Глава 10. После путча

Главное — не победить.

Самое главное — суметь воспользоваться победой.

Плутарх

ВЗГЛЯД ИЗ 1991 года. ОТРЕЗВЛЕНИЕ

Настроение праздника, эйфория одержанной в августе победы прошли очень быстро. Запретив деятельность КПСС и ликвидировав союзный парламент, Ельцин взял паузу. Его примеру последовали многие депутаты. Политическая жизнь на какое-то время замерла. Энергичные действия сменились рефлексией. И по мере того, как безвозвратно уходило время, начало приходить осознание того, что многие прежние проблемы не решены; они лишь обрели иную форму. Что к ним добавились новые. Мое тогдашнее их видение нашло отражение в статьях и выступлениях по следам событий.

«Парламент России. Без большевиков.

Без партии. Без будущего»¹

Поразительна быстрота, с которой рассыпалась, разбежалась, раздробилась на враждующие части всесоюзная партия большевиков. Ее многолетняя монополия и жесткая иерархия

вытравили всякую способность к самоорганизации и низовой инициативе. Энергичные и изобретательные отцы-основатели партии, памятники которым ныне низвергаются на площадях наших городов, презрением должны были бы казнить своих выродившихся наследников.

Не уцелели и союзные государственные структуры. Но если органы исполнительной власти, хотя и в ослабленном виде, стали как-то воссоздаваться, а затем и заявлять свои права, то общесоюзный парламент шагнул в небытие. Не исключено, что навсегда или, по меньшей мере, надолго.

Съезд народных депутатов СССР, с выборами и началом деятельности которого связывалось столько светлых надежд, вяло посопротивлявшись, вотировал собственные похороны, а бесцеремонно реорганизованному Верховному Совету в лучшем случае уготована роль консультативно-согласительного органа. Если даже он вздумает издавать законы, исполнять их станут лишь те, кто согласятся с ними. И хотя наш первый после Учредительного собрания 1918 г. парламент (или, точнее, его агрессивное меньшинство и послушное большинство) сам повинен в своих бедах, воздержимся от ликования: то, что произошло, — не только крушение империи, не только расчленение веками складывавшегося геополитического и культурного пространства, но и тяжкий удар по нашему парламентаризму, все еще выкарабкивающемуся из младенческих пеленок.

Нечто подобное происходило и в России, хотя и на ином фоне — общего усиления, а не ослабления республиканской власти. Процесс этот, однако, шел крайне неравномерно: стремительно разрастались и усиливались лишь институты исполнительной власти. К тому были веские основания. Едва учрежденная президентская власть в России приняла на себя главный удар в августе и стала главным символом демократического обновления. В том же направлении действовал стереотип общественного сознания, привыкшего персонифицировать добро и зло. Харизма первого в истории России всенародно избранного президента была одним из важнейших ресурсов победителей. Тот, кто сомневается в этом, пусть попытается представить, как бы развивались события, если бы Б. Ельцину утром 19 августа не удалось проникнуть в Белый дом и сопротивление было возглавлено вторыми лицами... Я бы даже сказал, что решающие предпосылки августовской победы были заложены в марте—июне, когда демократы добились проведения политической реформы в России — вопреки обструкции тех, кто настойчиво требовал с нею «погодить».

Стратегическая линия российских демократов в то время была верна. Запаздываем же мы с корректировкой этой линии, когда расстановка сил и в обществе, и в государственных структурах изменилась коренным образом. Не прошло и месяца с августовских дней, как врожденные и благоприобретенные пороки исполнительной власти в России стали оказывать серьезное негативное влияние на развитие ситуации.

Российское правительство сформировано не на основе представительства политических партий — и это понятно, поскольку все парламентские партии находятся еще в эмбриональном состоянии. В демократических странах бывают ситуации, когда по тем или иным причинам партиям не удается договориться о составе правительства, и тогда на оговоренный срок назначается беспартийное правительство специалистов. Наше правительство, будучи непартийным, не является, строго говоря, правительством специалистов: слабость, неразбериха, низкий профессионализм многих министерских структур Федерации — притча во языцех. До августа это еще можно было оправдывать сопротивлением союзных структур. Сегодня беспомощность правительства в проведении целеустремленной экономической и социальной политики — чем ближе подходит голодная и холодная зима — становится и нетерпимой, и труднообъяснимой.

Не будучи партийным, российское правительство, конечно, является политическим. Однако по своей структуре оно копирует доавгустовское союзное правительство: политическая часть в лице госсоветников, руководителей Администрации президента и некоторых министров образует верхний ярус над хозяйственниками и управленцами — членами правительства. При такой дифференциации собственно исполнительную власть в России представляет лишь менее значимая часть административных структур. Наиболее же влиятельные члены реального правительства, генерирующие политический курс и формирующие информационную среду вокруг президента, освобождены от какого бы то ни было парламентского контроля. Как осуществляет это правительство свои функции и кто входит в его состав?

Два момента особенно настораживают. Во-первых, широкое вторжение президентской власти в законотворческую деятельность, издание указов, многие из которых, мягко говоря, не являются юридически бесспорными (об имуществе КПСС, о деятельности ряда средств массовой информации, о расширении полномочий органов исполнительной власти в Москве и др.). Можно приводить аргументы в пользу политической целесообразности таких действий, но трудно оспорить, что некоторые положения этих указов выходят за рамки не только действующей, обветшавшей Конституции, но и проекта, подготовленного демократами в Конституционной комиссии.

Во-вторых, в президентской команде присутствует несколько популярных демократических политиков и консультантов. Но возрастающим влиянием в ней пользуются лица, не только не подконтрольные парламенту, но и никому не известные как политические деятели. Слов нет, президент вправе подбирать свой личный кабинет. Но анонимный, ни перед кем, кроме президента, не ответственный аппарат обретает колоссальную власть. Он готовит документы и проводит решения, против которых возражают известные политики из Госсовета. Он делает от имени президента заявления, негативный эффект которых легко предвидеть и последствия которых приходится в пожарном порядке исправлять (достаточно вспомнить заявление пресс-секретаря президента о территориальных претензиях к республикам)². Он регулирует доступ людей и информации к президенту, во многом предопределяющий его решения. Приходится с сожалением констатировать, что новые государственные структуры с поразительной быстротой воспроизводят худшие черты организации и поведения старых.

Призываю ли я демократов, которые своей энергией и натиском добились того, что казалось невероятным при прежнем соотношении сил, — учреждения президентской республики в России, стать в оппозицию к исполнительной власти? Нет. Пока нет. Хотя бы потому, что главная, доминирующая фигура в складывающейся, но еще не отвердевшей структуре новой государственности — Борис Ельцин, не раз доказывавший в последние годы свою способность слышать доводы, учиться и извлекать уроки, которые преподносит жизнь. Меня тревожат прощупывания, пасы в сторону российского президента, которые в последние дни стали все чаще делать лица, «утверждающие традиции тысячелетней державности». Но я надеюсь, Борис Николаевич твердо помнит, что именно из этой идеологической среды вылетело приснопамятное «Слово к народу», готовившее путч.

Впервые в истории России на всенародных выборах был законно избран президентом кандидат демократических сил. Он действует в трудных условиях, нуждается в политической поддержке, и демократы не могут ему в этой поддержке отказать. Все дело в том, как понимать поддержку. Как безоговорочное одобрение всех шагов Администрации президента, за которыми пристально следят потерпевшие тяжкое поражение, но все еще рассчитывающие на реванш силы старого порядка. Или как сотрудничество равнозначных сил, предполагающее также и взаимную критику, и решительное отмежевание от тех действий исполнительной власти, которые вредны и опасны. А главное, организационно институционализировать сдержки и противовесы в системе политически однозначно ориентированной государственной власти. В первую очередь парламент.

В демократических системах гарантиями против гипертрофии исполнительной власти и непомерной экспансии бюрократии являются разделение властей — исполнительной, законодательной и судебной — и институты гражданского общества. Формирование гражданского общества — процесс долгий и трудный, классического разделения властей никогда у нас не бывало, и приблизились мы к нему разве что в проекте новой Конституции Российской Федерации. Впрочем, в последнем его варианте тоже содержится явный перекос в пользу президентских структур.

До и после августовских дней российский парламент был на каникулах. Не функционировал и важнейший компонент судебной системы — Конституционный суд, две попытки избрать который не удались из-за раскола того же парламента. Правда, на 21 августа Верховный Совет был созван. Вопреки опасениям он не только собрался, но и с небывалым единодушием осудил переворот и поддержал действия президента, а затем... на следующий же день, несмотря на протесты депутатов, был распущен Р. И. Хасбулатовым за ненадобностью. На высоте оказались депутаты (многие из них приняли самое активное участие в защите Белого дома и организации сопротивления перевороту), но не парламент. За полтора дня чрезвычайной сессии он «все, что мог, то уже совершил» и ушел с политической сцены на тот решающий месяц, когда ковались указы президента, закладывавшие основы нового общественно-политического порядка, решалась судьба Союза и продолжала катиться под откос наша экономика.

Может быть, наш парламент ни на что большее не способен? Сможет ли он стать реальным противовесом исполнительной власти, но не тормозом на пути демократических преобразований, как это не раз бывало до сих пор, а механизмом, не позволяющим государственной машине выходить за рамки закона, работать на себя, а не на общество? На эти вопросы трудно пока дать окончательный ответ.

Дефекты российского парламента хорошо известны. Прежде всего, иррациональна и антидемократична его структура. <...> Съезд — многолюдное, непрофессиональное и потому малоработоспособное собрание, наделенное правом принимать важнейшие и окончательные решения. Верховный Совет — орган почти постоянно действующий, но недостаточно профессионализированный из-за того, что его членам было предоставлено право совмещать свои обязанности с работой на предприятиях и учреждениях, и потому все время работающий на пределе кворума, а подчас и без него. Около двухсот депутатов — не членов Верховного Совета активно работают в комитетах и комиссиях, но не имеют права голоса, когда палаты принимают решения по подготовленным при их участии законопроектам и постановлениям.

Парламент, таким образом, разделен на меньшинство, более или менее произвольно отобранное для членства в Верховном Совете и с трудом справляющееся со своими функциями, и большинство, обладающее неполными правами, хотя принадлежащие к нему депутаты получили ничуть не менее полноценный мандат от избирателей. Все попытки изменить это положение или хотя бы сдвинуть пропорцию за счет увеличения численности Верховного Совета до сих пор успехом не увенчались. К тому же важнейшие законы, принятые Верховным Советом на более профессиональном уровне, вторично прокручиваются и нередко ухудшаются (как это было с аграрным законодательством) на Съезде. От абсурдной этой конструкции, изобретенной первоначально для союзного парламента, избавились все республики, кроме Российской Федерации.

Дело, однако, не столько в построении российского парламента, сколько в его составе. <.> Ни демократы, ни консерваторы даже при максимальной мобилизации собственных сил не могли провести свои решения, если им не удавалось привлечь хотя бы несколько десятков депутатов из промежуточной группы. При расколе Съезда приблизительно пополам — а это случалось очень часто — именно колеблющееся меньшинство определяло исход голосований. <.>

Нынешнему российскому парламенту, таким образом, присущи два серьезных внутренних дефекта: конституционно закрепленная иррациональная структура и расстановка политических сил, провоцирующая тупиковые ситуации, и один внешний: состав Съезда уже не отражает уровень электората.

При таких обстоятельствах простым и разумным выходом из создавшегося положения может показаться роспуск Съезда с назначением новых, теперь уже прямых выборов в Верховный Совет по новому избирательному закону. Однако пойти по этому пути трудно и рискованно.

Трудно, потому что и по действующей, и по проекту новой Конституции распустить себя парламент может только сам, и добиться этого от него, не создавая опасный прецедент и не подрывая и без того не слишком высокий авторитет представительной власти, было бы невозможно. Эта акция, показав, кто действительно является хозяином в нашем государстве, унизила бы не только данный парламент — он, возможно, заслужил такую участь, — но парламентаризм в России как таковой.

Но дело не только в этом. Люди, опьяненные захватывающей идеей расчистки парламента посредством выборов, как бы не замечают экономического развала, межнациональных конфликтов, постепенно распространяющихся с окраин государства к центру, и обостряющейся социальной фрустрации. В условиях кризиса выборы редко укрепляют позиции правящих сил. Одна ситуация складывалась, когда демократы шли в парламент вырывать власть у партократии, вконец обозлившей народ, другая могла бы возникнуть, если бы выборы прошли сразу после Августа, на волне победы, и совсем третья, непредсказуемая — зимой или весной будущего года, когда демократам придется отвечать и за то, чего они вообще не могли изменить за несколько месяцев нахождения у власти (или, точнее, около власти), и за собственные не столь уж малочисленные ошибки и просчеты, и за безобразия новой и старой номенклатуры, влившейся в ряды победителей.

Ситуация слишком быстро меняется, завтрашний день не будет чуть видоизмененным сегодняшним, и наивно рассчитывать, что харизма Ельцина станет локомотивом, который продвинет надежное демократическое большинство в эшелоны власти. При не сложившейся еще партийной системе в обществе выборы во многих округах могут быть сорваны неявкой избирателей или бойкотом местной бюрократии, а состав избранных депутатов может оказаться не лучше нынешнего: места партаппаратчиков перейдут к наглым и безответственным демагогам типа Жириновского. Не выиграв политически, парламент потеряет в профессионализме, накопленном за год с лишним нынешним депутатским корпусом.

На скорые выборы придется идти, несмотря на серьезные издержки и опасности, мобилизовав и бросив в это сражение все силы и резервы демократов, если нынешний парламент окажется совершенно неспособен подняться над старыми спорами и выполнить ту роль, которую возлагают на него нелегкие обстоятельства. Надо признать, что возобновившаяся в сентябре работа Верховного Совета оставляет не очень много надежд на благоприятный исход.

Похоже, что агрессивная часть консерваторов, вчерашних апологетов «социалистического выбора» быстро избавляется от августовского шока, а демократы неспособны наладить элементарную парламентскую дисциплину, когда требуется даже не подчинение воле большинства собственных фракций, а простое присутствие на решающих голосованиях. К тому же на привычную линию размежевания налагается новая, рассекающая и демократов, и консерваторов.

Разумный компромисс по будущему федеративному устройству России, заложенный в проекте новой Конституции, с одинаковой яростью атакуют и унитаристы, видящие в демократическом принципе децентрализации государственной власти угрозу расчленения России вслед за Союзом, и поборники суверенитета бывших автономий, которые озабочены не только тем, чтобы республикам в составе Федерации досталось побольше прав, но и тем, чтобы собственно русским краям и областям их осталось поменьше.

Создается впечатление, что будущую Конституцию на предстоящем Съезде собираются статью за статьей прогнать сквозь строй голосований, бесчисленных поправок, которые выхолостят ее смысл и разрушат системность, — и тем самым не оставляют иного выхода, как вынести конституционный проект от имени президента на референдум, что, конечно же, уязвимо не только с позиций юридических.

Политические страсти и личные амбиции особенно вскипают, когда решаются персональные вопросы. Голосования по составу депутатов, которые должны будут представлять Российскую Федерацию в Верховном Совете Союза, равно как и безуспешные попытки удалить с высокого поста В. Исакова, потерявшего доверие большинства палаты, показывают, как легко заблокировать здесь любое продвижение, и оставляют мало надежд на спокойное проведение назревшей реорганизации Верховного Совета.

И все же, прежде чем поставить крест на нынешнем составе парламента и добиваться новых выборов, надо, на мой взгляд, попытаться переориентировать его с конфронтации на конструктивную работу и пройти этот путь до конца: добившись результата или окончательно убедившись, что он недостижим. Это, видимо, решится на предстоящем Съезде.

Под результатом я разумею создание нового, стабильного большинства на Съезде и в Верховном Совете, уверенно продвигающего демократические реформы в политике и рыночные в экономике, подпирающего президентскую власть и оппонирующего ей, воодушевленного целью утвердить, наконец, цивилизованный парламентаризм в нашей стране. Могут спросить: не переходит ли автор с почвы реальности, о которой он сам написал, в мир несбыточной фантазии? Подчеркну еще раз: я не утверждаю, что предлагаемый вариант заведомо осуществим, но предлагаю не пожалеть сил, чтобы проверить это.

Парламентскую базу нового большинства могут составить демократы, а также вчерашние «нейтралы» и определенная часть наших главных оппонентов — депутатов блока «Коммунисты России». В этом блоке оказались очень разные люди и по разным причинам. Август многих из них подтолкнул к переоценке ценностей. Сама жизнь делает неактуальным многое из наших вчерашних споров: о «социалистических» и «советских» бантиках, о приверженности Союзу, о приоритете частной или государственной собственности, о темпах экономической реформы. Я понимаю, как трудно людям, сжившимся с определенной идейной и политической позицией, отойти от нее. Но в прекрасные и трагические дни и ночи Августа я встречал в Белом доме также и депутатов-коммунистов, пришедших разделить общую судьбу, разговаривал с ними и верю, что не корысть, не расчет, а иное, чем у нас, понимание интересов общества двигало многими из этих людей³. Это понимание меняется, и мы обязаны им в этом помочь. Поэтому я решительно отвергаю «охоту за ведьмами», теперь коммунистическими, к которой склонны некоторые участники демократического движения.

Речь идет вовсе не о беспринципных компромиссах, которыми не раз грешил наш парламент (достаточно вспомнить его лицемерное отмежевание по «делу Фильшина»⁴) или малопочтенных сделках, которым удалось помешать (размен Хасбулатова на Бабурина⁵). Платформа, на которой может сложиться новое большинство, должна быть только демократической, по-слеавгустовской, а предстоящие кадровые решения не должны включать индульгенцию адептам поверженного режима.

Престиж российского парламента, не будем обольщаться, не слишком высок. Чтобы вернуть доверие общества и, более того, доказать свое право на жизнь, он должен, на мой взгляд, как минимум, решить три неотложные политические задачи.

Во-первых, ему надлежит, подобно барону Мюнхгаузену, вытащившему себя за волосы из трясины, реорганизовать самого себя. Во всех демократических странах парламенты — в первую очередь политическое представительство народа и лишь попутно коллегии ходатаев по местным делам. Двухъярусное строение нашего парламента громоздко и неэкономно, но и в его рамках можно попытаться как-то поправить дело. Для этого надо повысить роль, укрепить самостоятельность и дееспособность постоянно работающей его части, расширив полномочия Верховного Совета прежде всего за счет контрольных функций, с которыми он пока не справлялся, и пополнив его активом депутатского корпуса, людьми, которые могут и хотят быть полноценными парламентариями. Распределение мест в Верховном Совете осуществляется по территориальному принципу. Глубоко укорененные интересы не позволят пока целиком отказаться от этого порядка, но его необходимо дополнить представительством формирующихся политических фракций (в первую очередь за счет тех, кто выдержал испытание в августовские дни).

