Глава 7. Эскалация конфликтов
Через тумбу-тумбу — раз!Через тумбу-тумбу — два!
Через тумбу три-четыре Спотыкаются...
Студенческая песня
ВЗГЛЯД ИЗ 1990 года. РОССИЙСКАЯ АЛЬТЕРНАТИВА: УТОПИЯ ИЛИ ПУТЬ К СОГЛАСИЮ1
В 1981 г. в Польше говорили: есть только два выхода из жестокого кризиса. Фантастический: Господь Бог спустится на землю и устроит все наши дела. Совершенно невероятный: мы это сделаем сами.
Известно, что произошло потом: 1981 г. — «война» государства против общества; семь лет, потерянных в безуспешных попытках старой власти вывести страну на новый путь; 1989 г. — смена не только декораций, но и актеров на политической сцене; 1990 г. — выход за пределы порочного круга. Чтобы на Маршал-ковской выстроились прилавки с невиданным товарным изобилием, хотя и с кусающимися ценами, нужны были два фундаментальных политических условия: прежние польские руководители оказались способны признать оппозицию равноправным партнером и отдать народу решение вопроса о власти, а оппозиция, пережив нелегкие годы, доказала свое влияние и укорененность в обществе. Выход нашли в компромиссе, серьезно понизившем остроту общественного конфликта.
У нас конфликтность развития обостряется с каждым годом, а теперь уже и с каждым месяцем. Если спроецировать в будущее тенденции, которые нарастали в экономике, в межнациональных и социальных отношениях, учесть падение авторитета всех властей, в том числе и новых советов, нарастающее отторжение от политики потянувшихся было к ней людей, то не столь уж невероятными покажутся самые зловещие предсказания. Запас устойчивости в обществе, сказано не раз, на пределе; за ближайшим, именно ближайшим, а не дальним поворотом нас ждут голод, резня и диктатура или же сразу диктатура, которая будет бороться с голодом карточным распределением скудных благ, а с неорганизованной резней — «упорядоченными» репрессиями.
Нет, возражают оптимисты: в стране, пережившей крушение коммунистической утопии и мучительно затянувшуюся атрофию органов тоталитарного государства, вдохнувшей глоток свободы и прикоснувшейся к технической цивилизации, диктатура не сможет решить ни одной из действительных проблем и потому не будет долговечной
Все так. Но потенциальные организаторы и идеологи антиконституционного переворота этого не знают и в это не верят. Чтобы завтра не пришлось размышлять, как свергать диктатуру, надо сегодня найти пути преодоления или, по меньшей мере, смягчения кризиса.
Нас подталкивает к пропасти и резко возросшее ощущение неизбежности катастрофы, надвигающейся вместе с холодной и голодной зимой. Это ожидание не только порождает психологический дискомфорт, но и становится мощным политическим фактором. Точно по эффекту Эдипа: несчастье свершается потому, что оно предсказано, предсказание само определяет поведение участников драмы.
Чтобы отвести беду, нам нужна сильная и авторитетная власть, заинтересованная в реформе и способная целеустремленно ее проводить. Такую власть нельзя вольно сконструировать по идеальному чертежу. Ее можно образовать, лишь идя от существующего расклада сил.
К лету 1990 г. в Центре нашего государства сложились две конкурирующие системы власти: союзная и российская. В течение нескольких месяцев они с переменным успехом занимаются перетягиванием каната, лишь эпизодически зондируя возможность компромисса.
Стереотип расхожего «демократического» сознания рисует союзную власть как главный бастион партократии и военно-промышленного комплекса, защитники которого едины в неуемной жажде власти и не остановятся ни перед чем в отстаивании собственных привилегий и непоколебленных основ существующего порядка.
Инициаторы перестройки — группа реформаторов во главе с Михаилом Горбачевым — политическую ситуацию оценивают совершенно иначе. Они видели, как во всех странах Восточной Европы сходили с политической сцены коммунистические лидеры — как противники, так и сторонники реформ, и рассчитывают избежать их судьбы. Себе они отводят роль гарантов мирного и направляемого характера переходного процесса, выразителей «усредненных» общественных интересов. Претендуя на «равноудаленность» от левых и правых, они не хотят признавать, что события все более вырываются из-под их контроля. Справедливости ради надо заметить, что их претензии на центровое положение не обходятся без политического лукавства. Главные удары неизменно наносятся по неуправляемым и непочтительным левым. Силы же, стоящие справа от реформаторов, социально и генетически им близки, а главное — пока управляемы, хотя на каждом из последних партийных форумов консерваторы учиняли по нарастающей «бунты на коленях» против руководства.
Тем самым наиболее комфортные политические условия складываются для правых сил: ни левые, занятые борьбой с Горбачевым и поднимающие планку своих требований к Центру (раз президент против отставки правительства — в отставку президента!), ни Центр, раздраженный натиском левых, не придают должного значения тому, как быстро идут перегруппировка и консолидация в правом лагере. На учредительном съезде РКП правые предъявили заявку на создание собственной политической структуры, автономной по отношению к Центру. Их достижение, правда, в значительной мере девальвировано тем, что центр тяжести своей власти Горбачев и его сотрудники переносят из партийных в государственные структуры, а престиж партии в обществе стремительно падает. Но они пытаются компенсировать эти потери, все более смыкаясь с правыми неформалами от «Памяти» до ОФТ и внедряясь в структуры армии и КГБ.
Если центр и правые, Горбачев и Полозков заодно, то левым не остается ничего иного, как, опираясь на позиции, завоеванные ими в республиках, в крупных промышленных городах, вести борьбу за ослабление власти союзного Центра — президента и правительства, добиваться роспуска контролируемых ими Верховного Совета и Съезда народных депутатов СССР. Но даже при такой диспозиции надо учитывать побочные последствия эскалации конфликта.
Внепарламентское давление на власть, будучи законным, а подчас и самым эффективным орудием борьбы, при неуемном его применении дестабилизирует ситуацию, разжигает озлобление в массах... и обеспечивает трибуну крайним течениям.
Добившись избрания Ельцина на ключевой государственный пост в России, демократы сумели изменить политическую атмосферу в российском парламенте, принять ряд важных законоположений и подтолкнуть процессы демократического обновления в других республиках. Но возможности и целесообразность использования парламентских позиций для заострения конфронтации с центром не стоит переоценивать. Не имея большинства, демократы не раз проводили свои предложения, опираясь на авторитет выдвинутого ими популярного лидера. Недавняя авария на Тверской2, по счастью не имевшая тяжких последствий, напомнила, сколь уязвимо нынешнее соотношение сил в расколотом российском парламенте.
Демократам удалось повести за собой парламентское большинство, подняв знамя суверенитета России. Это сильный и популярный лозунг, но суверенитет можно защищать с демократических позиций, а можно — с национал-патриотических, изоляционистских и т. д. Амальгама разных течений, отстаивающих суверенитет, как показал опыт ряда республик в Союзе и в самой России, может привести к тому, что борьба за суверенитет приобретет самодовлеющее значение и выхолостит его демократическое содержание.
Самое же главное заключается в том, что проведение прогрессивных решений в российском парламенте далеко еще не гарантирует их исполнения. Авторитет власти и власть авторитета находятся в разных местах и во многом блокируют друг друга. Теоретически можно допустить, что в итоге острого противостояния Россия политическими средствами утвердит свой суверенитет и снимет пресс, которым давят на нее союзные власти, заведет свою армию, разберется с ракетно-ядерным потенциалом и т. д. Применительно к известной программе «500 дней», если ее придется проводить отдельно от Союза, это означало бы собственную валюту, налоговую и кредитно-банковскую систему, таможни и пограничные посты по всему громадному периметру республики: в противном случае ее экономическая самостоятельность будет прорвана, как некогда континентальная блокада Наполеона.
