Глава 15. Ставки повышаются. Напряжение растет

Никакая чужая жертва во имя мира не может считаться слишком большой.

Карел Чапек

ВЗГЛЯД ИЗ 1992 года

Изменившейся после VI Съезда ситуации были посвящены мои публикации того времени. Проглядев их, читатель может сказать: автору настолько дорог был уход от жесткой конфронтации, что невероятное развитие событий представлялось ему возможным. Тем не менее у меня и сегодня нет желания пересматривать выраженную тогда политическую позицию — если не считать немногих опрометчивых суждений, которые я не счел нужным исключить из текстов. Финал процессов, развернувшихся на VI Съезде и сразу после него, известен. Но еще не все было предрешено, и отстаивание неосуществившейся альтернативы — независимо от шансов на успех — не кажется мне делом бессмысленным.

Судороги российского парламентаризма¹ В конце 60-х годов, когда незыблемость социально-политического строя в нашей стране казалась неоспоримой, А. Амальрик, автор известного «самиздатского» памфлета «Просущест-

вует ли СССР до 1984 г.?», отмерил срок существования могущественному государству в полтора десятка лет. Если учесть, что дата была названа условно, ради переклички со знаменитой оруэлловской антиутопией, а перемены, которые повели к распаду СССР, начались в 1985-м, предсказание оказалось точным.

Чтобы оценить долговечность российского парламента образца 1990 г., не надо обладать дерзостным провидением Амальрика. Во многом аналог союзного Съезда, бесславно сошедшего с политической сцены вслед за гибелью Союза, российский Съезд вроде бы движется по тому же пути. Его престиж в глазах общественного мнения неудержимо катится вниз, а требования тем или иным путем покончить с этим Съездом — лишь верхушка айсберга. Под нею угадывается целеустремленная и упорная работа влиятельных сил, направленная на досрочный роспуск Съезда.

Новое противостояние. Не успел завершиться VI Съезд народных депутатов, на котором противоборствующие стороны, померявшись силами, сошлись все-таки на том, что худой мир лучше доброй ссоры, как стала набирать новые обороты анти-съездовская кампания. <.. .>

В политическом развитии России все более отчетливо прорисовывается содержание новой фазы: раздробление каждой из двух главных коалиций, прежде противостоявших друг другу, размывание прежней границы между ними и возникновение новых политических союзов, тяготеющих к институтам либо законодательной, либо исполнительной власти. <.>

Полюсами нового размежевания, своеобразными центрами притяжения в общероссийском масштабе (поскольку партийная система все еще остается в младенческом состоянии) начали становиться исполнительная и законодательная власти. Противоречия между ними, которые прежде были подчинены главному противоречию и имели сравнительно второстепенное значение в политической борьбе, выдвигаются на главенствующую роль.

К сожалению, не только многие участники событий, но и аналитики не смогли преодолеть инерцию доавгустовских представлений, увидеть свежим взглядом новую расстановку сил и изменившуюся роль различных государственных институтов. Новая ситуация рассматривается в прежнем ключе противостояния демократов и партократов, в общественное сознание внедряется чернобелая схема, в которой президент и правительство — двигатель, а парламент — тормоз реформы, а поскольку доверие к президенту в обществе значительно выше, чем доверие к парламенту, возникает искушение: воспользоваться моментом и освободиться от такого парламента одним ударом, как было покончено с союзным Съездом. В действительности и президентские, и парламентские структуры в ходе реформы играют неоднозначную роль.

Президент. И сегодня президент России остается одной из основных движущих сил, более того, символом реформы в сознании широких общественных слоев. Но нельзя отождествлять громоздкие наслоения структур исполнительной власти вокруг президента и демократический лагерь (тоже, впрочем, быстро дифференцирующийся). Бесспорно, что своими успехами, самим избранием Б. Ельцин во многом обязан демократам. В свою очередь, для демократических политиков и депутатов Ельцин сыграл роль своеобразного локомотива, без которого состав мог бы остаться на запасных путях. И он это обстоятельство не просто понимает, но и строит, исходя из него, отношения со своей парламентской базой.

Неразвитость партийной инфраструктуры и отсутствие устойчивого большинства в парламенте создают вокруг президента политически разреженное пространство, делают его курс в значительной мере личной политикой, открывают ему немалый простор для выбора сотрудников, в том числе ближайших, позволяют часто обращаться к импровизациям. Вместе с тем жесткие социально-экономические реалии, кадровый голод, черты личности политика, прошедшего всем известную школу, накладывают свои отпечаток на действия президента, делают его политику равнодействующей разных влияний: влияний людей и влияний обстоятельств.

Кажется непостижимым, что в течение нескольких месяцев после августа 1991 г. в системе президентской администрации правительство представляли люди временные, не облеченные необходимыми полномочиями, отчетливо сознававшие эту свою ущербность и потому не способные к решительным действиям. Потеря темпа, серьезно осложнившая всю экономическую и социально-политическую ситуацию в России, определялась, вероятно, трудностями адаптации. Главные проблемы теперь оказались связаны не с расширением полномочий президента (они и так достаточно велики) и не с сокрушением какой-то организованной политической силы, а с комплексом созидательных задач в экономике и обществе, которые ни президент и его правительство, ни поддерживающие его демократические силы в стране и парламенте решать не научились. Обучение, как теперь стало ясно, обещает быть трудным и длительным. Есть, однако, два момента, вызывающих особую тревогу.

Во-первых, в органах исполнительной власти, как, впрочем, и в парламенте, формируются и отвердевают новые структуры, преследующие собственные, далеко не всегда благовидные цели. На ключевые посты в президентской администрации один за другим стали выдвигаться люди, мягко говоря, не вызывающие доверия у демократов; напротив, честные и самостоятельные люди нередко оказываются под огнем со стороны своих влиятельных коллег в институтах исполнительной власти. Ближайшее окружение, своего рода «личный кабинет», регулирующий доступ к президенту, потоки идущей к нему информации, разнороден и разнокалиберен и, как мне видится, не отличается от парламента ни квалификацией, ни приверженностью демократическим ценностям.

Во-вторых, серьезную озабоченность вызывает непредсказуемость, видимая импульсивность ряда важных шагов президента, что уже демонстрировалось неоднократно и всякий раз повергало в смятение его сторонников, имеющих и ценящих собственную самостоятельную позицию, давало новые поводы, не всегда безосновательные, для нападок его противникам. Накануне VI Съезда между президентом и «Коалицией реформ» — объединением демократических депутатов — был заключен своего рода пакт о сотрудничестве и взаимных консультациях. Логично ожидать, что новую инициативу президента по поводу референдума, равно как и переформирование правительства, следовало бы обсудить с его союзниками в парламенте. Вместо этого произошла (или была сознательно организована) утечка информации о том, что в президентском окружении хладнокровно разрабатываются различные варианты досрочного роспуска парламента, а затем последовали персональные назначения сомнительного свойства².

В итоге президентская администрация, неизвестно на основе каких критериев сформированная, чудовищно разбухшие министерские структуры, многие представители президента на местах, в своеволии и лихоимстве превзошедшие старую парт-бюрократию, вовсе не являются чистым воплощением демократии. Если на все это еще можно было закрывать глаза тогда, когда структуры российской исполнительной власти в масштабе СССР оставались в оппозиции, то неслабый противовес им в виде парламентского контроля необходим и сейчас, и на будущее.

Парламент. Но, может быть, нынешний российский парламент (или, точнее, квазипарламент) настолько негоден, что его надо удалять безотносительно к качествам исполнительной власти? Ведь в нашей стране так повелось, что прошлые заслуги — скорее отягчающие, чем смягчающие сегодняшнюю вину обстоятельства. К тому же в революциях прошлого (а Россия, несомненно, переживает, хотим мы этого или нет, революционный переход от одного общественного строя к другому) парламенты нередко отставали от хода событий и оказывались чаще «короткими», чем «долгими».

Главных вопросов, на которые надо ответить, определяя отношение к судьбе Съезда, на мой взгляд, три. Во-первых, выполняет ли он по-прежнему определенные, хотя и ограниченные, полезные функции или стал тормозом развития, основным оплотом консервативных сил? Во-вторых, можем ли мы на данном этапе получить лучший парламент? И, в-третьих, насколько продуктивны с точки зрения утверждения демократического строя в России те способы, которыми может быть проведена замена либо удаление Съезда (а заодно, возможно, и Верховного Совета)? Надо признать, что немалый вклад в дискредитацию Съезда и, что особенно скверно, парламентаризма вообще внес сам Съезд, в особенности на шестой своей сессии. Утомительный марафон обсуждения и голосования сотен поправок к документам, когда Съезд превращался в собственную редакционную комиссию численностью в тысячу человек, прерывался сражениями за немногочисленные микрофоны, чуть ли не доходившими до рукопашной, щедро рассыпаемыми оскорблениями, истериками целых делегаций и неиссякавшими репликами председательствующего, вообразившего себя великим шутником и непревзойденным ментором. Уровень политической культуры нашего парламента был продемонстрирован urbi et orbi со всей наглядностью.

Справедливости ради надо сказать, что российский Съезд, действительно, дефектен и по замыслу, и по исполнению. <.. .> С таким парламентом, конечно, надо расставаться. При всех различиях между разными проектами новой Конституции, выброшенными на политическую биржу, все они — за единственным исключением проекта маловлиятельной группы коммуни-стов-ортодоксов³ — исходят из ликвидации двухступенчатого законодательного органа. Вопрос заключается, однако, в том, когда и как это следует делать. Антисъездовская позиция состоит в том, что время для его устранения пришло, потому что на VI Съезде обозначился отчетливый сдвиг вправо и ставить судьбу реформ в зависимость от законодательного собрания, претендующего на собственное верховенство в духе известного лозунга «Вся власть Советам!», означает идти на слишком большой риск. Ни одно из этих утверждений не кажется мне вполне обоснованным.

Прежде всего возникает вопрос: почему же, обладая столь явным перевесом, противники президента и правительства не добились открыто заявленных ими еще до Съезда целей: уволить правительство в отставку, вывести президента из правительства и лишить его дополнительных полномочий, утвержденных V Съездом. Ответ прост: <.> большинство Съезда вовсе не занимало непримиримую позицию по отношению к президенту и правительству.

Однако еще важнее: к VI Съезду весьма существенные сдвиги произошли в социально-политической ситуации, в расстановке сил в парламенте и в обществе. Непременным атрибутом демократических сил перестала быть безусловная поддержка президента и тем более правительства, равно как и оппозиция им в более или менее резкой форме — характерным признаком консервативной платформы. Конечно, прежнее противостояние было слишком глубоким и острым, чтобы не наложить отпечаток на политические сражения в ходе VI Съезда, что особенно отчетливо проявлялось при голосованиях по вопросам, традиционно раскалывавшим Съезд (частная собственность на землю) или связанным с идеологической символикой. К тому же политические и личностные связи обладают немалой инерционностью. Но деление на «наших» и «не наших», которое показывают принятые рейтинги депутатов, не в силах отразить движение к значительно более сложной, многополюсной политической структуре Съезда: при голосованиях по разным вопросам одни и те же люди выступают в различных комбинациях.

Эта тенденция будет усиливаться, потому что время сравнительно простых альтернатив с однозначным выбором («план» или «рынок», Союз или Россия, Горбачев или Ельцин и т. д.) ушло, осталось в доавгустовской эпохе, противостояние двух — только двух! — организованных сил закончилось. Даже сделав выбор в пользу правительства реформ, надо понимать, что не всякое оппонирование этому правительству, включая голосование против его предложений по тем или иным вопросам, есть оппозиция реформам. Сама экономическая реформа не предполагает однозначных решений: предпочтение варианта Гайдара варианту Сабурова может иметь большие или меньшие экономические резоны, но не является признаком большей или меньшей «демократической» ориентации, равно как и критика курса правительства не соединяет в один лагерь Явлинского со Сло-бодкиным или Бабуриным.

Да, в ходе бесчисленных голосований по экономической реформе и Конституции Съезд совершенно определенно склонился в пользу прерогатив парламента и ревниво относился к расширению полномочий исполнительной власти, к превращению временных прав, предоставленных президенту, в постоянные конституционные нормы. Состязание исполнительной и законодательной власти, доходящее подчас до острых столкновений, присуще политической жизни многих стран. Российский парламент еще не определил окончательно своей позиции в том, как должен выстраиваться баланс между двумя ветвями государственной власти. Но его претензии (в чем-то, возможно, чрезмерные, а в чем-то и вполне обоснованные) можно оценить как угрозу демократии, только приняв в качестве бесспорной предпосылку, настойчиво вбиваемую в массовое сознание: «антинародный» парламент противостоит «народному» президенту.

О превращениях президентской администрации уже говорилось выше. Меняется и российский парламент. Неудержимо идет естественный процесс дифференциации и вчерашних демократов, и вчерашних консерваторов. Если вынести за скобки действительно спорные вопросы о распределении полномочий законодательной и исполнительной власти, оптимальная модель которого для наших условий еще не найдена и по которому большинство на VI Съезде оказывалось то на одной, то на другой стороне, то показательна как раз относительная слабосильность тех, кто выступал с крайних позиций, будь то правых или левых. <...>

Несомненно, работа Съезда поражает малой своей продуктивностью, но главный его дефект — неспособность в полной мере и своевременно дать законодательное обеспечение проводимым реформам; соперничество не программ, а групп и лиц; предпринимаемые с разных сторон постоянные попытки вмешательства во все без исключения сферы государственной политики и социальной жизни — от московских демонстраций до положения в Ленинской библиотеке. В конечном счете это связано с провалом всех до сих пор предпринимавшихся попыток создать в парламенте устойчивое большинство, способное взять на себя ответственность за принятый курс.

Отчетливо выявившейся экспансии исполнительной власти в законодательную деятельность противостоит стремление конкурирующих сил в парламенте снова и снова вторгаться в сферу непосредственного управления посредством предписаний и указаний, по всякому поводу возбуждать общественное мнение во славу честолюбивых парламентариев, легко зарабатывающих политический капитал на критике действительных и мнимых недостатков и упущений. Баланс исполнительной и законодательной власти в сложившейся практике стал строиться не на их разделении и взаимном уважении «территории» партнера, а на постоянных стычках и перетягивании каната.

Выход из создавшегося положения непримиримая оппозиция в парламенте видит в том, чтобы переформировать и подчинить себе правительство, связать руки президенту и обеспечить доминирование Съезда над Верховным Советом. В свою очередь, сторонники жесткой линии в окружении президента, видимо, к весне 1992 г. решили взять курс на роспуск парламента или по меньшей мере его наиболее раздражающей и наименее работоспособной составляющей — Съезда.

Референдум. Существует, по-видимому, только один более или менее укладывающийся в конституционные рамки способ решения этой задачи: проведение референдума то ли о судьбе Съезда непосредственно, то ли о новой Конституции, утверждение которой на референдуме предполагает роспуск данного Съезда и новые парламентские выборы в близкой перспективе.