Во-вторых, парламент должен реорганизовать политикоправовые основы, на которых будет строиться жизнь общества впредь. Проект новой Конституции готов. Еще есть время, что-

бы его улучшить, но нельзя допустить, чтобы из него было вытравлено подлинно демократическое, современное содержание, разрушена его логика и системность, раздергана база для компромисса разных интересов. Новый Основной закон не только даст стержень беспорядочно наращиваемому текущему законодательству, избавит от латания дыр на старой Конституции, но и подведет черту под советско-коммунистической утопией.

В-третьих, нельзя дальше откладывать избрание Конституционного суда — важнейшего гаранта правового демократического строя, которого нам так не хватало в августе, да и после него. До сих пор выборы Конституционного суда блокировались политическими страстями и местническими амбициями. Но если мы хотим иметь эффективный контроль над деятельностью и исполнительной, и законодательной власти, в Конституционный суд должны войти только люди высокопрофессиональные, независимые и мужественные.

Не следует забывать, однако, что время, когда зрелища политического характера заменяли хлеб, прошли. Сегодня никого не удовлетворит одно только, пусть самое прогрессивное решение политических вопросов. Не дело парламента собирать урожай, наводить порядок на производстве или распределять дефицит. Но только он может и должен законодательно сдвинуть с места настоящую экономическую реформу и гарантировать самый беспристрастный контроль за ее ходом. Надо, наконец, понять: если это не будет сделано, в самое ближайшее время будут сметены и парламент, и шаткая российская демократия.

Близится Съезд. Парламенту Российской Федерации предстоит сделать свой выбор.

Как видно, уже осенью 1991 г. стала обсуждаться проблема роспуска СНД России и проведения новых выборов. Идею эту поддержали разные силы, руководствовавшиеся различными мотивами. Со временем она выдвинется в центр политической борьбы. Правомерна ли была позиция, изложенная в приведенной выше статье?

Уже после того, как она была написана, группа Собянина подготовила и направила в Администрацию президента аналитическую записку, оценивавшую перспективы скорейшего проведения выборов. Отталкиваясь от итогов выборов, прошедших в 1989— 1991 гг., и на основе досконального исследования политической ситуации в стране авторы следующим образом прогнозировали результаты намечавшихся на ноябрь региональных выборов (тогда еще не отмененных). Из 68 регионов России (исключая республики в составе РФ) победа сторонников реформ в 12 регионах вероятна, но требует исключительно больших усилий. В остальных 56 регионах, которые включают крупнейшие сельскохозяйственные и промышленные районы и в которых проживает большинство населения России, практически неизбежна победа оппозиционных сил. «Такой исход выборов, — заключали авторы записки, — при учете позиций нынешних местных руководителей, равносилен политической катастрофе. Он неминуемо повлечет за собой трудно предсказуемые последствия для судеб российской государственности... Оппозиция большинства регионов центральной власти приведет к ее полному параличу.»⁶.

Если эти выводы были верны (а последующие события, по-видимому, подтвердили их справедливость), то мое заключение, что проводить немедленно новые парламентские выборы рискованно, было даже чрезмерно осторожным. Чем дальше страна удалялась от Августа, тем менее разумно было приближать новые выборы и тем настоятельнее становился поиск консенсуса с СНД и внутри него — каким бы парламент ни был. Развитие, как известно, пошло по другому пути. Но в конце 1991 г. проблема еще только вырисовывалась. Обострение придет позже.

«“ТОТАЛИТАРНЫЕ ЛЮДИ” НА СЛУЖБЕ ДЕМОКРАТИИ»⁷

Задавшись вопросом, что получается, когда «тоталитарные люди» становятся соратниками-демократами, я пришел вот

к каким выводам. Было бы близоруко не замечать, что миазмы политического аморализма, в изобилии продуцированного политиками Старой площади, источают и когорты новых политиков, вознесенных популистской волной и сознательно или бессознательно использующих ярость масс, настрадавшихся от старого режима.

Всякий, кому довелось хоть сколько-нибудь «повариться» в «котлах» демократических структур в последние годы, кто мог и хотел увидеть, как быстро закатывалась звезда столь много-обещавшей Межрегиональной депутатской группы в союзном парламенте, как стали раздирать страсти, далеко не благородные, и движение, и парламентскую фракцию «Демократической России», как закипали ссоры между феерически быстро нарождавшимися, объединявшимися и раскалывавшимися организациями и партиями демократов, каждый, повторяю, в ком сохранились объективность и способность к самокритике, должен признать, что мощная очистительная волна вынесла на поверхность, наряду с дубовой приверженностью неким сгоряча заявленным целям, мелкое тщеславие, соперничество, неравнодушие к дефицитным благам. Вместе с тем, я бы хотел предостеречь наиболее совестливую, образованную и культурную часть нашей интеллигенции от того, чтобы становиться в позу, от которой не выигрывают ни интеллигенция, ни народ. Пора осознать, что иного не может быть в обществе, которому десятки лет внушали преимущества революции перед реформой, радикализма перед умеренностью, сокрушения противника перед компромиссом. Осознать и присоединиться к усилиям, меняющим эти убийственные клише народного сознания — вот в чем задача.

«Не надо превращать нужду в добродетель»⁸

— Виктор Леонидович, вы известны как политик, придерживающийся умеренных, взвешенных оценок. Например, вы присутствовали на съезде ДПР и в его кулуарах, да и позже, высказывали лояльное отношение к принятым решениям. Такая позиция, как мне кажется, отличается от взглядов большинства руководителей «Демократической России»?

— Что я могу ответить? Мы так привыкли вести борьбу на уничтожение, что не можем смириться, когда тот или иной деятель высказывает точку зрения, отличную от мнения большинства демократов, КС «Демократической России» и т. д. Да, действительно, я не могу не замечать, что большая часть членов КС «Демократической России» очень нервно относится к блоку «Народное согласие». С другой стороны, руководители блока платят «Демократической России» той же монетой. Но конструктивные идеи есть у тех и у других, это несомненно. Надо только провести границу между силами политического центра, которым надо налаживать диалог, и крайне правой и крайне левой экстремами. Надо добиваться исключения последних из политической жизни. Но, к большому сожалению, некоторые уважаемые мною люди оказались крайне неразборчивы в поиске союзников. Видеть Астафьева, а тем более Руцкого рядом с бесноватыми на «Конгрессе гражданских и патриотических сил» было, мягко говоря, странно. Однако центристским — как правоцентристским, так и левоцентристским — силам надо все же налаживать диалог.

— Но разногласия по национально-государственному вопросу, разные взгляды на будущность России мешают это сделать...

— Лично мне непонятен тот восторг, который испытывают некоторые мои коллеги и соратники по поводу «окончательного утверждения суверенитета России», «сокрушения союзных структур» и т. д. Для меня «суверенитет» и «независимость» России — инструментальная, а не терминальная ценность. Если бы демократические силы имели шанс утвердить себя в Центре, как они это сделали в России в мае 1990 — июне 1991 г., наша стратегия была бы совсем иной... Скажу больше: после известных решений в Беловежской пуще я ощутил себя человеком, вернувшимся с похорон. Конечно, покойника надо хоронить. Но как можно испытывать по этому поводу радость?

Да, в послужном списке Советской империи огромное количество подлостей и жестокостей. Но весь трагизм положения в том, что распалась именно Россия, и Травкин прав, когда говорит, что границы России и Российской Федерации не совпадают. Да, на территории бывшего Союза сложилось уникальное сообщество народов, которое было единым государством. И это сообщество сейчас распадается.

Конечно, если бы мы, демократы, не подняли знамя суверенитета в 1990 г., не завоевали какие-то позиции в структурах российской государственной власти (скажу прямо: нынешнее правительство России — не правительство демократов, а правительство, опирающееся в том числе и на демократов), то Крючковы сидели бы сегодня в руководстве Союза, и весьма вероятно, что был бы выполнен заказ на изготовление 250 тысяч наручников, а мы бы ощутили их на себе. Но не надо превращать нужду в добродетель. Это наша беда, что мы не смогли завоевать такие же позиции в союзном Центре, как в России. И подтолкнули своей «суверенизацией» процесс распада страны. Так что российские демократы тоже несут свою долю ответственности, и об этом надо прямо сказать.

То, что распалось, едва ли можно будет восстановить в обозримом будущем... Но хотелось бы верить, что единое государство в том или ином виде в долговременной перспективе все-таки возродится. Оно просто необходимо до тех пор, пока в мире вообще существуют государства. Каждый экономический маневр, каждое незначительное на первый взгляд решение, даже перевод часовой стрелки на час вперед, невозможно согласовывать каждый раз на уровне глав государств. Должны быть созданы органы, которые принимают решения, обязательные для исполнения всеми государствами Содружества. Эти структуры необходимы, чтобы договориться об эмиссии денег, чтобы проводить определенную кредитную политику, чтобы гибко маневрировать учетной ставкой, повышать или понижать налоги на определенную величину... И президент Украины Л. Кравчук должен понимать, что выступая против создания этих органов, он обрекает себя на то, что будет постоянно жаловаться на российское руководство, которое с ним «не советуется».

Все мы сильно пострадали от распада Союза. Поэтому мне понятна эмоциональная реакция Николая Травкина по этому поводу. Но боюсь, что для него, впрочем, как и для Александра Руцкого — а я должен сказать, что с уважением отношусь к ним обоим, — запрет на применение силы впечатан в сознание не так строго, как должно быть. Я же считаю, что применять силу в решении остроконфликтных ситуаций надо, лишь сто раз взвесив все на весах.

— В наши дни все чаще вспоминают российского философа И. Ильина, который говорил, что распад СССР может породить цепную реакцию распада России. Другим вариантом развития событий он считал установление националистической диктатуры в Российской Федерации. Какой из этих двух вариантов, по вашему мнению, возможен?

— Мне кажется, что более вероятна комбинация этих вариантов. Скажем, какие-то части государства — та же Чечня или Татарстан — начнут «отпадать», а в это время в России будут усиливаться авторитарные, диктаторские тенденции.

Но из того, что все это может произойти, вовсе не следует, что оно произойдет обязательно. В том-то и заключается задача демократов, чтобы воспрепятствовать процессу распада, который зафиксирован в Беловежской Пуще и Алма-Ате. По меньшей мере, не дать ему распространиться на территорию России.

— Но как это сделать?

— Надо бороться за реализацию конструкции, которая заложена в проекте Конституции РФ, разработанном Конституционной комиссией. Проект этот предоставляет достаточно широкие права бывшим автономиям, но в то же время сохраняет целостность и неделимость Российского государства. Некоторые демократы из любви к парадоксам и красивым выражениям выдвинули лозунг «Россия единая, но делимая».

— Помнится, этот лозунг выдвигал Юрий Афанасьев...

— С подачи Л. М. Баткина. Я час спорил с последним по телефону. Он объяснял мне, что, дескать, «делимая» не означает того, что надо «отрезать куски» территории, это значит: очень далеко простирается самостоятельность частей...

— Я знаю, что многие россияне очень болезненно восприняли лозунг.

— И правильно сделали. Нельзя объяснения Баткина, которые он дал мне, сообщить каждому, кто услышал этот лозунг. Я решительно возражаю против этого их лозунга и считаю, что Россия должна быть целостным государством, с единой территорией и едиными основными законами. И за это надо бороться политическими методами. Их целый арсенал. Он включает в себя и уступки, и — не будем бояться этих слов — политический нажим, и убеждение, и обращение к электорату, и поддержку тех демократических организаций в национальных республиках, которые ведут нелегкую борьбу прежде всего за демократические, общечеловеческие, а не за национальные ценности.

ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ. ЧЕТЫРЕ СТУПЕНИ ВНИЗ

Политическая жизнь в последние месяцы 1991 г. чем-то напоминала небрежно смонтированный кинофильм. Его действие временами как бы замирало, являя труднообъяснимые паузы, когда главные герои и прежде всего августовский триумфатор беспричинно исчезали из кадра. А затем смена лиц и декораций происходила рапидом. В реальности же шла бесшабашная ломка устоев той жизни, которые вчера еще казались несокрушимыми.

Три дня в августе были высшей точкой, невероятным взлетом народной активности и инициативы. Таких точек, когда актив общества, вопреки замыслу правителей, мог наложить отпечаток собственной воли на ход событий, а вся страна могла это видеть и сопереживать (хотя кое-что по прошествии времени и кажется гротескным), в истории России было немного. Но удержаться на этой высоте у общества не хватило сил и понимания, а у тех, в чьи руки свалилась власть, — мудрости и желания. В первые же дни после знаменательных событий обозначилось нисхождение общества и государства, которое даже демократический актив заметил не сразу. В этом нисхождении с августа по декабрь можно выделить по меньшей мере четыре ступени.

Первая из них — погром, которому подвергся союзный парламент. Можно сказать, что ВС и СНД СССР данного состава заслужили свою участь. Но в планах победителей путча (и тех, кто примазался к победе) не значилось восстановление союзного парламента естественным путем — на всенародных выборах. Удар пришелся не просто по избранникам 1989 г., не оправдавшим надежд, а по парламенту как институту и парламентаризму как ключевому элементу демократического государственного устройства. И еще — по одной из важных скреп СССР.

Вторая — состоявшийся два месяца спустя V СНД России. Это был последний российский съезд, на котором внутренний конфликт был приглушен (или еще не вырвался наружу). Но принятые на Съезде решения, равно как и уклонение от решений, были взрывоопасны и вскоре действительно повели к взрыву.

Третья — обострение чеченского кризиса, показавшее, какие грозные силы распада начинают действовать в самой России. Свою неспособность к ответу на «нештатную» ситуацию продемонстрировали и президент, и парламент России, на долю которого выпала довольно неприглядная роль.

Четвертая — ликвидация Советского Союза. Вероятно, в ситуации, когда все республики уже провозгласили свою независимость, этого уже было трудно избежать. Но одобрил российский парламент шаг этот слишком легко и торопливо, не просчитав последствия и даже не задумавшись об альтернативных вариантах.

Демонтаж союзного парламента

Пристально вглядываясь в события последних месяцев 1991 г., пройти мимо крушения союзного парламента, еще недавно вселявшего столько надежд, никак нельзя. Историческая драма в двух действиях развернулась сразу же после поражения августовского путча: 26—31 августа прошла внеочередная сессия ВС, 2—5 сентября — V и последний СНД СССР.

Последняя сессия ВС в прежнем составе уже при открытии поражала отступлением от привычного порядка. Она началась без председателя ВС: за столом президиума зал увидел председателей палат Ивана Лаптева и Рафика Нишанова; Анатолий Лукьянов появился в зале. Повестка была принята лишь за основу («работу над повесткой дня временно прекратить, оставив ее как бы открытой», — скажет председатель ⁹). В работе сессии не участвовало большинство депутатов от ряда республик; некоторые из них прислали лишь наблюдателей. Даже привычное размещение в зале было сбито: значительную часть скамей заняли приглашенные на сессию российские депутаты и представители Верховных Советов других республик. Зал был полон, депутаты заняли пустующие скамьи, отведенные для правительства.

Покаянный тон был задан во вступительной речи Лаптева: «Мы должны будем выяснить, как могло произойти, что, все больше и больше внимая речам в нашей коллективной работе, мы не заметили, что научились ходить строем, и делали выбор личной позиции по выражению глаз председательствующего»¹⁰. Так и покатилась сессия, демонстрируя в прямой телевизионной трансляции всей стране обиды одних, разоблачения других и оправдания, более и менее обоснованные, третьих. Вслушиваясь в дискуссию, можно было вообразить, что не было никогда Верховного Совета, который Юрий Афанасьев за два года до того назвал сталинско-брежневским, что ГКЧП действовал, не опираясь будто бы даже на группу «Союз» в союзном парламенте. Вицепремьеры В. Щербаков и В. Догужиев отмежевывались («мы не выполнили ни одного решения ГКЧП»); валили все на Павлова («мы все, правительство СССР, стали заложниками этой ситуации и действий премьера»); сетовали на жалкую роль правительства в системе власти («у нас ведь не правительство, которое правит исходя из политической обстановки, а дирекция большого завода»; министров — членов ГКЧП — на заседаниях правительства мы не видывали; прилетающих иностранцев встречает министр иностранных дел, «а правительство, включая первого заместителя премьер-министра, изображает толпу для пожатия руки») и скромно отмечали собственную доблесть («я понимал, что с этой пресс-конференции могу не вернуться», — говорил Щербаков), проявившуюся, впрочем, когда всем стало уже ясно, что переворот провалился¹¹. Валентин Фалин доказывал непричастность к перевороту высших органов КПСС («этот заговор готовился в самой большой тайне от секретариата... во всех этих мероприятиях участвовал один человек — Шенин»)¹². Оправдывался Лукьянов: («я сразу же сказал заговорщикам, что их затея — безответственная авантюра, что это заговор обреченных»; «с самого начала я прилагал все возможные усилия, добиваясь любыми путями связи с президентом. я не могу предать человека, с которым меня связывают 40 лет жизни»)¹³. И даже Горбачев, повинившись в том, что он назначил на высокие посты «людей, ставших на путь предательства», оправдывался в том, что он в ответ на оскорбления не покинул зал Верховного Совета РСФСР, «который пережил за это время и взял на себя многое»¹⁴. Беспорядочное, раздерганное, накаленное эмоциями, лишенное четкого стержня и постоянно отвлекавшееся от текста представленных документов обсуждение со стороны все больше напоминало «истеричный, плохо организованный митинг», как сказал один депутат, вышедший из зала и посмотревший на происходящее по телевизору ¹⁵.

