Глава 13. От V к VI Съезду: политические рокировки
Государству служат худшие люди, а лучшиетолько худшими своими свойствами.
Василий Ключевский
БОРИС ЕЛЬЦИН И ДРУГИЕ
В конце 1991 — начале 1992 г. в России начал оформляться, а затем и отвердевать каркас переходной политической системы с ее государственными институтами, дуализмом президентской и парламентской власти и квазимногопартийностью. То, что происходило в эти месяцы, во многом определившие весь дальнейший ход событий, навевает ассоциацию с библейскими вторым и третьим днями творения, когда возникли контуры вновь создаваемого мира, произросли трава и деревья, приносящие семена и плоды. Но в отличие от библейской истории, где мир возникал из ничего, выстраивание новой России происходило из имевшихся в наличии материалов — обломков прежней системы — и во многом подчинялось укорененным в обществе традициям.Режим, движение к которому началось в последние годы перестройки и который теперь весьма определенно утверждался, в западной политологии получил имя делегативной демократии — в отличие от представительной демократии в странах первого эшелона исторического развития. Гильермо О’Доннел ввел этот термин, чтобы отличить неконсолидированные общества, совершающие исторический транзит во второй половине XX века, общества, где власть опирается не на сбалансированную систему сдержек и противовесов, а на свою сверхмощную исполнительную ветвь, во главе которой стоит президент, избранный, как правило, всеобщим голосованием и ограниченный лишь сроком, на который он получил свои полномочия1.
В России этот режим, сложившись, получил имя Ельцина. Это было заслуженно. На режим, который тогда только начинал оформляться, пытаясь приспособить к себе парламент, неизгладимый отпечаток наложили личностные черты первого российского президента. Впрочем, его власть в этот период была хотя и превалирующей, но не подавляющей. Ее возможности и пределы были определены юридически изменениями, внесенными в Конституцию на IV съезде СНД РСФСР и двумя постановлениями V съезда, о которых шла речь выше, а фактически — реальным соотношением сил. Говоря об имевшемся строительном материале, из которого начала созидаться новая система, я имел в виду, в частности, ту модель сильной президентской власти, которую попытался сконструировать еще Горбачев в СССР в конце 1990 г. Это замена Совета министров, формируемого и подчиненного парламенту, на президентский Кабинет министров, который делит исполнительную власть с иными органами, создаваемыми президентом (Совет безопасности, Совет Федерации и др.), право президента издавать нормативные указы по широкому кругу вопросов, вводить прямое президентское правление в неблагополучных регионах, отстранять демократически избранные органы власти и т. д. По известным причинам Горбачев не сумел воспользоваться предоставленными ему прерогативами, но модель была именно такова.
Ельцину российский парламент отвел более ограниченное властное пространство. Президент, правда, был объявлен главой исполнительной власти, получил право назначения и отстранения председателя правительства (но только с согласия ВС), назначения и освобождения от должности министров, а из полномочий ВС было исключено выражение доверия (и недоверия) отдельным министрам. Президент получил также ряд других важных полномочий, постоянных и (по решению V Съезда) временных. Статус и права вице-президента не были зафиксированы: он лишь мог осуществлять отдельные полномочия «по поручению президента» и терпеливо ждать момента, когда политические или физические обстоятельства позволят ему занять высший государственный пост. Но в устанавливавшейся дуалистической системе власти президент проигрывал парламенту по целому ряду существенных позиций. Его контроль над правительством был не безграничным. Так, отправить правительство в отставку он мог только с согласия ВС. Напротив, ВС и СНД могли сделать это немедленно голосованием простого большинства и без каких-либо ограничительных условий (которые появились лишь в Конституции 1993 г.). Президент не мог распустить или приостановить деятельность не только парламента, но и любых иных законно избранных органов государственной власти (что было специально оговорено в отдельной статье, которую Шахрай, когда вносились изменения в Конституцию, вписал в ее проект, чтобы рассеять опасения депутатов). Зато СНД посредством менее сложной и более короткой процедуры, чем это было записано позднее в Конституции 1993 г., мог отрешить президента от должности.
В конфликтных ситуациях у президента не было действенных инструментов воздействия на парламент. Его законодательное вето можно было легко преодолеть повторным голосованием простого большинства депутатов. Указы же президента имел право отменить Верховный Совет на основе заключения Конституционного суда либо Съезд без всякого заключения. При обострении ситуации президент не мог обратиться к народу: он не получил права инициировать референдум. Конечно, это могли сделать его сторонники, собрав необходимое число подписей, но, во-первых, для того требовалось время, а во-вторых, формулировку вопросов в конечном счете определял ВС. Кроме всего этого, сохраненная в Конституции статья 104, в соответствии с которой СНД был «правомочен принять к своему рассмотрению и решить любой вопрос, отнесенный к ведению Российской Федерации», недвусмысленно закрепляла приоритет Съезда перед президентом. Вдобавок президент не имел права занимать должности в общественных организациях (т. е. не мог возглавить собственную партию) и был ограничен возрастным цензом в 65 лет (из чего вытекало, что Ельцин не может быть избран на второй срок)2.
Как видно, вводя институт президентства, парламент тут же воздвиг серьезные ограничители, но это, вероятно, было максимумом, которого в сложной политической ситуации мая 1991 г. можно было от него добиться. После всех драматических событий августа—декабря эта конституционная модель перестала соответствовать новому соотношению сил. Победителем был президент. Парламент в лучшем случае не скомпрометировал себя так, как его союзный аналог: он лишь примкнул к победителям, когда исход схватки стал ясен. Самая его легитимность — и политически, и юридически, и морально — была слабее, чем у президента хотя бы потому, что Ельцин получил свой мандат на всенародных выборах на год с лишним позднее и в ситуации более острого политического противостояния. Опираясь на эти политические позиции и временные полномочия, полученные от V Съезда, он дал старт экономическим реформам и приступил к очередной реорганизации властных структур или, точнее, к перетряске своего ближайшего окружения.
Не раз повторено, что психологической доминантой, определявшей и представления, и поступки Ельцина на всех этапах его политической карьеры, была жажда власти, с момента избрания президентом — абсолютной и непререкаемой власти. К этой цели он шел напролом, не считаясь ни с чем и не испытывая никаких сантиментов. Исходя из нее, он формировал свое окружение: приближал тех, кого мог использовать для достижения цели, и безжалостно расставался с людьми, которые по тем или иным причинам становились для него обременительными. Авторитарный склад личности, предельно жесткий стиль руководства, усвоенный им еще в бытность секретарем обкома, даже манеры публичного поведения «царя Бориса» — все это, казалось, подтверждает версию о неуемном властолюбии как двигательной пружине поведения Ельцина. Мне же это клише представляется крайне упрощенным, более того, искаженным видением мотивов и иерархии ценностей первого российского президента. Я, конечно, не могу претендовать на то, что проник в глубины сознания этой сложной и закрытой человеческой натуры. И все же рискну утверждать — на основании длительного пристального наблюдения и кратковременного общения, — что власть, которая для Ельцина была так важна и которой он пользовался подчас безоглядно и неумеренно, была в его глазах все-таки инструментальной, а не терминальной ценностью.
Порвав на каком-то этапе своего жизненного пути с коммунистической верой, с дисциплиной подчинения, увидев историческую тупиковость семидесятилетнего пути, Ельцин уверовал в свою миссию: увести страну с этой бесперспективной дороги, вернуть ее в сообщество цивилизованных стран. Это стало его главной целью, всепожирающей страстью. Для того ему нужна была власть. А поскольку задача оказалась неимоверно трудной, — чем меньше ограничений у этой власти, вероятно, был убежден Ельцин, тем лучше. «Я не собираюсь уходить, — говорил он журналистам в 1992 г., — пока не преодолен именно ранний период демократии у нас»3. Читатель волен соглашаться или не соглашаться со мной, но именно здесь я вижу психологическую основу конфликта президента и парламента, который и прежде нехотя делился своими правами и локаторы которого быстро уловили начавшиеся сдвиги в настроениях значительной части избирателей. Ельцин думал, что он искореняет антигуманный, антилиберальный коммунизм, и, действительно, разрушал некоторые фундаментальные основы прежней системы. Но для этого, сознательно или бессознательно, ему приходилось регенерировать некоторые существенные элементы советской — и даже более давней, самодержавной — системы управления в виде «президентской вертикали», которая не оставляла места ни разделению властей, которое он публично одобрял, ни независимому парламенту, который со временем вызывал у него все большее раздражение и отторжение.