Вопрос о проведении референдума с разными формулировками, но непременно референдума и непременно возможно скорее (а за ним и новых выборов) стал еще в преддверии VI Съезда все более настойчиво выталкивать в центр политической жизни различные силы, не удовлетворенные существующим положением. Спустя некоторое время возникла парадоксальная ситуация: противники данного парламента еще не определили, с какими вопросами следует обратиться к избирателям, но уже начали выстраивать своих сторонников в боевые порядки, формируя комитеты по проведению референдума, орггруппы на местах и т. п. Готовится звонкая политическая кампания апелляции к народу, высшую волю которого будто бы призван выразить референдум, коль скоро этого не может сделать консервативный парламент. Возражения против скорейшего проведения референдума и выборов уверенно квалифицируются как явный признак антидемократической позиции, лишение граждан их прав. Какие доводы можно противопоставить этой быстро набирающей обороты кампании?

Следует прежде всего подчеркнуть, что референдум — лишь один из инструментов, которыми располагает демократия. Но это отнюдь не единственный и даже не наиболее совершенный ее инструмент, как полагают безоглядные защитники «прямого народоправства». Представительная демократия более приспособлена к решению сложных проблем, когда выбор приходится осуществлять не из двух-трех, а из множества вариантов, находить промежуточные, компромиссные решения. Но даже и в тех случаях, когда избирателю предлагается ответить «да» или «нет» на сравнительно простые вопросы, большинство вовсе не заведомо принимает верные решения. Хорошо известны бонапартовские плебисциты середины прошлого века во Франции, обеспечившие победу президента над Законодательным собранием, а затем и переход от республики к империи, референдум 1938 г. в Австрии, санкционировавший гитлеровский аншлюс, и многие другие. На нашей памяти и всесоюзный референдум в марте 1991 г. с хитроумно поставленным вопросом, ничего не выявивший и ничего не решивший.

Правда, роспуск Съезда предлагается осуществить не впрямую, а посредством принятия на референдуме новой Конституции (как вариант отстранения Съезда от утверждения Конституции). Вообще-то в конституционной истории ряда государств можно найти случаи вынесения исполнительной властью Основного закона на утверждение плебисцитом; обычно это происходило в странах с авторитарным режимом, но именно таким образом вышла и Франция из острого политического кризиса в 1958 г. Примеры такого рода довольно редки и к тому же Россия — не Франция с укорененным в глубокие исторические традиции гражданским обществом. В принципе трудно что-либо возразить против одобрения всеобщим голосованием проекта Конституции, прошедшего основательную проработку в парламенте или Учредительном собрании: она получает дополнительную легитимацию. Но нам предлагают референдум не в дополнение, а взамен парламентского вотума, либо такой порядок, при котором последнее слово по спорным статьям проекта (прежде всего по соотношению между исполнительной и законодательной властями) останется за президентом. Это означает, что вынесенный на референдум текст придет к избирателям не из парламента, где можно достичь взвешенного баланса интересов, а из круга лиц, которые в силу тех или иных причин получат контроль над ним на заключительной стадии процесса. Скорее всего, это будут люди, в решающий момент приобретшие, как уже бывало, наибольшее влияние в окружении президента.

Собственно, этого и добиваются сторонники скорейшего референдума, сомневающиеся в способности данного Съезда принять цельный демократический проект. Основания для таких сомнений есть. Но лучше, на мой взгляд, подождать с Конституцией, чем базировать сам процесс ее утверждения не на принципе разделения властей, в соответствии с которым принятие законов — дело парламента, а на плебисцитарном единении главы исполнительной власти и народа, восторженно скандирующего его имя. Людям, возбужденным благородным нетерпением, следовало бы задуматься, какого рода прецедент они пытаются создать на старте новой конституционной истории России. Ведь оружием референдума как средством разрешения конфликта между исполнительной и законодательной властью могут снова и снова соблазняться и будущие политики, противостояние между которыми, надо думать, будет персонифицировано не так, как сегодняшний по видимости простой выбор между любезным им президентом и ставшим сейчас несимпатичным спикером парламента. Как же можно, добиваясь ближайшей цели, не просчитывать чуть более отдаленных последствий своих действий? Ведь огромный исторический опыт говорит, что усиление исполнительной власти и принижение законодательной — путь куда угодно, но только не к конституционной демократии. Между тем все варианты референдума нацелены как раз на изменение баланса, пусть неустойчивого, во многом неудовлетворительного, в пользу исполнительной власти.

Есть соображения и более практического характера. Наше общество для проведения экономической реформы (чем в первую очередь озабочены сторонники конституционного референдума, судя по их утверждениям) нуждается в политической стабильности, в преемственности курса государственных институтов. Проведение референдума, а за ним и выборов, в сложившихся условиях неизбежно отвлечет силы политического актива, действующего ныне в общественных организациях, в парламенте и правительстве, в органах власти на местах, от конструктивной работы в сферу политического соперничества, переключит социальную энергию из трудной, неосвоенной сферы в привычную.

Более того, референдум обострит противостояние в обществе, усилит его поляризацию. Вопросы на плебисците будут сформулированы не с одной, но с двух, как минимум, или больше сторон. Это будет не атака на редуты дезорганизованного противника, как наивно рассчитывают лидеры некоторых демократических организаций, а встречный бой. Собрать миллион подписей за проведение референдума — дело не слишком сложное. Но вопросу о доверии Съезду может быть противопоставлен вопрос о доверии президенту, одному набору основных принципов новой Конституции — другой, одному конституционному проекту — два или еще больше. Все это уже наготове. К чему приведет в сегодняшней обстановке подобная политическая рубка?

Проведение референдума резко сузит возможности создания и деятельности умеренного политического центра, воплотит в новом оформлении вреднейший принцип: «кто не с нами, тот против нас». Ориентация на победу, а не на соглашение в условиях бедственного социального положения широких масс будет усиливать конфронтацию, нагнетать худшие эмоции — злобу и ненависть к действительным и мнимым противникам. Каждая из конфронти-рующих сторон будет внушать своим сторонникам, что происходит противоборство добра и зла, Бога и Дьявола. Реальные общественные проблемы при этом будут подвергаться неизбежной мистификации, объективные трудности и последствия собственных просчетов — подаваться как порождение злой воли «врагов», число которых видится тем большим, чем труднее достается победа. К тому же благоприятный для сторонников президента исход референдума вовсе не запрограммирован: его главным результатом может стать глубокий раскол общества надвое, натрое и т. д. Провал референдума в мае 1992 г. за введение президентской республики в Литве, где, казалось бы, ситуация значительно более стабильна, чем в России, — полезное предупреждение.

Досрочные выборы. Референдум, по замыслу его сторонников, должен открыть путь новым парламентским выборам уже в этом или следующем году. Насколько своевременно проведение двух избирательных кампаний на пике безвременья? Ведь одно время, ранней осенью прошлого года, когда еще действовала инерция августовской победы, безвозвратно упущено, а другое, когда могут сказаться благотворные результаты начатых реформ, еще не наступило. Ориентировать при таких обстоятельствах общество на скорейшее проведение выборов можно лишь в том случае, если не задумываться всерьез об их вероятных результатах.

Во-первых, референдум, в особенности если на него будет вынесен так называемый «президентский» вариант Конституции и выборы в сложившихся условиях дадут новые импульсы центробежным силам в России. Перспектива утверждения «президентской республики» едва ли вызовет прилив энтузиазма в бывших автономиях, еще не вкусивших горькие плоды сепаратизма. Многие из них, не только Татарстан и Чечня, референдум, а за ним и выборы в российский парламент, скорее всего, вообще проводить не станут либо проведут их так, чтобы результаты были объявлены недействительными.

Во-вторых, даже в краях и областях с преобладанием русского населения выборы не везде дадут новому парламенту необходимую легитимацию. Это весьма вероятно, так как задавленные свалившимися на них бедами и разуверившиеся в продуктивности политической борьбы люди во многих местах на выборы просто не придут. Если сохранится нынешняя избирательная система, то многие округа не будут представлены в парламенте. Конечно, можно понизить порог явки избирателей и заменить мажоритарную избирательную систему пропорциональной, но такого закона у нас пока нет, как нет и развитой партийно-политической инфраструктуры, и даже в лучшем варианте на законодательное утверждение нового порядка выборов потребуется время.

В-третьих, и это, может быть, главное, не существует серьезных оснований надеяться, что избранный с сегодня на завтра парламент будет лучше по политической ориентации и профессиональной квалификации. Существующий Съезд — зеркало нашего общества. Оно смотрит и отшатывается, не отдавая отчета в том, что видит самого себя. Мне возразят: этот Съезд — вчерашний день общества, «свет далеких звезд», ибо за истекшие с момента выборов два года мы прошли длинный путь. Не спорю, путь длинен, но едва ли тот его отрезок, на котором мы сейчас оказались, — самое подходящее место для развертывания электоральных баталий.

Далеко не все свои позиции утратила в провинции старая номенклатура. Голосование ее представителей на ряде Съездов по вопросу о частной собственности на землю выразило не только их корыстные клановые интересы, но и предпочтения значительной части избравших их людей.

Этого не хотят принимать во внимание те демократические политики, которые видят в отказе нескольких сот депутатов ввести частную собственность на землю немедленно и в полном объеме непререкаемый аргумент за разгон Съезда или по меньшей мере основание для проведения референдума, ограниченного одним вопросом — о неурезанном праве частной собственности на землю. Сломить такое сопротивление референдумом, может быть, и заманчивая идея, но следовало бы просчитать, например, что мы будем делать, если желаемое решение будет принято против воли большинства сельского населения...

Следует учитывать, далее, что не только в провинции, но и в столицах прежнее противостояние демократов и консерваторов все более замещается соперничеством старой и новой номенклатуры, имеющей «демократическую» окраску, выдвинувшейся под демократическими лозунгами, но с весьма отдаленным отношением к подлинной демократии и не менее чуждой интересам своих избирателей, чем ее коммунистические предшественники. Вопреки утвердившимся представлениям демократы не находятся у власти — они лишь обрели некоторые позиции влияния на власть. Но ответственность за резкое ухудшение условий жизни людей, и не без оснований, они все будут нести вместе с властью. Если к этому добавить явный кризис демократических партий и организаций — многочисленные расколы, перебежки, соперничество, столкновение личных амбиций, популистские трансформации, — то перспективы демократов на выборах, проведенных до экономической стабилизации, плоды которой едва ли скажутся до истечения срока полномочий нынешнего парламента, вовсе не представляются заманчивыми.

На выборах 1989—1990 гг. люди голосовали не столько «за», сколько «против», против старой, надоевшей, растерявшей свой авторитет власти. На ближайших выборах, если они состоятся, значительная часть избирателей проголосует против тех, кто не успел, не захотел, не смог оправдать их надежды. На прошлых выборах оппозиция старой власти разворачивалась под демократическими лозунгами. На будущих выборах скорее всего будут доминировать лозунги национально-государственные и популистские. Я не предвижу большого политического будущего, скажем, лично для Жириновского, но бессовестные демагоги — государственники, националисты и популисты его стиля — могут занять многие места бывших партократов и потеснить пеструю демократическую коалицию.

Кому это нужно? <...> Возникает вопрос: отдают ли себе отчет люди, разворачивающие кампанию против Съезда, в вероятных и не слишком отдаленных последствиях своих действий? Наверное, в действиях многих из них присутствует и элементарный просчет, кого-то подхватил и несет азарт противостояния. Но все-таки главное — нарастающая дифференциация интересов социально-политических сил, которые объединял в недавнем прошлом демократический блок.

Антисъездовская установка объединила сегодня — и противопоставила другой части демократов, а не только сохраняющей серьезные позиции в парламенте консервативной части депутатского корпуса, — по меньшей мере три силы.

Первая — это влиятельные политики раннеперестроечного призыва, утратившие важную часть своих позиций после крушения союзных структур. Их лидеров не удовлетворяют локальные масштабы деятельности. Они рассчитывают занять подобающее место в новом российском парламенте и добиться прямого представительства в нем таких политических новообразований, как Движение демократических реформ в обоих его ответвлениях, которые пока этого представительства лишены. Демарш с конституционным проектом Собчака перед VI Съездом — одна их акция, участие в подготовке референдума — следующая⁴.

Вторая — радикалы, специализация которых — организация массовых кампаний и демонстраций. Неоценимы их заслуги в прошлом, когда общество было четко поляризовано и стенка шла на стенку. Сотни тысяч людей, вышедших на улицы наших городов в январе—марте и в августе 1991 г., защитили страну от реванша реакционных сил. Выборы — это поприще, на котором такие организации, как Координационный совет движения «Демократическая Россия» в его нынешнем составе, могут, действуя привычными средствами, наилучшим образом проявить свои возможности, оправдать свое существование в качестве мобилизационных институтов. Средство трансформируется в цель, инструмент — в целеполагающее устройство.

Третья — самая серьезная и влиятельная — истеблишмент, сформировавшийся в аппаратах исполнительной власти из демократов, партократов и людей без политического рода и племени. Представительные учреждения в их сегодняшнем виде такие люди рассматривают (не без некоторых оснований) как досадную помеху в своей работе и рассчитывают, что вновь избранный парламент либо будет более сговорчив (это, на мой взгляд, ошибка), либо будет сформирован не скоро (что вполне вероятно).

Всем им для оправдания своего бытия, собственных промахов, для расширения влияния позарез нужны новые победы, хотя бы и призрачные. Именно из этих кругов исходят призывы к разгону Съезда, проведению референдумов, выборам Учредительного собрания и т. д.

Кризис или агония? Кризис, к которому пришел российский парламент и который вызвал серьезные напряжения вокруг него, — лишь одно из проявлений общего глубокого политического кризиса. Судорожные движения, призванные как-то разрешить его, могут иметь разные исходы.

В принципе в досрочных парламентских выборах, в приведении состава депутатского корпуса в соответствие с новым раскладом сил в обществе нет ничего плохого. Во многих демократических странах правящие партии внимательно следят за политической конъюнктурой и стараются провести выборы в наиболее благоприятный для себя момент. Но в России речь идет не о конъюнктуре, а о мощном сдвиге социальных пластов, который только начался. Беда в том, что здесь не существует пока ни конституционных норм роспуска Съезда и структуры будущего парламента, ни удовлетворительного избирательного закона, ни партийно-политической инфраструктуры, обеспечивающей проведение выборов на демократической основе. Ростки парламентаризма на российской почве еще очень слабы. <.. .> Убрать, хотя бы на некоторое время, с политической сцены парламент, хотя бы и крайне несовершенный, оставить исполнительную власть наедине с собой означало бы пойти на риск значительно больший, чем риск вотума недоверия прогрессивному правительству. Насильственное удаление данного Съезда нанесло бы серьезный удар не только по его нынешнему составу (в известной мере он заслужил это), но и по перспективам российского парламентаризма.

