Глава 8. На пути к Августу

Вот если бы только не август,

Не чертова эта пора!

Александр Галич

КРИЗИС... КОНФЛИКТ? КОМПРОМИСС?

Семь с половиной месяцев 1991 г., вплоть до августовского путча, были насыщены событиями, как никогда прежде. Две репетиции госпереворота: в январе в Прибалтике и в марте в Москве. Три пленума ЦК КПСС в январе, апреле и июле, в ходе которых отчетливо обнаружилась изоляция Горбачева и бессмысленность присутствия в руководящих органах партии немногих оставшихся там прогрессистов. Три Съезда народных депутатов России. Хотя игра на них шла с переменным успехом, главный выигрыш доставался Ельцину и его наспех формировавшейся команде и лишь косвенным образом — российским демократам. В марте — два референдума, бесполезный союзный и весьма результативный российский. Выборы российского президента в июне, которые стали завершением мартовского референдума и, по сути, еще одним референдумом, во многом предопределившим ход событий на последующие два с половиной

года. И это еще не полный перечень узловых моментов на пути к Августу.

Три августовских дня рассекли надвое не один только 1991 г., но и все время, столь многообещающее вначале и принесшее далеко не только сладкие плоды. Поэтому предшествовавшие тем дням месяцы видятся как неотвратимое движение к развязке. Если история не знает сослагательного наклонения, то события могли разворачиваться только так, как они действительно происходили, и их исход был более или менее предрешен. Если же исходить из того, что страна в очередной раз оказалась перед альтернативой, миновала несколько исторических развилок, на каждой из которых она могла двинуться по иному пути, то события первых семи месяцев 1991 г. содержат не только известный ответ, но и задают немало вопросов, в которых еще предстоит разобраться историкам.

К 1991 г. сложились две большие противостоящие друг другу коалиции. Консервативный лагерь, вобравший в себя часть партийных реформаторов начала перестройки, был ориентирован на «планово-рыночную» систему и приоритет госсобственности, сохранение союзных суперструктур и контроля высших инстанций КПСС над государственными органами. Их противники на улицах и площадях, в российском парламенте бились за радикальный переход к рынку, департизацию государственной власти и суверенитет республик. Жестокой схватки между ними, по-видимому, избежать было нельзя. Потому что затронуты были коренные, сущностные, непримиримые интересы. Потому что силы противостоявших коалиций казались их участникам если и не равными, то соизмеримыми, и потому каждая из них была ориентирована не на хлипкий компромисс, а на решительную победу. Потому что в обеих коалициях тон все более задавали радикальные элементы. Потому что таковы были политическая культура и историческая традиция в нашей стране. Поэтому надежды на прочный, долговременный компромисс — если у кого-нибудь таковые еще сохранялись — были иллюзорны.

Однако предрешено было далеко не все. Нельзя было заранее сказать, где пройдет линия разлома и в обществе, и в партийногосударственных структурах. Насколько тотальным будет поражение одной из сторон? В какой мере жертвой в борьбе за власть станет Союз ССР? Что станет с партией: вернет она себе прежнюю роль, рухнет или же даст строительный материал для многопартийной системы? Когда — раньше или позже — конфликт войдет в острую фазу? Наконец, на кого из участников борьбы работало время?

В предавгустовский период основным рубежом во времени и пространстве стала последняя декада апреля, когда декларация «9 + 1» (ее подписали руководители девяти из пятнадцати республик, еще готовые связать свое будущее с какой-то формой реформированного Союза, и союзный президент) положила начало так называемому ново-огаревскому процессу. До того маховик конфликта раскручивался с нараставшей силой и быстротой. После того появилась некоторая надежда, как вскоре оказалось — призрачная, на еще один компромисс — мирное перераспределение власти. Политический процесс явил стране ее лидеров в новом облике. Горбачева, как казалось, выразившего готовность к сдаче, хотя бы и частичной, тех позиций, отстаивание которых в предыдущем году привело его к видимому альянсу с реваншистами. И Ельцина, выступившего в непривычной для него миротворческой роли. Но инерция противостояния и деструктивных процессов, набравшая силу в предшествующие месяцы, была столь велика, что общество, массовые участники борьбы или не заметили этого сдвига на верхушке политического Олимпа, или не придали ему должного значения. Более того, в самих союзных государственных структурах, куда перемещалась власть от партии, в правительстве и даже в администрации Президента СССР сложился силовой центр, не удовлетворенный последним политическим зигзагом Горбачева и готовый идти до конца — вплоть до выведения президента из игры. Мне же в те кризисные месяцы эти события виделись так.

ВЗГЛЯД ИЗ 1991 года.

«Что предлагают коммунисты»¹

Прошедший [в январе] объединенный Пленум ЦК и ЦКК КПСС, по всей вероятности, станет заметным явлением даже в динамичном потоке событий нынешней «горячей зимы».

В былые времена пленумы ЦК были важнейшими вехами официальной политической жизни. Не то чтобы на них вырабатывался или хотя бы всерьез обсуждался курс партии. Несколько сот номенклатурных работников созывались, чтобы выслушать решения, принятые высшими иерархами, и легитимизировать их от имени всей партии.

В последние годы положение изменилось: линии размежевания, разделившие многомиллионную массу «единомышленни-ков-коммунистов», все отчетливее проявляются и на пленумах. Атаки справа на реформаторов в партийном руководстве стали более явными и яростными. Тем не менее М. Горбачев и его ближайшие помощники сохраняли известную свободу рук для продолжения избранного курса, несмотря на его срывы и откаты. Похоже, что последний пленум обозначил новое соотношение сил в официальных структурах КПСС. Уход из партии лидеров и преобладающей части актива демократического движения, вытеснение из ее руководящего ядра таких видных «архитекторов перестройки», как А. Яковлев и Э. Шеварднадзе, перестановки в политбюро и возникновение бастиона правоконсервативных сил в лице КП РСФСР предопределили глубокий и, скорее всего, необратимый сдвиг. Меняя политические ориентиры, пленум приступил к оформлению этого сдвига. «Теперь уже ясно всем, что перестройка, задуманная в 1985 году... не состоялась, — заявил на пленуме И. Полозков. — Так называемым демократам удалось подменить цели перестройки, перехватить инициативу у нашей партии». Если руководящий штаб партии именно так оценивает итог, к которому пришли страна и партия к исходу шестого года перемен, если «КПСС не сумела вовремя разглядеть начало перерождения перестройки», — а И. Полозков слишком заметная фигура в новом руководстве, чтобы расценить его заявление как полемический перехлест, — то проводившийся до сих пор курс нуждается не в частичной корректировке, а в радикальном пересмотре. Конечно, в выступлениях на пленуме сохраняется — и будет сохраняться, пока повороту пытаются придать плавный характер, а глава государства и партии остается на своем посту, — известная толика «перестроечного» словаря. Но в политическую лексику вводятся новые и не забытые еще старые понятия и лозунги, призванные не просто остановить продвижение нашего общества вперед, а отбросить его на те рубежи, где был взят якобы неверный старт.

Итак, что же нам предлагают?

В экономике, подтверждая «вхождение в рыночные отношения», продолжают досылать снаряды в загубленную их же стараниями программу действительного перехода к рынку «500 дней» и отметают критику мер, которые носят антирыночный характер,

В политике — поразительно, но факт, — обозначив скороговоркой готовность к диалогу и компромиссу, вновь заявляют претензии на монопольное обладание властью: «Ни о какой многопартийности у нас сейчас не может идти речи».

В межреспубликанских отношениях — сведение глубокого и сложного общественного конфликта к проискам «националистов и сепаратистов», сохраняющаяся протекция организаторам самозванных «комитетов общественного спасения» в Прибалтике, повинных в попытке путча.

Во внешней политике — нажим на государственные органы с тем, чтобы изменить позицию СССР в ООН, вывести нашу страну из широкого международного фронта, только и способного образумить агрессора теми средствами, которые доступны пониманию диктаторского режима².

В идеологии — возврат «классового подхода» и «классовых ценностей», разжигание социальной ненависти к тому нарождающемуся предпринимательскому слою, без которого не может быть рынка, запугивание людей, задавленных монополиями, административными и квазирыночными структурами (куда устремляются также и партийные капиталы), якобы угрожающей им «диктатурой частного капитала».

Так выглядит эта привлекательная программа. Для того, чтобы она была принята не только пленумом, но всей партией, и не просто принята, а реализована в деятельности партийных организаций, необходимо привести к порядку и саму партию. На этот счет предусмотрены соответствующие меры: индивидуальные собеседования с членами КПСС (кто их станет проводить?), сбивание партийных депутатских групп в Советах с секретарями райкомов и обкомов во главе, перерегистрация отдельных парторганизаций, борьба с теми, кто пытается «подбросить партии новые или реанимированные старые темы для дискуссии»...

Не будем строить иллюзий: взят курс на отсечение от партии тех, кто противится окончательному захвату партии правоконсервативными силами. Тех, кто не уйдет сам, надо полагать, «уйдут». Не об этом ли предупреждает грозное предостережение Шаталину, внесенное в постановление пленума?

А что же Президент и генеральный секретарь партии? Осознает ли он, что уход левого крыла делает его окончательно заложником правых сил, которым он нужен лишь до времени и которые не преминут от него избавиться?

На мой взгляд, тактический выигрыш Горбачева на XXVIII съезде КПСС был, если следовать логике политической эволюции в 1985—1987 гг., и его стратегическим просчетом. Быть может, уже непоправимым. И все же то, что на последнем пленуме он не выступил с заглавным политическим докладом и тем самым, возможно, захотел как-то дистанцироваться от «пира победителей», оставляет проблеск надежды. Проблеск, который тускнеет с каждым днем.

«До и после времени “Ч”»³

— Приходится слышать, что приход авторитарных форм правления неизбежен, что это закономерность и можно только сделать этот процесс менее болезненным. Последние события подтверждают эти прогнозы... Как будут действовать демократы в условиях диктатуры?

— Я вовсе не считаю приход авторитаризма абсолютно неизбежным. Конечно, если выстроить логическую цепочку последних действий союзного руководства, принять во внимание предостережения, с которыми выступали бывшие соратники Горбачева — Шеварнадзе, Яковлев, Шаталин, то развитие событий именно в этом направлении выглядит вполне вероятным. Но вероятность еще не означает предопределенность. Первейшая задача демократов — воспрепятствовать такому повороту к авторитарному режиму, при котором будут отняты главные завоевания так называемой перестройки — гласность, возможность относительно свободной деятельности демократических организаций и т. д. Потому демократам сегодня необходимо представлять, что делать, чтобы все же помешать установлению диктатуры, и как действовать, если время «Ч» все же наступит.

Начну, как это ни покажется странным, с ошибок и просчетов самих демократов. Думаю, что, придя к власти (или разделив власть) в ряде регионов страны, они принесли с собой многие черты прежнего мышления, прежнего поведения, прежней организации. Демократы во многом ведут себя как оппозиция, действующая в условиях тоталитарного режима. Сфера деятельности, к которой они привыкли, — преимущественно митинговая. Придумать резкий, хлесткий термин, «задевающий за живое» оппонента, выбросить зажигательный лозунг... Увы, и на сегодняшний день дело зачастую этим и ограничивается.

Примеры очевидны. Возьмите Верховный Совет России. После овладения ключевым постом — Председателя Верховного Совета РСФСР, принятия Декларации о государственном суверенитете республики среди демократов воцарилась эйфория. Она и помешала заняться таким первостепенным вопросом, как формирование российского правительства. Фактически оно было создано вне той политической культуры, которую выработал мировой парламентаризм.

Как правило, после парламентских выборов правительство формируется победившей политической партией. Эта партия имеет не митинговую, а конструктивную программу общественных преобразований, которая предусматривает различные варианты развития событий и реагирования на них. Такой программы у победивших демократов не было, но надо было немедля заняться ее созданием. Ведь среди сторонников демократических перемен было немало ученых, интеллектуалов, готовых работать над этой программой. Но опять подвела организация.

Мировая практика свидетельствует, что есть выход и тогда, когда невозможно по тем или иным причинам создать правительство, опирающееся на прочное парламентское большинство. В таком случае создается правительство специалистов с ограниченной задачей, на ограниченный срок — при поддержке или нейтралитете парламентского большинства. Нынешнее же российское правительство — это не правительство специалистов, не правительство, опирающееся на какие-то партийнополитические структуры. В значительной степени — это случайное правительство, состоящее из случайных людей, которых пришлось подбирать по-дилетантски, в пожарном порядке. В одних случаях выбор оказался удачным, в других — не очень, в третьих — совсем неудачным.

К числу очевидных просчетов российского парламента и правительства можно отнести и то, что они как бы взяли на себя (причем совершенно необоснованно) часть ответственности за провал программы «500 дней». (Хотя вся вина лежит на союзном Верховном Совете и Президенте, который отступился от нее в последний момент). В результате — уход из республиканского Совмина таких радикально настроенных людей и выдающихся специалистов, как Явлинский и Федоров.

Из-за организационной расхлябанности демократов оказались сорванными попытки провести на республиканском Съезде народных депутатов или заседании Верховного Совета ряд важных решений. Вспомним хотя бы историю с неизбранием Шахрая заместителем Председателя Верховного Совета. Не хватило каких-то 27 голосов, а в это время в зале заседаний отсутствовало около двухсот депутатов. Аналогичный случай произошел в ВС России в первый день обсуждения резолюции о политическом положении в стране (в связи с событиями в Прибалтике), для принятия которой не хватило всего нескольких голосов. В это время отсутствовало около семидесяти депутатов. По какому бы варианту ни пошло развитие страны, несомненно одно: организационный «недуг» демократам придется изживать, если они действительно ставят перед собой серьезные цели.

Проблемы организации, кадров, структурированности демократического движения — вот чем нужно заняться безотлагательно. Но мы по-прежнему делаем вид, что демократическое движение — это какое-то общее собрание, клуб, в котором можно работать, а можно числиться.

Для того чтобы противостоять мощному аппарату КПСС, который все очевиднее переходит — это показал последний пленум ЦК — под контроль правых сил, лелеющих идею политического реванша, необходимо иметь более четкую, дисциплинированную организацию. Если же этого не будет сделано, то демократов ожидают серьезные испытания. Правда, радует, что многие люди в нашем движении это начинают понимать, о чем говорит прокатившаяся после московской демонстрации 20 января волна создания ячеек «Демократической России» на московских предприятиях, в учреждениях и институтах.

— В свое время демократы выступали против «демократического централизма» как принципа организационного строения партии, боролись за департизацию производства. Означают ли ваши сегодняшние высказывания, что позиция корректируется?

— Я понимаю, что такой вопрос закономерен, и готов на него ответить. Я был и остаюсь противником централизма, если понимать под централизмом парадные съезды, отбор ораторов, безраздельное господство руководящих органов над всеми членами партии, номенклатурный принцип утверждения на государственные должности, занятие определенных постов только членами партии и т. д.

Иное дело — ответственность людей, которые добровольно вступили в общественную организацию, а значит, отдавали себе отчет в том, что они будут нести определенную ответственность. Подчинение меньшинства большинству в некоторых случаях тоже необходимо. На Западе известна практика, когда парламентская фракция разрешает тому или иному члену воздержаться при голосовании или не участвовать в нем, если он имеет свою точку зрения, отличную от партийной.

Теперь по вопросу о департизации. Действительно, на заседании Конституционной комиссии Верховного Совета РСФСР некоторые ее члены настаивали на запрете деятельности политических партий на государственных предприятиях, в учебных учреждениях и т. д. Они считают, что компартия слишком укоренилась на производстве, и сохранение ее структур не даст развиться структурам других партий. Если бы такая точка зрения возобладала, то демократы получили бы временный выигрыш, который вскоре бы вернулся бумерангом. Реальные связи между людьми, особенно в условиях больших и средних городов, — это производственные связи. Было бы непрактично выступать за организацию партийных ячеек только по месту жительства — в наших-то условиях, когда человек не знает даже, кто живет в его подъезде.

На мой взгляд, департизация должна распространяться только на ограниченный круг учреждений — органы госбезопасности и внутренних дел, армию, суды, прокуратуру. Сюда же должен быть включен перечень высших государственных постов. Занимающие их приостанавливают членство в той или иной партии. Вовсе не обязательно выходить, пусть даже временно, из партии министру — это требование покажется абсурдным, как только мы начнем формировать правительство на партийной основе. Думаю, можно разрешить находиться в той или иной партии и рядовому работнику милиции или даже офицеру — но с условием: не создавать по месту работы партячейки.

— Организационное единство, сплочение «Демократической России», продуманная расстановка кадров в тех властных структурах, которые находятся под контролем демократов... и мы сможем противостоять наступающей диктатуре?

— Необходимо также наладить контроль российского правительства над финансово-кредитной системой и органами государственного принуждения. Иначе решения Верховного Совета РСФСР окажутся неосуществимыми.

Своим указом об изъятии из обращения 100-рублевых и 50-рублевых купюр Президент и союзное правительство показали, в чьих руках находятся важнейшие рычаги экономики. Конечно, введение собственной кредитно-банковской системы, собственной валюты — дело непростое, оно связано с колоссальными вздержками. Но если в ближайшие месяцы не удастся достигнуть с Центром договоренности, на этот шаг все-таки придется пойти. Иначе демократам так и не удастся изменить положение, при котором реальная власть принадлежит союзному правительству, а ответственность за экономические провалы возлагается на них. Надо добиваться, чтобы как можно больше предприятий из союзного подчинения перешло в республиканское, включилось в экономические связи, организуемые Российской Федерацией.

Однако пока нам нечего будет противопоставить центральному аппарату подавления, ситуация коренным образом не изменится. Россия должна иметь собственные органы национальной безопасности, внутренних дел, национальную гвардию. Только тогда она станет сильной республикой. И Центр это прекрасно понимает. Отсюда — его реакция. Вы заметили: несколько ни к чему не обязывающих заявлений Ельцина на этот счет вызвали настоящую истерию в газетах типа «Советская Россия», «Правда» и им подобных. Другой союзной республике, скажем, той же Грузии, Молдове, или республикам Прибалтики оказалось куда легче создать свои вооруженные формирования, чем России. Или возьмите такой пример. Положение русскоязычного меньшинства в Прибалтике совершенно несопоставимо с положением осетин и абхазов в Грузии или армян — жителей Нагорного Карабаха. Почему же такая болезненная, опережающая реакция в одних случаях и полнейшая апатия в других?