В статье, очень высоко, почти апологетически оценивавшей итоги первого года президентства Ельцина, сводившей его ответственность за развал СССР к нулю, Виталий Третьяков осторожно предупреждал, что демократизм бывшего секретаря обкома не-беспределен4. Сегодня, когда политическая карьера Бориса Ельцина завершилась и когда самые суровые обвинения в его адрес произнесены, я хотел бы подчеркнуть нечто противоположное: пределы имел бесспорно присущий ему авторитарный стиль поведения и управления. И ограничен он был признанием некоторых (далеко не всех, но очень важных) демократических ценностей, которые он не мог впитать с младых ногтей, но которым, раз приобщившись к ним, оставался привержен. В их ряду — право людей иметь и выражать собственное мнение, свобода печати, в том числе свобода критики власти, свобода передвижения граждан. В запретной для него зоне оставались ограничение политического плюрализма и прямое подавление оппозиции (если только она сама не переходила к насильственным действиям). Нельзя не оценить и еще одно примечательное обстоятельство. На первых этапах своего начавшегося в 1990 г. восхождения к власти Ельцин проявил исключительное для людей его возраста и круга качество — способность к обучению, к интеллектуальному росту.
Обо всем этом можно говорить по итогам десятилетнего правления «царя Бориса», которое знало свои взлеты и падения. А тогда, в первые месяцы 1992 г., Ельцин сам не знал, какие неожиданности преподнесут ему события (отсюда — и непредсказуемость многих его шагов), какие плоды принесет главное его решение того времени — начало экономической реформы «по Гайдару». «Научная концепция Гайдара, — напишет он позднее, — совпала с моей внутренней решимостью пройти болезненный участок пути быстро. Я не мог снова заставлять людей ждать, оттягивать главные события, главные процессы на годы. Раз решились — надо идти!»5. Быстро не получилось. Главным образом из этого вытекали и нараставшее ожесточение борьбы с новым парламентским большинством, и постепенно обозначавшиеся напряжения в его отношениях с демократами.
Главная роль в проведении экономической реформы была отдана Гайдару и пришедшей с ним команде: «было очень заманчиво взять на этот пост человека “другой породы”», — рассказывает Ельцин6. Но он не был бы самим собой, если бы, как говорят, сложил все яйца в одну корзину. Даже правительство, и в том числе его экономический блок, были неоднородны. Гайдар насчитал в нем «четыре группы людей с существенно разным опытом, навыками, мировоззрением». Но не прошло и нескольких месяцев со дня создания нового правительства, как президент начал его реорганизовывать, смещая министров, близких вице-премьеру, даже не уведомив его предварительно. Уже в мае «я понял, — пишет Гайдар, — что мои возможности отстаивать перед президентом свою точку зрения подорваны и что на его поддержку больше рассчитывать не приходится»7.
Но, помимо правительства, Ельцин искусно манипулировал иными структурами исполнительной власти, в которые были рекрутированы люди принципиально «другой породы», нежели «молодые реформаторы». Самыми влиятельными деятелями в структурах государственной власти в 1991—1992 гг. были не вновь избранный председатель парламента Хасбулатов и не вице-президент Руцкой, а глава президентской администрации Юрий Петров и первый вице-премьер и государственный секретарь (должность была изобретена специально для него) Геннадий Бурбулис. Оба были из Свердловска, но только это и было у них общим. Петров, пришедший на партийную работу с производства, уверенно делал карьеру сначала в местных партийных органах, а затем в ЦК КПСС. В 1985 г., когда Ельцин был переведен в Москву, Петров по его рекомендации возглавил свердловскую парторганизацию. В 1988 г. на совещании в ЦК партии он выразил солидарность с известной статьей Нины Андреевой. Вскоре после этого отправлен послом на Кубу. В 1991 г. он, вышколенный партийный чиновник и эффективный бюрократ, был приглашен возглавить Администрацию президента, где, в частности, стал контролировать потоки информации, поступавшие в главный кабинет Кремля.
Жизненный путь Бурбулиса был совершенно иным. В юности он тоже отведал заводского хлеба, служил в армии, но после того стал выстраивать научную карьеру: защитил диссертацию, преподавал философию, возглавлял кафедру общественных наук. В 1987 г. организовал в Свердловске первый в СССР политический форум «Дискуссионная трибуна». В 1989 г. был избран народным депутатом СССР, вошел в Межрегиональную группу, затем стал доверенным лицом Ельцина, его представителем на различных переговорах, а в 1991 г. — идеологом и организатором его победоносной президентской избирательной кампании.
Главную свою политическую роль Бурбулис сыграл на следующем историческом перегоне — от восхождения Ельцина на пост президента до VI СНД РСФСР, т. е. с лета 1991-го до весны 1992 г. На смену все более ожесточавшемуся противостоянию прежних месяцев пришло короткое политическое затишье. Поражение путчистов обнаружило две слабости российской государственной власти. Стало ясно, что в резко изменившейся обстановке у победителя нет внятной программы действий, а правительство Силаева не способно решать серьезно усложнившиеся задачи. Не отвечал этим задачам и Высший консультативно-координационный совет России, созданный как неполноценный аналог Президентского совета Горбачева летом 1990 г., после того как Ельцин возглавил ВС.
Первым шагом вслед за президентскими выборами стало преобразование этого органа в июле 1991 г. в Государственный совет при российском президенте. В него вошли как некоторые министры, так и специалисты, возведенные чуть позже в ранг государственных советников президента, в основном люди, знакомые ему по МДГ: Станкевич, Старовойтова, Яблоков и др. Руководителем Госсовета стал Бурбулис. Его экспертные группы приступили к разработке программы, с наметками которой в начале сентября и отправился Бурбулис в Бочаров Ручей под Сочи, где проводил свой отпуск Ельцин.
Три напряженных дня, с раннего утра до поздней ночи шла, рассказывает Бурбулис, напряженная работа. Искали ответ на вопрос, чего нельзя не делать российской власти в обстановке, которую унаследовали победители, и надежд. Здесь и были приняты решения, вынесенные на V СНД РСФСР в октябре. Но главный вопрос упирался в реорганизацию правительства, «у которого не было ни воли, ни идеи, ни программы действий, ни желания их совершать». Корректно расстаться с Силаевым и малодееспособными министрами было половиной дела. Значительно сложнее было подобрать нового главу правительства: одни, на кого мог пасть выбор, решительно отказывались, другие, жаждавшие занять этот пост, явно для этого не годились. И тогда был найден неординарный выход: правительство временно возглавит сам президент. Это решение повлекло за собой другое. Поскольку трудно было рассчитывать, что Ельцин сможет повседневно заниматься делами правительства, вникая во все детали, а большинство тех людей, которых намеревались в него пригласить, были новобранцами, нужен был руководитель, пользующийся доверием президента и способный координировать деятельность министров. Указом президента сразу после V Съезда, в ноябре 1991 г., на должность первого вице-премьера был назначен Бурбулис, архитектор новой конструкции власти и главный автор ее программы. Это поднимало его статус и узаконивало руководящую роль в правительстве.
Мы были, говорит Бурбулис, пожарной командой, принужденной работать в не нами созданных чрезвычайных условиях жесточайшего системного кризиса, а не правительством радикалов, воплощавших на практике свои доморощенные идеи. Совмещение же постов первого вице-премьера и госсекретаря в сложившихся условиях, продолжает Геннадий Эдуардович, было вынужденной мерой. Куда как лучше было бы отделить правительство, которое должно было проводить непопулярные меры, решая неотложные задачи в своей, прежде всего экономической сфере деятельности, от госсекретаря, выстраивающего новую государственность и новую гражданскую систему. К сожалению, такой возможности обстоятельства нам не оставили, и через некоторое время все ухнуло в одну воронку: президент, правительство реформ и люди, ответственные за их политическое и интеллектуальное обеспечение. И в сознании людей, и в оценках экспертов демократические преобразования, переход к новому общественному строю оказались тесно связанными с экономическими процессами и их результатами. Правительство реформ стало изгоем в глазах и населения, и демократов первой волны. Вот цена, которую заплатили за то, что пренебрегли созданием новой социальной базы и политической организации, разъяснительной работой. Так выглядят уроки происшедшего по Бурбулису. Между тем самая возможность искусно построить ряды реформаторов, предусмотрительно подразделив их на овец и козлищ, кажется мне сомнительной. При любой расстановке сил реформаторов бумеранг несбывшихся ожиданий, запущенный в конце 1991 г., должен был вернуться и ударить по ним всем. Иначе и быть не могло — что и произошло чуть позже, уже после V Съезда, довольно легко одобрившего крутой поворот политики и новую структуру власти. Он больнее и раньше других ударит по главному в то время конфиденту Ельцина.
Меня же интересовало, как произошло сближение, более того, тесная, хотя и недолгая спайка двух людей, столь разных по жизненному опыту, образованию, интеллектуальному облику, исходным ценностям, даже по способу мыслить и манере свои мысли излагать. Отвечает Геннадий Бурбулис: «Мы работали как два человека, нуждающихся во взаимном обмене опытом. Привычная для Ельцина стилистика — упрощение задачи и напряжение воли для ее решения. Но у него также колоссально развит рефлекс самообучения, он гениальный политический интуитивист. Потребность во мне и терпимость к моим особенностям проявлялись тем отчетливее, чем неопределеннее была ситуация, чем острее он чувствовал, что вчерашние представления непригодны для решения новых проблем. Каким-то звериным чутьем он, ощущая опасность и будучи нацеленным на власть, осознавал, что понять ситуацию, в которой он неожиданно оказался, на основе привычного мыслительного алгоритма нельзя. И он вынужден был принимать мои “абстракции”, вести часовые дискуссии, пропускать через себя высказываемые аргументы, сомнения, возражения. Порой он демонстрировал виртуозную актерскую способность к пониманию, со-чувствию, со-переживанию...»8.