Выдвигается подчас и паллиативное предложение: упразднить Съезд, но оставить пока Верховный Совет. В нем есть некоторые резоны, так как Верховный Совет от Съезда отличается хотя и не очень высоким, но все же постепенно благоприобретаемым профессионализмом. Но это решение мне кажется несправедливым по отношению к большинству депутатов, получивших от избирателей такой же мандат, что и члены Верховного Совета, и весьма опасным, ибо Верховный Совет легитимен лишь до тех пор, пока существует Съезд. Он не выдержит давления ан-типарламентских сил, которые немедленно станут развивать свой успех: достаточно вспомнить судьбу Верховного Совета СССР.

В сложившихся условиях кампания за референдум может привести к дальнейшему нагнетанию борьбы между исполнительной и законодательной властями, в результате чего либо они обе, обессилив друг друга, будут сметены в нынешнем составе «третьей силой» (вызревшей то ли на улицах и площадях, то ли в «силовых» министерствах), либо, не имея внушительных противовесов, ныне существующая исполнительная власть пойдет по пути авторитарного вырождения, частичной замены некоторых ключевых фигур в составе прогрессивного правительства и переориентации курса. Причем эта переориентация может совершаться исходя из лучших намерений, однако известно, что именно такими намерениями «вымощена дорога в ад». Какой-то вариант подобного развития событий представляется достаточно вероятным, и тогда не столь уж важно, соберется ли еще раз либо два наш Съезд или в апреле 1992 г. он пропел свою лебединую песнь.

Означает ли все это, что инструмент референдума ни при каких условиях не может быть использован для проведения досрочных парламентских выборов? Отнюдь нет. Но все дело в том, что представления о тормозящей роли нынешнего Съезда, хотя и имеют под собой определенные основания, сильно преувеличены. На мой взгляд, нет доказательств, что данный парламент, хотя его абсурдная конструкция представляет достойный плод аппаратной фантазии прежних правителей, полностью исчерпал свой полезный потенциал и стал неодолимой преградой на пути реформ. При всех дефектах он выполняет также и роль необходимого противовеса исполнительной власти.

Реформы блокирует не столько отказ Съезда изменить те или иные законы, сколько «сопротивление материала» в широком смысле, всей инертной социальной среды, а также наше собственное незнание и неумение проводить реформу, неадекватность ее задачам не только законодательных, но и исполнительных и судебных органов в центре и на местах. Изображая парламент главным препятствием на пути реформы, мы создаем иллюзию простого решения там, где простых решений нет. Серьезным политикам не следует заниматься безответственными играми: блефовать, ставить «на кон» все свое достояние, грозить партнеру референдумом, не зная, во что он может вылиться в стране, в одночасье впавшей в нищету, в атмосфере, накаленной страхом и ненавистью.

Однако нет, может быть, худа без добра. Усилившееся давление, если только не перегибать палку н не допустить, чтобы ход событий вырвался из-под контроля, способно побудить депутатский корпус ускорить назревшие реформы и, в частности, реформу самого парламента еще до следующих выборов. Следовало бы передать значительную часть функций от Съезда к Верховному Совету, изменить принципы формирования последнего, вовлечь в него конструктивные силы, сделать его более работоспособным, покончить с бездумной растратой времени на политические декларации рекламного типа. Сумеет ли нынешний депутатский корпус осознать, сколь опасны судороги на глубокой воде, и начать переход от вече к настоящему парламенту? Не знаю. Но, быть может, это последний шанс для российской демократии на пороге XXI века.

Через год после Августа⁵

Одно из самых поразительных событий не только прошедшего года, но в всей современной история — быстрота, с которой рухнула, рассыпалась, разбежалась многомиллионная «партия нового типа». Напрашивается аналогия: столь же быстрое крушение трехсотлетней романовской монархии, причитания по которой в последнее время стали заглушать голоса немногочисленных плакальщиков по КПСС. Собственно, у ортодоксальных коммунистических «партий», «союзов» и иных группировок шансов на возрождение еще меньше, чем у монархической белой гвардии. Густая тень зловещего семидесятилетнего эксперимента плотно накрыла в России социалистическую идею, которая, будем справедливы, внесла свой вклад в мировую цивилизацию. В стране медленно, трудно, в чем-то даже извращенно стал заявлять о себе процесс становления многопартийной политической системы.

Расстановка политических сил. В нормальных условиях в гражданском обществе партии выражают различие социальных интересов. У нас еще нет ни гражданского общества с его многообразной структурой, ни оформившихся и осознанных интересов. Партии или, точнее, протопартии создаются поэтому в значительной мере вокруг символов, лозунгов, лидеров. Тем не менее среди многих десятков объявивших о себе и мало кому известных партий формируются три политических течения. Они различаются в основном по отношению к структурам российской государственной власти (к разным структурам — разное отношение), к экономической реформе, к национально-государственному устройству России и ее месту в мире.

Непримиримую оппозицию Б. Ельцину, его правительству, демократическим организациям <.. .> образует странное сообщество ортодоксальных коммунистов и национал-патриотов, причем в идеологии и пропаганде агрессивной оппозиции крайние на-ционал-патриотического крыла явно преобладают над крайними крыла коммунистического.

Идеология коммунизма, как я полагаю, в нашей стране мертва. В национал-коммунистическом блоке убежденные коммунисты (если такие там еще сохранились) играют и будут играть подчиненную роль. На летних демонстрациях перед «Останкино» преобладали не портреты Ленина и Сталина, а шовинистические, имперские, антисемитские лозунги. Но когда возникла проблема, которая касается только коммунистов, а не национал-патриотов, — слушание по иску КПСС к президенту в Конституционном суде, то практически даже жиденькую демонстрацию протеста обиженная сторона организовать не смогла. В первый день возле здания суда собралась жалкая кучка людей. В большой Москве — лишь несколько десятков человек, подписывающих петиции,— это ли не приговор компартии?

Иное дело — патриотические движения. Я с большим уважением отношусь к патриотическим чувствам и отнюдь не считаю, что Советский Союз был исключительно «империей зла». Распад его для меня стал не только политической, но и личной трагедией. Однако убежден, что пытаться изменить создавшееся положение силой, утверждать право России вмешиваться во внутренние дела бывших союзных республик, под какими бы благовидными предлогами это ни предлагалось, спекулировать на патриотических чувствах — дело неблагородное и неблагодарное. Тем более что на фланге этого движения присутствуют лидеры и организации вроде издателей фашистского листка «Русское воскресение».

Здесь необходимо объясниться. В национал-патриотиче-ской оппозиции рядом со Стерлиговым и бывшими писателями, непостижимым образом ставшими во главе «Русского собора», присутствуют деятели, не вышедшие еще за рамки цивилизованного политического спектра. Сегодняшние национал-патриоты — это бывшие коммунисты, бывшие антикоммунисты и бывшие демократы. В первую очередь это относится к лидерам кадетов и христианских демократов, известных не принадлежностью к карликовым партиям, о которых мало кто знает, а речами от микрофонов в парламенте. С одним из них, М. Астафьевым, я активно сотрудничал в академической кампании 1989 г. за избрание депутатов по «сахаровскому списку» в противовес официальным кандидатам Президиума Академии наук. В 1990 г. Астафьев победил на выборах человека с одиозной славой —

С. Куняева, который выступал под шовинистическими и антидемократическими лозунгами. Сегодня Куняев, если бы у него хватило широты, мог бы поздравитъ своего бывшего противника, ибо Астафьев и его новые друзья все более склонны к переходу именно на куняевские позиции.

Впрочем, неокоммунистические образования вроде ОФТ, «Трудовой Москвы» и подобных им организаций вносят в этот блок свой вклад в виде заряда социальных требований. Не коммунистическое светлое будущее, а социальные лозунги — их козырная карта. Они играют как на объективных трудностях перехода, так и на просчетах социально-экономической политики правительства.

Мы недооцениваем подчас силы ностальгических образов, отбирающих из прошлого светлые или просто тешащие самолюбие людей картинки. Они сияют холодным светом, особенно во времена нестабильности, слома привычного образа жизни и привычных представлений. Люди вспоминают не ГУЛАГ и не беспаспортное бесправие половины населения, а величие государства, порядок и снижение цен.

Это не исключительно российское явление. Очень давно нечто подобное я читал у польского журналиста Мариана Бран-дыса. Он работал в Италии в первые послевоенные годы, когда страна была разорена и превращение ее в первоклассное европейское государство было впереди. Брандыс жил в итальянской семье, снимал комнату с пансионом и описал свои наблюдения. Мне запомнился один эпизод. Молодая женщина баюкает ребенка. Жизнь ее много труднее, чем была прежде. Ее муж, кажется, погиб или ушел от нее. Семья потеряла прежний достаток. Для нее прежние времена — ушедшая сказка. Брандыс вдруг замечает, что, баюкая ребенка, она напевает фашистский гимн. Он для нее — символ былых, лучших времен⁶.

Прошлое несытое, но гарантированное и устойчивое существование соседствует в воспоминаниях рядом с величием и могуществом государства. «Социальная справедливость», истолкованная в духе всеобщего уравнивания, соседствует рядом с идеологическим комплексом, символом которого у национал-патриотов выступает «держава».

Конечно, восстановить Союз силой никому не удастся: не те времена. Возрождение союзного государства, если ему суждено осуществиться, возможно только на добровольной основе. Возня вокруг Крыма, Черноморского флота, которую с обеих сторон подогревают экстремисты, с моей точки зрения, только отдаляет возможное — конечно, на иной основе — воссоединение Украины с Россией. Я уже не говорю о том, что ни у национал-патриотов, ни у неокоммунистов, конечно же, нет никакой позитивной экономической программы. Это исключительно какие-то обрывки из концепции планово-распределительного рая, сдобренные демагогией, вроде памятного обещания ГКЧП поднять зарплату и снизить цены.

И все же течение, включившее в свой поток идеологически разнородные части, имеет в нашей стране определенное будущее. Его сторонники будут получать голоса на выборах и, что особенно важно, будут иметь определенную поддержку в «силовых» структурах: армии, органах безопасности и внутренних дел.

Это в моих глазах — основной противник продвижения России по пути демократии, цивилизации, реформы, вхождения в мировое сообщество. И поэтому, если демократы не будут тверды в проведении своей политики, если они будут, с одной стороны, заигрывать с лозунгами национал-патриотов (проталкиваться, к примеру, в первые ряды борцов за «исконно русские» Курилы)⁷, а с другой стороны, не будут решать те социальные проблемы, которые эксплуатируют неокоммунисты, то эта опасность будет расти.

Активизация агрессивной оппозиции происходила на фоне ослабления демократических организаций, многочисленных расколов в них, взаимных обвинений лидеров и, следует подчеркнуть особо, известного дистанцирования структур государственной власти, прежде всего ряда звеньев президентской администрации, от политической базы, ковавшей победу. <.. .>

Некоторые шаги, предпринятые в начале лета 1992 г. (Форум демократических сил, создание Объединения в поддержку демократии и реформ, выход на более постоянные контакты с президентом), вселяют кое-какие надежды. Главное, однако, не дать этим процессам уйти в песок.

Прошедший год ознаменовался также выходом на политическую арену еще одной, третьей силы: заявивших о себе предпринимательских кругов, директорского корпуса, местной администрации и ориентирующихся на них групп интеллигенции. Если большинство демократических организаций более ила менее определенно заявило о поддержке экономического курса «правительства реформ» и его внешней политики, то образовавшие «Гражданский союз» партии Травкина, Руцкого и Вольского ищут формулу «конструктивной оппозиции».

Многие демократы по понятным причинам относятся к этим лидерам и политическим организациям достаточно сдержанно. Я тоже имею серьезные оговорки и возражения против ряда деклараций и заявлений, с которыми выступают их лидеры и партии в целом. Тем не менее думаю, что эта сила в основе своей конструктивна, и демократы должны быть готовы к сотрудничеству с ней. Не исключено, что это будет блок партий, который займет весьма влиятельные позиции у власти завтра то ли в результате выборов, то ли на основе соглашения президента с частью нынешнего парламента.

Я бы предпочел, разумеется, чтобы решающее влияние на власть оказывали демократы. Но и приход к власти либо, скажем, раздел власти с этим центристским (или, точнее, правоцентристским) блоком, на мой взгляд, сохранил бы возможность движения вперед, когда в России совершится неизбежный переход от правительства специалистов, назначаемых по выбору президента, к правительству политических партий, опирающемуся на парламентское большинство. Во всяком случае, это не повлекло бы за собой такую катастрофу, как переход власти в руки агрессивной оппозиции во главе с некоторыми нашими парламентскими ораторами, поторопившимися объявить о своих президентских амбициях, а за стенами парламента — лихими генералами, выступающими с провокационными политическими суждениями⁸.

Кого представляют фракции? Как видно из всего сказанного выше, расстановка политических сил в обществе чем дальше, тем больше отклоняется от расстановки сил в парламенте, хотя и там она не остается неизменной. На то есть по меньшей мере две причины. Первая и главная заключается в том, что парламент был избран два с половиной года назад, а это колоссальный срок, в особенности в период революционных, по сути дела, изменений. Парламент, избранный тогда, не может отражать изменения, которые происходят сегодня, начавшийся процесс партийного размежевания, хотя, разумеется, партийно-политическая система находится только в начале своего становления.

Вторая причина в том, что выборы в парламент проходили по избирательному закону, который, хотя он и был на голову или даже на две выше того закона, по которому избирался союзный парламент в 1989 г., все же нельзя считать вполне демократическим. Выборы происходили не на партийной, а на личной основе. Когда баллотировались тысячи не известных людям кандидатов, колоссальное значение приобретали случайные обстоятельства: умение выступать, показать себя, острота тех или иных постановок. В других случаях успех обеспечивали старые связи номенклатуры, которая, в особенности в сельских районах, уверенно проводила своих кандидатов.

Сочетание этих двух обстоятельств дало чрезвычайно пестрый состав парламента, в котором многие депутаты стали самоопределяться уже после выборов. <.. .>

Фракции, возникшие рядом или выделившиеся из двух исходных блоков, со временем приобретали самостоятельную роль. Благодаря им происходило политическое структурирование парламента. Следует, однако, иметь в виду, что за большинством существующих у нас фракций (а их число ныне достигло полутора десятков), как правило, непосредственно не стоят какие-то определенные партии или общественные объединения. Возьмем «Рабочий союз». Было бы естественно, если бы он опирался на профсоюзы. Но этого, насколько мне известно, нет: фракция объединяет представленных в парламенте рабочих, да и то не всех. С другой стороны, партии или осколочки, которые именуют себя партиями, как правило, не имеют сколько-нибудь заметного представительства в парламенте. Поэтому наши фракции — образования с весьма размытыми краями, текучим составом и политическими позициями, которые далеко не во всем разделяются всеми их членами. Хотя по регламенту Съезда во фракции полагается иметь полсотни депутатов, практически в каждой из них значительно меньшее число активно работающих людей. Кроме того, примерно треть депутатов Съезда вообще не принадлежит ни к каким фракциям. Таким образом, их формирование в парламенте у нас еще не завершено, как и формирование партий в обществе.