Все дело в том, что позиция союзного руководства диктуется отнюдь не абстрактными соображениями защиты прав угнетенного меньшинства. Она диктуется политическим расчетом, когда интересы того или иного народа — всего лишь фигуры на шахматной доске.

Резюмирую. Если демократы не обеспечат контроль над тремя составляющими власти: кадрами, финансово-кредитной системой и органами государственного принуждения, то они потеряют даже ту власть, которую сейчас имеют. Вот тогда диктатура придет неминуемо...

— Все же представим худшее: она пришла...

— И вот здесь вступают в действие те автономные структуры, которые уже теперь должны создаваться демократическим движением. Возможно, что в день или, вероятнее всего, в ночь «X» значительная часть народных депутатов России, Московского, Ленинградского и некоторых других советов, руководителей демократического движения одним ударом будет «выведена из игры».

Скажем, интернирована, как это произошло в Польше в 1981 году. Сходный вариант я считаю наиболее вероятным в нашей стране. Массовый террор, как в 37-м году, думаю, невозможен. До тех пор, пока будут восстановлены прерванные связи, выдвинуты новые лидеры и т. д., надо, чтобы локальные структуры действовали так, как действуют люди в условиях аварии на предприятии или на корабле. Когда масштабы катастрофы еще неизвестны, но в то же время каждый знает, что должно предпринимать. Первым делом, вероятно, пройдут кампании гражданского неповиновения. Но я бы не считал правильным какие-либо насильственные действия людей в защиту попранной Конституции. В условиях, когда на улицы выйдет вооруженная армия, было бы просто преступно толкать молодых, горячих людей в лучшем случае — под приклады, в худшем — под пули. Повторяю: действия демократов должны носить максимально непровоцирующий, ненасильственный характер.

Может быть, станет возможной всеобщая политическая забастовка. Насколько она будет массовой и длительной — настолько и эффективной. В Боливии, например, в 70-е годы массовая всеобщая забастовка трудящихся заставила отказаться от власти организаторов только что свершившегося военного переворота. Но я допускаю, что всеобщая забастовка может и не удаться. В любом случае надо быть готовым к тому, чтобы развернуть деятельность самиздата, подпольных радиостанций, наладить обмен информацией, в том числе и ее передачу за рубеж.

Думаю, что вскоре после переворота возникнут процессы, с которыми власти не смогут совладать. Его организаторы могут на время подавить политические и гражданские права. Но они не в состоянии вывести страну из глубокого экономического и социального кризиса. (Пример — режим Ярузельского в 1981—1987 годах в Польше.) Вот тогда-то и понадобятся на предприятиях, в трудовых коллективах люди, способные стать лидерами новой демократической волны. Таких людей уже сейчас надо готовить в организациях «Демократической России» на предприятиях. Мне придает оптимизма то, что существует ряд факторов, которые не могут поставить под свой контроль организаторы переворота, даже если они этого очень захотят. Нашу экономику невозможно уже вернуть ни во времена брежневского развала, ни в период сталинско-орджоникидзевского «подъема». На административной основе создать рынок нельзя. В наших условиях авторитарная власть неизбежно будет враждебна по отношению к рынку. На худой случай она создаст рынок монополистический.

— «Номенклатурный капитализм»?

— Можно его назвать и так. Это будет капитализм, который не даст решительного экономического подъема, без которого общество не сможет решить самые элементарные проблемы. Это, во-первых. А во-вторых, мы сейчас во многом зависим от поведения Запада, его реакции на происходящие в нашей стране события, его готовности предоставлять кредиты, льготные условия для торговли и т. д. Организаторы реакционного переворота могут на все это не рассчитывать.

Надо сегодня показывать сторонникам диктатуры, что переворот не принесет им ожидаемого успеха, что он может сорваться уже в первые дни и, во всяком случае, не приведет к тем результатам, на которые они рассчитывают. В структурах власти и вокруг них, конечно, есть люди, готовые совершить свое подлое дело. В то же время им не хочется оказаться неудачниками. Напомним этим людям слова Талейрана: «Неудавшихся подлостей люди не прощают».

«Политика не терпит импровизаций»⁴

.. .Когда Горбачев говорит, что хаос ведет к диктатуре, он не запугивает, а излагает свое видение вполне возможной перспективы. Правда, диктатура вряд ли остановит хаос. Более вероятны в случае установления диктатуры те картины, которые были так ярко обрисованы Кабаковым в известном сценарии «Невозвращенец», т. е. диктатура вместе с хаосом, а не вместо него, ибо ни одной проблемы нашей страны в конце XX века даже в среднесрочном плане диктатура решить не сможет.

Поразительно другое: считая этот вариант достаточно вероятным, демократы к нему совершенно не готовятся. Вспомним ситуацию в Польше в канун декабря 1981 года, когда все, казалось бы, предвидели переворот. Я, как и многие другие, думал, что «Солидарность» заготовила какие-то контрходы, параллельные структуры. Но оказалось, что все организационные структуры «Солидарности» были парализованы одним ударом. Другое дело, что через 7 лет политический маятник двинулся в другую сторону. Но 7 лет — это 7 лет... Готовы ли мы к подобному ходу событий в нашей стране? Но даже если не ориентироваться на экстремальную ситуацию, насколько профессионально ведем мы политическую борьбу?

Я бы обозначил четыре актуальных вопроса: стратегия демократических сил, их позиции в структурах власти, организация демократов и проблема лидерства.

Одно из самых расхожих обвинений в адрес демократов заключается в том, что у них нет программы. Это неверно. Программ у демократов тьма, среди них есть несколько вполне дельных. Например, известный план приступа к экономическим преобразованиям — «500 дней» Шаталина—Явлинского. Или то, что предлагал Попов в своей публикации «Что делать?», — чем не программа? Уж во всяком случае не хуже, чем ответы на этот вечный российский вопрос, которые в разное время были даны авторами двух широко известных под таким же названием произведений. Чего нет, так это стратегии. На чем строится стратегия демократов? Все более концентрируется она в сущности на двух пунктах.

Главный стратегический лозунг — это противостояние политике Центра, лозунг, который все более заостряется против Горбачева. Конечно, антигорбачевские лозунги сплачивают миллионы, во всяком случае в Москве — сотни тысяч людей. Но это вообще-то не очень здорово для ответственного политического течения: консолидировать сторонников на базе ниспро-вергательных лозунгов, а не лозунгов позитивных. Когда демократы выходят на улицы и скандируют: «Долой Горбачева!», «Горбачев, вон из Кремля!» — это эффектно, но не слишком конструктивно. Мои претензии к Горбачеву не в том, что он якобы стремится к неуемной власти, а в том, что претендуя хотя бы на словах на позицию политического центра, он на деле такую позицию не занимает, а все более капитулирует под давлением правых троглодитских сил.

Но давайте попытаемся просчитать следующий ход, если Горбачев действительно уйдет в отставку. Разве Горбачев во главе государства — наибольшее зло? Хуже быть не может? И не подыгрывают ли демократы тем силам, которые на прошлом съезде выдвинули безответственную Умалатову, выступая застрельщиками отставки лидера, от которого мы примерно уже представляем, что можно ждать, и замены его — при нынешнем соотношении сил в союзном парламенте — другим лидером, который слабо предсказуем?

Правда, у демократов есть на этот случай второй лозунг. Они предлагают заменить власть президента властью Совета Федерации. Подчас даже восклицают: «Вся власть — Совету Федерации!», хотя ясно, что всю власть нельзя давать никому. Но даже не в столь крайнем выражении этот лозунг у меня вызывает очень серьезные сомнения.

Здесь мы переходим к другому краеугольному камню стратегии, а именно: суверенитету, который демократы сделали чуть ли не исповеданием веры. С моей точки зрения, из этого лозунга выжато уже все или почти все. Спасибо ему, он сделал полезную работу. Но мало что сверх того с суверенитетом, по крайней мере в России (я не говорю о Латвии или Литве), можно еще сделать. Не говоря уже о том, что цепная реакция «суверенитетов» вчерашних автономий подрывает единство Российской Федерации, ведь не хотим же мы и впрямь, как твердят наши политические противники, развала Союза.

Как же можно представить управление Союзом посредством Совета Федерации? Это вообще непрактичная модель для управления единой экономикой, взаимосвязанными социальными процессами. Надо отдать себе отчет в том, что если мы действительно передадим власть Совету Федерации, это может повести к распаду Союза, введению своих валют и т. д., потому что договариваться о конкретных экономических шагах, по поводу тех или иных практических действий в таком разноликом собрании, каким является Совет Федерации, совершенно нереально. Очень скоро мы окажемся перед необходимостью принимать оперативные меры, а они потребуют создания своей банковской, финансовой системы, таможен, границ, своей армии. Я допускаю, что при неблагоприятном развитии событий нас к тому могут вынудить, но все ли мы сделали, чтобы этого избежать? И в особенности этот лозунг непрактичен сегодня. Что такое Совет Федерации? Представьте себе, соберутся, предположим, Кравчук, Снегур, Дементей, Ельцин, Ниязов, Махкамов, Тер-Петросян... Какие они смогут принять решения? Итак, стратегические задачи мы пока сформулировать не сумели.

Второе. Демократы как бы одновременно находятся у власти и не имеют власти в Москве, в Ленинграде, в России. Плохо, что чем дальше, тем больше ответственность за все то, что происходит, в сознании людей возлагается — и не может не возлагаться — на демократов. Хуже то, что демократы действительно должны нести ответственность за провалы и ошибки. И совсем плохо, когда демократы теряют чувство реальности и начинают воображать, что власть у них.

Сложились своеобразные взаимоотношения властных структур, которые далеко не полновластны (я имею в виду правительство Силаева, одинокую за столом Президиума СНД СССР фигуру Председателя Верховного Совета России), с основными организациями демократических сил, т. е. теми их партиями, которые проходят нелегкое становление, и движением «Демократическая Россия». «Горячего телефона», вроде того, который связывает Горбачева с американским президентом и руководителями других крупных государств, у демократов с Ельциным нет. Политический потенциал «Демократической России» не замкнут, как это было на I съезде, на те центры, в которых принимаются решения. Выработка стратегических и тактических решений идет параллельно. С одной стороны, в структурах «Демократической России», в ее Координационном совете, в парламентской фракции и т. д. С другой — в штабе Ельцина. Многих просчетов и ошибок можно было бы избежать, если бы между ними была надежная, повседневная связь, взаимная критика. Ведь даже демократы, постоянно контактирующие с Председателем Верховного Совета, выступают в качестве руководителей его подразделений, а не идеологов и лидеров политического движения, а это не одно и то же.

Третье. Демократы не стали силой, с которой считаются, в том числе и потому, что они плохо организованы. Единственное, что они научились делать на впечатляющем уровне — это проводить многотысячные демонстрации в главных городах. Это неплохо, но этого мало. Что же касается парламентской фракции, то после Съезда она все более превращается в нечто номинальное. Отсутствует самая элементарная дисциплина. В лучшем случае парламентарии правильно голосуют, и то не все и не всегда. Возглавив некоторые комитеты и комиссии, многие активисты демократического движения оказались потерянными для политической работы. В деятельности же комитетов и комиссий демократы несут ответственность за многие решения, в лучшем случае необдуманные, а в худшем — просто позорные...

И четвертое, проблема лидерства. У нас нет ни лидера, ни спаянной высокоавторитетной группы лидеров движения как такового. Без этого нет устойчивости политической партии или движения. Ельцин при всей его громадной популярности все-таки не лидер движения. Он как бы равноположен структурам демократического движения, но не входит в них и не очень зависит от них. А у «Демократической России» нет пока признанного руководящего штаба, который мог бы направлять деятельность организации.

Я очень обрадовался летом 1989 года, когда увидел список пяти сопредседателей Межрегиональной депутатской группы.

Мне казалось, что они взаимно прекрасно дополняют друг друга. Радость оказалась преждевременной. А у нас и вообще нет лидеров, которые бы имели бесспорный авторитет, достаточное влияние и вместе с тем — необходимое умение заниматься черновой работой. Все это, конечно, поправимо. Хотелось бы думать, что болезни эти — от младенческого возраста. Но чтобы лечить болезнь, надо точно поставить ее диагноз...

«Что может Съезд»⁵

Уважаемый президиум, уважаемые депутаты! Я выступаю здесь от имени объединенной фракции социал-демократов и республиканцев.

Но в особенности мне хотелось бы обратиться к своим коллегам из фракции «Коммунисты России», по инициативе которых был созван этот Съезд. Целесообразность созыва этого Съезда была неочевидна с самого начала. В первые дни работы Съезда проявилось немало такого, что на самом деле не укрепляет авторитет нашего Съезда, а скорее дискредитирует его. Тем не менее еще не поздно. Съезд еще может принять ряд важных решений, но для этого необходимо реалистически оценить ситуацию. И именно поэтому мне хотелось бы обратить внимание моих коллег из фракции «Коммунисты России» на реальную ситуацию в стране.

Уважаемые товарищи! Реальность сегодняшнего дня заключается в том, что реформу приходится проводить в неимоверно трудных, исторически беспрецедентных условиях. Есть уходящая социально-экономическая система, и есть система, которая идет ей на смену. Можно эту реальность одобрять, можно ее отвергать, но это — реальность сегодняшнего дня. Давящая реальность сегодняшнего дня — также и многочисленные дефициты, которые вменяют в вину правительству России, призывают заняться ими наш Съезд. Мне хотелось бы напомнить слова академика Сахарова, сказанные без малого два года тому назад на первом Съезде народных депутатов СССР. Андрей

Дмитриевич говорил тогда: «Мы, Съезд, не можем накормить народ, не можем немедленно одеть людей, мы не можем немедленно очистить воды, реки, нашу окружающую среду. Единственное, что мы можем сделать здесь, на Съезде, — это создать предпосылки для решения первого, второго и третьего».

Это справедливо и для нас. Коллизия сегодняшнего дня — это трагический разрыв между властью и общественным авторитетом. С одной стороны — власть, структуры, которые реально осуществляют власть на территории нашей республики, хотя они все более теряют ее не только в, так сказать, «диссидентских» республиках — в Прибалтике или Закавказье, но также и в Казахстане и Средней Азии. Эти союзные структуры тем не менее сохраняют огромную власть над Россией. Эта власть все более теряет авторитет. Авторитет ее приближается к опасной отметке. С другой стороны — авторитет, но авторитет нашей российской власти не подкреплен необходимыми властными полномочиями. И вот этот дефицит, дефицит авторитета, дефицит доверия по отношению к тем, кто располагает реальной властью в нашей стране, мне представляется одной из самых больших опасностей.

И второй дефицит — дефицит времени. Уважаемые товарищи, сегодня, когда мы с вами спорим о том, как приступать к конституционной реформе, когда мы спорим с вами о том, какие действия необходимо предпринять, против наших предложений выдвигаются разного рода юридические аргументы: вопросы, которые требуют срочного решения, не по всем правилам обсуждены во всех комитетах и комиссиях. Товарищи, давайте оглянемся вокруг, ситуация не сегодня — завтра может выйти из-под контроля, и тогда поздно будет винить кого бы то ни было. На мой взгляд, необходимо сегодня решить две задачи, очерченные в докладе Бориса Николаевича Ельцина.

Нам необходимо срочно созвать круглый стол как переходный механизм власти в стране, как подготовку к созданию общесоюзного правительства народного доверия. Здесь выступал депутат Исаков и говорил: «Круглый стол — прекрасно, но ведь нечего положить на этот стол». Нет, Владимир Борисович, на этот стол есть что положить, надо только решить главный вопрос. Необходимо, чтобы за этот круглый стол пришли те люди и организации, которые реально представляют существующие общественные силы. Это должны быть не марионетки, с которыми время от времени вели переговоры представители центрального правительства. Это должны быть реальные общественные силы⁶. И здесь мне хотелось возразить руководителю российских коммунистов, депутату нашего Съезда Ивану Кузьмичу Полозкову, который говорил, примерно, так: «Есть у нас реальная сила. Реальная сила — это коммунистическая партия, опирающаяся на народ. С другой стороны есть только амбициозные лидеры, которые не пользуются общественной поддержкой». Полноте, Иван Кузьмич, вы сами не верите в это утверждение.

Давайте обратимся к реальной ситуации в стране. На мой взгляд, есть три реальные силы. Первая сила — это партийные структуры — уходящая, но тем не менее реальная сила. Во-вторых, демократические организации. Это тоже вполне реальная сила. Это не какие-то там возмутители спокойствия, не какие-то экстремисты. За нами стоят миллионы, десятки миллионов избирателей. Мы не случайно в этом зале. И, наконец, есть мощная сила — рабочее движение. Прежде всего шахтеры, солидарность с которыми я хотел бы здесь прежде всего выразить. Вот три силы. Давайте сядем за круглый стол, попытаемся договориться о реальных вещах, а не заниматься болтовней. Давайте договоримся о том, каким образом власть будет переходить из одних рук в другие руки. Давайте договоримся об этом неотвратимом процессе мирно. Опыт стран Восточной Европы показывает, что этот путь связан с наименьшими издержками. Я понимаю, что для тех, кто держит рычаги реальной власти, это во многом неприемлемо, но поймите, ситуация такова, что завтра этот мирный путь может оказаться слишком запоздалым.

И второе, о чем мне хотелось бы сказать, это реформа нашей Конституции. Уважаемые товарищи, не хватило примерно двух десятков голосов для того, чтобы сформулировать в повестке дня вопрос так, как он реально должен стоять: об итогах российского референдума и мерах по реализации его решений. Неверно, что конституционная реформа не готова. Неверно, что можно отложить дело до мая. Это не так, слишком грозна ситуация.

Нам мешает не отсутствие проработанных законов, нам мешает отсутствие политической воли. В сущности говоря, позиции уже определились. Есть подходы к утверждению президентской власти, есть воля народа. Вы хотите сказать, что нет согласия. Да, согласия нет. Но разве в вопросе о Союзном договоре, разве в вопросе о Федеративном договоре существует большая степень согласия? Тем не менее, мы их вынесли на Съезд. Поэтому я предлагаю: чтобы Съезд выполнил свою миссию, он должен решить главную проблему, ту проблему, которую за него никто решить не может. Давайте, не откладывая, внесем по минимуму изменения в Конституцию! Все остальное сделает Верховный Совет. Давайте откроем возможность для решения ключевой проблемы. Дело не в том, что у нас не хватает законов. У нас неплохие законы приняты, но в большинстве своем они представляют лишь юридическую коллекцию. Нам необходима достаточно эффективная исполнительная власть сверху донизу. От президента до мэра. И не принимайте всерьез собственные утверждения, к которым вы подчас прибегаете, что мы, демократы, стоим за абсолютную власть, за абсолютного монарха. У нас есть четкая программа, которая включает усиление всех ветвей власти. Но сегодня всего более не хватает влияния авторитета исполнительной власти для того, чтобы неплохие законы реализовать.

