Научное определение "кондратьевщины"
Однако многих ведущих учёных-экономистов в результате разгромного процесса по «делу ТКП» приговорили к разным мерам наказания (отсидка в тюрьмах и лагерях), а пять человек из «руководящего ядра» в 1937 г. были расстреляны (Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Литошенко, А.В.Тейтель, А.В.Чаянов и Л.Н.Юровский).
Здесь важно отметить, что процесс по «делу ТКП» помимо прочего стал ещё и сигналом для дикой политической травли настоящих учёных-экономистов, в которой приняли участие и их коллеги. Формировались новые советские мораль и этика, ставшие потом типичными для всей советской науки. Одним из первых сигналов к этой травле стала статья в журнале «Большевик», опубликованная в конце 1930 г. В ней радостно сообщалось, что «группа буржуазных и мелкобуржуазных учёных в СССР типа Кондратьева, Юровского, Дояренко, Огановского, Макарова, Чаянова, Челинцева и др., с которыми блокировались Громан, Суханов, Базаров и др., олицетворяла собой антимарксистское направление в области сельскохозяйственной экономии. Это «последние могикане» буржуазной, мелкобуржуазной, всевозможных оттенков народнической идеологии в области аграрного вопроса. В настоящее время вся эта группа разоблачена как руководящая верхушка контрреволюционной, вредительской организации, прямой своей задачей поставившей свержение советской власти, восстановление буржуазно-помещичьего строя»157.
Некто И.Верминичев дает даже «научное» определение «кондратьевщины». Вот оно: «Кондратьевщина» это вылупившееся из народничества, объединившееся затем со всеми буржуазными экономистами учение о капиталистически-фермерском развитии нашего сельского хозяйства. Это учение, базирующееся на мелкобуржуазном строе нашего сельского хозяйства, рождающем капитализм непрерывно, имеет объективные корни для своего существования, и в этом опасность его, ибо оно непосредственно вступает в борьбу с пролетарским марксистско-ленинским учением об иной генеральной линии развития сельского хозяйства СССР линии на социалистическое его переустройство и уничтожение в конечном счёте классов»158.
С восторгом людоеда при виде своей слабой жертвы другой некто, В.Милютин, в «труде» под названием «Буржуазные последыши» в те же годы писал следующее: «На самом деле это были провокаторы и агенты капитализма, которые в своей работе начисто срывали, дезорганизовывали, портили и губили работу, которую вели советская власть и вся страна. Подтасовывались цифровые данные, составлялись неверные планы с неверными техническими расчётами, организовывался срыв этих планов. Так делал Громан, сидя в Госплане и ЦСУ, так делали Чаянов и Макаров, сидя в Наркомземе, так делал Юровский, сидя в Наркомфине, так делал Кондратьев, работая в ряде учреждений, и т.д. и т.п.»159. Ему вторил М.Карев в «труде» «Теория и практика вредительства в перспективном планировании сельского хозяйства»: Кондратьев в своём иезуитстве дошёл до того, что «пытался использовать чуждую ему теорию пролетариата, чтобы замаскировать свои планы и протащить идеи неизбежности капиталистической реставрации в СССР»160. Добавлю, что антисоветчиками и вредителями потом в течение долгого времени при советской власти считались не только многие учёные и политические деятели, но и выдающиеся писатели, деятели культуры и искусства и даже барды (А.Галич, Б.Окуджава, например).
«Кондратьевщину» критиковал и С.Г.Струмилин, работавший в те годы в Госплане СССР. В 1930 г. он упрекал гениального экономиста Н.Кондратьева за то, что в качестве «высшего критерия рациональности хозяйства» он принимал абсолютно чуждую истинно пролетарской политэкономии «конкурентоспособность на свободном рынке»161. Струмилин был за план и против рынка. Он писал, что «принимая рынок за необходимую предпосылку всякого возможного планирования, мы должны бы заплатить за эту предпосылку слишком дорогою ценою, ценою отказа от социализма, как заведомо несовместимого с этой предпосылкой хозяйственного строя»162. Он утверждал также, что «идеологи буржуазии, нашедшие себе приют в плановых органах, в своей ориентировке на могущественную роль рынка имели в виду реставрационное воздействие на советский строй через рынок не только русского, но и более мощного международного капитала»163.