Усложнение политической структуры парламента не просто отражает процессы, происходящие вне его, но и оказывает обратное влияние. Некоторые политические фракции становятся центром притяжения близких им сил, своего рода ядрами, вокруг которых идет кристаллизация будущих партий. <.>

Необходимо подчеркнуть, что активисты всех фракций, даже вместе взятые, составляют меньшинство парламента. Фракции сформировались внутри парламента более или менее произвольно, не имея проекции на партийно-политическую структуру в стране, и поэтому их состав во многом определялся не политическими, а профессиональными, личными и иными связями. И хотя, в общем, большинство фракций имеет свое политическое лицо, границы между некоторыми из них достаточно условны, позиции по конкретным вопросам изменчивы, дисциплины голосования нет. В этих условиях непропорционально большую роль играет председатель Верховного Совета как дирижер заседаний. Надо сказать, он мастерски усвоил некоторые простые приемы и в ряде случаев может проводить решения, которые считает нужными, манипулируя голосами депутатов, по тем или иным причинам не вникших в существо вопроса, который поставлен в удобный момент на голосование. Характерным примером является принятое под занавес четвертой сессии Верховного Совета решение о газете «Известия». Решение, на мой взгляд, абсолютно незаконное и подрывающее авторитет парламента⁹. Конечно, политическая борьба в стране не может не находить отражения в парламентских дебатах. Увы, слишком часто места у микрофонов на заседаниях Верховного Совета, и в особенности Съезда, становились подмостками для политических деклараций, которые не давали и не могли дать никакого иного эффекта, кроме демонстрации перед всей страной жаждущих популярности ораторов. Разумеется, политические дискуссии в парламенте необходимы, но они слишком часто шли в ущерб законодательной работе. Высший представительный орган обязан прежде всего выполнять свои прямые функции независимо от политических симпатий и антипатий парламентариев, И здесь на первый план выходят профессионализм, стремление искать точки соприкосновения, возможность сотрудничества даже удаленных друг от друга сил и готовность находить приемлемые для большинства решения.

Я хотел бы надеяться, что на ближайшем Съезде удастся провести давно назревшую реформу парламента, которая, не посягая на срок полномочий избранных депутатов, расширит права и численный состав его постоянно действующего органа — Верховного Совета.

«Уходит ли “Демократическая Россия”?»¹⁰

«Демократическая Россия» была ядром коалиции и имела немало возможностей стать лидирующей политической силой.

Этого не произошло, на мой взгляд, скорее по субъективным, чем по объективным причинам. Сыграли свою роль многочисленные расколы, дефицит ответственности, неуемные амбиции некоторых вождей, кризис лидерства, поведение яркой плеяды идеологов и публицистов, оказавшихся в плену звонкой обличительной фразы. На политическую арену выходят совсем новые игроки...

Коалиция сил, противостоявших коммунистическому государству и его номенклатуре, в августе получила свой главный приз — власть. Сумела ли она властью распорядиться? Любой однозначный ответ был бы неверен.

Да, сумела. Потому что начала наконец социально-экономическую реформу, покончила с вихляющим политическим курсом, который, как говорил Анатолий Лукьянов, должен был ублаготворить и консервативные, и радикальные круги нашего общества (и не удовлетворял никого), подвела черту — надеюсь, окончательно — под коммунистическим, абсолютным вариантом тоталитарного режима, непревзойденным по долгожитию в ХХ веке.

Нет, не сумела. Потому что не предотвратила нарастания социального напряжения, не смогла продвинуть реформу так далеко, чтобы возврат отдельных элементов планово-распределительной системы и диктатуры в коммунистическом оформлении стал невозможен. Вообще возвращение с тупикового пути на историческую магистраль происходит так мучительно, что только ленивый или предельно ангажированный не предъявляет счет президенту, правительству, демократам.

На то существуют веские причины: разнородность победившей коалиции и ограниченность ее возможностей, вытекавшая как из ее собственных качеств, так и из сопротивления материала, или, точнее, вязкости той социальной среды, которую она была призвана преобразовать. Многое, конечно, досталось в наследство от прошлых лет. Но и в перестроечный период реформаторам из руководства КПСС не хватило решимости и понимания вещей, а демократам, приступившим к формированию оппозиционного фронта, — мудрости, чтобы направить ход событий в иное русло. Не удалось, своевременно расколов КПСС, создать влиятельную и культурную социал-демократию (как это произошло в ряде стран Восточной Европы) и провести главную линию фронта не левее, а правее Горбачева и ориентированных на него сил. В результате углубилась резкая поляризация вокруг двух — увы, только двух — центров, которая стала неиссякаемым источником социального ожесточения и дестабилизации. Не удалось сохранить Союз хотя бы в виде конфедерации. Неосторожное обращение с острым оружием суверенитета подтолкнуло цепную реакцию распада. Решающий удар по Союзу нанесли, конечно, гэкачеписты. Но и демократам следовало бы понять, что Союз был не только репрессивной империей, и взять на себя долю ответственности...

Коренная смена всех вех — экономических, политических, идеологических — была легитимирована не выборами, а августовской победой. В нормальных условиях демократического развития победившая партия или блок партий получают парламентское большинство на выборах, формируют правительство из своих лидеров и экспертов и приступают к реализации собственной программы. Ничего подобного у нас не было.

Революционный характер преобразований нельзя было всецело уложить в рамки конституционной законности, строгое соблюдение которой было написано на знамени победителей. Уже одно это противоречие не могло не стать источником нарастающей напряженности.

Парламентское большинство, поддержавшее августовские декреты Бориса Ельцина, оказалось эфемерным. В депутатском корпусе заметное влияние приобрела группа перебежчиков из демократического лагеря, воссоединившаяся с национал-патриотами и наиболее ортодоксальными коммунистами.

Теперь все чаще звучит пароль, объединяющий новую оппозицию: словечко «держава», когда-то в едином порыве поднявшее на ноги почти весь союзный депутатский корпус на демонстрацию против Андрея Сахарова. К сожалению, восприимчивыми к этому поветрию оказываются и некоторые демократы — «перехватчики» чужого знамени.

Законодательное обеспечение реформы нельзя признать вполне адекватным и своевременным, а поведение парламента в острых ситуациях и вовсе непредсказуемо.

Правительство пришлось формировать на марше. Выбор и перемещения ключевых фигур носили довольно случайный и субъективный характер. Исполнительная власть разделена между правительством, лицо которого определяет группа смелых молодых ученых-экономистов, и собственно президентской администрацией, рекрутированной преимущественно из второго и третьего эшелонов старого аппарата. Вне демократического контроля остаются и «силовые министерства»; личное доверие, президента к их руководителям не представляется достаточной гарантией лояльного поведения этих мощных структур в возможных критических ситуациях.

Не возник и достаточно авторитетный и эффективный мозговой центр такого типа, на который опираются, например, американские президенты со времен Рузвельта. Консультативный совет при президенте носит в основном декоративный характер. Поэтому ни к Августу, ни после него не было целостной программы преобразований, а их реализация осуществлялась спазматически.

При таких обстоятельствах преобразование социально-экономического строя в распавшемся государстве оказалось делом значительно более сложным, чем это представлялось демократам в Августе и до него. Синдром оппозиции прочно укоренился в нашем сознании: если дело не идет, повинны враги. Конечно, директорское лобби, социалистические феодалы, окопавшаяся во многих местах бюрократия вносили и продолжают вносить свой вклад в торможение и искажение реформы. Противоречивую роль сыграл парламент, искусно манипулируемый своим председателем.

Но иного, собственно, и нельзя было ожидать. Реформа такого масштаба, какая начата в России, может быть успешной, если реформаторы учитывают различие и многообразие интересов в обществе. Это не значит, что реформу надо укоротить и замедлить. Но она должна опираться на адекватную социальную и — в особенности пока не сформировалось гражданское общество и не оформились новые интересы — политическую базу. Эта база видится мне как союз, пусть временный, двух главных составляющих.

«Демократическая Россия» волею обстоятельств создавалась как механизм проведения уличных манифестаций, мобилизации политического актива общества на акции гражданского мужества. С этой задачей она справилась блестяще. Без мощных демонстраций января—марта 1991 г. не было бы августовской победы. Даже сегодня, когда на демократов извергаются потоки хулы, «Демократическая Россия» проводит более внушительные демонстрации, чем это в состоянии сделать «Трудовая Россия» или национал-патриоты.

Недостает же «Демократической России» универсализма, желания и умения стать партией или по крайней мере протопартией, объединяющей и дисциплинирующей всех, кто стоит на позициях действительно радикальной реформы и политической демократии, кто решительно отвергает сладкие сказки о благодетельной роли «рыночного» авторитаризма. Нельзя сказать, что попытки создания массовой политической партии не предпринимались. Но беда в том, что они шли враздробь. Напор и личное обаяние Травкина, энергия и вездесущность Румянцева, методичность Лысенко, к сожалению, не объединяли, а разъединяли.

Создание сильной партии (или для начала межпартийного объединения) последовательно демократической ориентации — только половина дела. Эта партия должна найти свое место в политической жизни и определить своих союзников.

Подготовка к выборам 1995—1996 гг. (а в местные органы — еще раньше) уже началась. На политическую арену вы-

ходит еще одна сила, тоже внутренне разнородная, но опирающаяся на внушительную материальную базу и проявившая волю к организации. Речь идет «Гражданском союзе» и составляющих его силах. Я не думаю, что естественный процесс формирования «третьей силы» должен тревожить демократов. Директора директорам рознь. Все дело в том, на какой фланг их политическое представительство будет опираться: на «людей Вольского», стоящих на собственных ногах, или на «людей Гехта»¹¹, настойчиво требующих благодеяний от государства.

Прошло, надеюсь, время, когда российское общество было разделено на две противоборствующие коалиции, каждая из которых, добиваясь победы, вербовала сторонников на своем крайнем фланге, заостряя лозунги противостояния. Завтра определять положение будут те силы, которые займут доминирующее положение в центре политического спектра, обеспечат широкую социальную поддержку выполнимой, а не пропагандистской программе, сумеют дистанцироваться от «бешеных» справа и слева, от звериного национализма и пещерного антикоммунизма.

ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ Натиск оппозиции

Решения, принятые на VI СНД, не удовлетворили ни одну из противоборствующих сил. Оппозиция довольно быстро уяснила, что, хотя на Съезде у нее был известный перевес, главного добиться не удалось. Жесткое постановление Съезда по экономической реформе как будто бы набросило удавку на правительство, однако не дало его противникам ни контроля над деятельностью министров, ни кадровых рычагов. Атака захлебнулась, но тем не менее амбициозная цель — подчинить правительство Верховному Совету — все еще казалась лидерам оппозиционного блока достижимой: надо лишь настойчиво развивать успех.

Противники президента и правительства, правда, переоценивают свои возможности, полагая, будто соотношение сил уже изменилось в их пользу не только в парламенте, но и в обществе: ведь теперь им, а не только демократам, удается выводить людей на улицу. Их демонстрации немноголюдны, но агрессивны и каждый раз дают вождям и идеологам оппозиции повод апеллировать к обществу с воинственными призывами¹².

Не располагая «приводными ремнями» — сетью общественных организаций в стране (если не считать начавших оправляться после Августа приверженцев компартии, распущенной указами президента), лидеры оппозиции занялись строительством верхнего эшелона собственной политической структуры. Был создан политсовет объединенной «лево-правой» оппозиции. В конце июня он предъявил 10 требований президенту и правительству. Внушая своим сторонникам фантазии, будто бы «режим Ельцина в нынешнем его виде доживает последние месяцы или даже недели», что «агония режима... уже началась», оппозиция объявила, что ее непосредственная и близкая цель — смена власти. На первом месте среди ее требований стояли «отставка правительства Ельцина — Гайдара», лишение президента дополнительных полномочий, предоставленных V Съездом, отказ от всякого вмешательства в экономику, «формирование правительства народного доверия», располагающего чрезвычайными полномочиями. Вслед за этими, как видим, далеко не слабыми притязаниями, следовали пункты, предусматривавшие кардинальный пересмотр всей политики. Экономической: «отмена антинародной программы приватизации» (одобренной, кстати, Верховным Советом), защита госсектора, колхозов и совхозов, запрет на продажу земли иностранцам и т. д. Внешней и оборонной: «проведение подлинно национальной внешней политики», «прекращение одностороннего разоружения и развала армии». Информационной: предоставление трети времени на радио и телевидении «для выражения взглядов оппозиции» (что вообще-то было уже излишеством: осуществление всех остальных требований означало бы, что власть переходит в руки оппо-зиции)¹³.

Воображали ли лидеры оппозиции, что власть уже находится от них на расстоянии вытянутой руки, или же сознательно вели игру на повышение ставок — не столь важно. Они решительно отклоняли примирительные жесты исполнительной власти и нагнетали истерию, в атмосфере которой, как они рассчитывали, легче будет мобилизовать под свои знамена всех, кого реформы выбивали из привычной колеи. В сентябре была опубликована Политическая декларация «левой» и «правой» оппозиции. Цветистая риторика в концентрированном виде воспроизводила все то, что говорилось на митингах и собраниях оппозиционеров — от клише «оккупационный режим», которое теперь надолго войдет в политический вокабулярий, до угроз гражданской войны и несбыточных обещаний стабилизировать цены и восстановить «определенную Конституцией СССР территориальную целостность страны». Но замечателен этот документ был не столько известными клише, сколько перечнем подписавших его лиц. Среди них были сравнительно респектабельные лидеры парламентской оппозиции Сергей Бабурин, Владимир Исаков и Светлана Горячева, вчерашние демократы Михаил Астафьев и Илья Константинов, бывшие союзные депутаты — антигорбачевцы Виктор Алкснис, Александр Крайко и Сажи Умалатова, председатель бог весть кем и как сформированной «Комиссии по расследованию антиконституционной, антигосударственной деятельности М. С. Горбачева» Виктор Илюхин, представленный как председатель Совета народно-патриотических сил России и сопредседатель Думы Русского национального собора Геннадий Зюганов, сопредседатель той же Думы, чуть ранее открыто ратовавший за военную диктатуру Александр Стерлигов, известный коммунистический публицист Ричард Косолапов, писатели национал-шовинисты Станислав Куняев и Александр Проханов, а также люди, отличившиеся вскоре на совсем уж уголовной ниве: генерал Альберт Макашов, предводитель одной из «диванных» партий, вскоре аннигилировавшейся, провокатор Николай Лысенко, боевик Станислав Терехов и др.¹⁴

Даже самое беглое ознакомление с этим списком, в основном коричневого и желтого окраса, недвусмысленно предвещало, что могло бы ожидать страну, вырви эта оппозиция власть у «антинародного режима Ельцина», как бы кто критически к нему ни относился. Вслед за тем был образован оргкомитет по созданию так называемого Фронта национального спасения (ФНС), выступивший с аналогичными призывами. Помимо большинства вышеназванных деятелей его состав украсили еще несколько российских депутатов (Сергей Михайлов, Юрий Сидоренко, Аман Тулеев, Михаил Челноков и др.), а также неизвестно почему выпавший из первого списка редактор «Советской России» Валентин Чикин, писатель Валентин Распутин и академик Игорь Шафаревич¹⁵. Страна должна помнить своих «героев», часть которых ныне незаслуженно позабыта.