Товарищи, давайте снимем те барьеры, те конституционные ограничения, которые мешают нам двигаться вперед, а дальше в рамках доброй воли, в рамках взаимопонимания мы с вами договоримся о том, в каких пределах и каким образом изменить Конституцию. Помните, завтра может быть поздно! Спасибо за внимание.

«Что там, на политическом горизонте?»⁷

— Виктор Леонидович, как вы оцениваете сам факт появления Совместного заявления?

— В общем и целом появление такого заявления надо приветствовать. События, которые произошли после 23 апреля, проясняют его смысл и оттеняют его позитивный аспект. Ослабление конфронтации между Российской Федерацией и центром, которое последовало после подписания Совместного заявления, позволило уже в среду на той же неделе относительно легко «продвинуть» российский закон о президентстве. Сопротивление фракции «Коммунисты России» было крайне минимальным, и выборы Президента России, назначенные на 12 июня, стали реальными. Отчасти, если можно так выразиться, эту дату сделал реальной третий, внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР и окончательно закрепил Верховный Совет России, приняв закон о выборах Президента России и закон о Президенте, о его роли и функциях в системе государственности. И второе событие — та легкость, с которой М. Горбачев на пленуме ЦК КПСС, последовавшем за этим заявлением, отбил атаку справа. С чем я готов поздравить Президента.

— Для очень многих это заявление явилось полной неожиданностью. Были ли, на ваш взгляд, предпосылки к подписанию такого заявления?

В этой связи хотелось бы отметить два события, которые прошли почти незамеченными. Но их можно расценивать как определенные вехи на пути к такой встрече, результатом которой было подписание соглашения.

Первой такой предпосылкой можно считать заявление Б. Ельцина во Франции о том, что если на Горбачева будет развернута атака справа, то они будут действовать сообща. Я не цитирую Ельцина дословно, но смысл, думается, не искажаю.

И ответный шаг Горбачева... Из опубликованного в газетах текста пресс-конференции Горбачева в Японии было изъято едкое и недружелюбное высказывание в адрес Ельцина, которое присутствовало при трансляции.

— Подписание заявления — это компромисс между двумя лидерами?

— Словесная дуэль двух политических лидеров действительно привлекает всеобщее внимание. И это часто интерпретируется как личное соперничество. Думаю, что элементы этого присутствуют с той и с другой стороны. Но главное не в этом. Главное, на мой взгляд, — глубокое различие политической линии, которую навязывают Горбачеву его союзники справа: многочисленные группы давления, которые настолько подчинили себе Президента с осени прошлого года, что его политический курс практически слился (между октябрем 1990-го и апрелем 1991 года) с курсом правых, реакционных, имперских сил. С другой стороны — политическая линия демократических сил России, которую с большей или меньшей последовательностью выражает Ельцин. Столкновение этих двух политических линий приобрело в последнее время крайне разрушительные формы. Соглашение 23 апреля по сути представляет собой компромисс, который снижает политическую напряженность, что в нынешних условиях можно приветствовать.

— Как вы расцениваете непосредственно содержание Совместного заявления?

— В нем есть элементы безусловно позитивные, неопределенные и сомнительные, на мой взгляд. К безусловно позитивным я бы отнес, во-первых, то, что участники соглашения, говоря о новом договоре суверенных государств, явно меняют акценты по сравнению с формулировками союзного референдума 17 марта. В соглашении ничего не сказано о том, что будущий Союз суверенных государств обязательно должен быть советским и социалистическим. Дана общая формула — Союз суверенных государств, которая открывает путь к более широкому консенсусу. Иными словами, никто не принуждается к социалистическому выбору, который, как сказал Президент, однажды сделали его отец и дед.

Во-вторых, по сути дела предусматривается прекращение полномочий ныне действующих органов власти Союза. То есть предусмотрены демократические выборы, которые, согласно обозначенному в заявлении календарю, должны привести к прекращению деятельности существующих союзных органов власти намного раньше 1994 года. Напомню, что народные депутаты СССР избирались в 1989 году сроком на 5 лет. Недемократичный характер избрания депутатов определил состав Съезда, который не отражает нынешнюю расстановку сил в стране.

В-третьих, четко обозначено право шести республик, которые не участвуют в этом соглашении, самим решать вопрос о присоединении к Союзному договору. Такая постановка вопроса принципиально отличается от абсурдных претензий парламентской группы «Союз» на то, что якобы реализация итогов референдума обязательна и для тех республик, которые в нем не участвовали. Но еще важнее то, что это отличается от прежнего заявления — будто бы для тех республик, которые не подпишут новый Союзный договор, будет продолжать действовать Союзный договор 1922 года.

Четвертое. Очень важно, что участниками будущего договора обозначены только подписавшие заявление. Это означает ограничение числа субъектов договора только нынешними союзными республиками. Иначе говоря, бывшие автономии могут участвовать в будущем Союзном договоре только в составе делегаций союзных республик.

И, наконец, пятое — разумные экономические меры в сфере ценообразования и налогообложения, призванные облегчить тяжелое социальное положение в основном малоимущих слоев населения.

— Какие положения Совместного заявления вы считаете неопределенными?

— Первое — не ясно, что ляжет в основу нового Союзного договора. Будет ли это опубликованный проект или нечто иное, более отвечающее интересам республик. В этой связи я хотел бы заметить, что 17 и 18 апреля в Киеве произошла встреча рабочих групп пяти из девяти республик, подписавших заявление, которая существенно продвинула понимание концепции Союзного договора. Из текста заявления не ясно, в какой мере центр готов пойти на модификацию опубликованного проекта Союзного договора в том направлении, которое было обозначено киевской встречей. Это прежде всего разграничение между участниками Союзного договора и субъектами, которые непосредственно образуют Союз.

— В чем непосредственно заключается это различие?

— Участниками Союзного договора могут быть в том числе и провозгласившие себя республиками автономии. А образуют Союз те республики, которые в настоящее время являются союзными. Принципиальная разница в том, что республики не могут быть одновременно субъектами двух федераций. Как, например, Татария, Башкирия, которые претендуют на то, чтобы быть как субъектами РСФСР, так и СССР. Это положение в целом направлено против дробления существующих республик, против парада суверенитетов, приводящего часто к конфликтам на межнациональной почве. Киевский протокол включает в себя еще и принцип, по которому союзный центр не имеет никакой особой компетенции, кроме той, что делегируют ему республики.

Не ясно также, кто будет принимать Конституцию Союза. Предусмотрен такой порядок, при котором по истечении шести месяцев после подписания Союзного договора должна быть принята Конституция Союза. Это создает крайне неясную ситуацию.

— В чем она заключается?

— Насколько мне известно, текст союзной Конституции не находится в такой степени готовности, при которой она может быть сравнительно быстро принята. Не вызывают доверия и решения, которые может принять Съезд народных депутатов СССР, по причине, о которой я уже говорил. Нельзя этому «вчерашнему» собранию доверить принимать Конституцию, по которой мы собираемся жить завтра и послезавтра. Есть риск получить дефективную Конституцию, не отвечающую требованиям завтрашнего дня.

Не ясно, как будет соотноситься конституционный процесс в масштабах Союза и на уровне республик. Если последовательно придерживаться принципа, что суверенитет республик первичен, а суверенитет Союза — производная от суверенитета республик, то сначала надо принять конституции в республиках. Я далек от того, чтобы определять, как будут решать свои конституционные дела Казахстан и Узбекистан, но убежден в том, что российская Конституция должна быть принята до того, как будет принята союзная.

В России мы имеем два существенно отличающихся друг от друга проекта Конституции: один был подготовлен рабочей группой Конституционной комиссии и принят Конституционной комиссией за основу; другой вариант подготовлен парламентской группой «Коммунисты России». Как один из авторов официального, одобренного Конституционной комиссией проекта Конституции, скажу, что те ценные и разумные положения, которые содержались в проекте фракции «Коммунисты России», уже учтены в третьем варианте, работа над которым была закончена в марте. И дальнейшее соединение двух проектов мне не представляется возможным. Иными словами, вопрос о Конституции России остается открытым. И тем более остается открытым вопрос о Конституции Союза.

— Вы сказали, что документ содержит и слабые, на ваш взгляд, стороны. Что вы имеете в виду?

— Будущий Союз, который нам предлагается заключить, трактуется как более или менее однородное государственное образование. То есть участие в Союзе, связи между республиками мыслятся как абсолютно однотипные. Реально же существуют республики, которые хотят образовать федерацию. Есть республики, которые хотят вступить с этой федерацией в конфедеративные отношения. И есть республики, которые, возможно, согласятся вступить в межгосударственные отношения по типу тех, которые существуют в Европейском сообществе. Поэтому разумнее было бы предусмотреть разные типы связей: федерация, конфедерация, содружество.

«Печально, но... пакт»⁸

Политическая ситуация в республике и в Союзе радикально изменилась. Целый ряд событий, по-видимому, достаточно круто меняет и ситуацию, и соотношение сил или по крайней мере позиции сил. Среди прочих событий я бы отметил: соглашение от 23 апреля, подписанное десятью лидерами; решение российского парламента, открывающее путь к выборам Президента 12 июня; и атаку на Горбачева справа, развернутую на пленуме ЦК КПСС. (Независимо от того, в какой мере это была инсценировка, а в какой мере — некое самопроизвольное выступление консервативных партийных структур против политики, которая кажется им слишком мягкой.) Мне представляется, что мимо этого факта пройти ни в коем случае нельзя. Ибо постепенно нагнетается обстановка, приближающая, как мне кажется, конец эры Горбачева.

Надо отдавать себе отчет и в том, что невозможно в обозримый период ни революционным, ни реформистским путем решить те задачи, которые ставит перед собой «Демократическая Россия».

Сегодня совершенно четко обозначилось: ниша, на которую претендовал так называемый национально-патриотический блок (оппозиция КПСС справа), уже занята. И это не шутовской балаган «Памяти». И не неомарксисты. (Влияние и той, и другой организаций, во всяком случае на данном этапе, ничтожно.) А это группа «Союз», настаивающая на введении чрезвычайного положения на 6 месяцев (мы знаем, что чрезвычайное положение, введенное на короткий срок, имеет тенденцию бесконечно продлеваться) и требующая, вместе с тем, приостановки действий всех партий, в том числе и КПСС. Иначе говоря, вызрела общественно-государственно-военная сила, и недооценивать ее влияние, на мой взгляд, чрезвычайно опасно. В связи с этим встает вопрос о позиции Горбачева. Михаил Сергеевич претендует на центристскую позицию. Однако значительная часть демократов глубоко убеждена в том, что именно Горбачев является лидером реакционных сил, что подхлестывается он главным образом собственным неуемным властолюбием и честолюбием.

Как мне кажется, позиция Горбачева — это все-таки политический центр, поскольку и справа, и слева от него действуют определенные силы, но центр — без центристской политики и без центристской идеологии. В данное же время Горбачев и все силы, которые управляемы им (последний пленум показал, что степень управляемости еще довольно высока), — это силы, подверженные давлению справа. <.. .>

Далее мне хотелось бы подчеркнуть обстоятельство, может быть, несколько неприятное и звучащее не вполне в унисон с теми голосами, которые чаще всего мы слышим на митингах, когда толпы людей скандируют «Долой КПСС!» и «Ельцин, Ельцин!». Я, безусловно, поддерживаю Бориса Николаевича и буду поддерживать его выдвижение в президенты. Но необходимо учитывать, что, во-первых, Ельцин не является лидером «Демократической России». Ельцин представляет собой самостоятельную силу. И это отличие, которое четко просматривается на уровне штаба Ельцина и штаба «ДемРоссии», совершенно отчетливо дает о себе знать в тех, скажем так, импровизациях, которые позволяет себе Борис Николаевич. Я считаю, что выступления одного и того же политического лидера 19 февраля (с лозунгом отставки Президента) и 23 апреля (подписание соглашения) противоречат друг другу. «ДемРоссия» не должна следовать за каждым поворотом его политических заявлений.

Будем помнить, что единственное завоевание демократов — это та площадка, которую они заполучили с избранием Ельцина Председателем Верховного Совета. Сейчас сняты все препятствия на пути к тому, чтобы эта площадка была поднята несколько выше, на уровень президентства.

Но мне хотелось бы поделиться и своим величайшим изумлением. 24 апреля мы, депутаты ВС РСФСР от «ДемРоссии», ожидали яростного сопротивления со стороны «Коммунистов России» при обсуждении законов о президентстве в РСФСР и о выборах Президента республики. Мы ожидали блокирования этих законов (парламентские возможности для этого были). Поэтому самое поразительное — это вялость того сопротивления, которое оказывали коммунисты. По-видимому, достигнуто какое-то более широкое соглашение. У меня нет оснований говорить об этом в информационном плане. Это чисто аналитический вывод, связанный, с одной стороны, непосредственно с подписанием соглашения, а с другой стороны — с неожиданным поведением коммунистов.

Вскоре мы получим президентскую власть. Что будет дальше? И здесь необходимо отдавать себе отчет в том, что реально улучшить положение миллионов людей сейчас невозможно. Не существует таких способов, с помощью которых можно было бы в короткое время оправдать ожидания людей. Поэтому идет, в основном, переориентация на политические достижения. Если нельзя сегодня решить такие-то и такие-то проблемы, например, снизить цены, ставят задачу свалить правительство Павлова.

Я утверждаю, что правительство Павлова сейчас свалить, по-видимому, будет трудно, поскольку оно получило поддержку того лидера, которого только и может поддерживать «ДемРоссия». Во-вторых, я утверждаю, что правительство это на данном этапе валить не нужно. Ибо пусть оно попытается под давлением демократов сделать некоторые шаги, пожиная все плоды своей прежней деятельности. И, в-третьих, мне кажется, что «Дем-

Россия» должна тщательнейшим образом пересмотреть свою политическую стратегию и тактику. Мы в основном занимаемся инъекциями идеолого-политического характера. В частности, я выступаю против того, чтобы проводить референдум по вопросу национализации собственности КПСС. И не потому, что собственность КПСС священна и неприкосновенна. Я против неправового метода экспроприации чьей бы то ни было собственности. Я против возбуждения страстей. Я против того, чтобы сегодня решался голосованием вопрос о собственности кого бы то ни было.

Сегодня нам необходимо создавать прочную организацию, борющуюся за реалистические цели.

«Игра начинается с центра»⁹

Три главных фактора определяют политическую ситуацию: народный мандат, полученный Ельциным и существенно расширивший его возможности, нарастающая дифференциация как в правоконсервативном, так и в демократическом лагере. Начался сдвиг от резкой поляризации сил к многополюсной организации политической жизни. Пора демократам избавляться от жестких оценок и иллюзий.

На деле демократическое движение в начале года оказалось заложником нереалистической цели — требования отставки Президента СССР. Нереалистической — ибо запас прочности президента оказался более высоким, чем казалось демократам, предъявившим Горбачеву суровый и в общем-то справедливый счет. Но при всех трагических конфликтах января — марта следует понимать: Горбачев сдерживал не только движение вперед, но и серьезный откат назад, который был вполне вероятен.

A что сегодня, разве угроза «справа» исчезла? Ничуть нет. Об этом свидетельствуют и захват центрального аппарата КП РСФСР наиболее агрессивным реваншистским крылом, и активность группы «Союз». Политическая ниша, на которую перед выборами 1990 года в России претендовал так называемый «национально-патриотический блок», постепенно заполняется. Интенсивно идет формирование правого фронта. Волна правого популизма, вынесшая на поверхность Жириновского, завтра может быть использована более серьезными организованными силами. С другой стороны, последняя инициатива Шеварднадзе и его коллег подталкивает размежевание в КПСС¹⁰.

А что же Горбачев и ориентированные на него силы в партийном и государственном аппарате? В собственном видении (или во всяком случае изображении) — политический центр. Но это Центр, не имеющий собственной центристской политики и опирающийся не на собственную базу, а на промежуточное положение между двумя противостоящими силами.

Главное в том, что поворот от обострявшейся конфронтации к компромиссу совершился. Конкретные пункты соглашения в чем-то разумны, в чем-то неосуществимы, в чем-то вредны...

Прочно? Надолго? Не знаю. Но на деле ни демократы, ни Горбачев и его сторонники не заинтересованы в нарастающей поляризации общества. Демократы не меньше, чем вчерашние (а, возможно, завтрашние) реформаторы, заинтересованы в сильном Центре, в его разрыве с правым крылом и своем дистанцировании от крайне левого. Ибо ни КПСС, ни даже ее аппарат вовсе не составляют монолитную силу, «сплошную реакционную массу». Не о всеобщей консолидации — это один из мифов нашего времени, — а об историческом компромиссе, пакте, исходящем из существования зоны совпадающих интересов, идет речь.

Такой пакт предполагает, что центристы должны освободиться от своих компаньонов справа, перестать «беречь как зеницу ока» фальшивое единство своей все равно распадающейся партии. Демократам же предстоит избавиться от иллюзии, что они могут коротким рывком овладеть всей властью. И в этом лагере неизбежны размежевания. Здесь тоже не стоит фетишизировать «консолидацию».

Существует опасение, что «умеренная» позиция лишит демократов известной части народной поддержки, что популист-

ская волна, которой многие из них обязаны избранием в республиканские парламенты, отхлынет в другую сторону. Эта опасность реальна. Но дальновидная политическая стратегия не может подчиняться стремлению любой ценой сохранить всех своих сторонников.

Между тем, расстановка политических сил меняется быстро и круто. Оппозиция справа последнему повороту курса Горбачева консолидируется, становится небывало агрессивной, вбирает в себя новые политические формирования и институты, послушные прежде воле Президента. Верховный Совет СССР вовсе не собирается уходить с политической сцены даже в те не слишком определенные сроки, которые намечены в проекте союзного договора. Его председатель демонстративно делает шаг в сторону от своего вчерашнего шефа. Выступило с претензией на самостоятельную роль в политике правительство Павлова...