Конечно, долго так продолжаться не могло. Невольно вспоминается строчка Окуджавы: «Ему чего-нибудь попроще бы». В середине апреля, сразу после VI Съезда, неожиданно для себя и окружающих Бурбулис был смещен с поста первого вице-премьера. Это стало началом заката яркой и стремительной политической карьеры «серого кардинала»9. Понижение его статуса расценивали как кость, брошенную Ельциным той немалочисленной части депутатского корпуса, у которой Бурбулис заслужил почетную, с моей точки зрения, ненависть. Аналогичные чувства к нему испытывали некоторые высокопоставленные, но обойденные начальственным расположением политики. Бурбулис, однако, не был «серым кардиналом»; не таков был характер Ельцина, чтобы держать при себе подлинного вершителя политики, а самому выполнять роль британской королевы. Интеллектуальный вклад Бурбулиса в победное восхождение Ельцина едва ли можно переоценить. И хотя в начале 1992 г. Ельцин еще рассчитывал на «мирное сосуществование» с парламентом, он не расстался бы со своим ближайшим советником только в угоду чьим-то пристрастиям. В своих воспоминаниях Ельцин довольно откровенно рассказал, как нарастала его психологическая несовместимость с человеком, который «без приглашения мог прийти на любое совещание, независимо от его содержания и формальной стороны, и сесть по правую руку от президента... Так же просто, как входил Геннадий Бурбулис на любые совещания, он начал входить в меня самого. В личных отношениях наступил какой-то предел»10. Холодно, даже не без некоторой доли цинизма, Ельцин объясняет свои мотивы. Ему показалось, что для интеллектуального обеспечения избранного курса достаточно Гайдара, кстати, приведенного к нему тем же Бурбулисом. «Младореформаторы» действовали в сфере, которая для Ельцина была terra incognita. Бурбулис же претендовал на большее: на принятие стратегических и кадровых решений, и это стало тяготить президента. «Бурбулис нашел исполнителя для новой экономической политики российского руководства, — напишет позднее Ельцин. — Но исполнители оказались талантливее его самого»11.
Это еще одна проговорка Ельцина. Он нуждался в исполнителях. В том числе и творческих, способных брать на себя ответственность, но твердо знающих свое место, не одержимых «бесом властолюбия»12, не претендующих на роль со-творца политики, организатора «мозговых атак» — и в этом качестве соразмерных самому президенту. По своему характеру он вообще не мог переносить в своем окружении более или менее продолжительного присутствия «второго лица», даже не обладающего таким интеллектуальным потенциалом, как Бурбулис. Претензии подобного рода он пресекал жестко. На этом сломались Хасбулатов и Руцкой, возомнившие, будто могут претендовать на нечто большее, чем роль простых исполнителей. На этом позднее сломается Коржаков, калиф на час, за душой у которого не было вообще никаких политических, да и человеческих достоинств, кроме расторопности услужающего. Вообще же приближение в разное время этих и других очень разных, абсолютно несочетаемых друг с другом, но приглянувшихся Ельцину людей немало говорит о его натуре, струны которой могли отзываться по-разному.
В 1991—1992 гг. я довольно регулярно встречался с Бурбулисом, стремясь привлечь его внимание к вопросам, которые меня тогда занимали (отношения с США, проблемы Южных Курил, трагедия Карабаха, статус наших войск в Закавказье и др.), и всегда видел заинтересованность, знание дела, ясную позицию (чем не могли похвастаться иные люди из тогдашнего окружения президента). Ельцину же в качестве ближайших фаворитов, справедливо замечает Лилия Шевцова, нужны были «...люди совсем другого плана, скорее порученцы. Бурбулис был единственным сподвижником, который пытался — хорошо или плохо, уже другое дело — выстраивать политику, причем на основе вполне определенных идеалов. Те, кто заменил его на посту первого соратника, уже не заботились об идеалах и не строили моделей — Ельцин в этом больше не нуждался»13.
Не могу сказать, что мое видение вещей всегда совпадало с подходами Геннадия Эдуардовича. Уже в начале 1992 г. он не считал нужным скрывать враждебное и, более того, пренебрежительное отношение к политическим противникам, к Съезду: «У наших оппонентов собственных резервов нет. Их резервы — в деликатности власти, в ее юридической сдержанности. — говорил он на встречах с группами депутатов из демократических фракций. — Есть политический слой, который мы сами выстроили, а все остальное — злое, чужое, ненавистное. Нарастающий вал критики правительства связан не с профессиональными качествами отдельных его членов. Это относится и ко мне. Вообще-то можно было бы и уступить, но кто скажет, где кончается атака на персоны и начинается — на курс. Предстоящий Съезд будет крикливым, злым, но ни на что серьезное по результатам он не решится»14. Чуть позднее Бурбулис стал убежденным сторонником досрочного роспуска Съезда. К тому его — и не только его — склоняли процессы, разворачивавшиеся в парламенте и обществе.
ДЕМОКРАТЫ: «КАМО ГРЯДЕШИ?»
Одно из самых расхожих обвинений в адрес демократов: они не сумели оказать должного влияния на ход событий. Если это и так, важно понять причины, объективные и субъективные, почему так быстро схлынула, ушла в песок демократическая волна в российской политике. А для того — уяснить, что представляла собой демократическая составляющая того потока, который смел коммунистическую систему. То было довольно массовое, особенно в столицах, но аморфное, плохо организованное движение, лидеры и активисты которого переоценивали собственную роль в происшедших событиях. Для тех, кто считал, что привел Ельцина к власти и рассчитывал оказывать серьезное политическое влияние на новую власть, «номенклатурный реванш» — наполнение ее структур людьми из второго и последующих эшелонов ранее правившей бюрократии — оказался неожиданностью. Это, конечно, было проявлением политической наивности.Чтобы демократы могли сыграть самостоятельную роль в критический момент крушения старой и воссоздания новой власти, требовалось по крайней мере одно из двух условий. Либо у них должна была быть хорошо организованная политическая партия, известная народу, получающая поддержку граждан независимо от того, ассоциирована она с Ельциным или нет, имеющая теневой кабинет, экспертов, кадры, готовые выполнять государственную работу, обладающая единством воли и механизмами, способными эту волю реализовать в действия. То есть то, что настойчиво создавали еще до крушения коммунистического режима польские демократы во главе Мазовецким, Геремеком, Михником и другими, чей авторитет и влияние не были отраженным светом Валенсы. Такого в России не могло быть после 70 лет коммунистической диктатуры. Она целеустремленно вытаптывала любые всходы гражданского общества и особенно политической самоорганизации людей, нарушила преемственность, историческую, поколенческую связь со всем тем, что начало было произрастать в России в начале XX века. И вдобавок оставила после себя «антипартийный синдром» в сознании людей. Конечно, возникнуть на развалинах прежнего режима за два-три года только потому, что пали репрессивные препоны, влиятельная демократическая партия не могла.
Либо, на худой конец, необходим был харизматический лидер, если и не равный, то сопоставимый по влиянию с Ельциным, готовый стать ему альтернативой в общественном мнении. Это отвечало бы вождистским склонностям нашего общества. Такого лидера у демократов не нашлось. Сахаров умер, Горбачев разочаровал своей нерешительностью, компромиссами с консерваторами. Единственным, кто мог бы занять вакантное место вождя демократов, какое-то время казался Юрий Афанасьев — интеллектуал, идеолог, трибун, заметный и замеченный в стране «прораб перестройки», стоявший у руля последовательно возникавших и находившихся на виду демократических организаций — «Мемориала», «Московской трибуны», МДГ. Когда в 1991 г. в Координационном совете «Демократической России» встал вопрос о выдвижении демократического кандидата в российский парламент по одному из освободившихся избирательных округов Москвы, я посчитал безумной позицию некоторых членов Координационного совета, отстаивавших альтернативную Афанасьеву кандидатуру. Казалось, в парламент должен придти вождь демократов, божьей милостью предназначенный на эту роль. Афанасьев был избран, но стать лидером и организатором демократических фракций он не захотел или не смог.
Правда, на рубеже 1991—1992 гг. «Демократическая Россия» выглядела еще довольно импозантно. На фоне лихорадочного, кустарного партийного строительства, чуть не каждую неделю возводившего «диванные» партии-однодневки, большинство которых тут же проваливались в безвестность, она была заметной силой. На СНД, помимо фракции «Демократической России», существовал под тем же именем блок пяти фракций, насчитывавший более 300 депутатов. ДР широко использовала парламентскую трибуну, ее поддерживали и пропагандировали многие печатные издания в Центре и регионах, журналисты на радио и телевидении. На II съезде движения в ноябре 1991 г. 1298 зарегистрированных делегатов представляли 74 региона и, по оценкам организаторов (возможно, несколько преувеличенным), от 300 до 500 тыс. членов, входивших в движение на индивидуальной основе либо в составе примкнувших партий и организаций. На съезде был сформирован Совет представителей (СП), в который вошли 26 членов, избранных персонально, представители региональных организаций (140 + 11 от Москвы), 14 человек от партий и 33 от общественных организаций — итого 224 человека15.