Выступая на публике, оппозиция громко заявляла свою цель: удалить от власти правительство, а если удастся — и президента. В Верховном Совете она решала локальные задачи. Основная атака была развернута против экономической реформы. Существенно продвинуться на этом направлении не удалось. Когда правительство, выполняя решение VI Съезда, представило Программу углубления экономических реформ, обсуждение закончилось вничью: Верховный Совет постановил принять доклад Гайдара о проекте программы к сведению и рекомендовать провести его дальнейшее обсуждение ¹⁶. Но каждый новый законопроект по реализации этой программы депутаты оппозиции встречали скандалом. Отвергалась, впрочем, не только социально-экономическая политика правительства. Президенту и правительству приходилось решать действительно сложные вопросы в самых различных сферах государственной жизни: война в Югославии, проблема Южных Курил, распад Грузии и статус Приднестровской республики, судьба Черноморского флота, неконтролируемые процессы в армии и крушение ВПК, перемещение культурных ценностей и многое другое. Ответы на эти вопросы, которые давала исполнительная власть, действуя в условиях дефицита времени и ресурсов, не всегда были оптимальными. Но в каждом случае оппозиция предлагала решения аррогантные, не учитывающие реальных возможностей и положения вещей. Чего стоило хотя бы заявление «Российского единства», что подписанное Ельциным вместе с Бушем рамочное соглашение по СНВ — «преступление», и если ВС его ратифицирует, блок РЕ не исключает, что в стране начнется вооруженная борьба за свержение «антирусского, антинародного режима»¹⁷. Осуществимость собственных предложений оппозицию заботила мало. Вносили их в расчете на пропагандистский эффект с единственной целью — дискредитировать власть в глазах населения. Не гнушались и выпадами, совсем уж выходившими за грань элементарного приличия: так, 15 мая в ВС было предложено обсудить, свидетельствует ли картинка, показанная накануне по ТВ, о «запойном пьянстве» президента ¹⁸.

Речи, с которыми выступали оппозиционеры, очень часто находились на уровне кухонной свары. Но из них несложно было вышелушить суть парламентской стратегии оппозиции. 13 ноября ВС, хотя и не уложившись в срок, предписанный VI Съездом, принял закон о правительстве, отклонив при этом поправки президента¹⁹. Это был поразительный документ. Стреляли дуплетом. С одной стороны, правительство было поставлено в полную зависимость от Верховного Совета. Не один лишь премьер, но и все его заместители, а также восемь ключевых министров должны были и назначаться, и освобождаться от должности только с согласия Верховного Совета. Мало того, все прочие министры и председатели госкомитетов подлежали назначению и освобождению после обсуждения их кандидатур в комитетах и комиссиях ВС. Не согласившись с Верховным Советом, президент мог оставить министра в ранге исполняющего обязанности, но лишь на три месяца, а до истечения этого срока обязан был представить другого кандидата. Ничего подобного не знает конституционное законодательство европейских стран — и полупрезидентской республики во Франции, и парламентских государств. Авторы законопроекта ссылались на США. Но в США существует устойчивая традиция, в соответствии с которой республиканское большинство в сенате не может отказать президенту-демократу (и наоборот) в назначении должностного лица, будь то министр, судья или посол, по политическим мотивам. В законе предусматривалось также, что ВС ежегодно заслушивает отчеты не только председателя правительства, но и министров по вопросам их ведения, и принимает в каждом случае постановления. Это означало, что вопрос о доверии приобретал перманентный характер. В странах, где парламент может отправить в отставку правительство, право это уравновешивается возможностью (хотя и ограниченной, как правило, рядом условий) президента, монарха распустить парламент и назначить новые выборы. Ничего такого, разумеется, наш закон не содержал.

С другой стороны, закон предоставлял правительству самостоятельное право законодательной инициативы. Мы помним, что попытка Павлова заполучить такое право в ВС СССР незадолго до путча спровоцировала скандал. Ведь президент по действовавшей тогда Конституции был главой исполнительной власти. Наделение правительства, наряду с президентом, правом законодательной инициативы означало, что оно теперь может обращаться к парламенту через голову президента. Эта и некоторые другие нормы означали, что, опираясь на ВС, премьер мог стать фигурой, конкурирующей с президентом. Конечно, если правительство удастся противопоставить президенту, но оппозиция рассчитывала, что закон позволит ей поставить правительство под контроль, здесь она вполне могла положиться на Хасбулатова²⁰.

Российские законодатели внесли в закон немало и иных экзотических изобретений. В совокупности это был прямой вызов конституционному принципу разделения властей. Страну обрекали на перманентный правительственный кризис, дезорганизацию систем власти²¹. Правда, закон этот мог вступить в силу только после внесения соответствующих поправок в Конституцию. Но авторы закона твердо помнили, что на предыдущем Съезде для прохождения главной из таких поправок не хватило всего 10 голосов, и рассчитывали добиться своего.

Идя на VII Съезд, оппозиция ставила следующие задачи. Программа-минимум: убрать из правительства команду Гайдара и внести в Конституцию изменения, которые полностью повяжут исполнительную власть, установят такое распределение ролей, при котором правительство будет всецело зависеть от ВС, а ответственность за его деятельность, помимо него самого, будет возложена на президента. Программа-максимум: провести также импичмент президента²². Эта стратегия разворачивалась под флагом борьбы за попранные права парламента. На самом же деле, не имея возможности, да и не желая учредить классическую парламентскую республику (которая тоже основана на принципе разделения властей и предполагает, как правило, право правительства при определенных условиях распустить парламент), агрессивная оппозиция пыталась выстроить диковинную модель: номинальный, безвластный президент — правительство в роли мальчика для битья — всевластный, никак и ни за что не отвечающий парламент наподобие французского Конвента 1792—1794 гг. Правда, Конвент, как и российский парламент двести лет спустя, был слишком многолюден и бестолков, чтобы осуществлять реальную власть. Но на роль Комитета общественного спасения, правившего от имени Конвента, мог претендовать еще один рудимент советских «парламентов» — Президиум ВС²³. Надо было только провести его персональную чистку, но за этим, как вскоре показали события, дело бы не стало. Загоняя правительство на скамью подсудимых, провоцируя президента и побуждая его к ответным шагам, заявляя претензии на контроль над СМИ, оппозиция нагнетала истерию в обществе и, по сути, затаптывала слабые всходы парламентаризма.

Президент: амплитуда колебаний

Что должен был делать Ельцин в таких обстоятельствах? Или, точнее, что он, обладая известными политическими и личностными качествами, мог делать? Ведь оказался он в непривычной и достаточно дискомфортной ситуации. Его стиль — резкие, волевые решения, казавшиеся, а нередко и являвшиеся импровизациями. Встречающиеся на пути узлы он не любил и не умел распутывать — предпочитал рубить. «Только так — на слом, на разрыв — порой человек продвигается вперед. Вообще выживает», — скажет он позднее о себе²⁴. Вообще-то он не отвергал компромиссы — он продемонстрировал это сразу после своего избрания председателем ВС на I СНД. Но его последующий опыт на этом пути был невелик и не слишком успешен. Его согласие на «разноцветье» замов менее чем через год обернулось демаршем «шестерки». А главное, перед ним были силы, добивавшиеся не компромисса, а победы. Для ведения позиционной борьбы, индивидуальной работы с депутатами (на что, говорят, американские президенты тратят большую часть своего времени), для распутывания интриг — а плетут их мастера этого дела и сам гроссмейстер, унаследовавший председательское кресло в ВС, — нужны качества, которые никогда не были сильной стороной Ельцина.

Он, собственно говоря, оказался перед двумя невозможностями: работать с таким Съездом или убрать его. При всей своенравности характера он — политик, и понимает, что Съезд добровольно на досрочные перевыборы не пойдет, что конституционным путем удалить его невозможно, а время, когда можно было относительно безболезненно выйти за рамки Конституции, упущено. Поэтому в политической карьере Ельцина наступает период, так не вяжущийся с его устоявшимся обликом. Мы увидели — и резче всего это проявилось между VI и VII Съездами — Ельцина, мечущегося между двумя противоположными линиями поведения. Некоторым политикам, имевшим доступ в его кабинет, казалось, что он подвержен внешним влияниям и в выигрыше оказывается тот, с кем он говорил последним²⁵. Если это в какой-то мере и было так, то только потому, что ни твердой линии, ни принятого решения у него тогда не было.

Проследим виражи в поведении Ельцина, как они были видны на публике. На заключительном заседании VI Съезда он заявил, что стремление низложить Съезд и Верховный Совет «открывает дорогу политическому беспределу и ведет в тупик». (А на следующий день, встречаясь с депутатами «Коалиции демократических реформ», подтвердил, что вопрос о референдуме мог бы встать, лишь если бы Съезд не принял Декларацию о поддержке экономической реформы.) Но через несколько дней, уловив настроение череповецких избирателей, он отозвался о Съезде весьма нелестно («большая говорильня») и порекомендовал им начать сбор миллиона подписей за проведение референдума по новой Конституции, в которой для Съезда места не останется²⁶.

На этой позиции Ельцин продержался до середины мая. 18 мая в Барнауле, откликаясь на кампанию, развернутую его сторонниками, он сказал: «...де-факто в России существует конституционный кризис. Новая Конституция должна узаконить сильную президентскую форму правления... Поскольку Съезд не пойдет на самоустранение, надо дать президенту право самому объявлять референдум либо собрать подписи за проведение референдума»²⁷. Но и на встрече глав СНГ в Ташкенте, где это уже нельзя было объяснить эмоциональной реакцией на пожелания избирателей, он повторил идею о перевыборах Съезда.

В мае—июне президент проводит реорганизацию правительства. С одной стороны, в характерном для него стиле — без объяснений и предупреждения он 30 мая смещает члена гайдаровской команды, министра топлива и энергетики Владимира Лопухина и заменяет его Виктором Черномырдиным. Гайдар усмотрел в этом эпизоде сдачу позиций правительства под натиском парламентской оппозиции²⁸. В том же ключе поиска компромисса произошло назначение в июне вице-премьерами трех представителей директорского корпуса. Но, как бы демонстрируя приверженность сбалансированному подходу, Ельцин 15 ию-ня, перед отлетом в США, в аэропорту объявил еще об одной рокировке: собственном уходе из состава правительства и назначении исполняющим обязанности его председателя Гайдара.

На встречах со своими сторонниками из демократических фракций парламента президент выступает в примирительной тональности. В июне он призывает не драматизировать перестановки в правительстве, оправдывается за отставку Лопухина, уверяет, что все новопришельцы — заместители премьера — прогрессисты и сторонники реформ, и срывает зло на Горбачеве, который к тому времени, конечно, никакой опасности для Ельцина не представлял. Как кажется, в итоге одной из таких встреч Ельцина удалось убедить в двух важных вещах: не настаивать на референдуме о судьбе Съезда и возобновить участие в работе Конституционной комиссии²⁹. 30 июля, после большого перерыва, президент действительно председательствовал на очередном заседании комиссии и объявил, что возобновляет в ней свое присутствие вплоть до принятия новой Конституции. ³⁰ На другой встрече, в августе, порекомендовав демократам заняться партийным строительством, Ельцин так определил собственную позицию: в этот период президенту нельзя склоняться в одну сторону. Отношения надо поддерживать даже с красными... «Но только не с коричневыми», — уточнил я. Да, согласился с таким ограничением Ельцин³¹.

Казалось бы, президент укрепился в необходимости искать компромисс. Но его оппоненты ни о чем подобном не помышляли. Все настойчивее звучат призывы отправить правительство в отставку, а президента подвергнуть импичменту. В октябре—ноябре он вновь делает жесткие заявления и вроде бы переходит от угроз к делу. После того как лидеры агрессивной оппозиции вновь стали выступать с провокационными, особенно вызывающими при-зывами³², Ельцин 28 октября издает, наконец, указ «О мерах по защите конституционного строя в России». Указ предписывает, в частности, распустить оргкомитет Фронта национального спасения, а Минюсту, МВД, Совету безопасности и прокуратуре «принять меры по недопущению создания и деятельности указанного образования и его структур». Немедленно, однако, с протестами выступили лидеры не только ФНС, но и некоторых Советов и даже демократических организаций, усмотревших в указе ущемление свобод и сползание к диктатуре. Группа депутатов направила запрос в Конституционный суд. С представителями ФНС не постеснялся вступить в переговоры о согласованных действиях на VII Съезде Гражданский союз (о нем ниже). А главное, выстрел был сделан мимо цели. На пресс-конференции лидеры ФНС заявили, что указ запретил лишь оргкомитет, который к этому моменту автоматически прекратил свое существование, поскольку еще 24 октября прошел Учредительный конгресс Фронта³³. А 12 февраля 1993 г. Конституционный суд признал указ в части роспуска ФНС не соответствующим Конституции.

За два дня до открытия VII Съезда на многолюдном II Форуме сторонников реформ Ельцин неожиданно отказывается от не раз провозглашенной им роли «президента всего народа». Надо формировать, говорит он, нового типа коалицию сторонников реформ. Это может быть движение или партия. Я долго размышлял и пришел к выводу: как президент я должен быть с ней и в ней³⁴. Как выяснилось вскоре, никуда вступать Ельцин не собирался. Это был пробный шар наравне с акциями противоположного свойства. Накануне VII Съезда божки оппозиции получили новые жертвоприношения: от руководства российским радио и телевидением был отстранен Егор Яковлев, из правительства выведен Михаил Полторанин, Геннадий Бурбулис лишился теперь уже и должности госсекретаря.

С той же тактикой попеременных угроз и уступок президент пришел на VII Съезд. Самое малое, что о ней можно сказать: она деморализовывала сторонников и распаляла противников.

Правительство на узкой тропе

Все это побуждало правительство или, точнее, команду Гайдара в нем (мы все более превращаемся в правительстве во фракцию меньшинства, скажет он на встрече с депутатами³⁵) к реальному, а не преимущественно демонстративному, как у Ельцина, лавированию. На уровне действий, а не слов. Правительству, объясняли министры на встречах с депутатами, постоянно приходится делать выбор: ускорять реформы или подстилать подушку. И хотя основная цель была сформулирована четко: сделать реформу необратимой, в выборе инструментов экономической политики оно было далеко не свободно. Ельцин мог издавать указы, имевшие силу закона. Но ВС, если действовал оперативно, мог в соответствии с постановлением V Съезда эти указы отменять. Правительство смогло провести даже в ВС программу приватизации (ответственность за ее действительные и мнимые дефекты возложат исключительно на Чубайса) и посредством президентского указа, не опротестованного ВС, заменить именные счета анонимными ваучерами. Но закон о банкротстве, важный для санации экономики, не удалось провести ни через ВС, ни указом, который под влиянием директорского лобби депутаты отвергли.

