это заключение дипломатически уравновешенным перечнем нарушений каждой из сторон, вторжений в компетенцию друг друга и в полномочия судов²².

Депутаты в отступлении от Конституции обвиняли, естественно, исключительно президента и его советников. Обстоятельный анализ нарушений, в которых повинна другая сторона, хотя и не без некоторых перехлестов, представил выступавший на Съезде министр юстиции Николай Федоров. Он показал, в частности, что при ВС «возникают структуры и ведомства, осуществляющие с точки зрения Конституции сугубо исполнительные и распорядительные функции», что в лице Президиума ВС сложился центр принятия не предусмотренных законодательством властных решений, в том числе в бюджетно-кредитной сфере, что председатель ВС превратил свой пост из организатора работы парламента в параллельный центр исполнительной власти и, минуя парламентский контроль, использует значительные финансовые средства по своему личному усмотрению ²³.

Впрочем, даже самые изощренные доводы в защиту собственных позиций каждой из оппонирующих сторон на этом Съезде уже слабо влияли на поведение большинства депутатов. Колеблющихся среди них было немного, а переток на сторону непримиримой оппозиции депутатов, прежде занимавших пропрезидентские или нейтральные позиции и вотировавших ранее расширение полномочий исполнительной власти, продолжался. Сдвиги в депутатском корпусе, формирование антипрезидентско-го большинства отразили изменение настроений и ожиданий в обществе. Надежды, вспыхнувшие на рубеже 1980—1990-х годов, не оправдались, а тяготы переходного периода, обрушившиеся на большинство населения, как и преступное обогащение предприимчивых околовластных меньшинств, стремительное образование многомиллиардных (в инфляционных ценах тех месяцев) состояний, были слишком наглядны. Президент, говорил Марк Масарский, ученый и предприниматель, игравший в то время заметную роль в российской политике, выражает интересы конкурентоспособной части населения, парламент — неконкурентоспособной. Но антикоммунистическая ориентация президента — гарантия невозврата к прошлому²⁴. В этом заключалось трагическое противоречие тех лет.

В 1992 и 1993 гг. на вопрос ВЦИОМ «Какие чувства появились, окрепли у окружающих вас людей за прошедший год?» — «усталость, безразличие» ответили 43 и 54% опрошенных, «озлобленность, агрессивность» — 40 и 30%, «страх» — 23 и 26%, «растерянность» — 18 и 22%. Эти четыре ответа звучали намного чаще всех остальных²⁵. Авторы экспертного доклада, подготовленного как раз после мартовских событий, отмечали: «Приход в правительство группы объективно сильнейших экономистов страны породил надежды на то, что их действия позволят России избежать повторения чужих ошибок, минимизировать количество собственных и тем самым сэкономить время, необходимое для преобразований. Однако этим ожиданиям не суждено было оправдаться. Из-за просчетов в диагнозе, в дозировке лекарств, замедленной реакции и неорганизованности лечащий эффект шока оказался намного меньше возможного»²⁶.

Ошибка Ельцина и «младореформаторов» заключалась в том, что они рассчитывали на более скорый положительный эффект реформы. Они полагали, что главное препятствие на ее пути — сопротивление парламента, который сковывает действия исполнительной власти. Они не могли не видеть слабости демократов, но не знали, как создать устойчивое парламентское и внепарламентское большинство на платформе гражданского мира и реформ. Заблуждение же депутатов, переходивших на сторону агрессивной оппозиции, было в том, что они поверили, будто бы положение можно исправить по рецептам ее предводителей и экспертов. По мере того как крепла антиельцинская оппозиция на Съезде, ее лидерам казалось, что их цель — вырвать власть у президента, поставить под контроль правительство — не только достижима, но и близка: стоит лишь протянуть к ней руки. В Обращении к гражданам России, утвержденном под занавес на VIII Съезде, и в заключительном слове Хасбулатова восхваление позиции парламента и объяснение напряжений в обществе исключительно действиями президента и правительства звучали уже совершенно неприкрыто. Хасбулатов чувствовал, что даром оппозиции то, что она сотворила с Ельциным на Съезде, не пройдет, но считал, что теперь президенту с парламентом не совладать. Перед тем, как опустился занавес, он многозначительно произнес: «Вы еще не успеете доехать, как вас придется вызывать на новый Съезд»²⁷. Как вскоре выяснится, он явно переоценивал и силы своих сторонников, и собственное влияние.

Общая оценка итогов VIII Съезда была дана в заявлении фракции «Согласие ради прогресса»:

Совет парламентской фракции «Согласие ради прогресса»

выражает серьезную озабоченность тем, что вслед за углубляющимся экономическим кризисом в стране все более отчетливо

начал проявляться политический откат. В контексте этого политического отката мы и рассматриваем итоги VIII Съезда народных депутатов Российской Федерации. Съезд не способствовал стабилизации политической и социально-экономической ситуации в России. Съезд отказался устранить имеющееся в действующей Конституции противоречие между декларированным в ст. 1 и 3 принципом разделения властей и содержащейся в ст. 104 претензией на всевластие Съезда.

Введенные в действие изменения Конституции, дающие право Верховному Совету приостанавливать действие указов Президента до принятия Конституционным судом решения о конституционности этих указов в случае соответствующего обращения Верховного Совета в Конституционный суд (ст. 109) и предусматривающие немедленное лишение Президента его полномочий в случае, если эти полномочия будут использованы для изменения национально-государственного устройства Российской Федерации или роспуска законно избранных органов государственной власти (ст. 121-6), несут в себе потенциальную угрозу изменения баланса властей в пользу представительных органов власти, причем не только на федеральном, но и на других уровнях. Эта потенциальная угроза определяется не столько юридическим содержанием введенных в действие конституционных норм, сколько продемонстрированным большинством Съезда враждебным отношением к курсу реформ, проводимых Президентом и правительством.

В то же время мы не согласны с утверждением, что на VIII Съезде произошел конституционный переворот, в результате которого полномочия Президента оказались сведенными чуть ли не к нулю. Сегодня у Президента и правительства сохраняются достаточно широкие возможности для проведения реформ и сохранения — вопреки давлению агрессивной оппозиции — той правительственной команды, которая эти реформы проводит. По нашему мнению, сегодня и Президенту, и Верховному Совету следует отказаться от эскалации политического проти-

востояния и сосредоточиться на преодолении экономического кризиса.

Мы считаем необходимым заявить следующее:

1. Мы поддерживаем стратегический курс реформ, проводимых Президентом, хотя и считаем, что в него должны быть внесены коррективы, учитывающие как позитивный, так и негативный опыт их проведения.

2. Мы считаем, что главная сфера, в которой решаются сейчас коренные вопросы жизни нашей страны, — экономика, а не политика. Трудности, неудачи и просчеты в проведении экономической реформы — основная причина возникающего в обществе напряжения. Однако решение экономических проблем невозможно без политической стабилизации.

3. Мы выступаем против неконституционных методов, с чьей бы стороны они ни применялись, для решения любых общественных проблем общества и государства.

4. Главной угрозой для российской демократии мы считаем агрессивный курс Фронта национального спасения. Добиваясь общественной поддержки, он широко использует оружие бесчестной демагогии, клеветы и провокаций, дестабилизируя ситуацию. Мы, однако, не отождествляем актив этого «фронта» с конструктивной частью оппозиции и призываем Президента и всех демократов к серьезному диалогу с нею.

5. Мы предлагаем сформировать группу экспертов из числа экономистов, поддерживающих курс на проведение глубоких реформ, для разработки предложений по корректировке этого курса и пригласить в состав правительства для реализации таких предложений высококвалифицированных специалистов, опирающихся на поддержку нового большинства в депутатском корпусе — демократов и центристов²⁸.

VIII Съезд прошел историческую развилку, когда еще можно было, умерив амбиции, сохранить политическое согласие — хрупкое, стремительно распадавшееся, но к началу марта еще не порушенное окончательно. Прошел последнюю развилку, возможно, не вполне отдавая себе в том отчета. Следующий ход был за президентом.

УДАР МИМО ЦЕЛИ

VIII Съезд для президента завершился не просто тяжким поражением. Это был тупик, из которого не просматривался основанный на действующем законодательстве выход. Все предложения президента — соглашение властей, референдум, досрочные выборы — были либо отвергнуты, либо подвешены так, что никакое решение неотложных вопросов в близком будущем не просматривалось. Сторонники Ельцина утверждали, что парламент вступил на путь ограничения власти президента, и такой коррекции Конституции, которая должна была сделать главу исполнительной власти чисто представительской фигурой²⁹. Не знаю, верили ли эти предсказатели в осуществимость подобной перспективы или нагнетали страсти в политических целях, но реализация таких планов, которые, безусловно, вынашивала агрессивная оппозиция (в частности, выведение правительства из-под власти президента под полный контроль ВС), не представлялась мне тогда, да и сейчас, делом легко осуществимым.

Ведь для изменения Конституции требовалось две трети голосов, мобилизовать которые удавалось, да и то не всегда, лишь когда действия президента приобретали угрожающий характер. Достаточно вспомнить провал особенно зловредных конституционных поправок в начале VII Съезда. Что было вполне реально — до истечения конституционного срока полномочий парламента (т. е. до весны 1995-го или годом раньше, на что депутаты, кажется, могли бы и согласиться) сохранится тягостный для президента режим двоевластия, при котором реформы будут проводиться под постоянным огнем представительной власти. (Это, правда, не воспрепятствовало ни либерализации цен, ни «приватизации по Чубайсу»). Предстояло вести изнурительный торг по поводу государственных расходов³⁰. Однако длительная позиционная борьба президента совершенно не устраивала. У него отнимали ранее предоставленные сверхконституционные полномочия, осложняли оперативную деятельность, защищаясь, грозили импичментом за роспуск или приостановление деятельности государственных институтов.