В содержательном плане дискуссия разворачивалась главным образом вокруг двух вопросов: Союзного договора, с которым теперь опять надо было что-то делать, и реорганизации высших органов Союза. Общего мнения не сложилось ни по одному из них. В заглавном докладе Горбачев повторил, что «в другую страну из Крыма вернулся человек, который смотрит на все, и на прошлое, и на сегодняшний день, и на перспективу уже другими глазами». Однако позиции, к которым подошли участники ново-огаревского процесса перед путчем, он готов был пересматривать в незначительной мере. Предложения его сводились к следующему. По Союзному договору: «незамедлительное возобновление подписания»; все улучшения и дополнения — в виде протоколов и приложений; с республиками, которые откажутся подписать договор, — соглашения о гарантиях прав граждан, о военной инфраструктуре и по экономическим вопросам. По управлению страной: выборы вице-президента и председателя ВС на ближайшем Съезде; воссоздание Кабинета министров по согласованию с республиканскими лидерами; повышение роли Совета безопасности (Горбачев предложил пополнить его за счет все тех же лидеров и ряда видных «перестройщиков»); сразу после подписания Союзного договора — выборы всех органов Союза, включая пре-зидента¹⁶. Если бы такая программа была осуществима, она могла бы привести к восстановлению на федеративной по преимуществу основе государства, включающего большинство республик. Беда в том, что, кроме Горбачева, мало кто был готов отстаивать эту позицию.

Правда, Руслан Хасбулатов, говоривший от имени России, в прямой спор с Горбачевым вступать не стал и даже предложил завершить подписание Союзного договора (с некоторыми поправками) уже в сентябре. Но рассуждал он как бы о другом — о сохранении «единства и неделимости» России. Подписывать договор, сказал Хасбулатов, должны единые делегации союзных республик, а Верховные Советы тех российских автономий, которые «запятнали себя сотрудничеством с изменниками» (гэкачепистами), следует распустить¹⁷. Немедленно, однако, раздались и совсем иные голоса. Если Аскар Акаев потребовал коренного пересмотра подготовленного текста Союзного договора и самороспуска Верховного Совета¹⁸, то Нурсултан Назарбаев, все более выдвигавшийся на одну из ключевых ролей, пошел значительно дальше. Союз, по его мнению, возможен лишь как конфедерация, а не федерация; договор можно заключать только в спокойной и стабильной обстановке, а пока следует ограничиться экономическим соглашением; никакого союзного парламента и правительства быть не должно; каждая республика вправе обзавестись собственной армией, внешнеполитическим ведомством, транспортной системой. Вступив в скрытую полемику с Хасбулатовым, Назарбаев заявил, что суверенными участниками Союза должны стать и автономные республики, которые того захотят. Предлагать это ему было тем легче, что в составе Казахстана таковых не было¹⁹. Разгорелся спор, в котором представители Украины²⁰, Армении²¹ и других республик заняли по отношению к Союзному договору и каким бы то ни было органам власти в Центре резко негативную позицию. Некоторые же влиятельные политики²² и депутаты, стоявшие в оппозиции к руководству собственных республик²³, выступали за сохранение властных союзных структур, хотя и в обновленном виде. Большинство выступавших высказалось за возвращение к Союзному договору и за сохранение в том или ином виде существующих органов власти в Центре. Подводя итог дискуссии, Горбачев говорил: «.. .распустить Верховный Совет, Съезд народных депутатов, порушить эти структуры... такое могут говорить на митинге разгоряченные люди, замордованные жизнью. Мы с вами, люди, ответственные за страну, не можем встать на такой путь. Надо сделать перегруппировку политических сил на переходное время, до тех пор, пока мы изберем и сформируем законным образом в ближайшие месяцы новые структуры на основе нового Союзного договора»²⁴.

Однако за стенами Кремля разворачивались необратимые процессы. Как раз в эти дни, с 24 по 31 августа провозгласили свою независимость Украина, Белоруссия, Молдавия, Азербайджан, Киргизия и Узбекистан, чуть позже — Таджикистан, Армения и Туркменистан. На самой сессии ВС произошел знаменательный эпизод. 28 августа депутатов взбудоражила весть о том, что в Киев вылетает российская делегация во главе с Руцким. К ней срочно присоединили несколько союзных депутатов от РСФСР и Украины. На следующий день вернувшиеся участники переговоров рассказали об их итогах и коммюнике, подписанном Руцким и Кравчуком. В документе не было ни слова о Союзном договоре и будущей судьбе союзных органов. Речь шла лишь о том, что союзные государственные структуры оказались неспособны «обеспечить жизненные интересы народов», что «прежнего Союза больше не существует и возврата к нему быть не может» и что в интересах функционирования экономики «целесообразно создание временных межгосударственных структур... на представительных паритетных началах», которые создадут «субъекты прежнего Союза ССР независимо от их прежнего статуса»²⁵. Официально заявленная позиция двух самых сильных и влиятельных республик во многом обесценивала все поиски компромисса на сессии ВС. Депутаты приняли 15 постановлений и 2 закона, в которых отразились надежды и искания союзной политической элиты. Предполагалось, что они лягут в основу сбалансированного генерального соглашения на Съезде.

Все это, однако, включая и рекомендованную Съезду повестку дня, было брошено в отвал с первых минут его работы. Свое видение и свои чертежи проектируемого государственного устройства ошеломленному собранию предъявили 2 сентября первые лица республик, которые за закрытыми дверями подготовили свой сюрприз и были мало озабочены тем, что скажут союзные депутаты — политики вчерашнего дня, которым теперь бесцеремонно указали их место.

По сравнению с тем, как был организован и проведен Съезд, закончившаяся накануне сессия ВС могла показаться анархической вольницей. Все время его работы меня не покидало ощущение, что для двух тысяч союзных депутатов проложена узкая, огороженная с обеих сторон дорога в загон и предписано не только направление движения к неминуемому коллапсу парламента, но и его темп. (Съезд было решено провести в три дня, которые, правда, пришлось увеличить до четырех, но это был единственный сбой). Кто хозяин положения, было продемонстрировано привыкшему к послушанию большинству в первые же минуты, когда Назарбаев от имени Горбачева и 10 руководителей республик зачитал совместное заявление. Его-то — в обход всех предложений ВС — и было предложено положить в основу работы Съезда. Тут же был утвержден рабочий президиум, в котором, помимо двух декоративных фигур председателей палат ВС, места заняли все те же руководители исполнительной власти. Под их руководством и предстояло завершить свой путь союзному парламенту. Чуть позже, оправившись от шока, один из депутатов скажет: «Послушно нарушив требования Конституции и регламента, практически не открывая Съезда, мы превратили его то ли в конференцию, то ли в симпозиум по обсуждению ультимативно врученного высшему органу народовластия заявления»²⁶.

На обсуждение Съезда, так сказать, «на входе» был представлен единственный документ — совместное заявление первых лиц республик «10 (11) +1»²⁷. На его основе были разработаны и приняты «на выходе» три новых: постановление СНД СССР «О мерах, вытекающих из совместного заявления.», закон «Об органах государственной власти и управления Союза ССР в переходный период» и Декларация прав и свобод человека²⁸.

Съезд, конечно, не мог решить задачу квадратуры круга: совместить сохранение Союза и независимость его составляющих. По настоянию ряда республик в текст постановления было вписано «уважение» не только к «декларациям о суверенитете», но и к «актам о независимости», возникавшим как грибы после дождя²⁹. При таком подходе проектируемое новообразование даже в рамки конфедерации вместить было нельзя. А так как опыта строительства наднациональных государственных структур, на которое в Европе потребовались десятки лет, здесь ни у кого не было, формула «ускорить подписание Договора о Союзе суверенных государств» выглядела не более чем благое пожелание.

В заявлении лидеров республик еще упоминалась будущая Конституция Союза, текст которой, как было там записано, должен быть «утвержден парламентами союзных республик» и «окончательно принят» на съезде их полномочных представителей. В постановлении же Съезда это положение было изъято. Зато принятый закон был дополнен нормой, которой не было в совместном заявлении: высшие органы государственной власти союзных республик получили право приостанавливать на своей территории действие союзных законов, если они будут сочтены противоречащими их собственным конституциям.

Не удивительно также, что в новой государственной конструкции союзный парламент оказывался лишним, а существующий, как послушен он ни был, — безжалостно перекроили. Формированием Верховного Совета нового образца теперь должны были заняться не только депутаты союзного Съезда, но также республиканские парламенты, которые получили право делегировать туда, наряду с союзными депутатами, и своих членов. Связи между избирателями и членами ВС СССР, большую часть которых эти избиратели вообще не выбирали, становились еще более опосредованными. Впрочем, перестроенный Верховный Совет должен был действовать лишь в переходный период; вопрос о том, что придет ему на смену, был оставлен открытым. Дирижерам Съезда никакие реальные властные органы, кроме вновь образованного Государственного совета, состоящего из высших иерархов республик, были не нужны; предложенная было Верховным Советом реорганизация Совета безопасности, в который должны были войти также политики, избранные Съездом, была отброшена. Вскоре, однако, выяснилось, что Госсовет — вне системы разделения властей, без парламентского контроля, раздираемый внутренними противоречиями, — искусственное, заведомо обреченное образование.

Логика, увлекавшая многих депутатов, в том числе и демократов, выглядела следующим образом. ВС СССР в августе дискредитировал себя и подлежит радикальному обновлению, а лучше — полной ротации. По Конституции это может сделать Съезд, который в месяцы, предшествовавшие перевороту, тоже оказался не на высоте. Поэтому новый парламент надо избирать сызнова, но это можно сделать лишь после подписания Союзного договора. А пока «все союзные структуры, — как говорил председатель ВС Казахстана Е. Асанбаев, — должны быть коалиционными, сформированными на межгосударственной основе с паритетным представительством республик»³⁰. Контролировать же коалиционный исполнительный орган — Госсовет, как наивно надеялся Николай Травкин, небезуспешно могут республиканские парламенты³¹. Так по всеобщему согласию то, что оставалось от союзной власти, было сосредоточено исключительно в Госсовете, далеко не все члены которого достойно проявили себя в Августе, но все без исключения торопились завладеть своей долей на руинах Союза.

Редакционная комиссия рассмотрела множество поправок к проектам съездовских документов. По некоторым вопросам разгорались острые споры, депутатам раздавали сменявшие друг друга проекты. К концу третьего дня подавляющим большинством голосов был принят за основу окончательный вариант постановления (в основном воспроизводивший текст совместного заявления), но для утверждения закона, ломавшего ряд статей действующей Конституции и потому требовавшего конституционного большинства, голосов не хватило. Заключительные (постатейные и окончательные) голосования пришлось перенести на следующий день.

5 сентября стало последним днем последнего Съезда. На утверждение обоих документов со всеми постатейными голосованиями ушло примерно 40 минут³². Заминки возникли при голосовании двух статей закона. В одном случае представительство союзных республик, имеющих в своем составе автономные образования, в верхней палате Верховного Совета предлагалось увеличить сверх общей квоты в 20 депутатов (РСФСР это давало 52 места). Серьезного значения такое добавление не имело, ибо каждая республика получала в Совете Республик один голос независимо от численности своей делегации, и депутаты со второго раза статью согласились утвердить. В другом случае авторы законопроекта зашли слишком далеко в изничтожении Съезда, записав норму: «признается нецелесообразным проведение очередных Съездов народных депутатов СССР»³³. Это было слишком. Как ни уговаривали депутатов, что внеочередные-то Съезды созывать будет возможно, два голосования результата не дали. В статье остался лишь абзац, сохраняющий на переходный период за всеми депутатами их статус, включая участие в работе ВС. Как вскоре выяснилось, никаких практических последствий спорный пункт не имел, ибо ни на очередные, ни на внеочередные Съезды созывать депутатов никто не собирался.

В заключение без обсуждения была принята Декларация прав и свобод человека, в проект которой комиссия внесла семь поправок, предложенных депутатами. Это был неплохой документ, вобравший в себя положения как международных пактов о правах, так и российского конституционного проекта. Декларация, однако, вводилась без каких-либо гарантирующих ее реализацию механизмов. Депутаты были озабочены правом республик определять формы своего участия в гипотетическом Союзном договоре, нерушимостью границ и — в какой-то степени — обеспечением общего оборонного и экономического пространства. Гораздо меньше их волновал «отказ от единого демократического пространства» и развернувшиеся процессы «дедемократизации», которые так ярко проявились на самом Съезде³⁴. Смысл всего произошедшего, пожалуй, ярче всего выразил обмен репликами двух депутатов. «.. .Многое на этом Съезде было сделано недемократически... — сказал Владимир Самарин, призвавший одобрить, в конечном счете, «продавливаемые» документы. — Нас поставили на колени. Но в этой ситуации надо думать не только о собственном достоинстве, а о достоинстве страны.». — «Неправильно говорить, что Съезд поставили на колени, — по-своему солидаризовался с ним Илья Заславский. — Он с них никогда не вставал. И если такое решение не будет принято вопреки воле республик, которые хотят, чтобы оно было принято, вопреки воле народа, который хочет, чтобы оно было принято, то совершенно очевидно, что его примут без нас. Устал не караул, устал народ»³⁵. Так утешали себя подчинившиеся чужой воле и влившиеся в состав «послушного большинства» демократы.

Таким образом, в конце августа — начале сентября 1991 г. был сделан второй крупный шаг к ликвидации Союза. И шаг этот — в отличие от первого — совершил не заговорщический, самозванный ГКЧП, а орган, наделенный по Конституции высшей властью. Хотя с правовой точки зрения его решения и вызывали сомнения, они были законодательно оформлены и потому как бы легитимны. Сомнениям и протестам были противопоставлены призывы считаться с реальностью. Но Съезд «весомо, грубо, зримо» сам продолжал формировать новые политические и юридические реалии. Конечно, V Съезд, как и все предыдущие, был управляемым. Сменились только управляющие: одних выбили, другие поменяли ориентацию, третьи обрели власть и влияние. Это, однако, нисколько не уменьшает ответственности самих дезориентированных набежавшими событиями парламентариев, которые страшились прежних бед и не замечали, как надвигаются новые. Доминировали чувства вины и беспомощности перед угрозой нового путча, от которого, казалось, легче укрыться на политических выселках — в республиканских штаб-квартирах. «Если мы сохраним империю, — говорил украинский депутат, — отыщутся и новые янаевы, и даже сталины»³⁶.

Парламент вроде бы сохранили в виде Верховного Совета. Но ему отвели довольно жалкую роль³⁷. После того как Съезд убедительным большинством заверил свидетельство о собственной смерти, оставив в виде местоблюстителя выморочный Верховный Совет, Президент СССР, по сути единственная политическая фигура, сохранившаяся от еще недавно мощного государства, остался один на один с республиканскими баронами. Теперь судьба Союза в решающей мере зависела от Госсовета, а равнодействующая в нем после всех актов о суверенитете и независимости республик могла работать только на развал. Открытым оставался лишь вопрос времени.

Обманчивое продвижение

Российский Съезд народных депутатов собрался лишь через два месяца после Съезда союзного. Он тоже был пятым, хотя и не последним, тоже был втиснут в относительно сжатые сроки — пять с половиной дней³⁸. На этом, однако, сходство заканчивалось. В отличие от союзного «съезда побежденных» это был если и не съезд победителей, то претендент на распоряжение плодами победы. В ряду девяти состоявшихся российских Съездов он занимал срединное место не только по номеру. Если раньше Ельцину и поддерживавшим его демократам на каждом съезде в главных вопросах удавалось добиваться реального продвижения, то на этот раз прогресс был скорее видимым, чем действительным. То, чего удалось добиться от депутатов, оказалось либо не очень значительным, либо обратимым. Съезд не воспротивился объявленному началу реформ, но и не связал себя с ними. Это отразилось и на характере самих реформ, и на методах их проведения, и на начавших быстро изменяться отношениях между президентом и парламентом. V СНД России еще не стал оппозиционным, но на нем уже обозначилась расстановка сил иная, чем на первых четырех. Исчезновение союзного Центра — антагониста для одних и союзника для других — означало, что ядро конфликта станет теперь перемещаться в российские политические структуры, а его характер — видоизменяться.

«Самой главной упущенной возможностью послепутчевого периода я считаю, естественно, возможность коренного изменения парламентской системы... Идея роспуска Съезда и назначения новых выборов (можно было бы поставить и вопрос о Конституции для новой страны) витала в воздухе. Но мы ею не воспользовались», — писал Ельцин, оглядываясь на прошедшие события. И чуть ниже: «Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал Съезд. Оставил советы»³⁹. Ельцин проговаривается: «Не разогнал съезд». Эти слова написал политик, уже перешедший Рубикон. А в 1991 г., когда накал взаимного ожесточения был далеко впереди, к столь брутальному нарушению Конституции Ельцин еще не был готов, да и не вынуждали его к тому обстоятельства.

Ход и решения V СНД как раз укрепляли его в убеждении, что от депутатов можно получить почти все, в чем он был заинтересован в тот момент. Перевыборы парламента по взаимному согласию, наверное, и можно было провести вскоре после Августа, но два бесценных месяца были упущены. На Съезде наметилась новая диспозиция. Силы, противостоявшие и президенту, и его сторонникам, никуда не делись и после путча. Более того, они стали получать подпитку из промежуточных фракций. Они осознавали — не скажу, что в рамках продуманной стратегии, но ситуативно, — в чем следует идти на уступки, где надо искать компромиссы, а какие позиции в ожидании своего часа сдавать ни в коем случае нельзя. Так и остался этот Съезд для президента и демократов — хотя это и может показаться неожиданным после оглушительной их победы — фиксацией полууспехов, полудо-стижений. Время вскорости выставило истинную оценку решениям Съезда. Что же произошло в эти несколько осенних дней?

Вместо радикальной реформы парламента была предпринята ограниченная ротация Верховного Совета. Демократы попытались сделать то, чего им не удалось добиться на I СНД: существенно расширить состав ВС за счет своего актива — депутатов, принимавших постоянное участие в работе его комитетов и комиссий. Съезду было представлено предложение, получившее поддержку в самом ВС и в Конституционной комиссии: увеличить численность Совета Республики со 126 до 300 человек, Совета Национальностей (резерв его пополнения был ограничен, поскольку от национально-территориальных округов было избрано всего 168 депутатов) — до 150 и с согласия соответствующих региональных групп разрешить пополнять Совет Национальностей, депутатами, избранными от территориальных округов в тех же регионах. Предполагалось также, что состав Совета Республики будет увеличен на основе не только квот региональных депутаций (в большинстве из них позиции демократов были слабы), но и пропорционального представительства фракций, которые к тому времени фактически составляли каркас организационной структуры Съезда.