Весной 1992 г. резко обострилась проблема неплатежей. Руководители предприятий, как государственных, так и приватизируемых, не желали и не умели заниматься структурной перестройкой производства и маркетингом (а часто не имели для этого и необходимых ресурсов). Действуя по правилам привычной госплановской логики, они направляли продукцию, цены на которую могли теперь вздувать, не натыкаясь на какие-либо ограничители, потребителям, не имевшим свободных средств для ее оплаты. В результате сами предприятия оказывались несостоятельными должниками. Выход из порочного круга мог бы дать закон о банкротстве. Но правительство вынудили произвести массивный взаимозачет неплатежей, т. е. от имени государства санкционировать производство невостребованной продукции по несообразным ценам и консервацию неконкурентоспособных экономических структур.

Это, а также накачка экономики деньгами, которой занялись Верховный Совет³⁶ и Центральный банк (его возглавил Виктор

Геращенко, как раз и осуществивший взаимозачет неплатежей), привели к скачку инфляции. Инфляционная волна, которая пошла было на спад весной, вновь резко поднялась осенью³⁷, как раз к открытию VII Съезда. Первая волна роста цен была отчасти компенсирована переводом подавленной инфляции в открытую и началом насыщения рынка товарами. Теперь экономику накрывала вторая волна. Стремясь предотвратить гиперинфляцию³⁸, правительство прибегло к болезненным мерам — недофинансированию капиталовложений, зарплаты бюджетников, социальной сферы и т. п. Все это меняло настроения и ожидания значительной части общества. Реформа провалилась — объявили маститые экономисты. Требования отставки правительства, которое привело страну к экономической катастрофе, стали раздаваться все громче и настойчивее.

«Правительство Гайдара, — писал Ельцин, — работало с первых дней в ужасающей моральной обстановке, когда удары сыпались один за другим, когда стоял непрерывный свист и гвалт в прессе и парламенте. Им не дали никакого разгона и хотя бы относительной свободы...»³⁹. К критике правительства, нередко разносной и несправедливой, присоединились высшие лица государства: Руцкой (ему принадлежала оскорбительная кличка «мальчики в розовых штанах») и Хасбулатов. 8 октября парламент вновь выставил неудовлетворительную оценку правительству. К чести лидеров правительства, они не жалели времени на встречи с депутатами, разъясняли каждый свой шаг, не отклоняли компромиссы и в то же время не страшились обозначать черту (в экономике и кадровой политике), за которой дальнейшие компромиссы становились невозможными. Они решительно дистанцировались от тех своих сторонников, которые полагали, что все проблемы решит роспуск Съезда. «Я в эти игры не играю, — отвечал Гайдар. — Самое страшное — экстремизация конфликта»⁴⁰. Тем не менее именно Гайдар к концу 1992 г., по мере того, как отходил в тень Бурбулис, стал главной фигурой, на которую оппозиция обрушивала озлобление, наветы, клевету.

Заявка на центр: группа «Реформа»

В 1992 г. мне, как и многим другим депутатам демократических фракций, представлялось, что единственная возможность сохранения правительства реформаторов, как и самого данного парламента, — создание в нем сознающего свою ответственность большинства. Пусть временного, разнородного, неустойчивого, как свершилось на I и III Съездах. Время показало, что такой возможности не было. Или, точнее, депутаты ею не воспользовались. Одни — потому что не вполне отдавали себе отчет, куда ведут события, предоставленные собственному ходу. Другие — потому что пришли к убеждению, что правительство и президент реализуют дьявольский иноземный план сокрушения России. Третьи — потому что полагали, что у них хватит сил вырвать власть. Четвертые — потому что рассчитывали осуществить переход к рынку методами командной экономики. И т. д.

Тем не менее попытки создания парламентского большинства, поддерживающего основное направление курса правительства и в то же время добивающегося его частичных коррективов, предпринимались. После VI Съезда стало ясно, что «Коалиция реформ» не состоялась. При списочной численности около 250 человек в межсъездовский период на ее собрания приходили 20—30 депутатов. На Съезде «Коалиция стала отторгающей силой», — констатировал Бурбулис⁴¹. Из нее вышли фракции «Беспартийные депутаты», «Левый центр» и «Свободная Россия», прежде, хотя и в разной степени, ассоциированные с нею. И тогда была выдвинута в апреле и реализована в мае идея создания внефракционной парламентской группы «Реформа», или, как значилось в учредительных документах, «фракции здравого смысла». В информации для депутатов говорилось: «Сегодня попытки создания спокойной конструктивной центристской фракции или блока в Российском парламенте на основе одной из существующих фракций не могут привести к успеху, ибо за каждой закрепился определенный имидж, каждая имеет некоммуникабельных членов, компрометирующих самые хорошие начинания». А раз так, пришла пора создать объединение, вокруг которого будет происходить кристаллизация центристских сил.

Политическая позиция инициируемой группы формулировалась следующим образом. Поддержка общего курса правительства, проведение которого нуждается в существенной корректировке. Решительная оппозиция предложениям о роспуске парламента. Конституционная реформа, осуществляемая конституционным путем. Дополнительные полномочия, предоставленные президенту, не следует ни расширять, ни сужать. До новых выборов на основе новой Конституции необходимо обеспечить эффективную работу нынешнего парламента. Считая, что основную законодательную работу должен выполнять Верховный Совет, мы рассчитываем на политический разум большинства депутатов, который позволит еще до истечения срока их полномочий снять блокаду неотложных реформ, провести давно назревшую реорганизацию иррациональной двухступенчатой структуры парламента, привлечь в Верховный Совет новые силы и сделать его более профессиональным, покончить с бездумной растратой времени на политические декламации и саморекламу. Мы — за сильное, единое государство, территориальную неделимость России. С величайшим уважением мы относимся к правам всех народов, но исходим из безусловного приоритета прав человека и гражданина по отношению к правам различных сообществ. В российском парламенте мы особо тесно связаны с «Коалицией демократических реформ» и Блоком демократических фракций, но открыты для взаимодействия с различными парламентскими фракциями, со всеми депутатами, готовыми сотрудничать с нами⁴².

Под заявлением о создании группы стояли подписи 18 депутатов: Алексея Адрова, Евгения Амбарцумова, Вячеслава Брагина, Николая Воронцова, Георгия Задонского, Юрия Зайцева, Бориса Золотухина, Сергея Ковалева, Евгения Кожокина, Сергея Красавченко, Владимира Лысенко, Владимира Подопригоры, Олега Румянцева, Сергея Сироткина, Петра Филиппова, Виктора Шейниса, Владимира Шумейко и Сергея Юшенкова. В состав группы при ее создании вошли также Олег Басилашвили, Леонид Волков, Дмитрий Волкогонов, Александр Гранберг, Владимир Лукин, Борис Немцов, Олег Попцов, Сергей Степашин, Сергей Шахрай и другие — всего 80 человек.

И программное заявление, и, в общем, не одноцветный состав участников, казалось бы, открывали перспективу воссоздания парламентского большинства, как оно складывалось на первых Съездах. Однако парламент к тому времени был настолько поляризован, что призыв к «политическому разуму» депутатов в противостоявших фракциях не был услышан. Наметанный глаз оппонентов сразу же наткнулся на фамилии ряда радикалов, вызывавших отторжение, хотя их в «Реформе» было немного. Не привлекало и присутствие в группе нескольких членов Президиума ВС во главе с вице-спикером Шумейко. Но главное, неприемлемым представлялся основной тезис, хотя и высказанный с оговоркой: поддержка правительства. На собрания, организуемые «Реформой», приходили в основном те же депутаты, что и на встречи «Коалиции реформ». Так «Реформа» оказалась — и по составу, и по реальной политической роли — не более чем иной формой бытия демократической коалиции, терявшей былые позиции, а наш первый парламент прошел еще одну развилку на пути к собственному крушению.

Заявка на центр: Гражданский союз

Сформировать центристское большинство помимо «Реформы» — впрочем, с тем же успехом — попытались и иные политики. В парламенте на эту роль претендовал блок «Созидательные силы», вне стен парламента — Гражданский союз (ГС), который в мае— июне создали фракции, входившие в этот блок, и ряд общественных организаций (наиболее заметной среди них была Демократическая партия Травкина). На ведущие роли в новой организации выдвинулись Аркадий Вольский и Александр Владиславлев, годом раньше принимавшие активное участие в создании ДДР. 21 июня было устроено многолюдное собрание наподобие тех, которые до того проводили демократы при поддержке исполнительной власти, — Форум общественных сил, учредивший Гражданский союз.

Вольский в заглавном докладе говорил преимущественно об экономике. Реформы начаты, но вместо них — отчаянная борьба без правил, поэтому результаты обратны задуманным. Ответственность несут исполнители. И повинны в том не МВФ и Мировой банк (о чем неустанно твердила агрессивная оппозиция), а мы сами: ведь это наше собственное ноу-хау, собственные глупости — не платить заработную плату, не снабжать горючим село. Надо заняться микроэкономикой: определить приоритеты — это продовольствие, медикаменты, энергетика — и принять необходимые меры для поддержки приоритетных отраслей. Взаимная задолженность выросла с 34 млрд рублей в начале года до 2 трлн. Выход — круговой взаимозачет или вексельная отсрочка платежей. Не управляемый рынок нужен нам, а управляемый переход к рынку. Экономика рушится. Табун летит к пропасти. Всадник должен увести его в сторону... Корень разногласий, согласился с ним Травкин, — в экономике, а не в политике. Надо замедлить темп экономических преобразований ради сохранения стабильности — на этой скорости потеряем все.

Как водится на собраниях, где присутствует разношерстная публика, дискуссия пошла вразнобой. Но в большинстве выступлений прослеживалась генеральная линия: надо создавать реальную политическую центристскую силу в парламенте и в стране, искать компромисс, кончать с поиском врагов, готовить и предъявлять в нужную минуту конкретные программы и команду людей, способных эту программу реализовать. Как ни жестка была критика исполнительной власти, никто не потребовал отставки правительства и отрешения от должности президента ⁴³.

Готовность к диалогу, со своей стороны, продемонстрировали руководство Верховного Совета и правительство. На Форуме выступил Филатов, огласивший приветствие Хасбулатова и призвавший к гражданскому согласию. А Шумейко пообещал, что после прихода в правительство трех генеральных директоров «вы вскоре увидите результаты». Организаторы Форума продемонстрировали, что в их активе есть еще и фигура куда как крупная — сам вице-президент. Вероятно, и Руцкой в то время рассчитывал обрести в новой партии главную политическую опору. Заявив, что на прошедшем СНД не удалось продвинуться ни на одном из направлений, он по многим пунктам отмежевался от политики власти, которую формально представлял, и призвал создавать программу действий, не опасаясь, что ее сочтут оппозиционной по отношению к президенту и правительству. На заключительной пресс-конференции Вольский сообщил, что программа, над которой идет работа, скоро будет представлена, и если кое-кто «не захочет прислушаться к голосу разума, мы с Шумейко найдем способ изолировать тех людей в правительстве»⁴⁴. Это была уже прямая угроза.

При всех оговорках и отмежеваниях ГС от агрессивной оппозиции было очевидно, что формируется сила умеренно оппозиционная, претендующая по меньшей мере на участие во власти. Она заявила собственную политическую позицию, определила свое место в раскладе сил, предъявила лидеров, которые в отличие от предводителей ФНС не были аутсайдерами в складывавшейся политической системе, пообещала в недалеком будущем представить альтернативный вариант реформы и обозначила его контуры. Проект программы «Альтернативы экономической политики»: «переход от макроэкономического регулирования к непосредственному управлению хозяйственными процессами... стимулирование конечного спроса. смягчение налоговой политики. интеграция социальной проблематики в программы экономической реформы» и т. д. — был представлен менее чем через месяц. Приоритеты, объявленные учредителями ГС: целостность России, формирование на базе СНГ союза с более тесными связями, сохранение до конца года сложившегося распределения полномочий между законодательной и исполнительной властями, противодействие политическому радикализму, от кого бы он ни исходил, отказ от покушений на роспуск Съезда, корректировка правительственного курса⁴⁵ — теоретически могли бы стать базой компромисса с президентом и демократами. Известно, однако, что практическая реализация принципов, заявленных в общем виде, — дело непростое, а к поднятому ГС флагу стали сбегаться не только респектабельные политики.

Развернулась сложная игра. Вначале в адрес ГС и его программы были сделаны благожелательные жесты некоторыми демократическими депутатами и, что особенно важно, Ельциным и Гайдаром⁴⁶. Однако лидеры ГС переоценили свои силы и влияние, преувеличенное представление о которых создавали российские и зарубежные СМИ. В известной мере они стали жертвой самообмана. На переговоры они вынесли не столько различия в экономических программах (где, возможно, удалось бы найти компромиссный вариант, поскольку правительство все равно вынудили смягчить первоначальный курс), сколько вопрос о том, кто будет политику (и не только экономическую) осуществлять. Запросы ГС, касавшиеся не только новых назначений, но и смещений действующих министров, показались чрезмерными. Между тем заговорили они языком ультиматумов, который Ельцин на дух не переносил. Усмехаясь, Василий Липицкий предупредил: «То, что произойдет на Съезде, зависит от того, что произойдет до Съезда; людей волнует больше, кто уйдет, чем кто придет». И тут же простодушный, но не лишенный хитрецы Травкин выложил список кадровых притязаний Гражданского союза. И хотя ГС опирался на поддержку значительной части директорского корпуса, военных и т. д., его лидеры не могли представить доказательств, что они обеспечат на Съезде президенту и правительству необходимое число голосов. К тому же за их спиной Ельцин легко различил фигуры политиков, вызывавших у него нарастающее отторжение, — Руцкого и Хасбулатова. При таких обстоятельствах было сочтено, что не только удовлетворять претензии лидеров ГС, но и продолжать с ними переговоры бессмысленно⁴⁷.

«Третья сила» в России не состоялась. Ее потенциальная парламентская база стала дрейфовать в сторону «Российского единства», а президент шел на очередной Съезд, зная, что его сторонники — в явном меньшинстве.

Демократы на пути к расколу

А это меньшинство тоже переживало не лучшие времена. Если в парламенте еще удавалось поддерживать какое-то согласие и по большинству острых вопросов депутаты демократических фракций голосовали, как правило, солидарно, то за его стенами в организациях демократов (и прежде всего «Демократической России») то и дело вспыхивали острые конфликты, выплескивавшиеся на публику и приводившие к расколам. Не было ни одного, кажется, серьезного вопроса стратегии и тактики, по которому не сталкивались бы различные, нередко противоположные взгляды.

Радикальное крыло в «Демократической России» пришло к выводу, что единственный выход из тупика — скорейшее принятие новой Конституции и досрочный роспуск парламента, упрямо блокировавшего каждый шаг по пути реформ. Сделать это предлагали посредством референдума, на который надлежало вынести в тех или иных формулировках три вопроса: о принятии новой Конституции Учредительным собранием, о праве частной собственности на землю и о праве президента выносить на референдум важнейшие вопросы государственной жизни. Радикалы небезосновательно опасались, что если Конституцию будет принимать Съезд, то баланс властей будет смещен в интересах тех сил, которые доминировали в парламенте. Поэтому в одном из вариантов взамен прямого вопроса о созыве Учредительного собрания (по которому боялись не получить необходимой поддержки) предлагалось выяснить, согласны ли граждане с тем, что принимая новую Конституцию, Съезд обязан либо согласовать проект с президентом, либо вынести его на референдум⁴⁸. Вопрос о земле был подверстан к конституционному выбору, чтобы гарантировать участие в референдуме необходимого числа избирателей. Демократы придавали введению частной собственности на землю исключительное значение, поднимали его на всех своих собраниях в острой форме⁴⁹ и, по-видимому, переоценивали готовность общества поддержать их замысел.