Но это еще не означало, что он прижат к стенке. Некоторое пространство для политического и административного маневра у него оставалось. Тупиковым же в его представлении был баланс полномочий разных ветвей власти, зафиксированный на VIII Съезде, опасность дальнейшего смещения этого баланса («дисбаланса», по собственному определению Ельцина), явная экспансия руководства ВС в сферу исполнительной власти. Ситуацию обостряло и еще одно немаловажное обстоятельство. VIII Съезд Ельцин переживал как личное унижение. Были не только высокомерно отвергнуты все его сколько-нибудь значимые предложения, но и едва ли не впервые с 1987 г. ему пришлось выдержать град прямых оскорблений. Для предельно самолюбивого политика с авторитарным складом личности это было невыносимо. «Я... выслушивал мнения, — сказал он на VIII Съезде, — хотя во многих случаях они и облекались в площадные, оскорбительные формы»³¹.

Известное влияние на решения Ельцина оказывали не только разнузданные эскапады противников, но и давление нетерпеливых сторонников. «Досадно было, боя ждали. Что ж мы? На зимние квартиры?» — со времени VII Съезда этот ропот все громче раздавался на страницах демократической печати, на собраниях, в выступлениях депутатов, занимавших радикальные позиции. В концентрированном виде требования перейти к решительным действиям прозвучали на заседании Президентского совета, созванного через четыре дня после завершения VIII Съезда в роскошных интерьерах Екатерининского зала Кремлевского дворца. «Разговоры о компромиссе неуместны. Ли-

ния на сотрудничество исчерпана... Ощущается нехватка поступков у Президента... Съезд надо просто игнорировать... Съезды стали анахронизмом. Правовые варианты борьбы ничего не дадут. Вариантов для маневров не осталось.», — говорили лидеры общественного мнения Сергей Ковалев, Георгий Сатаров, Даниил Гранин, Эмиль Паин, Владимир Каданников, Гавриил Попов, Анатолий Собчак. Ведущий юридический советник президента Сергей Шахрай авторитетно заявил: «Особых трудностей с обоснованием введения президентского правления я не вижу». А Юрий Карякин сообщил, что идею президентского правления поддерживает Солженицын³². Фракция «Согласие ради прогресса» очень сдержанно восприняла информацию Ковалева об этом заседании³³. Сомнения высказывали и другие участники демократического движения. В начале марта в одном из интервью я говорил: самое разумное для президентской стороны в сложившейся ситуации — «стояние на реке Угре», которое, как известно, дало более весомый исторический результат, чем Куликовская битва³⁴. Но все это уже ничего не могло изменить. Ельцин воспринимал мнения, совпадавшие с решением, которое он сам принял, видимо, сразу после окончания VIII Съезда. Все остальные он не мог даже выслушать — ни психологически, ни физически.

Когда Ельцин сделал ожидаемый шаг, взбудораженные противники президента стали назойливо обличать тех лиц из окружения президента, которые якобы подвигли его на прямое нарушение Конституции. В постановлении ВС, принятом 21 марта, на следующий день после телевизионного обращения Ельцина, нашлось место для отдельного пункта, в котором депутаты просили генерального прокурора «рассмотреть вопрос об ответственности всех должностных лиц, принимавших участие в подготовке обращения Президента»³⁵. Не берусь судить, что преобладало в этих нападках, которые не раз будут повторяться и впредь: фигура политической дипломатии или устоявшееся со времен позднего Брежнева — Черненко убеждение, что первое лицо в государстве — малоосмысленный манекен. На мой взгляд, инициатива, замысел, стиль и даже исполнение этой второй после декабря 1992 г. попытки разделаться со Съездом принадлежали Борису Николаевичу. Лично. А так называемое окружение (помощники, спичрайтеры, доверенные высшие государственные чиновники) выполняли более или менее аккуратно и изобретательно поручения и распоряжения шефа.

События сразу же приобрели драматический оборот. Опубликованные документы и воспоминания участников позволяют проследить их динамику по дням (а с 20 марта даже по часам), начиная с того момента, когда Ельцин сразу же после Съезда поручил своим помощникам готовить проект обращения к народу и указ «Об особом порядке управления до преодоления кризиса власти» и до созыва IX Съезда. Казалось бы, решение лишить парламент возможности влиять на политическое развитие вынашивалось уже длительное время. Но подготовка и реализация плана задуманного государственного переворота — а то, несомненно, была попытка государственного переворота, хотя бы и в мягкой форме, как бы к нему ни относиться, — могли бы стать хрестоматийным примером, как такие перевороты готовить и осуществлять нельзя.

В том, что происходило перед и после 20 марта, рельефно проявился характер и стиль Ельцина: его предрасположенность к резким движениям, взрывающим размеренный ход событий, полнейшая неспособность просчитывать варианты, последствия собственных поступков, которые нередко оказываются импульсивными и, мягко говоря, неоптимальными с точки зрения поставленной цели. Если в чем Ельцин и преуспел в эти дни, так это в дезориентации своих противников, вообразивших, что президент «стал жертвой безответственных политических авантюристов», что наступает «агония политического режима», за которой — близкое отрешение президента от должности ³⁶. Между тем права Лилия Шевцова, утверждавшая, что «если судить по суматошности и непродуманности, элементарной несогласованности в президентской акции было больше, чем макиавеллизма»³⁷. Я бы даже сказал больше: импровизации президента в марте 1993 г. были столь же или даже более непродуманными и непрофессиональными — отвлекаясь от оценки цели и последствий, — как и действия путчистов в августе 1991 г. Впрочем, способность противников Ельцина воспользоваться неуверенностью его рывков была на еще более низком уровне. Вспоминается парадоксальное суждение Марка Твена: собака, скорее всего, окажется под колесами неумелого велосипедиста, поскольку его движения для нее непостижимы.

Объясняя задним числом ритм своих действий, Ельцин писал: «Тут, может быть, впервые в жизни я так резко затормозил уже принятое решение. Нет, не заколебался. А именно сделал паузу. Можно сказать и так: остановился»³⁸. Пусть так, но даже после всех прозвучавших объяснений остается немало вопросов. Вот лишь некоторые из них.

Поручая своим помощникам подготовить несколько вариантов указа, различающихся по жесткости, президент поступал предусмотрительно. Но почему в телевизионном обращении он объявил вариант, по которому любые решения государственных органов и должностных лиц, направленные на отмену или приостановление указов и распоряжений президента и постановлений правительства, не будут иметь юридической силы, и поставил на этом точку? Полагал ли он, что парламент смирится на весь период «до преодоления кризиса власти» с отведенной ему ролью? А если это только первый шаг в реализации плана, то почему не происходила эскалация? И почему важнейший документ, призванный обосновать конституционность президентского демарша, не был заготовлен заранее и на подготовку сложного юридического текста Юрию Батурину был отведен всего час?³⁹

Назначенное на 25 апреля голосование о доверии президенту и вице-президенту, хотя такая акция и не была предусмотрена Конституцией, даже на созванном в пожарном порядке на следующий (воскресный!) день заседании ВС особых возражений не вызвало. Употребление термина «голосование» (а не референдум) тоже было рассчитанным ходом, — правда, вопрос о юридических последствиях такого голосования оставался открытым. Но на голосование, как было объявлено, предполагалось вынести также проекты новой Конституции и избирательного закона. Какие проекты? Если такие проекты и были уже не «в чернильнице», то они не были известны ни обществу, ни даже широкому кругу сторонников президента и потому вовсе не были «обречены» на поддержку. Как показали дальнейшие события, на их подготовку потребовалось еще несколько месяцев.

Ни один государственный переворот не обходится без выхода за рамки действующего закона — это аксиома. Все дело в том, как на него реагирует общество. Объявив о своем намерении членам Президентского совета, Ельцин получил возможность свериться с неким общественным камертоном, который по масштабам предстоявшего деяния был скорее игрушечным. Правда, и парламент с ораторами оппозиции, примелькавшимися у микрофонов, уже не мог опереться на общественное сочувствие. Но для того, чтобы он был сметен мощными народными демонстрациями, которые сыграли столь важную роль в поражении ГКЧП, нужна была совершенно иная общественная атмосфера. А ни массы людей, ни даже демократический актив не были соответствующим образом «раскачаны»: телевизионное обращение президента стало для них сюрпризом. По данным МВД, в первый, решающий день даже в Москве на улицы вышли всего пять тысяч демонстрантов с обеих сторон (в Петербурге — две тысячи)⁴⁰.

И то сказать, президент, вероятно, рассчитывал не столько на народную антипарламентскую стихию, сколько на поддержку подчиненных ему государственных структур и чиновников, занимавших ключевые посты. Но ведь у него уже был негативный опыт поведения вице-президента и министров-«силовиков» на VII Съезде. Это не помешало ему наступить вновь на те же грабли. 20 марта, когда уже должна была заканчиваться запись телевизионного обращения Ельцина, Филатов был отправлен за визой на проект указа к Руцкому, а Шахрай — к секретарю Совета безопасности Скокову. Президент не посчитал нужным переговорить лично ни с одним из них, не отозвался даже на их телефонные звонки. Оба сановника поставить свои подписи отказались. И эффект был только тот, что копия секретного документа, оглашение которого должно было произвести на противника впечатление разорвавшейся бомбы, заблаговременно оказалась в ВС. В результате вскоре после обращения Ельцина в Останкино прибыли Руцкой, Воронин, Зорькин и Степанков, получившие время на координацию и подготовку ответного демарша. Но Ельцин заколебался еще раньше: в 20:55 видеозапись его выступления была отправлена в Останкино, а через 25 минут последовало новое распоряжение: огласить только обращение, но не указ ⁴¹. Что в эти полчаса побудило президента сыграть отбой?