В этой ситуации демократические силы должны сделать выбор: оставаться во власти иллюзии, что они самостоятельно могут провести конституционную и экономическую реформы, выломав Россию из всех существующих союзных структур, или найти такие точки компромисса, которые позволят предельно легитимизировать процесс, сделать необратимыми экономические и политические изменения. Но и политики, претендующие на роль Центра, должны осознать, что центризм — это не постоянное виляние между двумя силами, что он неосуществим без собственной — а не заемной — политики.

ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ. ЗАКАТ СССР

Выбор Горбачева и выбор демократов «Загадка Горбачева» — так называлась одна из аналитических статей Виталия Третьякова, опубликованная в конце 1989 г.¹¹ Политическую тактику «отца перестройки» он интерпретировал как продвижение вперед посредством компромиссов. Горбачев,

писал автор, «политикой терпимости, умиротворения, созидательного инакомыслия», «умением вступать в компромисс себя сегодняшнего с собой завтрашним» — «ослабляет крайности одну за другой». Он, «...постоянно оставаясь посередине, постоянно сдвигается — вместе со всей махиной общества — в сторону того, что еще вчера казалось и радикализмом, и сотрясением основ, и политическим святотатством, — в сторону демократии... Сегодня руки Горбачева лежат на двух рычагах: прежнем, командном, и новом, демократическом. Демократический уже движется сам. Нужно лишь отпускать командный ровно настолько, насколько окреп демократический. Ни на йоту больше. Но и не меньше». Высоко оценивая эту тактику, Третьяков оговаривал ее неизбежные издержки: «компромиссы затушевывают стратегическую линию движения», ведут к потере темпа и рискуют пересечь «некоторую моральную границу, которую нельзя переходить».

Под пером аналитика курс Горбачева выглядит, пожалуй, значительно более продуманным, отрефлектированным и поступательным, чем он был на самом деле. Многие решения — не в укор Горбачеву, ибо иначе, видимо, и быть не могло, — он принимал на интуитивном уровне, и потому движение шло рывками, в ритме: иди — стоп — назад. И все же рассуждения Третьякова, на мой взгляд, для определенного периода были, в основном, справедливы. Возникает, однако, ряд принципиальных вопросов. Почему осенью 1990 г. Горбачев переступил грань, за которой демократические преобразования теряли необходимый темп, попросту приостанавливались? Ведь в СССР начала 1990-х, как в сказочном Зазеркалье Льюиса Кэрролла, даже чтобы стоять на месте, надо было очень быстро бежать вперед. Почему со временем сама «стратегическая линия движения» стала не просто затушевываться, но существенно разворачиваться если и не совсем вспять, то под значительным углом к изначально заявленным целям? Почему Горбачев, как казалось, опрометчиво перешагнул ту моральную границу, за которой стал терять доверие не только населения, утомленного экономическими и социальными неурядицами, но и демократической интеллигенции? Каковы были последствия политического разворота Горбачева? И, может быть, самое главное: был ли поворот от революционно-перестроечного к консервативно-охранительному Горбачеву окончательным и необратимым?

Самым рельефным выражением смены курса был распад прежней команды Горбачева. Ликвидировав Президентский совет, он лишил официального статуса своих ближайших сотрудников. Одни из них (Александр Яковлев, Вадим Бакатин) были грубо отодвинуты, другие (Эдуард Шеварднадзе, Станислав Шаталин, Николай Петраков) публично порывали с ним, третьи (Анатолий Черняев) писали ему личные исповедальные письма и становились в моральную оппозицию. Свято место, особенно при власти, не могло оставаться пустым, и его заполняли люди, которым были чужды идеи и устремления «перестроечного» Горбачева.

Выдвижение Янаева на пост вице-президента трудно объяснить иначе, как стремлением получить безликого и послушного исполнителя¹². При такой ориентации любое другое решение, имеющее стратегическую перспективу, должно было быть отвергнуто. Действительно, незадолго перед тем вниманию Горбачева была представлена иная кандидатура. Георгий Шахназаров передал ему «коротенькое и простое послание» трех авторитетных депутатов — Юрия Рыжова, Дмитрия Волкогонова и Марка Захарова. Авторы письма, подчеркивая «сложность и напряженность ситуации в стране», призывали президента поступить «мудро и дальновидно», предложив на пост вице-президента Григория Явлинского ¹³, Конечно, назначению Явлинского СНД СССР мог бы сопротивляться не менее рьяно, чем прохождению Янаева, но преодолел же Горбачев это сопротивление. И можно представить, какое влияние на весь ход событий: продвижение экономической реформы, как раз после того, как она забуксовала на российском уровне, расстановку сил в союзном руководстве, отношения с Ельциным, позиции демократов и т. д. — могло бы оказать такое решение, будь оно принято. Однако такой выбор, видимо, мог бы сделать такой Горбачев, каким он стал через 5 или 10 лет, но не Горбачев 1990—1991 года.

Были и другие варианты. Горбачеву предлагали сделать своим спарринг-партнером Александра Яковлева. С этой инициативой к нему обратились руководители ряда союзных республик, оценившие позицию Яковлева в прибалтийском кризисе. Можно было попытаться провести это назначение голосами националов и демократов. Но Горбачев в это время все более отодвигал своего прежнего, слишком самостоятельного соратника. Отклонил он и эту инициативу, как чуть раньше отказался сделать Яковлева председателем ВС СССР, а чуть позже — премьером¹⁴.

Перебрав ряд кандидатов на пост премьера вместо свалившегося с инфарктом Рыжкова (уход которого с этого поста был все равно предрешен) — Абалкина, Вольского, Собчака, — он остановился на Павлове. Так рядом с Янаевым появился еще один фигурант будущего заговора и вдобавок человек, страдающий алкоголизмом. Еще раньше кресло председателя парламента унаследовал хитроумный Лукьянов. На освободившееся место в МИДе был назначен Бессмертных, отличившийся вскоре не только дипломатической, но и гражданской гибкостью. Во главе армии и КГБ были оставлены Язов и Крючков, а в МВД «либерала» Бакатина заменил Пуго, который был приемлем и для противников президента. Так собственными руками Горбачев выстраивал рядом с собой когорту заговорщиков-реваншистов, людей малого калибра, не способных, к счастью, организовать толком даже переворот. Андрей Грачев, наблюдавший все эти перемещения вблизи, писал: «После того, как из окружения Горбачева ушли, разойдясь в разные стороны, многие из тех, кто прошел с ним первые годы перестройки, на его шахматной доске вместо крупных (хотя и своенравных) фигур остались главным образом пешки. И ему ничего не оставалось, как начинать двигать их в ферзи»¹⁵. Но и возведенные в ферзи политики эти могли вести игру лишь на уровне пешек. От того, что они при неуемных амбициях оказались импотентами в практической политике, дело российской демократии невольно выиграло. Истинная беда, которая вполне могла обернуться успешным реваншистским переворотом, заключалась в том, что Горбачев своими руками заполнил собственный штаб неприятельскими лазутчиками, которые с самого начала, как то было принято в КПСС, стали плести нити заговора.

Кадровая политика Горбачева чем дальше, тем больше становилась труднообъяснимой. Он все более расходился с людьми, с которыми начинал перестройку. Замена Президентского совета, работающего демократического органа, своего рода «мозгового центра», членами которого были и наиболее близкие к нему политики, и люди, выдвинутые перестройкой, — Советом безопасности, составленным из высших чиновников, отодвинула Горбачева от его интеллектуального окружения. Горбачев, вспоминает Яковлев, распустил Президентский совет под улюлюканье Съезда народных депутатов СССР. Если этот Совет был задуман как переходная форма передачи высшей политической власти от политбюро ЦК КПСС в президентские структуры, то такое назначение он выполнить не успел. Практически прекратив работу в ЦК партии, Горбачев так и не создал работоспособную администрацию, препоручив руководство сравнительно небольшим техническим аппаратом Болдину, возглавлявшему также общий отдел ЦК, человеку скользкому и сомнительному. Но самым поразительным было его пренебрежение к очевидным сигналам о непригодности членов его новой команды. Ему почему-то не было ясно, что Язова надо было снять за Тбилиси, Крючкова — за Вильнюс, Павлова — за самочинное выступление в ВС СССР, о котором пойдет речь дальше, Янаева — за прикрытие этого демарша.

Выбор, сделанный в те дни Горбачевым, имел роковые последствия и для него, и для СССР. «Ему самому надо было сделать то, что сделал Ельцин, — пишет Черняев. — И перестройка по-горбачевски была бы спасена». Вместо этого он «зубами вцепился в высший пост враждебной ему партии»¹⁶. Шанс Горбачева-реформатора был в том, чтобы перехватить инициативу, переходившую к Ельцину, форсировать и развить перестройку, как минимум, в двух направлениях: будущее Союза и экономическая реформа. Поколебавшись, он позволил ассоциировать себя с консерваторами и реваншистами. И шанс был упущен.

Шанс этот, вероятно, был исторически уникальным. На Горбачева все еще по инерции были ориентированы партийные и государственные структуры, миллионы членов партии и, конечно, те, для кого он оставался символом долгожданных перемен. До тех пор, пока развитие шло в рамках конституционной легальности, именно в руках Горбачева оставался едва ли не решающий, как мы бы теперь сказали, административный ресурс и его важная составная часть — контроль над поведением той численно преобладающей части партийного актива, которую Троцкий как-то в сердцах назвал «голосующей барантой». Поэтому от того, где мог пройти основной водораздел во все еще многомиллионной партии¹⁷ и обществе — «слева» или «справа» от Горбачева, — зависели и исход приближавшейся схватки, и сама конституционная легальность, да в немалой степени и то, каким образом предстояло идти политическому развитию на пространствах России и Союза в последующие годы.

Что вынудило Горбачева пойти на компромисс, заведомо для него убийственный? Я решительно отвергаю и, как мог заметить читатель из воспроизведенных здесь моих публикаций 1991 г., отвергал и тогда распространенное среди демократов мнение, что он просто-напросто воссоединился с силами, социально-политически родственными ему. Роковой выбор, сделанный Горбачевым, он объяснял в те дни своему окружению так: страна правеет — приходится праветь и нам¹⁸. Это объяснение совершенно неубедительно. Никаких заметных признаков «поправения», т. е. отката от поддержки демократических реформ, в обществе тогда еще не наблюдалось. В оппозицию перестройке все более заметно переходил партийный аппарат. Но Горбачев вовсе не был так податлив к этому давлению: силу сопротивления прямому нажиму с этой стороны он продемонстрировал на всех пленумах ЦК КПСС, происходивших в 1991 г. Речь может, скорее, идти о его противостоянии давлению с противоположного фланга.

Зигзаг Горбачева в 1990—1991 гг. выпадает из логики его предшествовавших и последовавших поступков. Но к этому времени на первый план выдвинулась проблема сохранения или распада Союза. Деструктивную позицию по отношению к союзному государству заняли, руководствуясь разными мотивами и целями, различные силы. С одной стороны, национальные элиты ряда союзных (прежде всего прибалтийских и закавказских) и автономных республик, расчисливших, что пришел звездный час (теперь или никогда!), когда они могут совершить прорыв к собственной, а не делегированной и ограниченной Москвой власти. Национально-культурный ренессанс, прошлые действительные и мнимые обиды, собственно перестроечные неурядицы обеспечили им поддержку довольно широких масс. Антисоюзную, по сути, позицию заняло и большинство российских демократов, пошедших за Ельциным, поскольку они могли опираться лишь на республиканские, но никак не союзные государственные структуры, где их позиции, изначально не сильные, со временем заметно слабели. Ход событий ставил всех участников исторической драмы перед жесткой альтернативой: сохранение государства в границах если не 1945, то хотя бы 1939 г. с теми или иными коррективами, либо продвижение рыночных и демократических процессов, пусть даже в распадающейся империи.

Горбачев, не терявший веры в то, что Союз можно сохра-нить¹⁹, да еще продолжавший верить в «социалистический выбор», сделанный, как он не раз повторял, его отцом и дедом, свой выбор сделал. И оказался на несколько решающих месяцев в связке с ре-ваншистами-государственниками, для которых, в отличие от него, «социалистический выбор» был не идеализированной моделью, никогда нигде никем не осуществленной, а чуть подкорректированным советским «социалистическим» строем. Отстаивая его, они были готовы идти гораздо дальше Горбачева. «Свои политические чудеса, притом подлинные, без всяких кавычек, он мог творить до тех пор, пока разумом, инстинктом, интуицией, врожденным здравым смыслом угадывал (и предугадывал) направление хода истории, следовал ему и расчищал перед ней дорогу, — пишет А. Грачев. — Как только он начал забирать в сторону от ее невидимого фарватера, попробовал двинуться назад, волшебная сила ушла из его пальцев. Оказавшись перед тяжким для него выбором — продолжение перестройки или сохранение Союза, — Горбачев в тот момент выбрал Союз, надеясь, что ему удастся словчить и не пожертвовать при этом перестройкой. Так он встал на путь, который привел его к проигрышу того и другого»²⁰.

Свой выбор сделали Ельцин и демократы. Защищая отвоеванные позиции, они готовы были не только выпустить из союзной клетки бившиеся в ней прибалтийские республики, но и пожертвовать всей общегосударственной конструкцией, в которой завладеть властью они рассчитывать не могли. А раз так, удар был перенесен на союзные государственные структуры как таковые и с правительства СССР, действительно тормозившего экономическую реформу, — на президента и его политику. Зная результат схватки и отдавая предпочтение развитию демократических процессов перед иными ценностями, тактику демократов можно было бы признать верной, если бы не два обстоятельства.

Во-первых, политическая и психологическая разнородность (пока еще не несовместимость) интеллектуального актива «Демократической России» и доставшегося ей лидера оставалась незаметной не только для постороннего глаза, но и для большинства политиков-демократов. А во-вторых, и это главное, не имея четкой стратегической перспективы, демократы играли с огнем, загоняя в угол своего потенциального союзника, пренебрегая поисками возможного компромисса. Борьбу повели не за, а против Горбачева.

Даже выдвигая компромиссную идею круглого стола как института, в рамках которого можно было бы договориться о мирном замещении существующих властных структур в Союзе путем досрочных выборов, демократы места Горбачеву в системе новой власти не оставляли. Ему предлагали своей отставкой проложить путь к всеобщим выборам Президента СССР и обещали, что в этом случае он останется «влиятельной фигурой», как Ярузельский в Польше²¹. Недоверие и подозрительность к Горбачеву демократов, непримиримое соперничество Ельцина сохранялись и после апрельского соглашения, и даже после августовских событий.

Влияние российских демократов определялось прежде всего тем, что их позиции совпали, во всяком случае в отрицании сущего, с настроениями, доминировавшими тогда в обществе. Без развязывания митинговых страстей — а наибольшим успехом пользовались самые резкие, нередко перехлестывавшие через край обвинения и призывы — вероятно, невозможно было провести массовую политическую мобилизацию против прежнего режима. Но разжигание конфликта, в обострение которого противостоявшие демократам силы вносили ничуть не меньший вклад, не оставляло надежды на компромисс. Силовое столкновение становилось неотвратимым и близким. Нельзя было предвидеть, как и при каких обстоятельствах оно произойдет. Однако идейное влияние демократов почти никак не подкреплялось организационно. Рыхлые, недисциплинированные структуры «Демократической России» в Центре и в регионах, ее координирующие органы, подвергавшиеся постоянной ротации, состоявшие нередко из случайных, не притертых друг к другу людей, ее разномастный депутатский корпус едва ли смогли бы устоять в случае серьезного государственного переворота и подавления легальной оппозиции. Никакие возможные варианты подобного развития событий даже не рассматривались и никакие резервные позиции не готовились. Доминировал психологический настрой на благоприятное развитие ситуации, в ходе которого Ельцин и демократы будут и дальше постепенно отвоевывать одну позицию за другой (как это, в основном, происходило в первой половине 1991 г.), а их противники, стиснув зубы, будут эти позиции сдавать. В этих условиях республиканский суверенитет из средства отвоевания власти для решения определенных задач становился для демократов, не говоря уже о других компонентах ельцинской коалиции, всё подчиняющей целью.

Стенка на стенку (от января к марту)

После того как выбор обеими сторонами был сделан, дальнейшее движение по, скажем так, остросюжетному сценарию предопределяла логика цеплявшихся друг за друга событий.

В первые месяцы года наибольшее внимание в событийном ряду привлекали удары, которыми стали в открытую обмениваться Горбачев и Ельцин. В обыденном сознании демократов, в речах, звучавших на многолюдных митингах, это рисовалось так: партократы во главе с перешедшим на их сторону Горбачевым силятся повернуть вспять демократический процесс. На деле все обстояло гораздо сложнее.

КПСС все заметнее переходила под контроль реваншистов. Рассчитывать на какую-то позитивную эволюцию этой партии теперь было уже непростительной наивностью. Ново-старое руководство КПСС и особенно российской компартии все очевиднее переходило на агрессивные позиции. И агрессия эта была нацелена не только на Ельцина и демократов, но и на Горбачева и некоторых его ближайших сотрудников, перешедших в президентские структуры. Даже в большей степени на Горбачева, чем на Ельцина. Это и понятно: главные рычаги власти были в руках у Горбачева, а не Ельцина.

Именно эти силы уже в январе сделали попытку привести к порядку «сепаратистов» в Литве и Латвии. Нетрудно было увидеть и дальний их прицел — репетировали силовое решение конфликта, по сути дела, государственный переворот, хотя и в локальном масштабе. На глазах всего мира было разыграно действо, которое можно было бы назвать опереточным, если бы два его акта — 13 января в Вильнюсе и 20 января в Риге — не сопровождались гибелью людей. Воинские формирования, подчиненные центральным силовым министерствам, по призыву анонимных частных образований, поименовавших себя комитетами национального спасения, начали операции по захвату легально функционировавших государственных же учреждений (телебашни и Дома печати в Вильнюсе, МВД в Риге)²². В локальном масштабе попытались воспроизвести операцию 1968 г., когда в Чехословакию были двинуты полки стран Варшавского договора, которые пришли туда якобы по приглашению «сторонников социализма», не решившихся открыть свои имена. Шаблонно задуманные, бездарно и трусливо осуществленные акции провалились. Самое же поразительное: никто из подлинных их организаторов и вдохновителей на авансцену не вышел, ответственности на себя не взял. События в Прибалтике оказались в центре внимания страны и мира, Горбачев же откликнулся на них запоздалыми и маловразумительными объяснениями²³. В результате в проигрыше оказался он, а не кукловоды этой первой попытки путча, которые так и остались в тени, и не авантюристы из самозваных комитетов, которым терять было нечего. В исповедальном письме, подготовленном для Горбачева по горячим следам событий в Вильнюсе, Анатолий Черняев писал: «Что-то необратимое уже произошло... Разрушается главное, что было достигнуто в ходе политики нового мышления, — доверие. Вам уже теперь не поверят, как бы Вы отныне ни поступали. Торжествуют те, кто предупреждал: все это новое мышление — лишь личина, которая в подходящий момент (или когда туго придется) будет сброшена. В результате Вы обрекли себя на политику, цели которой можно достигнуть только силой. И тем самым вошли в противоречие с провозглашенной Вами самим философией»²⁴. С Горбачевым порывала демократическая интеллигенция.