Совет представителей «Демократической России», состоявшийся 6—7 июня, не поддержал инициативу о проведении референдума. Но часть наиболее радикальных сторонников его проведения еще накануне заседания Совета образовала оргкомитет по созыву внеочередного съезда «Демократической России». Оргкомитет опубликовал исключительно резкое заявление, отвергавшее и утверждающийся режим, и политический курс ДР — поскольку те, кто его определяет, «откровенно перешли на позицию безусловной поддержки официальных властей». «Предотвратить контрреформу и реставрацию тоталитаризма в том или ином виде в России, — гласило заявление, — можно только создав мощную последовательно демократическую оппозицию существующему режиму, задачей которой явится учреждение нового государственного устройства путем принятия Конституции независимым представительным органом народа (типа Учредительного собрания). Это и будет подлинной демократической альтернативой имитаторам демократии — номенклатурщикам из нынешних властных структур»⁵⁰. Досрочно съезд «Демократической России» созвать не удалось. Он состоялся в декабре, после VII СНД, когда политическая обстановка в стране резко изменилась. Но уже летом берут начало два новых процесса.

Во-первых, все чаще всплывает идея ввести новую Конституцию посредством референдума в обход Съезда. Какой должна быть эта Конституция — мнения расходятся и среди демократов. Одни считают, что ее текст следует подвергнуть обязательному согласованию с действующим президентом⁵¹. Другие, например, авторы цитированного заявления, надеются провести на референдуме Конституцию, отсекающую от власти и старую, и новую номенклатуру. Сам президент пока еще не сделал выбор, но внимательно следит за разворачивающейся дискуссией, а его эксперты анализируют варианты. Как бы то ни было, проблема Конституции, института, на который следует возложить ее подготовку, референдума займет главное место в политических баталиях следующего года.

Во-вторых, нарастает отторжение части демократов от режима, который утверждался не без их участия. Здесь также начинает формироваться центр оппозиции. В начале июля была проведена еще одна масштабная акция — Форум сторонников реформ, на котором выступили все ведущие члены правительства. Доминировали призывы создать широкую демократическую коалицию, сплотиться против фашистской угрозы и «партии войны». Это был, конечно, ответ на учредительный Форум ГС, хотя об оппонентах-«центристах» говорили мало, а если и упоминали, то в контексте объединения всех антифашистских сил. О новых диссидентах в демократическом движении не говорили вообще. Но подчеркнутое замалчивание брошенного ими вызова было своеобразной формой ответа.

Между тем летом 1992 г. демократические критики режима, в недавнем прошлом «прорабы перестройки» и идеологи «Демократической России», опубликовали сборник статей и иных материалов под выразительным названием «Год после Августа. Горечь и выбор». Это был политико-идеологический манифест, авторы которого обозначили свое противостояние режиму по всем главным вопросам. Власть, объявили они, — не наша, реформа — не наша, социальной справедливости как не было, так и нет. «И власти, и находящиеся у них на подхвате руководители “ДемРоссии” выстраивают перед обществом дилемму: нам предлагают выбор между “хорошим” Б. Ельциным и ’’плохим парламентом”, между ”демократическим” правительством и ”красно-коричневой” опасностью, — писал Юрий Афанасьев. — Но это ложная дилемма, это не более чем выбор между старой и новой номенклатурой»⁵².

Примерно так же характеризовал расстановку социальных сил Юрий Буртин: их всего две. «Первая — это “августовский блок”, сложившийся в результате компромисса между новой, квазидемократической номенклатурой и преобладающей частью старой партократии, пожертвовавшей коммунистической идеологией ради власти и обогащения. Его политическим представителем является ельцинско-хасбулатовское руководство России и поддерживающие его межпартийные образования, ориентированные на различные фракции данного блока (от “Демократической России” до “Гражданского союза” и “Российского народного собрания”). Вторая сила — это именующая себя “оппозицией” наиболее реакционная часть той же партократии: отодвинутая в сторону, она отвергает любые реформы и, спекулируя на недовольстве масс, пытается увлечь их лозунгами коммунистического и имперско-шовинистического реванша». Если в России в самом близком будущем не возникнет третья сила, организованная демократическая оппозиция, заключал Буртин, то «нашей стране уже не поможет никто и ничто»⁵³.

Вновь, как и много раз до того, российские интеллигенты пытались ответить на вопрос: что делать? Ответ Афанасьева: не заниматься «демонстрациями всероссийского единодушия» наподобие фарса с Собранием граждан — его нет и никогда не будет, а «превратить политику в средство согласования разных ин-тересов»⁵⁴, — был вполне разумен, но совершенно неконкретен. Ибо оставалось неясным, как и кто это может и должен сделать. Но когда разговор переходил на реальную почву, оказывалось, что у авторов сборника нет не только убедительного ответа, но даже общего мнения. Взять тот же референдум. «Я категорический противник очередных затей послушной ельцинскому руководству официальной “ДемРоссии” — авантюры референдума... Нам предлагают проголосовать о принципах Конституции! — это же бред собачий!..» — восклицал Леонид Баткин и весьма резонно ставил убийственный для протагонистов референдума вопрос: «Где та независимая и мощная демократическая сила в стране, которая проведет своих кандидатов в это учредительное собрание?»⁵⁵. Нет, возражал Василий Селюнин, нам нужна сильная представительная власть как противовес диктатуре. «И я не вижу другого способа получить ее иначе, как через референдум и последующие выборы нового парламента»⁵⁶.

Баткин отдавал себе отчет в том, что для победы на референдуме и выборах необходима демократическая партия — не чета существующим. Он напоминал, какую роль сыграла «Искра» в становлении РСДРП, и предлагал аналогичное решение в век электронных СМИ: создать «непременно массовую, дешевую “газету-копейку”», вокруг которой сформируется партия ее читателей⁵⁷. Полезная, но паллиативная (и трудно осуществимая) мера — одно из немногих практических предложений. Немногие участники дискуссии попытались вывести позиционирование демократов на реальную почву главного конфликта, расколовшего общество. Отношение к правительству, говорил Леонид Гордон, должно быть примерно таким: «Первое — политическая поддержка в противостоянии сторонникам реставрации и фашизма, а уж потом оппозиция.. .»⁵⁸. «Кризис в рядах демократов, — писала Лилия Шевцова, — трудно преодолеть, не решив стоящей перед ними дилеммы: стать опорой власти или оппозицией к ней. Выступив против реформы, они рискуют сыграть на руку реваншистам. Балансировать же в роли “конструктивной оппозиции” долго никогда и никому не удавалось. Пока демократические группировки пытаются найти свое новое лицо, политическая игра идет своим чередом и — увы — без их активного участия»⁵⁹.

Необходимо воздать должное людям, принадлежавшим к интеллектуальной элите демократического движения. Заметив опасные деформации новой власти, в чем не хотело отдавать себе отчет большинство демократов, опьяненных азартом борьбы на прежних фронтах, они первыми начали бить в колокола тревоги. Слово предупреждения следовало сказать, и его произнесли. В стане вчерашних победителей была выявлена глубокая линия размежевания: мы и они. Без этого российская демократия не могла оценить свое место в историческом процессе. Однако политические выводы из такой констатации, на мой взгляд, были сделаны не только неверные, но и опасные. Проводя черту между демократами и новыми властными группировками, многие демократические критики режима игнорировали более важную грань, отделявшую и все более обособлявшуюся властную группировку, и их самих от реваншистов, «красно-коричневых», набиравших силу. Отвлекаясь от этого, они пытались увлечь демократическое движение в непримиримую оппозицию, хотя и с других позиций. Исторический опыт свидетельствует, что подобная политика не раз приводила к катастрофическим последствиям. Не желая превращаться в клиентелу власти и возлагая опрометчивые надежды на то, что демократам удастся поднять «вторую волну» массового движения, критики не сумели предложить здесь и сейчас реалистическую стратегию и тактику, обеспечивающие самостоятельность политических организаций демократов по отношению к президенту и в то же время не позволяющие национал-коммунистическим силам почувствовать слабину в противостоящем им фронте. Интеллектуальные дискуссии в кругах демократической элиты не были лишены смысла. Но как было претворить их в практические рекомендации низовым организациям «Демократической России» и иных демократических движений? Этот вопрос не только не получил ответа, но и не был внятно поставлен.

В преддверии VII Съезда

VII, переломный Съезд приближался. Попытки Ельцина отсрочить «судный день» успехом не увенчались. Трижды в Верховном Совете ставилось на голосование предложение президента и первых лиц восемнадцати входящих в Федерацию республик перенести съезд на март—апрель 1993 г. и трижды было отвергнуто⁶⁰. ФНС, «Народное единство» с вожделением ждали момента, когда, наконец, можно будет лишить Ельцина дополнительных полномочий, разделаться с правительством Гайдара, внести нужные им изменения в Конституцию. Их влияние на депутатов, занимавших промежуточные позиции, усилилось. А главное, у них появился влиятельный союзник, в руках которого были нити воздействия на многих депутатов, — контингент квалифицированных экспертов, многие из которых прошли школу ЦК КПСС, и эффективный инструмент управления парламентом — микрофон.

Речь идет о Руслане Хасбулатове. К этому времени разрыв между ним и демократами стал полным. 3 сентября «Коалиция реформ» и группа «Реформа» провели пресс-конференцию, участники которой объявили, что выходят на «тропу войны», т. е. начинают борьбу за переизбрание Хасбулатова и с этой целью готовы блокироваться со своими оппонентами. Полномочия, которые присвоил себе спикер, объяснили депутаты, огласив подписанные ими документы, далеко выходят за рамки Конституции. Здесь и попытки ограничить права депутатов, и выстроить Верховный Совет как иерархическую структуру со спикером-распорядителем, где приближенные к нему сотрудники аппарата возвышаются над парламентариями, и прямые вторжения в компетенцию правительства⁶¹. Грубость, нарочитое хамство председательствующего стали притчей во языцех. Поведению Хасбулатова были посвящены многие выступления на парламентских слушаниях. ВС, наблюдая своего спикера, должен постоянно испытывать чувство стыда, сказал Сергей Ковалев, а Леонид Волков предложил упразднить пост председателя ВС — «второго президента». «Российское единство», немало в прошлом настрадавшееся от поведения спикера, однако, в разрыве Хасбулатова с теми, кто прежде добивался его избрания, увидело свой шанс⁶². Гневная риторика ушла в песок, спикер остался на своем месте и стал дожидаться часа, когда он сможет сполна отплатить обидчикам.

С президентом Хасбулатов вел себя иначе. «У него всегда по одному и тому же вопросу заготовлено несколько мнений. Вслух он высказывает только одно, а остальные держит при себе наготове... — рассказывает Ельцин. — И только теперь понимаю — он специально втягивал меня в эти изнурительные, изматывающие отношения. Это была его главная идея: угрожая противостоянием, заставить отступать, уступать, отрезать самому себе хвост по кусочкам»⁶³. Хасбулатова впоследствии не раз обвиняли в том, что он стал лидером национал-коммунистов. Это не так. Оппозиционеров он презирал, как и демократов, как и людей из окружения Ельцина. Он настойчиво созидал управляемый парламент. Это была та площадка, которая позволяла ему предъявить претензии на власть. До поры они были затаенными. Расчетливый политик, он почти всегда верно оценивал свои возможности. Его притязания росли чуть ли не с каждым днем. Обстоятельства, сложившиеся к VII СНД, сделали их неуемными.

Все говорило, что на Съезде предстоит жестокая схватка. Президент, его советники, большинство его сторонников в парламенте, в общем, отдавали себе в этом отчет, но подобно генералам, которые готовятся к прошлой войне, проецировали ход и исход предыдущего Съезда на предстоявший. Несколько более реалистически оценивала вероятный ход событий созданная перед самым Съездом демократическая фракция «Согласие ради прогресса» (о ней я расскажу дальше), но и она, представлявшая меньшинство демократов, была захвачена общим потоком.

Подготовка же к Съезду проходила по ранее отработанным, рутинным стандартам. Перед самым Съездом один за другим прошли с большим шумом Конгресс интеллигенции и II Форум сторонников реформ. На обоих выступал Ельцин. На обоих при его появлении вспыхивала овация, участники скандировали фамилию президента. Восторженными аплодисментами встречали самые жесткие заявления. «Любые проявления нашей слабости, выходящие за рамки компромиссы, — сказал Гайдар, — опасны и вредны. Умиротворение агрессора — худшая политика». (Все хорошо знали, как плохо умиротворять агрессора, но мало кто знал, где проходят рамки приемлемых компромиссов. Да и не на многолюдном собрании это можно было обсуждать.) «Исполнительная власть переоценивает силу оппозиции. Резерв терпения у населения еще не исчерпан. У красно-коричневых нет ни лидера, ни идей, — говорил Селюнин. — Не представляют реальной силы и те, кто называют себя центристами. Их программа и программа право-левой оппозиции — один к одному. Хотят жить дружно — пусть примыкают к правительственной программе, которую надо проводить более решительно»⁶⁴.

II Форум сторонников реформ зафиксировал образование универсальной суперструктуры — блока «Демократический выбор», в который, помимо парламентской «Коалиции реформ» и группы «Реформа», вошли «Демократическая Россия» и еще более 20 организаций («Московская трибуна», Союз защитников Белого дома «Живое кольцо», Содружество союзов писателей, Ассоциация крестьянских и фермерских хозяйств и др.). Это было верхушечное образование; большинство его членов состояли в нескольких организациях. Форум принял резолюцию, которая также была выдержана в жестких тонах. «Мы выступаем за то, — гласила резолюция, — чтобы правительство сохраняло свой состав и свою программу. Все допустимые уступки политическим оппонентам правительство и президент уже сделали»⁶⁵.

Так взбадривали сами себя интеллигенты и сторонники реформ, нимало не задумываясь, как все это может повлиять на расклад голосов на Съезде. Между тем, момент истины приближался. Но и на Съезде не все сумели это оценить.

Примечания

¹ См.: Полис. — 1992. — № 3.

² В июне 1992 г. в правительство в ранге вице-премьеров были введены Г. Хижа, В. Черномырдин, В. Шумейко. «Может быть, и нужно было их взять, — писал тогда Ю. Афанасьев, — но, проговорив, на каких условиях» (Год после августа. Горечь и выбор. — М., 1992. — С. 223).

³ Проект Ю. Слободкина.