Однако не приходится забывать, что травля настоящих учёных инициировалась и поддерживалась сверху руководителями партии и правительства. Так, травлю Н.Кондратьева, А.Чаянова и их единомышленников начал ещё в 1927 г. Г.Зиновьев в статье, опубликованной в журн. «Большевик»164. Там он охарактеризовал идеи этих учёных как «идеологию новой буржуазии», «манифест кулацкой партии» и т.д. А 27 июля 1930 г. в Политическом отчёте ЦК XVI съезду ВКП(б) устами самого Сталина прозвучали следующие слова: «Репрессии в социалистическом строительстве являются необходимым элементом наступления»165.
Вот в такой обстановке оказались истинные российские учёные и нарождалась новая советская (а точнее, сталинская) экономическая наука. Это обстановка идеологического террора, научного и человеческого предательства, классовой кровожадности и беспощадности. Верноподданническое усердие новых партийных советских экономистов превзошло все нормальные человеческие недостатки и стало со временем их неотъемлемой чертой и новой советской экономической «наукой».
Советские экономисты вели борьбу за идеологическую чистоту в своих рядах не только в довоенный период, но и после войны. Именно тогда развернулась кампания против так называемых космополитов, т.е. людей, ценивших достижения западной цивилизации, знавших иностранные языки или просто когда-либо побывавших за границей, как это было со многими солдатами и офицерами в конце войны.
Согласно установкам сверху, в каждом научном коллективе надо было выявить космополитов, «пресмыкающихся перед Западом». Чаще всего ими оказывались евреи. На собраниях их всячески ругали и поносили, приклеивая соответствующие ярлыки. Часто это кончалось изгнанием из науки, а то и арестом с последующим заключением. Среди советских учёных и в этот период находилось, увы, много желающих поглумиться над своими коллегами. Увы, надо честно признать, что руки многих советских экономистов были в крови, доносы, проявления человеческой подлости и предательства по отношению к своим коллегам во имя так называемой «великой партийной правды», стали в советские времена обычным, чуть ли не нормальным явлением.
В СССР общественные науки в целом и экономическая наука, в частности, особенно политэкономия социализма, как уже говорилось, официально считались партийными науками. На деле это означало, что партия ждала от обществоведов не оригинальных исследований и неожиданных выводов, а очень ожидаемой поддержки и пропаганды своих решений и своей политики. Многие партийные решения, в частности, и те, которые принесли много горя стране, готовились при непосредственном участии советских обществоведов.
Однако среди советских экономистов всё же не было таких одиозных и мрачных фигур, какими, например, были в биологии академик Лысенко, а в философии академики Л.Минц и П.Федосеев, которые, как мы помним, принесли огромные беды стране, формируя лженауки, боролись с генетикой, кибернетикой и пр. Но эффект квазинауки, т.е. эффект ненауки, как и эффект неэкономики, неплана и нестатистики в советские времена всё же, безусловно, имел место. В этом выражалась и широко прокламируемая «партийность» советской экономической науки, от которой не мог отказаться ни один экономист.
В советской науке апогеем научного предательства, безграмотности и цинизма по праву считается «лысенковщина» в биологии. Тем не менее подобное явление появилось в советской экономической науке намного раньше. Оно было представлено целой плеядой экономистов-марксистов-нерыночников, которые сначала сожрали своих коллег настоящих учёных, нормальных экономистов-рыночников, а затем консолидировались в виде новой и непременно «самой передовой в мире» СОВЕТСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ. Последняя в лице многих своих видных представителей верой и правдой служила лично правителям страны, марксизму-ленинизму, созданному партией новому общественному строю, командно-административной, нерыночной экономике. «Научное обоснование» получали не только бесчисленные «преимущества» социализма, но и многие явные ошибки правителей страны. Многие советские экономисты охотно и даже воодушевлённо приспосабливались не только к конкретным и порой противоречивым положениям марксизма-ленинизма, но и ко всем изменениям политической конъюнктуры внутри страны, к меняющимся формулировкам в решениях партийных съездов и пленумов.
Для правильного понимания вопроса надо разделить советскую экономическую науку на прикладную и теоретическую. Истинно научный элемент был присущ, естественно, первой. При анализе конкретных прикладных вопросов, скажем, оценки эффективности тех или иных затрат на единицу выпуска продукции, производительности тех или иных машин или новой техники, сопоставлении технико-экономических показателей СССР и других стран, многие советские экономисты проявляли вполне трезвый профессионализм. И их сила была не столько в этом, сколько в том, что они не претендовали на опасные обобщения, способные посеять сомнения в эффективности функционирования советской экономики в целом. Примеров можно привести множество.