После того, как указами президента была приостановлена деятельность компартии, «Демократическая Россия» на партийнополитической сцене не знала себе равных. Но силу ДР, даже когда августовский зенит был едва пройден, не следует переоценивать. Движение было слишком рыхлым, его организация хромала на обе ноги. Так, на январском пленуме СП присутствовало 125 членов (по другим данным — 121), на мартовском — 132. Это, однако, было полбеды. После того, как исчез стержень, объединявший демократов, — оппозиция прежнему режиму, выявилась крайняя политическая неоднородность движения. Не замедлили последовать расколы. Свою роль сыграли амбиции тех, кто занял лидерские позиции, психологическая несовместимость многих из них. Вскоре движение стали раздирать яростные споры.
В парламенте отношения между депутатами демократических фракций были более спокойными. Но фракции эти не стали центрами кристаллизации демократических партий. Даже Объединенная фракция Республиканской и Социал-демократической партий (большинство которой составляли, впрочем, беспартийные депутаты), созданная с прицелом на объединение двух близких партий16, вскоре распалась. Наиболее известные в стране демократические депутаты нашли приложение своим силам главным образом в комитетах и комиссиях ВС, в СМИ; со временем началось их перетягивание — не как представителей парламентских образований, а в личном качестве — в президентскую администрацию и правительство. Некоторые же вообще во время Съездов предпочитали проводить время в курилках. Органы демократического блока в парламенте возглавили менее известные и авторитетные депутаты, осуществлявшие лишь техническое, а не политическое руководство.
Первый раскол в «Демократической России» произошел уже в конце 1991-го. Ушли «государственники» из блока «Народное согласие»: Демократическая партия, которую увлек очередной (далеко не последний) вираж ее лидера Николая Травкина, Партия кадетов (вернее, ее часть, пошедшая за Михаилом Астафьевым) и Российское христианско-демократическое движение Виктора Ак-сючица (тоже претерпевшее ряд внутренних расколов). В основу этого размежевания легли глубокие, по сути, непреодолимые расхождения. Лидеры «Народного согласия» не могли примириться с тем, что «Демократическая Россия» поддержала Беловежские и Алма-Атинские соглашения, а по вопросам национально-государственного устройства заняла позицию, которая, по их мнению, вела к распаду России. Справедливости ради следует отметить, что критика некоторых заявлений и действий лидеров «Демократической России» имела веские основания. Представители «Народного согласия» осудили предпринятые еще до Августа попытки ряда видных демократов, занимавших радикальные позиции, убедить Ельцина отказаться от подписания Союзного договора, проект которого, как мы видели, был плодом трудного компромисса. Они говорили об ошибочном выборе союзников в бывших республиках СССР: таковыми стали сепаратисты и националисты, в том числе крайние. «Демократическая Россия» не посмела осудить Звиада Гамсахурдиа, не выступила против ущемления прав русскоязычного населения в государствах Балтии. Бесплатную, без разбора, раздачу государственной собственности, поддержанную «Демократической Россией», идеологи «Народного согласия» заклеймили как антидемократическую меру17. События подтвердили обоснованность этих и ряда других суждений критиков. Однако задержаться на взвешенной позиции в политике бывает трудно. Логика борьбы вела некоторых активистов демократического движения, сыгравших в нем заметную роль на рубеже 1980— 1990-х годов, на державнические, национал-патриотические позиции. Пока был сделан первый шаг. За ним последуют другие, которые вскоре приведут их по другую сторону баррикад.
На II съезде ДР наметилось и другое расслоение — на этот раз в рядах собственно демократического движения. Обозначился разлом, который теперь будет сопровождать политическую эволюцию российских демократов на годы вперед. С радикальной критикой политической линии большинства на съезде и последовавших пленумах выступили люди авторитетные в движении и в стране, идеологи и «прорабы перестройки»: Юрий Афанасьев, Леонид Баткин, Юрий Буртин, Елена Боннэр и др. Поскольку на январском пленуме Совета представителей ДР 1992 г. предложенные ими проекты резолюций были отклонены, они, а также Бэла Денисенко, занявшая первое место по рейтингу при избрании в СП, и Марина Салье заявили о выходе из всех руководящих органов движения.
Главным вопросом, разделивших «демороссов», было отношение к новой власти. На ноябрьском съезде позиция радикальных политиков была выражена еще предельно осторожно: мы оправдываем мораторий на любые выборы представительной власти и особые полномочия, предоставленные Ельцину, но считаем опасным переход к демократическому будущему через временный откат от демократии. Мы можем попытаться создать своего рода баланс между исполнительно-распорядительной властью, «партией власти» и обществом; представители общества — мы. Мы должны поддерживать ельцинское руководство, говорил Баткин, но «поддержка может быть эффективной, если она включает в себя оппозиционность, критичность... “Нашей” власти не бывает. Власть это власть»18.
На январском пленуме Совета представителей ДР эта позиция была заострена. В проекте резолюции, представленной Афанасьевым, говорилось, что «члены прежней номенклатуры в массе сохранили за собой властные должности, с готовностью включают в ряды правящего слоя выдвиженцев “демократической волны”, сохраняют и расширяют механизм негласного потребления благ, недоступных рядовому гражданину». Развивая эту мысль, Афанасьев говорил: «Гайдар с его группой “окутывается” всей президентской ратью. Гайдара и Чубайса надо было бы поддержать, но их надо поддерживать против господствующих властных структур. А там превалирует все-таки голос не Гайдара и не Чубайса». Да и «сам президент, к сожалению, что ни выступление, то допускает необдуманные, безответственные высказывания и поступки»19.
С каждым месяцем отторжение от новой власти становилось все резче. На одном из февральских совещаний в «Демократической России» Афанасьев, сопоставляя эту власть с прежней, советской, сформулировал еще более жесткую позицию. «Как была та власть противостоящей обществу, так и эта остается противостоящей обществу. Как была та власть не сформирована самим обществом, в его интересах, как это имеет место в демократических государствах, так и эта теперешняя власть не сформирована обществом, в его интересах»20. Суровой критике были подвергнуты все основные направления государственной политики: реформы, которые проводятся только сверху, каждодневное ухудшение качества жизни большинства («в нашем доме пахнет воровством»), «великодержавные тенденции» в национально-государственном устройстве и внешней политике и т. д.
Какую альтернативу демократические критики власти могли противопоставить этим опасным тенденциям? Буртин предложил создать на местах под эгидой «Демократической России» широкую сеть общественных комитетов реформы во главе с Всероссийским советом. Им и надлежало проявить инициативу при проведении приватизации, аграрной реформы, социальной защите населения и осуществлении контроля за соблюдением законов, т. е., по существу, перехватить ряд государственных функций и оттеснить те силы в администрации, которые тормозят проведение реформ21. Баткин придумал, а его коллеги поддержали броский лозунг о «единой, но делимой России» как противовес авторитарным поползновениям федеральной власти. Если эта идея и содержала рациональное начало, акцентируя необходимость горизонтального рассредоточения властных функций и развития самоуправленческих начал, то выдвинута она была не ко времени (ибо власть в большинстве регионов была более консервативной и авторитарной, чем в Центре) и выражена в крайне неудачной форме, а потому воспринята как призыв к дальнейшему дроблению страны.
Серьезные обвинения были брошены как популярным демократическим политикам, ставшим мэрами Москвы и Петербурга, — Гавриилу Попову и Анатолию Собчаку, так и группе, доминировавшей в Координационном совете «Демократической России», — Льву Пономареву, Глебу Якунину, Михаилу Шнейдеру, Владимиру Боксеру и др. Авторитет Движения, заявили радикальные критики, начал очевидным образом падать, самое слово «демократы» становится бранным, политическое поведение и образ жизни многих из тех, кто слыли сторонниками демократии, вызывает разочарование и негодование населения. Эти люди ориентируют «Демократическую Россию» на сотрудничество с исполнительной властью на любых условиях. Демократические процедуры в самом движении подменены политиканскими интригами и манипуляциями, аппаратчики взяли в свои руки большинство нитей, связывающих КС с региональными организациями, полным ходом идет выдавливание «ненаших» из руководящих структур. «Возобладала “политическая линия”, состоящая в отсутствии политической линии», движение губит «беспринципность тех, кто попросту строит на ДР свою карьеру». В итоге «Движение “Демократическая Россия” умирает, умирает в тот момент, когда в его необходимости испытывается самая огромная потребность»22.