Однако еще бльшим ударом для президента были, вероятно, выступления Руцкого, Зорькина, «силовиков», Степанкова и даже Черномырдина на следующий день в ВС. С большей или меньшей степенью определенности все они дистанцировались от инициативы Ельцина. При этом вице-президент клеймил «псевдодемократов» и поведал, как он отказался завизировать «противоречащий конституционным нормам» указ и пытался уговорить президента снять выступление по телевидению. Министры рассуждали о чем угодно, но только не о поддержке президентского демарша. Максимально лояльным по отношению к президенту был премьер, который в основном жаловался, что «в самом трудном положении» находится правительство («невозможно работать в такой ситуации»), а ответ на вопрос: «Конституционно или неконституционно» обращение Президента?» оставил на усмотрение специалистов... Мнение же специалистов выразил Зорькин. Он сообщил, что проект указа стал известен в Конституционном суде еще в субботу утром, что Суд по собственной инициативе принял к производству и рассмотрению «вопрос о конституционности и конституционной ответственности Президента и должностных лиц, связанных с подготовкой обращения». Правда, председатель Конституционного суда бросал Ельцину, как ему, вероятно, казалось, спасательный круг: «Готов ли Президент к дальнейшим действиям, чтобы воплотить в жизнь свой указ, или это был просто пробный шар? Вот в чем вопрос»⁴².

В этом действительно был главный вопрос, во всяком случае, до конца марта. Установка «Ввязаться в бой, а там посмотрим» приносила победы Наполеону, иногда выручала Ленина, но часто подводила Ельцина. Картинный blow up оказался всего лишь замахом, ударом в пустоту. Сильно смягченная редакция опубликованного 25 марта под другим названием указа, оправдания типа «президент имел в виду не то, о чем вы подумали», могли бы производить даже комическое впечатление, если бы речь не шла о вещах столь серьезных. Отступая, Ельцин терял лицо. «Мы имеем очень плохой парламент. Строго говоря, интересы демократии требуют сохранения Ельцина в виде полноправного Президента до ближайших выборов. Но он (сам или благодаря советникам) сделал все, чтобы проиграть. Все», — комментировал происшедшее по свежим следам события Виталий Третьяков⁴³. Правда, дальнейшие события стали разворачиваться не по самому худшему сценарию. Но лишь потому, что оппозиция на IX Съезде провела свою игру еще более бездарно.

ПОСЛЕДНИЙ СЪЕЗД РОССИЙСКИХ ДЕПУТАТОВ

В последней декаде марта политическая напряженность продолжала нарастать. События сменяли одно другое с калейдоскопической быстротой. 21 марта ВС обратился в Конституционный суд с запросом «о конституционности действий и решений Президента». Уже через два дня суд, опираясь только на распечатку телевизионного обращения Ельцина (и неофициальным путем поступивший в его распоряжение неопубликованный проект указа), объявил свое решение. Лишь на следующий день появился датированный 20 марта указ президента «О деятельности исполнительных органов до преодоления кризиса власти». Изменилось не только его название: из текста были убраны наиболее вызывающие положения. В тот же день ВС принял решение о созыве 26 марта нового внеочередного Съезда.

25 марта хорошо информированный главный редактор самого массового в то время издания «Аргументы и факты» Владислав Старков привез в Кремль тревожную информацию. «Вы в курсе того, что Хасбулатов встречался с генералом Стерлиговым? — спросил он у пресс-секретаря Вячеслава Костикова. — Вы знаете, какой у них разработан сценарий? У них все схвачено! В том числе и со стороны военных. Вы здесь в Кремле сидите как на пороховой бочке»⁴⁴. Был ли такой сценарий и развивала ли в предсъездовские дни оппозиция какую-либо активность, кроме митинговой, сейчас сказать трудно, но, по-видимому, не без влияния такой угрозы президент в последний момент распорядился прервать начатый было «плановый ремонт» в Большом Кремлевском дворце, чтобы проводить там Съезд под присмотром. Массивную скульптуру Ленина вновь задрапировали и в здание всю ночь завозили из Белого дома оргтехнику и материалы. Решению проводить Съезд на территории «хорошо охраняемой, просматриваемой и прослушиваемой» нельзя отказать в предусмотрительности. К силовому варианту разрешения спора президент был готов уже в марте⁴⁵.

Главным плацдармом, с которого противники президента намеревались развернуть на Съезде наступление, было заключение Конституционного суда. Документ этот был замечателен не столько юридическим, сколько политико-дипломатическим исполнением. Суд, заявляли его авторы, поддерживает поставленные в президентском обращении цели, поскольку они «вытекают из действующей Конституции», и солидарен с выраженным в нем стремлением обеспечить соблюдение основ конституционного строя России, «однако избранные... средства противоречат этой цели». Судьи выделили в обращении президента семь позиций, противоречащих восьми статьям Конституции, закону о референдуме и Федеративному договору. Признавая, что «желаемое Президентом голосование может быть назначено», авторы заключения утверждали: «выдвинутое в обращении положение, что голосование решит вопрос, кому руководить страной — Президенту или Съезду народных депутатов, недопустимо», так как «вынесение вотума доверия Президенту не должно означать устранения других органов государственной власти». Несоответствие Конституции судьи усмотрели и в установлении приоритета указов президента по отношению к актам всех иных органов государственной власти⁴⁶.

Здесь, однако, возникала вязкая политико-юридическая коллизия. Обращение президента, строго говоря, было декларацией о намерениях: никаких «действий», меняющих установившийся после VIII Съезда баланс властей, предпринято не было, а «решения» об «особом порядке управления» не были воплощены в жизнь. Да и сама трактовка «особого порядка» как заведомо выходящего за рамки Конституции, уподобление его по сути режиму чрезвычайного положения были юридически спорными. Ни одно постановление ВС или Конституционного суда президент не объявил не действующим. Точно так же голосование (не референдум!) о доверии президенту еще не состоялось, его исход не был предрешен, и никакие шаги по устранению парламента не были предприняты. Напротив, в обращении президента содержалась оговорка, что Съезд и депутаты остаются на своих местах.

Разумеется, ни у противников, ни у сторонников президента не было ни малейших сомнений, что он не будет чрезмерно щепетилен по отношению к Конституции, если обстоятельства это позволят. Действия, настаивал Зорькин, уже наступили: «Если это просто обращение о намерениях, тогда что означают слова “я решил”, “я подписал указ”? Тогда объясните: что такое приготовление к антиконституционному изменению государственного строя?». Откладывать решение, соблюдая все положенные процедуры, Конституционный суд, по мнению его председателя, не мог: слишком велика угроза и напряжена ситуация. Но ведь и президент правомерность своего указа тоже, хотя, по-видимому, и с несколько меньшими основаниями, выводил из складывавшейся ситуации: из выявившихся намерений парламентского большинства ущемить конституционный принцип разделения властей и ограничить его полномочия, а также из убеждения, что легитимность его мандата выше, чем у Съезда, — хотя бы потому, что мандат этот был получен на год с лишним позже. Президент тоже действовал на опережение. Во всяком случае, правомерность заключения Конституционного суда, адекватность его действий были оспорены тремя судьями: Эрнестом Аметистовым, Николаем Витруком и Тамарой Морщаковой, заявившими особые мнения. Доводы этих судей сводились к следующему. «По своему содержанию и целям обращение Президента было политической декларацией о намерениях», а намерения, которые «не сопровождались какими-либо реальными действиями и решениями... не могут составлять объективную сторону какого-либо правонарушения». Конституционный суд дал свое заключение на основе двух материалов — фонограммы телевизионного выступления президента и документа, представленного судьям как проект его указа. Аутентичность этих материалов не была установлена, а опубликованный позднее указ отличался от проекта. «Президент имел право скорректировать (в том числе с учетом конституционных принципов и норм) свои намерения в виде конкретных действий и решений в соответствии с той реакцией, которую вызвало его публичное выступление по телевидению 20 марта, о чем и свидетельствовала ситуация последующих дней вплоть до 23 марта». Если бы даже неконсти-туционность действий и решений президента была установлена, Конституционный суд «...обязан был решить, является ли степень такой неконституционности достаточной, для того чтобы служить основанием для отрешения Президента от должности или приведения в действие иного механизма его ответственности. Суд, однако, не поставил и не дал ответа на этот вопрос в своем заключении и, следовательно, лишился права дать самое заключение». Кроме того, председатель Суда нарушил закон о Конституционном суде, приняв участие в политических мероприятиях (пресс-конференция 20 марта, телевизионная передача 21 марта). При подготовке заключения Суда был допущен также ряд процессуальных нарушений⁴⁷.

Когда открылся IX Съезд, указ уже был опубликован в существенно смягченном варианте. Поэтому и выступление Зорькина на первом заседании было выдержано в совершенно иных тонах. Изложенный им в десяти пунктах механизм выхода из конституционного кризиса был рассчитан на примирение сошедшихся в схватке сторон. Каждая из них могла найти в предложениях Зорькина то, что она до того отстаивала, а также возможность отступления с сохранением лица.

Эти предложения воспроизводили практически весь пакет инициатив, с которыми выступал Ельцин начиная с VII Съезда. Приведение ст. 104 и 109 Конституции (полномочия Съезда и Верховного Совета) в соответствие со ст. 1 и 3 (разделение властей). Конституционный закон, который ликвидировал бы Съезд и позволил провести выборы в двухпалатный парламент. Срочное принятие законов о выборах, референдуме, политических партиях и общественных объединениях. Поправка к Конституции, дозволяющая провести досрочные выборы президента и депутатов осенью 1993 г. Незыблемость полномочий, предоставленных президенту и парламенту, что должно было обезопасить президента от экспансии законодательного органа.