Поправку поддержало большинство депутатов, но она требовала изменения Конституции, и голосов для этого, как и на I Съезде, не хватило⁴⁰. Единственное, чего удалось добиться, — «избрание» членов ВС было заменено его «формированием», так что в процессе ротации Съезд лишь утверждал выбор региональных делегаций, если в них удавалось принять решение. Съездовское большинство лишилось возможности отсеивать нежелательных ему лиц, чем оно увлекалось на I СНД, и депутатские группы, где у демократов было большинство, использовали ротацию для продвижения в ВС нескольких своих представителей⁴¹. Но эти немногие назначения не смогли, конечно, изменить соотношение сил в Верховном Совете.

Значительную часть времени Съезд посвятил внесению поправок в старую Конституцию. Это была изнурительная и малопродуктивная работа. На трибуне председатель редакционной комиссии Михаил Митюков оглашал одну за другой поправки к тем статьям Конституции, которые предполагалось исключить или изменить (иногда таких поправок набирались десятки) и сообщал заключение комиссии: поддержать или отклонить. Депутаты лихорадочно перебирали фолианты с поправками, не умещавшиеся на их столиках, в поисках обсуждаемой. Сторонники и противники поправки бросались к микрофонам, требуя отдельного голосования и переголосования. Хасбулатов, как мог, пытался ввести обсуждение в рамки. В итоге коллективного редактирования, в котором принимали участие одновременно несколько сот человек (другие, утомленные или незаинтересованные, коротали время в курилках), большинство изменений отклонялось. Так, не удалось в очередной раз получить необходимое большинство для отмены ограничений на свободный оборот зем-ли⁴² и даже убрать некоторые советско-социалистические «бантики», украшавшие исходный текст брежневской Конституции. Когда-то Кеннет Боулдинг, один из создателей теории систем, придумал термин «субоптимизация», под которым разумел усовершенствование дел, которыми вообще не стоит заниматься. Исправление нашей старой Конституции — типичный пример субоптимизации.

А занимался этим Съезд вместо того, чтобы принять или хотя бы рассмотреть проект, который в очередном варианте положила на стол Конституционная комиссия и который к тому времени был одобрен в Совете Республики ВС (Совет Национальностей, как это не раз бывало, притормозил продвижение проекта КК). Но даже обсуждение концепции новой Конституции внести в повестку дня Съезда не удалось: против выступили коммунисты, депутаты от автономий и «младореформаторы» из фракции «Смена — Новая политика». Лишь со второй попытки вопрос включили в такой формулировке («О работе Конституционной комиссии»)⁴³, которую противники проекта использовали для суда над его авторами.

К обсуждению этого вопроса Съезд приступил в последний день, когда уже поздно было что-либо менять. С докладом выступил Ельцин, председатель комиссии. Несмотря на высокую оценку проекта («подготовлен достаточно сильный документ, и можно и нужно уже сейчас выходить на финишную прямую его обсуждения и принятия»), рекомендация докладчика, какое следует принять постановление, была довольно сдержанной: поручить ВС, его комитетам и комиссиям обсудить поправки и доработать проект⁴⁴. Президент давал понять, что форсировать продвижение новой Конституции он не будет и к числу приоритетов своей политики ее не относит. Из 12 депутатов, выступивших по данному вопросу, четверо были представителями автономий, решительно забраковавшими проект, который, по их мнению, «неприемлем как концептуально, так и нравственно, ибо игнорирует суверенные права народов республик и национальных автономий»⁴⁵. Игнорирование же заключалось в том, что в федеративном разделе проекта уравнивались права национальных республик и русских краев и областей⁴⁶, что республики не обозначены как суверенные государства, а федерация — как конституционно-договорная. «С XVII века большинство народов Российской Федерации входило под крыло Российской империи путем договоров», — настаивали «автономы»⁴⁷. С несколько иных позиций проект раскритиковал «сменовец», который предложил провести ротацию Конституционной комиссии и сменить председателя — «освободить его от этой тяжелой обязанности»⁴⁸.

И хотя большинство выступавших проект поддержали, Хасбулатов даже не стал ставить на голосование предложение «в целом одобрить», а настоял на том, чтобы «в целях сохранения того хорошего климата, который у нас сложился» (?!), оставить формулировку «принять к сведению», что и было одобрено подавляющим большинством⁴⁹. То, что практически готовый проект новой Конституции, который открывал прямой и правовой путь к демократическому государственному устройству, перевыборам Съезда и т. п., руководители V СНД сдали без боя, во многом предопределило трагический разворот дальнейших событий. Октябрь 1993 г. был заложен в октябре 1991-го.

В самом начале, до утверждения повестки дня и вне ее рамок, с Обращением к российским народам и депутатам выступил Ельцин. Оно во многом определило работу Съезда. Это была стратегическая речь, произнесенная со стратегической трибуны и в стратегически точно выбранный момент времени. Это была блестящая парламентская речь, едва ли не самая яркая из всех, которые мне довелось от него услышать⁵⁰. Это была речь лидера, демонстрирующего свою уверенность и решительность, но мало озабоченного тем, как будут выглядеть средства и гарантии достижения поставленных целей: обсуждать такие «подробности» — «не царское дело». Ельцин провозгласил, что Россия, наконец, начинает радикальную экономическую реформу без оглядки на сохранившиеся еще союзные государственные структуры. Программу реформ, ключевым элементом которой было немедленное размораживание подавляющего большинства цен, он изложил языком, соответствовавшим уровню экономических познаний большинства депутатского корпуса. В ней не было цифр, не говорилось об этапах и взаимоувязке намеченных мер. Речь не шла о том, когда и как приватизация и демонополизация экономики начнут сдерживать инфляцию, как реформа налоговой системы, которая «не ставит своей целью увеличение налогов с граждан», будет сочетаться с мерами по социальной защите населения и т. п. Короче говоря, весь механизм проведения реформ, который к тому времени не был проработан, оставался за кадром. Зато акцент был сделан на популярных мерах: стимулировании развития предпринимательства, «которое создает новые рабочие места и достаточно высокую зарплату», образовании «особого президентского продовольственного фонда», сокращении государственных расходов и прекращении платежей в союзный бюджет, борьбе с мафией и коррупцией...

Докладчик, разумеется, отдавал отчет в том, к чему сразу же приведет шоковая терапия: «Должен сказать откровенно — сегодня в условиях острейшего кризиса провести реформы безболезненно не удастся. Произойдет некоторое падение уровня жизни.». Однако за этим следовало коронное обещание политика своим согражданам, которых опустевшие полки магазинов повергали в отчаяние: «Хуже будет всем примерно в течение полугода. Затем снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 г., как я обещал перед выборами, — стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Именно здесь было невралгическое сплетение неведомых прежде и действительно трудноразрешимых проблем, вставших перед страной: что произойдет раньше — скажется позитивное воздействие реформ в экономике или же начнет стремительно осыпаться социальная база поддержки «правительства реформ», да и самого президента? Гайдар не раз говорил, что изначально отлично понимал: он идет возглавлять команду политических смертников, президенту придется со временем отправить в отставку первое правительство, начавшее реформы. В ответ на это предупреждение Ельцин, объявивший на Съезде, что сам будет непосредственно возглавлять правительство в «ответственный тяжелый период», по словам Гайдара, «скептически улыбнулся, махнул рукой — дескать, не на такого напал»⁵¹.

В какой мере Ельцин сознавал, что объявленный им срок не имеет никакой связи с суровой реальностью, каким образом реформы бы ни проводились, сказать трудно, да это и не очень су-щественно⁵². На данном Съезде обещание, по-видимому, сыграло свою роль. Обсуждение главного вопроса заняло минимальное время. Некоторые ораторы, правда, утверждали, что предложенная программа «построена на песке», что «в условиях безграничной государственной монополии, в условиях тоталитарного правления бюрократических управленческих структур, ...управляющих буквально всем в сферах народного хозяйства, либерализация цен не только вредна, но и недопустима», что «программа не оптимальная, не лучшая в создавшейся ситуации» и «почти неизбежен полный крах экономики», ибо непредсказуемое ее падение «может продолжаться годы»⁵³. Но никакую альтернативную программу ни депутаты, ни какие-либо государственные и общественные организации предложить Съезду не смогли. Постановление, одобряющее основные принципы экономической реформы, изложенные в обращении президента, приняли практически без обсуждения, почти едино-гласно⁵⁴.

Характерно, что при обсуждении социально-экономического положения в республике в центре дискуссии стояло не существо реформы, а ее обеспечение средствами власти. На утверждение Съезда от имени президента были внесены проекты двух постановлений: «Об организации исполнительной власти в период радикальной экономической реформы» и «О правовом обеспечении экономической реформы». Проекты предусматривали драматическое перераспределение власти в пользу ее исполнительной ветви, от парламента — президенту, замену выборных исполнительных органов в регионах назначением и, следовательно, подчинением по административной вертикали. Налагался запрет на проведение, за немногими исключениями, в течение года выборов представительных и исполнительных органов всех уровней. Акты, принятые для обеспечения экономической реформы, объявлялись приоритетными по отношению ко всем законам СССР и РСФСР. Законы СССР, препятствующие проведению экономической реформы, мог теперь приостанавливать не только Верховный Совет, но и Президент РСФСР. По широкому кругу экономических и административных вопросов он получал право издавать указы, находящиеся в противоречии и с российскими законами. Если Верховный Совет в течение семи дней их не отклонял, то они вступали в силу⁵⁵.

В новейшую историю российского парламентаризма предлагалось, таким образом, вписать страницу довольно нестандартную: резко расширить прерогативы президента как главы исполнительной власти за счет исконной сферы компетенции парламента. Президент получал право не только проводить реорганизации в системе исполнительной власти без какого бы то ни было контроля представительных органов, но и самостоятельно издавать и отменять акты, имеющие силу закона. К покушению на свои прерогативы депутаты отнеслись более ревностно, чем к революционным мерам в экономике. Завязалась дискуссия. С протестом против «размаха и легкости, с которой перечеркиваются элементарные основы парламентаризма», выступил Леонид Волков⁵⁶. Не выполняются уже принятые законы, не реализуются уже предоставленные полномочия, «можно ли давать правительству дополнительные поручения, если оно не справляется с имеющимися?» — спрашивал Андрей Головин⁵⁷. Но хотя к проектам постановлений поступили десятки поправок, поставленных затем на поименное голосование, акты были приняты без существенных изменений более чем конституционным большинством, в том числе и голосами многих критиков. Съезд согласился с Ельциным в том, что «...проводить мощные избирательные кампании и одновременно глубокие экономические преобразования — невозможно! Пойти на это — значит, погубить все!»⁵⁸.

Однако мораторий на проведение выборов и право на реорганизацию структур исполнительной власти были предоставлены на год. Срок, на который президент получил карт-бланш на реализацию экономической реформы с помощью тех рычагов, которые он затребовал, вдвое превышал тот, в какой были обещаны ощутимые улучшения. Но, как и следовало ожидать, и он оказался слишком коротким. Завязавшийся было на V СНД спор между президентом и парламентом по главным вопросам дальнейшего развития не был разрешен. По согласию обеих сторон его решение лишь отсрочили. Но события вскоре развернулись так, что счета оказались предъявленными раньше обусловленного срока. Сделать это Съезду было тем легче, что всю ответственность за проведение реформ он своими решениями переложил на президента — в соответствии с его собственными настояниями. Кажущийся успех Ельцина совсем скоро обернется разгорающимся конфликтом, который будет сотрясать все общество.

Остроту и формы этого конфликта также в немалой степени предопределили решения пятого Съезда, в особенности — кадровые. Съезду надлежало сделать то, что у него не получилось в июле: избрать своего председателя на место, освободившееся после того, как Ельцин стал президентом. Единственным серьезным претендентом на этот пост казался (и, вероятно, был) Хасбулатов. Твердая позиция, занятая им в дни путча, укрепила его авторитет и в парламенте, и в обществе. К политической линии Хасбулатова пока не было претензий ни у демократов, ни у промежуточных фракций, осудивших попытку государственного переворота. Сомнения внушали некоторые черты личности и поведения претендента: грубость, нередко прорывавшаяся нетерпимость к чужому мнению, не совпадавшему с его собственным («есть две позиции: моя и неправильная» — так вел себя Хасбулатов в дискуссиях), злоупотребление микрофоном председательствующего, неуважение к человеческому достоинству депутатов (чем дальше, тем чаще он стал находить в оскорблении неугодных ему людей какое-то садистское удовлетворение), целенаправленная линия на создание клиентелы из зависимых от него депутатов, сотрудников аппарата, людей в регионах. За всем этим стоял бесстыдный нарциссизм, неуемное властолюбие и неудовлетворенные амбиции: Хасбулатов затаил обиду на Ельцина за то, что тот, несмотря на преданность «верного Руслана», держит его на дистанции, не предложил ему стать ни вице-президентом, ни премьером (позднее он поймет, что пост главы парламента дает куда как более самостоятельную позицию). И в то же время Хасбулатов заметно выделялся своей фантастической работоспособностью, смелостью, несомненным интеллектом, быстротой реакции, находчивостью и юмором. Когда Хасбулатов считал нужным, он умел завоевывать сердца обаянием и добро-желательностью⁵⁹.

На собрании примерно 100 депутатов из фракций, входивших в блок «Демократическая Россия», за день до открытия V СНД встал вопрос о выборах председателя и порядке проведения Съезда. На эту встречу был приглашен Хасбулатов, которому некоторые депутаты высказали претензии. «Я стремлюсь меньше задевать депутатов, но давайте соблюдать взаимность, — отвечал на это претендент. — Не злитесь на меня, я, ей-богу, постараюсь исправиться». Приемлемой и проходимой на Съезде кандидатуры у демократов не было, и только курьезом стало предложение выдвинуть ленинградского депутата Илью Константинова, которого на собрании поддержали 15 человек, а на самом Съезде — 20. Поэтому одни участники собрания предлагали все-таки остановить выбор на Хасбулатове, другие выдвигали абсолютно нереализуемое предложение упразднить пост Председателя ВС, а третьи (к которым принадлежал и я) считали, что надо повторить маневр, который принес успех демократам на I СНД: начать Съезд не с выборов председателя, а с обсуждения содержательных вопросов — тогда, может быть, и выплывет еще какой-то вариант.. ,⁶⁰ В общем, позиция противников Хасбулатова была заведомо провальной. На этот раз в первом же туре голосования он был избран 559 голосами (на 30 голосов больше необходимого минимума). Его единственным заметным конкурентом снова был Бабурин, за которого проголосовали 274 депутата⁶¹. Гибкий тактик, Хасбулатов тут же провел избрание своих заместителей, представлявших все цвета политического спектра. Он получил выход через Сергея Филатова на демократов, через Юрия Воронина — на коммунистов, через Юрия Ярова — на региональные элиты, через Владимира Шумейко — на директорский корпус.

Очень многое предрешило избрание Хасбулатова. Но не следует связывать, как это нередко делали, трагический разворот дальнейших событий с его демонической ролью. Беда в том, что политика в России и сам ее парламентаризм обретали все более персоналистский характер. Политические образования складывались, распадались и переформировывались не на базе идей, программ, партийных структур, а вокруг амбициозных личностей, тем или иным способом занявших лидерские позиции. Значительный вклад в такое развитие событий внес Ельцин. Время для самоорганизации демократов было упущено именно в те месяцы, когда еще не спала волна демократического подъема. Выступая на V СНД, Ельцин снова подтвердил свою «надпартийную» позицию, заявив, что собирается «строить свои отношения с политическими партиями России на принципах диалога и парт-нерства»⁶². А демократы опять согласились с ролью эшелона поддержки президента, безоговорочно одобрив все его инициативы. Но согласившись быть «партией Ельцина», они становились соучастниками не только его побед и прорывов, но и неудач и далеко не бесспорных импровизаций, которых со временем набиралось все больше. В своих лидерах нуждался и противостоявший демократам политический конгломерат. Его консолидацией вскоре и займется Хасбулатов.

Говоря о V СНД, нельзя пройти мимо еще одного примечательного обстоятельства. И президент, и депутаты — безотносительно к их политическим ориентациям — вели себя так, как будто не существовало проблемы ни Союзного договора, работа над которым возобновилась было в Ново-Огарево, ни вообще сохранения Союза. Выступая на Съезде, Ельцин сказал, что межреспубликанским органам следует отвести лишь консультативно-коор-динирующую роль, а если надежды на заключение политического договора с союзными республиками не осуществятся, то Россия возьмет на себя роль правопреемницы СССР, что «нет возможности увязывать сроки реформ с достижением всеобъемлющих межреспубликанских соглашений»⁶³. Это практически не вызвало никаких откликов на Съезде — ни положительных, ни отрицательных. Таким образом, не узкая группа лидеров, а весь российский парламент (и в его лице вся политическая элита России) конституционно, политически и морально прокладывали путь к Беловежью.

Задумаемся еще раз над вопросом: допустил ли Ельцин серьезную ошибку, не настояв на перевыборах парламента по горячим следам августовских событий? Можно предположить, что избранный в октябре—ноябре парламент (раньше это, вероятно, было технически невозможно) обеспечил бы политическую базу для проведения болезненных реформ на несколько более продолжительное время, хотя и за это поручиться нельзя. Сомнительно, чтобы выборы, проведенные в атмосфере преувеличенных ожиданий и разгула популизма в незрелом, мятущемся обществе, дали принципиально иной по составу и ориентации высший представительный орган. Тем более что не были еще обновлены ни

Конституция, ни избирательный закон. Куда и как избирать, было неясно, и совсем не обязательно, что в суматохе были бы приняты оптимальные для тех условий решения. Съезд народных депутатов, избранный в 1990 г., более или менее адекватно отражал состояние общества, которое изменялось не так быстро, как того хотели реформаторы, а после начала шоковых реформ — и не в том направлении. Другого парламента общество реформаторам предложить не могло.

Я слишком долго наблюдал этот Съезд изнутри, чтобы его идеализировать или хотя бы переоценивать его позитивный потенциал, преуменьшать роль постепенно складывавшегося на нем большинства в нагнетании страстей и обострении конфликта. Но не следует и демонизировать Съезд. Действительная ошибка Ельцина, на мой взгляд, заключалась в том, что он очень быстро начал утрачивать желание и умение работать с тем человеческим материалом, который дала ему наша история. Соотносить замыслы преобразований, способы проведения реформ с готовностью Съезда (и общества) их принять. Настойчиво формировать лояльное большинство и договариваться с ним, а не пытаться ломать нараставшее сопротивление «через колено».

Знак беды

Перед тем как разойтись, V СНД принял короткое постановление, объявлявшее проведенные в Чечне 27 октября выборы президента и высшего органа государственной власти незаконными, а принятые ими акты — не подлежащими исполнению⁶⁴. К этому времени, однако, ситуация в Чечне была уже сильно запущена.

