Правое полушарие занято противоположной задачей.

Согласно этой концепции, левое полушарие из всего обилия реальных и потенциальных связей выбирает немногие внутренне непротиворечивые, не исключающие друг друга, и на основе этих немногих связей (в идеале стремление только к одной, но очень сильной) создает однозначно понимаемый контекст. Прекрасным примером такого контекста является текст хорошо написанного учебника по естественным наукам.

В основе этого контекста лежит установление однозначных причинно-следственных отношений между предметами и явлениями. Благодаря однозначному контексту достигается полное взаимопонимание между людьми в процессе их деятельности, и потому формирование этого контекста так тесно связано с речью.

Однозначность обеспечивает также логический анализ предметов и явлений, последовательность перехода от одного уровня рассмотрения к другому. При этом все остальные связи, способные усложнить и запутать картину, сделать ее менее определенной и, упаси боже, внутренне противоречивой все эти связи безжалостно отсекаются.

Такая аккуратно подстриженная под машинку логического мышления картина мира является уже не картиной в полном смысле этого слова, а моделью, удобной в обращении. Все школьное образование в условиях западной цивилизации направлено на скорейшее формирование у человека однозначного контекста левополушарного мышления.
Правое полушарие занято прямо противоположной задачей. Оно "схватывает" реальность во всем богатстве, противоречивости и неоднозначности связей и формирует многозначный контекст. Прекрасным примером такого контекста являются сновидения людей с целым мозгом. Я люблю этот пример, потому что он адресуется к внутреннему опыту каждого человека.

Всем нам, наверное, знакомо ощущение беспомощности, когда проснувшись после яркого и личностно значимого сновидения, мы пытаемся его пересказать, чтобы передать свои от него ощущения. И с удивлением обнаруживаем, что, хотя мы ясно помним его во всех деталях, при пересказе ускользает что-то важное, причем не только от слушателей, но и от нас самих. То, что мы способны выразить в словах, является лишь бледной тенью, скелетом того, что мы действительно видели.

И дело не в том, что нам не хватает слов, а в том, что не удается передать в словах тот многозначный контекст, который формируется обилием пересекающихся связей между его отдельными образами. Речь, во всяком случае, речь не поэтическая, принципиально не предназначена для передачи и выражения такого контекста, поскольку строится по законам левополушарного мышления.

Именно поэтому "мысль изреченная есть ложь".
В не меньшей степени это относится и к описанию произведений искусства. Попробуйте передать ваши впечатления от действительно взволновавшей вас картины или кинокартины. Что бы вы ни сказали, это всегда будет только слабым приближением к тому, что вы хотели бы сказать многозначный контекст искусства адекватно передается лишь через многозначный контекст искусства же.

Наконец, все то же самое относится к попытке описания чувств и межличностных отношений, которые у нормальных, психически здоровых людей всегда многозначны.
Если благодаря левополушарной стратегии формируется модель мира, удобная для анализа, но основанная на эталонах и поэтому ограниченная, то благодаря правополушарному вкладу создается живой, полнокровный образ мира (вследствие чего этот вклад ассоциируется с "образным мышлением"). Через посредство следов образы взаимодействуют друг с другом сразу во многих "смысловых плоскостях", что и создает эффект многозначности.

Представления о различных принципах организации контекстуальной связи как об основном дифференцирующем признаке право- и левополушарного вкладов в процесс мышления помогает устранить ряд противоречий. Действительно, если дело не в характере информации, и каждое полушарие способно к манипулированию и знаками и образами, то не должно вызывать удивления сохранение отчетов о сновидениях у лиц с расщепленным мозгом. Однако, как и следовало ожидать, сам характер этих отчетов меняется: сновидения становятся более простыми по структуре и практически исчерпываются формальным сюжетом.

Понятно также, что анализ музыкального произведения сопряжен с более выраженной активацией левого полушария, а правое может воспринимать речь в относительно широких пределах. Можно даже предположить, что восприятие стихотворных текстов окажется в этих случаях особенно успешным.

