Возникала иллюзия, что все это устранимо.
Вследствие такого сдвига в сознании, зло жизни, несправедливости, лишения, экономическое неравенство и т.п. все это перестало казаться неизбежным. Возникала иллюзия, что все это устранимо. Но как этого добиться?
Раз существующая система не может с этим покончить, значит, нужна другая. Молодежь не осмысливает уже то, что есть, она стремится это преобразовать или разрушить.
Хайек отмечает, что описанные идеологические изменения совпали во времени с тем, что в последней трети XIX в. положение интеллектуального лидера Европы перешло от Англии к Германии. Английская идея приоритет личности, немецкая идея приоритет нации и государства. Мы упоминали эту особенность немецкого мышления XIX в. в главе 20, как и почти поголовную "левизну" немецкой профессуры в последней трети того же века. Мы привели также якобы правило английских ученых хоть и в шутку, но оно отражает ситуацию, о которой пишет Хайек.
Считалось, что немецкое значит самое лучшее будь то сталь, система школьного образования или научная теория. Все слепо заимствовалось Европой. Высочайшая репутация немецких мыслителей, говорит Хайек, была "заработана ими в предыдущее столетие, когда Германия вновь стала полноправным и даже ведущим членом общеевропейской цивилизации . Однако репутация эта вскоре стала способствовать распространению из Германии идей, направленных против основ этой самой цивилизации . Возник-то современный социализм во Франции.
Мы сталкивались с ним в главе 17, говоря о Морелли, Бабефе, Сен-Симоне. И в каждом почти случае было очевидно, что в жизнь такие идеи может претворить только жестокая диктатура. Но в описываемые годы у немцев все вывернулось наизнанку. Либеральный порядок стал представляться системой угнетения, а социализм путем к свободе. Слово "свобода", таким образом, приобрело другой смысл.
Социалисты не могли отрицать, что западные общества обеспечивали всем гражданские права и политическую свободу. Поэтому они твердили об экономической свободе. Что это такое?
Это, по сути дела, ликвидация материального неравенства, т.е. более равномерное распределение материальных благ. Немногие замечали подмену смысла слова свобода, и потому большинство интеллигенции искренне верило, что освобождение придет через обобществление средств труда и планирование производства и распределения.
Однако и понятие экономической свободы, говорит Хайек было извращено социалистами. Подлинная экономическая свобода это как раз то, о чем писал Адам Смит, право свободно распоряжаться своим капиталом и своими способностями, и такая свобода неизбежно связана с риском и ответственностью. Следовательно, выбор между двумя системами это "выбор между системой, при которой решать, кому что причитается, будут несколько человек, и системой, при которой это зависит, хотя бы частично, от способностей и предприимчивости самого человека, а частично от непредсказуемых обстоятельств".
Система частной собственности важнейшая гарантия свободы не только для имеющих собственность, но и для тех, у кого ее нет.
Пока контроль над собственностью распределен между множеством независимых друг от друга людей, никто не имеет над нами абсолютной власти, говорит Хайек. В обществе, где все планируется сверху, благосостояние каждого будет зависеть не от его умения и везения, а от решения высшего органа. Поэтому лучше жить будут не те, кто больше даст обществу, а те, кто скорее и лучше сможет добиться расположения властей.
Чтобы осуществлять государственное планирование, говорит Хайек, необходимо всеобщее согласие в вопросах: что, кому и сколько давать, что, у кого и сколько брать. Но такого согласия можно добиться, только если искоренить инакомыслие и ввести жесткое принуждение (как собирались делать это Кампанелла, Морелли и иже с ними вплоть до Ленина, который не только собирался, но и сделал).
Далее, социализм везде опирался на догму о разделении общества на два класса, интересы которых прямо противоположны ("антагонистичны"), капиталистов и рабочих. Первые не могут не обижать вторых. Теория социализма, говорит Хайек, не предусматривала появления "нового среднего класса: бесчисленной армии конторских служащих и машинисток, администраторов и учителей, торговцев и мелких чиновников, а также представителей низших разрядов свободных профессий" (юристы, художники, журналисты, литераторы, актеры и т.п .).
Социал-демократы и профсоюзы успешно поднимали благосостояние промышленных рабочих, а интересы нового обиженного класса никто не защищал. Масса этих людей тоже была "против капитализма" и "за социализм", т.е. за перераспределение благ. Но представляли они себе это не так, как рабочие.