Чеченские элиты энергично включились в «парад суверенитетов», открывшийся еще в 1990-м. Как и в других автономиях, в ноябре 1990 г. Верховный Совет Чечено-Ингушской Республики под председательством Доку Завгаева (до сентября — также и первого секретаря Чечено-Ингушского ОК КПСС) принял Декларацию о суверенитете, которая закрепляла за республикой атрибуты независимого государства. Как и в других автономиях, в том же ноябре здесь возникло общественное формирование — Чеченский национальный съезд (позже переименованный в Общенациональный конгресс чеченского народа — ОКЧН), который первоначально занял сравнительно умеренные позиции и был активно поддержан Завгаевым. Вскоре, однако, события вырвались из-под контроля. Сначала раскол произошел в ОКЧН: представителей реформаторских хозяйственных кругов и носителей общедемократических взглядов вытеснили из руководства организации национал-радикалы.

Подлинным их лидером стал приглашенный из Тарту генерал-чеченец Джохар Дудаев, которому первоначально отводилась роль генерала «свадебного». Устроители съезда едва ли отдавали себе отчет в том, что по их воле роль лидера была подарена человеку фанатичного склада, волевому и не лишенному способностей, но амбициозному, самоуверенному и неуравновешенному, страдавшему подавленной манией величия и не ведающему каких-либо нравственных ограничителей. Между тем Дудаев идеально вписался в ситуацию, когда на глазах рушилось то, что вчера еще казалось незыблемым, и достижимым — то, о чем нельзя было и помыслить. На Дудаева и его харизму в Чечне работал его прежний «общесоюзный» статус, а сам он стал протагонистом этнонационализма в самом радикальном выражении⁶⁵.

Новые лидеры ОКЧН бросили вызов официальным властям Чечено-Ингушетии. Между ними развернулось соперничество: кто более привержен идеям независимости. ВС ЧИР решил, что республика не станет участвовать в референдуме о сохранении СССР. II съезд ОКЧН пошел дальше: постановил, что республика не входит ни в СССР, ни в РСФСР, а единственным законным органом власти в ней является исполком организации во главе с Дудаевым. Уверенность в достижимости своих целей лидеры ОКЧН черпали как в «антиимперской» риторике российских демократов, так и в том (это было более существенно), что государственные руководители России увидели в «национально-освободительном движении» своего союзника против «партократа» Завгаева, ориентированного на Кремль. В уличных приемах борьбы, к которым все активнее стали призывать лидеры националистов, они усмотрели аналог московских демонстраций, сыгравших столь заметную роль в противостоянии реакционерам. То, что мобилизация чеченского общества в борьбе за независимость происходила на базе средневековых тейповых структур, закрытых для всех нечеченцев (а они составляли почти половину населения республики⁶⁶), что в некоторых тейпах стали создаваться военизированные формирования, не сидевшие без дела, и теневые банки, что на этой основе широко распространялась новая криминализация чеченского общества, — все это не попадало в поле зрения российских политиков, решавших свои задачи.

Резкий перелом в развитии событий наступил в августовские дни 1991-го. Если ранее структуры зарождавшейся власти находились в эмбриональном состоянии, наращивая давление на официальное руководство республики, то теперь они открыто заявили свои претензии на власть. Шаг за шагом эти структуры при попустительстве или даже поддержке российских лидеров добились такой «реорганизации» конституционных государственных институтов, которая стала прелюдией к утверждению новой власти. В последней декаде августа — начале сентября отряды боевиков, формировавшиеся под именем национальной гвардии и действовавшие на фоне непрерывного митинга⁶⁷, сначала блокировали, а затем стали захватывать республиканское радио и телевидение и административные здания, включая КГБ с находившимся там оружием. 6 сентября был де-факто разогнан Верховный Совет ЧИР (не обошлось без избиений депутатов и убийства одного из них), после чего Завгаев сложил полномочия.

В сентябре—октябре власть продолжала переходить из рук законных государственных институтов к мятежной организации, нагнетавшей атмосферу морального и физического террора. Ее поддержка населением не была безусловной и всеобщей. По-видимому, в то время решительные действия российских властей, если бы они решились опереться на подчинявшиеся им в Грозном силовые структуры, могли бы изменить ход событий⁶⁸. В Грозный зачастили высокопоставленные московские делегации, уже начавшие осознавать, что в Чечне происходит что-то неладное. Но никто не представлял, что следует делать в стремительно уходившей из-под контроля ситуации. Еще в течение нескольких недель Москва пыталась найти какие-то промежуточные решения: согласившись с самороспуском (фактически разгоном) Верховного Совета, договаривались о создании государственных структур, обладавших видимостью легитимности, и возлагали надежды на выборы, которые были отнесены на ноябрь.

По-видимому, только в начале октября в Москве осознали, что события развиваются по чужому сценарию. И тогда стала разматываться убийственная цепочка: каждый последующий шаг Москвы способствовал не разрешению, а углублению кризиса, не ослаблению, а усилению позиций атакующих сепаратистов. Положением в Чечне вплотную занялись, наконец, Верховный Совет, вице-президент и президент России. Тон постановлений и обращений становился все более резким, подчас угрожающим и ультимативным. Но не подкрепленные какими-либо действиями декларации Москвы, с одной стороны, торпедировали возможность компромисса, если таковая еще сохранялась, а с другой — помогали Дудаеву и его сторонникам проводить политическую мобилизацию, возбуждать чеченцев против «провокационной акции международного масштаба, заранее подготовленной в темных замыслах российского правительства против чеченского народа». В преддверии выборов президента и парламента Чечни, назначенных ОКЧН на 27 октября, ВС РСФСР издал еще одно постановление, объявлявшее эти выборы незаконными и поручавшее «подготовить и осуществить комплекс мероприятий, направленных на обеспечение проведения выборов», ранее созданному Хасбулатовым по согласованию с Дудаевым органу (который к этому времени распался), народным депутатам РСФСР и СССР от

ЧИР (которые предпочитали оставаться в Москве) и общественным движениям (единственным дееспособным из них к этому времени был ОКЧН).

Выборы, проведенные 27 октября, завершили государственный переворот, означавший, в частности, отделение Чечни не только от России, но и от ингушских районов республики. По сообщению Центризбиркома Чечни, созданного ОКЧН, в выборах приняли участие 72% избирателей, а за Дудаева проголосовали 90% пришедших на выборы. Однако независимых наблюдателей на выборах не было. Данные, поступившие в думскую комиссию по расследованию причин и обстоятельств чеченских событий, членом которой я был в 1994—1995 гг., были иными. В выборах, которые финансировались из источников, неизвестных номинально еще существовавшему правительству ЧИР, приняли участие от 12 до 15% избирателей, а сами выборы были проведены на 70 участках из 360. Русскоязычное население в выборах не участвовало ⁶⁹.

В сложившейся ситуации у российских властей, небезосновательно опасавшихся, что отделение Чечни продолжит цепную реакцию распада Союза уже на территории России, теоретически были разные варианты поведения, в частности:

• опираясь на обломки прежних государственных структур ЧИР и силы, враждебные Дудаеву, попытаться все же провести ранее назначенные на 17 ноября другие выборы и противопоставить их результаты дудаевскому перевороту;

• не признавая совершившийся переворот де-юре, перейти к «осаде» незаконного режима, дозированно используя внешние и внутренние рычаги воздействия на ситуацию;

^• действуя быстро и решительно, изолировать актив государственного переворота и сломить не укоренившуюся еще власть Дудаева.

Из всех возможных вариантов поведения был избран наименее эффективный и заведомо проигрышный: сочетание грозных слов с беспорядочными действиями. По данным думской комиссии, первые импульсы к введению режима ЧП исходили от Александра Руцкого и его окружения. На заключительной стадии в подготовке указа президента участвовал небольшой круг лиц, в который, помимо вице-президента, входили Руслан Хасбулатов, советник президента Сергей Шахрай, министр юстиции Николай Федоров, генеральный прокурор Валентин Степанков и немногие другие. Текст документа проходил ряд последовательных итераций и согласований. Его подписание и объявление состоялось лишь 7 ноября, поскольку связь с Ельциным, уехавшим сразу после окончания V съезда в Завидово, прервалась. По указу ЧП вводилось на всей территории ЧИР на срок с 9 ноября на месяц. Его реализация была поручена Руцкому. Обстоятельства подготовки и осуществления указа могут служить хрестоматийным примером неподготовленности, нескоординированности, некомпетентности и даже прямого саботажа со стороны некоторых высокопоставленных чиновников, которые были ответственны за проведение операции.

Введение ЧП могло бы быть одобрено только в том случае, если бы к моменту, когда его внесли на утверждение в Верховный Совет (т. е. в течение 72 часов), был достигнут решительный результат — сломлена власть Дудаева, поставлены под контроль невралгические центры республики, арестованы лидеры ОКЧН. Ничего подобного сделано не было. Выступая в 1995 г. перед думской комиссией, Руцкой возложил ответственность на союзные силовые ведомства («техника была доставлена в Моздок, а личный состав — во Владикавказ»). По версии же Хасбулатова, в самом Грозном хватало сил для реализации указа. Но поскольку момент внезапности был упущен, прямое столкновение воинских формирований с массами людей, в том числе вооруженных, могло привести лишь к большой крови. Через два с небольшим месяца после путча российское руководство оказалось примерно перед таким же выбором, как ГКЧП в августе. Оно тоже склонялось к отступлению, но ответственность за это решено было перепасовать на Верховный Совет, который по закону должен был утвердить или отклонить указ.

Чрезвычайная сессия ВС РСФСР была созвана 10 ноября и продолжалась два дня. Из беспорядочного изложения Руцким канвы событий непреложно вытекало, что Дудаев и его сторонники переиграли российских политиков и овладеть положением в Чечне не удалось. Отвечая на вопросы, вице-президент признал: «Сил и средств, чтобы действительно молниеносно выполнить указ президента, просто нет у нас в республике». Это, однако, не помешало ему пообещать, что если депутаты указ утвердят, он будет выполнен⁷⁰. Поскольку Руцкой на трибуне ВС выглядел совершенно беспомощно, депутаты предложили пригласить на заседание Ельцина, но у президента, естественно, не было ни малейшего желания объясняться по поводу явного провала, первого с тех пор, как он занял свой пост. В те дни, свидетельствует С. Филатов, президент был «почти недоступен» — он вообще обладал «прямо-таки фантастической способностью вдруг куда-то исчезать в самые критические и напряженные моменты»⁷¹. По настроению зала с самого начала стало ясно, что ВС указ о введении чрезвычайного положения не утвердит, открытым оставался лишь вопрос, в какой форме это будет сделано.

Кроме вице-президента, за утверждение указа на сессии высказались только готовившие его Хасбулатов, Шахрай, Степанков да еще два-три депутата. Подавляющее большинство выступавших говорили, что указ утверждать нельзя. Однако представления депутатов о происходящем в Чечне, их мотивации и представления о том, что там надо делать дальше, были различны. Одна позиция сводилась к тому, что действия «группы Дудаева» оправдывать нельзя, но поскольку овладеть положением не удалось и в сложившейся ситуации попытки решить дело силой бесперспективны, с Дудаевым, как бы отрицательно мы к нему ни относились, придется вести политические переговоры. Выступая на сессии ВС, я говорил:

«Здесь уже прозвучала мысль, что сегодня мы, может быть, стоим перед одним из самых ответственных решений, которое предстоит принять и которое во многом предопределит

судьбу всей нашей Российской Федерации. <...> Действия, предпринятые группой Дудаева, бесспорно, и неконституционные, и опасные. Здесь спора нет и быть не может. Причем эти действия опасны и неконституционны и с точки зрения развития событий в Чечено-Ингушетии, и с точки зрения возможной цепной реакции. Мы видели, что произошло на наших глазах с бывшим Союзом республик. Никто из нас в этом зале, думаю, не хочет, чтобы то же самое приключилось с Россией. Тезис, который настойчиво здесь повторял Александр Владимирович [Руцкой], а именно “Закон должен торжествовать”, — тезис, на мой взгляд, бесспорный. Вопрос ставится, однако, в несколько другой плоскости. Вопрос не в том, обоснован ли принятый указ юридически, а как его реализовать, можно ли реализовать данный указ, а если можно, то какими путями? <.>

К сожалению, действия, которые были предприняты, носят следы импровизации. Я не подвергаю сомнению ни мотивы, ни намерения тех, кто готовил указ. Однако опытный шахматист просчитывает на несколько ходов вперед. Надо отдавать себе отчет — при любом ходе событий быстро решить вопрос не удастся. Вновь возникает вопрос: что делать в той ситуации, которая складывается к вечеру сегодняшнего дня? Мне бы хотелось подчеркнуть следующее обстоятельство. Возникла ситуация, из которой нет хорошего выхода. Есть выходы плохие и очень плохие. Надо из них выбрать наименее болезненные. <. > Я бы предложил пойти по пути политических переговоров. С кем вести эти переговоры? Уважаемые товарищи, я достаточно долго занимался странами третьего мира, так называемыми антиколониальными движениями. Они не все были благостны и хороши, как их представляла наша печать. Но рано или поздно приходилось идти на переговоры с этими силами. Я не поддерживаю генерала Дудаева, я призываю считаться с реальностью. Уйти от признания этого режима в той части, в какой надо вести переговоры с теми, кто реально контролирует положение, нам скорее всего не удастся»⁷².

Но многие депутаты, главным образом от автономий, отвергали «попытки диктата» в принципе. Они оценивали реакцию на указ в Чечне как «монолитное единство против вмешательства», уверяли, что «сейчас в Чечено-Ингушетии нет ни одного солдата, ни одного милиционера, которые были бы не верны Дудаеву» (чего, по-видимому, тогда не было), призывали «правительство, которое пришло к власти в результате демократических преобразований», не «размахивать имперской дубинкой»⁷³. Некоторые, продолжая прежние споры, объясняли «взрыв в Чечне» тем, что российский парламент будто бы так и не понял: «не могут быть приравнены республики по политическим правам к областям, — по крайней мере республики Северного Кавказа, потому что наши народы не добровольно вошли в царскую Россию». Не затруднились и в поисках виновника: им был «назначен» проект Конституции, который «готовится Румянцевым и этой группой» и против которого «народ консолидировался»⁷⁴. Прозвучал и голос демократа, который усмотрел в указе «оскорбление», нанесенное чеченскому народу, и предложил принять обращение, «где должны быть и элементы извинения»⁷⁵.

Первый проект постановления, авторы которого попытались уйти от отмены указа и записали ряд положений, предусматривавших ограниченные меры чрезвычайного характера (усиленная охрана объектов, обеспечивающих жизнедеятельность населения, а также систем связи и дорог; установление особого режима въезда в республику, исключающего ввоз оружия), поддержки в ВС не нашел⁷⁶. На следующий день депутатам предложили новый вариант, который в итоге коллективного редактирования и был принят. Постановление отклоняло указ президента о введении чрезвычайного положения и выражало убеждение, что урегулирование кризиса следует продолжить «не путем применения чрезвычайных мер, а политическими средствами»⁷⁷. Правда, по настоянию Шахрая был добавлен пункт об особом режиме въезда в республику и выезда из нее, исключающем доставку оружия⁷⁸, но это не меняло всеобщего ощущения оглушительного провала первой попытки российской власти восстановить в Чечне конституционный порядок. Уже на следующий день пресс-секретарь Ельцина сделал заявление, что президент согласен с отклонением его указа⁷⁹.

Чрезвычайное положение, которое исполнительная власть так беспомощно попыталась ввести в Чечне и так легко и беспечно сдала в Верховном Совете, было отменено подавляющим большинством: против проголосовали лишь 4 депутата. Вся эта политическая импровизация (как потом окажется, не первая и не последняя в длинном ряду просчетов и ошибок) была отброшена как частная инициатива Руцкого и Хасбулатова. Сегодня решение ВС, принятое в каком-то эмоциональном угаре, не кажется мне столь же бесспорным, как в те дни, когда мы за него голосовали. Восприятие происшедшего было упрощенным: казалось, утвердить ЧП — значит санкционировать неумеренное применение силы (которой еще и в наличии-то не было) и спровоцировать большую кровь. Эта перспектива справедливо отталкивала. Но ни исполнительная власть, ни парламентарии не знали, что делать дальше, не поняли, что перед ними — развилка, два пути.

Надо было либо быстро разработать и применить гибкую систему разнообразных мер воздействия, включающих и правовое, и силовое давление на незаконный режим, который торжествовал победу, как Давид над Голиафом, и набирал подаренные ему очки, показать, что на отступлении российской власти, санкционированном парламентом, дело не кончается. Либо пойти на широкий и впечатляющий политический маневр: немедленно начать переговоры, лучше всего на уровне российского и чеченского президентов, уяснить, что можно «выжать» из таких переговоров и быть готовыми к нетривиальным решениям, ослабляющим остроту конфликта. В любом случае важно было показать чеченцам понимание их вчерашних обид и сегодняшних проблем, собственную готовность брать в расчет и эти проблемы, и ранимый менталитет народа. Просто отменить чрезвычайное положение, не сделав ни того, ни другого, означало предоставить вещи их собственному ходу. Это была худшая политика.

Конечно, никто не мог предвидеть, какая черная дыра разверзнется вскоре на Северном Кавказе. Другие дела занимали тогда внимание российских политиков: в те дни все происшедшее в Чечне казалось лишь досадным эпизодом. Не было осознано, что особенно теперь, после скандального провала так и не приведенной в действие угрозы, каждый день будет работать на укрепление власти, захватным путем взятой национал-экстремистами в Чечне. И президент, и парламент России занялись своими делами, не заметив, не оценив должным образом знак беды.

Конец Советского Союза

Хотя прогрессирующее ослабление власти союзного центра на протяжении всего 1991 г. было очевидно, крушение государства, которое во многом определяло ход мировых процессов в ХХ веке, для многих стало неожиданным. Неизбежен ли был — вслед за крушением ригидной экономической системы, не выдержавшей испытания научно-технической революцией, и политического режима, тщетно спорившего с веком, — распад государства, прираставшего землями в течение веков? Вопрос этот остается открытым. Он слишком насыщен политически и окрашен эмоционально, чтобы строгий научный анализ вступил в свои права. В дискуссиях заметно выделяются крайние точки зрения. Одна из них: свершилось неизбежное, продиктованное объективными процессами. Российско-советская империя была подвержена тем же объективным закономерностям, что и империи других колониальных держав. Коммунистический режим лишь несколько затормозил деколонизацию, время которой по мировым часам наступило в середине ХХ века. Другая: распад СССР — порождение то ли просчетов, то ли своекорыстных расчетов политиков, вознесенных к власти волнами перестройки, демократизации и т. п., захлестнувшими не подготовленную к тому страну, результат не жестко детерминированных, а вероятностных процессов. Какому из этих подходов отдать предпочтение? А может быть, надо поискать еще один, отличный от каждого из них?