Реакция Ельцина была точной и мгновенной. Он немедленно вылетел в Таллин. Демонстрируя солидарность с законными органами власти прибалтийских республик, он подписал соответствующие документы и сделал заявления, вполне отвечавшие настроениям сотен тысяч граждан, вышедших на столичные улицы под лозунгом «Свободу Литве!». Не раз испытанный ранее инструмент московских массовых демонстраций был вновь приведен в действие и продемонстрировал свою эффективность, а Ельцин закрепил за собой роль лидера общесоюзного уровня, возглавившего борьбу разнородных сил за популярное требование суверенитета для республик. Подписав договор с прибалтийскими республиками и тем самым поддержав их требование независимости, констатировал Георгий Шахназаров, Ельцин фактически лишил союзное руководство возможностей дальнейшего маневрирова-ния²⁵.

Развивая успех, 19 февраля, как только представилась возможность прорвать информационную блокаду, он в прямом эфире на ТВ потребовал отставки Горбачева. С аналогичным требованием еще в октябре выступил съезд «Демократической России», того же требовали известные лидеры общественного мнения, «прорабы перестройки». Был ли такой ход чрезмерным, как я теперь думаю, или нет, но конфронтация была поднята на более высокий — государственный уровень, ибо к тому времени влияние Горбачева и Ельцина в государстве и обществе сравнялось. Через два дня последовал контрудар: шесть руководителей Верховного Совета РСФСР выступили с политическим заявлением, резко осуждавшим действия Ельцина и призывавшим к безотлагательному созыву внеочередного Съезда с отчетом Председателя ВС. Акция эта, конечно, была заострена против набиравшего силу и влияние Ельцина. «Побледневшая, натянутая как струна [С. Горячева] попросила у Р. Хасбулатова слово и вышла на трибуну. Зал замер, — рассказывает Владимир Исаков. — .. .В конце дня к микрофону вышел В. Шейнис и от имени “демократических” фракций зачитал заявление с обвинением в клевете»²⁶.

Срочно подготовленное нами заявление обвиняло в клевете «официальные инстанции и печать КП РСФСР и КПСС, а также находящиеся под их контролем радио и телевидение» и требовало отставки авторов заявления, включившихся в эту кампанию. Главный вопрос заключался в том, когда собирать внеочередной Съезд, на котором реваншисты рассчитывали добиться отставки Ельцина: до или после референдума, назначенного на 17 марта.

«Стремление провести Съезд до того, как народ на референдуме выразит свою волю, — не что иное, как попытка переворота, последствия которого были бы катастрофическими»²⁷. Перечитывая заявление «шестерки» сегодняшними глазами, надо признать, что обвинения в «авторитарности, конфронтационности, стремлении единолично решать вопросы внутренней и внешней политики» не были беспочвенными. Но в тех условиях действия Ельцина представляли ответную реакцию на агрессию антиреформистских, пока еще более мощных сил. Российский лидер не хотел следовать более осторожной линии. Смещение или одно даже ограничение активности Ельцина в той ситуации означало бы резкое изменение соотношения сил в пользу утвердившихся в союзных партийно-государственных структурах реваншистов, зажгло бы зеленый свет перед ползучим государственным переворотом, начатым с Прибалтики.

По замыслу союзной власти остановить начавшийся процесс распада СССР должен был общесоюзный референдум, на который решением IV СНД СССР был вынесен вопрос с нарочито усложненной и расплывчатой формулировкой: «Считаете ли Вы необходимым сохранение СССР как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой бы в полной мере гарантировались права и свободы человека любой национальности?». Толковать ответ можно было по-разному, писал Владимир Ядов, в то время директор академического Института социологии, «либо за единое, либо за обновленное, либо за социалистическое федеративное государство, либо за соблюдение прав человека независимо от национальности, либо за все вместе взятое». Поэтому конгресс Советской социологической ассоциации и выразил недоумение постановкой вопроса: «Он задуман так, чтобы заведомо избежать однозначного толкования результатов, но при этом обеспечить преимущество голосов»²⁸. Предполагалось, что все участники политического процесса: коммунисты, националисты, демократы найдут в постановке вопроса нечто, отвечающее их устремлениям и дружно дадут положительный ответ. Но изобретатели этой формулы перехитрили самих себя. Во-первых, наиболее ангажированные сторонники каждого из этих течений увидели в вопросе то, что ублаготворяло их противников. Консервативные коммунисты хорошо помнили, против кого был заострен лозунг прав человека, да еще любой национальности. Демократов не устраивало ни советское, ни социалистическое государство. Националисты подозревали, что ни о каком суверенитете республик никто не вспомнит в «обновленной федерации». Во-вторых, оставалось неясным, кому итоги референдума, какими бы они ни были, предписывают юридически четко определенные, обязывающие действия. Таким образом, вопрос был поставлен «тактически беспроигрышно, стратегически безвыигрышно»²⁹.

Выигрывал Ельцин: проведение союзного референдума позволило подвесить к нему в России собственный референдум с вопросом о введении института президентства в республике — такое решение не удалось провести на II СНД России в декабре 1990 г. Российский референдум был инициирован юридически не вполне корректно, но законодательная база для его проведения была наготове: первым продуктом образованного в ВС РСФСР комитета по законодательству был закон о референдуме. 16 октября 1990 г. его принял ВС³⁰. Технически российский референдум был обеспечен совмещением с союзным. Итоги двух референдумов довольно выразительно обозначили расстановку сил в начале 1991 г. Шесть республик от участия в референдуме уклонились: ясно было, что это уже «отрезанные ломти» — вернуть их можно было только силой. В РСФСР большинство избирателей высказались и за сохранение Союза (71,3%), и за введение поста президента (69,9%). Это были два разные большинства. По каждому из вопросов 26—28% избирателей дали отрицательные ответы. Лишь около 40% принявших участие в голосовании готовы были поддержать и то, и другое³¹. Между двумя радикальными флангами, сопоставимыми по силе, располагалось «болото», поддержавшее скорее Ельцина, чем Горбачева, поскольку положительный ответ на вопрос республиканского референдума был значительно более определенным и предполагал вполне конкретный результат.

Под знаком референдума, победоносного для Ельцина и демократов, а союзной власти принесшего в лучшем случае ничью, в конце марта открылся III СНД России. Ясно было, что замысел сместить Ельцина провалился: в его активе было и принятое на российском референдуме решение, и вновь обретенное, хотя и шаткое большинство на Съезде. Но до того, как отвоевать еще один кусок государственной власти, вновь перешедшие в наступление Ельцин и демократы столкнулись с еще одной пробой государственного переворота, опирающегося на войско. На этот раз в Центре.

На день открытия III Съезда, вечером 28 марта, «Демократическая Россия» назначила манифестацию поддержки — митинг на Манежной площади. В ответ Президент СССР запретил проведение митингов в центре столицы, а для обеспечения запрета ввел в Москву бронетехнику. Роль провокаторов, подобно самозваным комитетам в Литве и Латвии, взяла на себя группа российских депутатов, которые запросили защиту от пикетчиков, досаждавших им на пути от гостиницы «Россия» в Кремль. Под таким предлогом и была введена в столицу вооруженная армада. Однако акция устрашения, как то случалось не раз, дала обратный эффект. Утром III СНД РСФСР отменил запрет, а вечером прошла одна из самых впечатляющих московских манифестаций. Сотни тысяч людей шли потоком, по внутренней стороне Садового кольца к площади Маяковского, куда был перенесен митинг, а после него — по Тверской к Пушкинской площади, перегороженной БТРа-ми. Встречный поток машин приветствовал демонстрантов непрерывными гудками, а из открытого окна верхнего этажа одного из зданий доносилась звонкая мелодия трубы. Когда колонны демонстрантов, сдерживаемых цепочкой взявшихся за руки демократических депутатов, вплотную подошли к шеренгам военных, силовое столкновение казалось неизбежным. В тот час за спиной я ощущал давление толпы, в которой вполне могли оказаться и провокаторы, и просто бесшабашные, нетерпеливые люди, видел напряженные лица стоявших вплотную и ждавших команды солдат. Но благоразумие и осторожность взяли верх с обеих сторон. На следующий день войска были выведены из Москвы...

Что это было? Действительно ли Горбачев поверил слухам, что «Демократическая Россия» собирается бросить тысячи безоружных москвичей на штурм Кремля, приготовив для этого крючья и веревочные лестницы? Или его рукой водили люди, рассчитывавшие взять реванш за референдум? Осуществить в Москве то, что не удалось в Вильнюсе и Риге? Ограничившись лишь демонстрацией, а не применением силы, проявил Горбачев осторожность или нерешительность? Ведь войска вводили в Москву явно не для того, чтобы удалить их на следующий же день. Или, увидев бесперспективность акции запугивания и оценив опасность эскалации конфликта, он стал склоняться к перемене курса? В своих мемуарах Горбачев даже не упоминает об этом немаловажном в политической жизни страны эпизоде. Наиболее правдоподобным кажется предположение, что не Горбачев был инициатором этой новой репетиции государственного переворота, и именно мартовская проба сил на московских улицах заставила его, несмотря на град оскорблений, которые обрушивали на него демократы, переосмыслить и ситуацию, и собственную линию.

Как бы то ни было, один из самых напряженных актов разворачивавшейся драмы завершился катарсисом. Что же касается III Съезда, то после взрыва страстей в первый день, когда депутаты увидели себя окруженными бронетехникой, он постепенно вошел в более спокойную колею и ознаменовался двумя главными событиями. Во-первых, возникновением фракции «Коммунисты за демократию» во главе с Александром Руцким. Со стороны амбициозного полковника то был нестандартный шаг вполне в духе Ельцина. Хотя большинство членов нового образования было рекрутировано из промежуточных депутатских объединений, а не из фракции «Коммунисты России», это был дерзкий вызов полоз-ковскому руководству КПРФ, вызвавший замешательство и прямо-таки смехотворные истолкования с его стороны³². Во-вторых, и это главное, в соответствии с итогами референдума Съезд обозначил продвижение к президентской форме правления в России: делегировал Верховному Совету право издавать законы по многим вопросам, отнесенным к компетенции Съезда. На III СНД России влияние Ельцина на парламент достигло высшей точки. Раскол между его сторонниками и противниками проходил примерно пополам: по 45% депутатов более чем в 70% случаев голосовали с демократических и консервативных позиций, «болото» сжалось до 10% (на II СНД — 19%)³³.

В начале 1991 г. Ельцин и его сторонники показали, что может дать политика, опережающая события или хотя бы быстро и адекватно на них реагирующая. Именно такой политики в эти месяцы добивалась от Горбачева наиболее дальновидная часть его окружения. Перемена в поведении Президента СССР в апреле все-таки произошла, но, пожалуй, слишком поздно. Да и оставалось оно недостаточно последовательным и дальновидным.

Затишье перед штормом (от апреля к августу)

Совместное заявление Горбачева и руководителей девяти республик («9 + 1») от 23 апреля зафиксировало перемирие в разгоравшейся борьбе. Были подтверждены обязательства соблюдать действующие законы и экономическое соглашение на 1991 г. (в частности, вносить собранные в республиках налоги в союзный бюджет и внебюджетные фонды). Участники соглашались на «особый режим работы в базовых отраслях промышленности, на предприятиях, выпускающих товары народного потребления, на железнодорожном транспорте» (хотя содержание этого режима оговорено не было). Они заявляли, что считают «нетерпимыми попытки достигать политических целей путем подстрекательства к гражданскому неповиновению, забастовкам, призывы к свержению законно избранных органов государственной власти». Это означало, что одна сторона не будет расшатывать союзную власть, выставляя политические требования шахтеров, а другая — воздержится от поддержки заговорщиков из «комитетов национального спасения».

Но самым важным в этом документе было объявление о начале разработки нового Союзного договора, положившее начало так называемому ново-огаревскому процессу³⁴. Совместное заявление обозначало своего рода малый поворотный пункт в беге событий, предшествовавших путчу. Оно давало, по-видимому, последний шанс достичь исторического компромисса: признавалось, что Союз воссоздается как федеративное образование с элементами конфедерации и в усеченном виде (в составе девяти республик, среди которых, кроме России, остались бы в лучшем случае Украина, Белоруссия, Казахстан, Средняя Азия и Азербайджан). Шанс был очень мал не только потому, что вопрос о компетенции Союза и входящих в него республик оставался открытым, но и потому, что подписанты по-разному видели продолжение экономических и политических реформ. Только при очень благоприятных условиях объявленное соглашение — пока это была лишь декларация о намерениях — могло бы стать исходным пунктом эволюционного пути, на каждом отрезке которого следовало изыскивать компромиссы, отражавшие меняющееся соотношение сил. Так выглядела наилучшая из теоретически возможных альтернатив лобовому столкновению. Весной же 1991 г. это было соглашение о прекращении боевых действий между Горбачевым и Ельциным, не более. Но и не менее.

К несчастью, деструктивные процессы продолжались и на союзном, и на российском уровнях. Их общим результатом стал распад власти. Центр тяжести власти в Союзе Горбачев уже перенес с партийных в государственные структуры. Беда, однако, заключалась в том, что его влияние ослабевало и в тех, и в других.

Средоточие политической активности в партии все более перемещалось из КПСС в КП РСФСР. В июле 1991 г. оголтелого Ивана Полозкова сменил более умеренный Валентин Купцов, но это ничего не изменило по существу: из партии тут же были исключены Александр Руцкой и другие «уклонисты». Но и «победы», одержанные Горбачевым на XXVIII съезде при формировании руководящих органов КПСС, оказались иллюзорными: «обновленная» верхушка партии не желала мириться с утратой власти и открыто демонстрировала враждебность к генеральному секретарю. 23 апреля было оформлено «замирение» с Ельциным, а на следующий день открылся Пленум ЦК КПСС — и здесь открыто прозвучало то, что уже в течение нескольких недель «обкатывалось» в кабинетах и коридорах обкомов, да и на самой Старой площади: требование отставки Горбачева. Еще до пленума выявилось, что «аппарат, включая самый высокий уровень, перестал выполнять волю генерального секретаря»: по главному вопросу — о социально-экономическом положении в стране — было подготовлено постановление, в котором «...откровенно предлагался такой рынок, какого в природе не бывает и быть не может: без каких-либо признаков рынка. Смесь политических установок Лигачева и Полозкова с социальной демагогией “инициативника” Сергеева — таким был этот замечательный проект»³⁵. Но главное действо развернулось на самом пленуме: «обойма ораторов, распаляя зал, насела на генсека». Они требовали «законодательно закрепить за КПСС статус правящей партии», восстановить прежнюю систему расстановки руководящих кадров, контроль над СМИ. От Горбачева требовали сделать выбор: ввести чрезвычайное положение или уйти³⁶. Резкий демарш Горбачева — угроза отставки — показал, что в апреле партийные иерархи были способны лишь на блеф, но градус озлобления, все выше поднимавшийся в этих кругах, игнорировать было опасно.

Конечно, КПСС в это время уже не была столь мощным механизмом контроля над обществом, как незадолго перед тем. Легальная основа этого контроля — 6-я статья Конституции была отменена; отток из партии нарастал: в 1990 г. ее покинули 1,8 млн. человек, в первом квартале 1991 г. — 587 тыс.³⁷, идеологическая дисциплина в партии развалилась. Но инерция семидесятилетнего господства продолжала действовать, партия оставалась политической организацией чуть потесненного, но все еще властвующего класса. Одному из ближайших помощников Горбачева, Георгию Шахназарову, «агрессивная, антиперестроечная часть» партийных иерархов «напоминала хищников, готовых наброситься на своего дрессировщика, но сдерживаемых увещеваниями и звонкими ударами хлыста»³⁸. Однако контроль этот был ненадежен, разложение партийного монстра, присутствовавшего во всех сферах общественной жизни, еще не стало необратимым. Инфраструктура партии широко использовалась антиперестроечными силами в своих целях. Развернись события иначе, рычаги были бы применены для политической мобилизации в поддержку государственного переворота. А главное, немалый еще социально-политический потенциал партии (в ней продолжало числиться еще около 15 млн человек) нельзя было использовать в интересах общественного прогресса, пока было законсервировано фальшивое единство, а почти все ключевые посты занимали полозковцы разных рангов, но того же интеллектуального уровня и политической ориентации.

Последний Пленум ЦК КПСС (июль 1991 г.) Горбачев расценил как существенное продвижение вперед. На повторение открытого бунта реваншисты, задававшие тон на пленуме, все же не решились. Была принята, правда, лишь в качестве основы для обсуждения, программа, содержавшая заметный крен в сторону социал-демократии. На деле же продвижение было иллюзорным: при всей идеологизированности КПСС, программы, некогда принимавшиеся в пылу жарких споров, а потом — под бурные аплодисменты, редко имели реальную связь с практической политикой. Партия была приучена десятилетиями жить с программами, уводившими в мир фантастики. В условиях, когда в продырявленной уже оболочке сосуществовало несколько по сути дела враждебных партий, формулировки, за которые бились партийные прогрессисты, и вовсе не имели существенного значения. Реальный шаг вперед мог бы заключаться в прекращении этого противоестественного сожительства и передаче преобладающей части партийных структур и имущества тем коммунистам, которые готовы были бы пойти за Горбачевым. Казалось, понимание этого начало приходить к генсеку. 8 июля он сказал прибывшему в Москву лидеру испанских социалистов Гонсалесу: «25 июля на пленуме ЦК придется раскалывать партию — дальше в таком состоянии ее оставлять нельзя»³⁹. Но решение отложили до внеочередного съезда, который был намечен на конец года, но которому так и не суждено было состояться.