Во всяком случае, есть клинические наблюдения, что лица с афазиями вследствие поражения левого полушария, неспособные произнести в обиходе ни одной связной фразы, иногда сохраняют способность к пению песен или оперных арий. Естественное объяснение получает и факт нарушения языка жестов у глухонемых при левостороннем инсульте: язык глухонемых, в отличие от естественного и, как правило, непроизвольного языка жестов и мимики здорового человека, предназначен для передачи однозначно понимаемых эталонных сообщений.
Само понятие многозначности нуждается в уточнении. Идет ли речь о такой организации контекста, при которой он может неодинаково, но каждый раз строго определенно восприниматься (оцениваться) разными людьми либо в разных временных интервалах или же имеется в виду подлинная полисемантичность, сосуществование нескольких значений?

Иными словами, является ли многозначность результатом взаимодействия несовпадающих, но определенных в каждом конкретном случае индивидуальных представлений об объектах, или же она следствие неопределенности этих индивидуальных представлений? Мы полагаем, что правомочны обе трактовки. На первый взгляд, может показаться странным признание возможной неопределенности и многозначности каких-либо собственных представлений субъекта.

Но необходимо учитывать, что психика индивида включает в себя оба противололожным образом ориентированных компонента мышления, и только для системы правого полушария бессмыслен, невозможен феномен, одновременной множественности значений объекта, поскольку самые сложные и взаимоисключающие связи, приводящие к логическим противоречиям, "схватываются" этими механизмами как целостный образ. Многозначность существует только по контрасту с однозначностью и только с ее позиции.
Однако любая попытка ее экспликации не только другим людям, но и самому себе, оказывается безуспешной, и целостный образ вследствие своих бесчисленных внутренних и внешних связей становится многозначным.
Но система, которая обеспечивает выбор и экспликацию немногих связей из всего их обилия, может считаться внешней только по отношению к этому "правополушарному" переплетению образов, но не по отношению к личности и ее психике в целом. Способность к созданию однозначного контекста и вытекающая отсюда способность к объективации, последовательному анализу связей, выделению себя из мира, самоосознанию и рефлексии является, конечно, не менее фундаментальной особенностью человеческой психики, чем способность к организации многозначного контекста. То, что для образной подсистемы служит только механизмом репрезентации, для личности является важнейшим и неотъемлемым компонентом ее социального становления и существования.

Сформировавшийся для взаимодействия с другими людьми левополушарный вклад в мышление стал важнейшим компонентом внутренней жизни, ибо личности не существует без социального взаимодействия.
Между тем образ должен неминуемо восприниматься на уровне эксплицирующей системы как многозначный, ибо никакое его обозначение не признается субъектом, обладающим "образным" мышлением, как исчерпывающее.
Это особенно наглядно выступает при рассмотрении сновидений или художественных образов произведений искусства. Благодаря двум противоположным способам организации контекста человек как бы сам несет в себе Другого (в понимании Лакана).

Осознанный образ является лишь односторонним и обедненным слепком подлинно целостного неосознаваемого образа. Сама проблема соотношения между осознаваемым и неосознаваемым психическим может быть пересмотрена в свете вышеизложенных представлений.
Мы полагаем, что неосознанность есть функция многомерности и многозначности образа. (Мы не рассматриваем здесь специфику активного неосознания, то есть вытеснения, эмоционально значимой и неприемлемой для сознания информации). Малоинтегрированный и низкочастотный образ с его уникальным множеством связей, не поддающихся унификации, уже в силу этих своих особенностей может остаться неосознаваемым. Это положение чрезвычайно важно для теории познания. Известен парадокс Св. Августина: "Я знаю, что такое пространство и время только до тех пор, пока меня об этом не спрашивают".

За этим парадоксом стоит реальность неосознаваемого знания, которое слишком сложно для перевода на точный и однозначный язык науки. Обе системы: фундаментальная, формирующая образный многозначный контекст, и эксплицирующая, обеспечивающая логический анализ и однозначное взаимопонимание, находятся в состоянии взаимной дополняемости.
Осознаваемая модель мира постоянно обогащается за счет последовательного перевода на язык высокочастотных знаков все новых и новых связей и граней той сложной многозначной картины, которая формируется на основе уникальных образов и их следов. Но это только одна сторона их взаимодействия; не менее важен другой аспект, о котором мы сейчас и поговорим.

Содержание раздела