Практически за тот короткий срок, на который новая российская власть получила кредит доверия, осуществить все это нельзя. На прошедших выборах демократы побеждали на волне антиаппаратных настроений. Но теперь они сами приобщены к власти и несут ответственность за положение в республике. Их деятельность будет оцениваться не по остроте критических эскапад в парламенте или на площадях, а по способности создать условия, при которых люди сумеют себя накормить и одеть.
Общий кризис нашего общества стремительно обостряется, но все же, мне кажется, поезд еще не ушел. В политическом заявлении, с которым Ельцин выступил перед ВС РСФСР 16 октября, впервые с предельной ясностью обозначились два полярных варианта дальнейшего развития событий (третий не в счет, ибо означает лишь отсрочку выбора между двумя первыми). Либо Россия станет выходить из-под власти союзных политических структур, либо Центр и Россия предпримут энергичные совместные действия на базе общей программы, непременным условием которых является принципиальное изменение соотношения сил в Кремле, действительное его размежевание со Старой площадью.
Первый вариант крайне нежелателен не только потому, что за ним — изнурительная борьба. Вне зависимости от исхода в ней неизбежны тяжкие потери с обеих сторон, ибо в одном лагере центр тяжести будет смещаться в пользу правых, имперских сил, а в другом — неизбежно истощение политических и моральных ресурсов.
Слово теперь за президентом и его ближайшими сотрудниками, которым предложения Ельцина оставляют пространство для политического выбора. Я не разделяю распространенного в левых кругах убеждения, что реформаторские потенции Центра, сложившегося вокруг Горбачева, исчерпаны, что он все, что мог, уже совершил. На мой взгляд, он повинен в другом — в оттяжке решительного выбора.
Можно предположить, что в основе колебаний Центра, которые раздражают всех, — два иллюзорных представления. Во-первых, миф о всеобщей консолидации — от правых до левых. В нашем глубоко расколотом обществе это уже невозможно. Во-вторых, иерархический взгляд на отношения Центра и республик.
Создание левоцентристской коалиции, восстановление доверия между силами, поддерживающими Горбачева, и идущими за Ельциным, на данном этапе — единственный практичный способ деэскалации конфликтов, мирного преодоления трудного рубежа. В этом союзе объективно заинтересованы и левые, и центристы, ибо каждая сторона могла бы внести в общее дело то, чего нет у другой. Демократы — поддержку политически активной части общества и немалый интеллектуальный потенциал, президент и его сторонники — реальный контроль над армией, КГБ и МВД, воздействие на союзный аппарат экономического управления, влияние на процесс дифференциации в партии, все еще правящей на обширной территории страны.
Не всеобщая консолидация — в нашем глубоко расколотом обществе она невозможна, а документально зафиксированная договоренность между разными равноправными и самостоятельными политическими силами об общих целях и совместных действиях. Не преодоление конфликтов — это тоже иллюзия, а признание правил цивилизованной политической борьбы и образование механизма согласования политики в форме, скажем, круглого стола. Формирование коалиционного правительства на межпартийной основе. Создание широкой внепартийной и надпартийной организации левых сил, способ-
ной преодолеть их фрагментарность и взаимное соперничество. Ибо уйди сегодня правительство Рыжкова в отставку, на смену ему демократическая оппозиция могла бы выдвинуть в лучшем случае композицию, составленную из профессионалов (как это и произошло в России), но никак не теневой кабинет, специально подготовленный на партийно-политической основе. Так в общих чертах видится выход из кризиса, может быть, самого опасного с 1917 г.
ВЗГЛЯД СКВОЗЬ ГОДЫ. НАПРЯЖЕНИЕ НАРАСТАЕТ
Ельцин — Горбачев: продолжение дуэлиТаким представлялся мне тогда наиболее благоприятный, наименее болезненный вариант дальнейшего развития. Мог ли он осуществиться? Или иначе: был ли он заведомо исключен? Я так не думаю и сейчас, хотя против него работали и субъективные, и объективные факторы. И потому реализовался вариант пусть не единственно возможный, но наиболее вероятный — катастрофический выход из коммунистической системы.
Агрессия, с которой Ельцин, едва завоевав высший государственный пост в России, повел борьбу за перераспределение власти, очевидна. Личный компонент здесь, несомненно, присутствовал. Даже при взгляде со стороны поражала та неосмотрительность, с которой Горбачев продолжал публично подвергать своего оппонента невыносимым унижениям. Достаточно вспомнить, как обсуждалась на сессии Верховного Совета СССР в октябре 1989 г. темная история с «купанием» Ельцина в Москве-реке, и то был не единственный эпизод. Такое не мог бы забыть и простить и менее самолюбивый и памятливый человек. Но все это лишь окрашивало разгоравшийся конфликт, а не составляло его суть.
Летом 1990 г. было уже очевидно противостояние двух конгломератов социально-политических сил. С одной стороны — старая советская бюрократия, вынашивавшая планы политического реванша, и склонившиеся на ту же сторону — по разным причинам — умеренные реформаторы. С другой — поднимающаяся, в значительной мере еще формирующаяся и постепенно превращающаяся из «класса в себе» в «класс для себя» новая бюрократия, рекрутируемая как из номенклатуры второго и задних рядов, так и из интеллигенции, приведенной во власть потоком перемен. В союзе с нею (но не у власти) выступила собственно демократическая интеллигенция — организаторы митингов и избирательных кампаний, ставшие и не ставшие депутатами, добровольные эксперты и помощники, журналисты, лидеры и кумиры общественного мнения. Надо признать, что демократы не сразу и не в полной мере осознали неоднородность того лагеря, в котором они оказались не более чем эшелоном поддержки, каким незадолго до того они были у партийных реформаторов.
Логика политической борьбы привела к тому, что продолжение демократических процессов — как виделось нам тогда и как в известной мере было на самом деле — оказалось спаянным с поддержкой Ельцина и развитием устремлений, уже заложенных в Декларации о суверенитете. Многое (хотя и не все) во второй половине 1990 г. зависело от переговоров, которые обречены были вести лидеры Союза и России. Формально глава и представитель российского парламента имел дело с главой иной ветви власти, но фактически торг разворачивался между предводителями двух политических армий, каждый из которых мог опереться на поддержку только части «своего» генералитета. Разломы в политической элите и в обществе не пощадили ни один из противостоящих конгломератов — об этом речь впереди. Но в фокусе главного конфликта, отодвинувшего на время все остальные, стояли отношения Ельцина и Горбачева. Камнем преткновения был вопрос о переделе власти. Нелегко было бы найти двух менее подходящих друг другу переговорщиков. Многочасовые встречи двух лидеров — в августе и ноябре — заканчивались «худым миром», но, разойдясь, переговорщики обвиняли друг друга в нарушении условий, будто бы уже согласованных3.
16 октября Ельцин выступил с программной речью в ВС РСФСР, в которой очень жестко обозначил развилку: либо Россия немедленно сама начинает экономическую реформу (а для того вводит собственную валюту, организовывает независимую банковскую систему, устанавливает таможни на границах), либо власть в Центре перестраивается на основе реальной коалиции. Ультиматум, правда, был чуть смягчен реверансом: «по принципиальным вопросам мы с президентом идем в одном направлении... расходимся преимущественно по тактическим вопросам»4, но это теперь уже никого не обманывало. На заседании Президентского совета, состоявшемся на следующее утро, Крючков и Лукьянов настаивали на «жестких мерах», а Рыжков, ставший главным объектом критики со стороны демократов, на высоких тонах требовал поддержки5.