На деле Россия, а за нею СССР не были классическими империями наподобие западных держав, обладавшими заморскими территориями. Со схемой Ленина, поместившего Россию в один ряд с иными колониальными державами, согласиться трудно⁸⁰. В советский период нерусские республики к центральной России привязывала не только однотипная система государственного управления, вносившая свой вклад в унификацию условий жизни на всей территории страны, но и мощные миграционные потоки, порождавшие этническое смешение населения, далеко зашедшее территориальное разделение труда, культурные взаимовлияния, восходившие к дореволюционному времени, включение в политический класс видных представителей национальных элит и т. п. Конечно, болезненные последствия перестройки вывели на поверхность задавленные прежде центробежные силы. В каждой республике объявились идеологи, утверждавшие, что централизованное перераспределение ресурсов осуществляется в пользу иных республик (хотя если от него кто-то и выигрывал, то это были вненациональный военно-промышленный комплекс и союзная бюрократия)⁸¹. Соотношение между центробежными и центростремительными силами на различных территориях складывалось по-разному. Не позднее 1989-го стало очевидно, что республики Прибалтики, культурно тяготевшие к Западной Европе, не забывшие ни 20 лет независимости, ни годы сталинского террора и единодушно воспринимавшие режим, введенный в 1940 г. и восстановленный в 1944—1945 гг., как оккупационный, удержать в составе СССР можно было только грубой силой. Попытки сформировать в этих республиках «пятую колонну» и поддержать ее силовым вмешательством из Центра дали осечку. Здесь союзное руководство столкнулось с общенациональным порывом к независимости и, поколебавшись, начало отступление. Правда, с опозданием. Движение за отделение резко усилилось в Грузии и Армении — как реакция на насилие, учиненное там союзными властями в 1988—1989 гг., хотя пророссийские настроения в их обществах были исторически укоренены.

Сохранится или распадется Союз, во многом зависело от позиции Украины. Здесь действовали сильные склонения в ту и в другую сторону. На одной стороне были традиции украинского национального движения, настойчиво реанимируемая память

0 допереяславском периоде истории, когда гетманская Украина претендовала на самостоятельность, хотя и занимала намного меньшую территорию, о гонениях на украинский язык и культуру, предпринимавшихся царскими и советскими властями. Застрельщиками движения к «самостийности» были западные области, присоединенные к СССР в 1939 г. На другой же стороне — исторические и культурные связи двух родственных народов, почти 12 млн русских в 52-миллионном населении Украины, преимущественно в Киеве, индустриальных и культурных центрах востока и юга, миллионы украинцев в России, проблема Крыма и т. п. Решающее значение, однако, имел проведенный

1 декабря на Украине референдум, на котором свыше 90% избирателей высказались за независимость. Именно украинская делегация в Беловежье, по свидетельству Сергея Шахрая, занимала самую непримиримую позицию по отношению к Союзу ⁸².

Что же касается большинства остальных республик, то в них движущим мотором сецессии, заработавшим сравнительно поздно, стали почти исключительно национальные политические элиты. «Национальное одобрение» своего курса они выстраивали по известным советским образцам. В силу всего этого развитие событий могло пойти по-разному, и сохранение союзного государства в конфедеративной форме (хотя, конечно, не на всей территории СССР), на мой взгляд, не было заведомо исключено. Даже после путча, хотя он, как уже говорилось, существенно ослабил такую возможность.

В сложном и неустойчивом балансе факторов pro et contra решающую роль приобретала политическая воля. Но воля к сохранению Союза быстро убывала у подавляющего большинства политиков — не только у руководителей республик, но и у депутатов. Хорошо помню, как в осенние месяцы 1991-го у депутатов российского парламента нарастало отторжение всех атрибутов и структур номинально еще сохранявшегося союзного государства, как усиливалось неприятие Горбачева — единственного из ведущих политиков, кто до конца отстаивал сохранение Союза. Тем не менее ново-огаревский процесс доработки Союзного договора в октябре—ноябре возобновился.

Участники этого процесса вели себя по-разному. Прошло несколько драматических заседаний Государственного совета ⁸³, на которых эти различия отчетливо проявились. Многое тогда бросалось в глаза. Вызывающее поведение Ельцина, настойчиво демонстрировавшего свою равнозначность или даже превосходство над Президентом СССР. Мучительная раздвоенность Горбачева, не желавшего разрыва и пытавшегося ублаготворить своих контрагентов, чтобы довести дело до подписания договора. Подчас он взрывался в ответ на отказ от уже согласованных формул, на нещадное унижение авторитета и достоинства номинально еще первого лица государства. Демонстративная обособленность Кравчука. Выжидательная позиция других республиканских руководителей (за исключением разве что Назарбаева). Они осторожничали, расчетливо прикидывали, чья возьмет, чтобы не оказаться между российским молотом и союзной наковальней. Все это подробно описано участниками переговоров и позднейшими исследователями.

Вплоть до 25 ноября, когда состоялось последнее заседание Госсовета, Ельцин, владевший контрольным пакетом политических акций, жестко отстаивает тонкости формулировок: «не Союз — не конфедеративное демократическое государство, а конфедерация демократических суверенных государств». Он упрямо отказывается окончательно связать себя текстом вроде бы согласованного проекта, даже парафировать его, ссылаясь то на еще не определившуюся позицию Украины («парафирование без Украины — это бесполезное дело»), то на решения, которые еще предстоит принять республиканским Верховным Советам⁸⁴. Да и присутствовали на последней встрече представители лишь семи республик. Поэтому в конечном счете был согласован не текст договора, а факт его направления в союзный и республиканский парламенты. Предполагалось, правда, что обсуждение договора там будет недолгим, и он будет готов к подписанию до конца года, предположительно к 20 декабря⁸⁵. Ирония заключалась в том, что проект договора был подписан и разослан в республиканские парламенты от имени только Президента СССР, хотя именно он пошел на самые большие уступки при составлении документа. Так еще раз была подчеркнута «позиция слабости» главы союзного государства, власть которого после Августа стала почти номинальной. Один лишь Горбачев видел в возобновлении работы над Союзным договором «главный приоритет», отлично понимая при этом, что вынужден сдавать позиции: «...Мы уже тогда отступали от того, что понималось под обновленным Союзом, за что голосовали на референдуме»⁸⁶. Но во имя сохранения «единой страны, единого Отечества» он готов был идти — и пошел — довольно далеко. Интересно в этой связи сопоставить текст, подготовленный к подписанию в августе, с ноябрьским проектом. Структура договора была в основном сохранена, но в него внесли основательные изменения⁸⁷.

Во-первых, из договора было изъято все, что могло бы указывать на сохранение связи с прежним Союзом. Аббревиатуру «СССР» заменили на «ССГ» (Союз Суверенных Государств). Удалили ссылку на итоги всесоюзного референдума в марте 1991 г., где большинство высказалось за сохранение Союза.

Во-вторых, ССГ был определен как конфедеративное, а не федеративное государство, и удалены все упоминания о Конституции Союза. Конституционной основой ССГ объявлялся лишь данный договор и Декларация прав и свобод. Это означало, что основа государства — исключительно договорная. Была снята целиком статья, определявшая сферу исключительного ведения

Союза. Сохранено лишь упоминание о «вооруженных силах с централизованным управлением», но тут же указывалось, что цели, назначение и порядок использования этих сил, компетенция государств-участников в сфере обороны регулируются особым соглашением. Кроме того, государства-участники получали право создавать собственные вооруженные силы.

В-третьих, существенным образом была переосмыслена сфера совместного ведения Союза и республик. Место развернутого описания содержания государственной деятельности в этой сфере занял краткий перечень направлений, на которые распространяется совместная компетенция. Вместо органов власти, осуществляющих совместные полномочия, — многосторонние договоры и соглашения, реализуемые самими республиками. Снято также упоминание о согласительных процедурах при возникновении споров о совместной компетенции.

В-четвертых, хотя в договоре и упоминалось «единое экономическое пространство», все реальные атрибуты такового, обстоятельно описанные в августовском проекте, теперь были либо удалены, либо поставлены в зависимость от заключения соответствующих соглашений между участниками Союза. Это коснулось единого общесоюзного рынка, союзного бюджета, создания и использования золотого запаса, международных займов, имущества, находящегося в собственности Союза, и т. д.

В-пятых, острым скальпелем авторы прошлись по государственным органам Союза. Президент Союза остался лишь главой государства, освобожденным от исполнительно-распорядительных функций. Вице-президент — лишен (в свете августовского опыта) права замещать президента в случае его отсутствия и невозможности осуществления им своих обязанностей. Пост Председателя ВС был вообще упразднен, а порядок формирования палат Верховного Совета приведен в соответствие с нормами закона, принятого V СНД СССР. Вслед за исчезновением союзной Конституции был, естественно, удален и Конституционный суд, а вместо специальной статьи, посвященной порядку образования и деятельности прокуратуры, осталось лишь упоминание о ней «при Верховном суде».

В-шестых, союзные республики вернули себе «право первородства», сняв упоминание о государствах, которые могут быть учредителями Союза, входя в него не только непосредственно, но и «в составе других государств». Это было единственное изменение, которое ограничивало претензии автономий, укрепляло, а не ослабляло каркас нового образования.

В-седьмых, из договора исчезло упоминание о возможности изменения границ даже по согласованию между его участниками.

Таким образом, даже если бы республиканские парламенты и не занялись «доводкой» договора, еще более ослабляя связующие Союз скрепы, из ново-огаревского компромисса могло вырасти лишь довольно рыхлое образование. Проект учреждал не государственную конструкцию, хотя бы и с далеко идущей самостоятельностью составляющих ее частей. Он скорее представлял декларацию о намерениях заключить серию конкретных договоров и соглашений без каких-либо гарантий, что это будет достигнуто в обозримые сроки. Не были предусмотрены и механизмы, обеспечивающие действенность гипотетических договоренностей: можно было ожидать, что реализация даже принятых решений, не опираясь на полновластные органы управления, будет утоплена в бесконечных согласованиях. Иными словами, будто бы согласованный проект мог только закрепить тот раздел власти и собственности, который явочным порядком осуществляли республики, одна за другой принимая после путча декларации о независимости, придать этому процессу квазилегальную основу. В лучшем случае он мог бы открыть лишь новую фазу изнурительного переговорного процесса. Но судьбе — а точнее, основным акторам завершающего процесса — вольно было распорядиться иначе.

Беловежские соглашения принято интерпретировать как срыв ново-огаревского процесса. Отказ от дальнейшей работы над Союзным договором, действительно, производил впечатление шока — не меньшего, чем уже объявленная в России либерализация цен. Между тем и то, и другое было закономерным продолжением ранее разворачивавшихся процессов, в том числе ослабления конструкций проектировавшегося Союза. Точки, обозначающие переломные эпизоды бурного 1991-го (вариант Союзного договора, намеченного к подписанию 20 августа, — путч — конституционный закон, принятый на V СНД СССР, — декларации о независимости, провозглашенные практически всеми республиками в августе—октябре, — позиция по отношению к Союзу, объявленная на V СНД РСФСР и без возражения принятая, — вконец обкорнанный ноябрьский проект договора), образуют однонаправленную линию, а Беловежские решения (как и последовавшая за ними Алма-Атинская декларация) вписываются в логику деструктивного процесса и завершают его.

Объявленное 8 декабря Беловежское заявление глав государств Белоруссии, России и Украины начиналось с констатации: «переговоры о подготовке нового Союзного договора зашли в тупик». Точнее было бы сказать, что они дали выброс — Соглашение о создании СНГ, в котором нетрудно было заметить прямое развитие идей, обкатывавшихся в Ново-Огареве, и даже некоторые положения последнего варианта проекта. Конечно, «беловежские зубры» пошли дальше. В своем документе они заменили понятие «Союз» на «Содружество», а «суверенные государства» — на «независимые» (хотя в политическом контексте эти понятия синонимичны). Беловежские переговорщики сохранили «сферу совместной деятельности», обозначив в ней примерно те же направления, о которых договаривались в Ново-Огареве, подтвердили «неприкосновенность существующих границ в рамках Содружества» и внесли успокоительную, хотя и мудреную формулировку «сохранять и поддерживать под объединенным командованием общее военно-стратегическое пространство». В текст соглашения была включена даже формулировка из вопроса мартовского референдума о гарантиях прав граждан «независимо от их национальности», причем гарантии эти обещано было распространить не только на собственных граждан, но и на «граждан других стран» и лиц без гражданства⁸⁸.

Беловежские документы отличались от последнего варианта Союзного договора главным образом в двух отношениях. Во-первых, все обязательства, взятые на себя участниками, были еще более декларативны (хотя и договор, как было сказано, представлял скорее декларацию о намерениях, нежели обязывающий юридический акт) и еще более завязаны на соглашения, которые только предстояло заключить. Во-вторых, вместо союзных органов, предусмотренных договором (президент, Верховный и Государственный советы, правительство), фигурировали «координирующие органы Содружества» — неясно, какие и с какими полномочиями⁸⁹.

Это и было самым главным. Беловежские решения не то чтобы разрушали действительно управлявший государством союзный Центр. Его взорвали путчисты. Бессилие Горбачева и подчинявшихся ему структур стало очевидным и демонстрировалось на публику, подчас довольно беспардонно, с первых дней его возвращения из Крыма. Деятельность КПСС, составлявшей остов всех государственных структур, была запрещена сначала на территории РСФСР, а затем прекращена и в других республиках. В большинстве из них в авангарде разрушительных процессов шли прежние коммунистические элиты и бывшие партийные лидеры, становившиеся президентами (некоторые из них сохранились до наших дней).

«Парад суверенитетов» 1990-го, как бы к нему ни относиться, остался позади. Теперь, после путча, одна за другой союзные республики порывали с СССР. До путча о своем одностороннем выходе из СССР (т. е. без оглядки на закон СССР о порядке выхода из Союза и соблюдения предусмотренных им процедур) заявили три республики — Литва, Латвия и Грузия, в последнюю декаду августа — еще пять, в сентябре — три, в октябре — две. К декабрю 1991 г. только Россия и Казахстан еще не приняли аналогичных решений. В большинстве случаев выход республик

из Союза от ухода в небытие республиканской организации КПСС отделял короткий промежуток времени: ведь в системе «партия — государство» вертикаль партийных органов выполняла системообразующую роль. Все это наглядно демонстрирует табл. 5.

«Весьма показательно, — комментирует эти данные Шахрай, — что в 13 из 15 союзных республик именно эти даты (с августа по ноябрь, то есть до подписания Соглашения об образовании СНГ) официально считаются днями образования независимой государственности, с чем их не менее регулярно поздравляет руководство России и других стран». Была ликвидирована формально еще существовавшая государственная конструкция, которая не играла существенной роли в политической жизни последних месяцев 1991-го и пределы власти которой были жестко стиснуты в проекте договора, но которая могла бы быть наполнена вполне реальным содержанием, если бы события через некоторое время приобрели иной оборот. Почему к разрушению союзной государственной надстройки склонились, хотя и не без некоторых колебаний, республиканские элиты, в большинстве своем формировавшиеся еще при прежнем режиме, очевидно. Вопрос заключается в том, почему такой выбор сделал Ельцин.

«Я хорошо помню: там, в Беловежской пуще, вдруг пришло ощущение какой-то свободы, легкости», — писал он позднее⁹⁰. Можно поверить, что эмоциональное состояние Бориса Николаевича, принявшего, наконец, решение, которое зрело у него с 1990 г.⁹¹, было именно таким. Значительно менее достоверны объяснения, которые он приводил и по свежим следам события, и по прошествии времени. Сводились они к следующему. Первое: сохранение союзного Центра опасно, так как он со дня на день может спровоцировать новый путч. Второе: союзные структуры — нахлебники, перераспределяющие ресурсы, которые безвозвратно теряет Россия. Третье: бессмысленно воссоздавать Союз, в котором не будет Украины⁹². На деле, конечно, Центр, деморализованный и потерявший после Августа рычаги управления, никакой серьезной угрозы ни в 1991 г., ни в обозримой перспективе не представлял. Никакого изъятия ресурсов из России союзные структуры и ведомства по собственному усмотрению производить уже не могли: одни из них были разгромлены, а другие взяты на короткий поводок полнейшей финансовой зависимости от российских властей. Что же касается Украины, чье руководство действительно держало палец на спусковом крючке, то Россия вовсе не была обречена идти в фарватере ее выбора: на вероятный выход Украины из Союза могли быть разные варианты ответа.

Положение России не было безальтернативным. Она могла вместе с Украиной инициировать ликвидацию того, что осталось от Союза, со всеми вытекающими из этого последствиями и заняться собственным внутренним обустройством. Но она могла также включиться в борьбу за демократизацию союзных государственных структур, за их переход под контроль российской власти и ее союзников в республиках. Конечно, на каждом из этих путей были свои возможности и свои капканы. По-видимому, к окончательному выбору пути Ельцина подвигло то, о чем он никогда не говорил. Это были и инерция борьбы с союзной властью, от которой не просто было освободиться, и ужасающая картина усиливавшегося с каждым днем развала во всесоюзном масштабе, и отсутствие в его руках надежных механизмов и кадров для проведения столь масштабных преобразований, и понимание того, насколько трудно будет совладать с прямым сопротивлением или саботажем тех сил в республиках, которые по его примеру и при его поощрении развернули борьбу за суверенитет. «У Ельцина, — писал Гавриил Попов, — был реальный вариант стать лидером СССР и вести реформы в этой роли. Однако он предпочел власть в России власти в конгломерате “Россия — Союз ССР”»⁹³.