Несколько шагов было сделано навстречу парламенту. Оппозиции — укрепление правительства «на принципах профессионализма и национального согласия» еще до новых выборов. «Ав-тономам» — участие республик (как и других субъектов Федерации) в подготовке проекта Конституции, выносимого на референдум, т. е. в конституционном процессе субъекты Федерации ставились в один ряд с ВС и Конституционной комиссией. Всем депутатам — сохранение статуса и гарантий в течение всего периода их полномочий (т. е. и после избрания нового парламента), что уже было обещано в указе президента. Заведомо неприемлем для Ельцина был лишь один пункт — об отстранении от должности и ответственности лиц, «которые ввели в заблуждение Президента при подготовке обращения и указа»⁴⁸.

Конституционный суд (и его председатель) все более утверждал себя в не свойственной ему политической роли «третьей силы». И хотя реализация ряда предложений (таких, как содержание новой Конституции, укрепление правительства и др.) потребовала бы непростого согласования, политическое пространство, на котором мог бы сохраняться мир, было обозначено. План Зорькина был положительно оценен в ряде выступлений, в том числе сторонников президента⁴⁹. Более или менее примирительно прозвучали и речи президента и спикера. Хасбулатов, отметив достижения предыдущего Съезда и повторив претензии на контроль парламента над правительством, заявил, что во имя согласия готов оставить свой пост⁵⁰. Ельцин же, признав, что часть предложений Зорькина прямо совпадает с его собственной программой выхода из кризиса, и рассказав о намеченных сдвигах в экономической политике, учитывающих критику депутатов, обозначил две кардинальные точки соприкосновения. Первая: положить конец исправлению старой и принять новую Конституцию, а для этого вернуться следует к проекту Конституционной комиссии, принятому за основу VI Съездом. Вторая: новый курс экономической политики станет осуществлять правительство, состав которого будет пополнен за счет «кадрового потенциала российских республик и регионов» (телеграммы их руководителям, сообщил Ельцин, уже отправлены), а также на основе предложений «ответственных политических сил, партий и общественных движений» — то, в чем он прежде отказывал⁵¹.

Казалось, намечается невероятное: после того, как обострение достигло небывалого накала, вновь, как и на VII Съезде, конфликту будет дан обратный ход. В развернувшейся общей дискуссии было вдоволь злой агрессии, звучали предложения начать процедуру отрешения президента от должности, но слышны были и иные голоса. Постановка вопроса об импичменте вредна при любом исходе, сказал Николай Травкин. Заметно ближе к президентской позиции, чем на VIII Съезде, выстроил цепочку своих рассуждений Черномырдин. Выразив солидарность с Ельциным, он покритиковал параллельные структуры исполнительной власти в президентской администрации и сказал немало такого, что должно было понравиться депутатам, — не зря его выступление показалось Хасбулатову «витиеватым». Сдержанную речь произнес Руцкой: осуждая «Демократическую Россию» и президентское окружение, он остерегся задевать своего шефа. Осторожную позицию умеренного крыла «автономов», которые, получив сатисфакцию в виде Федеративного договора, отказывались теперь таскать каштаны из огня для непримиримой оппозиции, выразил Виктор Степанов. Он высказался за реализацию Федеративного договора, за изменение Конституции и досрочные выборы, против импичмента и популистских экономических решений, ведущих к гиперинфляции. Абдулатипов (за два года перед тем бросивший вызов Ельцину в составе «шестерки» лидеров парламента) высказался против «охаивания» президента, парламента и председателя ВС.

Выдвигались идеи и совершенно экзотические. Так, представитель «директорского корпуса» Валерий Бабкин предложил сохранить парламент в первозданном виде до истечения срока его полномочий в марте 1995 г., но при этом отказаться от разделения враждующих властей, совместив посты президента и председателя ВС. Вырисовывались и точки соприкосновения разных позиций: проведение референдума (ради отмены которого собирался предыдущий Съезд) и досрочных выборов либо депутатов, либо президента, либо одновременно обеих ветвей власти (а для того, как это и предлагал Зорькин, внесение необходимых изменений в Конституцию). При этом каждая из сторон полагала, что выборы принесут победу именно ей⁵².

Вот на этом надо было бы остановить бег к пропасти. В середине второго дня Хасбулатов еще рассчитывал к вечеру завершить работу Съезда. Тут однако, выяснилось, что тон, преобладавший в дискуссии, не вполне отражал настроение в зале. Керосин в то разгоравшийся, то затухавший костер плеснул Аман Тулеев. Не в пример иным ораторам оппозиции вроде Михаила Челнокова или Ионы Андронова⁵³, которых трудно было принимать всерьез, Тулеев умел завладевать вниманием и покорять сердца. Все его выступление возбуждало эмоции и било наотмашь не только по президенту, которого он обвинил в провокации, и его команде, которую он наградил кличкой «коллективный Распутин», но и по сторонникам компромисса. Тулеев призвал депутатов немедля тайным голосованием отрешить президента от должности, а Руцкого — проявить «волю и твердость», поскольку «Президент все равно не выполнит решения Съезда»⁵⁴.

Наэлектризованный Съезд тут же отверг оба варианта решения, поставленных Хасбулатовым на голосование: мягкий (принять к сведению заключение Конституционного суда и считать недопустимым нарушение Конституции президентом) и жесткий (внести в повестку дня вопрос об импичменте). С ходу это сделать не удалось, но второе предложение сразу же получило на сто с лишним голосов больше первого⁵⁵. Обсуждение второго пункта повестки дня — о политической цензуре на государственном телевидении — еще больше накалило страсти. Кроме того, в повестку дня включили дополнительный пункт, предназначенный показать, что в борьбе за власть депутаты не забывают и об избирателях, — о компенсации и восстановлении сбережений граждан.

К концу второго дня редакционная комиссия, возглавлявшаяся Рябовым, распространила новый проект постановления по основному вопросу. План умиротворения, изложенный Зорькиным, был отброшен. Более того, по сравнению с первоначальным вариантом проект был существенно ужесточен. Отметив, что своим обращением президент нарушил Конституцию и несет за то личную ответственность, что он не выполнил решений VII и VIII Съездов, авторы проекта постановления предлагали поддержать «своевременные» действия Конституционного суда и поручить ВС обратиться к нему с ходатайством — проверить конституционность ряда указов президента, действие которых Съезду надлежало приостановить. Сознавая, что получить две трети голосов за импичмент президента будет непросто, редакционная комиссия наметила движение к той же цели иным путем: рекомендовать Ельцину и Хасбулатову уйти в отставку добровольно. Не была, естественно, обойдена и территория, на которую депутаты давно уже вожделели совершить прорыв: президенту предлагали сформировать коалиционное правительство (не без умысла отмечалось, что таково было пожелание, выраженное самим президентом); передать в его ведение все государственные управленческие структуры (т. е. растрясти Администрацию президента); упразднить Федеральный информационный центр, во главе которого стояли ненавистные оппозиции Михаил Полторанин и Сергей Юшенков; а также освободить от занимаемых должностей лиц, «скомпрометировавших себя» подготовкой обращения от 20 марта и вообще «возбуждающих общественное недовольство».

Сверх того Верховному Совету поручалось рассмотреть законопроект, устраняющий из ст. 104 и 109 Конституции положения, которые противоречат принципу разделения властей, учреждающий двухпалатный парламент, уточняющий статус президента и Конституционного суда и расширяющий полномочия правительства. Не обошел вниманием проект постановления и Конституционную комиссию: ей (а не Комитету по законодательству ВС, ведавшему перекройкой старой Конституции) поручалось подготовить проект закона о намечаемых изменениях Конституции. Но теперь уже она (фактически — рабочая группа, получившая над собою внутреннего контролера в лице Рябова) должна была еще до следующего Съезда провести свою продукцию через два внешних контрольных пункта: через согласование не только с ВС, но и с субъектами Федерации. Кто должен был в этих процедурах представлять означенные субъекты, оставалось открытым. Таков был этот документ с острыми — колющими и режущими краями, который, как полагало ядро редакционной комиссии, должен был удовлетворить новое, все более ожесточавшееся большинство на Съезде⁵⁶.

Атака на этот проект, предпринятая рядом депутатов — сторонников президента (включая его официального представителя Александра Котенкова), сразу же захлебнулась. Депутаты не согласились даже объявить перерыв для консультаций. И тогда выступил сам Ельцин. Он предупредил, что принять предложенный проект за основу — значит повести «к еще большей конфронтации». Впрочем, эта его речь была, пожалуй, самой примирительной из всех, произнесенных им за последние месяцы. Президент занимал оборонительную позицию, в чем-то даже оправдывался. Да, говорил он, у нас молодая демократия, ошибки допускают все, вот и ВС около трехсот раз отклонился от конституционных норм. О коалиционном правительстве народного доверия говорить рано — доверие еще надо заслужить. Если уж говорить о личной ответственности Ельцина, то почему не Хасбулатова, не Зорькина? Надо успокоиться и вместо предложенного проекта записать два пункта: доклад председателя Конституционного суда принять к сведению, а главам трех ветвей власти в недельный срок отработать меры, ведущие к со-гласию⁵⁷.

Казалось, вновь ожила отринутая, заклейменная, забракованная идея фиксации некой зоны согласия, худого, но мира. Несколькими репликами Хасбулатов дает понять, что она ему не чужда. И хотя один из ораторов оппозиции сообщает, что выступление президента вызвало у него чувство стыда, а другой истерически требует немедленно возбудить процедуру импичмента, продолжение работы переносится на следующий — впервые, кажется, в истории российских Съездов — воскресный день. Мало кто ожидал, что он станет кульминацией последнего Съезда российских депутатов.