«Перетягивание каната» между союзными и российскими властями происходило на трех направлениях. Первое: когда и на каких условиях может быть подписан Союзный договор, подготовка которого стала теперь для Горбачева приоритетным делом. Нет, возражает Ельцин, сначала признайте Декларацию о суверенитете России, подпишите соглашения о разделении функций и передаче собственности6. Второе: каким должен быть этот договор. «Для старого центра, — формулирует Ельцин это расхождение, — неприемлем главный принцип суверенитета — делегирование республиками центру части строго определенных функций. Развал старого центра объективен и исторически неизбежен»7. Договор, полагает он, будет вырастать из двусторонних межреспубликанских соглашений, к заключению которых Россия уже приступила. Дальше — резче: «Диктовать условия должны республики»8. Нет, возражает Горбачев, «за Союзом должен быть сохранен достаточно широкий круг полномочий, чтобы он мог выполнять свои функции и быть полезным респуб-ликам»9. Третье: реорганизация союзного правительства. Уже в конце августа — начале сентября сначала Ельцин, а затем ВС РСФСР потребовали отставки правительства Рыжкова. Речь шла не только о замене лиц, но и о смене принципа его образования. Правительство, настаивал Ельцин, должно стать коалиционным, формироваться на паритетных началах. Часть кандидатов предлагает президент, часть — мы, сторонники реформ», — говорит он под аплодисменты депутатов10. Излагая позже Верховному Совету РСФСР содержание своих переговоров с Горбачевым, Ельцин уточняет позицию: «На много должностей до совета с вами я не претендовал, но пока что в предварительном порядке высказал пожелание, чтобы мы могли предложить кандидатуры на посты председателя Совета министров, министра обороны и министра финансов»11. Передача этих трех — только трех, но каких! — постов оказалась абсолютно неприемлемой для союзной бюрократии, да и для президента.
Примечательно, что высказался Ельцин и против изменений в Конституции СССР, связанных с учреждением поста президента. «Предполагаемый масштаб полномочий президента не имеет себе равных в советской истории, — говорил он, выступая на IV СНД СССР. — Такого объема законодательно оформленной власти не имели ни Сталин, ни Брежнев. Крайне опасно то, что президентская власть у нас формируется под личные качества и гарантии конкретного человека. Фактически центр стремится конституционно оформить неограниченный авторитарный режим, что может привести в конечном счете к конституционной оправданности любого произвола»12. Пройдет очень немного времени — мы это вскоре увидим, — и такие же жесткие обвинения, слово в слово, будут брошены Ельцину.
Между тем российский парламент, на поддержку которого опирался Ельцин, все категоричнее ставил союзное руководство перед жесткой дилеммой. Либо оно соглашается на раздел власти также и в Центре, и тогда правительство СССР подлежит реорганизации, либо — если такого соглашения не будет — перезаключение Союзного договора подвешивается, а Россия самостоятельно определяет характер своих отношений с государственными властями СССР.
Первая рыночная программа. Явлинский
Помимо Декларации о суверенитете в арсенале председателя ВС России и поддерживавших его сил было еще одно дальнобойное орудие — рассчитанная по месяцам программа экономической реформы «500 дней».
Два главных политических спектакля лета 1990-го — I СНД РСФСР и учредительный съезд КП РСФСР, перетекший в XXVIII съезд КПСС, полупобеда демократов и полупобеда консерваторов, — не дали ответа на главный вопрос: что делать с экономикой, которая продолжала разваливаться. Усилиями ученых и публицистов (Николай Шмелев, Геннадий Лисичкин, Гавриил Попов, Василий Селюнин и др.) неотвратимость перехода к рынку стала феноменом сознания прогрессистской элиты и в известной мере — массовых представлений. В предвыборных программах Ельцина и «Демократической России» переход этот занял одно из центральных мест. Ответ на вопрос «Что делать с экономикой?» был более или менее осознан и признан. Но в том, как, в какие сроки, какими средствами это надлежит сделать, преобладали самые общие представления.
Продвижение на этом направлении союзного правительства, в котором вице-премьером по экономической реформе стал известный ученый, академик Леонид Абалкин, было минимальным. Отвечая на вопрос, почему власти так и не перешли к решительным действиям, Горбачев пишет: «Представьте: чуть ли не ежедневно к тебе прорываются на прием руководители различных сфер производства и культуры с предостережениями против поспешных шагов. Пресса полна алармистскими комментариями и прогнозами. Рабочие периодическими стачками дают понять, что не потерпят покушения на свой и без того низкий жизненный уровень. Радикалы точат зубы, предрекая провал “горбачевской реформы”. А само правительство пассивно ждет завершения нескончаемых дискуссий в парламентских комитетах, похоже, радо затянуть “паузу”, чтобы не ввязываться в рискованное предприятие»13. Такова была психологическая атмосфера в коридорах власти. Понятно, что за нею стояли интересы влиятельных социальных сил и институтов, сросшихся с существующей системой. Чтобы переломить вязкую инерцию, нужны были иные люди и структуры.
Пока шел I СНД России, на пост премьера российского правительства в случае победы Ельцина всего более смотрелся союзный и российский депутат, один из лидеров «Демократической России» Михаил Бочаров, по случаю мой сосед в зале заседаний. Однажды я спросил его, что он собирается делать на премьерском посту с экономикой. Бочаров ответил, что программа у него есть и что ее автор — Григорий Явлинский. Так я впервые услышал имя молодого экономиста, которому предстояло сыграть видную роль в российской политике и восхождение которого начиналось как раз в эти дни. «Явлению Явлинского народу...», как назвал это позже Горбачев, предшествовали следующие обстоятельства14. Летом 1989 г. Леонид Абалкин, возглавлявший Комиссию Совмина СССР по экономической реформе, пригласил в нее Евгения Ясина и Григория Явлинского. Профессор Ясин был к тому времени известным ученым, автором многочисленных трудов, заявившим себя как убежденный рыночник. Явлинский с середины 1980-х годов работал в системе Госкомтруда и занимался проблемами социального развития. Именно в это время вокруг него начала складываться группа молодых единомышленников — выпускников московских экономических вузов, в которую вошли Сергей Дон, Татьяна Ярыгина, Алексей Михайлов, чуть позже — Михаил Задорнов и др.
В прошлом у Абалкина, директора одного из ведущих институтов Академии наук СССР, была история нелегких боев с ортодоксами-антирыночниками в научных учреждениях и сложных взаимоотношений с высокими партийными инстанциями. Приверженность науке подвигала его отстаивать истину, как он ее понимал. Жизненный и служебный опыт располагал к осмотрительности и промежуточным решениям. Избранный депутатом в составе «партийной сотни» и поддержанный Горбачевым, Абалкин оказался в том политическом Центре, где в столкновениях различных сил и интересов шла борьба вокруг вариантов предстоящих экономических решений. Абалкин не мог не видеть, что все прежние попытки хозяйственных реформ, в том числе и предпринимавшиеся в первые годы перестройки, оказались несостоятельны. Но нерешительность Горбачева, некомпетентность Рыжкова, давление консервативных аппаратчиков и советского директорского корпуса, естественная осторожность перед лицом вероятных последствий крутого поворота, недооценка фактора времени, — все это сделало Абалкина убежденным сторонником таких мер, которым не было бы цены еще за несколько лет до того, но которые теперь безнадежно запаздывали. Я не сомневаюсь, что Леонид Иванович был честен в своем выборе, в который верил. Но комиссия Абалкина, констатирует Вадим Медведев, оказалась под давлением консервативных настроений и принуждена была с ними считаться 15. Абалкин, учитывая разные склонения в верхах и обществе, назвал свой вариант экономической реформы радикально-умеренным. (Логически это, конечно, был оксюморон вроде «лево-правый», «твердо-мягкий» и т. п.) Освоивший хитросплетения партийно-министерской дипломатии, он представил собственную концепцию как противостоящую двум крайним подходам: консервативному и радикальному. Для их критики авторы концепции мрачных красок не пожалели. Отталкиваясь от нее, Абалкин рассчитывал на поддержку своего, как казалось, оптимального варианта. Однако экономические и политические напряжения быстро усиливались, и склонить на свою сторону ему удалось, кажется, только Рыжкова. Представители директорского корпуса увидели в этой концепции отход от социализма, а ораторы ОФТ выбросили лозунг: «Долой абалканизацию всей страны!».