Все эти сражения, впрочем, происходили на второстепенном театре военных действий. Главный прорыв реваншисты готовили там, куда перемещены были основные рычаги власти в Союзе. То были армия, милиция, службы безопасности, остававшиеся в распоряжении союзных силовых ведомств. Этот поезд всегда стоял на запасном пути. Он и призван был заменить универсальные прежде партийные механизмы господства в обществе. Довольно скоро обозначился и координационный центр — вновь сформированный в начале года кабинет министров. В отличие от прежнего правительства он формально-юридически был подчинен президенту непосредственно, а на деле все более обособлялся от него, брал курс на свертывание перестройки и находил сторонников в руководстве Верховного Совета (Анатолий Лукьянов) и в окружении президента (Геннадий Янаев, Валерий Болдин). В центре зреющего заговора встал председатель КГБ Владимир Крючков, шеф самого могущественного и самого зловещего ведомства в истории нашей страны.

Горбачевские выдвиженцы последнего призыва, обладавшие замечательным «классовым чутьем», нашли неформальные пути друг к другу и сделали свой выбор: если придется, то без Горбачева и против Горбачева. И по роду своей деятельности, и по характеру созревавшего замысла они менее всего нуждались в публичности. Мы лишь теперь узнаем из обрывочных воспоминаний, как они устанавливали связи, прорабатывали варианты, готовили прикрытия, проверяли возможности вовлечения самого президента, как соблюдали приемы конспирации под защитой многое еще могущих спецслужб. Но однажды был устроен публичный зондаж общественной реакции на переход к чрезвычайщине, согласие на которую эти деятели безуспешно выторговывали у Горбачева.

17 июня в Верховном Совете СССР выступил Валентин Павлов. Его доклад о социальном и экономическом положении в стране был выдержан в довольно тревожных тонах. В этом еще ничего особенного не было: так не только писали в газетах, но и говорили с высоких трибун. Главное, однако, было сказано в конце. Павлов заявил, что президент и правительство «не использовали все имеющиеся конституционные права и предоставленные президенту дополнительные полномочия для стабилизации экономической и социально-политической жизни страны». Впрочем, президенту это не под силу: он и так работает по 18 часов в сутки. А посему дополнительными полномочиями следует наделить правительство, с чем премьер и обращается к ВС. Права, которые запросил Павлов, явно не укладывались в конституционные рамки. «5 пунктов» премьера выглядели следующим образом. Право законодательной инициативы (отдельно от президента). Полномочия принимать решения «по вопросам руководства народно-хозяйственным и социально-культурным строительством» (оговорка, что эти решения будут носить временный характер, никого не могла обмануть — по сути была заявлена претензия на всю исполнительную и распорядительную власть в стране). Передача всей системы Госбанка и налоговой инспекции под контроль правительства (или президента, добавил премьер, но в любом случае это было вторжением в права республик). Обязательность решений правительства для всех исполкомов независимо от решений иных органов (т. е. выстраивание властной вертикали в обход представительных органов). Создание единого для всей страны и подчиненного союзному правительству «специального органа по борьбе с организованной преступностью» довершало этот широкомасштабный план передела власти⁴⁰.

Депутатов, естественно, заинтересовал вопрос, как ко всему этому относится отсутствующий в зале Горбачев. Вместо прямого ответа на этот вопрос (Павлов обмолвился только, что в главном у него расхождений с президентом нет, «но говорить о том. что мы все имеем один взгляд на вещи, было бы неправильно... с того поста, который я занимаю, есть свое видение многих вопросов»⁴¹ — sapienti sat) после перерыва устроили закрытое заседание, на котором выступили все «силовые» министры: Язов, Пуго, Крючков. Они растолковали депутатам, с какими непорядками приходится иметь дело возглавляемым ими ведомствам. Особенно изобретателен был стоявший в центре комплота Крючков, который предал гласности секретнейшее донесение, изготовленное еще в 1977 г. службами Андропова и тогда же направленное высшему партийному руководству. Речь шла о том, как американская разведка намерена «осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза». Эти люди, заняв «административные должности в аппарате управления», станут «выполнять сформулированные противником задачи»⁴². Расчет был точен: депутатам, чьи представления формировались под влиянием модной в советском обществоведении «теории заговора» как двигателя исторического процесса, преподносилась сенсация. Она содержала простое и ясное объяснение невзгод, обрушившихся на вчера еще казавшееся монолитным государство: оно стало жертвой «идеологической диверсии империализма», которая страшнее бомб и ракет. То обстоятельство, что информация была, как дорогое вино, выдержана в течение более чем десяти лет и сообщена доверительно, на закрытом заседании, придавала ей видимость особой достоверности. А если это так, следует ли удивляться, что «фундаментальные реформы в стране», объяснял Крючков, проводятся «не так, как видится это нам, а так, как задумано за океаном». И чтобы не оставалось уж никаких сомнений в достижениях враждебных разведок: «нет такого принципиального вопроса, по которому, — завершал оратор, — мы не представляли бы объективную, острую, упреждающую информацию руководству страны и не вносили бы совершенно конкретное предложение» — не было лишь «адекватной реакции»⁴³.

Весь следующий день депутаты обсуждали, как следует реагировать на демарш правительства: немногочисленные горбачев-цы делились сомнениями, демократы отмалчивались (или отсутствовали), а члены «Союза» в своей манере обличали президента, который не имеет больше права сохранять за собой полномочия, «которые мы ему дали», и призывали не оглядываться на Конституцию: еще «римляне говорили, что необходимость ломает закон». Редакционная комиссия начала готовить постановление о передаче правительству полномочий, которые оно запросило. Отметился и Янаев, солгавший депутатам, что Горбачев якобы в курсе вопроса и «не видит здесь какого-то политического под-

текста»⁴⁴.

Трудно сказать, ожидали ли участники этой явно скоординированной акции, что Горбачев, озабоченный своими отношениями с Ельциным, дрогнет и пройдет до конца путь, на который его толкали в январе и марте. Или же то была очередная «разведка боем» — зондаж общественного мнения (поскольку было ясно, что сказанное даже на закрытом заседании Верховного Совета в тайне не удержится). Однако ответ Горбачева был выдержан в стилистике, которая становилась для него все более привычной. Явившись через три дня на заседание Верховного Совета, он пространно рассуждал о ситуации, отбивался от нападок «сою-зовцев», сообщил, что кабинет министров «пользуется полной поддержкой Президента», и предложил «принять к сведению все, что сказал тов. Павлов»⁴⁵. Горбачева странным образом не насторожила ни сама эскапада министров, ни двусмысленное поведение на заседании Павлова, который так и не отозвал свои предложения, ни поступавшие к нему иные тревожные сигналы.

Между тем с весны 1991 г. политическая ситуация в стране стала меняться кардинально. Относительное затишье в конфронтации с Ельциным, достигнутое ценой сделанных ему уступок, и подавление открытой оппозиции партийного аппарата, который после поражения на апрельском пленуме ЦК КПСС уже не решался выступать с поднятым забралом, порождали у Горбачева надежду, что процесс удастся довести до подписания нового Союзного договора, которое повлечет за собой естественные перестановки в верхних эшелонах власти. Ведь он, по словам Грачева, «предпочитал избавляться от мешавших ему людей “мягко” — не увольняя, а убирая из-под них стулья»⁴⁶. Устремленность к цели, которая для него была главной, и ощущение на затылке горячего дыхания Ельцина, от кого он небезосновательно ждал всяческих подвохов, мешали Горбачеву уловить опасность оттуда, откуда она вырастала наиболее грозно. Даже несколькими прямыми предупреждениями о готовящемся перевороте он счел возможным пренебречь. Горбачев благодарил, соглашался, что Павлов неверно повел себя в ВС, но выражал уверенность, что оснований для беспокойства нет. Он дезавуировал инициативу министров в ВС, однако в отставку никого не отправил, демонстративно братался с Павловым, Крючковым и Пуго, а на вопросы журналистов уверенно ответил: «с переворотом покончено».

Движение поступившей Горбачеву 20 июня, как раз накануне его появления в ВС, информации выглядит как в ладно скроенном детективе. Мэр Москвы Гавриил Попов, растревоженный тем, что происходило в ВС СССР 17 июня, был вызван на неотложную встречу со «знакомым, имеющим доступ в верхние эшелоны СССР». Во время пятиминутной встречи тот сообщил, что после получения запрошенных чрезвычайных полномочий будет организована провокация, воспользовавшись которой, правительство введет чрезвычайное положение. Сопоставив это с отсутствием Горбачева в зале ВС и Ельцина в Москве, Попов принял неординарное решение. Не зная подлинных намерений президента и ожидая, что заговорщики могут выступить в ближайшие часы, он решил срочно вытребовать Ельцина, находившегося в США. На аудиенции у американского посла Мэтлока в Спасо-хаусе он, не без оснований опасаясь подслушивающих устройств и ведя разговор на отвлеченные темы, стал излагать свои сведения на листке бумаги. Мэтлок внимательно следил, как на бумаге появлялись имена заговорщиков — будущих членов ГКЧП. По прочтении собеседником лист был разорван на мелкие клочья. Информация была незамедлительно передана в Вашингтон президенту США и в Берлин находившемуся там госсекретарю Бейкеру. Неизвестно, когда и как ее довели до Ельцина, но к Горбачеву с сообщением о нависшей угрозе по указанию Буша через несколько часов после визита Попова отправился Мэтлок. Горбачеву американский посол сказал не все, что узнал: ведь информация Попова предназначалась для Ельцина. «Даже если бы наша информация была более точной, я бы не решился назвать Горбачеву имена заговорщиков, — пишет Мэтлок. — Ну как можно поверить, что американский посол сообщает главе государства, которое до недавнего прошлого было противником его страны, что премьер-министр этого государства, глава разведки, министр обороны и председатель парламента устраивают заговор против него?». Быть может, поэтому Горбачев не придал полученной информации должного значения, полагая, что речь идет о его недругах из группы «Союз». Он попросил поблагодарить Буша, который «...поступил так, как следует поступать другу. Но скажите, чтобы он не волновался. Я все держу в руках». Иначе отнесся к информации Ельцин. В частном разговоре с влиятельным американским сенатором он сказал, что переворот наступит до конца года и что он, Ельцин, к этому готовится⁴⁷. «Ты переоцениваешь их ум и храбрость», — говорил Горбачев Яковлеву, четырежды предупреждавшему его о подозрительной суете заговорщиков ⁴⁸. Между тем именно в эти месяцы завершалось формирование заговорщической хунты, члены которой возглавляли все без исключения союзные государственные структуры — правительство, ключевые министерства, Верховный Совет, президентскую администрацию. Убедившись, что с Горбачевым нельзя сговориться и что свалить его не удастся ни через партию, ни через парламент, они вознамерились идти до конца, если потребуется — посредством государственного переворота.

В эти же месяцы продолжалась консолидация другого политического центра, готовящегося перехватить власть, — вокруг Ельцина. Процесс этот не был однолинейным. С одной стороны, формировался конституционный плацдарм, противостоявший союзной власти. Верховный Совет РСФСР, исходя из итогов мартовского референдума и воспользовавшись полномочиями, предоставленными ему III Съездом, издал закон о выборах Президента РСФСР. В конце мая IV Съезд внес в Конституцию изменения, предусматривавшие переход от республики Советов к дуалистической государственной структуре, в которой рядом с формально полновластным Съездом появлялся равноположенный ему пост президента — высшего должностного лица и главы исполнительной власти, наделенного широкими полномочиями вплоть до назначения министров (что не требовало теперь согласия Верховного Совета), введения чрезвычайного положения (с согласия ВС) и отлагательного вето на законы⁴⁹.

Идя на выборы 12 июня, Ельцин предпринял тактический маневр, о котором ему еще предстояло пожалеть. Он пригласил Александра Руцкого выступить с ним в тандеме, баллотируясь на пост вице-президента. Обманув ожидания Бурбулиса, Хасбулатова и других претендентов, он на данном этапе обеспечил себе поддержку умеренных коммунистов и националистов. Проводя наступательную избирательную кампанию, Ельцин демонстрировал откровенное пренебрежение к своим конкурентам, большинство которых, впрочем, того заслуживало. И хотя административный ресурс, который был приведен в действие против Ельцина, потенциально превышал возможности, которые давал пост Председателя Верховного Совета РСФСР, нерастраченная еще массовая поддержка, энергия и напор демократов принесли ожидаемый результат — победу в первом туре (57,3% голосов за Ельцина при 74,7% принявших участие в выборах⁵⁰). Повторялось то, что уже происходило годом раньше, на I Съезде: номенклатурные силы не смогли, а демократы и не помышляли выдвинуть реальную альтернативную фигуру ⁵¹.

После выборов и торжественно проведенной инаугурации Ельцин мог опереться не только на авторитет постановлений российского парламента, который в государственной системе играл все же вторичную роль, но и на легитимность всенародного избрания, чем столь неосмотрительно пренебрег за год с лишним до того Горбачев.

Но силу новой российской власти не следует переоценивать. Верховный Совет и Президент РФ все еще не контролировали ни силовые структуры, ни ВПК и иные предприятия-гиганты, сосредоточенные на российской территории, ни внешние товарные и финансовые потоки. Кроме того, как Горбачев не мог опереться на формально возглавлявшуюся им партию и СНД СССР, так и поддержка Ельцина парламентом была отнюдь не гарантирована. Об открытом демарше против Ельцина шести руководителей ВС РСФСР в феврале 1991 г. уже шла речь. Демократы увидели в том режиссуру Старой площади. В известной мере, наверное, так оно и было. Не оценили они, однако, в должной мере обстоятельство, в перспективе более важное: в ограниченном пока властном пространстве, где действовал российский парламент, заявил о себе новый центр оппозиции Ельцину и поддерживавшим его силам. Он не был (и не стал) простым ответвлением тех партийных структур, которые на российском Съезде представляли Полозков и фракция «Коммунисты России». Эта оппозиция переживет Август, переживет КПСС и КП РСФСР и, пополнившись за счет депутатов «болота» и части бывших демократов, перетечет в так называемый Фронт национального спасения. Одним из его руководителей станет Сергей Бабурин, другим — интеллектуальный лидер «шестерки» Владимир Исаков. А пока будущие активисты продолжали занимать руководящие посты в парламенте.

Более того, даже одержав решительную победу на выборах, Ельцин не смог совладать с собравшимся в июле V Съездом. В качестве своего преемника на посту Председателя Верховного Совета РСФСР он рекомендовал своего первого заместителя Хасбулатова — «верного Руслана», лояльность которого не вызывала у него тогда подозрений. Это была вторая (после Руцкого) крупная кадровая ошибка Ельцина. Оппозиция выдвинула на тот же пост Сергея Бабурина, который сначала существенно опережал Хасбулатова по числу поданных голосов: во втором туре первого голосования за него было подано 485 голосов, за Хасбулатова — 387. Однако выдвижением Хасбулатова Ельцин расколол собственную базу поддержки: против его выдвиженца голосовали 575 депутатов, т. е. на 90 больше, чем за Бабурина. Хотя при втором голосовании соотношение несколько сместилось в пользу Хасбулатова, Бабурин по-прежнему лидировал (448 к 404), и V Съезд прервали, так и не избрав Председателя ВС⁵².

По мере того как Ельцин с продемонстрированными не раз решимостью и способностью идти напролом, все более осваивал роль лидера республик в их противостоянии союзному центру, политическая дифференциация усиливалась и в России. 20 июля Ельцин издал указ о прекращении деятельности организационных структур политических партий и движений в государственных органах, учреждениях и организациях РСФСР. Очевидная цель заключалась в том, чтобы выбить почву из-под ног коммунистических организаций, издавна выстраивавшихся по производственному принципу. Но указ этот, который сохранил свою силу и после Августа, имел и побочные, крайне негативные последствия. Он пресек начавшееся было формирование структур демократических организаций, в первую очередь «Демократической России» там, где они возникали наиболее естественно, — по месту работы и учебы, как раз в то время, когда эти организации еще были на подъеме, а условия для их становления и роста были наиболее благоприятны.

Политический курс Председателя ВС с его резкими выпадами и неожиданными поворотами, если и не определялся единолично, то вырабатывался в узком кругу приближенных, лишь частично рекрутированных из «демороссов» и межрегионалов. «Демократическая Россия» в лице ее официальных съездовских и протопартийных структур от выработки курса была решительно отстранена. Ее приглашали на политическую авансцену в парламенте и на улице лишь для выражения поддержки и солидарности, когда надо было противостоять могущественному противнику. Большинство «демороссов» не склонно было придавать значение дистанции между собой и лидером, поскольку у них и общая оценка ситуации, и устремления до поры совпадали. Сила и влияние «Демократической России» в обществе, хотя и не закрепленные организационно, но тогда еще немалые, были переданы в распоряжение Ельцина безвозмездно, без каких-либо обязательств с его стороны.

Расщепленная власть в Союзе, в России, да и в других республиках — таков был главный итог политического развития страны в предавгустовский период. Временное, неустойчивое перемирие между Ельциным и Горбачевым не снимало остроту конфликта, раскалывавшего страну. М. Макфол справедливо отметил, чем ход событий в СССР — России отличался от политических процессов в других начавших исторический транзит странах. Там, как правило, патовая ситуация, равновесие противостоящих сил подталкивали к компромиссу, к каким-то формам сотрудничества. Такие попытки предпринимались и здесь осенью 1990 г., когда Горбачев и Ельцин нащупывали возможность совместного проведения экономической реформы, и весной 1991 г. «Однако сама оценка равновесия сил позволяла обеим сторонам уклоняться от переговоров, так как каждая из них была убеждена, что другая сторона не сможет ее сокрушить». Поэтому же «советско-российский способ перехода — скорее конфронтационный, чем договорный, скорее революционный, чем эволюционный, — происходил в условиях большей неопределенности и неясности перспективы, чем в других переходных обществах Латинской Америки, Южной или даже Восточной Европы»⁵³. Последняя попытка найти компромиссное решение была предпринята летом 1991 г. Но не столько на пути демократических преобразований в экономике и политике в масштабе всего Союза, сколько в сфере отношений между Центром и республиками, где, как показалось, легче найти какой-то modus vivendi. На первый план вышла проблема нового Союзного договора.