У меня нет рационального объяснения того, почему утром 28 марта на Съезд был неожиданно вброшен проект постановления, наскоро сработанный ночью и как бы вытесанный топором. Скорее всего, возобладала растерянность главных действующих лиц. В изложении Хасбулатова события развивались так. Вечером 27 марта согласительная комиссия, которая бог весть кем и как была сформирована и в которую входили видные парламентарии, а также доверенные лица президента и премьера, села писать проект нового постановления. Хасбулатов с Ворониным уже собирались закончить свой рабочий день, когда звонок Зорькина задержал их в Кремле. (Ельцин, говорил Зорькин, может «предпринять неадекватные действия. Надо что-то делать».) Через полчаса прибыли Зорькин с Черномырдиным, которые пообещали уговорить Ельцина согласиться на одновременные перевыборы президента и парламента. На том и порешили. Рябов и Шахрай с экспертами остались писать документ. Утром, когда до открытия Съезда оставалось менее часа, проект с небольшими поправками санкционировала группа примерно из 20 лиц, к которой присоединились президент и спикер. Когда началось заседание, технические службы еще не успели размножить и раздать проект. Тем не менее медлить было нельзя, и после некоторых препирательств — кому выступать — согласительный документ пошел докладывать Хасбулатов⁵⁸.

Депутатам предложили заменить референдум, к проведению которого они уже склонились, приняв накануне за основу выгодные для себя вопросы, — выборами президента и парламента уже 21 ноября 1993 г. Это было главное. Но сверх того проект был буквально напичкан положениями, которые заведомо должны были вызвать раздражение в зале. Для юридического обеспечения деятельности будущего представительного органа предполагалось наделить его до принятия новой Конституции полномочиями Съезда. Спорные положения ст. 104 и 109 Конституции фактически отменялись; они должны были действовать «в части, не противоречащей принципу разделения властей», хотя оставалось неясным, кто будет определять эту «часть». Иными словами, парламент приглашали осуществить серьезную коррекцию Конституции простым постановлением, как и на VII Съезде. Но особенно возмутила депутатов «приманка», «корзиночка с фруктами», по выражению Исакова: продление их полномочий (и привилегий) до конца срока, на который они были избраны, независимо от того, будут они работать или нет. Мимо внимания оппозиции не прошло и то, что приостановление (а не отмена!) указа от 20 марта, гарантировалось лишь честным словом президента⁵⁹, которому она не верила. Обман депутаты разглядели и в перечне субъектов, от имени которых был внесен проект постановления. Среди них были указаны не только регионы и фракции (хотя не уточнялось, какие именно), но и правительство. Депутаты потребовали представить данные, когда и на каком заседании правительства, заведомо не собиравшегося в ночные часы, одобрен документ.

Надо было абсолютно не чувствовать настроения большинства Съезда, чтобы рассчитывать, что выход из тупика — а это был вообще-то далеко не худший выход — может быть найден на предложенном пути. Стоит ли удивляться, что такой документ, выскочивший как черт из табакерки, буквально взорвал Съезд?! Началось обсуждение, в ходе которого выступили 19 депутатов. Инициативу поддержали двое. По разным мотивам ее отвергли 13 депутатов. Утверждали, что соглашение антиконституционно, беспринципно, провокационно. Почти все гневно отвергли «подачку»: в преддверии выборов она могла только дискредитировать тех, кто бы ею соблазнился. За референдум как альтернативный путь выхода из кризиса высказались 10 депутатов. За отрешение или добровольную отставку президента — 9, за перевыборы Хасбулатова — 7. И когда проект поставили на голосование, он был провален с треском⁶⁰.

Теперь перед Съездом обозначилась иная развилка. Дорабатывать проект редакционной комиссии, варианты которого уже третий день маячили перед глазами депутатов (а в грозовой атмосфере его, конечно, могли лишь еще больше ужесточать). Или, развивая успех, броситься за более крупной добычей. Как минимум — провести референдум. (И тогда, говорили оппозиционеры, «дни Президента и его команды сочтены», ибо за ними лишь «эфемерное большинство»⁶¹ — в каком-то странном самообольщении противники Ельцина вообразили, будто страна находится в той же кондиции, что и зал, в котором они возбуждали друг друга.) Как максимум — реализовать давно уже обуревавшее их стремление: тут же добиться импичмента президента, а заодно и сменить Хасбулатова, который, по их мнению, вступил в очередной сговор с Ельциным. Не слишком задумываясь, не прислушиваясь к предостерегающим голосам, агрессивная оппозиция, как стая гончих, устремилась по второму пути⁶².

Доработанный проект редакционной комиссии «О неотложных мерах по сохранению конституционного строя РФ» был в третий раз поставлен на голосование за основу и вновь отверг-нут⁶³. А затем внушительным большинством в повестку дня были включены дополнительные вопросы об отрешении от должности президента (594 за, 287 против, 24 воздержались) и об отзыве председателя ВС (614, 253 и 41 соответственно) Еще большим числом голосов (695) было принято решение сразу перейти к тайному голосованию через кабины: депутатам и без обсуждения все было ясно ⁶⁴.

И вновь, как в декабре 1992 г., конфликт грозил выйти за стены Кремлевского дворца. Аналитические службы президента накануне и во время Съезда вели постоянный учет расклада сил в депутатском корпусе. По всем прогнозам выходило, что голосов для импичмента не хватит. Но твердых гарантий никто дать не мог. Президент был готов сохранить власть при любом повороте событий. Решение об отстранении Ельцина не вступило бы в силу, авторитетно свидетельствуют его помощники, разрабатывавшие резервный вариант. Об этом он и сам открыто заявил, придя на митинг, организованный его сторонниками у стен Кремля, на Васильевском спуске, как раз в те часы, когда началось тайное голосование. «Вы сегодня пришли вовремя, как раз угадали тот день, когда решается судьба президента, судьба ваша, судьба России, — говорил он, обращаясь к пришедшим на митинг, число которых, по разным оценкам, составляло от 50 до 100 тыс. человек. — Кто-то хочет взять на себя такую ответственность, чтобы забурлила Россия, чтобы начались беспорядки. Это будет на их совести... Я подчинюсь только воле народа».

При неблагоприятном для президента исходе голосования сценарий дальнейшего развития событий рисовался так. Президент не признает решение Съезда и объявляет о его роспуске. Информация об этом немедленно передается по радио и телевидению: мобильная телестудия уже стоит наготове в Кремле. Улицы Москвы заполняются демонстрантами (число сторонников президента, пришедших чуть раньше на митинг по первому зову, превосходило число его противников на контрмитинге оппозиции в 4—5 раз). Глава правительства окончательный выбор сделал: он стоит рядом с президентом на импровизированной трибуне. Там же — Попов, Лужков, Гайдар, другие лидеры демократов. Обращение с депутатами, вождями оппозиции, по-видимому, подсказали бы обстоятельства. Для начала они были бы блокированы в Кремлевском дворце службой безопасности, верной президенту. Никто, конечно, не мог предсказать, как события будут развиваться дальше, но ясно, что многое решится в первые часы, и фору получит тот, кто проявит большую решимость⁶⁵.

Все это, однако, имело смысл скорее как задел на будущее. Когда поздно вечером были объявлены результаты голосования, выяснилось, что у сторонников импичмента не было никаких шансов на победу. Это важно подчеркнуть. За включение вопроса в повестку дня проголосовали через электронную систему, как уже было сказано, 594 депутата. В тайном голосовании через кабины, позволявшем мобилизовать все наличные силы ⁶⁶, удалось собрать 617 голосов. Это был предел: до 689 — двух третей списочного состава — не хватало 72 голоса, и взять их было неоткуда ⁶⁷. Конечно, политически удар по президенту был нанесен сильный, но из голосования вовсе не вытекало, что для него бесперспективно оставаться в конституционном поле, в чем его сразу же стали убеждать наиболее нетерпеливые советники.

Примечательно голосование по Хасбулатову. За его отзыв было подано 339 голосов, то есть на 275 меньше, чем за включение вопроса в повестку дня, и на 178 меньше, чем было необходимо для смещения с поста ⁶⁸. Лидеры оппозиции, не доверявшие спикеру, все же расчислили, что повторение отрицательного для него голосования даст крайне нежелательный результат: президент останется на месте, а его антагонист в парламенте будет низвергнут, и дали соответствующую команду своим сторонникам. Это, впрочем, не помешало Хасбулатову интерпретировать итоги тайного голосования как собственный перевес над Ельциным ⁶⁹. На деле все обстояло иначе. Урок, преподанный спикеру на IX СНД, — ключ к пониманию его резко ужесточившейся позиции в последние месяцы существования этого парламента.

К 29 марта, последнему дню работы Съезда, исход противостояния на нем был ясен. Программу-максимум оппозиция реализовать не смогла. Теперь ей надо было закрепиться на занятых рубежах, выжав все, что можно, из двух постановлений: общего («О неотложных мерах по сохранению конституционного строя РФ») и по вопросу, выдвинувшемуся теперь на первый план, — о проведении референдума по доверию властям.

Проект первого из этих постановлений был вновь поставлен на голосование за основу и провален в четвертый раз. Началось голосование по пунктам. Примерно тем же числом голосов, что были поданы за отрешение Ельцина от должности, был одобрен пункт, в котором президент выставлялся единственным виновником конституционного кризиса. Все поправки, отмечавшие ответственность Верховного Совета, его председателя, а также открывавшие путь к устранению противоречий в Конституции и изданию законов, необходимых для проведения новых парламентских выборов (как это предлагал еще в первый день Зорькин), были решительно отвергнуты. После провала импичмента оставлять призыв к добровольной отставке президента и спикера было бессмысленно, и он был снят. Не прошло и предложение о создании Совета Федерации: «автономы» уже свою роль сыграли. Документ получился жесткий и односторонний, но мало к чему кого-либо обязывающий.