Иную версию выдвигает Андрей Грачев: в отличие от других республиканских вождей у Ельцина основные счеты «...были не с Центром как таковым. А с Горбачевым и носили прежде всего личный, а не политический характер». По мере того как позиции Горбачева восстанавливались, «выдвинутый Августом на передний план Ельцин должен был либо вернуться в шеренгу остальных глав республик, признав лидерство Горбачева, либо бросить ему вызов». Уяснив, что Горбачев переигрывает его «в буднях повседневной политики», Ельцин повел дело к срыву ново-огаревского процесса и лишь выжидал подходящий момент, когда это можно будет сделать политически наиболее выигрышно. Такую возможность дал ему референдум на Украине, проведенный 1 декабря⁹⁴. В тех или иных вариациях эта версия всплывает довольно часто.

Конечно, личные отношения союзного и российского президентов наложили свой отпечаток на ход событий. Ельцин не принадлежал к числу людей, способных забывать или прощать обиды, и Горбачев в роли главы союзного Центра был для него совершенно неприемлем. Но в развернувшейся осенью 1991 г. дуэли двух президентов проигрывал не Ельцин, а Горбачев, вынужденный сдавать одну позицию за другой и в Ново-Огареве, и в отношениях Центра с республиканскими властями, методично переводившими под свой контроль собственность, финансовые потоки и рычаги управления. Серьезных ресурсов для сопротивления у Горбачева не было: уровень доверия населения страны к Президенту СССР был таков, что его избрание на всенародных выборах, если бы таковые состоялись, было довольно проблематичным, а прибегнуть к силе для сохранения власти он не хотел и не мог⁹⁵. Поэтому более вероятно, что в ноябре Ельцин потому и отстаивал самую рыхлую редакцию Союзного договора (хотя, конечно, имел и держал в тайне вариант выхода из него), что еще не принял окончательного решения, а украинский референдум стал последней гирькой, упавшей на весы.

Сразу после того, как наспех, только что не на колене изготовленные, а потому не свободные от множества юридических огрехов⁹⁶ беловежские документы были подписаны, надо было решать три задачи. Во-первых, получить международное признание своей акции — по сути, ликвидации государства, с которым мировое сообщество привыкло иметь дело. Участники переворота начали заниматься этим, едва успев поставить свои подписи под документами⁹⁷. Во-вторых, повести за собой остальные республики СССР, увидевшие вдруг, что их отпустили «на волю», заманчивую, но полную превратностей. Ключевой фигурой здесь был Назарбаев, не раз выступавший в Ново-Огареве с позиций, близких Горбачеву. Умный и прагматичный политик, хотя и уязвленный тем, что в Беловежье его пригласили, когда там уже все решили, быстро оценил ситуацию и присоединился к победителям. Также и другие республики сочли за благо юридически зафиксировать свершившийся факт. 21 декабря в Алма-Ате состоялась конференция 11 теперь уже независимых государств. Декларация и другие принятые на ней документы воспроизводили основные положения беловежского заявления, подтверждали, что СССР прекратил свое существование, фиксировали образование СНГ в расширенном составе, учреждали Советы глав государств и глав правительств в качестве координирующих органов, устанавливали, что все ядерное оружие будет перемещено на территорию РСФСР, к которой также переходило постоянное членство в Совете Безопасности ООН⁹⁸.

Чтобы завершить начатое, требовалось еще одно — одобрение российского парламента. Союзный парламент, кастрированный еще в сентябре, можно было сбросить со счета. Вероятно, особых сомнений и в том, как поведет себя Верховный Совет РСФСР, у российских руководителей не было. Но поворот выглядел так круто, что обществу надлежало продемонстрировать не вымученное голосование относительного большинства, а решительную и безоговорочную поддержку. С этой целью с депутатами проводилась предварительная работа. В числе других активистов демократических фракций на следующий день после подписания соглашения я был приглашен на «товарищеский ужин» с Бурбулисом, Козыревым и Шахраем. Нам в подробностях и лицах воспроизвели весь ход «прорыва под Брестом». Несколько раз подчеркнули, что ратификация должна быть убедительной: «только в такой форме можно спасти Союз; если Верховный Совет выскажет сомнение, мы возбудим всех»⁹⁹.

Между тем возглавлявшийся Сергеем Алексеевым Комитет конституционного надзора СССР — один из немногих реликтов союзной государственности — заявил 11 декабря: «...Содержащаяся в Соглашении констатация того, что “Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование”, может рассматриваться лишь в качестве политической оценки ситуации, не имеющей юридической силы»¹⁰⁰. Придать юридическую и, что было не менее важно, моральную силу подписанным документам надлежало Верховным Советам республик.

12 декабря на сессии ВС с заглавным сообщением выступил Ельцин, пояснения давали Козырев, Шахрай, Гайдар. Выступавшие подчеркивали, что связи между республиками не порываются, а наоборот, с устранением зловредной союзной надстройки становятся более тесными и надежными. Значительное внимание было уделено отдельному документу, подписанному главами правительств (от России — Бурбулисом), в котором были перечислены согласованные направления действий в экономической области: радикальные реформы, рубль как база взаимных расчетов, межбанковское соглашение, ограничение денежной эмиссии, либерализация цен и многое другое¹⁰¹. Все это выглядело на первый взгляд очень привлекательно.

Неприятных вопросов избежать, правда, не удалось. Некоторых депутатов заинтересовало, как соотносятся вынесенные на ратификацию документы с еще действующими Конституциями СССР и РСФСР, не требуется ли предварительно созвать внеочередной Съезд и внести изменения в Конституцию, насколько три республики правомочны отменять Союзный договор 1922 г. и т. д. Шахрай и Собчак разъяснили, что принятые решения вполне конституционны, что никаких серьезных проблем для ВС они не создают, а если последующее развитие событий того потребует, Съезд можно будет созвать и изменения в Конституцию внести. Что же до договора 1922 г., объяснил Шахрай, то он «никогда не был подписан, не был заключен» и его денонсация предложена лишь «для юридической чистоты». Депутатов встревожили оговорки об открытости существующих между участниками соглашения границ и о создании собственных вооруженных сил, сделанные Верховным Советом Украины. Но им разъяснили, что это не поправки в текст соглашения, а заявки для будущих переговоров. Было выражено недоумение, почему нельзя одновременно ратифицировать и Беловежское соглашение, и Союзный договор (и таким образом решить вопрос о присоединении Украины), но идея эта развития не получила. Ставился вопрос о полномочиях координирующих органов, но решение было отложено «на потом».

В целом, однако, спектакль в ВС, синхронно транслировавшийся по телевидению, оправдал надежды его постановщиков. Немногочисленные сомнения и предостережения потонули в одобрительном хоре. Решение своевременное и мудрое, говорило большинство выступавших. Слава богу, что кончилась эпоха Горбачева, что «бесславно закончился ново-огаревский процесс». Те-перь-то Россия получит дополнительные преимущества для проведения экономических реформ; соглашение — «первый шаг на пути построения содружества снизу»; на очереди — отзыв депутатов от России из ВС СССР. Были суждения и попроще: раз Центр, «который многие из нас поддерживали, видя в нем знак Отечества, предал нас всех вместе с Отечеством... нечего здесь искать правдами и неправдами какие-то раз и навсегда гарантированные правовые механизмы». Надо заканчивать прения, призвал один из депутатов под аплодисменты: «Все давно понимают, что президент сделал лучший шаг в своей жизни». Волна восторженного одобрения подхватила и большинство из тех, кто изначально мог бы зарезервировать свою позицию. Обсуждение закончилось апофеозом. На табло высветились результаты голосования: 188 за, 6 против, 7 воздержались. Раздались бурные продолжительные аплодисменты, все встали. Через несколько минут 161 голосом при 3 против и 9 воздержавшихся был денонсирован и Союзный договор 1922 г., о выходе из которого Украина заявила еще до беловежской встречи. «Бывают такие моменты, — подвел итог Ельцин, — когда решения, действительно, принимаются под аплодисменты и стоя. Эти решения — исторические!»¹⁰².

Решения были действительно историческими: столь же значимых, имевших такие далеко идущие последствия российский парламент дотоле принял не много. В Беловежье решение было принято в стиле, вполне отвечавшем характеру Ельцина: по велению его политической интуиции, быстро и бесповоротно. Без досконального анализа последствий, которым некогда и незачем было заниматься и ему самому, и приехавшей с ним команде политиков. Выше я написал, что развитие шло в этом направлении уже длительное время. Но именно в Беловежье была пройдена черта. Этого не понял, не оценил перехода всей ситуации в совершенно иное качество ВС России. В каком-то коллективном умопомрачении депутаты всех политических ориентаций устремились за президентом. Демократы, с обостренной подозрительностью следившие за «закулисными махинациями» в Ново-Огареве и всего более страшившиеся, как бы там Ельцин негласно не уступил чего-либо лишнего Горбачеву, непостижимым образом не заметили, что Беловежское соглашение было подготовлено, заключено и обрушено на страну не прошедшим никакой общественной экспертизы способом. Такова была тогда магия установки на безусловную поддержку российского лидера. Поступили так, как действовать парламенту противопоказано: не прислушались к собственным сомнениям, не подвергли представленные на их рассмотрение документы придирчивому изучению (хотя недоговоренности и неясности в них были видны невооруженным глазом) и подчинились темпу, заданному извне¹⁰³. Различные варианты Союзного договора прорабатывались несколько месяцев. Чтобы принять решение о Беловежском соглашении, подвести черту под многовековым существованием государства, не выставив при этом никаких условий, Верховному Совету потребовалось четыре часа...

Опьяненные иллюзией, будто ликвидация союзного Центра переведет связи между республиками на более здоровую и не менее прочную основу, депутаты не отдавали себе отчета в том, что развал большой страны сразу же ускорится и приобретет, во всяком случае, в обозримой исторической перспективе, необратимый характер. Но то, что наше поведение было несамостоятельным, а сама ратификация — вторичной акцией, не только не снимает с депутатов ответственность, но и не делает ее принципиально иной, чем у тех, кто принимал решение в охотничьем домике Беловежского заповедника.

Горбачев недаром говорит, что самые жестокие разочарования вызвала у него позиция Верховных Советов республик. Именно она лишила его права принять жесткие решения по отмене Беловежских соглашений, коль скоро он мог и хотел действовать исключительно политическими средствами¹⁰⁴. Ликование, с которым Верховные Советы вотировали освобождение от последних, во многом к тому времени уже номинальных атрибутов союзной государственности, наложило глубокий отпечаток на будущее парламентаризма в постсоветском пространстве.

• • •

«Между августом и декабрем 1991 г. все институты, воплощавшие бескомпромиссный антизападный, антидемократический, антирыночный образ мышления, как казалось, рухнули вместе с конструктом “советский народ”», — пишут П. Реддевей и Д. Глинский, авторы одного из наиболее глубоких зарубежных исследований последнего периода нашей истории. Перечислив эти институты (КПСС, КГБ и другие силовые министерства, штаб-квартиру Российского союза писателей, который служил «интеллектуальным инкубатором новой русской правой»), ученые привлекают внимание к тому, что на первый взгляд может показаться парадоксом. «Все действительные и потенциальные институционализированные рычаги антидемократической власти, казалось, были необратимо уничтожены. Однако, как вскоре стало очевидно, восстановление такой власти было запрограммировано самой природой и духом августовского режима, сформировавшегося в новой, постсоветской России»¹⁰⁵.

Соглашаясь во многом с этими исследователями, следует отметить ряд немаловажных моментов. Опыт России не уникален. В истории разных стран после того, как проносились куда более могучие революционные смерчи, раньше или позже, в большем или меньшем объеме восстанавливались существенные черты прежних порядков. Так было в Англии после Кромвеля, во Франции — после Конвента и даже в России — после великой и страшной революции, пообещавшей навсегда и везде покончить со «всем миром насилья». Существует исторический код, который сохраняется не только в институтах, но и в устойчивых стереотипах общественного сознания, социальных отношений, в характере народа. Меняется он медленно, в долгих процессах эволюции. А революции, вопреки устоявшимся представлениям, чаще закрепляют, чем ломают его.

Тем не менее революции случаются, когда прежний правящий класс оказывается абсолютно невосприимчив к веяниям времени, и выполняют свою работу. Также — и позитивную. Это вполне можно отнести к Августу 1991 г. в России. Все-таки самая жесткая короста, много десятилетий сковывавшая российское общество, была взломана, самые ретроградные институты — оплот «антизападного, антидемократического и антирыночного мышления» — уничтожены, отодвинуты или модифицированы таким образом, что не могли совсем заглушить импульсы современного развития.

Что действительно было у российских демократов в первые послеавгустовские дни и недели, — так это преувеличенные ожидания. Но по мере того, как все явственнее обозначалось движение новорожденных политических институтов по нисходящей, эйфория довольно быстро проходила. Глядя на то время с некоторого уже удаления, надо признать, что демократы, какими мы были тогда, не имели ни малейших шансов прийти к власти и принципиально изменить вектор развития. У них (у нас) не было ни организации, которая могла бы заместить отлаженные структуры партии-государства, ни прочных, хоть как-то институционализированных связей с многомиллионными массами народа, ни поднаторевших в делах управления кадров, ни ясного понимания, что следует делать в условиях обвала прежней власти. Не было и способности адекватно реагировать на неожиданно возникавшие осложнения (речь идет именно о понимании сути перемен и быстроте реакций на них, а не о программе, каковой в подобных ситуациях быть не может). Наконец, последнее по счету, но не по значению — не было вовсе не излишних в политике нравственных норм и запретов.

Думать надо было не о власти, не о жатве плодов, а о самоопределении в сложившейся ситуации. Оценивая ее, Гавриил Попов позднее писал: «Я уверен, что в принципе изменить ход событий не удалось бы. Власть должна была перейти к аппарат-чикам-реформаторам. Но удалось бы в рамках исторически неизбежного процесса создать больше условий для демократических вариантов реформ, если бы вместо журавля в небе думать о синице в руках»¹⁰⁶. В общем виде против этого трудно что-либо возразить. Открытым, однако, остается вопрос об отношениях с Ельциным и бюрократией ельцинского призыва, коль скоро «роман с президентом» — Президентом СССР не состоялся главным образом из-за его, Горбачева, непоследовательности и колебаний. «Снова в оппозиции» — так сформулировал Попов в 1994 г. демократическую позицию, и против этого тоже возражать не приходится. Но следовало ли встать в оппозицию в 1991—1993 гг.? Политическое развитие в стране такой возможности демократам не оставило — и здесь я не могу согласиться с моим другом и коллегой Питером Реддевеем.

Во-первых, потому, что сотрудничество с Ельциным открывало пусть небольшие, но позитивные возможности влияния на ход событий. Как эти возможности были использованы, удалось ли подержать «синицу в руке» — иной вопрос. Во-вторых — и это главное — силы, против которых вели борьбу демократы до Августа, не были разгромлены. Очень быстро они провели перегруппировку, освежили пропагандистско-идеологическое оформление, нашли новых лидеров (в том числе и среди вчерашних демократов). Они стали вербовать сторонников из той социальной среды, которая сформировалась под влиянием преобладавшего морально-психологического климата в годы большевистского режима, обрели союзников и перешли в контрнаступление. Эту мобилизацию подпитывали, конечно, ошибки, просчеты и злоупотребления новой власти. Но главную опасность в те два с лишним года представляла не рекрутированная Ельциным бюрократия, только начавшая жадно осваивать открывшиеся перед ней новые возможности, а силы реванша. Политическая жизнь, к несчастью, оказалась столь резко поляризованной, что для «третьей силы» места не осталось. Вопрос: «С кем вы?» встал во весь рост уже через несколько месяцев после Августа. И демократические политики не могли, подобно некоторым российским интеллигентам в начале 1920-х годов, сказать: «Мы не с красными и не с белыми, мы с пустынником Серапионом». Ситуацию тех лет уподоблять дню сегодняшнему могут лишь люди, не ведающие или позабывшие, как жила страна при большевистской власти. Хотя многое в нынешнем политическом режиме восходит к началу 1990-х годов, а список просчетов пришедших тогда в политику демократов велик, нельзя отвлекаться от главного — историческая «точка невозврата» еще не была пройдена.

О событиях, которые вскоре стали навязывать российским демократам очень жесткий выбор — выбор, в котором не было хорошего варианта, пойдет речь в следующих главах. Завершает же рассказ о 1991 г. небольшой сюжет, который лежит несколько в стороне от основного русла повествования. Однако в свете изменений, происходивших уже в послеельцинское время, он может представить самостоятельный интерес.

Примечания

¹ Статья была набрана в «Известиях» 22 октября 1991 г., но, как это не раз случалось, не опубликована.

² Уже 26 августа П. Вощанов заявил, что проблема границ между республиками может оставаться неурегулированной лишь «при наличии закрепленных соответствующим договором союзнических отношений». В случае же их прекращения Россия «оставляет за собой право поставить вопрос о пересмотре границ» (Рос. газ. — 1991. — 27 авг.). Это был пробный шар, запущенный едва ли без ведома президента. На Украине и в Казахстане он был расценен как провокация. В то же время он подтолкнул раскол в «Демократической России», когда часть ее депутатов стала добиваться возвращения Крыма.

³ Я встречал там Виктора Зоркальцева, Ивана Савченко и некоторых других, кто по-иному оценил события, чем лидеры их партии.

⁴ Провокация, раскрученная Полозковым в связи с попытками правительства РСФСР заполучить иностранную валюту в обмен на танки или «деревянные» рубли.

⁵ Предложение Ельцина на первой половине V СНД РСФСР (в июле 1991 г.) избрать руководителей ВС в пакете: Хасбулатова — председателем, Бабурина — первым заместителем.

⁶ Собянин А., Юрьев Д., Скоринов Ю. Выдержит ли Россия еще одни выборы в 1991 году? — Аналитическая записка. — Архив автора.

⁷ Из выступления на «круглом столе» (см.: Россія. — 1991. — 30 окт. — 15 нояб.).

⁸ Интервью А. Мешкову (см.: Демократ. газ. — 1992. — 3 февр.).

⁹ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 1 совместного заседания Совета Союза и Совета Национальностей. — 1991. — 26 авг. — С. 30.

¹⁰ Там же. — С. 4.

¹¹ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 8. — 1991. — 28 авг. — С. 4—14.

¹² ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 9. — 1991. — 29 авг —

С. 9.

¹³ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 7. — 1991. — 28 авг. — С. 19—20. Довольно скоро А. Лукьянов изменил свой взгляд на события: «Все дело в том, что такого «заговора» просто не было»; «со всей определенностью нужно назвать оппортунистическую, отступническую позицию Горбачева (Лукьянов А. Переворот мнимый и настоящий. — М., 1993. — С. 23, 83).