СУДЬБА СОЮЗНОГО ДОГОВОРА

Взгляд из 1991 года. «Может ли СССР стать

ФЕДЕРАТИВНОЙ СИСТЕМОЙ?»⁵⁴

1. Вопрос поставлен в очень общем виде, и потому либо ответить на него очень трудно, либо должен быть отрицательный ответ. А именно: в современных границах СССР вероятность создания федеративного государства, то есть государства, в котором Центру на правовой основе передан внушительный объем полномочий, в котором Центр может принимать ключевые экономические и политические решения, не испрашивая в каждом случае согласия республик — субъектов Федерации, а субъекты располагают реальной самостоятельностью в решении своих внутренних дел и формируют собственные органы власти независимо от Центра, — равна нулю или приближается к нему. Во всяком случае, в обозримый период.

Почему?

. Потому что создание федерации предполагает, что существует не только определенная сфера совпадения экономических и иных интересов (она есть), но и общность принципиальных подходов к тому, как должна быть преобразована экономика (этого нет), и механизм, которому пробудившиеся республики могут доверить принятие оперативных экономических решений (этого тоже нет).

^. Потому что создание федерации предполагает перевес тех именно общественных сил, которые отстаивают данный тип государственного устройства. На деле мы имеем расклад, при котором в понятие федерации даже те силы, которые признают ее на словах, вкладывают разное содержание: одни — унитарную структуру под чужим названием, другие — конфедеративное

устройство. Но, кроме того, на обоих политических флангах действуют силы, одни из которых выступают за «единую и неделимую» в границах 45-го года, а другие — и конфедеративное устройство считают излишне обременительным.

• Потому что потенциальные субъекты федерации не просто крайне разнородны, но и внутренне расколоты по данному вопросу.

• Потому что не менее остро, чем вопрос о национально-государственном устройстве Союза, стоит тот же вопрос в России — главном его участнике. Федерация в федерации — нонсенс.

2. Вопрос о федерации не может быть сведен к проблеме Союзного договора. Тем не менее — может ли в ближайшее время быть заключен новый Союзный договор, и если да, то каким он может быть?

Казалось бы, подготовка Союзного договора вступила в решающую фазу. Называются сроки, притом весьма близкие. Я допускаю, что договор будет подписан до конца 1991 г. (хотя это не предопределено). Однако подписание договора произойдет тем легче и быстрее, чем менее обязывающим он будет, чем больше реальных проблем, существующих между республиками, будет вынесено за его рамки, чем более расплывчатые формулировки будут открывать возможность для участников толковать их в свою пользу.

3. Тем не менее подписание договора — даже в его нынешнем или несколько модифицированном виде — наталкивается на серьезные проблемы, трудности. Препятствия (вопреки оптимизму, порожденному заявлением «9 + 1») следующие.

Во-первых, название договора и название Союза. Вопрос в значительной мере символический, но символам в нашей жизни — пока не сложилась четкая дифференциация общества по интересам — принадлежит важная дифференцирующая роль.

Во-вторых, проблема отношений с республиками, не вошедшими в Союз:

• союзная собственность и встречные иски;

• распределение оплаты внешних долгов;

• поставки дефицитной продукции;

• оборонная инфраструктура;

• национальные меньшинства.

В-третьих, субъекты договора:

• проблема автономий (прежде всего российских) — абсурдная формула: субъекты двух федераций (это как если бы Баскония или Корсика самостоятельно входили в ЕС); поиск ведется в ложном направлении: федерализацию проводят на национальной (этнической) основе;

^• проблема нынешних союзных государственных структур (место «1» в формуле «9 + 1»).

В-четвертых, порядок доработки и подписания договора. За конфликтом между Ново-Огарево и СНД-ВС РСФСР — не просто разные трактовки легитимности в переходный период и юридические хитросплетения, а столкновение разных общественных сил.

4. Существенный элемент этого столкновения — борьба за командные позиции в Центре государства, за возможность оказывать решающее влияние на его дальнейшее экономическое и политическое развитие.

Содержание борьбы в значительной мере зашифровано употреблением клише «суверенитет». Можно сколько угодно говорить о разграничении сфер компетенции, но невозможно придумать абсолютно равновесную систему.

Для России и других союзных республик вопрос стоит по-разному. Республики стремятся повысить степень своей самостоятельности вплоть до обособления. Перед Россией выбор: либо утвердить решающее влияние на Центр, либо выходить из этого Союза и объективно становиться новым центром притяжения.

Положение осложняется тем. что внутри российских государственных структур разворачиваются конфликты, в том числе:

• национал-патриоты — «ДемРоссия»;

• автономии — «ДемРоссия»;

• национал-патриоты — автономии.

Избрание президента в России хотя и укрепляет позиции демократических и антиимперских сил, не означает окончательного перелома. Борьба будет продолжаться.

5. Перспектива.

Не федерация (каким бы ни было ближайшее урегулирование), а сложные комбинации унитарных, федеративных и конфедеративных (может быть, даже международно-договорных) структур и отношений.

Нарастающее размежевание в обоих главных лагерях по вопросам национально-государственного устройства и вероятная перегруппировка политических сил в центре и на местах.

Не прекращение конфликтности развития, а возможность разрешения конфликтов в цивилизованной форме (или при отсутствии таковой).

ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ.

Вверх по лестнице, ведущей вниз О том, какую роль совместное заявление «9 + 1» сыграло в переломе политической ситуации, я писал по горячим следам события⁵⁵. Что оно несло с собой для реорганизации Союза? Подготовительная работа экспертов над новым Союзным договором велась под патронажем Горбачева. С лета 1990 г. публиковались проекты, проводились конкурсы на лучший вариант, собирались поправки. С того же времени начал функционировать внеконституционный орган — Совет Федерации, в рамках которого лидеры не только союзных, но и автономных республик получили доступ к формированию общегосударственной политики. Это вполне соответствовало победному шествию республиканских суверенитетов. Совместное заявление придало процессу разработки Союзного договора новое дыхание и обозначило для Совета Федерации поле деятельности. Тем самым проектирование конституционного устройства будущего, как тогда еще надеялись, единого государства было изъято из ведения как общесоюзного, так и республиканских парламентов и сосредоточено в руках исполнительной власти. Это было серьезное ущемление нарождавшегося парламентаризма и в Союзе, и в России.

Эскиз основных принципов будущего договора, представленный в совместном заявлении, был результатом компромисса противостоявших сил. Сторонники республиканских суверенитетов выигрывали по меньшей мере по трем пунктам. Во-первых, в названии проектируемого образования — Союз суверенных государств (ССГ) — был опущен пресловутый «социалистический выбор», а «республики» заменены на «государства». Считалось, что такая замена подчеркивает суверенность⁵⁶. Во-вторых, предусматривалось досрочное (ранее окончания конституционного срока в 1994 г.) прекращение полномочий действующих органов власти Союза. Хотя точный срок указан не был, это предполагало, что вскоре СНД и ВС СССР, где все более отчетливо тон задавали реваншисты из группы «Союз», уйдут с политической арены. Президенту Союзного государства, если таковой сохранился бы, надлежало пройти процедуру легитимации, более убедительную, чем избрание на Съезде. В-третьих, было зафиксировано право шести республик, не подписавших заявление, самим решать вопрос о присоединении к Союзу. По каждой из этих позиций (разве что кроме пересмотра мандата Горбачева) союзная номенклатура должна была чувствовать себя ущемленной.

Но и для руководителей «суверенных» республик, прежде всего для Ельцина, заявление оставляло ряд открытых вопросов. Прежде всего, не было определено, какими станут Союзный договор и Конституция ССГ в двух главных отношениях: как будут распределены полномочия Центра и республик и какое место в новом образовании займут автономии. Далее, поскольку новую Конституцию надлежало принять Съезду народных депутатов СССР, нетрудно было вообразить, что останется от договора, подписанного руководителями республик. Наконец, оставалось за кадром, успеют ли республики до того принять свои конституции или же они должны будут подстраивать их под Основной закон союзного государства. Намеченный темп продвижения, по-видимому, оставлял лишь второй вариант⁵⁷.

Так выглядел стартовый документ, отправляясь от которого, группы экспертов под руководством советников президента Георгия Шахназарова и Григория Ревенко и академиков Владимира Кудрявцева и Бориса Топорнина принялись за подготовку текста Союзного договора. Проект, прошедший ряд последовательных итераций, обсуждался на встречах в Ново-Огареве, где участвовали 40—50 человек: кроме Горбачева и руководителей девяти союзных республик, лидеры большинства автономий, Председатель ВС и министры СССР, ведущие эксперты. Многочасовые обсуждения не раз приобретали острый характер: поиски компромиссов были трудными. Два полюса, рассказывает Ельцин, представляли он и Горбачев: «...всем остальным было удобно выбирать свою позицию, маневрировать. Мы с Горбачевым брали всю моральную тяжесть выяснения спорных проблем на себя»⁵⁸.

Формально договорные бдения происходили на территории и под эгидой союзного президента. Создавая Совет Федерации как своего рода «надправительство»⁵⁹, Горбачев как бы шел навстречу движению за суверенизацию республик, рассчитывая при этом получить противовес как партийному аппарату, так и российскому лидеру. На деле это была еще одна его ошибка. Республиканские элиты, быстро оценив открывшиеся возможности, менее всего готовы были удовлетвориться ролью резерва Горбачева в его противостоянии с Ельциным. В лице последнего они скоро разглядели локомотив, выстроившись за которым, можно «проглатывать» все новые порции даруемого (а не отвоеванного, как в российском случае) суверенитета. Поэтому проект все более сдвигался к конфедерации как форме будущего союзного устройства.

Если в происходивших ристалищах нечто и можно было противопоставить напору российского президента, то это были его необеспеченные тылы в российских автономиях. Оба президента, стремясь переиграть друг друга, с руководителями автономных республик стали разыгрывать партию в поддавки. Их элиты оценили ситуацию как свой звездный час. За ними немедленно выстроились автономии следующих уровней, которые стали присваивать себе ранг республик. При обсуждении Союзного договора «автономы» потребовали — и в значительной мере добились — уравнения в правах с союзными республиками. «.. .Мы не отступим от своего суверенитета, — говорил Минтимер Шаймиев. — Если мы принцип не отстоим, то народ нас не поймет и возмутится»⁶⁰.

Составители договора, понимая, насколько хрупок достигнутый компромисс, не торопились вынести свое творение на суд общества. Правда, не раз повторенное утверждение, будто бы подготовленное за оградой правительственной дачи сочинение было скрыто от народа, содержит немалое преувеличение. Некоторые варианты текста, по мере его созревания, публиковались в печати, а окончательная редакция от них отличалась не очень сильно. Но время, отведенное для ознакомления с проектом, по которому и следовало принять решение, было предельно спрессовано. 23 июля проект согласовали, 5 августа направили в республики, 10 августа он поступил в Верховный Совет России. Никакие не только голосования, но и слушания в парламенте не предусматривались, а на 20 августа было назначено подписание, после которого договор сразу же вступал бы в силу. Тщательно отработанный протокол подписания договора исключал участие и союзного, и республиканских парламентов. Запоздав с конституционным обновлением Союза по меньшей мере на год, Горбачев и другие члены Совета Федерации небезосновательно спешили завести корабль в гавань, понимая, сколь опасной для него может оказаться даже легкая зыбь новой дискуссии.

Подготовленный к подписанию договор, как всякий компромисс, опирающийся на изменчивое и даже не вполне выявившееся соотношение сил, был действительно крайне уязвим. В статье 1 было записано, что «государства, образующие Союз, входят в него непосредственно либо в составе других государств» — и в то же время «обладают равными правами и несут равные обязанности». Матрешечный принцип построения Союза, вхождение в него одних «образующих» государств «в составе» других — при том, что все они объявлялись «суверенными государствами», «полноправными членами международного сообщества», — порождали многочисленные несообразности и делали всю конструкцию, в которой целое уравнивалось с частями, заведомо неустойчивой. Так, по смыслу договора автономная республика получала право выхода из Союза, но могла при этом оставаться в составе союзной республики; ее граждане являлись бы также гражданами Союза, но не обязательно — союзной республики; не был урегулирован вопрос о том, как быть, когда противоречат друг другу законы союзной и автономной республик и т. д. Межгосударственный характер приобретали прежние административные границы между республиками разного уровня. Так был сделан большой шаг назад по сравнению с апрельским заявлением «9 + 1» и открыт путь к внутреннему развалу республик — основных участников договора.

Государство подвергалось коренной реорганизации: все республики получали солидные атрибуты суверенитета, а границы между ними, которые вольно передвигала прежняя власть, признавались нерушимыми. Понятно, что иной подход мог сразу обострить уже возникшие конфликты, но никакой механизм разрешения споров, кроме заведомо недостижимого согласия, не предлагался. В свете событий, разгоравшихся в Нагорном Карабахе и многих других точках СССР, это было непредусмотрительно.

Договор более или менее сбалансированно разводил компетенцию Союза и входящих в него государств. Сохранение за Союзом полномочий в сфере обороны, безопасности, правоохранительных органов, внешней политики, внешнеэкономических связей и координации деятельности республик в этих областях, денежной эмиссии и исполнения союзного бюджета, принятия Конституции и союзных законов, а также обширная сфера совместного ведения, описанная в девяти развернутых позициях, казалось бы, соответствовали международным принципам построения федеративных государств. К сожалению, однако, немало вопросов, которые вызывали острые споры в Ново-Огареве: сколько и какие должны быть союзные министерства, какой — система налогов (одноканальной или двухканальной), каким — порядок осуществления совместных полномочий (этот дефект был воспроизведен в Конституции РФ 1993 г.), — оставались в договоре неурегулированными.

Положение о верховенстве договора по отношению к еще не принятой Конституции союзного государства, конституциям образующих его государств и их законам закрепляло приоритет норм, о которых договорилась группа лидеров, по отношению к актам, утверждение которых предполагало парламентские голосования или всенародное волеизъявление в той или иной форме.

Между тем заложенная в договоре конструкция высших органов государственной власти Союза представлялась далеко не бесспорной. Рядом с президентом — главой государства, обладающим также высшей исполнительно-распорядительной властью и избираемым на всеобщих выборах (что отстаивал Горбачев), воздвигался Верховный Совет. Лишь одна его палата — Совет Союза — подлежала избранию непосредственно населением. Другую же палату — Совет Республик, к исключительной компетенции которого были отнесены издание законов о порядке деятельности союзных органов, ратификация международных договоров и даже согласие на назначение союзного правительства, — должны были формировать высшие органы власти республик (не было сказано, представительные, исполнительные или те и другие), причем все депутаты от каждой республики располагали одним общим голосом. Такое построение отстаивали республиканские лидеры. И не будучи провидцем, нетрудно было предсказать, что эта конструкция, дополненная введением в союзное правительство с решающим голосом нескольких десятков республиканских премьеров, чревата затяжными спорами и тупиковыми ситуациями.

Порядок вступления договора в силу исключал возможность какой-либо предварительной корректировки проекта. Было установлено, что он «одобряется высшими органами государственной власти государств, образующих Союз» (процедура одобрения не была оговорена, да на нее и не оставалось времени) «и вступает в силу с момента подписания их полномочными делегациями»⁶¹.

Таков был этот замечательный продукт ново-огаревского процесса. К моменту подписания договора стало известно, что под ним не собираются ставить подпись не только шесть республик, отсутствовавших в Ново-Огареве, но и Украина, назначившая на начало сентября референдум о независимости. Договор, несомненно, нес в себе опасность дезинтеграции России, и тот парад суверенитетов, с которым она столкнулась в 1992—1994 гг., получил бы солидную юридическую базу.

Как только окончательный текст договора стал известен и была объявлена дата подписания, развернулась его публичная критика с разных позиций. «Демократическая Россия» на заседании Координационного совета 8 августа определила свое отношение к договору. Признавая «необходимость взвешенных компромиссов, предотвращающих опасность гражданской войны, снижающих уровень конфронтации в обществе», движение ставило вопрос о цене компромисса и гарантиях выполнения обязательств, взятых на себя Центром, и предлагала Ельцину предварить подписание договора следующими условиями.

1. Одновременное подписание договора (или заявление о твердом намерении это сделать) как минимум Россией, Украиной, Белоруссией и Казахстаном (тем самым акт подписания увязывался с «зависшей» позицией Украины).

2. Обсуждение итогового варианта договора в ВС РСФСР и ознакомление с ним общества.

3. Исключение из договора положений, противоречащих Декларации о суверенитете РСФСР, а также допускающих принятие Конституции ССГ Съездом или Верховным Советом СССР.

4. Определение в договоре порядка выхода республик из Союза.

5. Исключение возможности вхождения в ССГ республик, в которых нарушаются права человека и осуществляется геноцид ⁶².

Подписание договора, заявлял Координационный совет «Демократической России», сопряжено с риском, что не российские избиратели, а Союзный договор станет источником конституционного устройства России и приведет ее к развалу. Поэтому следует подписать договор на срок не более года, исключив из него пункты, определяющие систему и порядок формирования органов власти Союза, а за это время провести выборы в Учредительное собрание, которое и примет окончательные решения⁶³. Через два дня было опубликовано еще более резкое обращение к Ельцину ряда лидеров демократического общественного мнения с требованием «не форсировать подписание договора без его тщательного и всестороннего общественного обсуждения», ибо проведение референдума — «минимально необходимая предпосылка участия России в новом Союзном договоре»⁶⁴.

Горбачев в ходе ново-огаревского процесса сдал многие из тех позиций, которые он отстаивал и защита которых привела его в начале года к альянсу с реваншистами. Поэтому критика — не текста договора, а не поименованных, но легко угадываемых «лукавых и велеречивых властителей, умных и хитрых отступников, жадных и богатых властителей» — прозвучала и с иной стороны. 23 июля «Советская Россия» опубликовала выдержанное в патетических тонах «Слово к народу», которое подписали некоторые известные писатели, деятели искусств, политики и военачальники. Со значительно большими основаниями, чем позабытое к тому времени письмо Нины Андреевой, этот эмоционально накаленный документ мог бы быть назван «манифестом антиперестроечных сил». «Слово» не содержало ни одного конкретного предложения, но общий смысл призывов положить «предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления», «встать для единения и отпора грабителям Родины», начать «с этой минуты путь к спасению государства», защитить «Советский Союз — наш дом и оплот» и в этих целях создать «народно-патриотическое движение» — был совершенно очевиден⁶⁵.