Теперь завершение Съезда зависело от того, каким выйдет постановление о референдуме, проект которого был принят за основу еще до скандала. Подтвердить свой мандат, получив на всеобщем голосовании вотум доверия народа, — эта идея стояла в центре политической стратегии Ельцина со времен VII Съезда. В очередной раз он заявил ее в обращении и указе 20 марта. Ельцин уже не настаивал, чтобы избирателям был предложен выбор: кому они доверяют вести государственные дела — президенту или парламенту. Теперь ему достаточно было выразительной поддержки собственной политики, и он, опираясь на прогнозы аналитической службы, рассчитывал такой вотум — на референдуме ли, на опросе ли — получить. Задача же оппозиции, раз уж пришлось согласиться на референдум, заключалась в том, чтобы максимально обесценить его результаты. И решать эту задачу она стала изобретательно.

Не поставить в той или иной форме вопрос также и о доверии депутатам означало слишком уж явно предложить гражданам игру в одни ворота. Это было бы не только неприлично (о приличиях российские политики не очень задумывались), но и политически проигрышно. Но один вопрос — о судьбе депутатов решили уравновесить тремя вопросами, относящимися к президенту, в расчете на то, что хотя бы по одному из них его перевес в общественном мнении даст сбой. Поэтому к вопросу о доверии президенту, поставленному самим Ельциным, был подверстан еще один, предложенный еще в первый день «сме-новцем» Валерием Шуйковым: «Одобряете ли Вы социальноэкономическую политику, осуществляемую Президентом и правительством с 1992 года?».

«Ход сильный, — напишет позднее Гайдар. — Даже мне на такой вопрос честно поставить в бюллетене коротенькое однозначное “да” непросто»⁷⁰. Ход, можно добавить, нечестный, ибо за общее направление социально-экономической политики парламент, принявший все основные экономические законы, должен был нести ответственность не меньшую, чем президент и правительство. А в какой мере просчеты и неудачи экономической реформы проистекали из действий правительства и в какой — из давления и некомпетентных вторжений Съезда и ВС, можно было обсуждать на научном семинаре, но никак не спрашивать «человека с улицы». Однако доводы о том, что вынесение на референдум социально-экономических вопросов прямо запрещено законодательством и что ответы на разные вопросы могут прийти в противоречие друг с другом, съездовское большинство слушать не стало. Ведь именно второму вопросу оппозиция отвела коронное место в бюллетене: голосование миллионов людей, брошенных в водоворот экономических преобразований, должно было нанести сокрушительный удар по реформаторам в правительстве и президенту.

Еще два симметричных вопроса предназначены были выяснить мнение граждан о досрочных выборах президента и депутатов. В ходе обсуждения их формулировок депутаты, освобождая себе поле для маневров, убрали дату «1993 год». Даже получив однозначный вердикт избирателей в пользу досрочных выборов, можно было бы назначить выборы президента, скажем, на 1993 г., а парламента — на конец 1994-го или даже начало 1995-го. А затем провалили задевавшую каждого поправку Равката Чеботаревского, Ивана Савченко и др., согласно которой результаты голосования по досрочным перевыборам депутатов должны оцениваться по каждому избирательному округу отдельно. Поскольку совестливые авторы предложения были коммунистами, его не поддержали и многие демократы⁷¹.

Острые споры разгорелись о том, как следует подводить итоги голосования: следует ли большинство исчислять от числа граждан, имеющих право быть внесенными в список для голосования, или же от числа принявших в нем участие. Понятно, что в зависимости от того, какое из этих двух чисел берется за основу расчета, итоги референдума по каждому вопросу могли бы получить, как и произошло на деле, противоположное истолкование. Согласно закону о референдуме 1990 г. решения по конституционным вопросам должны были приниматься большинством от всех лиц, имеющих право на участие в референдуме, по всем остальным — от реально принявших в нем участие. Юридически корректно было бы выяснить, какие из вынесенных на референдум вопросов носят конституционный характер, а какие нет. Но у большинства депутатов, в том числе у тех, кто неустанно твердил о защите Конституции, преобладал прагматический интерес. В соответствии с ним в проекте постановления было записано, что решения по всем четырем вопросам принимаются большинством от списочного числа. Считать противники президента умели, и они быстро сообразили, насколько выгоден им такой способ подсчета. По первому, второму и четвертому вопросам (о доверии президенту, его политике и о досрочных выборах депутатов) им легче было выиграть референдум, если доля поддерживающих исчисляется от максимальной цифры: чем она больше, тем менее вероятно, что большинство выразит доверие президенту и выскажется за досрочные выборы⁷².

Тщетно Сергей Шахрай, приводя всевозможные юридические, политические и моральные аргументы, добивался, чтобы итоги голосования устанавливались в соответствии с законом о референдуме. «Я не прошу вас поддержать поправку Президента — это дело почти безнадежное, — говорил он, обращаясь к враждебно настроенному залу. — Это вопрос сохранения вашего авторитета. Вопрос сохранения уважения к Съезду. Очевидный конституционный вопрос надо решать очевидным способом». Поправка, естественно, была отклонена. Но тут произошло неожиданное. Выступил один из лидеров «Смены» Андрей Головин. Я редко соглашаюсь с Шахраем, сказал он, но в данном случае его аргументация верна. Головин предложил разделить вопросы референдума на две группы. Третий и четвертый носят конституционный характер, так как положительный ответ на них предполагает проведение досрочных, не предусмотренных Конституцией выборов. Они требуют большинства от списочного состава. Иное дело — первые два вопроса: они не влекут за собой правовых последствий, имеют «консультативно-моральный характер». По этим вопросам «мы можем написать любую норму, это все равно ничего не будет означать... Мы просто сообщим цифру избирателей, поддержавших Президента.». Уставшие к концу четырехдневного марафона депутаты реагировали не столько на аргументацию, сколько на фигуру того, кто с нею выступал. Маятник голосования качнулся, но не достиг требуемой отметки: не хватило 3 голосов. Через 20 минут Головин добился повторного голосования, и его поправка была принята. Но это был еще не конец. Возник раскол в «Смене», и через час переголосования потребовал другой ее лидер Игорь Муравьев. На этот раз маятник двинулся в противоположную сторону, и первоначально записанная норма была восстановлена ⁷³. Спору этому, исход которого имел ключевое значение для дальнейших событий, предстояло получить завершение в Конституционном суде.

Незадолго до закрытия Съезда произошли еще два эпизода, сами по себе малозначительные, но обозначившие реальное соотношение сил. Первый — выступление Юрия Лужкова. Накануне вечером один из не очень заметных, а потому малоузнаваемых депутатов по дороге из Кремля в гостиницу «Россия», выйдя из коридора, охраняемого милицией и огороженного турникетами, вступил в спор с разгоряченными гражданами. В ходе «дискуссии» он, по его словам, получил «ушибленную рану головы и сотрясение головного мозга». На следующее утро безобразное, но заурядное рукоприкладство было подано на Съезде как «разгул, разбой и расправа над народными депутатами». (Об агрессии на антипрезидентском митинге, проходившем под лозунгами «Долой оккупационное правительства Ельцина!», «Депутат, добей гадину!» и т. п., страдальцы, естественно, не вспоминали.) Лужков был вызван «на ковер», но тон его выступления депутатам от оппозиции не понравился. Один из них предложил тут же решением Съезда снять Лужкова с работы, на что получил ответ: «Простите, ничего у вас не получится. Мэр избран москвичами, и москвичи вправе это сделать, но, простите, не Съезд»⁷⁴. Демократов эта отповедь привела в восторг, но не навела на полезные размышления. Считалось, что известное положение ст. 104 Конституции о праве Съезда принять и рассмотреть любой вопрос представляет серьезную угрозу российской демократии. На деле эта реликтовая норма, хотя и находилась в противоречии с принципом разделения властей, не могла действовать при данном соотношении сил. Это и напомнил депутатам московский мэр.

В данном случае можно было бы еще сказать, что депутаты замахнулись на неподвластный им региональный уровень. Но примерно в те же дни разгорался еще один мини-скандал. Раздраженный поведением Съезда, пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков сделал весьма нелицеприятное для депутатов заявление, не лишенное, по его собственному позднейшему признанию, «доли политической вульгарности». Съезд, сказал Костиков, «потерпев поражение в позорном намерении лишить посредством фальшивой и антиконституционной процедуры всенародно избранного Президента власти, не извлек никаких уроков из своего политического фиаско... поставил себя выше и вне закона, вышел за рамки демократической и российской цивилизации. превратил себя в мстительную коммунистическую инквизицию.» и т. п. Члены «Российского единства» встали в позу оскорбленной невинности. Некоторые демократические депутаты тоже сочли, что «Костиков позорит честь и достоинство Президента, .настоящих демократов». Съезд предложил президенту «освободить от занимаемых должностей лиц. наносящих ущерб стабильности конституционного строя и возбуждающих общественное недовольст-во»⁷⁵. Нечего и говорить, что президент не удостоил этот призыв даже ответом.