Участники разработки концепции «радикально-умеренного» варианта Ясин и Явлинский, напротив, сочли его слишком слабым и компромиссным. Они предложили Абалкину отмежеваться от программы, одобренной правительством, и при необходимости выйти из его состава. В начале 1990 г., когда стало ясно, что Рыжков и Абалкин будут отстаивать этот вариант, Явлинский по собственной инициативе приступил к разработке альтернативной программы. Со своими первоначальными наработками он познакомил Михайлова и Задорнова. Было принято решение расписать программу во времени. Итогом их совместной работы стал документ под названием «400 дней доверия». В апреле—мае 1990 г. он прошел экспертизу у японских специалистов, которые дали ему высокую оценку16. Исходный эскиз становился все более детализованным.
К весне проект был в основном завершен, и вскоре его распространение вышло из-под контроля авторов. Одна из ксерокопий стала объектом двойного «чейнджа». Союзный депутат, член МДГ Геннадий Фильшин, прославившийся своей резкой критикой экономической политики правительства Рыжкова — Абалкина, получил текст от Задорнова и познакомил с ним Бочарова. За эту «услугу» он запросил пост вице-премьера в российском правительстве, который чуть позже и получил. В ожидании премьерской должности Бочаров принес программу Ельцину. Лучшего подарка Ельцину, нащупывавшему альтернативный экономический курс, никто сделать не мог. Бочарова же, в то время изготовившегося занять второй по значению государственный пост, подвела его активность: ни коммунисты, ни многие депутаты «болота» не готовы были отдать еще один ведущий пост политику, «засветившемуся» в «Демократической России». Но попав в руки Ельцину, программа зажила собственной жизнью, была продлена еще на 100 дней, а ее создатель занял пост вице-премьера по экономической реформе17.
В правительстве РСФСР Явлинский получил должность, аналогичную той, которую в Совмине СССР занимал Абалкин. Однако вес этого поста здесь был совершенно иным: Явлинский не имел права подписи под распоряжениями правительства, и его власть распространялась лишь на небольшую комиссию, «реальная роль которой в правительстве была мало кому понятна, — свидетельствует Борис Федоров, другой экономист новой формации, пришедший в правительство Ивана Силаева вместе с Явлинским. — Профессиональные бюрократы на них (на Явлинского и его коллег. — В. Ш.) смотрели как на теоретиков и посмеивались»18. Посмеивались — от собственной самоуверенности и некомпетентности, как и тогдашние и сегодняшние критики «500 дней»19. Тем не менее в правительстве появился хотя и не властный, но интеллектуальный центр, впервые начавший разработку антимонопольной политики.
Это была первая по-настоящему политическая программа. От «радикально-умеренного» варианта реформы, на котором после долгой примерки остановилось (но так и не ввело в действие) правительство Рыжкова — Абалкина, «500 дней» отличались решительным стартом и тщательной проработкой конкретных преобразований, за которые следовало приниматься немедля: «Время для постепенных преобразований упущено, неэффективность частичных реформ доказана опытом и нашим собственным, и стран Восточной Европы», — отмечали авторы программы. А от реформ, к которым Россия вынуждена была обратиться год-полто-ра спустя (правда, в условиях полного хозяйственного развала), «500 дней» отличали три принципиальных момента. Во-первых, авторы программы предлагали сначала осуществить финансовую стабилизацию, связать денежную массу в обращении и лишь потом либерализовать цены, сохраняя при этом жесткие финансовые ограничения. Во-вторых, они предусматривали «создание сильной системы социальной поддержки и гарантий для населения». В-третьих, предполагалось, что программа будет осуществляться в рамках «Экономического союза суверенных республик», а не одной только России20. Что же касается календаря, по которому были расписаны шаги реформы, то он носил, конечно, ориентировочный характер и позволял очертить необходимую последовательность в сценарии преобразований. «Это был очень мягкий и поступательный вариант реформ», — подчеркивает Б. Федоров21.
Программу «500 дней» представил Силаев при утверждении на должность премьера. Должным образом не осмысленная и даже не прочитанная, она была здесь не более чем экзотическим бантиком. Но в стратегию Ельцина она идеально вписывалась при любом развороте событий. Если союзное руководство принимало план, то российская власть как инициатор реформы закрепляла свои позиции и могла претендовать на передачу в ее руки необходимых рычагов. Вскоре это будет конкретизировано: Ельцин потребует назначить на ключевые посты в союзном правительстве представителей России. А если об этом договориться не удастся, программа Явлинского предусматривала создание специального комитета по проведению экономической реформы — он должен был оттеснить правительство СССР (и тогда вообще терялся смысл его существования, ибо ничто, кроме экономики, уже давно не входило в его ведение). Если же план отвергался, то можно было дальше разворачивать борьбу за суверенитет, ссылаясь на несостоятельность центра.
Ельцин, Верховный Совет России, авторы программы не могли не знать: в отдельно взятой России при существовавших условиях программу «500 дней» реализовать невозможно. Постановление I СНД «О разграничении функций управления организациями на территории РСФСР» оставалось на бумаге. В 1990 г. на долю предприятий союзного подчинения на территории РСФСР приходилось 70% объема производства, 73% численности персонала, 87% основных фондов промышленности РСФСР. Преобладающая часть их прибыли отчислялась в союзный бюджет, как и вся валютная выручка от экспорта энергоносителей22. Поэтому не только реализовать программу, но и приступить к ней можно было только в масштабе всего Союза.
Сначала движение в этом направлении, казалось, началось. Программа привлекла внимание Горбачева — прежде всего «признанием необходимости единого подхода к проведению реформы в рамках Союза»23, и вроде бы «процесс пошел». Явлинский через Петракова получил самостоятельный, помимо Ельцина, выход на Горбачева. Совместным решением Горбачева, Ельцина, Рыжкова и Силаева в конце июля была создана рабочая группа «в целях подготовки согласованной концепции программы перехода на рыночную экономику как основы экономической части Союзного договора»24. В состав группы были введены как известные ученые (первым в списке Горбачев поставил академика Станислава Шаталина, в то время одного из наиболее доверенных своих советников, который, однако, выполнял главным образом представительские функции), так и молодые экономисты (в основном из группы Явлинского). Группа использовала материалы около полусотни специалистов (в том числе Егора Гайдара) и существенно расширила проект. Стараниями главным образом Бориса Федорова появился второй том, содержавший проекты более 20 законодательных актов, на базе которых должен был совершаться переход к рынку. К работе были привлечены представители 14 союзных республик (кроме Эстонии), которые одобрили итоговый документ в части, касавшейся экономического союза 25.
Разработка велась на правительственной даче в Архангельском, рядом с деревней Сосенки. Параллельно на даче в Соснах (Николина Гора) другая группа во главе с Леонидом Абалкиным, выполняя поручение ВС СССР, готовила свой «радикально-умеренный» вариант. Договориться не удалось. «Сосны против Сосенок» — так с легкой руки Михаила Бергера был обозначен конфликт двух несовместимых подходов. Через месяц, 30—31 августа, обе программы были вынесены на обсуждение совместного заседания Президентского совета и Совета Федерации26. Большинство выступавших поддержали проект Шаталина-Явлинского, но на том дело и кончилось. Обе программы рекомендовано было совместить. С этого момента жизнь «500 дней» пошла по нисходящей — через бесчисленные обсуждения и доработки, натыкаясь на противодействие тех, кто почувствовал, что она колеблет у них почву под ногами.
Переход к рынку в 1990 г. заблокировало прежде всего союзное правительство. Совместная работа над проектом не получилась: Рыжков и Абалкин отказались в ней участвовать, и Горбачев дрогнул 27. Он стал пытаться скрестить два, по сути, несовместимых документа. Неблагодарная миссия эта была возложена на академика Аганбегяна (Шаталин уехал в США на лечение). Как и следовало ожидать, из этого ничего не получилось, и вся работа была спущена на тормозах. Страсти вокруг «500 дней» и параллельных программ довольно подробно описывают разные мемуаристы — разумеется, каждый со своих позиций28. Я не был участником этих дебатов и остановлюсь лишь на том, как провал программы «500 дней» отозвался в российском руководстве.