Руководящее ядро Координационного совета ДР, естественно, не осталось в долгу. Критиков в пылу полемики назвали банкротами, оторвавшимися от движения. Погибнет «Демократическая Россия», возражал им Пономарев, как раз в том случае, если пойдет по пути, на который зовут радикалы, если встанет в оппозицию к президенту и существующей власти. Более того, переход демократов в оппозицию означал бы «полный политический тупик», «конец всех реформ и всей демократии в нашей стране». И хотя существование крайне радикальной группы в «Демократической России» нормально («это украшение нашего движения») и некоторые их инициативы получают поддержку, «не может такое широкое движение идти только за своим радикальным крылом»: стране не нужен еще один «Демократический союз» Валерии Новодворской, достаточно и одного. Что же касается отношений с Ельциным, то «мы не должны требовать, но мы должны максимально влиять». Ряд важных шагов президента (прежде всего, переход к радикальным реформам и формирование правительства, костяк которого составила группа демократических министров) был предпринят под влиянием «Демократической России», которая делала подчас достаточно жесткие заявления, — оправдывались руководители КС23.
В марте, на следующем пленуме СП ДР, состоявшемся в Петербурге, противостояние двух политических линий поднялось на следующую ступень. Совершается номенклатурный реванш: в Августе новая, более циничная номенклатура победила старую; российское правительство — под ее обстрелом; российский депутатский корпус на 60% состоит из номенклатурщиков, — говорила Марина Салье. Московская группа руководителей «Демократической России, утверждал Афанасьев, представляет интересы истеблишмента; Координационный совет и большинство СП хотят стать частью власти и подчинить ей демократические организации. Перед нами альтернатива, возражал Игорь Яковенко: поддержка государственного руководства, которое мы выбрали, или безумная политика развала России. Радикалы ведут дело к тому, чтобы похоронить ДР, заявил Дмитрий Катаев. Можно ли проводить реформы, опираясь на те слои населения, которые мы сделали нищими? — спрашивал Олег Бородин. Пленум выразил недоверие Хасбулатову «за вмешательство в прерогативы президента, правительства и Верховного Совета, за узурпацию власти», но дальше не пошел. Идея Салье о созыве Учредительного собрания не была поддержана даже ее единомышленниками. Отклонено было (под аплодисменты) и главное предложение, с которым радикалы пришли на пленум: о созыве внеочередного съезда «Демократической России» для перевыборов руководства. За него проголосовали 43 человека, против — 76, воздержались 17 24.
Так уже на рубеже 1991—1992 гг. в демократическом движении обозначился идейный разлом. «Бунт идеологов» получил, однако, очень слабый отзвук в рядах движения. Большинство организаций, занимавшихся своими делами, прошло мимо споров, разгоравшихся в верхах ДР. Радикалы чутко уловили опасные тенденции, которые в недалекой перспективе вели к деформации движения, а затем к его распаду и исчезновению из российской политики. Однако их громкий демарш оказался безрезультатным. Объясняли это радикалы аппаратными интригами, манипулированием голосованиями рядовых «демороссов» — методами, которые их оппоненты позаимствовали из богатого коммунистического опыта и искусно пользовались. На мой взгляд, то, что атака радикалов, если и не прошла совсем незамеченной, то уж точно не оказала заметного влияния на политическое развитие в
1992—1993 гг., имело более глубокие причины.
Частично в том были повинны сами радикалы. Среди них, мыслителей, публицистов, ораторов, представлявших цвет интеллектуального потенциала ДР, не нашлось практиков-организато-ров, способных вести малозаметную черновую работу, заниматься партстроительством. Но едва ли не важнее было то, что, развернув сильную и в основном справедливую критику хождения демократов в чуждую власть, они — вполне в духе традиций русской интеллигенции — не смогли предложить сколько-нибудь внятную, реалистическую альтернативу. Идея общественных комитетов реформы, создаваемых неясно на какой нормативной основе, из кого состоящих и неизвестно как взаимодействующих с исполнительной и законодательной властью, да и самой «Демократической Россией», повисла в воздухе. Борьба за созыв Учредительного собрания не увлекала, потому что даже в случае успеха обещала породить ассамблею, мало отличающуюся от СНД по составу, но обладающую большей легитимностью. Мудреная формула «Единая, но делимая Россия» вызывала совсем не те ассоциации, на которые рассчитывали ее изобретатели, а потому — отторжение. Крайне спорным, на мой взгляд, было их жесткое неприятие Горбачева, ориентация на срыв ново-огаревского процесса в последние месяцы 1991 г.
Убедительная альтернатива курсу, избранному «Демократической Россией», не была выдвинута, потому что ее не было ни в обществе, ни в российской политике тех дней. Дихотомия политического противостояния не ушла в Августе, она лишь обрела иные очертания. В представлении демократического актива Ельцин и формируемые им государственные структуры были единственной реальной силой, противостоявшей постепенно оживавшим после августовского разгрома «красно-коричневым». Протестным потенциалом в обществе теперь завладевали эти силы. Канализировать его в иное русло демократы не умели, да и трудно было преодолеть инерцию поддержки лидера, на которого были ранее сделаны ставки. Выступления Афанасьева и его коллег были, по сути, заявкой на создание политической силы, если и не самостоятельной по отношению к президенту, то не дарующей ему безусловную поддержку. ДР оказалась не в состоянии не только стать такой силой, но и осознать изменившуюся ситуацию. А ход событий — последствия экономической реформы, захват властных позиций новой бюрократией — неотвратимо вел к размыванию ее позиций в обществе.
ОППОЗИЦИЯ: НОВЫЙ КОКТЕЙЛЬ
Политическое развитие в конце 1991 — начале 1992 г. подтвердило справедливость поговорки: «Святу месту не быть пусту». Перегруппировка происходила и в лагере оппозиции — в парламенте и в обществе. Запрет, наложенный на деятельность КПСС иКП РСФСР, не коснулся их парламентского представительства. Правда, фракция «Коммунисты России» отходит в тень. На ведущее место выдвигается фракция «Россия». Члены ее не забыли, что за их лидера Сергея Бабурина, хотя он и не сумел возглавить парламент, голосовали сотни депутатов и до, и после Августа. От августовского шока оправляются и иные оппозиционные фракции: «Российский союз», «Отчизна», «Аграрный союз», «Промышленный союз». На сторону оппозиции переходит ряд заметных политиков из числа бывших демократов. Некоторые из них (Юрий Сидоренко, Евгений Тарасов, Михаил Челноков) занялись формированием еще одной антиправительственной фракции с дезориентирующим названием «Гражданское общество».
Заместить плотную сеть коммунистических партийных организаций в стране сразу было невозможно. На их месте в конце 1991 г. возникают осколки уже и прежде распадавшегося монолита. Прежние ортодоксы в КПСС, яростные анти-горбачевцы В. Анпилов, В. Тюлькин, российский депутат Ю. Слободкин, «инициативщик» профессор А. Сергеев, генерал А. Макашов и другие занялись воссозданием Российской коммунистической рабочей партии. На базе прежней Марксистской платформы в КПСС возник Союз коммунистов Российской Федерации во главе с А. Пригариным и А. Бузгалиным. Другая часть сторонников той же платформы во главе с А. Крючковым образовала Российскую партию коммунистов.
Особое место среди них заняла Социалистическая партия трудящихся (СПТ) — единственная, заявившая о своей умеренно социалистической ориентации и решившаяся сбросить прежнее название («грязное белье», если воспользоваться известным выражением Ленина). В своем программном документе партия заявила, что «КПСС как политическая структура в ее прежнем виде себя исчерпала, потеряла доверие и фактически прекратила свое существование», а новая «неаппаратная» партия будет следовать идеям проекта последней программы КПСС «Социализм, демократия, прогресс», которые «могут лечь в основу позиции российской партии левых сил социалистической ориентации». Инициаторами создания этой партии выступили ленинградский профессор, бывший народный депутат СССР Анатолий Денисов, бывший диссидент Рой Медведев, координатор фракции «Коммунисты России» Иван Рыбкин и некоторые другие. Возможно, при ином ходе событий на базе СПТ могла бы возникнуть в России влиятельная социал-демократическая партия25. Но подняться на гребне новой оппозиционной волны ни одно из этих посткоммунистических образований не смогло.
На политическую арену вышли и попытались аккумулировать нарастающее в обществе недовольство некоммунистические, а подчас и антикоммунистические по идеологии, организации национал-патриотического толка. Наиболее заметным из них был Российский общенациональный союз, оказавшийся в центре большинства инициатив, нацеленных на создание широкого оппозиционного блока, и его парламентское представительство — фракция «Россия».