¹⁴ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 1. — 1991. 26 авг. — С. 32; Бюллетень № 5. — 1991. 27 авг. — С. 27; Бюллетень № 8. — 1991. — 28 авг. — С. 29.

¹⁵ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 8. — 1991. — 28 авг. —

С. 38.

¹⁶ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 1. — 1991. — 26 авг. — С. 34—37.

¹⁷ Там же.— С. 38—41.

¹⁸ Там же. — С. 42—43.

¹⁹ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 2. — 1991. — 26 авг. — С. 4—7.

²⁰ «Отныне на Украине действуют исключительно Конституция и законы Украины», — заявил Ю. Щербак. Он предложил на ближайшем Съезде аннулировать президентскую форму правления, распустить Кабинет министров, ВС и сам Съезд и заняться созданием Евроазиатского экономического сообщества и военно-политической организации типа НАТО (Там же. — С. 12—13).

²¹ Центр «полностью изжил себя, — сказал Л. Тер-Петросян. — Центр мертв, Центр покончил жизнь самоубийством. И сейчас реанимировать этого мертвеца — значит воссоздать опасность той катастрофы, которая случилась» (Там же. — С. 11).

²² «Никаких роспусков государственной власти союзного уровня сегодня допускать нельзя», — настаивал А. Собчак. — Иное дело — обновление этих органов, ликвидация «элементов той системы, которая всех нас душила», отмена закона о дополнительных полномочиях президента, которым пытался воспользоваться ГКЧП, и т. д. (Там же. — С. 24—27).

²³ У нас должны быть «сильные, крепкие, демократичные» союзный президент и парламент, «не должно быть вакуума союзной власти», иначе «завтра люмпен-пролетариат и голодный народ сметет всех нас: и Горбачева, и Ельцина, и украинских руководителей», — призывал Д. Худоназаров (ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 4. — 1991. — 27 авг. — С. 36).

²⁴ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 5. — 1991. — 27 авг.—

С. 25.

²⁵ ВС СССР. Внеочередная сессия: Бюллетень № 9. — 1991. — 29 авг.— С. 4—6.

²⁶ Из выступления ленинградского депутата А. Щелканова. В том же ключе высказался Рой Медведев: «Как-то странно видеть из зала и со стороны, как сидящие в президиуме представители исполнительной власти не отчитываются перед Съездом, ...а отчитывают и наставляют законодателей» (Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 3. — 1991. — 2 сент. — С. 22, 12).

²⁷ Одиннадцатым был представитель Грузии, который участвовал в работе, но заявления не подписал.

²⁸ Тексты указанных документов см.: Россия сегодня. Политический портрет в документах. 1991—1992. — М., 1993. — Кн. 2. — С. 51—58.

²⁹ Требование признать независимость республик и нерушимость их границ было едва ли не главным мотивом в выступлениях руководителей Украины, Белоруссии, Азербайджана, Киргизии и многих депутатов.

³⁰ Тем самым был торпедирован принцип равенства избирателей (Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 2. — 1991. — 2 сент. — С. 7).

³¹ Там же.

³² Постановление было принято 1699 голосами при 24 против и 49 воздержавшихся, закон — 1682 голосами при 43 против и 63 воздержавшихся (Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 6. — 1991. — 5 сент. — С. 7, 12).

³³ Там же. — С. 11.

³⁴ Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 2. — 1991. — 2 сент. — С. 12—13.

³⁵ Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 5. — 1991.— 4 сент. — С. 10, 13.

³⁶ Выступление Г. М. Петрук-Попика // Внеочередной V Съезд народных депутатов СССР: Бюллетень № 3. — 1991. — 3 сент. — С. 26.

³⁷ ВС России истолковал принятые решения так, что ему дано исключительное право формировать российскую квоту в ВС Союза, в том числе, заполняя вакансии российскими депутатами. Среди моих коллег началось соперничество за дополнительный, вчера еще формально более высокий статус. Я говорил некоторым из них, что это пустые хлопоты.

³⁸ Строго говоря, это была вторая половина V Съезда, первая часть которого прошла 10—17 июля в совершенно другой, доавгустовской политической ситуации.

³⁹ Ельцин Б. Записки президента. М., 1994. — С. 165—166.

⁴⁰ За эту поправку был подан 541 голос, 308 депутатов высказались против, 47 воздержались. В ней и на этот раз усматривали «нарушение прав автономий». Для изменения Конституции был необходим 701 голос (Пятый [внеочередной] СНД РСФСР: Стенографический отчет. — Т. 2. — М., 1992. — С. 343).

⁴¹ От Москвы в ВС вошли Б. Золотухин, О. Румянцев и В. Шейнис, от Ленинграда — В. Варов, от Свердловской области — С. Иванов и т. д. (Пятый [внеочередной] СНД РСФСР. — Т. 3.— М., 1992. — C. 275—279).

⁴² Там же.— С. 8—11.

⁴³ «Давайте хотя бы вот в такой усеченной форме постараемся поставить на голосование», — сказал Хасбулатов (Пятый [внеочередной] СНД РСФСР. — Т. 2. — С. 35, 37, 46—48, 121—122, 231—235, 456).

⁴⁴ Там же. — Т. 3. — С. 145, 152.

⁴⁵ Там же. — С. 155.

⁴⁶ В данном проекте их предполагалось объединить в два-три десятка земель (вскоре от этого замысла КК откажется), а «автономы» настаивали, что равноположенной каждому из их образований может быть лишь Русская республика, в которую войдут все края и области.

⁴⁷ Там же. — С. 173—174.

⁴⁸ Там же.— С. 162—163.

⁴⁹ Там же. — С. 180. Вскоре после V съезда Хасбулатов не преминул высветить собственные заслуги в разработке новой Конституции. С нескрываемой ревностью он возразил корреспонденту, назвавшему проект, как тогда повелось, «румянцевским» — «Его уже можно назвать и хасбулатовским. Потому что почти на три четверти я переделывал его сам» (Независимая газ. — 1991. — 27 но-яб.). Мягко говоря, это было очень сильное преувеличение.

⁵⁰ Пятый (внеочередной) СНД РСФСР. — Т. 2. — С. 4—29. Основные тезисы речи подготовила команда Гайдара, с которым президент уже договорился о вхождении в правительство (Гайдар Е. Дни поражений и побед. — М., 1996. — С. 109), но на том, как она была написана и произнесена, лежал отпечаток высокого мастерства спичрайтеров Ельцина и его личного стиля лучших времен — энергичного, жесткого, покоряющего откровенностью, уверенностью и силой.

⁵¹ Гайдар Е. Указ. соч. — С. 105.

⁵² Во всяком случае, уже в середине 1992 г. он иначе оценивал время, потребное для получения социальной отдачи от реформ. Улучшения жизни, сказал он корреспондентам, «в этом году ожидать пока рано» (Лит. газ. — 1992. — 27 июля).

⁵³ Пятый (внеочередной) СНД РСФСР. — Т. 2. — С. 396, 366—367, 300—

301.

⁵⁴ Там же. — Т. 3. — С. 40—41, 263—264. За постановление проголосовали 876 депутатов, против — 16, 17 воздержались.

⁵⁵ Там же. — С. 263—267.

⁵⁶ Там же. — Т. 2. — С. 303.

⁵⁷ Там же. — С. 384—385.

⁵⁸ Там же. — С. 20.

⁵⁹ «У Хасбулатова, как политического деятеля, было два безусловно сильных качества, — напишет позже о Хасбулатове, когда тот уже вполне освоился в председательском кресле, Гайдар. — Это прекрасное понимание аппаратной интриги и умение манипулировать людьми. Я с чувством, близким к восхищению, следил за тем, как, жестко распределяя блага, чередуя кнут и пряник, играя на слабостях депутатов, на их мелких интересах, он день за днем укреплял свой контроль над Верховным Советом... Мне кажется, что Хасбулатов внутренне ощущал суть сталинской технологии власти, может быть, осознанно или неосознанно, пытался смоделировать и использовать ее» (Гайдар Е. Указ. соч. — С. 171—172).

⁶⁰ Запись на собрании депутатов блока «ДемРоссия» 27 октября 1991 г. — Архив автора.

⁶¹ Пятый (внеочередной) СНД РСФСР. — Т. 2. — С. 115. Хасбулатов решительно отказался выступить в тандеме с Бабуриным. На вопрос, готов ли он в случае избрания предложить Бабурина на пост своего первого заместителя, Хасбулатов под аплодисменты части зала решительно ответил: «Нет, не готов!» (Там же. — С. 92). Думаю, что это добавило ему какое-то число голосов колеблющихся демократов.

⁶² Там же. — С. 24.

⁶³ Там же.— С. 7, 28.

⁶⁴ Там же. — Т. 3. — С. 286.

⁶⁵ Взаимоотношения «героя» и выдвинувшей его среды («Джохар: Миф о герое и дьяволе») обстоятельно проанализированы в исследовании В. Тишкова (Общество в вооруженном конфликте: Этнография чеченской войны. — М., 2001). «Дудаев в Чечне никогда не жил, чеченский язык знал неважно, историю края и своего народа выучил из случайных текстов, а верующим мусульманином он вообще никогда не был, — пишет Тишков. — Зато в Чечено-Ингушетии каждый новый “свой” генерал. отслеживался внимательно. Они пополняли копилку “национальной гордости” в “дружной семье” советских народов» (C. 252).

⁶⁶ Согласно переписи 1989 г. нечеченское население ЧИ АССР составляло свыше 42%, а если не считать ингушей — около 30% (подсчитано по: Численность, возрастной и национальный состав населения РСФСР. — М., 1990. — С. 20, 185, 190).

⁶⁷ «Многие участники митинга на площади шейха Мансура, — рассказывает В. Тишков, — ежедневно получали по 100 рублей (по тому времени достаточно значимая сумма), специально забивался скот, и на площадях постоянно варилось мясо» (Тишков В. Указ. соч. — С. 210).

⁶⁸ Оценка В. Тишкова, опирающегося на материалы комиссии Совета безопасности России, еще более категорична: «Москва сыграла решающую роль в свержении старой власти и в приходе к власти национал-радикальных элементов» (Тишков В. Указ. соч. — С. 212).

⁶⁹ Материалы специальной комиссии ГД ФС РФ. 1994—1995. Были заслушаны десятки свидетелей и собраны ценные документы. Однако комиссия не смогла выработать единого доклада. Наряду с текстом, подписанным председателем комиссии С. Говорухиным и рядом ее членов, депутатам раздали документ «Политические аспекты отношений федеральных органов власти Российской Федерации с Чеченской республикой в 1990—1995 годах», подготовленный В. Шейнисом и экспертом комиссии В. Коганом-Ясным. Материал подписали также члены комиссии Б. Золотухин (от «Выбора России») и Ю. Воевода (от «Новой региональной политики»). — Архив автора.

⁷⁰ Четвертая сессия ВС РСФСР. Совместное (внеочередное) заседание Совета Республики и Совета Национальностей: Бюллетень № 1. — 1991. — 10 но-яб. — С. 9—10.

⁷¹ Филатов С. Совершенно несекретно: Кулуары российской власти. — М., 2000. — С. 80.

⁷² Из выступления на IV сессии ВС РСФСР (Четвертая сессия... Бюллетень № 1. — 1991. — 10 нояб. — С. 13—14).

⁷³ Там же. — С. 17, 20, 26.

⁷⁴ Там же: Бюллетень № 2. — 1991. — 11 нояб. — С. 7, 5.

⁷⁵ Там же: Бюллетень № 1. — 1991 — 10 нояб. — С. 26.

⁷⁶ Там же. — С. 24—26.

⁷⁷ Там же: Бюллетень № 2. — 1991. — 11 нояб — С. 29.

⁷⁸ Там же. — С. 12.

⁷⁹ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 137.

⁸⁰ К российским колониям он отнес всю азиатскую часть страны, включая Сибирь и Дальний Восток (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 27. — С. 377; Т. 28. — С. 270, 275, 276, 278, 280—281).

⁸¹ Впервые я столкнулся с агрессивной риторикой об «ограблении» России в пользу союзных республик во время избирательной кампании 1990 г. Национал-патриоты оперировали данными о десятках миллиардов рублей, якобы ежегодно уходящих на дотации республикам. Аналогичные обвинения — уже по адресу России — я не раз слышал потом во время поездок в республики.

⁸² Известия. — 2002. — 9 дек.

⁸³ Госсовет создали вместо Совета безопасности в качестве временного высшего органа управления СССР — до подписания нового Союзного договора. В состав этого органа вошли президенты (первые лица) СССР и союзных республик.

⁸⁴ Эпоха Ельцина. — М., 2001. — С. 164—167.

⁸⁵ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 138. Раскрывая то ли свои задние мысли, то ли придуманное задним числом, Ельцин замечает: «...уж если не подписали главы республик, то с какой стати такой проект поддержат Верховные Советы?» (Там же. — С. 149). Горбачев, напротив, был уверен, что договор был бы ратифицирован, если бы им занялись республиканские парламенты. (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 595).

⁸⁶ Горбачев М. Жизнь и реформы. — М., 1995. — Кн. 2. — С. 584, 601.

⁸⁷ Проект Договора о Союзе Суверенных Государств, направленный М. Горбачевым в Верховный Совет РСФСР 25 ноября 1991 г. — Архив автора.

⁸⁸ Число бывших советских республик, согласившихся впоследствии войти в состав Содружества (Алма-Атинскую декларацию подписали 11 государств), было даже больше присутствовавших на заключительном этапе в Ново-Огареве.

⁸⁹ Заявление глав государств Республики Беларусь, РСФСР, Украины. Соглашение о создании Содружества независимых государств // Россия сегодня.... — Кн. 2. — М., 1993. — С. 60—61. Если беловежские переговорщики действительно верили в то, что можно сохранить «государство без какого-либо политического центра», как говорил Кравчук (Пихоя Р. Советский Союз: История власти. 1945—1991. — М., 1998. — С. 706), то это не делает чести ни их исторической образованности, ни политической проницательности.

⁹⁰ Ельцин Б. Указ. соч. — С. 151.

⁹¹ Эпоха Ельцина. — М., 2001. — С. 164.

⁹² Ельцин Б. Указ. соч. — С. 151, 153; Четвертая сессия Верховного Совета РСФСР: Бюллетень № 21 совместного заседания Совета Республики и Совета Национальностей. — 1991. — 12 дек. — С. 2, 3.

⁹³ Общая газ. — 2001. — 15—21 марта.

⁹⁴ Грачев А. Горбачев. — М., 2001. — С. 404—406.

⁹⁵ Отвечая на вопрос П. Лобкова, почему он не применил силу для защиты Союза в декабре 1991 г., Горбачев сказал: «Я был сторонником демократических методов и не мог сойти с этого пути. И к тому же не на кого было опереться: Шапошников (министр обороны СССР. — В. Ш.) уже сговорился с той стороной (Телепередача «СССР. Последние дни». — НТВ, 24 декабря 2001 г., 19:55). В несколько иной тональности зондаж, предпринятый Горбачевым в ноябре, описал сам Шапошников:

« — Вы, военные, берете власть в свои руки, “сажаете” удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и потом уходите в сторону.

— И потом прямо в “Матросскую тишину”, можно с песней, — вставил я, — ведь в августе нечто подобное уже было!

— Что ты, Женя, — сказал Горбачев, — я тебе ничего не предлагаю, я просто излагаю варианты, рассуждаю вслух» (Шапошников Е. И. Выбор. — М., 1995. — С. 137—138). Вряд ли, однако, за «рассуждениями вслух» стояли какие-то серьезные намерения. В декабре, между Беловежьем и конференцией в Алма-ате, Горбачев дал пространное интервью В. Третьякову, в которм заявил: «Политик, который встанет на путь использования вооруженных сил для достижения своих политических целей. должен быть проклят. Та политика, которая рассчитывает пустить в ход танки, не достигнет своей цели. Это тупик» (Независимая газ. — 1991. — 14 дек.).

⁹⁶ Вот один из них. В ст. 11 Соглашения поторопились записать, что «на территориях подписавших его государств не допускается применение норм третьих государств, в том числе бывшего Союза ССР». Если бы это положение попытались реализовать, немедленно возник бы зияющий правовой вакуум, ибо важнейшие вопросы социальной жизни, в том числе многие права и свободы граждан, регулировались тогда союзным законодательством.

⁹⁷ Общество оказалось настолько равнодушным к судьбе Горбачева и союзного Центра, что не разделило его понятного негодования: «То, что вы сделали за моей спиной, согласовав с президентом Соединенных Штатов, — это позор, стыдобища!», — сказал он Ельцину, узнав, что Бушу о принятых решениях сообщили раньше, чем президенту СССР (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 599).

⁹⁸ Алма-Атинская декларация и другие документы СНГ. 21 декабря 1991 г. — Россия сегодня. — Кн. 2. — С. 61—63; архив автора.

⁹⁹ Запись встречи группы депутатов с Г. Бурбулисом, А. Козыревым и С. Шахраем 9.12.1991 г. в Белом доме. — Архив автора.

¹⁰⁰ Заявление Комитета конституционного надзора СССР. 11 декабря 1991 г. — Архив автора.

¹⁰¹ Заявление правительств Республики Беларусь, Российской Федерации и Украины о координации экономической политики. 8 декабря 1991 г. — Архив автора.

¹⁰² Верховный Совет РСФСР. IV сессия: Бюллетень № 21. — 1991. — 12 дек. — С. 2—27.

¹⁰³ Я тоже принял участие в этом безумии. Правда, я отказался поддержать денонсацию Союзного договора 1922 г. и высказал ряд соображений, которые и сейчас кажутся мне вескими: об оговорках ВС Украины, о необходимости сохранить открытые границы и общее командование стратегическими вооруженными силами, о форсированном создании координирующих экономических структур. Но, немного поколебавшись, проголосовал за ратификацию Соглашения, полагая, что только на этом рубеже и можно было остановить дальнейший распад (Верховный Совет РСФСР. IV сессия: Бюллетень № 21. — 1991. — 12 дек.— С. 13—14).

¹⁰⁴ До последнего момента, уже после Беловежских соглашений, Горбачев надеялся, что Верховные Советы республик с ними не согласятся. Только он, вероятно, принимал эти парламенты всерьез (Правда. — 1995. — 16 авг.; Новая жизнь. — 2002. — 12 окт.).

¹⁰⁵ Reddaway P., Glinski D. The Tragedy of Russia’s Reforms. — Washington, D. С., 2001. — Р. 225.

¹⁰⁶ Попов Г. Снова в оппозиции. — С. 269.





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---