Не дожидаясь решения на союзном уровне, ВС России 11 сентября постановил: «одобрить в основном программу стабилизации экономики и перехода к рыночным отношениям, разработанную группой Шаталина — Явлинского»29. На волне ожиданий, что программа эта позволит справиться с экономическими трудностями, провести такое решение было несложно. Но реализация его, как уже отмечалось, от российской власти не зависела, а социально-экономическая ситуация в СССР ухудшалась стремительно. Еще в мае Рыжков объявил о предстоящем через полгода повышении розничных цен30, и напуганные граждане буквально смели с магазинных прилавков все, что там еще оставалось. Власти союзные и республиканские, все еще отвечавшие за снабжение населения, вступили в соревнование за повышение закупочных цен — сначала на зерно, потом на мясо. Объявленные сроки таких повышений приходилось приближать: владельцы товара, естественно, сдерживали его продажу, дожидаясь более выгодных условий, или, скажем, перегоняли скот из России в Прибалтику, где цены были выше. Споры о ценовой политике раскалывали правительство Силаева: отвечая на вопросы депутатов ВС, вице-премьер Фильшин сказал, что решение поднять закупочные цены на мясо в России «не совпадает с главными принципами программы “500 дней”», а последние указы президента СССР «блокируют, если не полностью приостанавливают» программу перехода к рынку31.
В октябре ВС РСФСР постоянно обсуждает разрушительные процессы в экономике и почти единодушно принимает одно за другим постановления по реализации программы стабилизации экономики и переходу к рыночным отношениям. 31 октября ВС решает, что медлить с выбором путей преобразований (развилка была обозначена в выступлении Ельцина 16 октября) долее нельзя. Принимается и немедленно вводится в действие закон об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР и вслед за ним — новое постановление о переходе к рынку. Силаев напоминает, что еще 9 октября ВС поручил правительству перейти «к рыночным отношениям с 1 ноября текущего года, то есть с завтрашнего дня»32. На первый взгляд программа «500 дней», которая уже несколько месяцев стояла в центре всех споров, получает, наконец, путевку в жизнь...
Ничего подобного! Через день после программной речи Ельцина, 17 октября, в ВС выступил Явлинский. Огорошив депутатов сообщением, что «поддержанная вами программа перехода к рынку как взаимосвязанный комплекс мер по выходу из кризиса в течение полутора лет, или 500 дней, не может быть реализована. потому что на сегодняшний день отсутствуют условия ее воплощения в жизнь», Явлинский описал эти отсутствующие условия — политические, организационные, кадровые и экономические. Экономическую реформу такой глубины и масштаба, говорил он, можно осуществить только при наличии «честного политического союза Горбачева и Ельцина», ибо «важнейшие меры по финансовой стабилизации. ни одна республика сама провести не может». Нет ни межреспубликанского экономического комитета, наделенного необходимыми правами, ни кадрового обновления высшего экономического эшелона власти. Последние ценовые решения союзных и российских властей раскручивают спираль инфляции. Это означает, что в главном не пошли по пути программы «500 дней», а приняли план союзного правительства — административного повышения цен.
Объяснив, почему предлагавшаяся им программа провалена и что теперь будет происходить в экономике, Явлинский в общих чертах обрисовал, что надо делать, и призвал депутатов «проявить настойчивость, спокойствие и профессионализм для выхода из действительно кризисной ситуации» — ведь «...и срыв программы, и сложности, которые нас ожидают, ни в коей мере не являются основанием для паники. Многие страны, и это очень хорошо известно, переживали такие ситуации, и не один раз в своей истории, и все они находили достойный, спокойный и нужный выход...».
Все сказанное министром, пользовавшимся тогда практически безраздельной поддержкой в ВС, можно было расценить как беспощадный, но верный анализ непредвиденного (а почему, собственно?) развития ситуации и, более того, как обращение за поддержкой в коррекции курса и даже как политическую заявку на лидерство. Казалось, здесь надо было поставить точку или сказать еще одну фразу, подтверждающую решимость действовать. И последняя фраза была произнесена, но она оказалась не той, какую можно было ожидать. «Поскольку считаю себя одним из основных авторов программы, которая хотя и была принята, но не реализована, в том числе и в результате решений, принятых правительством, в котором я состою, прошу ВС РСФСР принять мою отставку», — завершил он и, поблагодарив за внимание, сошел с трибуны. «Спасибо. Да-а», — откликнулся на смятение в зале председательствовавший Хасбулатов33.
Все последующее обсуждение не представляет особого интереса. Коммунист Воронин поставил вопрос об отставке всего правительства. Кто-то обвинил Явлинского в «предательстве». Кто-то предлагал реализовать программу «500 дней» без Союза, на что Явлинский отвечал: «Теперь нужна другая программа. Я другой программы не знаю. У меня такой программы просто нет». Могло показаться (и на это рассчитывали многие демократы), что Явлинский, как в шахматной партии, идет на обострение, рассчитывая добиться чего-то для нас неведомого. Дальнейшее развитие событий показало, что это не так. 20 ноября он подтвердил свое решение в комитете ВС по экономической реформе, а через день — на пленарном заседании ВС. Объясняя свои мотивы, Явлинский говорил: дело не в том, что программу не приняли ВС и правительство СССР — вразрез с нею стало действовать мое собственное правительство, предприняв такие шаги в ценообразовании, которые сделали невозможным реализацию самого замысла программы. На этот раз его заявление поддержал Силаев, который 17 октября еще убеждал Явлинского, что произнесенная накануне речь Ельцина будто бы меняет положение, и призывал депутатов не давать согласия на отставку своего заместителя34. В костер разгоравшегося конфликта между Горбачевым и Ельциным, который публично обвинил союзную власть в саботаже, была брошена и несостоявшаяся программа перехода к рынку.
В кризисной ситуации, говорил Явлинский, нецелесообразно требовать от правительства десятки и сотни страниц программ. Пока вы пишете программы, ситуация меняется. В условиях кризиса руководят не с помощью программ, а посредством команд. Так было в США во времена Рузвельта, в Японии после войны.35 Команды, наделенной необходимыми полномочиями, у Явлинского не было. В этом — разгадка его решения, которое до сих пор вызывает споры.
Споры о том, правильно или неправильно поступил тогда Явлинский, продолжаются и поныне. Я склонен согласиться с моим коллегой по ИМЭМО Юрием Кочевриным: «Программа “500 дней”, как незаконное царское дитя, была уже в колыбели обречена на гибель»; слишком могущественные силы преграждали ей путь36. Но значительно интереснее политический смысл первого правительственного кризиса в новой России. Став председателем ВС, Ельцин формировал правительство, отбирая кандидатов по своему усмотрению и не консультируясь с демократами: он был уверен в том, что их-то голоса получит в любом случае. В те месяцы особых проблем с утверждением своих избранников в ВС у него не возникало. До его избрания президентом оставалось еще больше года, но он формировал по сути президентский кабинет, а не парламентское правительство. И хотя демократы считали Явлинского «своим» (в большей степени, чем кого-либо другого, разве что Бориса Федорова и Андрея Козырева), для него работодателем и союзником, надежным или ненадежным, была не «Демократическая Россия», а Ельцин. Как Ельцин выдвигал министров, так и Явлинский свое решение принимал, исходя лишь из собственных соображений (верных или неверных — иной вопрос). Как и президент, он не считал себя представителем политической организации, не нес перед нею ответственности и не считал нужным с кем-либо согласовывать, видимо, нелегко давшееся ему решение. Отношения, установившиеся на самом верху, воспроизводились на нижеследующих этажах власти. Формально полновластный парламент, его демократические депутаты не могли оказывать сколько-нибудь существенного влияния на ключевые моменты экономической реформы: в данном случае — кто, какая команда (а следовательно, и как) ее станет проводить. Это был очень дурной знак на будущее, который не заметили, не оценили российские демократы. Очень дурной путевой лист, полученный парламентом на старте.