⁴ После распада СССР возникшее летом 1991 г. Движение демократических реформ разделилось на две ветви: российскую, выступившую на выборах 1993 г., и международную (в рамках СНГ), которая вскоре сошла на нет. Незадолго до VI Съезда прошло представление инициативного проекта новой Конституции, подготовленной под руководством А. Собчака в московской мэрии (подробнее см.

с. 328—330). Открывший обсуждение Г. Попов сформулировал стратегию РДДР: созыв Учредительного собрания — выработка новой Конституции — выборы.

⁵ См.: Народный депутат. — 1992. — № 15.

⁶ «Они не являются сознательными фашистами... — пишет М. Бран-дыс. — Не удивляйтесь, что старая фашистская песня вызывает на их лицах мечтательную и тоскливую улыбку. Ведь в то время было все иначе. Однако эта тоска по прошлому опасна, и всегда могут найтись люди, которые захотят ею воспользоваться в своих темных целях» (Брандыс М. Итальянские встречи. — М., 1950. — С. 58).

⁷ Летом 1992 г. в связи с намечавшимся визитом Ельцина в Японию тема Курил оказалась в фокусе общественного внимания. 28 июля состоялись закрытые парламентские слушания «О российско-японских отношениях и проблеме целостности РФ», на которых были высказаны диаметрально противоположные мнения. 6 августа 1992 г. в «Известиях» была опубликована моя статья «Испытание Курилами». В ней, в частности, говорилось: «В среде некоторых политиков прорастает заманчивая идея перехвата знамени. Защита национальных интересов способна завоевать широкую поддержку? Отлично, подхватим это знамя, чтобы привлечь внимание и голоса, не слишком задаваясь вопросом: в чем же он, действительный национальный интерес?.. Молодая российская демократия проходит испытание Курилами. Один неверный шаг — и она окажется под чужим знаменем».

⁸ С резкой критикой сдержанной политики России по отношению к конфликтам, разгоравшимся в бывших советских республиках, задолго до своей отставки с поста командующего 14-й армии, размещенной в Приднестровье, стал выступать Александр Лебедь.

⁹ Свою весеннюю сессию в 1992 г. ВС завершил принятием постановления «О газете “Известия”». И содержание этого постановления, в котором ВС волевым образом попытался вернуть «новой независимой газете “Известия”», учрежденной журналистским коллективом, прежний статус «газеты представительных органов государственной власти на территории Российской Федерации», и характер предшествовавшей тому дискуссии немало способствовали самодискредита-ции ВС. Комментируя этот эпизод, я писал тогда: «Понимали ли депутаты, завершившие четвертую сессию Верховного Совета, что именно последние часы этой сессии и позорное голосование по газете “Известия” запомнятся и будут восприняты общественным мнением, наложатся на все остальное, что было сделано Верховным Советом, мне сказать трудно. Да простят мне коллеги не слишком вежливое сравнение, в памяти возникает прежде всего образ из “Охоты на волков”, известного произведения Высоцкого: “кричат загонщики и лают псы до рвоты.”» (см.: Сборник постановлений Верховного Совета. — Вып. 16. — М., 1992. — С. 27—28; Лит. газ. — 1992. — 22 июля).

¹⁰ См.: Моск. новости. — 1992. — 23 авг.

¹¹ Ю. Г. Гехт — депутат от Московской области, генеральный директор производственного объединения, председатель фракции «Промышленный союз».

¹² Наиболее заметным событием в этом ряду была многодневная демонстрация-пикет возле телестудии Останкино в июне 1992 г., проходившая под антиправительственными, антипрезидентскими и антисемитскими лозунгами. Контраст по сравнению с демонстрациями, которые ранее проводили демократы и которые всегда отличались цивилизованным порядком, был разительным. От грубых выкриков и поношений пикетчики стали переходить к рукоприкладству, перед которым работники телевидения, покидавшие телестудию или приходившие на работу, особенно в ночное время, оказывались беззащитными. Когда палаточный лагерь у Останкина был, наконец, ликвидирован, один из тогдашних идеологов оппозиции Сергей Кургинян, подбрасывая свое полено в разгоравшийся костер, написал: «Нации брошен вызов. Мы этот вызов поняли. И прекращая призывы к примирению, которые в этой ситуации уже просто смешны, мы этот вызов приняли. На войне как на войне!». Каким бесстыдством (или, что менее вероятно, невежеством) надо было обладать, чтобы ставить в пример терпимость зарубежных властей к пикетчикам «вблизи гораздо более серьезных объектов в тех же США и Европе...» (День. — 1992. — 5—11 июля). Я не раз наблюдал демонстрантов, днями и ночами выстаивавших перед Белым домом и Вестминстером с плакатами (нередко противоположного содержания). Они никого не задирали и вели себя спокойно и корректно.

¹³ Исаков В. Госпереворот: Парламентские дневники 1992—1993. — М., 1995. — С. 73; Эпоха Ельцина. — М., 2001. — С. 222.

¹⁴ Сов. Россия. — 1992. — 22 сент.

¹⁵ Там же. — 1992. — 1 окт.

¹⁶ Сборник постановлений Верховного Совета Российской Федерации, Президиума Верховного Совета Российской Федерации и других документов. — Вып. 17. — М., 1992. — С. 6—7.

¹⁷ Россия-2000. Современная политическая история (1985—1999). — Т. 1: Хроника и аналитика. — М., 2000. — С. 181.

¹⁸ Поразительно, что вопрос этот поднял Исаков, один из наиболее интеллигентных деятелей оппозиции. В дневниковых записях он задним числом размышляет: «До сих пор спрашиваю себя, правильно ли я поступил, что вышел тогда к микрофону. Никогда не уважал политики грязной, неинтеллигентной» (Исаков В. Указ. соч. — С. 67, 89). Между тем, такие отравленные булавочные уколы действовали на Ельцина сильнее, чем обвинения в «антинародной политике». «Бориса Николаевича этот эпизод очень беспокоит, — сказал нам Бурбулис. — Он не может работать. А Исаков может себе такое позволить, потому что с него сняли удавку», т. е. угрозу отзыва. (Запись встречи депутатов демократических фракций с Г. Бурбулисом 18.05.1992. — Архив автора).

¹⁹ Закон Российской Федерации «О Совете Министров — Правительстве Российской Федерации» от 13 ноября 1992 г. — Архив автора.

²⁰ Даже при нынешней Конституции, которую некоторые ее критики именуют «сверхпрезидентской» (что, конечно, не так), опираясь на противостоявшие президенту силы в парламенте, Евгений Примаков попытался в 1998— 1999 гг. стать альтернативной президенту политической фигурой.

²¹ На проведенных 23 ноября парламентских слушаниях известные специалисты по конституционному праву Владимир Туманов, Виль Кикоть и другие подвергли закон убийственной критике (Стенограмма парламентских слушаний 23 ноября 1992 г. — Архив автора).

²² Исаков В. Указ. соч. — С. 210—211.

²³ Выступая на парламентских слушаниях, Владимир Туманов процитировал не потерявшие актуальность слова Томаса Джефферсона: «173 деспота, несомненно, будут угнетать народ так же, как и один. Законодательная власть может захватить все в свои руки, а захватив все, она может свести все к одному человеку, которого назовет председателем» (Стенограмма парламентских слушаний 23 ноября 1992 г. — Архив автора).

²⁴ Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 239.

²⁵ Это говорил Г. Попов, объясняя депутатам, избранным на Съезд от Москвы, мотивы своей отставки (Запись на встрече группы депутатов с Г. Поповым.

08.06.1992. — Архив автора).

²⁶ Даже среди близких к президенту депутатов этот поворот был воспринят по-разному. На собрании «Коалиции реформ» Сергей Филатов объяснял: на Съезде президент излагал свою личную точку зрения, а теперь превалируют взгляды «окружения», это очень опасно. Нет, возражала Бэла Денисенко, опасность — в уступках, в связях с людьми из блока «Созидательные силы», в поползновениях на роль всенародного президента (запись на собрании депутатов «Коалиции реформ». 01.06.1992. — Архив автора.).

²⁷ Россия-2000... — Т. 1. — С. 175.

²⁸ Обстоятельства этого эпизода Ельцин и Гайдар освещают по-разному. К ответственному совещанию в Кремле по проблемам нефтегазового комплекса, рассказывает Гайдар, Лопухин подготовил несколько основополагающих документов и готовился сделать доклад. Открывая совещание, Ельцин неожиданно объявил о замене министра. «Все было решено за моей спиной. Сразу после совещания Ельцин позвонил мне, извинился, сказал, что хотел меня предупредить, но, к сожалению, не успел, не смог связаться. Первый импульс — немедленно подать в отставку, снять с себя ответственность за неизбежные негативные и болезненные последствия, к которым поведет отступление от реформ или просто их замедление» (Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. — С. 190—191). Депутатские фракции, излагает свою версию Ельцин, еще на VI Съезде потребовали отставки четырех министров и в их числе Лопухина. Сначала президент передал этот список Гайдару через Бурбулиса, потом «я лично переговорил с Гайдаром и назвал эти четыре фамилии». «Гайдаровская команда восприняла мои предложения о коррективах в составе правительства крайне болезненно». Когда отставка, наконец, была объявлена, «...помню два лица: совершенно пунцовое, почти алое — Гайдара, и белое как полотно — Лопухина. На них тяжело было смотреть... Будущие историки определят, кто из нас был прав» (Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 255—257).

²⁹ Запись встречи группы депутатов объединения «Реформа» с Б. Ельциным. 03.06.1992. — Архив автора.

³⁰ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 233. Как выяснилось на встрече, Ельцин не знал, что проект Конституции, хотя и претерпел ряд увечий при прохождении через ВС, оставил за президентом довольно широкие права. Но этот выход в комиссию, в которой все решительнее задавал тон Хасбулатов, остался единственным эпизодом.

³¹ Запись встречи депутатов демократических фракций с Б. Ельциным.

01.08.1992. — Архив автора.

³² Национально-патриотическая оппозиция и, в частности, Русский национальный собор, заявил его председатель Стерлигов, «снимают с себя всякую ответственность за последствия социального взрыва, который произойдет в самом ближайшем будущем.» (Россия-2000. — Т. 1. — С. 194).

³³ Там же. — С. 200—202, 204, 219.

³⁴ Запись дискуссии на II Форуме сторонников реформ. 29.11.1992. — Архив автора.

³⁵ Информация депутатов Л. Волкова и Л. Пономарева. 15.07.1992. — Архив автора.

³⁶ «Апофеозом финансовой безответственности» назовет Гайдар обсуждение в ВС бюджета на 1992 г. (Гайдар Е. Указ. соч. — С. 193).

³⁷ Индекс прироста потребительских цен с 20—40% в январе—апреле снизился до 9—12% в мае—сентябре, а затем вновь увеличился до 25—28% (Ясин Е. Российская экономика: Истоки и панорама. — М., 2002. — С. 253).

³⁸ Уровнем гиперинфляции признается месячный прирост индекса цен свыше 50% в течение трех месяцев.

³⁹ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 244.

⁴⁰ Запись встречи Е. Гайдара с депутатами демократических фракций.

22.10.1992. — Архив автора.

⁴¹ Запись встречи Г. Бурбулиса с депутатами демократических фракций.

18.05.1992. — Архив автора.

⁴² Документы группы «Реформа: Фракция здравого смысла», Обращение к депутатам, Заявление о создании внефракционной группы «Реформа» в российском парламенте. — Архив автора.

⁴³ Представитель «Смены» Игорь Муравьев заявил, что президент и правительство — главное препятствие на пути, но не пошел дальше предложения создавать теневое правительство, теневой парламент (?) и парламентские партии.

⁴⁴ Записи на Форуме общественных сил. 21.06.1992. — Архив автора.

⁴⁵ Россия-2000... — Т. 1. — С. 182, 187, 190.

⁴⁶ Там же. — С. 201; Записи на Форуме сторонников реформ 04.07.1992, собрании группы «Реформа» 21.10.1992 и на конференции «Коалиции реформ», посвященной экономической реформе, 21.09.1992. — Архив автора.

⁴⁷ О негласных переговорах Ельцина с лидерами ГС довольно подробно рассказали помощники президента (Эпоха Ельцина... — С. 235—240; Костиков В. Роман с президентом. — М., 1997. — С. 136—139).

⁴⁸ Материалы пленума Совета представителей «Демократической России». 06—07.06.1992. — Архив автора.

⁴⁹ «Если мы не проведем нормальную аграрную реформу, — говорил Юрий Черниченко, — то погибнем под копытами тех, кто сбегается к Останкино. Почему мы не выбрасываем на рынок триллионы — землю?». «Землей мы сможем расплатиться с армией, с частью городского населения», — предлагал Леонид Волков (записи на Форуме сторонников реформ 04.07.92, на собрании группы «Реформа» 10.06.1992. — Архив автора).

⁵⁰ Заявление Оргкомитета по проведению внеочередного съезда движения «Демократическая Россия». 05.06.1992. — Архив автора.

⁵¹ Отсюда прямая линия поведет к президентскому проекту 1993 г., Конституционному совещанию — субституту Учредительного собрания и референдуму, проведенному по указу, тоже в обход закона о референдуме.

⁵² Год после августа. Горечь и выбор. — М., 1992. — С. 11.

⁵³ Там же. — С. 255—256.

⁵⁴ Там же. — С. 115.

⁵⁵ Там же. — С. 215.

⁵⁶ Там же. — С. 217.

⁵⁷ «Газета, а не телевизор», — акцентирует он свою мысль. Да, она нужна для «концептуализации демократии» как орган «постоянного раздумья, уточнения, развития концепции, развития сил гражданского общества», — соглашается с ним Владимир Библер. «Ну, от телевизора тоже не отказались бы», — замечает Ю. Афанасьев (Там же. — С. 216, 240—241).

⁵⁸ Там же. — С. 236.

⁵⁹ Там же. — С. 119. С этим можно согласиться при одной оговорке: в устоявшихся демократических режимах партии оппозиции выполняют вполне конструктивные функции.

⁶⁰ Обращение к Верховному Совету РФ подписали руководители всех республик, кроме Чечни и еще не конституировавшейся Ингушетии. Предложение мотивировалось стремлением обеспечить стабильность до принятия новой Конституции, «подготовка которой вступила в завершающую фазу». — Архив автора.

⁶¹ Рос. газ. — 1992. — 4 сент.; Известия. — 1992. — 4 сент. Отмечалось, в частности, что на высокий пост в аппарате Хасбулатов назначил видного гэка-чеписта генерала Ачалова.

⁶² Запись на парламентских слушаниях «О совершенствовании работы ВС».

21.09.1992. — Архив автора.

⁶³ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 286—287.

⁶⁴ Записи на Конгрессе интеллигенции 28.11.1992 и на II Форуме сторонников реформ 29.11.1992. — Архив автора.

⁶⁵ Резолюция и другие документы II Форума сторонников реформ.

29.11.1992. — Архив автора. Собравшиеся уже в дни Съезда представители организаций, вошедших в «Демократический выбор», высказались за проведение референдума о досрочном прекращении полномочий СНД и ВС и поддержали выдвижение Гайдара на пост премьера.





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---