Сила этой оппозиции, сорвавшей-таки подписание договора, заключалась, однако, вовсе не в патетике, обращенной к народу. Ее лидеры, образовавшие, как о том шла речь выше, тайную заговорщическую хунту, контролировали главные звенья союзного государственного аппарата, в первую очередь — все силовые структуры. Единственный вопрос, на который они до поры не знали ответа: удастся ли сделать номинальным главой государственного переворота Горбачева. Многократно описана неофициальная встреча Горбачева, Ельцина и Назарбаева в Ново-Огареве 29 июля, за несколько дней до отъезда президента СССР на отдых в Форос (последняя в этом цикле его ошибка!). Здесь договорились, что после подписания договора Павлов, Язов, Пуго, Крючков и другие будут смещены с государственных постов. Тайную запись этой беседы Болдин передал заговорщикам. «Может быть, эта запись и стала спусковым курком августа

1991-го», — пишет Ельцин⁶⁶. Если это и так, то значительно важнее, что ружье было заряжено раньше и стрелки изготовились к нападению, время которого определяла дата предстоявшей церемонии подписания Союзного договора.

Нередко можно встретить утверждения, будто, не разразись августовский путч — опасная развилка была бы пройдена, Союзный договор — подписан и процесс распада СССР — приостановлен. Это один из мифов нашей недавней истории. Во-первых, совсем не обязательно, что договор был бы подписан 20 августа и без путча. А если и так — весьма вероятно, что Ельциным (а вслед за ним, возможно, и другими участниками) были бы сделаны такие оговорки, которые выхолостили бы и без того не очень четкое содержание договора⁶⁷. Во-вторых, и это главное, к августу 1991-го центробежные силы в СССР набрали такую мощь, что даже будь договор подписан, его расплывчатые формулировки, недоговоренности, да и вполне определенные обязательства, которые республики взяли на себя скрепя сердце, немедленно стали бы новым полем борьбы. В ней у хрупкого компромисса было мало шансов устоять.

Примерно об этом я говорил, выступая 13 июня в американском посольстве. Так думаю и сейчас.

Примечания

¹ Лит. газ. — 1991. — 6 февр. Восстановлены небольшие фрагменты из оригинального текста, сокращенные редакцией при публикации. Здесь и в других моих публикациях в соответствии с политической лексикой тех лет правыми именовали консерваторов, реакционеров, левыми — сторонников обновления, демократов.

² Речь идет об американской операции по освобождению Кувейта «Буря в пустыне» (1991 г.).

³ Беседа с обозревателем А. Мешковым // Столица. — 1991. — Февр.

⁴ Из выступления на заседании «Московской трибуны» 3 марта 1991 г. (Демократ. Россия. — 1991. — 29 марта).

⁵ Выступление на III Съезде народных депутатов РСФСР 30 марта 1991 г. // Третий (внеочередной) Съезд народных депутатов РСФСР. Стенографический отчет. — Т. 1. — М., 1992. — С. 218—221.

⁶ Эта позиция в развернутом виде была изложена в записке «Ближайшие шаги на пути к политической реформе», переданной мною Ельцину 15.04.1991: «1. “Круглый стол” целесообразен только на союзном уровне. Его задача — мирная передача власти из рук союзного правительства и квазипарламента, сформированных на недемократической основе и не пользующихся доверием в стране, в руки представительных органов, избранных народом. Ключевая проблема, по которой необходимо договориться в рамках “круглого стола”, — сроки, порядок, организация выборов, в которых примут участие республики, высказавшиеся за сохранение Союза (Содружества) в той или иной форме. Достижение согласованных решений по этому вопросу может потребовать создания ряда промежуточных структур власти на межреспубликанском уровне. 2. “Круглый стол” на уровне Российской Федерации не только не нужен, но и вреден. Он неизбежно станет дополнительным ограничением власти руководителей парламента и правительства РСФСР. 3. Это не исключает дальнейшую институционализацию согласительного механизма в рамках российского парламента, который уже выполнил некоторые полезные функции на предыдущих Съездах. Надо только отдавать отчет в том, что возможности этого механизма при данном соотношении сил в парламенте ограничены. Во многих случаях лучше отказаться от принятия какого бы то ни было решения, чем идти на чрезмерные уступки, добиваясь соглашения».

⁷ Беседа с О. Буркалевой по поводу Совместного заявления Президента СССР и руководителей союзных республик 23.04.1991 г. (Рос. газ. — 1991. — 8 мая).

⁸ Из выступления на конференции Ленинградского регионального отделения «Демократической России» 27.04.1991 (Лит. газ. ленингр. писателей. — 1991. — № 17. — Май).

⁹ Моск. новости. — 1991. — 14 июля.

¹⁰1 июля 1991 г. Э. Шеварднадзе, А. Яковлев, Г. Попов, А. Собчак, А. Вольский, А. Руцкой и др. опубликовали призыв к созданию Движения демократических реформ. 6 и 11 июля на собрании учредителей был создан Совет движения (сопредседатели — А. Вольский, И. Лаптев, Э. Шеварднадзе, А. Яковлев) и оргкомитет по подготовке съезда. Это была заявка на выделение «центра» в КПСС. В состав Политсовета ДДР помимо поименованных лиц входили также Ю. Лужков, С. Шаталин, М. Шатров, Ю. Черниченко и др.

¹¹ Третъяков В. Загадка Горбачева // Моск. новости. — 1989. — 26 нояб. По позднейшему свидетельству автора, эта статья была оценена ее героем как «лучший в русской прессе портрет» его, Горбачева (Третъяков В. Раблезианст-во Горбачева // Независимая газ. — 2001. — 2 марта).

¹² Горбачев жестоко ошибся в своем выборе. Позднее он узнал, что еще в феврале 1991 г. «благодарный» Янаев предлагал Ельцину совместными усилиями устранить своего благодетеля. — Правда. — 1995. — 16 авг.

¹³ Шахназаров Г. Цена свободы: Реформация Горбачева глазами его помощника. — М., 1993. — С. 394.

¹⁴ Яковлев А. Н. Омут памяти. — М., 2000. — С. 290, 485—486; запись интервью с А. Н. Яковлевым. 26.07.2004. — Архив автора.

¹⁵ Грачев А. Горбачев. — М., 2001. — С. 339.

¹⁶ Черняев А. Шесть лет с Горбачевым. — М., 1993. — С. 357. «Он устал. Время обогнало его», — записал в своем дневнике Черняев (Черняев А. 1991 год:

Дневник помощника президента СССР. — М., 1997. — С. 119). Поворот Горбачева в политике был крайне болезненно воспринят и другими его сторонниками. Осенью 1990 г., писал О. Лацис, «начиналось время непонятного, до конца никем не объясненного поворота Горбачева» (Лацис О. Тщательно спланированное самоубийство. — М., 2001. — С. 311).

¹⁷ По данным социологического исследования, проведенного в конце января — начале февраля 1991 г. в восьми союзных республиках (в том числе в РСФСР, на Украине, в Белоруссии, Казахстане), 74% коммунистов выражали решимость «остаться членами партии во что бы то ни стало» (Известия ЦК КПСС. — 1991. — № 4. — С. 63).

¹⁸ Грачев А. Горбачев... — С. 289. В своих мемуарах Горбачев высказывается гораздо осторожнее: «Тогда, зимой 1991-го, я не склонялся ни вправо, ни влево, а наоборот, занял центристскую позицию...» (Горбачев М. Жизнь и реформы. — М., 1995. — Кн. 2. — С. 516).

¹⁹ М. Горбачев и сейчас убежден, что его общая линия была верна, а ошибки он допустил только тактические (интервью радиостанции «Свобода», 20.08.2001). См. также: Известия. — 2001 — 2 нояб.

²⁰ Грачев А. Горбачев... — С. 278.

²¹ Такое предложение выдвигал, например, В. Аксючиц, и это была не самая жесткая позиция (Аксючиц В. Круглый стол. Записка. Апрель 1991. — Архив автора).

²² Это была не первая попытка силового решения ситуации в Прибалтике. За год до того подразделения Воздушно-десантных войск СССР были использованы для захвата дома, где размещался ЦК КП Литвы, и других зданий в Вильнюсе (КПСС и КПЛ спорили о принадлежности и использовании этого имущества), а также для «отлова» литовских юношей, укрывавшихся от призыва в Советскую армию. Эта «репетиция» применения силы вызвала резкий протест депутатов от «Демократической России». Они направили делегацию в Литву в марте 1990 г., еще до того, как конституировался СНД России.

²³ «Механизм, который был приведен в действие в ночь с 12 на 13 января... до сих пор не раскрыт», — писал Горбачев в 1995 г. Самая благоприятная версия, вытекающая из его объяснений: президент не ведал, что творится в стране, и не смог правильно отреагировать (см.: Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 510—515).

²⁴ Черняев А. 1991 год... — С. 75—76. «Беззаветно преданные, как наполеоновские ветераны, помощники перестали его понимать и, хуже того, отказывались ему верить», — писал и Андрей Грачев (Грачев А. Указ. соч. — С. 351).

²⁵ Шахназаров Г. Указ. соч. — М., 1993. — С. 222.

²⁶ Исаков В. Председатель Совета Республики. — М., 1996. — С. 237—240.

²⁷ Заявление парламентского блока «Демократическая Россия». 01.02.1991. — Архив автора.

²⁸ Известия. — 1991. — 22 февр.

²⁹ Политический альманах России. 1997 / Моск. Центр Карнеги. — Т. 1. — М., 1998. — С. 175.

³⁰ Трижды, утверждает Шахрай, предусмотрительно заготовленный еще в 1990 г. инструмент — закон о референдуме спасал Россию от гражданской войны (запись интервью с С. М. Шахраем. 01.07.2004. — Архив автора).

³¹ Политический альманах России... — С. 378.

³² Мое письмо об этом истолковании см.: Аргументы и факты. — 1991. — № 18: «В интервью, опубликованном в “Правде” и “Советской России” 19 апреля с. г., И. К. Полозков объяснил, что возникновение группы “Коммунисты за демократию” обязано тому, “что за это дело откровенно взялись такие люди”, как Шейнис и Старовойтова, которые “проводили первые организационные совещания по сколачиванию группы”. Возникает вопрос: почему И. К. Полозков поспешил подхватить утку, поднесенную ему ленивыми и недобросовестными информаторами, и выпустить в свет уже от своего имени версию, оскорбительную не для нас, а для уважаемых депутатов — членов КПСС, неспособных будто бы организоваться без помощи беспартийных “варягов”. Думается, что подводит его сам способ политического мышления. Вожди и идеологи партии так долго вбивали мифологию в сознание народа, что едва ли не сами в нее уверовали. В извращенном сознании особое место занимает образ врага. Во всех бедах и неудачах повинна не сама партия, тем более не ее здравствующие вожди, а некие враждебные силы. Чтобы облик дьявола не стерся, его надо периодически обновлять. Предшественники Полозкова не уставали разоблачать интервентов, подкулачников, троцкистов, империалистов, космополитов, ревизионистов и иных злодеев — несть им числа. Теперь, похоже, на роль разрушителей монолита сподобили нас со Старовойтовой. Народный депутат РСФСР Шейнис В. Л.».

³³ Юрьев Д., Собянин А. Россия-1991: от декларации к суверенитету. Расстановка сил и динамика развития политического процесса к концу первого года нового российского парламентаризма. — С. 17. — Архив автора.

³⁴ Россия сегодня. Политический портрет в документах. 1985—1991. — М., 1991.— С. 509—510.

³⁵ Лацис О. Указ. соч. — С. 340—341.

³⁶ Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 538.

³⁷ Россия-2000: Современная политическая история. — Т. 1: Хроника и аналитика. — М., 2000. — С. 116. По другим данным, с начала 1990 г. до 1 июля 1991 г. из КПСС вышли или были исключены свыше 4 млн человек, т. е. 22% ее прежнего состава (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 542).

³⁸ Шахназаров Г. Указ. соч. — С. 250.

³⁹ Черняев А. 1991 год... — С. 169.

⁴⁰ ВС СССР. Пятая сессия. Бюллетень № 82 совместного заседания Совета Союза и Совета Национальностей. — 1991. — 17 июня. — С. 20—21.

⁴¹ Там же. — С. 24.

⁴² Крючков В. Личное дело. — Ч. 2. — М., 1996. — С. 389—390.

⁴³ Там же. — С. 391—392.

⁴⁴ ВС. СССР. Бюллетень № 84... — 1991. — 18 июня. — С. 23—24, 38; Пи-хоя Р. Г. Советский Союз: История власти. 1945—1991. — М., 1998. — С. 649.

⁴⁵ ВС. СССР. Бюллетень № 85. — 1991. — 21 июня. — С. 19—27.

⁴⁶ Грачев А. Указ. соч. — С. 364.

⁴⁷ Попов Г. Снова в оппозиции. — М., 1994. — С. 200—211; Мэтлок Дж. Ф. Смерть империи: Взгляд американского посла на распад Советского Союза. — М., 2003. — С. 457—462; Reddaway P., Glinski D. The Tragedy of Russia’s Reforms. — Washington, D.C, 2001.— P. 198—200.

⁴⁸ Яковлев А. H. Омут памяти. — С. 292—293, 308; Известия. — 2003. — 1 дек.; запись интервью с А. Н. Яковлевым. 26.07.2004. — Архив автора.

⁴⁹ Президента, как и Съезд, надлежало избирать на всеобщих выборах.

⁵⁰ Политический альманах России... — С. 381. «Победа в первом туре — иного не дано. Запретите себе думать, что может быть второй тур», — так напутствовал Г. Бурбулис направлявшихся на места членов многочисленной избирательной команды Ельцина (Попцов О. Хроника времен «царя Бориса». — М., 1995. — С. 63).

⁵¹ Такой альтернативой мог бы стать Вадим Бакатин, который был, по словам Черняева, «...единственный из шести претендентов — порядочный, здравомыслящий, умный, информированный, не ищущий победы любой ценой, интеллигентный сам по себе, а не своей командой. И безусловно прогрессивный, “перестроечный”» (Черняев А. Шесть лет... — С .149). К сожалению, заняв в президентской гонке последнее место, Бакатин вообще вышел из дальнейшей политической игры.

⁵² Пятый (внеочередной) Съезд народных депутатов РСФСР: Стенографический отчет. — Т. 1. — М., 1992. — С. 229—230, 372. Виктор Шейнис, рассказывает О. Попцов, «отдав свой голос за Хасбулатова, с досадой сказал: “Не может Хасбулатов быть символом демократической России”. Я, полушутя, возразил ему: “Имперской — не может, а вот демократической, коли она демократическая, в самый раз”» (Попцов О. Указ. соч. — С. 157). Тут коллегу подвела память: я не только не голосовал за Хасбулатова, но и активно выступал против него на собраниях, за что некоторые горячие головы грозили исключением из «Демократической России» («Ты открываешь дорогу Бабурину!»). Однако идентификация интересов российской демократии не только с Ельциным, но и с его выдвиженцем была для того времени очень характерна.

⁵³ McFaul M. Russia’s Unfinished Revolution. Political Change from Gorbachev to Putin. — Ithaka; London, 2001 — P. 114—116.

⁵⁴ 13 июня 1991 г. посол США в СССР Дж. Мэтлок организовал в своей резиденции в Спасо-хаусе дискуссию на тему «Может ли СССР стать федеративной

системой?». С основными докладами выступили американский профессор Хофман, который обрисовал преимущества федерации перед конфедерацией и подчеркнул, что суверенитет республик не может рассматриваться как абсолютная ценность, и один из главных разработчиков Союзного договора академик Б. То-порнин, в общем оптимистически оценивший перспективы обновленного федерализма в СССР. В том же ключе выступали многие участники обсуждения. Ниже воспроизводится конспект моего выступления в этой дискуссии. — Архив автора.

⁵⁵ См. с. 447—452.

⁵⁶ Я как-то сказал Ельцину, что в такой замене нет содержательного смысла, ибо республика — разновидность государства. Однако он со мной не согласился.

⁵⁷ Россия сегодня... — С. 509—510.

⁵⁸ Ельцин Б. Записки президента. — М., 1994. — С. 53.

⁵⁹ Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 499.

⁶⁰ Болдин В. Крушение пьедестала. — М., 1995. — С. 401.

⁶¹ Договор о Союзе суверенных государств, согласованный 23 июля 1991 г. и направленный президентом РСФСР в Верховный Совет РСФСР 10 августа 1991 г. — Архив автора.

⁶² Последний пункт был внесен после того, как делегация Координационного совета ДР (Лев Пономарев, Владимир Смирнов, Анатолий Шабад, Виктор Шейнис) доложила о результатах своей поездки в Баку, Ереван и зону армяноазербайджанского конфликта, состоявшейся 31 июля — 6 августа.

⁶³ Заявление КС «Демократической России». 08.08.1991. — Архив автора. См. также: Современная политическая история России. Хроника и аналитика. — М., 2000. — Т. 1.— С. 125.

⁶⁴ Обращение подписали Юрий Афанасьев, Лев Тимофеев, Леонид Баткин, Вячеслав Иванов, Юрий Буртин, Владимир Библер, Елена Боннэр (Независимая газ. — 1991. — 10 авг.).

⁶⁵ «Слово к народу» подписали Юрий Бондарев, Юрий Блохин, Валентин Варенников, Эдуард Володин, Борис Громов (никогда впоследствии не участвовавший в подобных играх), Геннадий Зюганов, Людмила Зыкина (вскоре после путча отреклась от своей подписи), Вячеслав Клыков, Александр Проханов, Валентин Распутин, Василий Стародубцев и Александр Тизяков (Современная политическая история России. 2000. — Т. 1. — С. 640—641). За три дня до путча та же «Советская Россия» опубликовала материал под заголовком «От “Слова” к делу!», подписанный некой «инициативной группой народного патриотического движения». Впрочем, это была лишь верхушка айсберга. Идеологическая подготовка шла полным ходом на страницах как известных газет и журналов, так и множества совсем уж низкопробных подметных листков. Адресат был ясно очерчен: армия, КГБ, «патриотически мыслящая интеллигенция», «люди русские».

⁶⁶ Ельцин Б. Записки президента. — C. 56.

⁶⁷ Намеки на возможность такого поворота событий делает Горбачев в своих воспоминаниях, рассказывая, в частности, о своем телефонном разговоре с Ельциным 14 августа. — Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2. — С. 549—554. О том же публично заявляла Галина Старовойтова, в то время советник и доверенное лицо Ельцина. — Независимая газ. — 2001. — 18 авг.





Содержание раздела

---

---

Главная сайта

---