А программу перехода к рынку, которую снова и снова вотировал ВС, в российском правительстве теперь некому было проводить. Вслед за Явлинским в декабре ушел из правительства Борис Федоров 37. Так закончился первый приход «молодых реформаторов» в российскую власть. Это означало, что сами рыночные реформы отложены — не до лучших, а худших времен. «Набором некоординированных мер развитие событий переведено в принципиально иную плоскость, — гласило заявление, подписанное Явлинским, Шаталиным, Петраковым, Ясиным и другими авторами окончательного варианта программы. — Ключевой момент программы правительства СССР — реформа всех видов цен — фактически принят. Логика действий, предложенная в программе «500 дней», — начать с финансового оздоровления, отклонена. Переход к рыночным отношениям будет происходить теперь не через стабилизацию рубля, а через инфляцию и запоздалые меры по ее преодолению, которые окажутся весьма болез-ненными»38.
Это еще не было открытием фронта внутри прогрессист-ской части руководства, но его реформаторский потенциал оказался серьезно ослабленным. А стартовые условия реформы, к которой пришлось вернуться позже, существенно менялись: быстро раскручивалась инфляционная спираль, нарастал развал потребительского рынка, экономика все дальше удалялась от состояния равновесия. Как и предсказывали авторы программы, такова была цена, которую пришлось платить «за нерешительность и непоследовательность в выборе пути в сентябре 1990 года»39.
Другие «углы атаки»
По мере того как разворачивался основной конфликт и все более удалялись друг от друга его участники, как все агрессивнее становился напор Ельцина и круче — метания Горбачева, каждый из лидеров получал новые доказательства, насколько ненадежны их тылы — государственные структуры, которые они, по идее, представляли и возглавляли.
В более сложном положении был тогда Горбачев. В марте 1990 г. он занял новоизобретенный пост президента. Горбачева не раз упрекали в том, что избирал его не народ, а парламент — для того в Конституцию специально введена была переходная норма. Моральные потери такого выбора очевидны, но юридически его позиция стала на порядок прочнее: прежде Съезд мог сместить его с руководящего поста простым большинством голосов по инициативе партии, по квоте которой он был избран. Теперь для этого требовалось запустить сложную процедуру импичмента и получить поддержку двух третей депутатов, что в 1990 г. для противников Горбачева было недостижимо. Его авторитет в мире был подтвержден присуждением Нобелевской премии. И тем не менее его политические позиции ослабевали с каждым месяцем. Атаки на него стали все смелее разворачивать не только демократы, но и фундаменталисты.
То, что прежде ему приходилось выслушивать на полузакрытых пленумах ЦК, теперь звучало перед телекамерами с трибун ВС и Съезда. Обвинения становились все более разнузданными. Очередное столкновение произошло в середине ноября, при открытии сессии ВС СССР. Сдача «500 дней» не привела к успокоению. «Дискуссия, как говорят, пошла вразнос, — вспоминает Горбачев. — Не оставляли буквально живого места от правительства, да и от президента»40. И тогда была введена заготовка, задуманная и обсужденная с советниками еще в августе в Форосе — известные «восемь пунктов». На рубеже 1990—1991 гг. Горбачев реорганизовал властные структуры наверху: прежнее правительство, которое вплоть до замещения каждого министерского поста формировал Верховный Совет, сменил непосредственно подчиненный президенту кабинет министров. Вместо Президентского совета, в составе которого были люди, способные возражать Горбачеву, появился Совет безопасности, своего рода узкий кабинет из высших чиновников. Влиятельный статус получил Совет Федерации, составленный из первых лиц союзных республик, с рабочим органом — Межреспубликанским комитетом, выстраиваемым в параллель с правительством, и т. д. Были обещаны также завлекательные «структурные и кадровые изменения»: «в состав кабинета министров должны войти новые, инициативные, по-современному мыслящие работники»41. Это прямо предвещало, что правительство Рыжкова доживает последние дни. Небезынтересно, что такие же перенастройки институтов власти впоследствии повторит Ельцин с прилежностью ученика, переписывающего контрольную работу по опробованному шаблону.
Наступило некоторое успокоение, но на очень короткое время. 17 декабря открылся IV СНД СССР, на котором предстояло затвердить объявленные меры, внеся, в частности, изменения в Конституцию. И здесь Горбачева ждали три неожиданных удара, обозначившие, насколько сузилось его влияние на политическую ситуацию вообще и на поведение парламента в частности.
Как только открылся Съезд, на трибуну вышла Сажи Ума-латова, никому дотоле неизвестная работница из Грозного, лично внесенная Горбачевым в список «красной сотни» депутатов от КПСС, и срывающимся голосом, замирая от собственной отваги, потребовала внести в повестку дня пункт об отставке Горбачева. Смещением с поста эта задумка группы «Союз» президенту, конечно, не грозила. Даже для того, чтобы начать процедуру импичмента, требовалась тщательная подготовка. За предложение Умалатовой проголосовали 426 депутатов (22,5% от числа голосующих) 42. Это было даже несколько меньше, чем число тех, кто проголосовал против избрания Горбачева президентом в марте. Но громогласная демонстрация, призванная нанести «архитектору перестройки» тяжелую моральную травму и произвести впечатление на общество, удалась.
Второй удар последовал, откуда его менее всего можно было ждать. 20 декабря в состоянии крайнего возбуждения, столь не вязавшегося с обликом опытного (и достаточно циничного) политика, на Съезде неожиданно для Горбачева и его соратников выступил Шеварднадзе. Пожаловавшись на кампанию травли, которой он подвергается наряду с Горбачевым, высказав огорчение, что «демократы... разбежались, реформаторы ушли в кусты», и заявив «со всей ответственностью», что «наступает диктатура», он неожиданно подал в отставку с поста министра иностранных дел. Мотивы Эдуарда Амвросиевича и его представление о развитии ситуации было довольно трудно понять: сначала он сказал, что «никто не знает, какая это будет диктатура и какой диктатор придет, какие будут порядки», а под конец — «...я не могу примириться с теми событиями, которые происходят в нашей стране, и с теми испытаниями, которые ждут наш народ. Я все же верю, что диктатура не пройдет.».
У меня, да и у большинства моих коллег не было иного объяснения этому поступку министра и его маловразумительным обоснованиям, кроме как эмоциональный срыв. Но стояли за ним давно уже накапливавшиеся напряжения в отношениях между самими реформаторами. Эмоциональная и несколько даже истеричная акция Эдуарда Амвросиевича вряд ли была спровоцирована какой-то конкретной информацией о планах установления диктатуры. Сказалась, вероятно, психологическая усталость человека, против которого — и проводимой им политики — вели беспардонную кампанию в парламенте и прессе депутаты из группы «Союз» и им подобная публика. Но отставкой своей он преподнес этим людям подарок. Шеварднадзе демонстрировал Горбачеву свою неудовлетворенность, свои обиды, накапливавшиеся со времен тбилисской трагедии, когда, по его мнению, генеральный секретарь вел себя двусмысленно. Теперь Горбачев не только не ограждал своего министра от подстрекательских нападок, но и вторгался в сферу его компетенции. Человек амбициозный, считавший себя инициатором и главным проводником нового внешнеполитического курса, Шеварднадзе ревниво наблюдал, как в его епархии действуют президентские порученцы. Как бы там ни было, факт был налицо: Горбачева демонстративно покидал, как сказал сам Шеварднадзе, «друг и единомышленник»43. Резонанс и последствия этого события для Горбачева были серьезнее, чем уход в 1990 г. экономистов-реформаторов из российского правительства для Ельцина.