17—18 января в Кремле состоялось Всеармейское офицерское собрание, на котором присутствовали около 5 тыс. состоящих на действительной службе, в запасе или отставке представителей всех родов войск, включая органы внутренних дел и безопасности. По замыслу и составу организаторов, по тональности многих выступлений, по символике этого многолюдного парада стало очевидно: на глазах у страны и новой власти, в присутствии самого президента, почтившего это мероприятие своим выступлением и пообещавшего собравшимся, что «Россия будет стоять насмерть за единые вооруженные силы» в рамках СНГ, была предпринята акция, цель которой — узаконить оппозицию в вооруженных силах и сформировать ее боевой отряд. Правда, официальное обращение этого собрания было выдержано в тонах сравнительно сдержанных, но сам призыв «объединиться всем честным офицерам... чтобы общими усилиями остановить разрушение государства, культуры и нравственности»26, воспроизводил риторику оппозиции, становившейся все более агрессивной, а конституирование Движения «Офицеры за возрождение России» — предтечи организации, созданной впоследствии Рохлиным и Илюхиным, — бросало прямой вызов курсу на департи-зацию вооруженных сил.
Вслед за тем 8—9 февраля в Москве было проведено более представительное собрание, поименовавшее себя Конгрессом гражданских и патриотических сил. Среди организаторов Конгресса заявили себя три депутатские фракции: «Россия», «Российский союз» и молодежная группа «Смена — Новая политика», а также политические партии, ранее вышедшие из «Демократической России» (кадеты во главе с Михаилом Астафьевым и христианские демократы во главе с Виктором Аксючицем), иные партийные, протопартийные и непартийные образования (Российский общенародный союз Сергея Бабурина, «Свободная Россия», номинальным лидером которой был Александр Руцкой, экстремистская Национально-республиканская партия, Дворянское и Купеческое собрания, Движение «Офицеры за возрождение России» и др.) — всего около 4 тыс. делегатов из 10 бывших союзных республик. Замечательным было, конечно, отсутствие на Конгрессе коммунистических организаций, их наследников и известных лидеров. На Конгресс были приглашены представители организаций сходного политического профиля из республик бывшего СССР и иностранных государств — от Украины и Латвии до Югославии и Ливана, а также некоторые одиозные фигуры: разоблачитель «малого народа» (евреев) академик Игорь Шафаревич и скульптор Вячеслав Клыков, подписавший «Слово к народу». Дополнительный колорит собранию придавали многочисленные делегаты Союза казачьих войск в своих экзотических одеяниях и при неизвестно кому выданных царских наградах.
Это была попытка создать суперструктуру оппозиции, которая вобрала бы в себя самые разные, в том числе и нереспектабельные течения, но оставалась все же в границах цивилизованного политического спектра и ориентировалась на парламентские методы борьбы — благо состав СНД России позволял рассчитывать на смещение баланса власти. В заглавном выступлении Ак-сючиц, отмежевавшись и от «интернационального коммунистического режима», и от «ныне господствующих сил», которые «навязывают нашему народу чуждые ему идеалы и формы жизни», призвал «осознать исторические корни нашего народа и его историческое призвание», «русскую идею», которая «открыта высшим небесным ценностям и одновременно укоренена в реальной жизни», «идеал соборности», православие, которое «воспитывало в человеке чувство трагического оптимизма», «народо-правие и патриотизм, патриотизм и демократию, демократию и государственность». Эта возвышенная, окрашенная в религиозные тона риторика акцентировала миролюбие, толерантность и «всечеловечность» русского народа в духе Достоевского и политически не выходила за рамки призыва «забыть о разногласиях и раздорах, о политических амбициях и объединиться в деле спасения России»27.
Главным подарком участникам Конгресса был приход и пространная речь Александра Руцкого. Она была подготовлена образованными людьми, оснастившими ее ссылками на авторов, до того цитировавшихся только в специальной литературе: Василия Розанова, Павла Рябушинского, Ивана Ильина, и произнесена на высоком эмоциональном накале. Коснувшись самых разнообразных материй — от высоких качеств русского купечества до предусмотрительной финансовой политики Джорджа Вашингтона, — вице-президент дистанцировался от правонационалистической экстремы, дыхание которой явственно ощущалось в этом собрании, отверг «теорию заговора» и подчеркнул, «что черному цвету не может быть места в национально-патриотическом движении». В нараставшем противостоянии он еще претендовал на промежуточную, среднюю линию. Но главной, конечно, была не формально обозначенная равноудаленность от обеих крайних позиций. В устах вице-президента вызывающе прозвучала критика “демократического” эксперимента над нашим народом», ссылки на мнения «независимых экспертов», отмежевание от «инфантильности, капризов и необдуманных действий» правительства, назначенного его шефом, и утверждение, что «прыжок в рынок без учета особенностей хозяйственного и исторического развития нашей страны, только лишь с помощью шеста либерализации цен — это прыжок в пропасть». Не называя имен, Руцкой обвинил «ряд политических деятелей» в том, что по их вине «начинается стремительный процесс разрушения — после развала СССР — и российской государственности»28. Вице-президент, номинально второе лицо в государстве, человек по-своему искренний, но без определенного политического стержня, порывистый в своих увлечениях и действиях, публично обозначил свой переход в оппозицию. В какой мере Руцкого подвигло на этот вираж обидное третирование со стороны президента, почему он пренебрег этическими нормами, которые надлежит соблюдать, если высокопоставленный чиновник не выходит в отставку и остается в структурах исполнительной власти, — вопросы второстепенные. Лидеры консолидировавшейся оппозиции увидели в этом демарше сигнал приближающегося развала власти. Мне же их ликование напомнило эпизод XVI века в изложении А. К. Толстого: «Всяк русскому витязю честь воздает; / Недаром дивится литовский народ, / И ходят их головы кругом: / “Князь Курбский нам сделался другом”»29.
Конгресс учредил постоянно действующий орган — Российское народное собрание (РНС) со своим уставом, допускавшим индивидуальное и коллективное членство. Сопредседателями его стали Астафьев, Клыков и депутат Николай Павлов, а председателем правления — Аксючиц. Через две недели после конгресса состоялся пленум Центрального совета РНС. Он принял программные документы, переводившие общие декларации, прозвучавшие на конгрессе, в конкретные требования: отставка правительства, передача всех вооруженных сил, оставшихся от Союза, под юрисдикцию России, расторжение договоров, заключенных РСФСР с другими республиками СССР, а также договоров СССР с США и Японией, пересмотр границ, присоединение Южной
Осетии и возврат Крыма, использование СНГ в качестве «инструмента для реализации российских национально-государственных интересов», «широкий доступ в систему воспитания и образования, в средства массовой информации» для «конфессий традиционных вероисповеданий». Все это, по мысли авторов программы, которые уже не считали нужным сдерживать себя в выражениях, должно было «вывести Отечество из исторического тупика, в который завели его бездарные правители»30.
Оценивая значение Конгресса, я дал приводимое ниже ин-тервью31:
«Отношение к Конгрессу? Сугубо отрицательное. Мне не чужды идеи и национально-патриотические, и государственные. Более того, я с уважением отношусь к некоторым участникам этого Конгресса. Однако в политике очень важен вопрос: кто проигрывает и кто выигрывает во всякого рода объединениях.
В данном случае идет борьба за влияние в обществе, речь идет о том, кому достанутся те позиции, которыми безраздельно владели демократы. На мой взгляд, уважаемые мной участники проиграли, потому что их используют силы, имеющие ярко выраженную реакционную, антидемократическую окраску. Они использовали в своих целях вчерашних демократов и людей с собственными амбициями. Я лично с уважением отношусь к Александру Владимировичу Руцкому. Как человек он мне импонирует, но я думаю, что он совершил большую ошибку, заявившись на этот Конгресс. А некто [Николай] Лысенко произносил речи, которые мало отличались от того, что говорила “Память”.
Я боюсь, что Аксючиц и Астафьев играют в те игры, которые, в конечном счете, перехлестнут их цели. На самом деле возникает правая националистическая оппозиция Ельцину. Свято место пусто не бывает. Я бы лично предпочел видеть цивилизованную оппозицию в лице Движения демократических реформ (ДДР). Я очень боюсь, что какое бы то ни было потрафление правому национализму, а национализм вообще чрезвычайно опасная штука, может привести к перерождению лидеров. Произойдет одно из двух: либо их отбросят, и выдвинутся совсем уж какие-то Жириновские, либо эти лидеры будут эволюционировать в сторону национализма.
Меня приводит в содрогание вид казаков, поигрывающих нагайками. Может быть, это реакция генов моих либеральных и революционно-демократических предшественников начала века, которые сталкивались с не лучшими представителями казачества.
Ситуация резко обостряется. Поэтому происходят и резкие изменения и политических движений, и лидеров».