Все это необходимо иметь в виду при оценке исторического места IX Съезда. Его итогами были не удовлетворены обе стороны. «Съезд проигран и проигран бездарно, — говорил Анатолий Собчак на «узком совещании», созванном вскоре Ельциным. — Замах был на окончательные и силовые действия. Но где они? Их не было. И в результате снова все провисло». Сходные претензии высказали и другие участники этого совещания⁷⁶. Как писал позднее и Владимир Исаков, это был «Съезд неиспользованных возможностей»: 28 марта Ельцин «был на грани полной и окончательной утраты власти», но Съезд продемонстрировал «слабость и неоднородность сил оппозиции. Атмосфера схватки вскружила голову»⁷⁷. Совпавшие оценки антагонистов вытекали из того, что крайние силы в обеих коалициях были ориентированы на победу. В категориях победы—поражения оценивал произошедшее и сам Ельцин, так и не сумевший однозначно оценить, что же произошло на Съезде: «Правильно сработала моя жизненная тактика: играть на победу. Играть только на победу. Да. Это была победа. Но, с другой стороны, это было и поражение». «Еще одна такая победа, — комментировал В. Третьяков, — и побеждать будет некому»⁷⁸.

IX Съезд выявил дальнейшие передвижки в расстановке сил в парламенте, в решающей мере спровоцированные телевизионным обращением президента 20 марта, которое депутаты в общем справедливо оценили как репетицию не доведенного до конца государственного переворота. Число сторонников президента в парламенте сократилось до двухсот с небольшим. Максимум, который они могли собрать в голосованиях по острым вопросам, не превышал 250—270. Ядро оппозиции выросло до 450—475. Теперь уже без ее согласия провести было ничего нельзя. Вместе с колеблющимися, но тяготеющими к антипрезидентским силам депутатами оппозиция могла мобилизовать в рядовых ситуациях свыше 500 голосов, а в момент, потребовавший максимального напряжения сил, — 617. Этого было недостаточно для импичмента и изменения Конституции (скажем, для упразднения поста президента или превращения его в чисто декоративный), но консолидировало парламент как политический институт, бесповоротно противостоящий исполнительной власти.

То, конечно, не была армия Хасбулатова. Настоящие мотивы показной «примирительной» позиции спикера и его участие в провалившейся инициативе, взбудоражившей Съезд, не укрылись от внимания прессы. Еще в день открытия Съезда «Комсомольская правда» писала: «Р. Хасбулатов прекрасно понимает, что депутатскому большинству он нужен только в качестве испытанного бойца с Президентом. Между отставкой Ельцина и его собственной — дистанция максимум в несколько дней... Поэтому задача спикера достаточно сложна: используя натиск депутатского большинства, заставить Ельцина смириться с фактическим лишением его полномочий предыдущим Съездом. С другой стороны — сдержать агрессивную оппозицию любой ценой и снять вопрос о президентском импичменте, — по крайней мере, на этом Съезде»⁷⁹. Что он и попытался проделать, выйдя докладывать рожденный в ночных бдениях документ. Раз не оставалось более или менее значительного по численности «болота», его дирижерская палочка утрачивала силу. Истинные кукловоды — лидеры агрессивной оппозиции дали ему понять: отныне его роль — попутчик, и только по прагматическим соображениям он оставлен на высоком посту. Достижения при голосованиях кружили голову: антипрезидентская оппозиция все более впадала в «парламентский кретинизм» — болезнь, которая была известна еще в XIX веке. В неправовом, нестабильном обществе, не располагая почти ничем, кроме большинства на Съезде (отход от Ельцина части его прежних сторонников тогда еще не означал, что он утратил поддержку в обществе), оппозиция позволяла себе занимать бескомпромиссные позиции.

В отношениях президента и парламента, каким он стал к IX Съезду, произошел окончательный перелом. После всего, что было сказано и проголосовано, после неудавшейся попытки импичмента примирение было невозможно и политически, и — что, может быть, еще важнее — психологически. Неудавшихся подлостей люди не прощают, говорил Талейран, а именно так расценивал произошедшее Ельцин, в чем его поддерживали советники. Правда, комбинация с референдумом, разыгранная на Съезде, вывела игру из патовой ситуации. На месяц. Ибо лукаво задуманные и предписанные правила зачета итогов референдума, как можно было предположить и как оказалось на самом деле, не позволяли найти конституционный выход из положения. Противостояние просто переводилось в другую плоскость. «Кто же выиграл? — ставила вопрос газета, старавшаяся занимать объективную позицию, и отвечала: — да никто. Цугцванг — это когда в шахматах надо ходить, но любой ход ведет лишь к ухудшению позиции. Остается только пугать друг друга, провоцировать на резкие, самоубийственные ходы и симулировать активность. Ждать, пока ошибется противник, и подталкивать его к этому. Между тем, игры играми, а позиция на этой шахматной доске — ситуация в стране. Кризисная, голодная, накаленная до предела, а теперь еще поляризованная до предела.»⁸⁰.

Как только IX Съезд закончился, начали ломать стены зала, в котором проходили все девять Съездов. Депутатам здесь уже не суждено было появиться вновь. Обратимся еще раз к образам римской истории. «Настали иды марта!» — говорит в шекспировской пьесе Цезарь, вообразивший, будто предсказанная беда на этот раз миновала. «Но, Цезарь, не прошли.» — отвечает ему прорицатель⁸¹.

Примечания

¹ Статья, опубликованная в газете «Московские новости» 14 марта 1993 г.

² Постановление ВС РФ «О повестке дня VIII (внеочередного) Съезда народных депутатов Российской Федерации». — Архив автора; Восьмой (внеочередной) Съезд народных депутатов Российской Федерации 10—13 марта 1993 г.: Стенографический отчет. — М., 1993. — С. 7—43, 410.

³ Там же. — С. 3—6.

⁴ Там же. — С. 43.

⁵ Там же. — С. 45—49.

⁶ Там же. — С. 49—51.

⁷ Там же. — С. 51—67.

⁸ Там же. — С. 213—215.

⁹ Там же. — С. 73.

¹⁰ Там же. — С. 103—104.

¹¹ Проект постановления СНД РФ «О мерах по осуществлению конституционной реформы в Российской Федерации (О постановлении VII СНД РФ “О стабилизации конституционного строя Российской Федерации”)». — Архив автора. Принятый текст постановления см.: Восьмой (внеочередной) Съезд... — C. 415—417. В первый день работы Съезд отклонил наскоро подготовленный редакционной комиссией проект постановления (за — 420, против — 375 голоса). На следующий день было проведено рейтинговое голосование по трем представленным проектам постановления: президента (за — 382 голоса), руководителей республик и глав администраций (за — 526 голосов) и редакционной комиссии (за — 623 голоса). Последний и был принят за основу 665 голосами, почти конституционным большинством (Восьмой (внеочередной) Съезд. — C. 139, 173).

¹² Там же. — С. 264—265.

¹³ Там же. — С. 148—160.

¹⁴ Запись на заседании редакционной комиссии VIII СНД 11.03.1993. — Архив автора.

¹⁵ Восьмой (внеочередной) Съезд. — C.164. «Правительство не подконтрольно парламенту, а надо, чтобы оно было подконтрольно», — бросил в одной из своих реплик как бы мимоходом Хасбулатов (Там же. — С. 201).

¹⁶ Там же.— С. 311—312.

¹⁷ Там же. — С. 313, 314, 327.

¹⁸ Проекты постановлений VIII СНД «О всероссийском референдуме». — Архив автора.

¹⁹ Восьмой (внеочередной) Съезд. — С. 418—419.

²⁰ Там же. — С. 418.

²¹ Там же. — С. 140—146.

²² О состоянии конституционной законности Российской Федерации (Рос. газ. — 1993. — 11 марта).

²³ Восьмой (внеочередной) Съезд. — С. 194—201. Тема эта была продолжена в выступлении Бориса Золотухина, показавшего, что одним из своих распоряжений Хасбулатов «назначил себя то ли управляющим, то ли заведующим Верховным Советом». Золотухин предложил упразднить пост председателя ВС (Там же. — С. 215—216). Предложение это, естественно, не вызвало поддержки на VIII Съезде, но получит неожиданное продолжение на IX.

²⁴ Запись на Круглом столе «Консерваторы и либералы в будущем России». 14.03.1993. — Архив автора.

²⁵ Надежда, например, сохранялась у 13 и 17% респондентов (Общественное мнение-2002 / ВЦИОМ. — М., 2002. — С. 21).

²⁶ Реформа по Гайдару: 500 дней спустя. Доклад, подготовленный в апреле 1993 г. группой экономистов во главе с Е. Ясиным и при участии С. Алексашенко, И. Липсица, А. Нещадина, Д. Никологорского, В. Волконского, А. Илларионова, М. Задорнова и др. — М., 2002. — С. 179. — (Эксперт. ин-т / Избр. докл.).

²⁷ Восьмой (внеочередной) Съезд. — С. 396. Еще более значительной представлялась Хасбулатову его собственная роль. Если бы Ельцин видел, писал он позднее в своих мемуарах, «...что я боюсь его, парламент был бы разогнан еще в 1992 году. Если бы меня не терзали и слева, и справа, думаю, он не стал бы готовиться к перевороту и в сентябре 1993 года — не решился бы» (Хасбулатов Р. Великая российская трагедия. — Т. 1. — М., 1994. — С. 101).

²⁸ Документ «О политической ситуации после VIII СНД РФ», принятый на расширенном заседании Совета фракции «Согласие ради прогресса» 10.03.1993.

²⁹ Именно так оценивал ход событий и сам Ельцин: «После восьмого Съезда я стоял перед серьезным выбором. Либо Президент превращается в номинальную фигуру и вся власть в стране переходит к парламенту. Либо я должен предпринять какие-то шаги, которые бы разрушили создавшийся дисбаланс» (Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 305).

³⁰ На последнем направлении борьба шла с переменным успехом. Депутаты, да и некоторые министры под флагом «поддержки производства» добивались государственных дотаций, федеральных программ, требовавших обильных централизованных капиталовложений, ассигнований на поддержку регионов и т. п. Но, замечает Гайдар, «если бы все принятые правительством в первой половине 1993 года решения в полной мере финансировались, крах денежной системы, гиперинфляция стали бы неизбежными» (Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. — С. 254—255).