Наконец, пределы управления Съездом со стороны Горбачева были наглядно продемонстрированы при избрании вице-президента. Решив учредить этот сомнительно полезный пост и предложив на него более чем сомнительную кандидатуру Геннадия Янаева, выглядевшего в глазах депутатов всех ориентаций не более чем «шестеркой», Горбачев натолкнулся на упрямое сопротивление Съезда. Лишь со второй попытки голосами «послушного» большинства и с немалым напряжением удалось буквально-таки «продавить» на второй пост в стране человека, чьи дрожащие руки на знаменитой пресс-конференции вскоре увидит вся страна44.
На фоне этих драматических эпизодов, окрасивших течение Съезда, уже привычно смотрелись не только резкие нападки на Горбачева, как тогда считали, «справа», но и выступление Ельцина, от раза к разу поднимавшего градус своих обвинений. Полномочия, которые получал президент в результате изменений в структуре власти, он назвал не имеющими себе равных в советской истории (что, конечно же, было грубым преувеличением) и обвинил Центр в «конституционном оформлении неограниченного авторитарного режима, что может привести в конечном счете к конституционной оправданности любого произвола». Ельцин выступал в качестве главы российской власти, которая все отчетливее претендовала на роль альтернативы власти союзной, лидера настоящего «восстания республик против Центра, у которого нет никаких конструктивных предложений, кроме сверхцентрализации»45.
МДГ, одним из сопредседателей которой российский лидер продолжал числиться, на этом Съезде уже практически ничем себя не заявила. Из пяти сопредседателей действующим оставался только Афанасьев: Сахаров умер, Попов занимался Моссоветом, деятельность Пальма парализовала обструкция Съезда со стороны прибалтийских депутатов. Организация, на которую еще за год-полтора до того возлагали большие надежды, эродировала и сходила с политической сцены. На союзном уровне демократическая альтернатива рушилась, демократов все более увлекала борьба за республиканские суверенитеты.
Заявила о себе реваншистская оппозиция и российскому лидеру. Это отчетливо проявилось на II СНД РСФСР, который прошел как раз перед союзным Съездом. Расстановка сил на этом российском Съезде практически не изменилась по сравнению с предыдущим46. Но так как дисциплины посещения и голосований на Съезде по-прежнему не было, в ситуациях противостояния спорные предложения, собиравшие обычно 350—400 голосов, проваливались. Чаще от этого выигрывали консерваторы, блокировавшие реформирование аграрных отношений, пересмотр Конституции и т. д.
Основным вопросом, для обсуждения которого и созвали внеочередной Съезд, был аграрный, а камнем преткновения — вопрос о собственности. Номинально признав частную собственность на землю, съездовское большинство обставило ее такими условиями, которые предельно ограничивали возможности купли-продажи земли: был установлен мораторий на 5—10 лет на продажу земли, а до того правом распоряжаться выставленной на рынок землей обладали только Советы, т. е. чиновники47.
Острые дискуссии разгорались и по иным вопросам, прежде всего — о власти. Съезд отказался рассматривать уточненную редакцию Декрета о власти, принятого на I СНД за основу, и очень осторожно отнесся к введению в России президентской республики. Ясная формулировка первоначального проекта постановления по этому вопросу («Считать целесообразным проведение реорганизации системы государственных органов РСФСР с введением поста Президента РСФСР») была снята. Осталось лишь поручение Верховному Совету и Конституционной комиссии «рассмотреть вопрос о реорганизации» и «разработать соответствующие проекты законов»48. Фракция «Коммунисты России» в очередной раз заявила о неприемлемости проекта Конституции, одобренного Конституционной комиссией, и потребовала отложить принятие Конституции до заключения Федеративного договора. Выступая поборниками Союза и скорейшего заключения Союзного договора, коммунисты заняли конъюнктурную и очень опасную позицию в вопросе о будущем Федерации: быть ли ей договорной или конституционной. В атаку был брошен их «штурмовой отряд» — бюрократия автономий, выступившая с демаршем: «Без признания Съездом народных депутатов РСФСР и конституционного закрепления суверенных прав республик, автономных образований и заключения Федеративного договора считаем невозможным принимать участие в решении вопросов об изменении структуры органов власти»49.
Подводя итоги работы II СНД России, я сделал тогда заметки о перспективах российского парламента.
«1. Съезд глубоко расколот. Это всерьез и надолго.
2. Съезд не нужен для законодательной и контрольной деятельности (с этим справляется Верховный Совет + его комитеты и комиссии).
3. Съезд необходим для формальной легитимации изменений (только он может убирать завалы в Конституции).
4. Орудие консервативного меньшинства — блокирование работы или даже кворума на Съезде. Орудие демократического меньшинства — обращение к референдуму.
5. Вопреки распространенному представлению, демократы не пришли к власти в России. У них есть только некоторые позиции при власти. Это Ельцин (хотя автомобильная авария на Тверской предупредила, как быстро все это может рухнуть) + несколько мест в Президиуме ВС + некоторое влияние на правительство + эволюционирующий в конструктивном направлении, но неустойчивый ВС».
Шел к концу первый год российского парламента.
Примечания
1 Сокращенный вариант статьи, опубликованной в «Московских новостях» (1990. — 28 окт.).
2 Непреднамеренное, видимо, столкновение, когда попал в аварию автомобиль, в котором ехал Ельцин.
3 После ноябрьской беседы Ельцин потребовал даже запротоколировать ее результаты, утверждая, что предыдущие договоренности были нарушены.
4 Вторая сессия ВС РСФСР. Бюллетень № 25 совместного заседания Совета Республики и Совета Национальностей. — 1990. — 16 окт. — С. 35.
5 «В ряде газет, — писал позднее М. Горбачев, — началась настоящая травля союзного правительства и его руководителя» (Горбачев М. Жизнь и реформы. — Кн. 1. — М., 1995 — С. 573).
6 Моск. новости. — 1990. — 1 дек.
7 Рос. газ. — 1990. — 20 нояб.
8 Там же. — 1990 — 21 дек.
9 Правда. — 1990. — 11 дек.
10 Вторая сессия ВС РСФСР. Бюллетень № 25 совместного заседания Совета Республики и Совета Национальностей. — 1990. — 16 окт. — С. 37.
11 Бюллетень № 37 совместного заседания... — 1990. — 13 нояб. — С. 4.
12 Рос. газ. — 1990. — 21 дек.
13 Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1.— С. 570.
14 Там же. — С. 571; Ясин Е. Российская экономика. Истоки и панорама рыночных реформ. — М., 2002. — С. 132—168; запись интервью с Г. А. Явлинским. 08.04.2004. — Архив автора.
15 Медведев В. А. Перед вызовами индустриализма. Взгляд на прошлое, настоящее и будущее экономики России. — М., 2003. — С. 88.
16 Явлинский весной 1990 г. изучал в Японии опыт ее послевоенного экономического восстановления.
17 Впоследствии Явлинский рассказал: «На первой встрече с Ельциным я четко артикулировал: это программа для Союза, и реализована она может быть только в его масштабах. Ельцина это не устроило. “Идите, думайте, что делать с программой”, — сказал он на прощанье. Тем же вечером я придумал выход из положения: это программа, выработанная Россией для Союза. Через неделю Ельцин предложил мне пост вице-премьера» (запись интервью с Г. А. Явлинским. 19.07.2002. — Архив автора).
18 Федоров Б. 10 безумных лет. — М., 1999. — С. 47.