Если Конгресс гражданских и патриотических сил во многом являл собой, по выражению Л. Шевцовой, «костюмированный бал с участием казаков»32, то неделю спустя в Нижнем Новгороде была учреждена более серьезная национал-патриотическая структура — Русский национальный собор. Антиправительственная, националистическая и антизападническая риторика, выдержанная в стиле религиозной проповеди, была здесь еще более цветистой и агрессивной. «Добро возобладает над вселенским злом. Русичи освободятся от темных сил, ярма рабства, унижений и нищеты. Россия перестанет кормить, обогревать и ублажать полмиллиарда неведомых ей дармоедов... Грядет русская правда. Изначальное слово истины отринет сатанинскую фальшь.» и т. п. Призывы к армии, работникам госбезопасности, казачеству осознать свое униженное положение и включиться в борьбу звучали более настойчиво и откровенно. В качестве одной из неотложных мер была поставлена задача отстранения президента от власти — слова, которые другие правонационалистические организации еще произносить остерегались33. Возглавил Русский национальный собор генерал Александр Стерлигов34. Это была довольно зловещая фигура. В 1967—1983 гг. Стерлигов служил в КГБ и сохранил широкие связи со своими бывшими коллегами. Впоследствии он работал в совминах СССР и РСФСР, до перехода в публичную политику стал одним из ближайших помощников Руцкого, в конце 1991 г. — инициатором создания, а затем и председателем движения «Офицеры за возрождение России» По-видимому, Русский национальный собор был задуман как политическое крыло этой военной организации.
23 февраля, в день военного праздника, произошло еще одно знаковое событие. Во многих городах России, в том числе в Москве, оппозиция провела антиправительственные митинги. Звучали лозунги восстановления СССР, свертывания экономической реформы. Митинги и шествия были не очень многочисленны, но до сих пор улицей безраздельно владели демократы. Активность их противников была внове. Московская милиция нервно реагировала на попытку демонстрантов прорваться к Манежной площади: были предприняты силовые действия, а депутаты оппозиции получили повод для обличения власти.
И все же организационные структуры оппозиции, особенно наметившиеся в ней экстремистские течения, не имевшие своего представительства в парламенте, не следует переоценивать: в те месяцы они еще находились в эмбриональном состоянии. Хотя средства массовой информации довольно оперативно, подчас в алармистских тонах освещали следовавшие одну за другой акции различных оппозиционных образований (на то они и были рассчитаны), хотя критика власти в Верховном Совете нарастала, все это на политическую ситуацию в стране серьезного влияния до поры не оказывало. Президент действовал так, как считал нужным, а правительство — в пространстве, предоставленном ему президентом. О реальных возможностях оппозиции довольно скептически высказался один из ее идейных лидеров — Владимир Исаков: «У нас нет сплоченной команды, нет альтернативного кабинета, нет новой системы идей. И сейчас, пока не создано серьезного организационного ядра, которое шло бы параллельно правительству, предлагая свои альтернативные программы, заявлять о серьезной оппозиции — просто художественный свист»35. Не имея ни ясной программы, ни сплоченной организации, разнородные силы оппозиции были способны лишь пытаться трясти власть в расчете, что им в руки свалятся какие-то плоды. Они время от времени пытались делать это в Верховном Совете. Теперь же пребывали в ожидании очередного Съезда народных депутатов — форума более заметного.
ПРЕДСЪЕЗДОВСКИЕ ШОУ. СОБРАНИЕ ГРАЖДАН
Готовились к Съезду также президент, его советники и демократические депутаты. Чуть ли не ежедневно происходили и слеты оппозиционных политиков, которые и власть, и «Демократическая Россия» наблюдали с нараставшей тревогой. Последней такой предсъездовской акцией было назначенное инициативной группой союзных депутатов на 17 марта проведение VI СНД СССР. Дата была выбрана не случайно: ровно год назад состоялся ничего не решивший и ничего не предотвративший референдум о судьбе СССР. Предполагалось, что это собрание создаст параллельные структуры власти и заявит о восстановлении СССР, а в его поддержку пройдут демонстрация и митинг. 9 марта ситуацию обсуждал Совет блока демократических фракций. Представитель московской мэрии Василий Шахновский доложил: готовится жуткая провокация, среди демонстрантов будут вооруженные люди, заранее готовятся листовки: «здесь пролилась кровь»; если мэрия не получит законного права пресечь эти действия, — придется вам скоро просить милицию защитить Белый дом. Мнения участников заседания разделились. Нельзя запрещать ненасильственные политические действия людям, которые не осуждены и не лишены прав, говорили одни. Съезд, вече — запретить, демонстрацию не разрешать ни в коем случае, так как заявители митинга себя уже дискредитировали прошлыми акциями, возражали другие. Мы не должны относиться к этим людям, как к себе. Они другие. Вспомните, что было в Европе, когда там уступали фашистам. Через несколько дней обсуждение повторилось в узком кругу демократических лидеров. «Мы все, — подвел итог Леонид Баткин, — против запрета митинга, против физического преследования съезда, против визга в США вокруг этого. Главное — минимизировать значение этой затеи, отнестись к ней юмористически. Ее пока поддерживает незначительная часть населения. Люди за красными флагами не пойдут»36. В общем, так и получилось. «Съезд при свечах», на который собралось около 150 из 2250 союзных депутатов, состоялся в Подольске и был свернут за 55 минут. Общественного резонанса он не получил. Разрешения на митинг и демонстрацию Московская мэрия не дала.В противовес этой и другим акциям оппозиции решили устроить нечто грандиозное — Собрание граждан, своего рода «наш ответ Чемберлену». Был создан оргкомитет, проведена подготовка. Замысел выглядел так: накануне VI СНД РФ, на котором можно было ожидать всяких неприятностей, продемонстрировать широкую общественную поддержку президента и правительства, выходящую далеко за рамки ангажированных демократических организаций. Сначала предполагалось провести это собрание-митинг в Большом Кремлевском дворце, но по настоянию Хасбулатова («Сразу начнется скандал, мне придется отбиваться... Лучше провести незаметно») его перенесли в концертный зал гостиницы «Россия».
Собрание состоялось 5 апреля. На нем были все и всё: сам Ельцин, демократы и «центристы» разного толка, «непартийная» составляющая базы поддержки президента, люди из регионов, фермеры, предприниматели. Были и хулиганы, пытавшиеся заблокировать доступ в здание; некоторые из них проникли в зал и пытались устроить обструкцию.
Приезд Ельцина в сопровождении всех основных министров, равно как и прямая трансляция заседания по ТВ подчеркивали значимость мероприятия. Его еще не пытались выдать за альтернативу Съезду, но рассчитывали сделать инструментом давления на СНД, на котором, как сказал Ельцин, будет сделана попытка реванша. Позиции, которые следовало отстоять на Съезде, президент обрисовал следующим образом. Защитить правительство реформ и продолжить сами реформы. Принять новую Конституцию. Россия должна стать президентской республикой: выбор в пользу республики парламентской «при нынешнем соотношении сил труден, нежелателен, недопустим», — заявил он под аплодисменты части зала. — Часть депутатов пытается блокировать исполнительную власть, навязывает правительственную чехарду. На это «я как Президент никогда не соглашусь». Ельцин также дал понять, что рассчитывает на продление дополнительных полномочий, предоставленных V Съездом, еще на 2—3 года. Высказавшись предельно жестко по главному вопросу, глава государства сделал ряд заявлений, призванных показать, что он президент не одних лишь демократов, но «всех россиян»: патриотизм и демократия неразделимы, сторонники и противники реформ есть в каждом социальном слое, вести борьбу надо не только против тех сил, которые потерпели поражение в Августе, но и против новых российских бюрократов, которые отличаются низкой компетентностью и воспроизводят растлевающие чиновничьи традиции. В то же время «мы против избиения опытных кадров только за их принадлежность к старой номенклатуре».
Так были обозначены основные ориентиры власти. Их поддержало большинство выступавших, но поскольку состав собрания не был одноцветным, акценты расставлялись по-разному. Что делать с правительством? — на этот острый вопрос ответ был разным. Оно пока что парит в воздухе, — сказал Аркадий Вольский. С ним не согласился Иван Кивелиди, председатель «Круглого стола бизнеса России» и правления «Росбизнесбан-ка», один из зачинателей кооперативного движения в 1987 г.: «Вместо того чтобы расширять поддержку, мы занимаемся поиском врагов. Свободная же Россия должна стать наследницей двуглавого орла и серпа с молотом. Нужна не смена, но реорганизация правительства. Гайдар — первый вице-премьер, который понимает, что я говорю, — возражал он. — И все же в состав правительства надо внести коррективы». На том, чтобы ввести в правительство новых людей, профессионально (в подтексте: а не академически) подготовленных, настаивал Николай Травкин.
Другие ораторы подчеркивали, что каковы бы ни были реорганизации, тон в правительстве должна задавать та группа, которую президент призвал для проведения реформ.
Движение к президентской республике, закрепление полномочий президента было поддержано многими, но не всеми. Надо дать больше прав народному президенту, сказал Василий Гуслян-ников, бывший в то время президентом Республики Мордовия. За президентскую республику высказался и Марк Масарский, известный предприниматель, кандидат философских наук: «до парламентской мы еще не доросли». Анатолий Собчак предложил наделить президента правом роспуска парламента: Съезд и Советы, говорил он, должны уйти в прошлое.