³¹ Восьмой (внеочередной) Съезд. — C. 264. Ту же мысль он повторит в мемуарах: «Когда на тебя в упор или украдкой смотрят ухмыляющиеся, уверенные в полной своей безнаказанности депутаты — сложно точно и адекватно реагировать. Вы не представляете, какая это тяжесть» (Ельцин Б. Указ. соч. — С. 304).

³² Эпоха Ельцина. — М., 2001. — С. 289—290. «На том памятном совете, — не без иронии замечает Попцов, — все убеждали Президента, что на VIII Съезде он не проиграл, а выиграл» (Попцов О. Хроника времен «царя Бориса». — М., 1995. — С. 265).

³³ «Когда собираешь Совет из людей, которые думают так же, как сам президент, получаешь соответствующие рекомендации», — суммировал общую реакцию членов фракции Юрий Нестеров (Запись встречи депутатов фракции «Согласие ради прогресса» с С. Ковалевым 18.03.1993. — Архив автора).

³⁴ Ежедневные новости агентства «Postfactum». — 1993. — 10.03. — 17:30.

³⁵ Шестая сессия ВС РФ. Бюллетень № 17 совместного заседания Совета Республики и Совета Национальностей 21 марта 1993 г. — С. 41.

³⁶ Там же. — С. 9, 20, 25, 30, 40.

³⁷ Шевцова Л. Режим Бориса Ельцина. — М., 1999. — С. 120.

³⁸ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 307.

³⁹ Эпоха Ельцина... — С. 288, 291, 298—300.

⁴⁰ Шестая сессия ВС РФ. Бюллетень № 17... — С. 16.

⁴¹ Эпоха Ельцина... — С. 290—291; Филатов С. Совершенно несекретно. — М., 2000. — С. 270—272. Идея заручиться поддержкой вице-президента и секретаря Совета безопасности, «сделать их союзниками», принадлежала Филатову. Но Скоков и слушать не захотел, а Руцкой принялся сначала переписывать текст указа, но после консультаций со Скоковым поставить визу отказался.

⁴² Шестая сессия ВС РФ. Бюллетень № 17. — С. 12—14.

⁴³ Третьяков В. Президент играет ва-банк (Независимая газ. — 1993. — 23 марта; Он же. Русская политика и политики в норме и патологии. — М., 2001. — С. 113).

⁴⁴ Костиков В. Роман с президентом. — М., 1997. — С. 173.

⁴⁵ Эпоха Ельцина... — С. 294.

⁴⁶ Заключение Конституционного суда Российской Федерации о соответствии Конституции Российской Федерации действий и решений Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина, связанных с его обращением к гражданам России 20 марта 1993 года (Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации. — 1993. — 1 апр. — № 13. — Ст. 466).

⁴⁷ Особые мнения судей Конституционного суда Э. М. Аметистова, Н. В. Витрука, Т. Г. Морщаковой в связи с заключением Конституционного суда Российской Федерации о соответствии Конституции Российской Федерации действий и решений Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина. (Ведомости Съезда народных депутатов и Верховного Совета Российской Федерации». — 1993. — 1 апр. — № 13. — Ст. 466).

⁴⁸ Девятый (внеочередной) Съезд народных депутатов Российской Федерации. 26—29 марта 1993 г.: Стенографический отчет. — М., 1994. — С. 31—32.

⁴⁹ Там же. — С. 34—35, 119—120.

⁵⁰ Там же. — С. 4—6. Такой хитроумный прием закрепления у власти был уже опробован и Иваном IV, и Сталиным.

⁵¹ Там же. — С. 41—45.

⁵² Там же. — С. 52, 60, 135—136, 89, 97, 157, 127—133, 103—109, 45—49, 143, 116, 71.

⁵³ Мой коллега, пути которого пересекались с Андроновым в журнале «Новое время» в 50-х годах, рассказывал, что еще тогда, лишь только возникала необходимость поручить кому-либо особенно грязное дело — написать лживую статью, произнести верноподданническую речь на собрании — «привлекали Иону». Таким он запомнился и мне в качестве депутата. «Одним из солдат “холодной войны”, излагавшим на Съезде сталинскую концепцию», назвал его Сергей Ковалев. См.: Девятый (внеочередной) Съезд. — С. 114.

⁵⁴ Там же.

⁵⁵ Первое предложение голосовалось дважды: за него было подано соответственно 315 и 342 голоса, второе поддержали 475 депутатов (Там же. — С. 163—167).

⁵⁶ Там же. — С. 189—199.

⁵⁷ Там же. — С. 201—203.

⁵⁸ Хасбулатов Р. Великая российская трагедия. — Т. 1. — М., 1994. — С. 113—116. Автор мемуаров сетует на непорядочность контрагентов, которые таким образом его «подставили» («Откровенно говоря, видя их трусость, я их просто презирал в этот момент»). Хасбулатов утверждает, будто в текст проекта, розданного депутатам, не было внесено положение об одновременных выборах. Однако имеющаяся документация это не подтверждает.

⁵⁹ Девятый (внеочередной) Съезд. — C. 207—209, 211—213.

⁶⁰ За него было подано 130 голосов, против — 687, воздержались 31 (Там же. — С. 247).

⁶¹ Там же.— С. 245, 227.

⁶² Накал страстей в зале в те часы был так велик, что немедленно заняться импичментом требовали не только люди с замутненным сознанием, но и те лидеры оппозиции, которые, как Рыбкин, отличались здравым взглядом на вещи (Там же. — С. 221).

⁶³ Характерно, что число его сторонников к этому времени даже сократилось: 302 — за, 305 — против, 52 воздержались (Там же. — С. 254).

⁶⁴ Накануне предложение о включении вопроса об импичменте не прошло. За него было подано 475 голосов, против — 337, 46 воздержались (Там же. — С. 167, 257).

⁶⁵ Эпоха Ельцина... — С. 306—310; Костиков В. Указ. соч. — С. 176—178; Гайдар Е. Указ. соч. — С. 262—264; Russia and CIS Today / RFE/RL Research Inst. // ITAR-TASS Daily News. — 1993. — March 28.

⁶⁶ Несмотря на возражения, Съезд постановил, чтобы члены счетной комиссии были направлены с бюллетенями даже в больницы, где находились некоторые депутаты.

⁶⁷ Девятый (внеочередной) Съезд. — С. 311. И сторонники, и противники президента (первые, видимо, еще не оправившись от пережитой опасности, вторые, стремясь внушить, как близка была победа), поразительным образом путаясь в цифрах, преуменьшают «недостачу» голосов за импичмент. Помощники президента утверждают, что не хватило «около 30 голосов» (Эпоха Ельцина... —

С. 309), Воронин — «каких-то единиц» (Воронин Ю. Свинцом по России. — М., 1995. — С. 30); Хасбулатов — «нескольких» (Хасбулатов Р. Указ. соч. — С. 117).

⁶⁸ В данном случае требовалось простое, а не конституционное большинство. См.: Девятый (внеочередной) Съезд.... — С. 312.

⁶⁹ Там же. — С. 264—265, 313.

⁷⁰ Гайдар Е. Указ. соч. — С. 264.

⁷¹ Формулируя вопросы, выносимые на референдум, депутаты прикидывали, какова вероятность их вторичного избрания и как может выглядеть ответ по социально-экономической политике. В их распоряжении были данные опросов, проводимых социологической службой ИСПИ — института, по политической ориентации близкого ВС. На вопрос «Голосовали ли бы Вы опять за того же кандидата, что и прежде, в марте 1993 г.?» положительный ответ дали 10% опрошенных, отрицательный — 52%. На вопрос же «Как сказался переход на свободные цены на Вашем экономическом положении?» 21% респондентов ответили «Денег пока хватает», 67% — «Денег не хватает» и 8% — «Иногда голодаем» (Социальная и социально-политическая ситуация в России: Состояние и прогноз. — Ч. 2 / ИСПИ РАН. — М., 1993. — С. 13, 21).

⁷² Правда, по третьему вопросу такая норма работала в пользу президента, но депутатам было важнее сохранить себя, а отставки Ельцина добиваться голосованием по первым двум вопросам. Тем более что он, будучи уверен в народной поддержке, публично пообещал добровольно подать в отставку, если не получит доверия на референдуме.

⁷³ Девятый (внеочередной) Съезд. — С. 397—399, 404—405, 411, 428— 429, 544—545, 551.

⁷⁴ Там же. — С. 315—316, 362—364.

⁷⁵ Там же. — С. 382—383, 462; Костиков В. Указ. соч. — С. 170—171; Russia and CIS Today / RFE/RL Research Inst. // ITAR-TASS Daily News. — 1993. — March 29.

⁷⁶ Эпоха Ельцина... — С. 311—312.

⁷⁷ Исаков В. Госпереворот: Парламентские дневники 1992—1993. — М., 1995. — С. 287—290.

⁷⁸ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 311; Третъяков В. Указ. соч. — С. 125.

⁷⁹ Комсомол. правда. — 1993. — 26 марта. К концу Съезда дело уже обстояло иначе. Можно согласиться с О. Попцовым в том, что с самыми серьезными потерями с IX СНД ушел Хасбулатов: «Самостоятельность Хасбулатова перестала быть таковой. Спикеру “погрозили пальцем”, спикера предупредили. То, что замысел удался, показали все следующие месяцы. И теперь, по законам логики, сам Хасбулатов обостряет ситуацию в отношениях между парламентом и президентом, дабы скрыть свою несамостоятельность» (Попцов О. Указ. соч. — С. 326).

⁸⁰ Россія. — 1993. — 5 апр.

⁸¹ Шекспир У. Полн. собр. соч. — Т. 8. — М., 1959. — С. 263.





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---