19 Так, по мнению Рыжкова, отстаивавшего достоинства правительственного плана реформы, «500 дней» были «цифровым анекдотом», «фантастическим» и «экстремистским», которым «всей стране долго голову морочили», поскольку опирался он на «нереалистичную, экономически иллюзорную теорию» (Рыжков Н. Десять лет великих потрясений. — М., 1995. — С. 430—431). Отвечая на эти расхожие обвинения («Как так? За 500 дней переделать экономику большой страны?!»), Ясин подчеркивал, что «...500 дней отводились. на чрезвычайные меры, которые должны были изменить генотип социально-экономической системы, чтобы из нового генотипа могла развиваться рыночная экономика. Наш опыт показал, что для этого 500 дней достаточно» (Ясин Е. Г. Указ. соч. — С. 152). Медведев критикует «...500 дней», в частности, за то, что «для союзного правительства в ней не оставалось места» и она предусматривала сохранение лишь экономического союза между советскими республиками, что, как показали дальнейшие события, без сохранения СССР оказалось невозможно (Медведев В. А. Перед вызовами... — С. 94—98). Эта критика не представляется мне справедливой. «500 дней» были не всеобъемлющей, а экономической программой. Что же касается отстранения правительства Рыжкова от ее выполнения и передачи соответствующих функций Межреспубликанскому экономическому комитету, то нельзя забывать, что именно это правительство стало центром сопротивления программе.
20 Переход к рынку. Концепция и программа. — Ч. 1. — М., 1990. — С. 16— 28, 86—100.
21 Федоров Б. Указ. соч. — С. 61.
22 Бюллетень № 25 совместного заседания. — 1990. — 16 окт. — С. 34.
23 Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 572.
24 Правда. — 1990. — 12 авг.
25 Переход к рынку. — С. 16—20.
26 В то время это было собрание руководителей союзных республик.
27 Впоследствии Горбачев объяснял смену своей позиции двумя моментами. Во-первых, «программа Шаталина—Явлинского, признавая необходимость экономического союза республик, оставляла за скобками проблему сохранения их политического союза». Во-вторых, программа, которая сначала привлекла президента «своей свежестью и неординарностью постановки проблем перехода к рынку», носила «печать экономического романтизма, а если говорить проще, она была недостаточно реалистичной». Горбачев просто воспроизвел расхожую критику «500 дней» (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 576—577). Это было тем более досадно и неожиданно, что в августе 1990 г. Горбачев, находясь в Форосе, по свидетельству Черняева, пристально следил за нею, постоянно сносился с ее участниками — Петраковым и Шаталиным — и был исполнен энтузиазма: «Входим в рынок!», «Мы делаем выбор!», «Любые проволочки приведут к весьма опасным последствиям.» (Черняев А. Шесть лет с Горбачевым. — М., 1993. — С. 366—367).
28 Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 564—587; Рыжков Н. И. Указ. соч. — С. 429—459; Федоров Б. Указ. соч. — С. 41—71; Филатов С. Совершенно несекретно: Кулуары российской власти. — М., 2000. — С. 90—97; Ясин Е. Г. Указ. соч. — С. 152—168 и др.
29 Ведомости СНД РСФСР и ВС РСФСР. — 1990. — № 15. — С. 207.
30 «Сдали нервы», — так объяснил этот шаг союзного правительства Горбачев (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 579). Трудно в это поверить, зная, какое влияние он оказал на нагнетание психозов в разгар I СНД РСФСР.
31 Бюллетень № 19 совместного заседания. — 1990. — 9 окт. — С. 18—19.
32 Бюллетень № 36 совместного заседания. — 1990. — 31 окт. — С. 100—150.
33 Бюллетень № 27 совместного заседания. — 1990. — 17 окт. — С. 30— 34. Явлинский сделал то, на что годом раньше не решился Абалкин, когда его программа стабилизации экономики, выдвинутая осенью 1989 г., была перечеркнута принятым правительством Рыжкова планом на 1990 г., возвращавшим экономику к госплановским методам управления.
34 Там же. — 1990. — 17 окт. — С. 34—41; Бюллетень № 42 совместного заседания... — 1990. — 22 нояб. — С. 5—9; запись выступления Явлинского в комитете ВС по экономической реформе. 20.11.1990. — Архив автора.
35 Бюллетень № 42 совместного заседания. — 1990. — 22 нояб. — С. 8. К этому времени Явлинский уже имел важную информацию о намерениях Ельцина, который в разговоре с влиятельным американским сенатором Доулом спросил, опасна ли для его политического будущего реализация программы «500 дней». Доул ответил утвердительно, и тогда Ельцин сказал: раз так, я повременю с ее выполнением — у меня весной выборы. — Запись интервью с Г. А. Явлинским 19.07.2002. — Архив автора.
36 Независимая. газ. — 1991. — 19 марта.
37 Б. Федоров рассказывает, что в правительстве после ухода Явлинского кольцо противников цивилизованной политики стало сужаться, и он, оказавшись в изоляции, сорвался и «перестал быть министром даже без личной встречи с премьером или президентом». «Сегодня я понимаю, что так действовать, наверное, не стоило», — заключает он (Федоров Б. Указ. соч. — С. 67—69).
38 Явлинский Г. Десять лет. — М., 1999. — С. 35. Заявление тринадцати авторов программы было опубликовано в «Комсомольской правде» от 4 ноября 1990 г.
39 Явлинский Г. Десять лет. — С. 36.
40 Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 1. — С. 584.
41 Выступление Горбачева на сессии ВС СССР 17.11.1990 // Россия сегодня. Политический портрет в документах. 1985—1991. — М., 1991. — С. 477—479.
42 Известия. — 1990. — 18 дек.
43 Там же. — 1990. — 21 дек. Записи интервью с А. Н. Яковлевым 20.07.2004 и В. А. Медведевым 28.06.2004. — Архив автора.
44 Горбачев признал позже, что Янаева он, «...ставя на карту свой авторитет, буквально навязал Съезду. Крупный просчет» (Горбачев М. Указ. соч. — Кн. 2 — С. 532).
45 Известия. — 1990. — 20 дек.
46 По подсчетам А. Собянина, изменения в распределении депутатов по итогам 10 наиболее значимых поименных голосований не выходили за пределы немногих процентных пунктов.
47 Ст. 12 Конституции РСФСР—РФ в редакции 1991—1993 гг.
48 Постановление II СНД РСФСР «О подготовке законопроектов о реорганизации государственных органов РСФСР» // Сборник документов, принятых I— VI СНД РСФСР. — М., 1992. — С. 159.
49 Внеочередной СНД РСФСР. 10 декабря 1990. — Бюл. № 21. — С. 34.
часть 3
1991. ПОСЛЕДНИЙ ГОД СОВЕТСКОГО СОЮЗА
У народов время есть, они вечны; смертны лишь короли.Генрих Гейне
1991 г. начинался совсем не так, как предшествующие — 1989-й и 1990-й. Волна общественного подъема, питавшегося ожиданием скорых благих перемен, почти незаметно вначале пошла на спад. На улицах теперь все реже встречались люди, жадно прильнувшие к портативным радиоприемникам. Остановился рост тиражей «перестроечных» журналов.
Заметно труднее стала повседневная жизнь. Полки магазинов опустели даже в Москве и других «привилегированных» городах. Прекратили бег в столицу «колбасные электрички» из подмосковных областей. Теперь уже и за хлебом выстраивались такие очереди, как два года перед тем за колбасой. Новые руководители Моссовета, получая тревожные сводки о том, на сколько дней осталось запасов продуктов первой необходимости, лихорадочно изыскивали нетрадиционные источники снабжения. Руководители областей «красного пояса» к югу от Москвы сознательно блокировали поставки продовольствия в столицу, к этому добавлялось и общее расстройство хозяйственной системы. Москвичам выдали визитные карточки покупателей, только по предъявлении которых можно было купить, если повезет,
кое-какие продукты. Нарастала инфляция, в промтоварных магазинах были сметены даже безнадежные, как прежде казалось, неликвиды — чудовищные швейные и обувные изделия советского легпрома. Лихорадочные — и совершенно бессмысленные — первые экономические меры нового кабинета Павлова, вроде принудительного обмена 50- и 100-рублевых купюр у населения, вносили дополнительную сумятицу и раздражение. Таков был социальный фон, на котором продолжало разворачиваться действие политического театра.