Они-то и стали социальной базой фашистов и национал-социалистов.
Прежние социалисты еще питали иллюзии о близости своих идеалов с идеалами либерализма. А новые движения уже не питали демократических иллюзий и культивировали право силы. Вот так и вышло, что социализм воспитал фашизм и расчистил ему дорогу к власти.
Здесь Хайек вводит понятие регулируемого общества. Оно относится к странам, где не побеждали фашисты или коммунисты, таким, как Великобритания или Швеция. Чем больше общество регулируется, тем больше прослойка людей, обладающих привилегией гарантированного дохода. По мере роста этой прослойки меняется система социальных ценностей. "Репутация и социальный статус начинают определяться не независимостью, а застрахованностью, завидность жениха не уверенностью в том, что он далеко пойдет, а его правом на пенсию; непрочность же положения вызывает ужас..."
Отсюда следует, что коллективизм может породить такую мораль, которая сильно отличается от нравственных идеалов, побуждавших прежде требовать регулируемого общества. Мы себе думаем, что коли стремление к коллективизму вытекает из высоких нравственных мотивов, то и сама система коллективизма окажется на уровне тех же идеалов. Но это ниоткуда не следует. "Какие моральные принципы будут господствовать в коллективистском обществе это зависит частично от того, какие личные качества будут залогом успеха в этом обществе, а частично от потребностей аппарата власти".
Законы индивидуалистической этики, говорит Хайек, хоть они и неточны, являются всеобщими и абсолютными; "они предписывают и запрещают какие-то действия независимо от того, хороша или дурна их конечная цель в каждом отдельном случае. Красть или лгать, причинять боль и предавать дурно вне связи с тем, приносит это сейчас какой-либо вред или нет'. Пусть даже никто в данном случае не пострадает, пусть даже это делается ради высокой цели все это ничего не меняет: поступок остается дурным.
В коллективистской этике верховным неизбежно становится принцип "цель оправдывает средства". Последовательный коллективист должен уметь сделать все ради "блага коллектива", ибо это "благо" определяет, что можно и чего нельзя.
Цель всегда задает вожак, а члены коллектива должны быть способными на все. Поэтому руководство коллективами редко привлекает людей с высокими моральными убеждениями. Зато людям жестким и неразборчивым в средствах предоставляется редкая возможность проявить себя. "То, что в наши дни меньше уважается и реже проявляется в духовной жизни, пишет Хайек, независимость, самостоятельность, готовность идти на риск, способность защищать свои убеждения против большинства и согласие добровольно сотрудничать с ближним это, в сущности, именно те достоинства, на которых стоит индивидуалистическое общество".
Разгосударствление денег
Таковы основания, по которым Хайек был и остался твердым в своей приверженности к системе, обеспечивающей личную свободу для всех. Система эта либерально-демократическое общество83 с точки зрения гражданской и политической и laissez. faire в области экономической.
В конце концов, Хайек приходит к мысли о том, что в области выпуска (эмиссии) денежной валюты государственная монополия тоже вредна для общества и должна быть заменена свободной конкуренцией частных банков. Впервые такую идею, по словам Хайека, высказал Бенджамин Клейн в 1975 г. До того идея о конкуренции валют экономистами не рассматривалась вовсе.
Речь идет не о том, чтобы частные банки выпускали ту же самую валюту, которую выпускает государство, например рубль. Совсем нет. Концепция предполагает, что каждый эмиссионный банк выпускает свою валюту (со своим названием и внешним оформлением).
Один из возможных вариантов подобной системы можно было бы представить, если бы русские рубли, украинские карбованцы, белорусские "зайчики", казахские таньге, киргизские сомы и пр. свободно ходили на всей территории СНГ. Но такая система, считает Хайек, осуществима и внутри одной страны.
Скажем, Центробанк России по-прежнему выпускает рубли, а несколько коммерческих банков (имея на то лицензию) выпускают в обращение свои виды валют: какие-нибудь "пети" и "кати" (из Петербурга и Екатеринбурга), "томки" (Томск), "орлы" (Орел) или даже 'бабки" (Бабушкинский р-н Москвы). И все эти валюты ходят параллельно рублю со свободным обменным курсом между ними.
"Кому, почему и зачем это все нужно? спросим мы. В стране и рублей-то слишком много. Товаров бы побольше, чтобы цены снизились, а мы тогда и с одной рублевой валютой проживем.
Множество валют лишняя путаница".