Зато примирительные слова Ельцина по адресу старой номенклатуры большинству не понравились. Аплодисментами встретили предложение издать законы о люстрации. О КПСС говорили как о преступной организации, требовали ввести запрет на профессии для тех, кто состоял в этой партии на день ее роспуска. И напротив, Степан Сулакшин, представитель президента в Томской области, в недавнем прошлом народный депутат СССР, был освистан, когда заявил с трибуны, что запрет на профессии — новый большевизм. Под конец Собрание большинством голосов включило в итоговый документ поправки, внесенные «Демократической Россией»: о суде над КПСС, о люстрациях, о роспуске СНД — в случае, если он лишит Ельцина дополнительных полномочий. Для представителей восьми партий и организаций (в том числе Союза промышленников и предпринимателей Вольского, Демократической партии Травкина, партии «Свободная Россия» Руцкого и некоторых других) это уже было слишком! Они ушли с Собрания, не проголосовав по итоговому документу. А так как во время перерыва вслед за президентом и правительством разошлись, как повелось, и многие другие участники, голосования происходили уже в полупустом зале 37.
Собрание граждан, на которое одни возлагали надежды, а другие опасались, что в таком виде проводится репетиция созыва
Учредительного собрания (на его проведение был затрачен миллион тогдашних рублей), оказалось холостым выстрелом. Однако для властей предержащих оно могло бы стать важным показателем изменения политической температуры в обществе. Если уж нельзя было добиться единодушия в специально (хотя и не строго) подобранной аудитории, то на Съезде следовало готовиться к жесткому афронту реформам.
Собрание граждан еще не закончилось, когда в Белом доме началась встреча активистов демократических фракций с Бурбулисом и Гайдаром. Была реанимирована идея подписать совместный протокол, возлагающий общую ответственность за политику реформ на правительство и депутатов, которые согласились войти в надфракционное образование — Коалицию реформ. В итоге дискуссии протокол о намерениях подписали, с одной стороны, Бурбулис и Гайдар, с другой — Вячеслав Волков, Сергей Юшенков, Ирина Виноградова, Валерий Герасимов и другие — всего 15 депутатов, представлявших 6 фракций. Идея была блестящей: «Жить в киселе, в котором мы живем, не прогнозируя решений депутатского корпуса, больше нельзя», — говорил Сергей Филатов. «И общество, и депутаты устали иметь столько мнений, сколько депутатов», — соглашалась с ним Ирина Виноградова38.
Если бы эту инициативу можно было бы реализовать, на смену парламенту как совокупности групп давления пришла бы его нормальная политическая организация с прогнозируемыми решениями. Все дело, однако, было в том, что подписи руководителей фракций ни к чему не обязывали их членов, а лидеры правительства как представители исполнительной власти не обладали достаточной правосубъектностью: подписи президента под протоколом не было, несмотря на взятое от его имени обязательство «согласовывать с Коалицией проекты решений по политическим, экономическим, кадровым вопросам, включая персональные назначения в системе исполнительной власти»39. Вся акция была задумана как шаг не только к четкому политическому структурированию парламента, но и к созданию надежного парламентского большинства на стороне правительства. Однако как раз большинства у демократов — выступай они отдельными фракциями или коалицией на основе соглашения с правительством — не было. Как не было его у их противников, создавших днем раньше оппозиционный парламентский блок «Российское единство», в который вошли 4 депутатские фракции40. Его ядром стала фракция «Россия», а руководителями — Бабурин, Исаков и Павлов. Поэтому развитие событий на VI Съезде и его исход оставались непредсказуемыми.
Примечания
1 O’Donnel G. Delegative Democracy // J. of Democracy. — 1994. — Jan. — Р. 55—69.
2 Конституция (Основной Закон) Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. — М., 1989; Закон «Об изменениях и дополнениях Конституции (Основного Закона) РСФСР» // Четвертый съезд народных депутатов РСФСР: Стенографический отчет. — Т. 3. — М., 1991. — С. 132—142.
3 Лит. газ. — 1992. — 22 июля. Ельцин, видимо, был уверен, что до 1996 г., когда кончался его президентский срок, этот период будет пройден.
4 Третъяков В. Русская политика в норме и патологии. — М., 2001. — С. 77, 82. Ельцин, однако, не лукавил, когда говорил, отвечая на вопросы депутатов перед избранием председателем ВС РСФСР: «Все-таки какие-то подвижки ив моем характере в сторону демократизации есть. Но недостатки еще не изжиты до конца» (Первый съезд народных депутатов РСФСР. — Т. 2. — С. 390).
5 Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 164.
6 Там же. — С. 165.
7 Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. — С. 115, 191.
8 Запись интервью с Г. Э. Бурбулисом. 26.07 и 23.08.2004. — Архив автора.
9 Это представление о роли Бурбулиса было широко распространено среди тогдашней политической элиты. Так, в частности, озаглавил одну из глав своих воспоминаний О. Попцов (Попцов О. Хроника времен «царя Бориса». — М., 1995. — С. 59—77).
10 Ельцин Б. Указ. соч. — С. 250.
11 Там же. — С. 245—247.
12 Попцов О. Указ. соч. — С. 66.
13 Шевцова Л. Режим Бориса Ельцина. — М., 1999. — С. 63.
14 Записи встреч депутатов с Г. Бурбулисом. 11 и 18.03.1992. — Архив автора.
15 Россия-2000: Современная политическая история. Хроника и аналитика. — Т. 1. — М., 2000. — С. 143; Материалы II съезда «Демократической России» 9—10.11.1991. — С. 5, 32. — Архив автора.
16 Обе партии изначально придерживались социалистической ориентации, но костяк республиканцев составили бывшие члены КПСС, группировавшиеся вокруг «Демократической платформы», а социал-демократов — люди, никогда не входившие в КПСС или ранее исключенные из нее, а также «ревизионисты»-инако-мыслящие, которые отвергали официальную партийную доктрину. Впрочем, расхождение между теми и другими выявилось довольно быстро. На одном совместном собрании двух партий в Туле в 1991 г. мне довелось наблюдать, как резко социал-демократы отмежевывались от республиканцев из-за их склонности к либерализму.
17 Материалы II съезда «ДемРоссии»... — С. 10—11.
18 Там же. — С. 15—16.
19 Информ. бюл. / Движение «Демократ. Россия». Регион. орг. Моск. обл. — 1992. — № 12. — С. 1—2.
20 Там же.— № 13. — С. 13.
21 Там же. — С. 2—3.
22 Там же. — № 12. — С. 2^.
23 Материалы II съезда «Демократической России». — С. 6—8; Информ. бюл. / Движение «Демократ. Россия». Регион. орг. Моск. обл. — 1992. — № 12. — С. 2; № 13. — С. 1, 13.
24 Мартовский пленум СП ДР. Рабочая запись. — Архив автора.
25 Россия сегодня. Политический портрет в документах. — М., 1993. — Кн. 2. — С. 261—262. В те дни Рыбкин не раз говорил мне, что если бы Ельцин разрешил провести «ликвидационный» съезд компартии, большинство ее бывших членов перешло бы в партию социал-демократической ориентации.
26 Обращение Движения «Офицеры за возрождение России» к офицерам Вооруженных сил и правоохранительных органов. — Архив автора; Рос. газ. — 1992. — 18 янв.
27 Материалы Конгресса гражданских и патриотических сил. — Архив автора.
28 Там же.
29 Толстой А. К. Собр. соч. — Т. 1. — М., 1963. — С. 227. Какое-то время Руцкой, безуспешно добивавшийся свидания и выяснения отношений со своим шефом, колебался в выборе линии поведения. 30 ноября 1991 г. он заявил: «Если Ельцин меня не поймет, я уйду в отставку». Не прошло и недели, как он круто переменил намерения: разговоры об отставке — это «их измышления» (Независимая газ. — 1991. — 3, 18 дек.).
30 Россия сегодня... — Кн. 2. — С. 327—334.
31 Конгресс: Взгляд слева // Обозреватель. — 1992. — № 2—3. Интервью дано в феврале 1992 г. В соответствии с принятой в то время терминологией «слева» значит с позиций демократов.
32 Шевцова Л. Указ. соч. — С. 70.
33Россия сегодня... — Кн. 2. — С. 377; Выступление генерал-майора А. Н. Стерлигова на открытии Русского национального собора. — Архив автора.
34 Двумя другими сопредседателями стали сахалинский губернатор Валентин Федоров и Валентин Распутин, которые играли скорее номинальную роль.
35 Исаков В. Госпереворот: Парламентские дневники 1992—1993. — М., 1995.— С. 27.
36 Записи обсуждения на Совете блока демократических фракций 09.03.1992 и совещании демократических лидеров 12.03.1992. — Архив автора.
37 Запись на Собрании граждан 05.04.1992; Заявление 8 политических партий и организаций. — Архив автора; Россия-2000: Современная политическая история. — М., 2000. — Т. 1. — С. 169.
38 Записи на встрече депутатов демократических фракций с министрами 05.04.1992. — Архив автора.
39 Протокол о взаимодействии Коалиции реформ с Президентом Российской Федерации. 05.04.1992. — Архив автора.
40 Фракция «Российский союз» не вышла на установленную квоту по численности, не была зарегистрирована на VI Съезде и потому выбыла из числа учредителей блока.